1. ПРЕДЧУВСТВИЕ

Я знаю Леночку Белозёрцеву как никто другой. Потому что мы дружим с раннего детства, всегда везде вместе и, не пугайтесь, не мыслим существования друг без друга. Иногда мне кажется, что я — это она, а она — лучшая часть меня. Правда, я точно уверена — меня с собой она не суммирует, не выводит среднее арифметическое, ей хватает самой себя за глаза и, извините, по уши. Уж поверьте: создав это чудо-юдо, от души снабдив всем дефицитом, о котором может мечтать Евина дщерь, природа испугалась и на мне решила сэкономить. В утешение и на всю жизнь (тьфу-тьфу) я получила Ленку.

Вы только не подумайте, что вместе с подругой я обрела зависть, нет, черта с два! Зависть — это стимул, стремление быть лучше кого-то, а я растворилась в Ленке, взяв на себя её радости и горести. Я превратилась в тень Елены Белозёрцевой, и эта эгоистка нисколько не возражала! Проблемы всегда легче разделить с кем-то. А проблемы множились, вместе с ними оттачивалось моё умение находить выход из самых тупиковых ситуаций и подход к разноликой массе людей вокруг нас. Возможно, именно это помогло мне в дальнейшем стать хорошим профессиональным психодиагностом. Кто знает? Одно остаётся незыблемым — я смогу отменить и перенести всё, если она позовет.

Кому-то, быть может, подумалось, что у нас лесбийская связь. Не знаю, что ответить… В том смысле, как это представлено ныне, порочно-порнографическом, разумеется нет. Но я не стану отрицать, что иногда любуюсь её телом. Расчесывая ей по утрам волосы, целую за ушком. Она каждый раз вздрагивает, плечи покрываются мурашками. А ладошки стискивает между коленками, крепко-крепко, так, что пальчики синеют вместе с модным французским маникюром.

Однажды, отправляясь на второе "серьёзное" в своей жизни свидание, Елена попросила меня её поцеловать. Мы поняли друг друга без слов — она боялась показаться Андрею Бестынцеву простофилей. Чем-чем, а заниженной самооценкой моя подруга не болеет. По её мнению, в старшем возрасте потребно выглядеть неискушенной, а в тринадцать девчонкам надо разбираться во всем, ну хотя бы теоретически.

Я подозревала, что добром это не кончится, но спорить было бесполезно: меня, конечно, выслушают снисходительно мученически, а сделают, да вы правы, сделают по-своему. Помню, я тогда коснулась её губ лишь чуть-чуть, глаза зажмурила, как дурочка! А Ленка… Она взяла моё лицо в ладошки и, сказав: "Не так", — по-настоящему раскрыла губы навстречу моим. Уж сколько лет прошло, а не забыть никак море, нет, океан влажной нежности, согретый ее теплым дыханием.

Кстати, Андрей Бестынцев мою специалистку тогда не поцеловал ни на втором, ни на третьем свидании. У них нашлись более важные дела: часами обсуждать проблему парникового эффекта, вызванного огромными выбросами углекислого газа в атмосферу. Искать пути её решения. Как вы догадались, эта проблема не в моём ведении. Андрюша "по-настоящему" поцеловал Ленку спустя два года, да так увлёкся, что и не заметил, как сделал её "недевочкой". Подумаешь, событие — хмыкнет кто-то — тоже мне редкость в наше время! Так-то оно так, но по статистике не каждая начинающая активистка сексуального фронта сразу беременеет. Эту проблему мы разделили на двоих.

— Анька, Анька, тише! Тише, дура ты моя… Ой, дурочка! До чего ж ты раскричалась.

Я окончательно пришла в себя от голоса подруги и обнаружила, что сижу на полу.

— Я так испугалась, когда ты упала! Такой глухой ухнувший звук, и тишина. Говорила же тебе — питайся лучше… — бубнила Ленка, крепко сжимая меня голыми руками.

— Зачем питаться? О чем ты? — я цеплялась за её руки и слова, пытаясь выползти из увиденного кошмара, тщетно концентрируясь на смысле сказанного.

— Затем, что падать мягче, горе моё. Мой ты мешок с костями, — она раскачивалась вместе со мной в одном понятном лишь ей ритме. И это успокаивало. Свербящее от пота и ужаса лицо моё Лена промокнула подолом моей же ночнушки. Сама она спала нагишом.

— Где она? — наверное, я оглянулась слишком затравленно.

— Кто?

— Она…

Всё было так реально. Женщина с густыми тёмными локонами, объятыми пламенем.

— Тебе приснился кошмар? — глаза подруги, дымчато-серые, сочувственно гладили лицо. Я потянулась к спинке кровати, чтобы встать. Лена снизу поддержала меня за локоть. Когда я оказалась на ногах, стало легче дышать. Страх отступил, оставив тревожные и обрывочные воспоминания. Воспоминания из реальной жизни.

— Пойду заварю тебе чаю с мёдом. А ты полежи пока, — решительным движением подруга сложила меня в постель, утрамбовав сверху парочку массивных стёганных одеял.

Ей было хорошо известно, что тяжести меня успокаивают. Так же, как и поцелуйчик, который она запечатлела на моей переносице. Затем, сверкая упругими ягодицами, она направилась в ванную. По голой спине, в такт шагам, бились две толстенные косы. Тугие, пшеничного цвета, с медовым отливом, они нахально распушались, свивались в кудельки и топорщились в разные стороны, когда мы их расплетали.

Перед глазами возникли другие волосы, из сна, мгновенно превратившиеся в факел с противным треском и веером искр вокруг лица. Лицо было до боли знакомым. Во сне оно всё время менялось, то скрытое сумеречными тенями, то колеблющееся в дымке костра.

Уже на кухне, за чашкой ароматного чая из шиповника, мелиссы и ещё чего-то мне неведомого я окончательно пришла в себя. Здесь царили тишина и покой, освещённые утренним солнышком в голубых занавесках и озвученные урчащей Дусей на моих коленях. Дуся, обычно меня не замечающая, сегодня решила поддержать своим участием. Я не возражала, хотя, по правде, больше люблю собак.

— Расскажи, облегчи душу, — Ленка, в лёгком розовом пеньюаре, компактно уложившая свою полную грудь на голубую скатерть, буквально вперилась в меня серо-голубеющимими глазами.

Я хорошо помню день, когда это случилось. После обеда у Ленки отошли воды. Она выглядела умиротворённой и обреченной одновременно. Ей помогали сесть в машину скорой помощи, а я боролась с истерикой, потому что меня в роддом не взяли, объяснив это самым глупым образом — будто бы я грохнусь в обморок. Ненужный хлам под ногами. А я собиралась держать её за руку! Толстая фельдшерица пригрозила, что от увиденного у меня может навсегда пропасть желание стать матерью, какая-то там психологическая травма. Им не понять, что, разлучая нас, они наносят мне гораздо более тяжелую травму, физическую! Я бесцельно прослонялась весь день, изучая окрестности.

Местность была малознакомой. По решению, принятому на семейном совете, рожать нас отправили за границу — в Латвию. Под крылышко одной из многочисленных Ленкиных бабушек, двоюродной тётки её мамы Юлии Генриховны. Чистота и близость западной цивилизации внушали родителям надежду, что всё будет "картиба-а". По-местному это значит "в порядке". Однако цивилизация располагалась в ближайшем волостном центре, куда подругу повезли рожать, а я осталась на хуторе, затерявшемся среди аккуратных лесов и полей.

Уже под вечер я обнаружила себя на поваленном дереве, возле небольшого озерца. По краям, но довольно далеко от берега, плавали кувшинки. Легкий ветер прогонял по воде рябь и цветы колыхались в оранжево-багровой подсветке заката, притягивая взгляд. Гармонию близящейся ночи беспардонно портили комары. Эти твари искусали мои плечи, шею и голые щиколотки, оставив каплю более голодным и злющим слепням, которые всегда караулили меня около хлева коровы Сармы.

Пора было возвращаться назад. Честно говоря, я не очень хорошо представляла, где нахожусь, но это не пугало. В голове роились мысли о подруге, одна другой ужаснее. Местный лес, днём казавшийся безобидным, по заграничному причёсанным и прополотым, сомкнулся плотной стеной, не упуская возможность лишний раз полоснуть веткой по лицу, выдрать клок и без того жидких волос. Совсем стемнело, когда я выбралась на дорогу. Только вот в какую сторону идти дальше, не было ни малейшего понятия. Недолго думая, свернула направо, в конце концов куда-нибудь да выйду. Темнота сгущалась, плюс ко всему, непрошенный, пролился дождь. Где-то между ветвей мелькнул яркий свет. По просочившемуся запаху дыма я догадалась про костёр, даже обрадовалась. Но тут же закралось сомнение: а вдруг там лесорубы-маньяки с остро заточенными топорами? Надо тихонечко подобраться, разведать обстановку. Моим глазам предстал маленький уютный островок земли, свободный от серьёзной растительности и окруженный ёлками, палками, бесхозным сухостоем. Прямо напротив меня росли два единственно высоких лиственных дерева, которые переплелись между собой стволами. Одно тянулось вверх, другое склонялось к земле, пышной кроной образуя искусный навес. Под навесом ненасытное пламя хрустело дровами, а вместо маньяков на земле сидела длинноволосая женщина. Чуть поодаль валялись чьи-то вещи: рюкзаки, одеяла, сапоги. Ничего опасного и угрожающего моей драгоценной жизни. "Вперёд, Анка!" — взяла себя мысленно за шкирку и вывела на свет.

Женщина оказалась молодой и симпатичной. Она близоруко сощурилась в мою сторону и жестом пригласила в тёплое укрытие:

— Садись ближе к огню, ты вся промокла!

Без лишних уговоров я с удовольствием уселась рядом.

— Чего бродишь так поздно, потерялась?

— Ага…

Она приветливо улыбнулась:

— Ничего страшного, здесь всё близко, согреешься и найдёшься.

Некоторое время мы молчали. Я исподволь рассматривала её красивое нервное лицо:

— Вы на рыбалку приехали?

Она загадочно тряхнула густой шевелюрой:

— Нет. Этот костёр развели рыбаки. А я остановилась здесь немного отдохнуть…

И снова тишина, только шум листвы и потрескивание дров.

— Вы тоже потерялись?

— Потерялась… — женщина внимательно посмотрела на меня. — Наверное да, потерялась. Вообще-то, я ищу своего сына.

Всё это звучало как-то странно. Ищет человек сына в лесу тёмной ночью. А сыну, судя по маминой внешности, от силы лет пять, максимум семь. Конечно, если она рожала как моя Ленка — в шестнадцать лет. Воспоминание о подруге больно кольнуло в сердце. Как она там?

— Не переживай! Ты вся извелась… Увидишь, всё наладится, — странная мамаша оказалась ещё и телепатом.

Я опять сконцентрировалась на том, что она говорила до этого. Ах да, она потеряла ребёнка в лесу. Мало ли, убежал за птичками или ягодами и заблудился. Я бы носилась вокруг и орала благим матом "ау" до хрипоты и изнеможения! А она сидит, чему-то улыбается. Интересно чему?..

— Хотите, поищем вместе? — на секунду я представила оборванного, голодного малыша, скрючившегося под кустом, и мне стало не по себе.

— Нет, спасибо, я сама, — незнакомка вытянула ладони к огню и растопырила пальцы.

— Знаешь, возможно ты встретишь его там, — она неопределённо кивнула в сторону леса. — Скажи, что я ищу и очень боюсь за него.

Дождь уже закончился и меня нестерпимо потянуло домой.

— Иди по той дороге до развилки, потом свернёшь налево.

Я поднялась:

— А как зовут вашего сына?

— М-м…н, — она произнесла имя невнятно и, по-моему, оно было прибалтийским, переспрашивать я постеснялась.

Уже отойдя на значительное расстояние, мне пришла в голову мысль, что надо было узнать и её имя. Но когда я вернулась, на полянке никого не было, только огонь дожевывал тлеющие головешки и белый пепел шевелился вокруг них, словно дышал.

Я быстро добралась до дому. По словам бабы Вии, известий о Лене не поступало. Решив с утра пораньше отправиться в больницу на маршрутке, я завалилась на кровать и тут же уснула. В последний момент, проваливаясь в сон, подумала — откуда блуждающая по лесу мать могла знать дорогу на наш хутор, ведь названия я ей не говорила и мы не познакомились?

Ленка слушала меня внимательно, не задавала наводящих вопросов. Она вообще на протяжении моего путанного повествования не проронила ни слова.

— Лен, ты опоздала на лекции.

— Плевать! Я не брошу тебя в таком состоянии.

За окном царил солнечный весёлый денёк. Я точно знала, что у подруги сегодня как минимум два важных семинара — по немецкому и французской литературе 18-го века. Она вчера готовилась к ним вслух. Но и жертва её была понятна, точно так же поступила бы и я.

— Почему тебе кажется, что во сне ты видела именно эту женщину?

— Не знаю… Я скорее чувствую это. Вроде и забыла её, пять лет прошло, а сейчас, когда мне самой столько же, как ей тогда, вспомнила. Лен, мне кажется странным и неестественным её поведение…

— Что именно?

— Она искала сына без паники. Меня ещё утешила.

— А может быть она его давно искала? Недели, месяцы…

— Годы. И попутно сошла с ума! Ты так думаешь?

— Нет, — Ленка наморщила лоб, — смирилась с неизбежным…

— Можно смириться со смертью, рано или поздно боль утихает, но пока человека не видели мёртвым, остаётся надежда…

— А ты уверена? — Лена поднялась из-за стола и занялась приготовлением пищи.

— В чем?

— Ну что ты точно её видела?

— Меня глючило что ли?

— Да нет, — она откинула на дуршлаг проросшие пшеничные зёрна, мне пришлось доставать и закреплять мясорубку. — Я где-то читала историю про то, как умерла молодая мать, а злая мачеха решила убить её дитя и положила его на рельсы. Но когда по этой дороге шёл состав, призрак матери преградил ему путь. Машинист применил экстренное торможение, а выйдя из поезда, никакой женщины не нашел. Только на рельсах плакал ребёнок, — она печально вздохнула.

— Это всё понятно, но где связь? Ребёнка-то я не видела!

Лена, рассказывая легенду, успела перемолоть злаки и теперь вдумчиво рассматривала этикетки йогуртов, один за другим доставая их из холодильника:

— Значит, просто ты его не встретила…

— Ну ты даёшь!

— Н-да, не встретила… — она остановилась на банановом и взглянула на меня, а может сквозь меня. Во всяком случае, мне так показалось. — И теперь встретишь. Не зря же бедная женщина загорелась живьём у тебя на глазах. Это предупреждение!

Я не знала, серьёзно она или шутит, но по спине поползли мурашки. Елена вылила йогурт в блюдо с перемолотой пшеницей, вздрогнула от разлетевшихся холодных брызг, затем качнула головой туда-сюда, словно выходя из транса, и широко мне улыбнулась.

— Белозёрцева! Ты точно свихнёшься скоро от своих переводов, в твоей башке сплошная мистика!!

Она не обиделась на эту реплику. Дело в том, что Елена Белозёрцева, помимо учебы на третьем курсе иняза, занималась переводом слёзных любовных романов с французского и немецкого языков. И оченно в них преуспела. При всей банальности и примитивности сюжетов она ухитрялась создавать почти бестселлеры. Сохраняя общую фабулу произведения и имена героев, плутовка использовала богатую фантазию и личный опыт, затем пропускала этот гибрид сквозь призму собственного мировоззрения. На процентов пятьдесят — семьдесят это были её детища.

Единственное, с чем она не могла смириться — финал. Избалованные и душевно ленивые иностранцы обожают хеппиенды, а это так неразумно и низкопробно! Моя подруга по натуре была трагиком и ей хотелось усилить падение занавеса гибелью или болезнью главного героя! Бежняжке катастрофически не хватало рыданий. Конечно, очищающий катарсис придумала не она, а великий Аристотель. Елена только свято чтила эту слёзную "клизму" и следовала ей в своем "творчестве". Даже здесь, в случае со мной, ей надо было обострить ситуацию, подкинув парочку "воскресших" трупиков. Эта мысль неожиданно улучшила настроение, застав взглянуть на ночной кошмар как на заурядное явление. От йогурта со злаками и свежезаваренного чая снова потянуло в сон. Я уложила ножки на нашем угловом диванчике, согнав на пол рыжую Маню.

Кроме романов, правильного питания и меня, у Лены был ещё один пунктик — кошки. В нашей квартире их жило пятеро: злой и капризный перс Моня, сиамская штучка Энни, деревенская Дуся, ещё одна персиянка Маня и редкая, страшно ценная Алиссет, породы девон рекс. И ни одной мало-мальски захудалой собаки! Слава Богу, кошки не плодились, поскольку Моню кастрировали ещё в детстве, но в критические дни выли как полагается, путались под ногами, запрокидываясь на спину и пятились мохнатым задом. Я пару раз чуть лоб себе из-за них не разбила, куда ни плюнь — всюду "мур-мяу" и глупая ушастая морда. Но, несмотря на эту мохнатую скотину, в доме царил порядок стараниями всё той же Ленки.

В постсоветское время Ленкины родители успели "раскрутиться". Вернее, это заслуга её папы, он создал материальную базу, а мамино положение заведующей РОНО служило гарантией "несгораемого сейфа" и возможным политическим убежищем. Они спонсировали нашу учебу в чужом городе баксами, но чтобы снимать эту квартирку, предварительно обставив подходящей мебелью, нам самим пришлось изрядно покрутиться. Отдаю честь подруге — своими переводами она зашибала немалую деньгу. Если добавить мой заработок в баре и немножко "деревянных", которые подкидывала моя мама, мы могли себе позволить более-менее приличную жизнь. И кошкам тоже. Не оставалось лишь на благотворительность, а я подозревала, что в Ленке зреет меценат!

Когда мы приехали в этот огромный город покорять университет, документы решено было подавать на романо-германскую филологию. Елена сдала экзамены блестяще, с детства натасканная по английскому, французскому, немецкому мамиными просвещенными подружками. А вот я, к сожалению, я её подвела.

Тема сочинения "Фауст" Гёте" меня обрадовала неимоверно — моё мнение о Мефистофеле было объёмом с общую тетрадь. Но язык выражения мыслей отнюдь не deutsch. Я пыталась читать Гёте в подлиннике, не то что бы не поняла, скорее не прочувствовала. Зато в переводе Пастернака всё сошлось и встало на свои места: и Фауст, и Гретхен, и Мефисто. Поэтому, заместо куцих иностранных фраз я выдала подробную аналитическую справку о неоднозначной роли диавола в контексте призведения "Фауст" Гёте. Язык изложения — русский. Моя Елена плакала, она никак не могла понять, что если бы я взялась "sprechen deutsch un schreiben" — вообще никуда не приняли бы. А так, сам декан факультета РГФ отвёл меня за руку на филфак. С документами!

Мы очень тяжело переживали разлуку. Да и мотания по разным общагам не способствовали хорошему настроению. Сняли комнату у престарелой бабульки в частном секторе. Еле-еле я закончила первый семестр. Чтобы создать подруге нормальные условия для жизни: не писать по ночам в ведёрко, не шпарить кипятком промежность в целях гигиены и не скрипеть по одной половице, нужно было решаться на поступок. Чашу моего терпения переполнила Ленкина рвота — её выворачивало наизнанку от вида зубных протезов, по ошибке замоченных бабулей в нашей кружке для кипячения воды.

В один прекрасный день я отправилась к ректору просить перевести себя на заочное отделение. Убеждать я умела с младых ноготей, без эмоций и теми аргументами, которые от меня ждал данный конкретный человек. Наш ректор имел за плечами богатое комсомольское прошлое. Поговаривали, что партийная работа и организаторские способности помогли ему потеснить в этом кресле не одну седую профессорскую бороду. Я сразу же воззвала к его отеческим чувствам, представ этакой ответственной дочкой престарелых родителей, которые нуждались в заботе и помощи, содержащей материальную подоплёку. Сестрой военнослужащего брата, обреченного мотаться всю жизнь по гарнизонам и влачить на себе пять голодных ртов. О его карточных долгах, внебрачных детях и круглосуточном похмелье я скромно умолчала, этот аргумент из другой оперы.

— Вы, как умудрённый опытом человек, поймёте меня. Я — последняя надежда близких мне людей, и подвести их не могу, — закончила сорвавшимся от пафоса голосом и умилилась сама себе.

Ректор Валерий Сергеич растрогался, и не заплакал лишь потому, что с подобными проблемами сталкивался ежедневно. Однако просили у него обычно надбавки к стипендии, места лаборанта, койку в общежитии.

— Может быть, на вечернее отделение, Гаранина? — только и спросил он.

— Нет, дело в том, что самая хорошо оплачиваемая работа — вечерняя и ночная… — сказав это, я прикусила язык, очень уж двусмысленно прозвучало слово "ночная". — В магазинах, общепите и других организациях не все хотят работать по ночам: семьи, дети, возраст, здоровье. Поэтому и берут молодых и необременённых ничем людей. А привлекают зарплатой, — довольно быстро выбралась из собственной ловушки.

— Ну хорошо, я подумаю. Приходи послезавтра, — сдался ректор.

Лена, разумеется, о моих планах не догадывалась. Я практически ничего от неё не скрываю и не вру, если правда не идёт ей во вред. Мы продолжали учиться — каждая на своём факультете, в разных корпусах и аудиториях. Когда мимолётно пересекались в перерывах, подружка заботливо оглядывала меня с ног до головы, поправляла мою прическу и неизменно целовала в переносицу.

Ректор пригласил меня через деканат сам спустя две недели. Его перед этим неожиданно вызвали на важный семинар в Москву. За это время я трижды поклялась себе, что заберу документы! Ожидание и терпение не являлись сильными чертами моего характера.

В кабинете было прохладно и пахло кофе. Валерий Сергеич выглядел отдохнувшим, посвежевшим и даже весьма аппетитным. Когда он поднялся из-за стола, меня окатило волной HUGO BOSSа:

— Здравствуйте, Анна Владимировна! Не передумали? — перешёл он сразу к делу.

Я уставилась в надраенный паркет и покачала головой:

— Нет!

— Я тут кое-какие справки навел касаемо вашей учебы. По многим предметам идёте ровно, а вот введение в литературоведение и история критики, н-да, Гаранина, хвалят вас преподаватели.

— Хвалят? Меня?!

— Да, особенно Дмитрий Фёдорыч. Говорит, за анализ произведения никогда и никому не ставил "отлично", ибо на высший бал, — он кокетливо возвёл указательный палец в потолок и подмигнул мне, — на высший бал знает только Господь Бог и он сам. А Вам за Пушкина поставил пятерку, хотя и с минусом. Соображения субординации, понимаете ли…

— А мне казалось он меня не любит.

— Ну, мы тут учим, Анна Владимировна. Любить студента в полномочия преподавателя не входит.

— Валерий Сергеевич, вы не поняли, я говорю не о личной антипатии профессора Осинова к моей персоне. Он не считал меня достаточно компетентной в предмете.

— Да он и сам не ожидал от вас подобной работы. Мне признался — с теорией у вас слабовато, на лекциях отвлекаетесь, часто не по делу. Зато на практике Вы его удивили. Жалко, говорит, отпускать на вольное учение. Чувствуется скрытый потенциал. Мыслите не по шаблону, делаете нестандартные выводы.

Было приятно. Когда я откинула любовную лирику Сан Сергеича и остановилась на нейтральном "Зима. Что делать нам в деревне, я скучаю…", то ещё не знала в какие дебри меня занесёт. Ломанулась проторенным путём: пересчитала все ямбы и хореи, наткнулась на обилие перрихиев в начале стихотворения и почти полное их отсутствие в конце. Отсюда и неожиданная мысль: тоска и меланхолия, а не дружеское посещение Музы батьковны побуждают лирического героя взяться за перо и… "по капле, медленно" выдавить из себя чудо — гимн русской женщине, апогей жизнелюбия и согласия с самим собой.

Америки я не открыла, примерила великому поэту свой жизненный принцип "чем хуже — тем лучше". Меня лично он мобилизует. По-моему, Пушкину тоже подошёл. Что и было им доказано в поэтической форме. Может быть, его "Зиму" под таким углом никто никогда не расматривал. Но в данный момент эта работа сослужила плохую службу.

— Валерий Сергеич, так что Вы решили? Насчет перевода…

— Да что я могу решить? Дам добро, а не то и вовсе сбежишь. Ты Гаранина, девица себе на уме, настырная, однако советую учиться, развивать способности.

— Спасибо! Я Вам так благодарна!

— Погоди благодарить, выслушай. Подготовься как следует. Досдашь три зачета и экзамен по древнерусской литературе экстерном. И переходи на второй курс заочного отделения. Там программа иначе. Глядишь, осенью и на третий курс переберёшься.

Распрощались мы тепло и надолго, я чуть не прослезилась и на шею не бросилась ректору с поцелуями и объятиями. Вовремя одумалась. Вложив в улыбку всю степень благодарности, с достоинством удалилась.

На новую квартиру мы переехали только летом…

Следующий месяц превратился в кошмар. В течении двух недель я сдавала экзамены и оформляла перевод, столкнувшись с бюрократией, как независимой формой жизни, призванной эту жизнь всячески усложнять. Объяснение с Леной тоже состоялось на повышенных тонах. В конце концов крикнув: "Мне не нужна такая жертва!!…" — подруга перестала со мной разговаривать. Я смирилась, решив принять всё как есть. Поиск работы поначалу тормознулся не отсутствием рабочих мест, а моими внешними данными. Везде, куда бы я не обращалась, меня принимали за малолетку, причем хилую и низкорослую.

Но мир не без добрых людей, через третьи руки мне удалось найти по нашим временам приличную работу, которую я окрестила "три в одной". В захудалой прокуренной забегаловке, числясь по трудовой "официанткой", я попутно мыла посуду и драила полы. Несмотря на минимальный состав персонала: кроме директора, он же менеджер, здесь трудились шеф-повар, бухгалтер-кассир и я, — доход заведения был скудным. Народ пообнищал, месторасположение закоулочное, да и так называемые "крыши" постоянно менялись. Чего-то всё делили между собой, пили-ели на халяву и требовали почтительного к себе отношения. Вопрос по части женского полу тоже приходилось урегулировать собственными силами — в подсобке тискали то повариху Алёнку, дородную выпускницу кулинарного техникума, то кассиршу Марию, напротив, стройную высокую женщину бальзаковского возраста. Девчонки не жаловались, работали давно, видно и с подсобки что-то имели.

Меня, слава богу, не трогали. Или красота не будила желания, или статьи уголовной опасались, принимая за несовершеннолетнюю. Однако всё когда-нибудь кончается, и хорошее тоже. Вдруг ни с того ни с сего на меня "запал" здоровенный бык Лёха из рыночных бодигардов. Чем я ему приглянулась, для всех осталось тайной, покрытой мраком.

Начал он издалека — сядь, посиди со мной, не хочешь выпить? Поедем покатаемся и всё в таком роде… В подсобку, правда, не приглашал, но к чему вёл дело, догадаться не трудно. Я со страхом каждый день ждала своего часа, вздрагивала от каждого входящего. Ленке пожаловаться не могла, видно было, что она до сих пор переживает. Мы общались по принципу "да-нет", а когда её взгляд пересекался с моим, я распадалась на атомы от мощных рентгеновских лучей, бьющих наотмашь из серых глаз. И бросить работу не представлялось возможным — живые ж деньги.

Я давно приглядела небольшую однокомнатную квартирку со сносной оплатой, но без мебели и ремонта. Бабушка вконец "достала" старческими капризами, регулярно переписывала электросчетчик, ревизировала холодильник на предмет испорченных продуктов, упрекала за малейшую провинность. Вечно скорбное с поджатыми губами лицо, как молчаливый укор, преследовало нас повсюду…

С каждым днём Лёха становился назойливее и наглее, подступая всё ближе "к телу". Почему сразу не уложил в подсобке? Думаю для пущего кайфа он себя подогревал, сдерживал эмоции, чтобы в один прекрасный момент выстелить феерическим оргазмом! Я уже смирилась с неизбежным. Если на одну чашу весов положить наши с Ленкой покой и благополучие, на другую — мою проржавелую девственность, с одного раза угадаешь, что перевесит. Всё равно же это когда-нибудь случится. Пока, как выражались между собой мои коллеги, Лешка ко мне "подкатывался", никто другой эту поляну "не забивал для распашки".

Ну и язык, Лев Толстой бы плакал — так исковеркать и засорить великий и могучий! Я не Лев, и не я этот сленг придумала, но считаю, что освоить жаргонную лексику не помешает при современном уровне жизни. Совсем не обязательно применять её на практике — один мудрый риторик в древности обронил: "Чтобы победить врага, надо знать его язык!"

Ситуация разрешилась сказочным образом, немалую роль сыграл его величество Случай.

Лёха пришёл в тот день не в спортивных штанах, а в джинсах и пах он каким-то приторно-сладким одеколоном. Я люблю терпкие запахи, от сладких меня мутит, но это ничто по сравнению с его решительным настроем.

— Мария! Коньяку мне армянского налей, и чтобы звёзд побольше, не жмись! Гы-гы-гы… — он загоготал. — А ей шампани граммчиков двести. — И пальцем тычет в меня.

Стало дурно, ну и кавалеры пошли, опять мимо. Терпеть не могу шампанское! От него хмелеешь быстро и голова болит. Лучше б у меня поинтересовался: "Что будет дама?" Пригубила бы "Кагора", я иногда себе позволяю глоток этого "церковного" напитка.

— У нас на службе не употребляют! — высунулась из кухни Алёнка, вернее только её лицо. Всё остальное в дверном проёме не помещалось.

— Кто тебе сказал, что она сегодня работает? Вот выпьем, расслабимся и поедем по своим… — он подмигнул мне, — … делам.

Мой час пробил. Знать судьба, её не обманешь! А если рискнуть, вдруг получится?!

— Лёша, миленький, я не могу сегодня пить.

— Чего это?

— У меня эти, ну как их, дни…ну, критические. Даже неудобно говорить.

— Красная, что ли?

— Ну да. Ты же знаешь поди, как алкоголь мешает свертываемости крови. Руку, скажем, порежешь выпимши — и кровь не остановить, бьёт струей от сильного давления! — я неприкрыто льстила парнише. Он даже интеллектуальное выражение на лице состряпал. Правда только на лице, ибо в уме между венозной и менструальной кровью ему трудно было уловить хоть какую-то связь. Да это и не важно, одну вещь он точно расслышал:

— Так ты это, какой день-то?

Проглотил, проглотил!! Скушал и не подавился. Мне хотелось прыгать:

— Ой, Лёха, второй уже, самый пик: льёт, как из ведра… Но ты не из брезгливых?… — меня несло.

От нарисованной перспективы на лице его явственно проступило отвращение:

— И сколько это у тебя? Ну, типа, дни эти?

— Четыре — пять, а то и неделю…

— Значит так, неделю я ждать не намерен. Что я пацан в натуре? Давай послезавтра. Приходи сюда в своём голубом блестящем платье, оно меня прикалывает! Нафуфырься, то-сё. Ну, ты меня поняла?

Что ж, два дня я выторговала. Как быть дальше — покажет завтра…

Дома, игнорируя грозный взгляд бабули, будто специально караулившей меня у дверей, я бросилась в комнату и закрылась на щеколду. Первым делом достала из шкафа своё любимое голубое с блёстками платье. Нет, не достала — сорвала с плечиков и, боясь передумать, принялась кромсать его ножницами. На мелкие-премелкие лоскуты. Это заняло минут двадцать, но принесло желанное облегчение. Что теперь? Верёвка с мылом? Реланиум? Рашен водка? Назад пути не было, только вперёд! Я села в блестящую лужицу тряпочек, украшавшую некогда моё тело, и задумалась.

Странно долго не было Елены. У неё вошло в привычку задерживаться в читальном зале. Меня сковал страх. Тишина вокруг только усилила его многократно. Сколько я так просидела? В полнейшем мраке и на грани отчаяния… Наконец по крыльцу забарабанили родные каблучки. Я сгребла с пола всё, что осталось от платья и выбросила в корзину для мусора, прикрыв сверху газетой. Затем включила ночник, схватила журнал и с ногами запрыгнула на кровать.

Лена уже дёргала дверную ручку, я и забыла, что комната заперта. Отшвырнув журнал в угол, я кинулась открывать дверь. Лена пахла весенним дождём и любимыми ванильными духами "ORGANZA" от Живанши. Мы вели почти аскетический образ жизни, но существовали вещи, от которых ни одна из нас отказаться была не в силах. Когда-нибудь я разбогатею и буду покупать Ленке подарки в бутиках. А пока, рассматривая журналы и буклеты, прикидываю на глаз что именно. Например, обувать её буду у Кристиана Лакруа: его изысканные линии с чудесными аксессуарами вроде перышек, вышивки или просто тонюсеньких ремешков станут достойной оправой для пары длинных изящных ножек. Тех, что скидывали сейчас остроносые черевички…

Сегодня серые глаза глянули впервые неотчужденно. Неужели оттаяла? Как хочется прикоснуться, ощутить её тепло…

— Ты что в темноте сидишь? Голодная?..

— Нет, я ела твою кашу.

— Зачем ты меня обманываешь? Её бабуля выкинула.

— Как выкинула?

— Опять копалась в холодильнике, искала, что воняет. А больше там ничего не было. Она же спала утром, когда я варила, вот и решила, что вчерашняя.

— Лен, а может у неё Альцгеймер?

— Не думаю. Это просто старческий склероз. У болезни Альцгеймера симптомы похуже.

Елена скинула платье, сняла колготы, и сладко потянулась:

— Устала-а-а… Ань, я быстренько что-нибудь сварганю. Ты не выходи пока — бабка гудит, как растревоженный улей.

Она влезла во фланелевый комбинезончик и тихонько выскользнула в коридор. А через полчаса мы уже ели дымящуюся гречку, пили компот из сухофруктов в тёплой семейной обстановке. Вдруг Лена хлопнула себя ладошкой по лбу и вскочила:

— Совсем забыла, я же купила Кагор! Давай-ка опрокинем по стаканчику!

— Я не против! А что, есть повод?

— Повод имеется. Мне надо с тобой кое-что обсудить.

Пока она искала штопор, доставала бокалы из тумбочки и протирала их вафельным полотенцем, мой интерес к её загадочному "кое-чему" усиливался. Интриганка разлила вино, не спеша с удовольствием сделала большой глоток и зажмурилась, позволив терпкой сладости влиться в кровь. Плафон настольной лампы рассеивал свет по её усталому лицу, искрился в выбившихся кудряшках. Комбинезон в области груди держался на честном слове, молния съехала до пупка. Мягкая эротика с доставкой на дом!

— Представляешь, я тоже решила работать! — она взяла меня за руку. — Хватит тебе одной вкалывать.

В Ленкиных глазах бесились чертики, а у меня сердце сорвалось, когда представила подругу в засаленном фартуке с тряпкой в руках. И слишком устрашающе выплыл в сознании образ похотливого Лёхи с компанией… Такую конфетку они не пропустят ни за что!

— Лен, может не стоит? Нам же хватает на жизнь…

— Жизнь? Интересно, что ты называешь жизнью? Старую маразматичку, вечно всем не довольную, удобства на улице и пустой холодильник!

— Скоро всё изменится, я зарабатываю и не позволю тебе тряпкой махать.

Она встала и направилась к зеркалу, на ходу расплетая косу:

— Тряпкой? Нет, ты не так всё поняла. Помнишь Лёвку Плейкшманна? Я вас знакомила в начале семестра, длинный такой, смешной и нескладный, — деревянный гребешок застрял в её непослушных волосах.

— Помню я твоего Лёвку, конечно! — мне больно было видеть, как она раздирает спутанную роскошь. — Он тебе предложение сделал?

Я усадила Лену перед зеркалом и отобрала гребень.

— Сделал, но не то, на которое ты намекаешь… М-м-м… Повтори так еще, классно как…

Кончиками пальцев я нежно принялась массировать ей голову, в моей же собственной мысли громоздились одна на другую, распирая черепную коробку изнутри. Что задумал этот симпатичный еврейчик?

— Ну вот, — тем временем продолжала она, — я пару раз делала за него перевод статей в виде гуманитарной помощи. А его угораздило показать это своему папашке.

— Имеет смысл спросить — кто же у нас папашка?

— Не язви! Папа у нас солидная персона, главный редактор одного из женских журналов. Не самого лучшего, но тираж внушает доверие! Короче, солнце моё, — она всем корпусом повернулась на сто восемьдесят градусов и уткнулась в мой живот, — меня ангажируют на пробу пера!

Я обняла её за голову:

— Серьёзная заявка!

— Мне нужна твоя помощь!

— О кей! Без проблем.

— Завтра мы встретимся с Лёвкой в неформальной обстановке. Ты будешь моим представителем, — подружка умела убеждать. — Только не возражай! Ты лучше разбираешься в людях, детально анализируешь ситуацию и просчитываешь перспективу на десять ходов вперёд.

Не уверена, что это было абсолютной правдой. Главное — я ей опять нужна и она в меня верит.

— Наденешь своё голубое платье, оно тебе очень идет!

Я чуть не взвыла… С ума все посходили что ли от этого платья? Будь проклят день, когда я его увидела! Помню очередь отстояла двухчасовую, купила даже не меряя. А счастья-то было, мама дорогая…

— Лена, будем говорить о бизнесе, а я сверкаю, как ёлка в Новый год!

— Но мы же не в офис идём, а в бар. Лёвка там менеджером работает. Для кабака твой наряд будет самый смак!

Пришлось сдаваться:

— Лена, этого платья больше нет. Я порезала его на мелкие кусочки!

— Но как? Зачем?

— Так было нужно…

Она пожала плечами и с плохо скрытой надеждой посмотрела в тот же угол, куда уставилась и я. А я уставилась на мусорную корзину, последнее пристанище знаменитого платья.

— На мелкие?

— Да.

— На очень мелкие?

Я вздохнула, пожалуй, взглядом не воскресишь.

— Могла бы и покрупней оставить. Сшили б Сабинке наряд волшебной снежинки.

— Извини…

— Ладно, что теперь поделаешь. Придётся надеть на тебя серый юбочный костюм.

Фу, какая гадость! Демонстрировать окружающим костяшки из-под подола? Я носила этот деловой костюм в исключительно редких случаях, всё остальное время предпочитала джинсы и длинные сарафаны. Лена знала о моём комплексе неполноценности, и была с ним не согласна, скорей всего из жалости. У неё тоже был костюм "на выход", но в отличие от моего, настоящий — от Версаче.

Во время поездки в Москву на межрегиональную выставку с продукцией своего предприятия, её папа Боря заключил очень выгодный контракт с большой предоплатой — пластмассовые тазики и кружки входили в моду. Соответственно приехал домой не с пустыми руками, а с целой охапкой "аленьких цветочков": жене тёте Юле привёз драгоценность — не помню какую — я в них потерялась давно. А Ленке этот строгий черный костюм.

На первый взгляд, ничего особенного: ни складок, ни рюшей, даже пуговицы отсутствовали. Но когда Елена его примерила — целый час никто за уши не мог оторвать её от зеркала! Тонкая струящаяся ткань красиво драпировала полную грудь, подчеркивая осиную талию, и обтекала длинные безупречные ноги. Костюм сидел на ней как родной, мы все тихо радовались гармонии женщины и шедевра. Кто ж знал тогда, что в скором времени великого кутюрье застрелит маньяк на пороге собственного дома, и произведения, созданные самим маэстро Джанни Версаче превратятся в бесценные раритеты…

Мне эта роскошь не подошла бы, даже если три раза подвернуть каждую брючину и рукава — обвиснет на плечах. Поэтому для зависти повода не было. Кому я обзавидовалась, так это полуторагодовалой Сабинке. Дядя Боря привёз ей мягкую игрушку — забавного чудика неизвестной породы, знающего около сотни слов на английском языке. Одинаково бесстрастным голосом он интересовался: "How are you?", требовал мяса с кровью: " I" d like rare steak!" и по-терминаторски скандировал: "I" l by back!". Сабина таскала его повсюду за собой то волоком, то в охапке, иногда, когда злилась на что-то, била им по стене и полу. Глядя на этот беспредел, мне хотелось украсть англичанина и спрятать года на три. Лучше б ей купили японского покемона!

Итак, необходимо было найти подходящую вещь на выход, и у Елены такая вещь была. Это шифоновое платье-халат бежевого цвета с обилием красных, синих, желтых цветочков. Цветы были бархатными, простеганные по краям черной шелковой ниткой, с серебряными тычинками и пестиками, вытканными в центре каждого бутона. Лене платье доходило до середины икры, мне же аккурат по щиколотку. Тютелька в тютельку. Отсутствие выточек на груди и скромный вырез скрывали мой хилый бюст, а в широком подоле затерялись худые кривоватые ножки. Подруга не стала спорить, мол, одевай что хочешь, но два обязательных условия: бюстгальтер с двойной поролоновой прокладкой и туфли на платформе. Чтобы стороннему глазу было на чем зацепиться. Ну и ладно! Я не против.

И вот он долгожданный следующий день! Точнее, раннее утро. Я пару раз просыпалась ночью проверить будильник и поправить сбившуюся простыню. Никаких пророческих видений не было. На всякий случай раскинула карты. На сердце лёг пиковый король при крестовой десятке рядом и семёрка бубен. У каждой гадалки подобный расклад может значить что угодно. Я поняла это как деловое предложение казённого короля с важными переменами в жизни. Если думать про работу, то всё сходилось один к одному. Мне и в голову не пришло, что на кону была моя карта, а не Ленина. И не удивительно! Её проблемы я всегда считала своими.

"Опять гадаешь? — сонная Ленка зевнула, жеманно прикрыв ротик пальчиками. — Сходи, погрей водички пока бабуля почивает. Только тихо!"

Сразу после поглощения завтрака из двух яиц всмятку и морковного сока, Лена заставила меня одеться и усадила перед зеркалом. Сначала высушила феном мои влажные чистые волосы, потом плойкой вертикально подвернула в крупные локоны. Стянув их в конский хвост руками, она повертела моей головушкой влево-право и осталась недовольна профилем. Три волосины в три ряда, нечем особо восхищаться… Решив увеличить объём, вошедшая во вкус цирюльница начесала мои локоны и несколько прядей с висков закрепила на затылке своим крошечным изумрудным шарфиком. Получилась стильная "мальвинка", и главное — цвет шарфа идеально сочетался с моими зелёными кошачьими глазами. Пара мазков бронзовыми тенями у переносицы визуально придала взгляду глубину, а бледно-лиловая помада заретушировала вульгарную припухлость губ.

Оформив меня должным образом, Елена ещё раз придирчиво оглядела творение рук своих и лишь вздохнула: "Не тянешь ты на референта! Богема." Сама она надела молочно-сиреневый брючный костюм спортивного кроя с коротким рукавом. Нынешний апрель выдался необычайно тёплым, поэтому плащи мы не взяли. Заперли комнату и стремглав вылетели наружу, по счастью не столкнувшись с домоправительницей.

Лёвкин бар очаровал меня с первого взгляда. По сравнению с забегаловкой, где я работала, это был кусочек рая для аристократов. Более двух сотен наименований напитков расположились на компактных стеллажах, строго распределённые по родам и видам. Марочные коньяки, бренди, виски, аперитивы, ликеры и вина разной выдержки и крепости. Мебель была сделана из красновато-коричневого дерева. Полки, бра, шкафчики и стеллажи — из стекла, оправленного в желтый металл, выполненные в одном стиле. Стены в баре девственно белы, с лёгким барельефом, интригующим воображение. Ни единого намёка на древесные разводы или кирпич, давно приевшиеся и вызывавшие изжогу. От Лёвы я потом узнала, что созерцание кругов и клеточек, по последним данным визуологов, пробуждает в людях агрессию. А человек заходит в бар отдохнуть, настроиться на положительный лад, или же решить деловой вопрос. Каждая деталь здесь предназначена помочь ему в этом.

Интимность подсветке придавали розовые и белые лампочки, вмонтированные в деревянный навес над головой под углом к стойке. Скрытые от глаз посетителей, они переливались в рюмках и фужерах, висящих чуть ниже, отражались на бутылках. Люминесцентный свет имелся лишь на часах с сине-бело-красным лейблом Coca Cola, и угол, где они крепились, нежно фосфорицировал. Два бра на стенах в противоположном углу и стеклянный подсвечник из той же оперы на банкетном столике — вот и всё освещение. Просто и со вкусом.

В холодильнике-буфете стояли пирожные, фрукты, сливки и клубника в вазочках. Вместо привычного для таких заведений камина на видном месте возвышался прозрачный стол-витрина с сувенирами, точно такие можно увидеть в ювелирных магазинах и музеях. Я специально подошла к нему, чтобы рассмотреть содержимое. Янтарное колечко соседствовало с живой орхидеей в пластмассовой коробочке, а бархатная шкатулка в форме сердечка — с крохотной хрустальной туфелькой. Если бы у меня были деньги, я приобрела бы именно туфельку. На счастье! Завершал интерьер старинный телефон с микрофоном в виде вытянутой трубки и высокими рычажками отбоя. Он стоял у входа на подставке из того же дерева, что и барная стойка.

Лёва встретил нас радушно, усадил напротив себя на мягкие стулья и спросил, что мы предпочитаем пить. Лена и я следом решили попробовать испанское белое вино. Себе он плеснул Hennessy в квадратный низкий бокал. И тут же начал жаловаться, как ему трудно и тяжело сегодня, ведь он вынужден исполнять обязанности бармена. Девочка Наташа, которая должна стоять здесь на этом самом месте, нашла себе иностранца (уж не на этом ли самом?…), в итоге собралась за него замуж и не вышла на работу, поставив коллектив перед фактом. Другие бармены — Дима и Кира отдыхали после напряженной трудовой недели. Кто оказался под рукой? Да еще с ненормированным графиком! Да он, Лёва Плейкшманн. "Я, как Фигаро, то тут, то снова тут… В каждой бочке затычка!"

Зря он, конечно, прибедняется. Должность у него, судя по Ленкиным рассказам, непыльная: подбор напитков с учётом спроса, рекламные акции, ну и следить за наличием посуды, интерьером и порядком. Подумаешь, день-два постоит с той стороны прилавка, тьфу ты, стойки.

— Что делать? Как скоро мы найдём нового бармена? — он так горестно всплеснул узкими длинными ладонями, что у меня закралось сомнение: уж не голубой ли, часом, этот потомок Матфея?

Лена тем временем разглядывала обстановку вокруг себя. Она улыбнулась Лёве и кивнула утвердительно:

— Считай, что ты его нашёл.

— У тебя есть кто-то знакомый в этом бизнесе?

Мы оба уставились на неё.

— Гораздо ближе, чем ты думаешь, — она слегка затянула паузу. — Он перед тобой!

Лёва засомневался:

— Нет, радость моя, у тебя хорошее будущее по другому профилю.

— Я себя и не имела в виду!

Поскольку в баре кроме нас троих на момент её высказывания никого не было, до Лёвки одновременно со мной дошло, кого она "имеет"… В виду. Я онемела от восторга. Лёвино лицо, наоборот, заплесневело от разочарования: невзрачная, низкорослая. Никакая, одним словом. Больше из уважения к Лене он спросил меня:

— А вы знакомы с подобной работой?

Я кивнула.

— Есть представление о принципах консумации?

Надо же, какими мы словами выражаемси!.. Вопрос был явно на засыпку, но я, хотя и не в Японии училась, как "развести" клиента знала. "Ещё какое! Загружу по полной программе!" — воскликнула мысленно, а вслух опять кивнула.

— А разговаривать умеете? В смысле, голосом строить фразы, а не кивать?

Я глубоко вздохнула. Странно, в очень редких случаях, когда решалась моя судьба, меня охватывал речевой паралич.

— Да всё она умеет! Не дави на неё, — Лена как всегда вовремя разрядила обстановку. Лёва пожал плечами и глотнул коньяка:

— Приходите завтра с утра, посмотрим что к чему…

Ну и ну! Если я получу здесь работу, это будет равносильно голливудскому Оскару за лучшую женскую роль второго плана! На первом плане — Лена.

— Попробуйте португальского розового, хороший год, — предложил Лёв, как гостеприимный хозяин.

— Нет, напитки мы не мешаем, — ответила подруга за нас обеих, хотя я бы сейчас "остограмила" Лёвкиного коньяка.

— Ленок! Мы вообще-то встречаемся здесь по другому поводу. Давай обсудим наше сотрудничество в плане литературных переводов.

Лена пригубила вина и закинула ногу на ногу. Я достала из сумочки блокнот с ручкой и нацепила на нос очки в проволочной голландской оправе — тайный предмет своей гордости. Лёва не обратил никакого внимания на мои манипуляции. И совершенно напрасно.

— Лев Георгиевич! Мне необходим рабочий телефон вашего отца, — приступила я непосредственно к делу.

На сей раз немая пауза возникла по ту сторону стойки.

— Насколько я понимаю, ваш отец занимает должность главного редактора и компетентен принимать решения по поводу трудоустройства?

— Да… — Лёва поискал глазами помощи у Лены. Та отстраненно созерцала жизнь за окном и не проронила ни слова.

— Он так же рецензирует материал и является последней инстанцией — дать ему ход или наложить вето?

— Н-нет… Последней является директор журнала, инстанцией то есть, — в Лёвкином взгляде промелькнула тень подобострастия. — Но он считается с мнением отца. И семьдесят пять процентов решения за отцом. Ему понравились Еленины переводы, он сказал, что это свежо и оригинально.

— Означает ли это, что Лена уже выполняла работу для журнала?

— Нет, для меня лично, но для журнала тоже бы подошло. Особенно то, что касалось интеллектуального развития британских школьников. Политкорректный юмор для новых русских, мечтающих отправить своих дитять на учебу в Англию.

Стало немного обидно, что Ленкины творения прошли мимо меня. Ничего, наверстаем в будущем. Главное — Лев Георгич воспринял меня серьёзно.

— Так Вы поможете нам связаться с главным редактором? — мне стало неловко покушаться на Левино страстное желание оказать Елене протекцию напрямую.

Он кивнул и полез в нагрудный карман за визиткой.

— Нам необходимо будет обсудить с ним некоторые вопросы. Главным образом, авторское право и, разумеется, оплату труда.

— Да, конечно! Вы можете встретиться с ним завтра утром, я всё устрою. Скажем в девять? В десять у него планёрка.

Я положила очки в очечник, звонко захлопнула крышечку и по привычке потёрла переносицу:

— Боюсь, что завтра не получится, утром по крайней мере. Поскольку лично вы назначили мне здесь аудиенцию на предмет профпригодности.

Он поморщился и стукнул себя по лбу:

— Ах да!.. Можете не приходить завтра. Приходите через день с документами. Считайте, что приняты…

Я выключила бурную радость в финале. Аплодисментов также сорвать не удалось. Мы попрощались с растерянным Львом и поспешили к выходу.

— Аня! Только запаситесь обувью на высоких каблуках, — решил он напоследок реабилитировать поникшее достоинство.

Я не возражала. Лёхин потный образ помутнел в закромах памяти, как прошлогодний прелый лист под снегом. Выйдя на улицу, я обернулась и схватила Лену за руку. Прямо над входной дверью красовалась вывеска "Бар Мефистофель" и хитрая бородатая физиономия, ухмыляясь в усы, коварно подмигивала прохожим. Как я не заметила её раньше? Второй раз в жизни старикан Мефисто вмешивается в мою жизнь! И что-то мне подсказывало внутри — не последний.

А уже летом я привела Елену в новую квартиру, которую на свои кровные сняла и отремонтировала. Для нас… Единственную комнату нам оклеили бежевыми обоями, это любимый Ленин цвет. Телесный шелк, расписанный цветами и бабочками в пастельных тонах: желтых, розовых, голубых. Они почти сливались с основным фоном, и эта недосказанность будила фантазию. Кухня была светло-голубой, однотонной, и лишь по центру все стены опоясывало панно на фруктовую тему: бананы, персики, виноград в плошке и вольно раскиданные куски дыни. Коридор был отделан песочного цвета пластинами с выступающими рельефными узорами по углам. На мебель и люстры денег не осталось, но это дело наживное, главное — стены и крыша над головой. Лена пришла в восторг. Её радость не омрачил даже совмещенный санузел: "О чем ты говоришь!!!" — и закружила меня по квартире в диком вальсе, напевая, что цветовое решение — апофеоз её мечтаний. Кто бы сомневался…

Елена упросила меня взять на новое место жительства кошку Дусю, мол, есть такой обычай: кошка должна перешагнуть через порог первой. Вряд ли этот предлог был главным для Дусиного переезда. Наша бабуля кошку не жаловала, потому что та брезговала ловить мышей. Мы её прикармливали колбаской, рыбкой и сыром, Дуся никогда не отказывалась разделить с нами трапезу. Она быстро к нам привязалась, в основном к Лене, и частенько спала у нас в комнате на стуле. А по утрам, деликатно дождавшись нашего пробуждения, тихим "мяу" отпрашиалась на улицу по своим кошачьим делам. Мне кажется, бабка, занятая поиском новых квартиросъёмщиков, и не заметила Дусиной пропажи. А мы её попросту украли…

Первые два дня мы все трое спали на полу. Затем по междугородней линии Лена вызвонила папу и пригласила в гости на новоселье. Он не замедлил приехать и посвятил нам целых полтора дня. Без нашего согласия не вмешиваясь ранее в житьё-бытьё, он получил такую возможность сейчас и провёл ревизию по полной программе. Осмотрел по-хозяйски квартиру, побывал в университете и с любопытством полистал первые куцие публикации дочери в незнакомом женском журнале. Уже теперь я с гордостью осознаю, что мы порадовали этого большого и важного человека. Год "пробарахтались" сами, не утонув в нищете, не ударились в пьянство и загул, не пошли по рукам и не подсели на иглу. Напротив, мы добились некоторых успехов в труде, продолжая грызть гранит науки, и даже смогли сами обеспечить себя приличным жильём.

Дяди Борина радость, естественно, была неголословной. Он поставил нас "на довольствие", и в качестве "доппайка" обещал помочь с мебелью. Кстати, на новоселье он приехал не с пустыми руками: кухонный комбайн и йогуртница от тёти Юли, пуховое одеяло от себя и плетёная корзина с котом Моней от них обоих. Дело в том, что Монина длинная шерсть вызывала аллергический насморк у Сабинки, а усыплять красавца рука не поднималась. Наша Дуся отнеслась к Моне совершенно равнодушно. И правда, что взять с кастрированного, пусть и перса? Он же, напротив, отсиживался в корзине, настороженно следя за её променадом по квартире, а откушать к миске выбирался, когда на кухне никого не было. Стоило нам переступить порог, тут же ретировался к спасительной плетёнке. По этим окопным пряталкам и вороватости угадывалась прошлая жизнь кота возле маленькой девочки, которая в своей младенческой любви не знала пощады.

Недолго Моня и Дуся пребывали вдвоём. По мере заполняемости дома мебелью в ряды кошачего коллектива влилась Маня. Она приехала к нам с кухонным гарнитуром от Лениной бабушки Эммы Эрнестовны, родной мамы дяди Бори. Колоритная персона, скажу я вам. Все, кроме сына, звали её Эммой. Ухоженная и элегантная, бабуля хитро грозила старости наманикюренной фигой, гордо оправляя седые волнистые пряди, заколотые пышным шиньоном. Декоративная косметика на её лице лишь подчеркивала красоту зрелой женственности, а возрастные недостатки Эмма ловко маскировала с помощью нехитрой галантереи: дряблую кожу шеи — кружевами и газовым шарфиком, венозные узлы на ногах — эластичными чулками. Дядя Боря величал мать на французский манер — "мамон" с характерным прононсом.

Эмма обожала антиквариат: мебель, посуду, произведения искусства и всякие разные безделушки. Одним из предметов её гордости была старинная китайская ширма с довольно неприличными картинками плотской любви. "В истинной любви нет ничего неприличного, девочка, — глаголила она, когда я откровенно пялилась на ширму. — Камасутра дарит людям кусочек рая на грешной земле…" Ей, пережившей трёх мужей, было, конечно, виднее. Эмма лелеяла мечту, которая стала притчей во языцех для семьи Белозёрцевых: старинный буфет.

Сложность заключалась не в древности или руке определенного мастера, и даже не в цене. Она крылась в Эммином воображении, давно нарисовавшем, каким должен быть этот вожделенный предмет мечтаний. Описывая его, бабушка прикрывала глаза, чтобы лучше рассмотреть невидимую картинку и не упустить ни одной малейшей детали. Последний из буфетов в её столовой наиболее приближался к придуманному оригиналу. Но, по словам хозяйки, его инкрустация "диссонировала" с изразцом вокруг камина, травмируя эстетическое восприятие и портя аппетит.

Дома, выпуская пар, дядя Боря жаловался тёте Юле: "Мамон совсем помешалась на своём посудном шкафе! Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что! Живут же люди без буфетов, никто не умер…" Я его жалела, будучи на девяносто девять процентов уверенной, что подобного буфета не существовало в природе. Разве что смастерить его по эскизу строптивой Эммы и состарить, перенесясь на два-три столетия назад.

Другой бы рукой махнул на мамины причуды, а Ленин папа считал их одной из своих главных проблем. Сидя на полу в нашей квартире, он увлекательно и с юмором рассказывал об этом: "Если бы всё упиралось в деньги, девчата! — и тяжело вздохнул. — Вы помните пуфик в её спальне? Стоит у прикроватного зеркала." Мы помнили этот пуфик. Не говоря уже о самом зеркале, изготовленном в виде арки с кованным навесом. Оно крепилось к низкой тумбочке, на которой обычно царил творческий беспорядок из шкатулок, пудренниц, гребешков и разнообразных флаконов.

Сказать по правде, Эммина спальня была моим самым любимым местом в доме: массивная кровать с кружевным балдахином, пурпурные шторы из настоящего бархата и узкий столик напротив, крепившийся к полу витой ножкой. На нём красовался белый эмалированный кувшин, расписанный розами и точно такой же тазик. Понять не могу, зачем кувшин каждый вечер заполнялся тёплой водой в нашу-то эпоху повальной цивилизации с ванной комнатой под боком? "Тот пуфик, — продолжал дядя Боря, — мне принесли со свалки. Пришлось слегка подреставрировать… А изразец, которым я облицевал ей камин и вовсе купил на барахолке за гроши. Какой-то пьющий мужичонка отколупал его в своей коммуналке и додумался загнать за бутылку. Бронзовый подсвечник нашли на чердаке заброшенного дома одной из почти вымерших деревень, а ситцевый диван, что стоит в прихожей, мой сотрудник привёз из Германии. Тоже кто-то от хлама избавлялся. По дурацкой случайности его авангардный узор совпал с орнаментом обоев." Дядя Боря скомно умалчивал о вещах дорогих, например, икона-складень "Богоматерь всех скорбящих", занимавшая в будуаре красный угол. На её приобретение бартером ушёл тёти Юлин гарнитур из белого золота с рубинами и алмазной пылью…

Слушать было интересно, однако я, прагматик по натуре, взяла на себя смелость дать совет. Вернее два совета. Чтоб разрешить тупиковую ситуацию можно было поменять изразец у камина. Но поскольку Эмма привязана к нему, альтернативный вариант базировался на принципе "клин клином вышибают". То есть требовалась новая любовь и, соответственно, буфет даже отдаленно не напоминающий о прежней мечте.

— Шоковая терапия… Думаешь, получится?

Лена с гордостью за меня подмигнула отцу:

— В любом случае в этом что-то есть. Стоит попробовать…

А через два месяца к нам на кухню переехал старый Эммин буфет и плюшевый угловой диванчик. Дядя Боря с удовольствием поведал по телефону, что теперь в столовой матери красуется буфет, историей своей тесно переплетающийся с жизнью Эмминого прадеда по материнской линии.

— Старая рухлядь, не на что смотреть, но, девочки мои, вы бы видели, как она его гладит, как любуется им! К нему прикасались руки предков и он пропитан их духом. Да она сама вам все расскажет!..

Маня, молодая персиянка цвета красный мрамор, была послана в нагрузку с мебелью, как Эммин дар на новоселье. Ленина бабушка завела роскошное животное больше для интерьера и в скором времени поняла, что даже отличная родословная не способствует искоренению в кошке кошачих привычек. Таких, как драть когти и оставлять повсюду шерсть. К тому же Маня не разбиралась в антиквариате, и ей было без разницы, где это делать.

Лена приняла Манечку с распростёртыми объятиями. Кошка оказалась смышлёной и непривередливой в еде. С Дусиного молчаливого согласия она заняла кресло в углу. Моня прикинулся, что не замечает соплеменницу, даже воздух рядом не понюхал. Общей у них с Маней была только порода: Монин короткий нос напоминал клюв филина с глубокой вмятиной на переносице, что делало его угрожающе недружелюбным. Светло-рыжая шерсть, по сравнению с Маниной, казалась полинявшей и короткой. Манина мордашка вызывала умиление, особенно когда она вращала янтарными глазами-блюдцами. Настоящий добрый гремлин из сказки! Следующей к этой компании присоеденилась Алиссет. Ушастый девон рекс достался Лене от второй и очень сильной симпатии после Сабининого папы…

Его звали Сандр, Сандро или Алекс. Возможно, краткие образования от имени Александр, паспорт у него никто не проверял. И зря. Учился он тогда на юридическом, двумя курсами старше нас. Немало девичьих сердец сохло по горячему литовскому парню. Во-первых, заграница. Во-вторых, красавчик — высокий, спортивный, обаятельный. В-третьих, сила конформизма: куда все — туда и я, кого все — того и… А далее борьба, в которой все средства хороши.

Зато Сандр из свободных красавиц юрфака и РГФ выбрал мою Ленку. Два эти факультета занимали пятый корпус университета, а историки, филологи, биологи, физики, математики соответственно ютились под крышами оставшихся четырёх. Административно-территориальный раздел лишил будущих физичек, математичек, биологичек и филологинь возможности претендовать на симпатию Сандра, каждодневно бросаясь ему в глаза.

В нём и правда что-то было. Например, манера одеваться по-западному небрежно и с шармом. У многих студентов водились денежки, а вот упаковать себя стильно, найти свою фишку в море арабско-турецкой безвкусицы удавалось далеко не каждому. На Сандре одинаково элегантно сидели длинный плащ и ветровка, деловой костюм и рваные джинсы. К тому же он был непревзойденный собеседник, знаток анекдотов и последних изменений в Уголовном Кодексе. Его щедрость заслуживала всяческих похвал, с этим человеком не стыдно было идти на "культурное мероприятие", а свой день рождения Сандр отметил обильным банкетом в ресторане с друзьями и однокурсниками. Был ли он богат или годами делал накопления для подобных случаев, во всем себе отказывая, я не знаю. Это тоже большой плюс в его копилку. Лене льстило внимание будущего юриста — лёгкий нераздражающий флирт.

В один прекрасный момент у них произошло бурное объяснение, оба поняли, что не могут жить друг без друга. Это открытие вылилось в страстный ошеломляющий секс. Лена забросила университет, переводы, дом и меня с кошками. Она летала, переполненная желанием и сияла как ртутный градусник. Тоска и одиночество оккупировали мою душу, мешали жить, дышать, улыбаться. Жизнь в одночасье разделилась на до и ближе к полуночи…

Спустя три недели Лена вернулась домой с застывшими в глазах слезами. Не раздеваясь, легла на софу лицом к стене и пролежала так до утра. Ни рыданий, ни слов, ни истерики. Ничего… Трогать её было бесполезно, все равно что бревно или камень — полная апатия. За ночь ни разу не перевернулась на другой бок, не почесалась, не вздохнула. Лежала, как мёртвая. У меня голова гудела от напряжения, а тело затекло, скрюченное в кресле. Кошки тоже встревоженно кружили возле софы. Дуся примостилась в ногах, а Манечка подобралась к лицу и втягивала широкими ноздрями Ленино дыхание. Мерцающие белки глаз делали её взгляд по-человечески осмысленным. Она будто недоумевала, отчего ей не чешут подбородочек и грудку между лапами. Большие напольные часы, подаренные Лениной тёткой Таней, гулко размахивали маятником в разные стороны. Туда-сюда, туда-сюда, чертов метроном! Не успокаивал, а наоборот действовал на нервы. Одолевал соблазн запустить в него томиком Пастернака, близлежащим к руке. Хорошо, что сразу убрали бой, если б эти "куранты" трезвонили каждый час, я бы сошла с ума.

Около пяти утра Лена повернула голову в мою сторону и шепотом сказала:

— Аня, как больно…

Я сползла с кресла. Занемевшие ноги пронзила тысяча иголок. Слипающимися глазами, на ощупь, нашла её.

— Боже, Анечка, почему так больно? Почему, почему, почему?..

Наконец-то её прорвало — слёзы вместе с неразборчивыми причитаниями потоком хлынули наружу, смывая гордость, обиду, отчаяние. О чем она рыдает, узнаю потом, когда ей станет легче. А пока пусть поплачет. Я осторожно раздела её, сняла брюки, блузку, лифчик. Елена всегда ложилась обнаженной и могла заснуть лишь при отсутствии на теле лямочек, резинок и крючочков. Она остановила мою руку, когда я собиралась снять последнюю деталь — нежно-розовые кружевные трусики: "Не надо, пожалуйста…"

За окном светало. В неясном свете глаза подруги чудились огромными, размером в пол-лица. "Иди сюда…" Каркас внутри меня дрогнул, осыпался мелкими кусочками и, больше не в силах удерживать вертикальное положение, я легла рядом с ней. Мы смотрели друг на друга долго-долго. Лена поднесла к лицу мою руку, которую не выпускала до их пор. Кончиками пальцев я осторожно погладила её искусанные потрескавшиеся губы, они раскрылись навстречу, выпустив на волю хриплый прерывистый вздох. Я зажмурилась от пронзительной нежности, затем как могла принялась залечивать её раны: кожей, дыханием, теплом. Хотелось коснуться её везде, поцеловать душу, впитать боль в себя. Она откликнулась телом, снова плакала и смеялась, тяжело дыша, зарываясь ноготками в мои волосы… Мы заснули обнявшись, сумев примириться с несправедливостью мира и наслаждаясь сошедшим на нас покоем.

На следующий день, точнее вечер того же дня, мы привели себя в порядок и отправились в ближайшее кафе. Заказали мороженое, по бокалу вина и кофе, — стандартный набор без разгона, раз уж начали с десерта. Лена рассказала о том, что с ней приключилось, неторопливо и обстоятельно. Ей и сейчас было больно переноситься мыслями туда, к агонизирующим чувствам, к Сандру. Иногда она замолкала, в напряжении сузив глаза до щелочек и зависая на невидимой точке. Или лёгкий стук ложечки с мороженым о зубы выдавал скрытую дрожь.

"Поначалу все было похоже на сказку. Мы часами валялись в постели, болтая о всякой ерунде, лаская друг друга без конца. Почти ничего не ели, не пили, так, фрукты и шоколад, а стряпали только бутерброды. Я резала хлеб, он ветчину, сыр, зелень. Знаешь, я совсем плюнула на Герберта Шелтона с его системой раздельного питания! Жива, как видишь… И отложений жировых не успела накопить — усиленно занимались спортом…" — Лена горько усмехнулась, вспоминая необычный вид спорта.

Из её рассказа следовало, что идиллия длилась недолго. Началом конца стало объяснение в любви, как это ни парадоксально. В пылу страсти они сказали друг другу: "Я тебя люблю…" Это вечное и бессмертное "I love you"! Проблемы начались сразу после этого. Со словами: "Я не имею права ничего от тебя скрывать," — Сандро поведал Лене о том, что женат на москвичке. Правда, фиктивно. Очень ему хотелось закрепиться её пропиской в столице. И ничего больше. Но теперь, когда он встретил женщину мечты и полюбил, а она ответила ему взаимностью, теперь он намерен развестись. Послать к черту двусмысленность, прописку, москвичку. Лена ещё любила. И верила. Ведь сам признался, а это говорит о многом.

Потом в их любовное гнёздышко нагрянули одногруппники Сандра — узнать о здоровье, уроки дать списать. Ха-ха… Сандр и Лена встретили их как полагается, хлебом-солью. Одногруппников было пятеро, три девушки: Катя, Вика, Марина и два молодых человека: Сева и Валик. Катя помогала Лене с бутербродами, Вика с Севой дурачились и танцевали, а Валик утащил Сандра "перекурить" на лоджию. И только Марина скромненько притулилась в уголке дивана. Вместе с лекциями и сплетнями друзья-юристы захватили водочку. Бутерброды на скорую руку и завалящие консервы с лихвой заменили гуся в яблоках. Отдохнули на славу.

Лена всем понравилась, её по очереди ангажировали на вальс и Всеволод, и Сандр, и два раза Валик. Катя тоже танцевала, Вика пела, прижимаясь то к одному, то к другому, то к третьему — у неё от выпитой водки кипела кровь, насыщенная адреналином. Марина почти ничего не пила и не ела. Она тихонько сидела в своём убежище и наблюдала за происходящим. Однажды Лене почудилось, что всё "происходящее" сходится для неё в одной точке. И точка эта — Сандр.

К ночи ближе Лена поняла, что переборщила со спиртным. Решив очистить желудок от скверны стародедовским способом — с помощью двух пальцев, она закрылась в туалете. После рвоты полегчало. Немножко кружилась голова, а взгляд фиксировал предметы поблизости со второго попадания. Лена не сразу заметила бумагу, прикрепленную к стене жвачкой. Это был бланк телеграммы из Каунаса с одним-единственным предложением без знаков препинания: "Саня поздравляем рождением дочки Лана." И дата внизу — утро текущих суток, время отправления: "ноль четыре пятьдесят семь". Как это попало в туалет? У Лены потемнело перед глазами. Глупая насмешка злой воли — судьбоносное известие крепится в сортире жевательной резинкой, бывшей в чьём-то оральном употреблении.

Она нашла в себе силы спокойно выйти из туалета. Гости собирались уходить и в прихожей каждый как мог выражал ей признательность за гостеприимство. Один из них был Иудой. Валик или Катя, Вика с Севой, а может, и тихая Марина. "Иуда" не шутил: бланк официально заверен Литовским и Российским государством. Сандр поцеловал Лену в лоб и заставил лечь в постель. Сам отправился проводить одногруппников до стоянки такси. Когда за ними закрылась дверь, она сделала то, чего не позволила бы себе раньше: методично, вещь за вещью, обыскала квартиру горе-возлюбленного. Паспорт нашелся очень быстро, заваленный бумагами в выдвижном бюро. Графу "брак" занимала печать с фамилией "Жигалкина Валерия Федоровна". В графе "дети" вписаны: "Анник Владислав, трёх лет и Анник Виолетта, полутора". Судя по фамилии — детишки Сандра. Если учесть дочь в Каунасе, он вполне тянул на отца-героя. Лена машинально скомкала в сумку свои вещи и бегом покинула пристанище несбывшейся любви.

— Может надо было дождаться и выслушать?"

— Зачем? Он лгал с самого начала… Дать шанс вывернуться?

— Он рассказал про жену.

— А дети? Они его собственные в любом случае. Я не специалист в юриспруденции, и то понимаю, что при наличии общих детей брак нельзя назвать фиктивным. Знаешь, Ань, если хочешь сделать ложь достоверной, нужно приоткрыть кусочек правды.

Я знала.

— Что ты собираешься предпринять?

— Ничего. Забыть всё как дурной сон. Помоги мне!

— Лишь бы ты сама поверила в то, о чем говоришь.

Я считала, что проблема не решилась её бегством, и тому, с чем столкнулась моя подруга, есть объяснение. Чтобы разочарование не разъедало душу, не исчезла вера в большое и светлое чувство, просто необходимо разобраться во всём. А потом как угодно — простить или забыть, отпустив с миром.

Но существовала проблема гораздо более серьёзная. Она возникла со времён Андрюхи Бестынцева, когда моя Ленка и слыхом не слыхивала о средствах предохранения. С ужасом вспоминаю её "залёт", первые месяцы беременности. Она ела и ела, а затем, даже не успев переварить, делилась с унитазом. Елену словно пожирало изнутри нечто ненасытное. Кожа лица истончилась, вокруг глаз образовались тёмно-коричневые круги. Я поила её отварами, оставленными тетей Юлей в термосе, кормила тщательно помытыми и очищенными фруктами. Она покорно давилась, предпочитая тушеную фасоль и консервированные перцы — сплошной крахмал и уксус, хотя, с другой стороны, какая разница для унитаза? И для плода тоже! После очистительного заведения ему мало что доставалось. При всей моей привязанности к Ленке, я не воспринимала зародыш внутри неё как человека. Возможно, сказывался детский эгоизм, ревность, возрастная некомпетентность или термины, которыми нас осыпала гинеколог Марта Эммануиловна: "правильное прилегание", "развитие плода", "плацента".

Родилась Сабина Андреевна маленьким краснокожим монстриком, натужно давящимся бульбулькающим криком. Куклы, в которых мы играли до неё, намного симпатичнее и безобиднее. Боюсь, что так же в своё время ко мне относился братец Вова — разница в возрасте у нас с ним приличная: тринадцать лет. Когда родители созрели осчастливить его сестричкой, с ним не посоветовались — обычное дело! Слава богу, Вовик быстро вырос, не успев вволю поиздеваться надо мной, и не вкусив в полной мере братской любви. Я его не осуждаю. Лена — вот кто стал мне настоящей роднёй.

Сначала мы только жили в одном подъезде новой многоэтажки, вместе посещали "продлёнку" и возвращались из школы домой. Потом стали обедать друг у друга, готовить уроки, делить впечатления и тайны. Мы практически не ссорились. Иногда я пыталась провоцировать Ленку на мелкие разборки, а она не поддавалась, замыкаясь в себе. Для родителей мы стали "не разлей водой" — две пай-девочки, трогательно заботящиеся друг о дружке. Эту связь не смог разорвать даже будущий Сабинин папик Андрюша — он первый покушался занять моё место возле Лены и потерпел оглушительное фиаско: в итоге его перевезли на другой конец города, им занялась другая школа, и, возможно, сам он занялся другой девочкой.

Если плодовитый самец Сандр опять подставит Лену под удар — я собственноручно оскоплю его. Не мальчик, должен знать о контрацепции. Только бы не повторился весь ужас, пережитый нами в Латвии, когда Лена не смогла родить сама. Организм не справился с испытанием на прочность — какой-то важный хрящик на крестце так и норовил треснуть. Это могло стоить подруге походки, иначе говоря, обездвижить. Вдобавок, ребёнок в последний момент перевернулся и шёл попкой, удерживаемый пуповиной, обвившей хлипкую шейку. Сразу и столько сложностей. Нам повезло с врачом, Сабиной Вильхельмовной, которая, не теряя ни минуты, сделала кесарево сечение и спасла обеих — мать и дочь. Она зашила Лену аккуратно, вдоль лобка, сейчас почти незаметно. А ведь некоторых резали и поперёк живота, у особо полных это смахивало на второй комплект ягодиц, сама по телевизору видела. Тьфу, о чем я? Ведь речь идёт о жизни и смерти! После операции у Лениной дочки констатировали асфиксию мозга, то есть кислородное голодание. Опоздай врач чуть-чуть и последствия могли быть необратимыми: от детского церебрального паралича до летального исхода. Именно поэтому малышку назвали Сабиной.

По предварительной договорённости тётя Юля и дядя Боря приехали к нам и удочерили девочку. Лена не возражала. На протяжении беременности она ощущала себя коконом, вынашивающим постороннюю форму жизни. Призналась мне, что и после родов не испытала глубинных материнских чувств, той незримой цепи, которая связывает мать и дитя. Это не предосудительно в её шестнадцать лет… Андрюше Бестынцеву было столько же, отцовский инстинкт в нём так и не проснулся. До лучших времён. От всех прав на Сабину за него отказывались его родители. Единственное, на чем настояла Лена — дать их бестынцевскую фамилию своей теперешней "сестрице", через дефис. Сабина Борисовна Белозёрцева-Бестынцева. Во избежение непредвиденных обстоятельств. Она была фаталисткой и боялась, что когда-нибудь пути Андрея и Сабины пересекутся. Подобные преценденты имели место в истории человечества. У всех на слуху был дикий случай со студенткой, приехавшей учиться в наш медицинский институт. Она влюбилась в преподавателя, стала жить с ним, а когда познакомила с мамой — оказалось, что это её отец, совсем забывший о грехах молодости. Девушка пыталась покончить жизнь самоубийством. Поэтому и Ленина просьба была удовлетворена без дисскуссий.

Проблема "залёта" приказала долго жить, когда Лена воочию продемонстрировала мне противозачаточные таблетки. Тряхнув ими пару раз перед моим носом, она вяло улыбнулась с видом триумфатора, победы ради похоронившим войско на поле боя.

На следующий день я смастерила у неё на голове сногсшибательную прическу: витой пучок с вытянутыми волнистыми прядями. Она надела парадный костюм от Версаче, остроносые лакированные туфли на шпильке и отправилась в университет, всем своим видом проповедуя несгибаемую волю и несломленный дух. Это не прошло мимо глаз Иуд, а самое главное — мимо Сандра. Елена отнеслась к нему с равнодушием в квадрате, нет, в кубе. Лёгкий скучающий зевок и дежурная улыбка. Могла спокойно чаёвничать с ним за одним столиком университетского кафе. Простоять в коридоре у окна. Выслушать всё, что он говорил. И ни о чем не спрашивать. Ледяная глыба! Или… каменный цветок. "I love you" пропитали воздух вокруг, точно междометия в чужих стихах — для рифмы, связки слов, чего угодно, но не для выражения чувств. Любовь, ненависть — это чувства, равнодушие — полное их отсутствие, антиэмоция. Черт-те что. И это сработало.

Однажды Лена пришла домой с коробкой:

— Он всучил мне это и ушёл…. а я не знаю, что с ним делать.

В коробке сидел тощий котёнок с огромными перепончатыми ушами, которые с трудом помещались на маленькой конусообразной голове. Короткий плюшевый ворс шерстью можно было назвать с сильной натяжкой. Малыш жалобно пискнул и Лена извлекла его из коробки, подцепив указательными пальцами под мышки:

— Какие у него прозрачные глаза! Словно из голубого хрусталя.

— У неё.

— Что?

— У неё под хвостом ничего нет из мужских первичных половых признаков.

Елена на всякий случай заглянула котёнку под хвост и кивнула:

— Его цветы я выкинула в мусорник, а что делать с этим созданием?

Создание оказалось аристократических кровей с родословной, полной важных иностранных персон. По бумаге, устилавшей дно коробки, мы узнали имя — Алиссет, и породу — девон рекс. Довольно редкая и дорогая порода.

— Ань, здесь указаны её прививки, слава тебе Господи! Но чем её кормить?

Ещё одним сюрпризом явился ошейник на Алисе, так мы, не сговариваясь, переименовали малышку. Филигранная золотая цепочка с тремя голубыми, как Алисины глаза, драгоценными камушками в два обхвата опоясывала тонюсенькое горлышко.

— Это браслет…

— Боюсь, что да.

— Этот человек хочет меня купить?

— Возможно, платит. Он хорошо изучил тебя. Манеру одеваться, любовь к кошкам.

— Но я практически не ношу ювелирных изделий. Они — мамина слабость… — Лена подняла вверх левую руку с единственным неброским колечком.

— Однако Сандр смог отличить твою платину от серебра и топаз от аметиста. Мужайся, тебе всучили занимательную коробчонку! Кажется, она не похожа на ящик Пандоры… Смири гордыню и прими всё как есть.

Лена отложила решение вопроса на следующий день. Но он был неучебной субботой. А в понедельник Сандр ей ни разу не встретился, и во вторник, и в среду. В четверг она вознамерилась разыскать его сама. Прошедшей недели ей хватило, чтобы привязаться к ушастой Алисе. Ситуация осложнялась. На семейном совете за кухонным столом мы всё ещё раз хорошенько взвесили. При этом присутствовали и кошки: Дуся, Алиса и Манечка. Моний воровато поглядывал на нас из родной корзинки. Наверно, ему тоже была небезразлична судьба маленькой и нескладной Алиссет. Наконец мы решили, что котёнок останется у нас, а к Сандру вернётся браслет. После такого справедливого обоюдоудобного выбора стало легко на душе. Тут же организовали с Еленой праздник живота из чернослива в шоколаде и бутылки португальского розового, которой меня премировал Лёва на Первомай за хорошую работу.

В пятницу с лёгкой душой Елена отправилась на занятия, помахивая сумочкой, в которой лежал браслет. Я прочла ей нотацию о том, что носить драгоценности в маленьких сумках небезопасно: могут сорвать с плеча, раскрыть в трамвайной давке или порезать дно. Она соглашалась, но другого места для браслета не было. "Не класть же его в бюстгальтер!" Надеть эту красоту на руку Елена категорически отказывалась.

Сандра в университете не было. Он испарился. Зато в столовой моя подруга наткнулась на его одногруппницу Марину. Та сразу же огорошила известием: оказывается, Сандр перевёлся в московский институт и уехал к жене.

— Всем курсом провожали. Нам его очень не хватает… — Марина вдохнула с налётом печали в голосе.

— Ты меня винишь в его отъезде?

— Нет, но я бы от него не сбежала.

— А дети?

— Ну и что. Верочка старше его на тринадцать лет. У неё есть карьера, деньги, но с детишками сроки поджимают. Он и помог.

Лена про себя поставила Сандру пять баллов за фантазию.

— Хорошо, Марина, а дочка из Каунаса? Кто ему подкинул эту телеграмму?

— Никто не подкинул. Мы когда к вам поднимались, она валялась в почтовом ящике. Севка и пошутил с туалетом. Сюрприз хотел сделать.

— Если дети для мужчины являются сюрпризом…

— Да не обостряй ты! Найди Сандр первым эту бумажку, ты бы по сей день была ни сном, ни духом ни о каких детях!

— Марина, скажи, неужели ты на моём месте поступила бы иначе?

— Если хочешь знать, я мечтала очутиться на твоём месте. Но у каждого свое место… Тебя интересует, перешагнула бы я через детей? Ради него — не раздумывая!

Тихая незаметная Марина впервые дерзко посмотрела на соперницу.

— Марин, а какое направление работы ты выбрала в юриспруденции? — моя Елена с трудом сохраняла спокойствие.

Марина же пожала плечиками:

— Скорей всего пойду в адвакатуру.

Несколько минут они старательно давились пищей. Марина неторопливо пережёвывала свой гуляш. Лена допила сок и поднялась:

— Спасибо, что предупредила… Мир тесен, — взяла сумочку, — теперь я понимаю, почему завязаны глаза у Фемиды: чтобы не видеть своих слуг, — и направилась к выходу.

Но Марина окликнула её:

— Следуя твоей логике, ей надо заткнуть и уши. Вот только руки заняты посторонними предметами!

Так закончилась история ещё одной любви…

В память о былой любви у нас осталась Алиса. Шефство над хрупким писклявым созданием взяла Дуся, самая старшая кошка в коллективе. Единственный выходец из простой крестьянской семьи. Она облизывала Алису, позволяла играть своим хвостом и примерялась пару раз таскать малышку за шкирку. Возможно, в прошлом у неё имелся опыт материнства. Алиса безропотно пошла к Дусе "в дети", слишком рано крошку отняли от родной матери. Монина реакция на рексика равнялась нулю, ну а Манечка, когда их пути с Алисой пересекались, всегда её обнюхивала. Вполне дружелюбно.

Ленин шрам на сердце день за днём рубцевался, медленно, но прочно. Как когда-то шов от кесарева сечения. Теперь она старалась изо всех сил ни в кого не влюбляться и не давать повода влюбиться в себя. Нереализованная сексуальная энергия преобразовалась в мощный генератор и дала толчок интеллектуальному творчеству. От переводов статей она выросла до сопливых лав-стори.

Кроме забвения это увеличило поступления в наш семейный бюджет. После первых публикаций, не очень серьёзных и в тонкой обложке, отец подкинул ей деньжат на ноутбук. Чемоданный компьютер стал Лениным любимым интерактивным мужчиной. По первому требованию госпожи выдавал словари, нужные справки и часами развлекал её Интернетом.

Алиса-девон рекс подросла, обогнав свою суррогатную мать Дусю. На её худенькой шейке гордо красовался браслет с тремя топазами от крёстного отца Сандра. Дуся не переставала мыть и расчесывать Алисину кучерявую шубку, правда сил и слюны затрачивала намного больше из-за вытянувшихся дочкиных габаритов. Лену это зрелище умиляло. Она отрывалась от компьютера и укладывалась рядом с кошками, нашептывая им ласковые глупости. А шершавый Дусин язычок заодно проходился и по её волосам…

И вот сейчас, спустя годы, моя подруга Елена Белозёрцева переводит мои сны, как свои романы. Даёт советы. И главное — пытается понять:

— А может быть ты влюбилась, Анька?

— Причем здесь это? — вопрошаю я. — Разве от любви снятся кошмары и падают с кровати?

— Ну не знаю, — раздаётся в ответ, — на высшем подсознательном уровне всё это имеет своё объяснение. И лес, как новый незнакомый мир чувств, в который ты вступаешь… Женщина, предупреждающая об опасности на твоём пути…

Эта фрейдистка говорит нараспев, словно по памяти цитирует гомеровскую Одиссею.

— И пламя костра, как светлый луч надежды в кромешной тьме бытия… — заунывно подхватываю я.

— Ты когда-нибудь будешь серьёзной? Анна, я же переживаю за тебя!

Мне стало чуточку стыдно. Я прижалась к подруге, спрятав руки в складках её платья и просительно посмотрела в глаза:

— По-моему, ты всё усложняешь. Персонифицируешь на меня своих гламурных героинь.

— С чего ты взяла?

— Я слишком прониклась твоим творчеством, ничего не пропускаю. Вот и чувствую себя сейчас между твоих страниц.

Лена обняла меня и терпеливо вздохнула:

— Солнышко, не усложняй. Я черпаю идеи и в тебе тоже. Тут ты права. И когда перевожу первоначальный текст, ставлю себя, тебя, близких и давних знакомых на место своих персонажей. Что бы делал каждый из нас в подобной ситуации? Не больше. Ты же понимаешь, что если опираться исключительно на фантазию, можно залезть в такие дебри!

— Лен, да я не против жертвовать собой и вдохнуть жизнь в твоих героев. Мне сложнее мириться с обратным, когда эти, почти нереальные личности, накладываются на меня. Ты и меня начинаешь придумывать, — я уютно устроилась на её груди. — Впрочем, не бери в голову. Наверное ты права — я влюбилась…

Он зашел в наш барчик с красивой блондинкой: рослой, пышногрудой, длинноногой, в обтягивающих кожаных брючках и хлопковом свитере грубой вязки. Полная моя противоположность! Клиенты, которым я смешивала коктейли, забыли о выпивке, друг о друге, и стали откровенно лопать красотку глазами. Её это не смущало, скорей всего привыкла, зато кавалер исподлобья затравленно воззрился на меня. Левую часть его лба рассёк шрам, изрядно задев и приподняв бровь над верхним веком. От этого взгляд казался злым и неуместно удивлённым. Забавно, я-то тут причем? Для меня его блондинка никакого интереса не представляла — дома сидела своя, не хуже. Да и при более детальном рассмотрении спутница этого злючки обнаруживала значительные изъяны, которые игнорировались похотливым мужским полом, но тешили женский. Слишком тёмная обводка вокруг глаз, морщинки скорби у губ, бородавка на правой ноздре, да и блондинка она была явно ненатуральная.

Я нарочито громко поставила бокалы с коктейлем перед разомлевшими от чужой женщины клиентами. Они, словно по команде, чокнулись, в смысле схлестнулись посудой, и стали поглощать содержимое через трубочки. Хмурый кавалер поднялся из-за единственного в нашем заведении банкетного столика и направился ко мне сделать заказ. Он подошёл близко, даже очень близко, сложил руки на барной стойке и оперся на них всем корпусом:

— Два кофе пожалуйста, и сто пятьдесят мартини со льдом.

— Бьянко, Росе?

Пауза. Затем глуховатый низкий голос вынырнувшей из-за его спины ложной блондинки:

— Розовый, лёд и два кусочка лимона, — она встала рядом с кавалером плечом к плечу, супернагло и откровенно разглядывая меня.

Я, напротив, старалась не смотреть на них. Поставила вариться кофе. Поскольку процесс это долгоиграющий — принялась резать лимон.

— У вас подают, или надо ждать?

— Ждать, — буркнула я.

Вообще-то иногда мы выходим из-за стойки, но это не тот случай, да и контингент не тот.

— Иди, я подожду, — блондинка нисколько не обиделась моему пренебрежению.

Я поставила перед ней изящную чашечку с кофе и потянулась к фужерам, висящим над головой. Пришлось встать на цыпочки, изобразив струнку — ростом меня Боженька обидел. Она внимательно следила за моими манипуляциями и вдруг выдала хриплым шепотом:

— У вас красивые руки…

Лёд, который я бросила на дно фужера, с треском раскололся. Yes! Откуда у этих б…й нюх? Попробуешь пальчика, не захочешь мальчика? Ну уж нет.

— Ваш заказ, — я отгородилась от неё мартини с плавающими осколками льда.

Она всё поняла и томно пожала плечиками:

— Марк! Помоги мне!

Эти двое тусовались у нас недолго, практически не разговаривали между собой, так, перекидывались короткими репликами. После их ухода я часа два выбиралась из плохого настроения.

Через две недели он снова зашел в бар. На этот раз один. Сел за стойкой и стал спокойно ждать меня. Посетителей практически не было, если не считать двух солидных дяденек, которые каждое утро приходили к нам пить кофе. Из их разговора я поняла, что им нравится и сорт, и свежий помол, и концентрация этого напитка. Ни прибавить, ни отнять. Работают они, как оказалось, в разных филиалах одной фирмы и по утрам встречаются обсудить проблемы на нейтральной территории. Эти джентльмены и сейчас увлеченно беседовали, не собираясь больше ничего заказывать. Пришлось плестись к новому клиенту.

— Доброе утро! Кофе, пожалуйста!

Я кивнула и поскорее удалилась выполнять заказ. Почему его присутствие так тревожит меня? Второй раз вижу, а уже руки трясутся. Ну вот, на тебе — зёрна просыпала мимо кофемолки! Он, словно почувствовав моё волнение, отвернулся и стал разглядывать витрину с сувенирами. Сегодня там красовались шкатулка палехской росписи, курительная трубка, позолоченная зажигалка в бархатном футляре и фарфоровый слоник.

Я немного перевела дух, за это время сварился кофе.

— Желаете ещё что-нибудь? — пришлось обратить его внимание на себя.

— Стакан минеральной воды без газа, пожалуйста.

Сейчас-сейчас, сию минуту, сэр! О, да! Стакан минеральной! Вы сделали правильный выбор, от газов пучит… Я стала мысленно раскланиваться и даже изображать подобострастие. Чуть не рассмеялась. Он тем временем сделал глоток кофе и ушел в себя.

— Ваша минералка, сэр!

— Что, простите?

Ой, мамочки! Я и не заметила, как продолжила вслух свой внутренний монолог.

— Минеральная вода, без газа.

— Большое спасибо, мэм.

Наверное, теперь мне следовало воскликнуть: "Что?"

— Меня зовут Марк, — после недолгой паузы сказал он, — если вы помните, я уже был здесь в вашу смену.

Конечно, я помню. Несмотря на то огромное количество людей, которое посещает наш бар изо дня в день. И мне бы очень хотелось знать, где его белобрысая нимфоманка. Ей так приглянулись мои руки… Жаль, нельзя спросить. Поймёт не так.

— Очень приятно! Меня зовут Анна.

— У вас красивое имя, Анна.

— Не буду жеманничать и притворяться, будто оно мне не нравится.

— Да? — он улыбнулся.

Какая потрясающая улыбка!

— Да. Когда родители ожидали моего появления на свет — согласовали этот вопрос со мной.

— Интересно. А о чём ещё вы сумели договориться между собой в тот период?

— Ну, о некоторых моих способностях. Интеллект, например. Кому ж охота дурочкой родиться? Обсудили сроки моего появления на свет.

Он откинулся на спинку стула:

— Вы родились в заказанное время, Анна?

— Верно. Выбор был небогатый: между стрельцом и козерогом. Мне очень не хотелось рождаться под созвездием стрельца. Слыть потом всю жизнь пустозвоном, прожектёром. Легкомысленным человеком то есть.

— За что ж вы так стрельцов не любите?

Мне стало неловко:

— Это моё личное мнение. Ой, а вы случайно не стрелец?

— Я — нет. Мой младший брат стрелец по гороскопу. Он славный…

— А мне не хотелось бы быть рубахой-парнем.

— Пол вы с родителями разве не согласовали?

— Ну девчонкой-распашонкой. Пол к тому времени определился сам.

— Значит вы — козерог?

— Да. И горжусь этим. Должна была стрельцом родиться, но мамины сроки все вышли, а я никак не проявлялась. "Переходить" мама могла себе позволить разве что неделю, только слоны вынашивают детей по полтора года. На второй неделе пошла сдаваться.

— Получилось?

— Чуть-чуть стимулировали, но промучилась она всего четырнадцать часов. Как раз стрелец сменился козерогом.

— Здорово!

— Ага! Подарок папе на Новый год, — было удивительно приятно и легко делиться с ним воспоминаниями.

Сегодня он не выглядел букой и шрам на лбу не краснел угрожающе. А самое главное — этот необычный молодой человек проявлял ко мне такое повышенное внимание! Я убрала посуду за ушедшими посетителями и с удовольствием вернулась к нему.

— Продолжим? — он допил кофе и крутил тонкими пальцами стакан с водой.

— Если хотите…

— Мне интересно, Анна, есть ли что-нибудь такое, о чем вы не договорились с родителями, перед тем как родиться?

— Есть. Одно очень существенное упущение.

— Вы меня заинтриговали. Что же это такое?

— Мы забыли обсудить физическую оболочку.

— Вы недовольны своей внешностью? — он удивился совершенно искренне.

— Конечно. Недовольна — мягко сказано. Я её ненавижу!

— Но почему?

— Вы думаете я кокетничаю? Набиваюсь на комплименты?

— Нет, но…

Я не дала ему высказаться:

— Если рассуждать так: руки есть, ноги есть и отсутствует косоглазие, конечно, всё о кей. Но отражение, которое я наблюдаю в зеркале каждый день — меня абсолютно не радует.

— Вас окружают кривые зеркала, Анна. Лично мне нравится то, что я вижу перед собой.

У меня дыхание застряло в горле от его слов.

— И если я скажу, что зашёл сюда познакомиться с вами…

Так не бывает! Так скоро. Это неправда. Марк прочел смятение на моём лице:

— Мне давно хотелось с вами познакомиться, но не представлялось возможности…

В памяти воскресла его тогдашняя длинноногая возможность, лениво потягивающая Мартини. Кривая усмешка свела скулы. Боже, Анна, ты ревнуешь?

— Я наблюдал за вами. За мимикой, движениями.

— Давай переходить на ты, раз уж начал говорить комплименты.

— Ты обиделась.

— Нет. Мне часто льстят в баре. Но здесь так принято. И я не принимаю это всерьёз.

— По-твоему, все врут?

Я пожала плечами:

— За всех не поручусь, но большинство — да.

Он отставил стакан в сторону и наклонился ко мне:

— А хочешь я опишу тебе тебя? То, что я вижу.

— Попробуй…

В этот момент в двери ввалилась компания из четверых мужчин и девушки. Пора возвращаться к работе. Как жаль, нас оборвали на самом интересном месте. Он тоже поднялся и спросил:

— Можно я прийду проводить тебя?

— Мы поздно закрываемся.

— Тогда я прийду поздно.

День тянулся бесконечно долго. Я усилием воли подавляла в себе желание всё время пялиться на часы. Когда же взгляд случайно натыкался на них, выяснялось, что прошло всего лишь каких-то десять минут. Посетителей было мало, что неудивительно для понедельника. Обычно серьёзные напитки привлекали народ во второй половине недели, а в пятницу и субботу собиралось пиковое количество жаждущих.

Чтобы я не скучала, Лёвка приволок бумаги, маркер и заставил меня проверить сертификацию новой партии алкоголя. Затем нужно было отмаркировать бутылки согласно срокам годности. Процесс трудоёмкий и нудный, как головная боль, отвлекающая от зубной. Марк пришёл, когда я сверяла проделанную маркировку с накладными. Оторвав глаза от бумаг, я увидела его прямо перед собой. Нас разделяла только стойка. Стойка-форватер: здесь моя территория, там — его. И не переплыть, не перелететь. Он протянул мне розу с длинным стеблем и нераскрывшимся бутоном цвета сливочного капуччино.

— Здравствуй!

— Привет… Кажется здоровались сегодня.

— Я не забыл. Ты выглядишь усталой, захотелось пожелать тебе здоровья.

— Спа-си-бо, — получилось по слогам, — подожди меня полчасика. Я всё закончу, соберусь и пойдем. Только учти — до моего дома неблизко.

— Я рад.

Пять автобусных или три трамвайных остановки мы преодолели слишком быстро. Хотя и двигались медленно. Долгое время молчали, не испытывая от этого неловкости. Я часто подносила розу к лицу, вдыхая едва уловимый аромат. Заговорила первой:

— Всегда мечтала встретить человека, с которым приятно молчать…

— Разве таких мало?

— Наверное. Обычно, если мой собеседник умолкает, я виню себя в затянувшейся паузе. Мне кажется, что ему со мной неинтересно.

— У тебя заниженная самооценка, — он взял меня за локоть, когда мы переходили дорогу.

— Я знаю. Это мнительность. Именно поэтому с самого начала я подбираю ко всем ключи и темы.

— Ко мне тоже? — Марк был много выше и слегка наклонился вперёд, чтобы заглянуть в моё лицо.

— Нет. К тебе нет, — я не обманывала, чутко улавливая его симпатию.

— И мне приятно с тобой молчать. И говорить, и слушать. Давно не встречал такой девушки…

— А что, с другими иначе?

Он улыбнулся:

— Я знаю, ты вспомнила Карину. Мы вместе заходили в бар.

— Её зовут Карина? Твоя Карина фальшива с ног до головы.

— Она не моя, — Марк поморщился. — Она своя собственная. А почему фальшива?

— Во-первых, мне не нравятся темноволосые Снежаны и блондинистые Карины — они не соответствуют имени. Все равно, что леденец обозвать шоколадной конфетой. Вдобавок она крашенная.

Марк тихо засмеялся:

— Знаешь, Анна, я с этой позиции Карину не рассматривал.

— Давай не будем обсуждать ваши позиции. Дело-то сугубо интимное.

Теперь он хохотал: "Давай! Извини за каламбур."

На горизонте тёмной громадой вздыбился наш микрорайон. Хотелось оттянуть момент расставания.

— Скажи, у тебя есть парень?

— Нет. У меня есть девушка.

— В каком смысле?

— Да в самом прямом. Мы неразлучны с детства. Вместе поступили в университет, живём вместе. Во-он в том доме.

Мне показалось, или на лице Марка мелькнуло разочарование:

— Значит мы почти пришли. Давай как-нибудь ещё погуляем?

— Давай…

— Только когда тебе отдыхать? Такая нагрузка.

— Я неплохо отдохнула на свежем воздухе. Спасибо, что вывел на прогулку, — чуть-чуть лукавила: за день, проведённый у барной стойки, гудели ноги. Зато мозг насытился кислородом, а душа трепетала от близости идущего рядом красивого мачо.

— На кого ты учишься, Анна?

— Пока на филолога. В будущем думаю перепрофилироваться.

— И какую стязю ты выбрала?

— Пусть это будет моим секретом, ладно? Нельзя хвалиться заранее — может не получиться.

Мы остановились у подъезда. Я задрала голову, пытаясь разглядеть его лицо в сумерках близящейся полночи, и наткнулась на широкий подбородок. Марк смотрел вдаль поверх моей головы и молчал.

— Эй! Ты так и не рассказал мне мою внешность…

Кадык на крепкой шее дёрнулся:

— Ещё успею. Будет повод увидеться.

Наконец, он опустил голову и заглянул мне в глаза.

— Выбирая для тебя цветы я понятия не имел, что тебе нравится. Эта роза стояла в вазе одна-одинешенька. Сорт называется очень красиво — Фламинго. Но у птиц фламинго нежно-розовое оперение, а наша роза совсем не розовая, — он перешел на шепот. Я тоже:

— Она цвета кофе с молоком.

Марк покачал головой:

— У неё цвет твоей кожи. Приглядись повнимательнее.

Мы почти соприкасались лбами над загадочным бутоном.

— Ты не поцелуешь меня на прощанье? — это вырвалось непроизвольно.

Он отступил назад:

— Нет.

Я удивилась:

— Почему?

— Не так быстро. Не будем торопить события…

От этих слов моя внутренняя дрожь усилилась, срывая дыхание:

— Тогда до встречи. И спокойной ночи, Марк.

— До встречи. Мы очень скоро увидимся…

Мы не увиделись ни через день, ни через неделю, ни через две. Переступая порог бара, я уговаривала себя, что он прийдёт именно сегодня. Он не приходил. Приближаясь к дому, искала его глазами. Напрасно. Всё это время я думала о нём. Возможно, случилась какая-то беда, знать бы какая. Неизвестность угнетала меня. К середине июня наступили жаркие деньки — сессия. Елена свои экзамены сдала, особо не напрягаясь. Ей предстояло ехать домой ухаживать за больной Эммой, которая недавно перенесла инсульт. Бабулю уже выписали из больницы, но последствия болезни не замедлили на ней сказаться. Она передвигалась с трудом, часто мучили головные боли и провалы в памяти.

Чемодан мы собирали вместе, в основном складывая туда домашние принадлежности. Многие летние вещи с прошлого года оставались дома и поэтому отпала необходимость перетаскивать их с места на место. Главное, без чего Елена Белозёрцева не могла теперь обходиться, был ноутбук — воистину, вещь незаменимая. Моя младая переводчица уже побывала в редакции, где ей вручили для перевода пару захудалых любовных романов.

Мне пришлось выслушать целую историю, как из под её маленького точеного носика увели большое серьёзное произведение.

— Там было, что переводить! Ты не поверишь, когда я бегло просмотрела рукопись, то сразу поняла — такой шанс выпадает раз в пять лет…

Я верила. Какой-то Франц Мюлльрих в дневниковой форме корреспондента газеты описал события пост-советского времени в странах бывшего социалистического лагеря. Падение Берлинской стены, Косово, румынские разоблачения. Походя, бродячий журналист зацепил пером горячие точки: Афганистан, Нагорный Карабах, Западный берег реки Иордан, Чечню. Но это было не главное. Изюминка чтива заключалась в сексуальных вкраплениях, как бисер нанизанных на каждую страницу.

— Не берусь судить о том, где правда, где художественный вымысел в его исторических фрагментах, но постельные сцены там сильные! Предательство, кровь, вера и эротика — крутой коктейль, Анюта! — Лена облизнула губы и прокашлялась:

— И всё это мимо меня! Доверили какой-то грымзе Нине Иосифовне. Я против неё ничего не имею, переводы качественные, но сухие, больше научные. Ха, представь, Анька, занятие любовью с её подачи: " Он прикоснулся губами к её губам и к утру они проснулись в объятиях друг друга…" Всё. При дословном переводе самого Франца: "…Он заглотил её язык и вонзил ей… между…" Фу, гадость, конечно.

— На то вы и творцы, чтоб красивые слова подбирать. Ты сама-то как бы описала этот нехитрый коитус?

Лена переплела пальцы на груди и, выставив локти вперёд, задумалась.

— Я бы написала так… "Она лежала, широко раскинув ноги и тяжело дыша. Воздух пропитался страстью и жарой. Он стоял перед ней голый, потный, горячий и втягивал воздух ноздрями, как буйвол перед схваткой. Капельки влаги на её животе искушали его язык…"

Я дёрнула Елену за косу:

— Неплохо. Держишь в напряжении, возбуждаешь. Но не многовато ли эпитетов?

— Не знаю, всё ж лучше, чем ничего. А читатели Франца в русском переводе так и не узнают о его сексуальных подвигах.

— Как я им сочувствую!

— Не смейся. В романе есть душераздирающая сцена прощания палестинской девушки-камикадзе с возлюбленным. Они всю ночь нежно ласкают друг друга, а утром она венчает живот, в котором матери вынашивают будущее, поясом шахида, начинённым тротилом, и подрывает себя вместе с целым автобусом израильских школьников. По её вере, смерть ради смерти врага — прямая дорога в рай. Нелюбовь…

Лена была права, если переводить произведение выборочно и удобоваримо для себя, своей ментальности, может получиться тягомотина и скукотища. Сколько такой требухи с зазывными аннотациями пылится на прилавках вокруг. И никто в этом не виноват кроме нас самих.

— Не унывай. Попробуй писать сама, — мне очень понравилась эта мысль. — У тебя получится, я уверена. Представляю, как на обложке будет красоваться твоя фамилия. Твоя, а не какой-то Джейн Смит. Сейчас тебя нет даже на титульном листе, хотя мы с тобой знаем, что львиная доля успеха книги — в таланте переводчика.

Моя подруга внимательно разглядывала свои руки, словно в них заключался ответ на все вопросы.

— Я не смогу… У меня нет жизненного опыта.

— Чего нет? Какого такого опыта? Тебе необязательно ссылаться на свою жизнь. Фантазируй, рождай миру образы. Представь, как это здорово — не привязана к чужому тексту, вольна сама вершить судьбами.

— Мне не поверят, Аня. Тебе легко говорить. Потягайся с моё по редакциям, где придираются по поводу и без повода к каждому слову. Но ты попала в точку — мне это близко. Я иногда пишу на вольные темы. Этюды всякие… — лицо Елены светилось изнутри.

Она уехала одухотворённой, переполненная неведомыми замыслами. Усевшись возле окна в автобусе, перестала замечать окружающих и меня в том числе. Зря я мускулы напрягала, махая ей рукой на прощанье. Ленка в тот момент листала свою мозговую подкорку, пробуя на вкус слова.

Я осталась одна, если не считать кошек. Наши мурки отнеслись к моему соседству терпимо, соблюдая взаимный нейтралитет: я не мешаю жить им, они — мне. У порога сидела Дульцинея, серая шубка её пестрела мокрыми волосками, тщательно вылизанными и прочесанными шершавым язычком. На солнцепеке у окна вытянулась Алиса, я звала её Чебурашкой из-за огромных ушей. Бедной Чебурашке все время было холодно, её совсем не грела короткая подпушка — ухищрения селекционеров лишили девонов настоящей шерсти. Маня-Тамагоча сладко спала на кресле, напрочь забросив плетёное лукошко. При виде меня она встрепенулась и резво устремилась к пустой миске. "Тамагоча кушать хочет?" — поприветствовала я её. Проникновенный слезящийся взгляд отвечал: "Зови как хочешь, только жрать давай!" Хорошо, что эти создания были кошками, почти без эмоций. Собаки бы уже давно начали скулить по любимой Елене Прекрасной.

Я тоже тосковала… И не только о ней. Ходил по матушке земле человек, покачнувший моё сердце. Я не винила его ни в чем. Просто ждала. Сессию сдала кое-как: два раза элементарное везение, зарубежку — с пересдачей. Курсовую — на ура, благо черновик удался, ничего править не пришлось. После экзаменов осталась оскомина стыда — могла бы и лучше постараться. С другой стороны, требования к заочникам всегда смягчались по причине их трудовой занятости. Но ужесточались при распределении: если школе приходилось выбирать между дипломниками очного и заочного видов обучения, предпочитали "очников". Многие студенты нашего заочного отделения специально грызли гранит науки, переваривая его с работой в учебном заведении.

Я не переживала просто потому, что в школе работать не собиралась, имелись другие планы и диплом филолога требовался как базис, на котором со временем я воздвигну карьерную надстройку. Лена тоже на педагогике не зацикливалась, проходя обязательную практику не в классе, а у мамы в РОНО. Тётя Юля, до того как занять пост заведущей, долгие годы трудилась на школьной ниве, совмещая историю и обществоведение с должностью завуча. Досыта накушавшись учительского хлебушка, она не навязывала его нам, полагаясь на Ленину предпреимчивость и мою интуицию.

За время сессии я выспалась надолго. Лёва освободил меня от работы, загрузив ею Киру и Диму. Они поартачились, но согласились с условием, что я, в свою очередь, отпущу каждого из них отдохнуть на недельку. В середине июня похоладало: пасмурные дни, пронизывающий сильный ветер. Я мёрзла в плаще, а дома залезала в постель, облачившись в мохеровый свитер и толстые шерстяные носки до колена. Живые кошачьи грелки, завидев меня, разбегались в разные стороны, пугаясь интенсивности моих продрогших объятий. Не спасала даже пирамида из четырех одеял, плотно смыкавшихся над головой ночью, подобно гробнице Тутанхамона. В конце концов, холод стал таким же привычным состоянием, как одиночество.

После финальной визы в деканате "переведена на пятый курс", я позволила себе расслабиться в ближайшем к дому кафе. Хватило меня на две чашки кофе со ста граммами сливочного ликёра "Керолайн" в каждой. Проработав в баре пару лет, я получила неплохую специализацию как быстро и вкусно может напиться молодая девушка. Сочетание горячего и горячительного даёт по мозгам не хуже "отвёртки" или "ерша". Потом надо собрать всю волю в кулак, извлечь себя из-за столика и спокойно, координируя каждый шаг на раз-два с половиной, идти домой. Если повезет — никто не ограбит, не задавит, не изнасилует. Чтобы избежать вышеперечисленных криминальных деяний, я лично выбрала питейное заведение рядом с домом. Но в тёплую постельку попала не сразу…

На скамейке возле моего подъезда сидела знакомая фигура. Полурасплывшийся образ воспоминаний месячной давности. Несмотря на адский холод, меня прошиб пот. Я приказала себе остановиться и придать взгляду как можно больше осмысленности и устойчивости. "Фигура", заметив моё приближение, пререстала дуть себе за шиворот и поднялась, поглаживая живот.

— Шевелится… — я неуверенно ткнула пальцем, целясь прямиком в пупок. Оп-пля, промахнулась. Попала гораздо ниже.

Марк выгнул шею и слишком внимательно осмотрел свои джинсы:

— Что, уже?

Ещё и прикалывается! Поскольку руку с обличающим перстом я опустить забыла, немного подумав, растопырила все пальцы и махнула ими в него. Живот Марка на мой жест противно пискнул.

— У тебя там кто?

— Подарок… Тебе, — сказав это, он извлёк на свет божий маленького сиамского котёнка.

— Мне? — я собиралась только улыбнуться, сдержанно и нежно, но если разум был под контролем, эмоции устроили саботаж. Тихий смешок перерос в дикий хохот со слезами. Я зажала рот:

— Мне! Ой, мамочки, мне! Ха-ха-ха, мне, ну неужели…Мне!!!

Марк, держа в одной руке кошку, другой обнял меня за плечи и усадил на лавочку.

— Прости. Сейчас это пройдёт… Сейчас… Ты не весть что про меня подумал…

Его объятие успокаивало. Он терпеливо ждал полной победы моего рассудка.

— Я безнадёжно пьяна… Никогда больше в рот не возьму ни капли. Прости. Сегодня святое дело — отмывала сессию, — постепенно я пришла в себя. — Знаешь, что меня так рассмешило?

Мы сидели очень близко, его глаза напротив моих. Его губы… Я схожу с ума! Лучше немножко отодвинуться. Он не понял мой рывок, но объятия ослабил.

— Вряд ли сейчас смогу внятно объяснить. Ты не мог бы проводить меня до квартиры?

Маленького сиамца вновь сунули за шиворот — Марку понадобились обе руки, чтобы помочь мне одолеть шесть пролётов лестницы. С горем пополам я справилась с замком, и распахнув дверь настежь, продемонстрировала наш полуголодный кошатник: — Вот.

Он, конечно, тут же догадался над чем я хохотала.

— Проходи, располагайся. Я пока одна, моя подруга уехала домой.

На его лице заглавными буквами проявилась растерянность:

— Похоже я подкинул тебе обузу.

Огляделся кругом, не зная куда пристроить свой подарок.

— Не переживай. Прокормим! Где четыре — там и пять. И вообще, дареному коню в зубы не смотрят, — я с ногами забралась на софу.

Он сел рядом. Осторожно спустил малыша на пол и подтолкнул к собратьям.

— Если это мальчик, нам прийдется его кастрировать. Они почти все подаренные. Заниматься разведением кошек мы с Леной не планировали.

Марк улыбнулся мне глазами:

— Это девочка.

— Ну и славно. А почему ты решил мне её подарить? Она тоже похожа на меня?

Он взял мою руку в свои:

— Немножко. Не смейся, пожалуйста.

Нежное прикосновение — и моё тело изнывает от желания. Стоп, Гаранина! Тормози на поворотах…

— Значит, похожа? Слава Богу, я не крокодил. Бегал бы сейчас по полу маленький такой. Гена.

Марк откинулся на спинку софы и вытянул руку, не переставая наблюдать за мной. Я положила на неё голову и мысленно, как Фауст, попросила: "Остановись, мнгновенье, ты прекрастно!" Правда, после этого Фауст умер, прощенный, а мне хотелось жить. И чувствовать то, что я сейчас чувствую.

— Ты не воспользуешься моей беспомощностью?

— Нет.

Коротко и ясно. Глупо спрашивать почему.

— Ты сама этого не хочешь…

— Неправда. Это как раз то, чего я хочу сейчас больше всего.

— Не ты, а твои инстинкты. Это произойдет. Но когда мы будем готовы…

— К чему готовы? — я не могла оторвать взгляда от его губ. — Зачем всё усложнять?

Он склонил голову на плечо, оказавшись к моему лицу так близко, что прямо глаза в глаза смотреть не получалось. Пришлось метаться зрачками от одного к другому.

— Я буду ласкать тебя всю, долго-долго. Потом войду. Медленно…

От его слов у меня снова закрылся дыхательный клапан. Я отвернулась, пытаясь спрятать волнение и уставилась в потолок. Это движение включило в ушах сумасшедший звон. Внезапно онемел затылок и я стала падать в бездну, разверзшуюся за спиной.

— Боже, Марк! Мне плохо…

Он осторожно помог мне лечь и то, что рвалось изнутри бурным потоком, отступило. Сознание тоже осталось при мне. Значит успели вовремя. Марк накрыл меня пледом с кресла, но я направила его к комоду с одеялами. Он принес всё, что там было, затем наклонился. Прикольно, если он, как Ленка, сейчас чмокнет меня в переносицу! Я зажмурилась в нетерпении, но чуда не случилось, лишь тёплая ладонь коснулась лба.

— Ты уходишь?

— Мне пора.

— Где ты пропадал так долго?

— Расскажу тебе потом, когда вернусь…

— Опять потом. Всё время потом… — моё сонное бормотание догнало его в прихожей. Когда за ним тихонько хлопнула дверь, я уже спала.

На следующее утро очнулась с жуткой головной болью и мерзким перегаром.

— Женщина, вы потрясающе хороши сегодня! — с первого взгляда испугалась своего отражения в зеркале. Подглазины, красные пятна по всему лицу, сухие потрескавшиеся губы. Верхнее шерстяное одеяло чихнуло, пискнуло и из-под него высунулась круглая мордочка, за ней две крошечные лапки. Вцепившись в нижнее одеяло, они вытянули на свет божий тельце с оставшимися лапами и хвостом. Светлая окраска спинки и пузика резко контрастировала с остальными частями малыша — их словно вымазали в гуталине.

— Привет и тебе, женщина! Фу, надо же, у тебя и имени-то нету! Хотя, если задуматься, гораздо важней тебе сейчас попить-поесть. Да и горшок не мешало бы купить еще один, — я нацелила нос на пробуждающуюся кошачью братию. — Скоро коридор превратится в нужник…

Решив, что умыться успею попозже, оторвала безымянную сиамку от одеяла и отправилась с ней на кухню. Нежная бежевая шерстка переливалась на руке, точно шелк. Ух ты! Только сейчас заметила — цвет её гармонировал с моей кожей, совпадая по тону, но будучи более насыщенным. Может в этом видел Марк наше сходство? При воспоминании о нём по телу разлилось приятное тепло.

— Сейчас будем кушать. Гляди-ка, Тамагоча составит нам компанию. Оголодала, Мань?

Да, Гаранина! Кто бы спрашивал — из-за твоей бесшабашности у хвостатиков не было маковой росинки во рту со вчерашнего дня. На всякий случай котёнка я воодрузила на стол, вдруг ещё слопают, и занялась "Вискасом", по ходу дела комментируя:

— Ты сейчас находишься на специальном сооружении. За ним двуногие люди, мои сородичи, кушают. Желательно, чтобы ты кушала там, где твои сородичи.

Котёнок устремился к краю стола, реагируя на звук моего голоса.

— Ты убиться собралась? — я сняла малышку на пол. — Твой хвост пока не достаточно развит, чтоб контролировать вестибулярный аппарат. И лапы слабые — поломаешь, лишняя морока. Ладно, раз уж ты здесь, смотри: вот эта, самая глубокая миска — Монина. Он мужик, оттого и ест от пуза. А эта, широкая, Манина. Она девушка, но поесть тоже любит. Так, здесь мы пьём водичку, и, наконец, общая тарелочка у Дуси с Алисой. Ну а тебе на данный момент сгодится кофейное блюдечко. Где ж оно у нас было?

Я поднялась с колен и полезла в резной дубовый буфет, бывшую Эммину роскошь.

— Вот. Полюбуйся! Красивейший был сервиз. Мы практически всё перебили. Остался фарфоровый кофейник и это блюдце. Милое, правда? Я знала, что оно пригодится.

Котёнок капризно пискнул, царапнув меня за тапку.

— Ничего, — успокаивала я себя, — и кофейник куда-нибудь приспособим… Не плачь только. Я молочка погрею и всё у нас с тобой будет замечательно.

В дверь позвонили.

— Кого черт принес в такую рань?

Насчет "рани" я лукавила, на часах — половина двенадцатого. Но учитывая воскресенье, можно и поспорить по этому поводу. На пороге стоял Марк. Моя душа на миг покинула телесную оболочку и внедрилась в него, чтобы ужаснуться недавней хозяйке. От увиденного я чуть не свалилась в обморок. Провозившись с четверолапыми, совсем забыла умыться, причесаться и привести постель в порядок.

— Зачем ты пришел?

Это вместо "здрасьте, проходите, пожалуйста, будьте как дома"… Он пожал плечами:

— Навестить тебя.

Переступил порог и стал раздеваться. Сегодня на нём был темно коричневый кожаный пиджак, черные джинсы и замшевые мокасины. Густые пепельно-русые волосы забраны сзади тёмной резинкой. Под пижаком надета хлопковая футболка с короткими рукавами. Впервые я увидела его накачанные крепкие мускулы. Если честно, мне хотелось, чтобы он ушел. Немедленно. Меня мучил стыд и за собственный внешний вид, и за вчерашнее поведение. Но выгнать как-то язык не поворачивался.

— Что у тебя в пакете? Неужели крокодил?

Марк стал выгружать содержимое на кухонный стол:

— Здесь минеральная вода, томатный сок и кефир. Я не знал, что тебе больше поможет.

— Какая забота! Чем заслужила? — плюнув на всё, я села напротив: — О, минералка негазированная. Вряд ли поможет. Как считает мой родный братец-алкоголик, как раз газов надо побольше. Чтобы пошла отрыжка и желудок заработал.

Он откупорил бутылку и налил стакан. Себе.

— Если хочешь, я куплю с газом.

— Да ладно. Смешаю с уроданом, первый раз что ли.

Что я такое несу?

— Давай, пока ты принимаешь душ, я приготовлю что-нибудь тебе на завтрак? — кажется, меня деликатно выпроваживают в ванную. Он прав, вода поможет мне прийти в себя. Остудит эмоции.

— Ладно, уговорил. Только не делай бутерброды. Я их ненавижу! — после Елениного рассказа о несчастной любви я перестала питаться хотдогами и сендвичами. Боялась повторения сюжета?

От контрастного душа и чистого белья моё тело стало лёгким, как пушинка. Я с отвращением затолкала в стиральную машину рубашку, впитавшую ночной пот и перегар. Высушила феном волосы, промокнула салфеткой лишний крем на лице и только после этого покинула ванную. Марк что-то усердно размешивал вилкой в салатнице из черного небьющегося стекла. На плите свистел чайник. Уютная домашняя обстановка.

— Я приготовил салат, — обрадовался мне глазами, — нашёл в холодильнике помидоры, болгарский перец, яйца. Извини, но пришлось извлечь часть курицы из супа. Ничего не обнаружил из мясного.

— Молодец! Мне бы и в голову не пришло такое… Пахнет заманчиво! — я достала тарелки, вилки. Он — стаканы.

— Что будешь пить?

— Сегодня только безалкогольные напитки. Завтра на работу. Налей, пожалуйста, томатного сока. Кстати, если желаешь, у нас имеется отличное "Шардоне"

— Спасибо, я не пью…

Ну надо же!

— Что, совсем?

Марк утвердительно кивнул.

— И не пил никогда?

— Было дело. Очень давно. Всё это плохо кончилось для меня… — он нахмурился.

— Если тема неприятна, лучше не говори. Давай-ка лучше лопать куриный салат!

Некоторое время мы ели молча. На самом деле было очень вкусно. Незря на востоке лучшими кулинарами слывут мужчины.

— Ой, извини, — спохватилась я, — хлеба-то тебе не предложила! Сама не ем, вот и забываю о других.

— Ничего, я позавтракал дома. Просто приятно побыть в твоей компании.

Я решила, что настало время приносить извинения за грубость:

— Не сердишься на меня? Наговорила тут всего…

— Ни капельки. Я же понимаю как тебе должно быть плохо сегодня. Похмелье вместе с головной болью вызывает у человека неконтролируемую агрессию. Не каждый способен с ней справиться.

Я присвистнула, забыв про набитый рот:

— Откуда такая осведомлённость?

— Сталкивался по роду службы.

— Так ты мент?

— Нет. Я скромный клерк в нотариальной конторе.

— Чего бы вдруг? С твоими бицепсами смело можно брать бандитов. А внешность плейбоя пригодилась бы для отлова нелегальных проституток. На живца, так сказать.

— В нашей стране нет легальной проституции. Но за доверие спасибо, конечно.

Так-так, облик моего нового знакомого обрастает историей. До недавнего времени абсолютно ничего о нём не знала, кроме того, что у него есть славный брат-стрелец. Я возблагодарила небо за отсутствие у себя судимостей и с огромным удовольствием доела салат, запивая солоноватым соком.

Погода за окном разгуливалась. Небо, совсем недавно пасмурное, в нескольких местах порвалось и выпустило на волю солнышко.

— Сегодня тепло на улице? — спросила я Марка, который тоже смотрел в окно.

— Тепло. Похоже, лето к нам вернулось.

— Давно пора…

Он взял мои руки в свои и заглянул в глаза:

— Когда не о чем говорить, говорят о погоде?

Я отрицательно мотнула головой:

— Скорей, когда не можешь говорить о том, что заполняет мысли, начинаешь говорить на общие темы.

— Что заполняет твои мысли, Аня?

Сказать? Нам помешала сиамка, до сих пор мирно спавшая в моей велюровой тапке у стены. Она пискнула, удивилась своему голосу и широко зевнула, уставившись на нас молочно-голубыми глазками.

— Ты уже придумала ей имя?

— Нет. Давай вместе, ведь это наша общая кошка. От чего будем отталкиваться? Наша малышка сиамской породы, — мне было приятно говорить "наша".

— Не совсем. Мордочки у настоящих сиамских кошек больше похожи на абиссинцев или девонов, вроде того, что у вас живёт. Наша — европеизированный метис, если можно так выразиться.

— Ну и что? Предки её всё равно выходцы из Сиама. А это нынешний Таиланд. Я ничего о нём не знаю, кроме названия столицы — Бангкок. Не называть же её Бангкокой!

Марк поднял котёнка с пола и поднёс к лицу:

— К сожалению я тоже мало знаю об этом государстве. Религия там буддизм, но дать ей имя будды — святотатство. Я помню как называется главная река Таиланда: Менам-Чао-Прая.

Я забрала из его рук урчащий предмет обсуждения:

— Ты был отличник по географии?

— Нет. Мой друг работал в Австралии какое-то время. А летел туда через Бангкок. С остановкой. Прислал открытку с видом реки. На ней я и прочел название. Может так и наречем киску? Красиво.

— Прикольно. Но неудобно: пока запомнишь, пока привыкнешь… Да и длинно как-то.

Несостоявшаяся Менам-Чао-Прая от растройства чихнула и стала извиваться в моих руках. Пришлось отпустить восвояси.

— А потом она не рыба, чтобы именоваться в честь реки. Лучшие имена — вписанные в историю. Например, Нефертити. Переводится — "красавица грядёт," — решила я блеснуть эрудицией.

Не тут-то было:

— Достойное имя, но оно связано с царицей Египта, а не Сиама…

Моя эрудиция оказалась, что называется, не в кассу! Ну и не надо.

— Не хочешь, как хочешь. Может кто голого сфинкса подарит. Приберегу для него.

— Породу голых сфинксов вывели в Канаде! В середине прошлого века…

Его просвященность начинала меня, мягко говоря, раздражать. Слегка вспылила:

— Дело не в породе, а в принципе! У меня, как у большинства простых, — это слово я подчеркнула особо, — людей, сфинкс ассоциируется с Египтом: огромными скульптурами с телом льва и головой человека. А не с Канадой! И откуда вообще такие энциклопедические познания?

Я налила себе соку, Марку минералки, залпом выпила и стала собирать грязные тарелки. Он лишь пригубил бокал:

— Брату в детстве подарили на день рождения большую иллюстрированную энциклопедию о семействе кошачих. Я её всю прочел от корки до корки. Минимум информации и запоминается легко.

— Твой брат любит кошек?

— Он любит всех животных без исключения.

Мы вовремя сменили тему. Марк тоже поднялся, потянулся, сомкнув лопатки на спине и взял с крючка полотенце, чтобы протирать за мною чистую посуду.

— Значит дома у вас должен быть зоопарк?

— Нет, к сожалению. Кроме самовольно залетевших комаров и моли, других представителей фауны не наблюдается. Да и нелегалы больше пяти минут после обнаружения не задерживаются, — он грустно улыбнулся. — У моего братишки болезнь крови, и чтобы избежать инфекции, животных мы не держим.

— Прости, я не знала…

— Рано или поздно узнала бы. Да, ты спрашивала, где я пропадал почти месяц — у Ромки ухудшились анализы и мы ездили в Санкт-Петербург на консультацию к специалистам. Пришлось задержаться.

Я протянула ему последнюю тарелку:

— Ты не обязан передо мной отчитываться. Но если можно — предупреждай, пожалуйста…

— Хорошо, я постараюсь. Давай всё-таки закончим с именем.

— Есть идея?

— Да. Мы назовём её как тебя.

— Анной? Нет, Нюшкой! Издеваешься?

— Мне нравится твоё имя в английском варианте.

— Как это?

— Энни…

Я повторила про себя — Энни, Эни, Энн… Звучит просто и со вкусом. Малышка Энни — ей подходит!

— Я согласна.

На том и порешили. Закончив с посудой, мы ощутили некоторую неловкость: заняться больше было нечем. То есть у меня накопилась куча дел, отложенных со времен сессии. Надо было постирать, пыль протереть и вытрясти ковровые дорожки. Но не просить же Марка включаться в этот процесс! Он проницательно собрался уходить, наверное тоже были свои дела и обязанности. Как он говорил раньше? "Не стоит торопить события…" Мы должны узнать друг друга постепенно.

— Хочешь, я зайду вечером? Немножко погуляем. Тебе не мешает подышать воздухом.

— Я буду тебя ждать! — а мысленно добавила: "Всегда".

…Мы шли по ночному городу и молчали. Но не каждый по отдельности, мы молчали об одном и том же. Мне было хорошо идти с ним рядом. Он иногда касался меня плечом или ладонью ладони, словно просил — будь рядом, не исчезай… В парке на мостике через неглубокую речку мы остановились. Кругом царила тишина, на небе звёзды и два человека над бегущей водой. Я запрокинула голову, пытаясь найти ковш большой медведицы… А нашла его губы, мягкие и тёплые. Звёзды завертелись перед глазами серебряной канителью и пропали. Не осталось ничего, лишь парение в невесомости и бесконечная нежность поцелуя…