"Путешествие на Коппермайн" - читать интересную книгу автора (Моуэт Фарли)

Глава десятая

Закончив описание реки, мы направились к самим медным копям, чтобы осмотреть и их, но, пройдя около двенадцати миль на юго-восток, сделали привал, чтобы немного поспать. Никто из нас не смыкал глаз с 15-го, а уже настало утро 18-го. Индейцы добыли овцебыка, но так как у нас не было ничего, чем бы можно было развести огонь, кроме влажного мха, то пришлось есть мясо сырым, причем оно оказалось почти несъедобным, потому что животное было уже старым.

Было бы уместно привести некоторые сведения о реке и прилегающей к ней территории, о местных растениях, а также зверях, населяющих эти пустынные края.

Кроме упоминавшихся ранее низкорослых деревьев здесь широко распространено растение, известное как лабрадорский чай или гренландский багульник, затем какие-то травянистые растения, сушеными листьями которых индейцы набивают трубки; встречается клюква и другие ягодники. Леса по мере приближения к морскому побережью становятся реже, деревья — все ниже; последние несколько сосен я видел более чем в тридцати милях от устья реки.

Общее направление течения реки — северо-западное, но местами русло очень извилистое. Ширина от двадцати ярдов до четырех-пяти сотен ярдов. Берега почти везде сложены скальными породами и до такой степени повторяют очертания друг друга, что не остается сомнений в том, что русло реки образовалось в результате некоей ужасной конвульсии природы. По словам индейцев, Коппермайн берет свое начало от северо-западной оконечности озера Большого Белого Камня, до которого от устья по прямой почти три сотни миль. От порогов, где мои индейские спутники убили эскимосов и которые я назвал Кровавыми порогами, до берега моря около восьми миль.

Живущие по этой реке эскимосы довольно низкорослы, среди них нет никого ростом выше среднего; будучи ширококостными, они не отличаются ни правильным сложением, ни особой крепостью. Цвет кожи у них напоминает потускневшую медь, хотя некоторые женщины более светлокожи и румяны. Одежда сильно напоминает ту, которую носят гренландцы из Девисова пролива, только у женщин меховые сапоги не укреплены китовым усом, а подол кухлянок выше колен.

И для охоты и для рыбной ловли они используют лук со стрелами, копья, остроги и дротики, качеством похуже, чем гренландские, потому что у здешних эскимосов нет хороших режущих инструментов. Наконечниками для стрел служат либо треугольные кусочки черного камня, похожего на сланец, либо, что встречается реже, полоски меди.

Конструкция их каяков практически не отличается от тех, которые строят все остальные эскимосы, но, как и их оружие, каяки далеко не столь аккуратно сделаны, как виденные мной в Гудзоновом заливе.

Их палатки крыты жесткими оленьими шкурами с мехом и ставятся конусом, вкруговую. Однако используют их, вне всякого сомнения, только летом, потому что я видел там же остатки двух убогих хижин, которые, как можно было судить по их расположению, строению и огромным кучам сваленных неподалеку костей и другого мусора, служили им пристанищем зимой. Эти хижины располагались на южном склоне холма и наполовину были закопаны в землю, а верхняя часть образовывала частокол из шестов, сужающихся кверху. Когда в них живут, то, несомненно, покрывают шесты шкурами и обкладывают снегом. Они не могут вмещать больше шести — восьми человек каждая, но даже и эти несколько обитателей могут там только влачить жалкое существование.

Домашняя утварь состоит из выдолбленных из камня сосудов или горшков и разного размера деревянных лоханей; миски, черпаки и ложки вырезают из рогов мускусных быков. Горшки выдалбливают из зернистого серо-белого камня, на вид очень пористого, но тем не менее весьма плотного и при ударе издающего звук под стать китайской фарфоровой вазе. Некоторые из них вмещают до пяти-шести галлонов. Трудно себе представить, что бедняги эскимосы способны выполнить столь трудоемкую работу одними каменными инструментами, однако их сосуды много лучше виденных мной на Гудзоновом заливе, причем каждый украшен поверху аккуратным ободком, а в углах некоторых больших сосудов прорезаны изогнутые желобки. Сосуды прямоугольной формы, внизу немного уже, чем вверху. С каждой стороны оставлены крепкие каменные ручки, чтобы поднимать эти горшки с огня.

Топорики эскимосы изготавливают из крупных кусков самородной меди, они пяти или шести дюймов в длину и скошены на конце наподобие резца. Их прикрепляют к палке как тесло. Работают топориком так же, как резцом, подбивая тяжелой дубинкой, потому что ни вес самого инструмента, ни мягкость металла не позволяют пользоваться им как теслом или как топором.

Мужские тесаки и женские ножи также изготавливаются из меди, причем первые формой напоминают туз «пик» и снабжены ручками из оленьих рогов примерно по футу длиной.

Среди всего имущества, награбленного в двенадцати палатках, обнаружилось только два куска железа, выкованных в виде лезвия для ножей.

У этих людей много хорошей породы собак со стоячими ушами, острой мордой и пушистым хвостом. Хотя все они были привязаны к камням, я не видел, чтобы индейцы убили или покалечили хоть одну, а когда мы уходили из бывшего эскимосского поселения, они пожелали забрать несколько этих прекрасных животных с собой.

Местные эскимосы почти ничем не отличаются от жителей побережья Гудзонова залива, однако среди них распространен довольно странный обычай — мужчины выдергивают все до единого волосы на голове. Женщины, правда, носят длинные волосы.

Вдоль реки обитает множество птиц, особенно на морском побережье; постоянно живут по ее берегам овцебыки, олени, медведи-гризли, зайцы-беляки, полярные совы, вороны, куропатки, земляные и обычные белки, горностаи и мыши. Почти повсюду у склонов холмов, где бывает много снега, лежат большие кучи помета овцебыков и оленей, отмечающие их зимние оживленные кочевые тропы. Возможно, даже не всем знатокам известно, что, хотя овцебыки огромные животные, их помет почти неотличим по форме, размеру и цвету от заячьего, только по количеству можно определить, что он принадлежит именно овцебыку.

Видели мы также «птицу-сигнальщика» или «тревожника», как зовут эту птицу из отряда сов Медные индейцы. Когда она замечает человека или зверя, то парит над ними с громкими криками, напоминающими плач ребенка. Медные индейцы очень полагаются на этих птиц, потому что они нередко предупреждают о приближении чужака, а также о местонахождении стад овцебыков или оленей. Эскимосы, по-видимому, не разделяют этого отношения к птице, потому что, пока индейцы лежали около их поселения в засаде, целая стая «птиц-сигнальщиков» летала от индейцев к палаткам и обратно, производя столько шума, что любой бы проснулся.

После пяти— или шестичасового сна мы снова двинулись в путь и прошли восемнадцать миль на юго-юго-восток, прежде чем добрались до медных копей, расположенных в двадцати девяти или тридцати милях вверх по реке, если считать от устья.

Копями эти места вряд ли можно назвать, потому что они представляют собой просто беспорядочные груды каменных обломков и крупного песка, разбросанных землетрясением. Этот хаос пересекает небольшая речка. По рассказам индейцев, копи представлялись столь богатыми, что тут якобы можно было без труда, если построить в этих местах факторию, загружать трюмы кораблей рудой чуть ли не быстрее, чем камнями на реке Черчилл. По их рассказам можно было понять, что горы там сплошь состоят из медных самородков размером с крупную гальку[16].

Все это не соответствовало истине, так как я и все мои спутники потратили не менее четырех часов, прежде чем нам удалось отыскать всего один самородок крупных размеров. Правда, справедливости ради можно отметить, что он был на редкость высокого качества и весил около четырех фунтов.

Индейцы считают, что каждый найденный ими самородок похож на какое-нибудь животное или растение, хотя, насколько я могу судить, для того чтобы различить чьи-либо очертания в куске металла, требуется большое воображение. Причем у разных людей возникают разные соображения по этому поводу, в связи с чем наш большой самородок незамедлительно обрел двадцать разных названий, но в конце концов большинство сошлось на том, что он похож на лежащего с настороженно поднятой головой зайца-беляка. Наиболее пригодными для практических целей индейцы считают самые большие самородки, меньше всего окисленные и с наименьшим числом веточек. Разогрев их на огне, таким самородкам можно придать любую нужную форму с помощью двух камней.

Еще пятьдесят лет назад, до того как Компания Гудзонова залива обосновалась в устье реки Черчилл, северные индейцы не употребляли никакого металла, кроме меди (если не считать нескольких железных предметов, выменянных группой индейцев, наведавшихся на факторию Йорк в 1714 году, да тех, что были оставлены на реке Черчилл капитаном Манком). И поэтому множество индейцев из разных частей страны каждое лето отправлялись к холмам, где мы теперь находились, чтобы пополнить запасы меди, из которой они делали топоры, колуны для льда, тесаки, ножи, шила, наконечники для стрел и прочие вещи. До сих пор хорошо заметны выбитые ими тропы, наилучшим образом сохранившиеся на сухих гребнях и откосах.

Медные индейцы и сейчас высоко ценят свой родовой металл, ставя его выше железа, которое применяют только для изготовления томагавков, ножей и шил. У них есть в высшей степени странное предание, в котором говорится, что эти копи обнаружила женщина. Год за годом она приводила туда индейцев, но, так как в отрядах, идущих за медью, она была единственной женщиной, некоторые мужчины позволяли себе так вольно с ней обходиться, что она поклялась отомстить им. Она была могущественной колдуньей, и однажды, когда мужчины уже набрали меди сколько могли унести и собирались двинуться в обратный путь, она отказалась идти с ними. Она сказала, что сядет и затем постепенно погрузится под землю, а вся медь уйдет вместе с ней. На следующий год индейцы снова пришли за медью и увидели, что женщина ушла в землю по пояс, хотя была еще жива, а меди стало намного меньше. Еще через год женщина совсем скрылась под землей, и вместе с ней исчезли самые богатые копи. После этого на поверхности остались только мелкие самородки, раскиданные далеко друг от друга.

Теперь Медные индейцы больше не предлагают, как бывало, другим северным индейцам медь для обмена, а выменивают все необходимое за пушнину. Причем установилось негласное правило, что за все товары с Черчилл они должны платить вдесятеро дороже, чем северные индейцы. Поэтому топор, купленный на фактории за одну бобровую шкуру, достается этим людям с наценкой в тысячу процентов. За небольшой латунный чайник они платят шестьюдесятью куньими шкурками или двадцатью бобрами в других видах меха. Под «бобрами в других видах меха» надо понимать следующее: для облегчения торговли с индейцами Компания Гудзонова залива ввела в качестве стандарта для оценки остальной пушнины шкуру взрослого бобра. Получается, что отдельные наиболее ценные виды меха идут по четыре бобра за шкурку, а самые дешевые стоят так мало, что только двадцать шкурок составят одного бобра. Именно в смысле единицы обмена и следует понимать выражение «один бобр».

Наши основные поставщики — индейцы обычно покупали всю пушнину, которую они потом приносили на факторию Компании, именно у Медных индейцев или у их соседей, индейцев племени догриб, живущих еще дальше к западу. Северные же индейцы обитали на территории, бедной пушным зверем, а так как они находились в состоянии войны с атапасками, то продвигаться далеко на юг, где можно было добыть много шкурок, они не могли. Поэтому вся выручка Компании и составляла не более шести тысяч бобров в год — выменянных у Медных индейцев и догрибов оленьих шкур и пушнины.

Теперь, когда я заношу эту запись в дневник, установился мир между индейскими племенами, который значительно способствовал благоденствию как северных индейцев, так и Компании. Благоприятное его воздействие выразилось и в увеличении количества выменянной пушнины — до одиннадцати тысяч бобров в год. Причем в выгоде остаются не только Компания, но и северные индейцы, которые пожинают богатые плоды, когда им открывается доступ в богатые и изобильные земли атапасков.

Но здесь, хотя мне и придется отступить на время от записей, относящихся к моему путешествию, я должен перенестись в будущее и вставить одно трагическое дополнение к рассказу о конечных результатах установления мира между северными и южными индейцами.

Через несколько лет после завершения моего похода кто-то из северных индейцев, навещая своих друзей на юге, заразился от них оспой. А еще через два года от этой болезни вымерло девять десятых всех северных индейцев, включая тех, кто вел торговлю с факторией на реке Черчилл. Те же, кто выжили, последовали примеру атапасков и занялись торговлей с канадцами[17], к тому времени закрепившимися в южных областях.

Так получилось, что уже в ближайшие несколько лет выявилась моя близорукость, ибо и Компании было бы больше выгоды, и страна северных индейцев не опустела бы, если бы эти племена по-прежнему воевали с южными индейцами. К тому же сейчас невозможно оценить вероятный прирост доходов от торговли и постоянных сношений с племенами Медных индейцев и догриб. Как бы то ни было, они, отрезанные от фактории обезлюдевшими территориями северных индейцев, вскоре опять вернулись в изначальное состояние, — между двумя племенами из-за оставшихся у них железных предметов вспыхнула война. В результате оказалось уничтоженным практически все племя Медных индейцев.

До моих походов и короткое время после них еще предпринимались кое-какие попытки убедить индейцев этих двух отдаленных племен посетить основанный Компанией Форт на реке Черчилл. Им отправляли множество подарков, чтобы вызвать желание наведаться на факторию, но ни одна из попыток не увенчалась успехом. Несколько Медных индейцев побывали там в качестве слуг северных индейцев и были отправлены обратно, одаренные щедрыми подарками для своих соплеменников, но все эти подарки оседали у северных индейцев, обиравших своих слуг дочиста, как только они покидали крепостную ограду.

Вне всякого сомнения, дело тут было в дальновидном решении индейцев-посредников предотвратить, насколько это в их силах, установление прямого торгового сношения, которое сильно поколебало бы их влияние и пагубно отразилось бы на выгоде. Вдобавок ко всему против налаживания постоянной торговли с факторией действовали стойкие суеверия, поэтому очень мало кто осмеливался пускаться в столь дальний путь из-за опасения, что резкая перемена питания и воздуха в высшей степени неблагоприятно скажется на их здоровье — ведь из каждых троих, ушедших на факторию, обратно добирался едва один. И если причина, которую приводили для объяснения этого, явно относилась к сфере предрассудков, то гибель Медных индейцев в пути была весьма прискорбным фактом, и настоящая причина крылась в предательстве и бессердечии северных индейцев.

Незадолго до начала моего первого похода вождь Килшайс взял под свое покровительство двенадцать отправлявшихся в крепость с большими тюками мехов Медных индейцев. Они еще не дошли до крепостной стены, когда Килшайс и его подручные выманили у них всю пушнину в качестве платы за еду и охрану и к тому же заставили нести дальше тюки с мехами, теперь уже перешедшими к северным индейцам.

Прибыв в Форт, Килшайс поставил в заслугу исключительно себе доставку на факторию богато нагруженных мехами путников и всячески заверял коменданта, что теперь благодаря стараниям и усердию его, Килшайса, можно ожидать значительного увеличения поступления пушнины. На этом основании одного из Медных индейцев стали именовать вождем и одаривали приличествующими его титулу знаками внимания все время, пока он был в крепости, а также при прощании, когда вместе со спутниками, навьюченными подарками, он уходил в обратный путь.

Комендант вел себя, как ему и подобало, гостеприимно и с достоинством, но, хотя действовал он из самых благих побуждений, его поступки привели к противному. Килшайс со своими подручными не удовлетворились дележом вырученного за чужую пушнину добра и вознамерились отобрать еще и то, что подарил этим несчастным комендант.

Так как у них не хватило духу сразу убить Медных индейцев, они задумали гнусный план — высадить их на голом острове. Отняв все, что было у несчастных, Килшайс бросил их обоих погибать от голода. Когда я возвращался в Форт, то видел на острове их кости, но комендант еще несколько лет ничего не знал о случившемся, так как его боялись настроить против «капитана» Килшайса.

Похожая история чуть было не приключилась еще с одним Медным индейцем, присоединившимся ко мне в тот раз. Переправляясь через реку Сил, мы взяли только узел юноши, а его самого бросили на противоположном берегу. Один лишь Матонаби решил все-таки его перевезти. Дул такой сильный ветер, что Матонаби разделся донага, чтобы, если каноэ перевернется, одежда не потянула его ко дну, но все обошлось благополучно, и скоро они вместе со спасенным были уже вместе с нами, к явному неудовольствию тех, кто обязался заботиться о юноше.

На обратном пути от фактории он попросил о покровительстве уже самого Матонаби, и в конце концов Матонаби доставил его к отцу в полном здравии и с целехоньким товаром.