"Опасные тропы натуралиста (Записки ловца змей)" - читать интересную книгу автора (Недялков Аркадий)

Часть I. НАЧАЛО ПУТИ

Если спросят, кто толкнул меня от солидной и безопасной для жизни генетики к опасной, полной тревог охоте на ядовитых змей, я без колебаний отвечу — бухгалтер нашего института Сергей Сергеевич и мой друг Расул.

Это они, и никто другой, виноваты в том, что я оставил спокойную жизнь и из удобной лаборатории отправился в трудные походы, где вместо кондиционированного воздуха и мягкого кресла меня ожидали тряска в пыльном кузове грузовика, неутолимая жажда, боль натруженных ног и смертельный риск. И за это я им благодарен!

Впрочем, лучше рассказать все по порядку.

— Расул, мне нужна фосфодиэстераза!

Мой приятель и начальник по службе Расул Насыров привык к неожиданностям. Не отрываясь от микроскопа, он спросил:

— А что это такое?

— Фермент яда змей семейства гадюковых.

— Зачем он тебе?

— Вот, читай, — протянул я журнал. — Робертсон сообщает о действии фосфодиэстеразы как мутагена[2]. Нужно и нам попробовать.

Расул отставил микроскоп и погрузился в чтение статьи.

— Интересно, — сказал он. — Очень интересно! Но где ее взять? Знаешь что, сходи-ка к химикам. Может быть, у них есть.

Самый длинный путь начинается с первого шага. Первый шаг в сторону биохимической лаборатории был началом пути длиною в несколько тысяч километров…

У биохимиков фосфодиэстеразы я не достал. Там сказали, что этот фермент покупают за границей по очень высокой цене и расходовать его без разрешения бухгалтерии нельзя.

В смете по нашей теме такой расход предусмотрен не был, а попробуйте уговорить такого педанта, как наш главный бухгалтер Сергей Сергеевич!

Не тратьте бесполезно нервы и время! Не выйдет! Легче найти и поймать самую опасную ядовитую змею, чем получить в бухгалтерии деньги или материалы, если они не предусмотрены сметой.

То, что ни денег, ни фосфодиэстеразы нам не дадут, мы с Расулом поняли уже тогда, когда наши уговоры перешли и яростный спор еще в бухгалтерии. Фосфодиэстеразу нужно было доставать каким-то иным способом.

— Мы можем попытаться выделить фосфодиэстеразу, — сказала мне заведующая биохимической лабораторией Мария Викторовна, — но для этого нужен исходный материал — сухой яд гюрзы. Достаньте яд, попробуем вам помочь.

— А где можно достать сухой яд?

— Этого я не знаю. Обратитесь к зоологам. Они со змеями работают, может быть, у них есть.

Пришлось мне ехать на другой конец Ташкента в Зоологический институт. Захожу в отдел, занимающийся змеями.

— Друзья, нужен сухой яд гюрзы.

— А знаете ли вы, что такое гюрза? — спросил меня зоолог Костя Лихов.

— Только то, что это змея из семейства гадюковых и из сухого яда гюрзы можно выделить фермент фосфодиэстеразу.

— Это уже кое-что, — насмешливо сказал Костя. — Ну а где найти гюрзу и как взять у нее яд, этого вы, конечно, не знаете.

С этим пришлось согласиться.

— Тогда мне понятна ваша нескромная просьба. Она основывается на желании иметь яд и на незнании трудностей добычи этого вещества.

Костя был изысканно вежлив и, хотя профессором еще не был, очень любил профессорский тон.

— Гюрза — ядовитая змея, обитающая на юге Узбекистана, в Таджикистане, Туркмении, на Кавказе и в Закавказье. Из всех ядовитых змей, встречающихся в пределах Советского Союза, она, пожалуй, наиболее опасна. Длина гюрзы в среднем сто — сто двадцать сантиметров, но встречаются экземпляры и до двух метров. Латинское название гюрзы — Випера лебетина — гадюка гробовая. Зубки у крупной гюрзы до пятнадцати миллиметров длиной, а яд разрушает кровь и кроветворные органы. В некоторых случаях ее укус может привести к смерти. Но это еще не все. Особую опасность представляет процесс отбора яда. В этот момент достаточно одного неверного движения — и тот, кто отбирает яд, сам может получить смертельную дозу. Как видите, попытка добыть яд сопряжена с некоторым риском для жизни.

После столь обстоятельной характеристики гюрзы и ее яда мне стало ясно, что затея с фосфодиэстеразой, пожалуй, несбыточна, но я все же сделал последнюю попытку.

— Скажите, а нельзя ли где-нибудь купить сухой яд?

Можно, но это будет стоить… — и Костя назвал такую сумму, что мне пришлось только вздохнуть. Сергей Сергеевич не дал бы и десятой доли!

— Мм-да, — промычал я и стал уже прощаться, когда Костя опять чуть насмешливо сказал:

— Впрочем, вы можете достать яд и бесплатно.

— Каким образом?

— Очень просто. Нужно поймать десяток гюрз, отобрать у них яд, высушить его и передать химикам.

— Но где и как можно поймать гюрз?

— Весной я еду за змеями. Буду ловить и гюрз. Если хотите, присоединяйтесь. Однако должен вас сразу предупредить: занятие это довольно тяжелое и опасное. Я не ручаюсь ни за вашу жизнь, ни за успех поездки. Мы можем и не найти нужного количества змей. Устраивает вас мое предложение?

Предложение меня явно не устраивало, но на всякий случай я сказал, что подумаю и через несколько дней сообщу свое решение.

Когда я рассказал Расулу о результатах беседы с зоологами и о предложении Кости, он на секунду задумался и вдруг сказал:

— А знаешь, Леша, это, пожалуй, единственная возможность раздобыть яд. Соглашайся!

— На что соглашаться?

Ответ был потрясающе прост: «Соглашайся и поезжай ловить гюрз!»

— Да, но…

— «Но» здесь ни при чем. Без тебя я еще раз ходил в бухгалтерию. Сергей Сергеевич отказал наотрез. Директор тоже отказал. Так что единственная реальная возможность раздобыть яд — принять предложение зоолога.

— Знаешь, Расул, ловить змей я не умею, да и учиться этому искусству не собираюсь. И вообще мне хочется еще поработать для науки, а не переквалифицироваться в заклинателя змей.

— Вот это мило! — протянул Расул. — Сначала раскричался на весь институт, а теперь в кусты. Да знаешь ли ты, что тебе грозит?

То, что мне предстояло стать посмешищем, я отлично знал. Остряков в нашем институте было более чем достаточно.

— Знаю, — ответил я, — лучше год слыть трусом, чем раньше времени отправиться на тот свет.

— Это мещанские рассуждения обывателя! Какой же ты научный работник, если боишься риска!

Я продолжал упорствовать, а Расул — убеждать. Надо отдать ему должное — убеждать он умел. Через три дня я согласился ехать ловить гюрз.

Начались хлопоты. Прежде всего я пошел к зоологам и договорился об участии в экспедиции в качестве лаборанта. Потом стал просить руководство института оформить мне командировку в эту экспедицию. Отказали, несмотря на доводы, что это будет частью работы по теме, и ходатайство Расула.

— Ладно, — сказал Расул, — оформляй отпуск. Хочешь ты или нет, ехать все равно придется. Слишком много шума вокруг твоей поездки.

Очень мне не хотелось тратить отпуск на поездку за гюрзами, но раздумывать и тем более менять решение было уже нельзя. Сотрудники института разделились на два лагеря. Одни, сторонники поездки, ободряли меня, другие, их было большинство, относились к поездке отрицательно. Предсказывая самый плачевный исход, они советовали мне, пока не поздно, отказаться. Самыми неприятными из этой группировки были скептики. Они утверждали, что вся эта история связана с экзотикой предстоящей поездки и что после первой же встречи с гюрзой я удеру восвояси.

Мне рассказывали десятки историй, так или иначе связанных со змеями, начиная от библейского змия, совратившего Еву, и кончая самыми невероятными случаями нападения змей на людей. Мне приносили книги о змеях и о ядах. Я читал их, и волосы мои становились дыбом. Змеи стали мне сниться, и часто я просыпался оттого, что во сне за мной гналась змея, а я не мог убежать.

Нужно признаться, что все это отнюдь не укрепляло меня в том опрометчивом решении, которое я принял, поддавшись уговорам Расула.

Главным противником поездки был директор института. Он считал, что я должен заниматься серьезной наукой, а не размениваться на авантюры со змеями, и по этой самой причине в отпуске мне отказал.

Казалось, представилась отличная возможность для «почетного» отступления от «змеиной затеи» по не зависящим от меня обстоятельствам.

Так я и собирался сделать. Однако Расул не давал покоя ни мне, ни директору. Снова и снова шли мы в директорский кабинет, где он доказывал необходимость поездки, а я, в душе ругая себя за малодушие, поддакивал ему. Но каждый раз директор нам отказывал. Зоологи же по ходатайству Кости официально включили меня в состав экспедиции, и нужно было изучать биологию гюрзы, методы поиска змей и технику их отлова. Этим я занимался по вечерам под руководством Кости. Однако под влиянием упорных отказов директора я охладел к этим урокам и как-то пропустил очередное занятие. На следующее утро пришел Костя и вежливо осведомился о моем здоровье. Узнав, что я совершенно здоров, он разъярился и осыпал меня градом упреков.

— Подожди, — довольно резко прервал его я. — Не шуми. Нет смысла посещать твои уроки, все равно не отпускают меня.

— Как не отпускают? — оторопел Костя.

— Вот так. Не только не дают командировки, но даже и в отпуск не разрешают идти.

— Кто?

— Директор.

— Почему ты раньше мне об этом не сказал?

— Думал, что добьюсь разрешения.

— Думал, думал! — передразнил Костя. — Индюк тоже думал… Ну-ка собирайся, пойдем к твоему директору!

— Зачем?

— Я с ним сам поговорю.

Не думаю, чтоб ты добился чего-то, но готов представить тебе нашего директора, — съязвил я.

В институте к нам присоединился Расул, и директора мы «атаковали» втроем. Сначала главную ударную силу представляли я и Расул, а Костя держался в тылу и поддерживал нас только ободряющими взглядами. Но наш бурный натиск разбился о твердое директорское «нет».

Тогда, презрительно глянув на нас, в разговор вмешался Костя. Но едва он раскрыл рот и произнес первые слова, как директор перешел в контратаку.

— Простите, — сказал он, — я не знаю, с кем имею честь говорить, но думаю, что вы не разделяете весьма странные взгляды этих увлекающихся молодых людей…

— На этот раз вы ошиблись, профессор, — улыбнувшись сказал Костя. — Я полностью разделяю их взгляды. Эти странные взгляды возникли у них не без моего идейного влияния.

— Скажите, пожалуйста! — преувеличенно огорченно развел руками директор. — Вот бы никогда не подумал! По внешнему виду вы вполне разумный человек!

— Благодарю вас, профессор, за столь лестное мнение о моей внешности, — поклонился Костя. — Но что же в наших взглядах кажется вам странным?

— Помилуйте! — взмолился директор. — Может ли разумный человек вместо того, чтобы посвятить себя решению одного важного вопроса, размениваться на разные авантюры?

— Что вы считаете авантюрой?

— Да эту самую поездку за змеями, — отрезал директор.

— А что вы знаете о змеях? — спросил Костя.

— Ну, молодой человек, если вы пришли задавать мне, мягко говоря, необдуманные вопросы, то отправляйтесь восвояси. У меня нет времени.

— Уделите мне немного внимания и, честное слово, вы измените свое мнение!

— Я? Не думаю!

— И все-таки, профессор, скажите, пожалуйста, что вы знаете о змеях?

— Да что вы от меня хотите? — рассердился директор.

— Чтобы вы признали свою неосведомленность в вопросе о змеях. Не бойтесь признаться в этом. К сожалению, девяносто девять целых и девять десятых процента всех людей почти ничего не знают о змеях.

Директор побагровел и хотел что-то сказать, но Костя не дал ему вымолвить ни слова и почтительно, но напористо продолжал:

— Я бы не рискнул настаивать на своем, если бы по вашим трудам не знал вас как ученого. Уделите мне десяток минут, и я докажу свою правоту! Разрешите?

Наш директор был прежде всего человеком высокой культуры. Он привык внимательно выслушивать аргументы своих противников и, кроме того, в шестьдесят с длинным хвостиком лет не потерял любознательности настоящего ученого. Все еще хмурясь, он буркнул:

— Только, прошу вас, по возможности короче.

Костя сверкнул в нашу сторону глазами и начал.

Я слышал о Плевако и читал его речи, но, по-моему, Костя далеко превзошел знаменитого адвоката. Речь в защиту змей была блестящей.

Магнитофона у меня не было, стенографировать я не умею, поэтому привожу здесь только то, что сумел запомнить.

— Знаете ли вы, дорогой профессор, что змеям — этим непонятным, удивительным и поэтому страшным существам — люди в древности уделяли много больше внимания, чем сейчас.

Скрытный образ жизни змей, бесшумность передвижения, неожиданность появления в самых необычных местах, холодный неподвижный взгляд и особенно внезапность укуса и сильное действие яда некоторых из них были источниками суеверного страха, порождали мифы и легенды о коварстве, хитрости, злобе и вместе с тем мудрости змей. Народные сказания изображали змей исключительно одаренными животными, якобы знающими лечебную силу трав и вод, умеющими не только убивать, но и исцелять вплоть до «воскрешения» из мертвых.

За несколько веков до нашей эры на Древнем Востоке змей считали священными животными, но особой силы культ змеепоклонства достиг в Древней Греции.

Вспомните, профессор, изображения бога врачевания Асклепия (он же Эскулап), богини здоровья Гигеи, от имени которой произошло слово «гигиена», богини мудрости Афины. Всех их обязательно изображали со змеями.

Вспомните еще и поучение древних: «Всегда сохраняй кротость агнца и мудрость змия».

— Изречение это я помню, но не замечаю, чтобы вы, столь ревностный почитатель старины, придерживались первой его части, — язвительно заметил директор.

— Новое время — новые песни, — отшутился Костя и продолжал.

В мифах древних греков описаны случаи гибели от змеиных укусов: жены Орфея — нимфы Эвридики, прорицателя Мопса и других героев мифов. Это показывает, что древние греки хорошо знали опасные последствия змеиных укусов, но жизнь ядовитых змей им была неизвестна. Изучение жизни ядовитых змей и в наше время — задача не из легких, а в те времена проведение таких исследований было, пожалуй, невыполнимо. О жизни змей возникло множество фантастических представлений, которые распространились очень широко и оказались настолько живучими, что дошли до наших дней. Даже сейчас о коварстве и злобе змей рассказывают такие истории, от которых у самих рассказчиков леденеет кровь и волосы становятся дыбом. Если им верить, то змеи гоняются за людьми, прыгают на них, настойчиво преследуют.

Не брезгуют упомянуть о «страшной опасности», которой подвергаются встретившие змею, и некоторые неразборчивые журналисты в статьях под завлекательными рубриками «репортаж о необычном» или что-то в этом роде. Одним словом, со всех сторон несется: «Что, змеи? Да ведь это невероятная опасность»! При встрече со змеей кто посмелее, тот постарается ее убить, а у человека со слабыми нервами один вид змеи может вызвать нервный приступ или даже инфаркт. И все это благодаря множеству нелепых выдумок, слухов и легенд, не имеющих под собой ни малейшего основания.

Тот, кто убьет змею, считает это величайшим подвигом и не преминет при удобном случае рассказать об этом. А между тем убийство даже самой крупной гюрзы или кобры (не говоря уже об обыкновенной гадюке) не подвиг, а самое настоящее преступление — безрассудное уничтожение очень ценного и по большей части полезного животного.

Глубоко укоренившееся мнение, что змеи обязательно нападают на проходящего мимо них человека, есть не что иное, как результат полного невежества в вопросах элементарной зоологии.

Если встреченная вами змея шипит и делает угрожающие движения, то не думайте, что это нападение. Это предупреждение серьезному противнику, каким змея считает человека, о том, что она способна постоять за себя, и предложение оставить ее в покое. Шаг назад или секундное замешательство — и большинство змей спешит спастись бегством.

— Все это хорошо, — перебил Костю директор, — могу допустить, что в ваших словах есть большая доля истины и что змеи первыми не нападают, однако не вижу еще доказательств того, что змеи могут приносить пользу!

— Сейчас, профессор, я приведу их. Знаете ли вы, что живущие в песках гюрзы и кобры поедают большое количество грызунов? А именно там грызуны бывают хранителями и переносчиками такой страшной болезни, как чума! Известно ли вам, что обыкновенная гадюка, обитающая в средней полосе Советского Союза, также питается мышами — разносчиками туляремии, инфекционной желтухи и других опасных болезней? Истребляя змей, тем самым уничтожают естественных санитаров. Но это еще не все.

Да, змеи вооружены грозным оружием — острыми зубами и страшным ядом. Попадая в ранки, нанесенные зубами, яд вызывает серьезные заболевания, а в особо тяжелых случаях укус змеи может даже привести к смерти. Однако в руках медиков обработанный яд становится чрезвычайно ценным сырьем для приготовления различных лекарств.

Лекарства из тканей тела и яда змей известны очень давно. О применении змеиного яда в медицине упоминал еще Плиний Старший. Териакл — сложная микстура, содержащая змеиный яд, была описана еще в I веке нашей эры, а делали ее во многих аптеках Европы до XVIII века.

Восточная медицина широко использовала для изготовления лекарств не только яды змей, но и глаза, кожу, жир, печень, кости и другие органы и части тела змей.

Начало рациональному использованию змеиных ядов в медицинской практике положили исследования А. Кальметто и Ц. Физали, которые были начаты в 1898 году. Эти ученые доказали, что если животным неоднократно вводить ослабленные змеиные яды, то из сыворотки крови таких животных можно получить весьма эффективные противоядия, нейтрализующие токсическое действие тех же ядов. Сначала змеиные яды применяли только для этих целей, но вскоре стали использовать малые дозы этих ядов для лечения и некоторых других заболеваний. Первые такие попытки основывались на случайных наблюдениях и не всегда были успешны. Еще в 1908 году один американский врач сообщил, что у больного эпилепсией после укуса гремучей змеи прекратились такие припадки. После этого в течение многих лет врачи пытались вводить малые нетоксические дозы змеиных ядов больным эпилепсией.

Большим успехом эти попытки не увенчались, так как временное улучшение наступало далеко не у всех больных.

Более перспективными оказались поиски целебного качества змеиных ядов, основанные на учете их основных химических свойств и влияния на ткани и системы организма человека и животных. Исследования такого рода проводились совсем недавно, уже в тридцатых годах нашего века.

В 1934 году появились публикации работ Д. Махта, в которых было показано, что яд кобры в малых дозах обладает выраженным обезболивающим, успокаивающим, противосудорожным и снимающим спазмы действием. По обезболивающему действию яд кобры и его нейротоксическая фракция во много раз превосходят морфий и другие наркотики. Он не вызывает побочных явлений, и привыкания организма к нему нет. Исследования свойств яда кобры продолжили затем Дж. Кепсо, Т. О. Драстнен, Тейлор, Ротман и другие ученые. В результате этих исследований яд кобры вошел в состав лекарств, помогающих при лечении бронхиальной астмы, гипертонии, каузалгии и некоторых других болезней. Пробуют применять его и для ранней диагностики злокачественных опухолей и проказы.

С лечебной целью изучали также и яды других змей. Теперь яды гадюковых и гремучих змей используют в препаратах, помогающих при лечении гемофилии, меноррагии, пурпуры, полиартритов ревматического характера, радикулита, ишиаса, невралгии и других болезней.

— Но это из опыта зарубежных ученых, — перебил его директор. — Ну а что же делается у нас?

— Ага, профессор, вы уже заинтересовались! Берегитесь! От заинтересованности недалеко и до увлечения! — торжествующе воскликнул Костя.

— Если в рассуждениях видны зерна истины, то эти рассуждения следует выслушать — это тоже из высказываний древних, — парировал директор.

— Мы несколько отстали в этом вопросе от зарубежных стран и пока пользуемся импортными препаратами. Это випералгин, випразид, випракутан и випратокс. Их применяют для уменьшения болей при радикулите, артритах и других болезнях.

— Ну а у нас что-нибудь делается? — снова не выдержал директор.

— У нас делается кое-что, но очень мало, — неохотно сказал Костя. — В Таллине создали препарат випраксин, его применяют в тех же случаях, что и импортные препараты, но лечебный эффект от него выше. Там же получили мазь из яда гюрзы — випросал, она показала очень высокие болеутоляющие свойства. Еще один препарат из яда гюрзы — кровоостанавливающее средство — разрабатывают коллективы Душанбинского и Алтайского медицинских институтов. Этот препарат останавливает кровь там, где нельзя наложить жгут.

В Ташкенте с 1937 года в одной из клиник применяют препарат из яда кобры — кобротоксин. Он оказывает отличное действие при лечении гипертонии, бронхиальной астмы и других болезней. Из яда гюрзы профессор З. С. Баркаган выделил вещества, позволяющие установить скрытые нарушения в свертывающей системе крови, что очень важно для решения вопроса о возможности проведения сложных хирургических операций. Сделано еще очень мало, можно и нужно было бы сделать много больше.

— Что-то тут не так, — сказал директор, — какой же смысл тратить валюту на то, что мы можем сделать сами!

— Полностью согласен с вами, но это не меняет дела. К сожалению, кое-кто не желает обретать беспокойства. Проще и спокойнее купить лекарства, чем организовывать их производство.

— Кого вы имеете в виду? — насторожился директор.

— Никого, просто к слову пришлось, — увернулся Костя. — Знаете, наболит, не сдержишься и выскажешь! Вот сейчас готовлю экспедицию за змеями, а подыскать нужных людей не удается. Нашел было одного подходящего, да вот вы против его поездки. А ведь далеко не каждый согласится ехать ловить ядовитых змей!

— М-да, как же быть-то? Выходит, и я… — Наш директор даже растерялся, но тут же справился с собой. — Ладно, уговорили… Где ваше заявление об отпуске? — обратился он ко мне.

Заявления у меня с собой не было. Выручил Расул. Он быстро раскрыл папку и положил перед директором заявление, однотипное с теми, на которых уже стоял отказ. Директор сердито хмыкнул и быстро, как будто боялся передумать, написал на углу: «В приказ».

— Вот так, друг, — сказал мне Костя, когда мы вышли. — Всегда сохраняй «кротость агнца и мудрость змия»!

Отпуск я получил, но мне еще предстояло решить довольно трудную задачу: нужно было уговорить маму. О том, чтобы сказать ей: «Мама, я еду за ядовитыми змеями», не могло быть и речи. Такое сообщение наверняка вызвало бы у нее третий инфаркт. Она считала, что далеко не последней причиной инфарктов был я.

Все обошлось проще, чем я ожидал. Врать я не стал. Просто я сказал маме только первую часть нужной фразы: «Мама, я еду в зоологическую экспедицию», а вторую часть — «за ядовитыми змеями» — благоразумно опустил. Мама только вздохнула и сказала: «Скажи хоть, когда и в какие края тебя понесет в этот раз. Голову-то свою не оставишь где-нибудь?»

Я постарался убедить ее в том, что это самая безобидная и безопасная поездка из всех, в каких я когда-либо принимал участие, но не знаю, насколько мне это удалось. Тем не менее хорошо было уже и то, что с маминой стороны не было категорических возражений. Однако этим дело не ограничилось. Для наших мам мы и в тридцать лет все еще несмышленыши, нуждающиеся в догляде. В этом моя мама не отличается от остальных. Поэтому она настаивала на том, чтобы вместе со мной в экспедицию поехал ее брат — мой дядька. Расстраивать ее отказом было нельзя, да и дядька временно находился не у дел.

Дядька мой заслуживает того, чтобы о нем рассказать поподробнее. Он был весьма своеобразным человеком. Почти всегда он думал иначе, чем люди, считавшие себя нормальными. Правда, иногда это причиняло ему (и окружающим) некоторые неприятности, но дядьку такие мелочи не смущали. Справедливости ради надо сказать, что чаще всего от своего своеобразия страдал он сам. Судите сами.

Когда ему было всего восемнадцать лет, он окончил строительный техникум и отправился на юг Узбекистана. В то время там вовсю разбойничали басмачи. Они грабили жителей и безжалостно вырезали всех, кто имел хоть малейшее отношение к Советской власти. Дядька же инспектировал строительство школ. Три года он разъезжал по кишлакам на велосипеде, иногда возил с собой большие деньги, чтобы расплачиваться с рабочими (в те годы инспектор частенько бывал и бухгалтером и кассиром), и тем не менее вернулся домой живым.

Правда, у него были прострелены грудь, рука и нога, не хватало доброго десятка зубов и в двадцать лет половина головы была седая, но это (по его выражению) были «никому не интересные детали». В сорок первом году он работал в глубоком тылу на военном заводе. Должность у него была ответственная. Никто не думал, что дядька попадет на фронт, но сам он думал совсем иначе. Когда директор завода отказался отпустить его в армию, дядька целый месяц обивал порог в военкомате и добился своего. На фронте дядька (по его мнению) пробыл не очень долго, всего полтора года, но вернулся с орденами и… пожизненной инвалидностью. Пенсию ему назначили солидную. Все родственники считали, что теперь уж он угомонится. Его старшая сестра — главный бухгалтер городского торга — предложила ему устроиться в ее учреждении вахтером.

— Чего тебе еще? — говорила она ему. — Пенсия и зарплата полностью обеспечат и тебя, и твою семью. Отдежурил сутки — двое свободный. Занимайся чем хочешь, хоть на рыбалку езжай. Живи спокойно, как все люди!

Дядька поблагодарил сестру за заботу и устроился… сопровождающим вагоны с ценным грузом. Пять лет ездил. Всякое бывало в поездках. Два раза пришлось отбиваться от бандитов. Во второй (последний) раз ему нанесли три ножевые раны, но он все же одержал над грабителями победу и раненый доставил одного из них в милицию. Оттуда его увезли прямо в больницу. Когда дядька поправился и вышел из больницы, жена упросила его оставить опасную работу. На этот раз он послушался жену и, казалось, смирился. Он уже стал оформляться вахтером, когда мама попросила его поехать со мной в эту «безобидную» экспедицию. Нужно ли говорить, что дядька согласился без малейшего колебания?

Мне же не очень хотелось путешествовать вместе с дядькой. Правда, он был очень внимателен и заботлив. Умел быстро (и довольно вкусно) приготовить незатейливую еду из самых простых продуктов. Не отлынивал дядька и от самой тяжелой и грязной работы. Однако он считал себя непререкаемым авторитетом почти во всем. Если я что-нибудь делал хоть чуть-чуть иначе, чем говорил он, то начиналась длинная и нудная проповедь о том, что нужно слушать опытных людей, а не экспериментировать, что эти эксперименты никому не нужны. Повторял он так до тех пор, пока все не было сделано по его желанию. Если же все-таки я поступал по-своему и добивался успеха, дядька хмуро говорил: «Дуракам счастьем» — и уходил прочь. Ну а если у меня не получалось, то тут дядюшка входил в раж: ругал меня на трех языках (русском, украинском и узбекском) и под горячую руку мог наградить доброй затрещиной.

Сами понимаете, ехать под надзором такой «няньки» удовольствие было маленькое. Я попробовал сказать, что состав экспедиции давно утвержден. Однако мама этого понять не захотела и настаивала на своем. Пришлось мне вместе с дядькой идти к Косте. Сначала Костя отказал. Он хотел взять и проводника и рабочего на месте работы, из местных жителей. Внутренне я возликовал, но внешне сделал грустное лицо и вздохнул. Наверное, не нужно было вздыхать. Костя поглядел на меня, тоже вздохнул, отвернулся и скучным голосом объявил, что дядька принят в состав экспедиции рабочим.

В первых числах апреля, после долгого пути, наш грузовик остановился ночью на берегу маленькой, но бурной речки у подножия хребта Кугитангтау.

Нас было пятеро. Костя — начальник экспедиции, Курбан-Нияз — проводник, шофер Володя и мы с дядькой. Костя и Курбан-Нияз были старыми «бродягами». Известный проводник Курбан-Нияз каждый год водил экспедиции по югу Узбекистана. Костя тоже каждый год все теплое время года проводил в экспедициях. Шофер же, дядька и я впервые вкусили «прелести» экспедиционной жизни.

Все мы сильно устали и тотчас улеглись спать. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть. Во-первых, ложе мое — каменистый берег горной речки — отнюдь не напоминало привычную мягкую постель. Какие-то камешки сквозь кошму и спальный мешок неприятно кололи спину и бока. Во-вторых, меня одолевали мысли: завтра начнем искать и ловить змей, благополучно ли для нас кончится эта ловля?

Спутники мои давно похрапывали, а я все ворочался, стараясь улечься поудобнее, и думал, что все это, пожалуй, добром не кончится. Так и получилось. Ворочаясь, я толкнул Костю. Он проснулся, осведомился, в чем дело, и вежливо попросил меня лежать спокойно или убираться с кошмы ко всем чертям. Я отодвинулся от него и задел дядьку. Тот тоже проснулся, но выразил свое недовольство менее вежливо и в более энергичных выражениях потребовал, чтобы я угомонился. Обменявшись мнениями о моем поведении и придя к соглашению, что я эгоистичный обормот, мешающий своим коллегам отдыхать (прилагательное предложил Костя, а существительное — дядька), они уснули, а я все лежал без сна. Потом ласковое журчание речки убаюкало меня, и я незаметно уснул.

Проснулся я на рассвете, высунулся было из мешка, но тут же нырнул обратно. На чехле мешка серебрился легкий налет инея. Рядом со мной на кошме в таких же мешках спали Костя, дядька и Курбан-Нияз, только Володя был в кузове машины. Он даже ночью не хотел покидать свой автомобиль. Никто не поднимался, и я тоже решил еще немножко подремать. Да не тут-то было! Откуда ни возьмись, над нами прошуршала птичья стая. Выглянув из мешка, я увидел десяток птиц, усевшихся на небольшое деревце. Птицы внимательно разглядывали машину и нас и переговаривались короткими негромкими звуками. Но так скромно они держались недолго. Настороженный разговор сменила безудержная болтовня. Она не только заглушила журчание речки, но и разбудила всех. Птицы свистели, трещали и даже мяукали.

— Кыш, оглашенные! — не выдержал Володя. — Пошли отсюда! Ишь, растрещались!

— Это они тебя приветствуют, Володя, — сказал Костя, высовываясь из мешка. — Хорош гость! Хозяева исполняют ему утреннюю серенаду, а он их гонит! Эй, друзья! Хватит боками землю трамбовать! Подъем!

Вслед за Костей мы вылезли из мешков и торопливо оделись. Птицы сначала притихли, а потом затрещали снова. Они не боялись нас и спокойно сидели на нижних ветках, хотя мы ходили поблизости.

— Костя, — спросил я, — что это за смелые птицы?

— Это майны — индийские скворцы. Очень полезные и умные птицы, — ответил он. — В садах и на полях майны поедают множество вредных насекомых. Живут они обычно возле домов горцев и доставляют им много радости своими песенками. Горцы их любят и не обижают, поэтому они не боятся людей.

Майны перепархивали с дерева на крышу грузовика, а самые отчаянные забрались даже в кабину.

На востоке над темными вершинами дальних гор занялось зарево. Сначала оно было бледным желто-золотым, потом золото разлилось по небу широким правильным полукругом, середина низа которого загорелась чудесным нежно-розовым цветом. Розовое разливалось все шире, и вдруг в седловинке между вершинами ослепительно брызнул лучами сверкающий кусочек солнца. Как только первые лучи упали на скалы, нависшие над ущельем, откуда-то сверху раздался громкий крик: «Ке-ке-ке-ке! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»! На вершину одной из скал быстро выкатился маленький серый комочек. Он приплясывал на самом гребне скалы, и оттуда неслось задорное: «Ке-ке-лик! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»!

В бинокль я разглядел небольшого петушка в щегольском желтовато-дымчатом наряде с сизой, окаймленной темными полосами грудкой. Петушок приподнялся на ярко-красных ногах, вытянул шею, широко раскрыл клюв и снова раздалось:

«Ке-ке-ке-ке! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»!

Со всех сторон послышались резкие и частые взмахи крыльев, несколько таких же петушков вылетели на скалы. «Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»! — загремели скалы. Это «пели» горные куропатки — кеклики. Их было так много и кричали они так громко, что разговаривать было невозможно. Сначала мы перекрикивались, а потом стали объясняться знаками. Наконец дядьке это надоело, он достал из машины ружье, зарядил его и выпалил в воздух. Мгновенно наступила тишина. Кеклики, перепархивая с камня на камень, бежали по скалам вверх, к гребню.

— Вот теперь можно спокойно разговаривать, — удовлетворенно сказал дядька, выбрасывая стреляную гильзу.

В это время с дальней скалы послышалось: «Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»! Как по команде, дружно откликнулись все замолкшие кеклики. Дядька поднял ружье и снова выстрелил. И на этот раз тишина продержалась всего минуту, а затем птицы закричали еще громче.

— Брось, дядька! — закричал Курбан-Нияз (глядя на меня, он тоже звал дядьку — дядькой). — Сейчас они уйдут кормиться и будет тихо.

Кеклики умолкли через четверть часа. Однако весь день то тут, то там франтоватые петушки заводили свое «Ке-ке-лик! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»! Мы скоро привыкли к этим крикам и не обращали на них внимания. Хор кекликов будил нас по утрам и прощался с нами на закате солнца. Когда в поисках змей мы лазили по склонам между скал, нас часто пугали их стремительные шумные взлеты. К этому привыкнуть мы не могли. Кекликов было великое множество, и они почти не боялись людей. Настрелять их несколько десятков штук в день не представляло большого труда, но у кекликов были малыши, и мы их не обижали.

В первый же день я увидел чудо. За поворотом, на дне ущелья, вдоль зеленой полоски ручейка стояли волшебные деревья. Листья у них были серебряными, а от вершины книзу каждая ветка была расшита золотыми нитями мелких набухших бутонов. Я замер в восхищении.

— Чего встал? — толкнул меня подошедший сзади Курбан-Нияз.

— Разве ты не видишь? Мы в сказку пришли! Таких деревьев в жизни не бывает!

— Э-э! — недовольно протянул проводник. — Джиду увидел и совсем рехнулся! В сказке есть не надо, а у меня в брюхе давно урчит. Под этими деревьями мы обедать будем. Не стой, как столб, а иди кизяк собирать. Чай кипятить нужно…

Я вздохнул и пошел собирать сухой навоз для костра.

Вечером этого же дня мы возвращались к машине. День был неудачным. Змеи нам не попадались. Усталые и злые, молча плелись мы по саю вслед за Курбан-Ниязом.

Вдруг из-за скалы с шумом и криком вылетела стайка майн. Птицы стремительно неслись нам навстречу, прижимаясь к земле. За стайкой, со свистом рассекая воздух, гнался ястреб. Он преследовал одну из птиц. Майна отчаянно пищала и металась между камнями, но хищник не отставал. Казалось, скворцу не спастись. В последнюю минуту, когда когтистые лапы вот-вот сгребли бы несчастную птицу, она отчаянным рывком выскользнула из-под ястреба и комочком упала к ногам проводника. Взлетевший ястреб едва не задел когтями чалму Курбан-Нияза. Проводник нагнулся и взял в руки насмерть перепуганного скворца.

Ястреб не торопился улетать. Он кружил в десятке метров от нас.

— А, негодный! — крикнул проводник. — Ты еще чего-то ждешь! Лешка, дай ему!

Я сорвал с плеча ружье. Ястреб на мушке…

— Стой! — закричал Костя. — Не стреляй!

Поздно. Ястреб словно наткнулся на невидимую преграду и рухнул на камни.

— Зачем погубил ястреба? — набросился на меня Костя. — Ведь он полезен, потому что ловит только слабых или больных птиц и этим поддерживает жизненность популяции!

Но скворец, которого пытался поймать ястреб, не казался мне больным или слабым. Спасаясь, он удирал от врага что было сил, а сейчас смирно сидел на руке Курбан-Нияза. Улетать он не думал и вертел головой, поблескивая бусинками глаз. Я сказал об этом Косте. Костя с сожалением покачал головой, а потом молча плюнул и отвернулся.

— Лети! — сказал Курбан-Нияз и столкнул скворца с ладони. Птица вспорхнула, села на большой камень и залилась звонкой трелью, словно благодарила нас за спасение.

— Ладно, ладно! — замахал на него проводник. — Смотри, другому ястребу не попадись!

Как из-под земли вынырнула стайка майн. Скворцы высыпали на камни и хором затрещали на все лады.

— Ну, у них теперь разговоров до завтра хватит! — засмеялся Курбан-Нияз. — Пусть разговаривают. Пошли к машине!

Наша задача — изучение образа жизни и отлов ядовитых змей на юге Узбекистана. Змей мы должны были привезти в змеепитомник Ташкентского института, снарядившего экспедицию.

Змей должны ловить Костя, дядька и я. Ни шофер, ни Курбан-Нияз к змеям никакого отношения не имели. Косте такая работа была не в диковину. Он уже давно занимался этими «милыми» созданиями и с первого взгляда отличал ядовитую змею от неядовитой. Заметив змею, Костя, не раздумывая, бросался к ней, быстро, но бережно прижимал ее крючком или сапогом к земле и тут же уверенно хватал рукой за голову. Движения его были стремительными и четкими. Для меня же и для дядьки все змеи были одинаковыми. От каждой встреченной змеи мы ожидали смертельного укуса и поэтому остерегались всякой твари, даже издали похожей на змею.

Но волей-неволей и нам приходилось гоняться за змеями. Однако если Костя делал рывок в тот же момент, как только замечал змею, то и я, и дядька бросались к змее после некоторого промедления. Продолжительность этого промедления находилась в прямой зависимости от размеров встреченной змеи.

Каждый день до темноты лазили мы по склонам гор и ущельям в поисках кобр и гюрз, но вместо них нам попадались безобидные безногие ящерицы-желтопузики. Костя без церемоний хватал желтопузиков руками, а мы с дядькой первое время и этих животных, лишь отдаленно напоминающих змей, брали с такими предосторожностями, с какими сейчас не ловим даже грозных гюрз.

Нашим оружием были длинные крючки из толстой проволоки и пинцеты. Крючком змею останавливают или отбрасывают от убежища, пинцетом берут за голову. Для переноски змей в лагерь Костя выдал нам небольшие полотняные мешочки, а для длительных перевозок змей в кузове грузовика лежали ящики-клетки.

Погода не баловала нас. Обычно при восходе солнца небо было ясным, но через некоторое время появлялись облачка. Они плыли высоко-высоко белыми барашками. К полудню барашки сливались в тучки. Тучки на глазах превращались в толстые серые тучи. Они опускались вниз и тяжело ползли, цепляясь за голые вершины Кугитангтау. Солнце то скрывалось за тучами, то выныривало из-за них и палило беспощадно. Проходило совсем немного времени, как тучи покрывали небо сплошной грязно-серой пеленой и начинался противный холодный дождь.

Каждый день мы возвращались в лагерь мокрые, грязные и расстроенные. В наших мешочках смирно лежали только желтопузики. Костя измерял их, взвешивал и метил. На другой день мы выпускали желтопузиков на волю.

Скоро и мы с дядькой хорошо усвоили, что желтопузиков можно не опасаться, и хватали их руками, как и Костя. Но однажды, когда Костя ушел далеко в сторону, я наткнулся на небольшую змейку, смирно лежавшую возле камня. Раньше я таких не встречал. На желтопузика она не походила. Осторожно прижав змейку крючком, я стал звать Костю, чтобы показать ему необычную находку. На крик вместо Кости прибежал дядька. Увидев, что у меня под крючком бьется что-то незнакомое, он тотчас же кинулся помогать и едва не раздавил несчастное животное. Я оттолкнул дядьку и хотел посадить змейку в мешочек, но от волнения руки мои так тряслись, что я долго не мог поймать пинцетом ее голову. Дядька отшвырнул меня в сторону, пинцетом захватил змею и сунул ее в свой мешок. После этого «подвига» он повернулся с явным намерением дать мне затрещину (на руку дядюшка мой был весьма скор) и заорал, что я неосторожный идиот и что он вовсе не желает, во-первых, закапывать меня на местном кладбище и, во-вторых, отчитываться в этом перед моей мамой. Я, правда, до сих пор не знаю, чего он больше боялся: хоронить меня или извещать об этом маму. Дядьке я не ответил, ибо мой ответ мог стать причиной серьезной ссоры. И без этого дядькин голос разносился не меньше, чем на километр.

На крик прибежал Костя.

— Что случилось? — еще издали закричал он.

— Да вот, — на все ущелье ответил ему дядька, — племянничек мой решил увеличить своей персоной количество могил на местном кладбище! Нашел что-то похожее на кобренка и сует пальцы чуть ли не в рот змее!

Костя осторожно развязал поданный дядькой мешочек, заглянул внутрь и в изнеможении повалился на землю. Мы сразу и не сообразили, что он хохочет. Мешочек отлетел в сторону. Незнакомая змейка выскользнула на землю. Костя схватил ее рукой и сунул обратно. Мы остолбенели, а Костя продолжал хохотать, катаясь по земле. Успокоившись, он разъяснил нам, что это был молодой желтопузик. Оказывается, желтопузики в младенческом возрасте окрашены совершенно иначе, чем взрослые. Молодые ядовитые змеи также не похожи на взрослых ядовитых змей. Встречая их, мы тоже ошибались, но об этих случаях я расскажу дальше. К счастью, эти ошибки не привели к беде.

На следующий день мы с Костей карабкались по довольно крутому склону узкого ущелья, густо заросшего колючим кустарником. Дядька где-то отстал. Между кустами изредка торчали похожие на истертые клыки старые, выветрившиеся камни. Змей мы искали на кустах и возле камней.

Над одним каменным «клыком» с писком летали две маленькие птички стенолазы. Они непрерывно пищали, перепархивая над вершиной «клыка». Я не обратил на них внимания, а Костя, присмотревшись к птахам, позвал меня.

— Чего тебе? — спросил я.

— Птицы волнуются, возможно, видят змею, — сказал Костя и направился к скале.

Я не очень поверил ему, но пошел туда же. Вдруг Костя прыгнул к скале и сунул куда-то крючок. Когда я подбежал, то увидел, что его крючок торчит из щели, а под крючком бьется небольшая головка змеи.

— Видишь змею? — спросил Костя.

— Вижу!

— Можешь захватить ее пинцетом?

— Постараюсь.

— Только зажимай надежно. Если вырвется, то удерет! Я достал пинцет и захватил им голову змеи. Мне показалось, что держу я змею достаточно крепко, но, как только Костя убрал крючок, змея рванулась, выскользнула из пинцета и исчезла в глубине щели.

— Эх ты! Змеелов! — презрительно сказал Костя. — Надейся на такого! Одну порядочную змею нашли, и ту упустил!

В таком же духе он несколько минут выражал свое мнение о моих способностях, а я готов был провалиться сквозь землю. Стараясь исправить ошибку, я обошел каменный «клык» вокруг. Может быть, на мое счастье змея вылезла с другой стороны? Нет, не вылезла… Костя сел на землю и замолчал. Молчание его действовало на меня еще хуже ругани. Чтобы хоть как-нибудь загладить свой промах, я тщательно осматривал клык сверху донизу. Основание его было монолитным. Единственная щель, куда ускользнула змея, отрезала вершину камня.

— Костя, по-моему, змея не может уйти далеко. Щели внизу нет. Давай попробуем сбросить вершину!

— Чем будем сбрасывать, твоим лбом? — раздраженно ответил Костя. — Молчал бы лучше!

Я замолчал, но поднял увесистый камень и принялся бить им по вершине клыка, стараясь свернуть ее в сторону. После нескольких ударов она сдвинулась. Еще удар, и длинная серая змея выскользнула из щели, не задерживаясь спрыгнула с камня на склон и уже завернула за ближайший куст, когда Костя, кинувшись следом, прижал ее хвост сапогом. Изогнувшись, змея вцепилась в сапог. Костя спокойно нагнулся и взял ее рукой.

— Что ты делаешь? — в ужасе завопил я. Костя бережно вытащил змею из-под сапога и, улыбаясь, ответил: — Не нужно таких бурных эмоций, дружок. Это краснополосый полоз. Он не ядовит.

Сейчас я тоже знаю всех ядовитых и многих неядовитых змей, которые встречаются в пределах СССР, и издали отличаю ядовитую змею от неядовитой, даже не беря ее в руки, но тогда Костя показался мне настоящим волшебником.

Вершина ущелья упиралась в обрывистый склон Кугитангтау. Нам пришлось вылезать на поперечный хребет. Склон хребта был такой крутой, что мы карабкались вверх, цепляясь за колючие ветки боярки и дикого миндаля. Вдруг Костя, поднимавшийся правее меня, вскрикнул и исчез за камнями. Я думал, что он сорвался, и поспешил к нему на помощь. Выбравшись из-за камней, я увидел, что Костя лежит вниз головой. Одна рука его зацепилась за камень, а другая попала в глубокую щель.

«Наверное, ушибся так, что потерял сознанием», — мелькнуло у меня в голове. Костя мог сорваться и сильно разбиться. Не раздумывая, я кинулся к нему, но тут Костя зашевелился, медленно перевалился на бок и осторожно вытянул из щели какую-то змею.

— Ты что, с ума сошел? — закричал я. — Брось змею и держись за камни! Ты ведь разобьешься!

Костя меня не послушался. Он боком сполз пониже, сел и перехватил змею второй рукой.

— За такую находку можно и разбиться, — буркнул он, рассматривая свою добычу. — Это полоз Карелина. Здесь его еще никто не находил. Мне чертовски повезло!

На мой взгляд, ему чертовски повезло в том, что он не свернул себе шею. Я тотчас же довел эту мысль до сведения Кости. А он с сожалением посмотрел на меня и только вздохнул:

— Как был ты зоотехником, так им и останешься. Зоолог из тебя не получится. Ты только посмотри, какой красавец у меня в руках!

У него в руках извивалась тонкая розоватая змея с черными поперечными полосами на спине. Ничего себе красавец!

Лицо и руки Кости были ободраны. Одна штанина была разорвана от колена до пояса. На ноге вздулась длинная царапина. Однако Костя улыбался во весь рот и, казалось, не чувствовал боли.

Спустя немного времени, когда мы вылезли на гребень хребта, перед нами открылась такая панорама, что дух захватило.

Цепи гор полукружиями уходили вдаль, к застывшим на горизонте седым вершинам Гиндукуша. Солнце заливало округу слепящим потоком жарких лучей, и над горами стояло дрожащее марево. Зеленые холмы удивительно походили на гигантский ковер. Яркие красные, желтые, белые и голубые пятна и полосы во многих местах пересекали зеленые склоны.

— Что это, Костя? — спросил я, показывая на цветные узоры.

— Цветы, — ответил он, — красные — тюльпаны, желтые — одуванчики, белые — эремурусы, а голубые — колокольчики.

— Не может быть!

— Может. Их здесь косят на сено… В лагере Костя достал полоза из мешка, полюбовался им еще раз и тщательно измерил.

— Если кто-нибудь найдет такую змею, очень прошу, не упустите, — сказал он нам. — Принесите ее мне живую или мертвую. Лучше, конечно, живую. Не бойтесь ее хватать. Она не ядовита.

Мы с дядькой повертели полоза в руках и пообещали в случае удачи не упустить редкую змею.

Случай выполнить просьбу Кости представился мне очень скоро. Так как ядовитые змеи нам не попадались, я уже потерял всякую надежду встретить гюрзу или кобру и хотел найти хотя бы полоза Карелина. Это желание едва не привело к беде. Шли мы как-то по ущелью, направляясь в лагерь. Как и прежде, день был неудачным, и я плелся по дну ущелья, повесив нос. Костя карабкался по довольно крутому склону, осматривая камни. Вдруг из-под камня выскользнула небольшая змейка. Удирая от Кости, она скатилась мне под ноги. Змейка очень походила на полоза Карелина. Тот же розоватый цвет шкурки и темные поперечные полосы на туловище. Я уже нагнулся и протянул руку, чтобы схватить ее, но, как всегда, сделал это с каким-то промедлением. В это время Костя так дико заорал, что я забыл о змее и повернулся к нему.

— Не тронь змею! — уже спокойно крикнул Костя.

— Почему? — удивился я. — Это же полоз Карелина!

— Этот полоз отправит тебя на тог свет!

Я глянул на змейку и замер. Она приподняла над землей переднюю часть тела и раздула крошечный капюшон. Кобренок! Пока я соображал, как мне поступить, Костя оказался рядом со мной. Не мешкая, он прижал кобренка крючком, захватил его головку пинцетом и взял в руки.

— Смотри, какая разница в окраске кобренка и полоза. У кобренка поперечные полосы шире и охватывают переднюю часть туловища кольцом, заходя на брюшные щитки, а у полоза они узкие и не доходят до брюшных щитков. Понял?

— По-понял… — заикаясь, ответил я.

— Где дядька?

— Он отстал, но где-то здесь.

— Предупредить его надо, иначе может случиться беда. Я пойду по правому склону, ты иди по левому!

Забыв об усталости, я побежал что было сил, и не напрасно. За первой же скалой я наткнулся на дядьку. Он сидел возле камня и тянул за хвост забравшегося в щель кобренка.

— Дядька, перехвати змею пинцетом, — потребовал я.

— Это еще зачем? — возмутился дядька. — Полоза и пинцетом!

— Это не полоз, а кобренок!

Словно ожегшись, дядька выпустил змею. Хвост кобренка тут же исчез в щели. Щель была неглубокая, кобренку удрать было некуда, и мы выгнали его наружу довольно быстро. Очутившись на земле, и этот кобренок поднялся как взрослая кобра.

Когда Костя увидел нас обоих невредимыми, он вздохнул с таким облегчением, что ему позавидовал бы даже кашалот, вынырнувший с километровой глубины…

Каждый день мы видели больших серых ящериц. Я думал, что это молодые вараны, но Костя сказал, что это туркестанские агамы. Агамы выскакивали у нас из-под ног и, задрав хвосты, стремглав взбегали на отвесные скалы. Сверху они внимательно следили за нами. Если мы проходили мимо, агамы, пропустив нас, спускались вниз. Если же мы направлялись к ним, они забирались еще выше. В самые жаркие дни, когда солнце жгло нестерпимо и все живое уходило в тень, агамы оставались на солнцепеке. Часто мы видели, как, расположившись на самом гребне скалы, агама, задрав голову, смотрит на солнце. В таком положении она могла оставаться часами.

Нас с дядькой агамы не интересовали, и мы не обращали на них внимания. Но однажды утром Костя сказал:

— Вы агам встречаете?

— Встречаем, а что?

— Нужно отловить сотню этих ящериц. Специально ими не занимайтесь, но при случае ловите.

Просьба Кости была для нас распоряжением, мы с дядькой решили ее выполнить и погнались за первой же встреченной агамой. Но поймать стремительную ящерицу мы не смогли. Агама отбежала на безопасное расстояние и, забравшись на камень, поджидала нас, словно дразнила. Стоило только немного приблизиться, как она опять убегала дальше. Погоня продолжалась несколько минут. Потом агаме, очевидно, надоело. Она взбежала по стенке отвесной скалы и скрылась в щели. Пошли мы дальше не солоно хлебавши. Встретили вторую агаму, опять погнались, но результат был тот же. Пятая, десятая, двадцатая агама — и все удирали от нас. Мы пришли в лагерь без агам, а Костя принес их десятка четыре.

— Послушай, Костя, ты что, заговариваешь их, что ли? Почему от нас удрали все агамы, а ты поймал?

— Я виноват перед вами, друзья, — смущенно ответил Костя. — Опять совсем забыл, что вы новички, и не сказал, как ловят агам. Есть маленькая хитрость. Без нее агаму не поймаешь. Завтра покажу.

Утром мы пошли учиться ловить агам. Костя велел каждому вырезать длинный прут наподобие удилища. К тонкому концу удилища Костя привязал короткую петлю из лески. Когда агама помчалась к ближайшей скале. Костя за ней не погнался. Он замер на месте и велел нам тоже стоять неподвижно. Тем временем агама забралась на скалу и оттуда смотрела на нас. Костя не пошел прямо к агаме. Он стал медленно обходить скалу, будто шел мимо. Агама сидела на месте и вертела головой. Поравнявшись с ней, Костя остановился, протянул к агаме удилище и осторожно, не делая резких движений, стал надевать на нее петлю. Агама не испугалась. Она оставалась неподвижной, и только когда леска коснулась ее головы, завертела ею, помогая петле пройти за голову. Костя резко дернул удилище, как будто подсекал рыбу. Петля захлестнулась, и агама забилась, завертелась на леске. Костя подтянул ящерицу к себе, осторожно вынул из петли и сунул в мешок.

— Видали, как ловят агам? Вот так и действуйте. Только когда будете освобождать агаму из петли, соблюдайте ту же осторожность, как со змеей. Челюсти у агамы крепкие, и кусается она очень больно.

В этот же день мы легко поймали с полсотни агам.

Неудача продолжала преследовать нас. Кроме двух кобрят, ядовитых змей мы не встречали. Курбан Нияз предложил Косте съездить в дальнее ущелье. Костя подумал и согласился, но мне и дядьке велел остаться и продолжать поиски в районе лагеря.

— Мы вернемся поздно, — сказал он. — Вы особенно не задерживайтесь. В лагерь возвращайтесь засветло и сварите чего-нибудь горячего.

— Если пойдете по Батыр-саю, — обратился к нам Курбан-Нияз, — возвращайтесь обратно тропой. С тропы не сходите, иначе заблудитесь.

Эти слова проводника я пропустил мимо ушей. Прыгая по булыжникам, грузовик пересек дно ущелья, завывая, вполз по склону на ровную дорожку и, фыркнув, исчез за поворотом. Мы с дядькой сложили вещи в палатку и тоже ушли. В горах воров нет. Сторож не нужен.

Старательно обшарили мы склоны и отроги Батыр-сая, но ядовитых змей не нашли. К верховью ущелья мы подошли, когда солнце перевалило далеко за полдень. Из-под скалы бил родничок. Рядом-раскидистый старый тал[3]. Змей и здесь не было. Мы немного отдохнули, набрали воды и пошли обратно.

— Как ты думаешь, дядька, сколько нам топать до лагеря?

— Километров двадцать, да еще и с гаком. Часов за пять дойдем. Сейчас три. В восемь вечера нужно быть на месте. Давай-ка прибавим шагу.

Говорят, что обратный путь всегда кажется короче. Я с этим не согласен. Далеко не всегда. Особенно на охоте за змеями, когда утром выходишь со свежими силами и внимательно обыскиваешь все укромные уголки. Время тогда идет незаметно. Ну, а когда вечером возвращаешься, да еще без добычи, обратный путь кажется бесконечным.

Вот так шли мы и в этот раз. Настроение у нас было, мягко говоря, неважное. Шли молча. Дядька впереди, я за ним. Батыр-сай[4] был очень извилист, а тропинка шла по самому дну. Хочешь не хочешь, а повторяй все извилины. Иногда после поворота приходилось идти почти в обратную сторону. Дядька, а за ним и я, шагая по тропе, старательно повторяли все извилины. Довольно скоро это мне надоело.

— Дядька, давай покурим!

Дядька согласился. Мы присели на камни и закурили.

— Если идти напрямую, можно сократить путь почти вдвое, — как бы между прочим заметил я.

— Кто прямо ходит, тот дома не ночует, — ответил дядька. — Да тут заблудиться негде! — горячился я. — Выйди на гору, осмотрись и топай прямо в лагерь.

— Заблудиться можно и в трех соснах, — невозмутимо попыхивая папиросой, сказал дядька. — Ты помнишь, что говорил Курбан-Нияз?

— Курбан-Нияз считает нас недоумками, — продолжал я спорить. — Пойдем напрямую!

— Нет, милый племянничек, с тропы сходить нельзя. Курбан-Нияз не зря предупреждал. Он знает, что такие умники, как ты, обязательно пойдут прямо, а придут криво. До тебя здесь ходили сотни людей. Это они протоптали тропинку. Что же, выходит, они были глупее тебя?

— Ну, знаешь, это уж слишком! Для того чтобы доказать тебе, что Курбан-Нияз не всегда бывает прав, я пойду прямиком и приду в лагерь раньше тебя!

— Не лезь в бутылку! — насмешливо сказал дядька. — Ты пойдешь по тропе вместе со мной.

— Нет, не пойду.

Так мы спорили минут десять. Потом дядька сказал мне, что я могу отправляться ко всем чертям, но сам он с тропы не сойдет. Это мне и было нужно.

Дядька зашагал вниз по тропе, а я свернул налево и, стараясь не терять высоту, наискось полез по склону ущелья. Сначала все шло хорошо. Дно ущелья спускалось довольно круто, а я вышел на полукруглый выступ хребта и вдали разглядел едва заметные шапки деревьев, возле которых был наш лагерь.

Чтобы очутиться на склоне прямо против деревьев, мне было нужно пересечь всего три перевала. Тропа же, по которой шел дядька, виляла то вправо, то влево и уходила от прямой линии градусов на девяносто. Я сначала даже засмеялся, представив себе, как выйду из лагеря навстречу дядьке, а потом пожалел его ноги.

Резво двинулся я на первый перевал, но когда вышел на его гребень, то почувствовал, что день ходьбы в горах дает себя знать. Прежде чем спускаться в ущелье, отделявшее меня от второго перевала, пришлось минут пятнадцать отдыхать. Когда перешел ущелье и стал подниматься на второй перевал, ноги мои ощутимо заныли. Прежде чем я достиг второго гребня, мне пришлось делать две продолжительные передышки.

— Ничего, — утешал себя я. — Еще один перевал — и лагерь передо мной!

Но со второго хребта стало видно, что от третьего, дальнего, перевала меня отделяет не только долина. Между мной и третьим, как я считал, последним, перевалом лежали еще два длинных хребта. Они были ниже, и с первого хребта их не было видно. Чтобы их обойти, нужно было свернуть направо и выйти на ту трону, по которой ушел дядька. Опытный путник с трезвым рассудком обязательно свернул бы на тропу, а я решил иначе.

— Вперед, и только вперед! Я должен прийти в лагерь раньше дядьки!

Между тем солнце уже висело на западе. Я торопливо спустился в ущелье, пересек его и хотел штурмовать противоположный склон. Не тут-то было! Склон на вид был не особенно крутым, но я не добрался и до половины, как вынужден был сесть. Сердце колотилось так, что, казалось, еще немного — и оно выскочит из груди, а ноги подгибались против моей воли. До выхода на гребень хребта я отдыхал несколько раз. Солнце еще освещало гребень, но нижним краем своим уже касалось горизонта. Тут бы свернуть направо, выйти бы на тропу! Нет. Бес упрямства крепко сидел во мне, и я опять пошел напролом.

С гребня следующего хребта солнца я не увидел. Оно закатилось, а из ущелий потянула сизая дымка. Склон, по которому мне предстояло спускаться, обрывался каменной стеной высотой метров пятьдесят. Нужно было обходить обрыв. Мне показалось, что слева обход будет короче. Я свернул налево и уходил от тропы все дальше и дальше.

Вечера в горах коротки. Сумерек здесь почти не бывает. Едва закатится солнце, как быстро наваливается кромешная тьма.

Я уже понял, что заблудился и в лагерь в лучшем случае приду поздно ночью. Темнело очень быстро. Еще минуту тому назад были видны скалы у подножия обрыва, а сейчас уже с трудом различались камни под ногами. Идти стало трудно. Я то спотыкался о камни, то с трудом удерживался на ногах, попадая на косогор. Фонарик бы мне! Но фонарик остался в лагере. Следовало бы остановиться, а я продолжал карабкаться по склону в надежде выйти на какую-нибудь тропинку. Так двигался я с полчаса. Наконец попал на осыпь, не удержался на ногах, шлепнулся на зад и заскользил вниз. Куда меня несло, я не видел, а катился все с нарастающей скоростью. Чтобы не кувыркнуться через голову, пришлось перевалиться на живот и стараться съезжать ногами вперед. Острые грани каменных плиток сначала порвали мне штаны и рукава, а потом и кожу ног и рук. Пытаясь остановиться, цеплялся за плитки руками, но они катились вниз вместе со мной. Вдруг ноги мои уперлись в какой-то камень, и я остановился, ткнулся лицом вниз и ощутимо стукнулся о камни. Из носа потекла кровь, а на лбу вздулась шишка. Видеть этого я не мог, но чувствовал отчетливо. Как бы там ни было, но я задержался, а сопровождавшие меня каменные плитки гремели где-то внизу.

Прежде всего нужно было унять кровь из носа. Перевернулся на спину и закинул голову. Лежать пришлось долго, и у меня было время подумать. Ветерок охладил мою горячую голову, и я принял первое правильное решение за весь прошедший день: сидеть на этом месте до тех пор, пока не рассветет.

Когда кровь унялась, стал устраиваться поудобнее. Представляете себе, с какими удобствами можно устроиться на каменной осыпи! Прежде всего мне очень мешали острые края плиток. Они больно впивались в бока и спину. Я попробовал вытаскивать их из-под себя, но на это же место сползали новые, края которых были еще острее. Тогда я стал брать плитки со стороны и закладывать ими самые острые выступы под собой. Понемногу выложил себе довольно гладкое ложе. Первое время лежать на нем мне было даже удобно. Саднили царапины на руках и ногах. Ныли разбитый нос и лоб. От сознания того, что я не явился в лагерь и теперь все беспокоятся, на душе скребли кошки. Достал из рюкзака сухари и флягу. Без аппетита поел и хлебнул воды. Фляга опустела наполовину. Надо беречь воду, ночь будет длинная.

Пока я катился по осыпи и гремел камнями, шум распугал все живое вокруг меня. Когда же я затих, послышались шорохи и голоса обитателей гор.

Где-то далеко внизу выл выводок шакалов: голодные щенки звали мать. Потом сверху донеслось обиженное тявканье лисы и тут же, свистя крыльями, совсем рядом пролетел кеклик. Видно, лиса не успела его схватить и с досады затявкала. Немного погодя шакалята затихли: наверно, кто-нибудь из родителей принес добычу. Вдруг совсем рядом загремел иголками дикобраз. Это он кого то испугался. Может быть, меня почуял?

Говорят, дурная голова ногам покоя не дает. У меня же покоя не было не только ногам, но и самой голове. Под ней лежал рюкзак, в котором были сухари, банка консервов и фляга. Как бы там ни было, усталость взяла свое: и я сначала задремал, а потом уснул. Спал крепко, но недолго. Разбудили меня камни, сыпавшиеся сверху. Спросонья ничего не мог понять, но тут же вспомнил, что лежу на каменной осыпи и что вскакивать мне нельзя, прикрыл голову руками и громко выругался. В ответ — новый поток камней. Тут я завопил что было мочи. Наверху кто-то приглушенно рявкнул, потом затопал по камням, и все стихло. Кто там был, я так и не узнал, но до утра больше не спал. Когда рассвело, увидел, что лежал всю ночь на самом краю обрыва. Глянул вниз — высота всего метра три, а под обрывом отличная торная тропа.

В лагерь пришел часа через полтора. Дядька стал было ругаться, но, увидев мою расцарапанную и распухшую физиономию, замолчал и полез за аптечкой.

Больше напрямую я не ходил. По тропе, даже самой извилистой, путь всегда оказывается короче. Недаром по ней до меня прошли уже сотни людей.

Наш лагерь стоял у подножия громадного пика. Его острый темно-серый конус возвышался над окружающими холмами. Курбан-Нияз в первый же день показал нам пик и сказал:

«Это Каптар-хана. Ее видно отовсюду. Если заблудишься, ищи Каптар-хану. Увидел — иди к ней. На Каптар-хану придешь, в лагерь придешь».

Каптар-хана служила нам отличным ориентиром все время, пока мы работали в окрестных ущельях. Первое, что мы видели, поднимаясь по утрам, — склоны Каптар-ханы. Последнее, что отмечал глаз, когда мы укладывались спать, — черный силуэт Каптар-ханы на звездном небе. Нам уже настолько примелькались ее зеленые склоны и темная скалистая вершина, что мы не обращали на них внимания и не замечали изменений. Я говорю мы, не имея в виду Костю. Костя замечал все. Однажды утром он показал нам небольшое бурое пятно, которое появилось на зелени склона. Однако тогда мы спешили на охоту и не придали этому значения. Когда же к обеду мы вернулись в лагерь, пятно увеличилось вдвое.

— Что там такое? — заинтересовался Костя. — Неужели кто-то выкосил этот участок?

— Э-э! — недовольно протянул Курбан-Нияз. — Кто будет косить богару[5]? Косить стали бы где-нибудь возле воды, где трава высокая. На богаре трава низкая.

— Куда же исчезла трава? Там же видно глинистую почву.

— Не знаю. Надо сходить посмотреть.

Пообедав, мы пошли к пятну, которое за это время стало еще больше. Даже издали нам стало видно, что край пятна шевелится. Когда же мы подошли поближе, то увидели множество бескрылых, толстых кузнечиков. Перегоняя один другого, кузнечики ползли по земле в одном направлении и по пути пожирали всю зелень. Вот один кузнечик подполз к травинке, схватил ее передними лапами и вгрызся в основание. Несколько движений мощных челюстей — и травинка склонилась к земле. Кузнечик перехватил травинку, быстро, словно втискивая травинку в себя, сожрал и пополз к следующей. Так же поступали и тысячи его собратьев. Позади кузнечиков оставалась голая земля.

— Чигиртка[6]! — воскликнул проводник.

— Саранча, — догадался я.

— Да, это кулига нелетных молодых личинок саранчи, — сказал Костя. — Хорошо еще, что их не так много.

Пятно саранчи занимало в поперечнике метров двести, и на каждом метре были сотни саранчуков. От беспрестанного движения множества челюстей раздавался негромкий стрекот, словно где-то за стеной шили на машинке.

— Разве это немного? — удивился дядька. — Да тут десятки тысяч этих тварей!

— Бывают кулиги в несколько миллионов особей. Такая стая способна уничтожить все зеленое на десятки километров своего пути. Эта кулига тоже наделает беды, если только доберется до посевов или садов. Нужно сообщить в районный центр. Вы идите дальше одни. Я съезжу в район.

Костя вернулся в лагерь, и вскоре наш грузовик, оставляя за собой шлейф красноватой пыли, побежал по дороге.

Саранча продолжала продвигаться все дальше в одном направлении. Вдруг из-за скалы появилась майна. Птица села на землю в самой гуще саранчи и принялась бить клювом во все стороны. Каждый удар убивал саранчука. Очень скоро майна радостно чирикнула и набрала полный клюв битых саранчуков.

Длинные задние ноги насекомых торчали по обе стороны ее головы, точно у птицы вдруг выросли усы. Скворец вспорхнул и скрылся за скалами.

Следом за первой майной к кулиге прилетели другие скворцы. Они тоже набрали по полному клюву саранчи и улетели.

— Теперь саранче конец, — довольно улыбаясь, сказал проводник. — Скоро здесь будет такая птичья тамаша[7], что ни один саранчук не уйдет. Всех съедят.

— Им по радио сообщат, что в этом месте появилась саранча и срочно нужно ее уничтожить! — насмешливо сказал дядька.

— Не по радио, а одна птица скажет другой, та — третьей, и так пойдет во все стороны, как у людей узун-кулак[8].

— Значит, по-твоему, птицы могут разговаривать?

— Конечно могут. Я сам не раз видел, как майна предупреждала своих соседей о появлении ястреба или кошки.

— Ну допустим, что сигнал тревоги они подавать друг другу могут, но что касается сообщений о еде, то это ты, Курбан-Нияз, хватил через край.

— Не веришь? Давай спорить!

— А на что будем спорить?

— Если я буду прав, отдашь мне свой нож. Дядькин охотничий нож давно привлекал внимание проводника.

— А если прав буду я?

— Возьми у меня что хочешь!

Дядька и Курбан-Нияз ударили по рукам. Часа через два мы возвращались в лагерь и издали увидели, что над кулигой вьется птичья стая. Здесь были не только майны. Гораздо больше было розовых скворцов. Одни птицы прилетали и садились в самую гущу саранчи, другие взлетали и с полными клювами летели прочь. Птицы кружили над кулигой саранчи.

В ее разгроме принимали участие и кеклики. Подойдя поближе, мы спугнули несколько выводков. Курочки с квохтаньем побежали к скалам, а за ними, как шарики, катились птенцы-пуховички.

— Ну как, друг? — торжествующе показал на птиц Курбан-Нияз. — Их, наверно, по радио известили?

Дядька молчал, снял с пояса нож и протянул его проводнику. Проводник принял нож обеими руками, вынул его из ножен, попробовал лезвие рукой, одобрительно поцокал языком и… вернул дядьке.

— Возьми обратно. Мой узбекский пчак[9] не хуже. Только в другой раз, если чего не знаешь, не спорь…

Костя приехал ночью.

— Утром придет опылитель, — сказал он.

Едва только солнце взошло над дальней грядой гор, как к лагерю подъехала машина с пузатой цистерной вместо кузова.

— Где саранча? — выскочив из ее кабины, спросила резвая девица неопределенного возраста.

— Может быть, раньше позавтракаем? — предложил дядька.

— Поедим после. Опыление лучше всего проводить, пока не высохла роса.

— Ну тогда сейчас покажем, — сказал Костя. — Володя, заводи свой драндулет!

За прошедший день кулига продвинулась километра на три, а сейчас замерла на месте. Саранчуки едва шевелились, но все же грызли траву. Численность их значительно сократилась. Птичье пиршество нанесло саранче ощутимый урон. Наша машина, а за ней и опылитель объехали кулигу и встали поперек ее движения. Солнышко пригревало, и саранчуки начинали двигаться активнее. Они обтекали машины и двигались в том же направлении, что и вчера.

— Чем будете опылять? — поинтересовался Костя.

— Арсенитом кальция.

— Мышьяковистым кальцием? Так ведь это сильный яд, который убьет всех птиц! Неужели нельзя применить менее ядовитое вещество?

— Ничего не поделаешь. Лес рубят — щепки летят!

— Да вы в своем уме? — не сдержался Костя. — Вы посмотрите, сколько скворцов и других птиц налетело пастись на эту кулигу! Не смейте распылять мышьяк. Птицы справятся с саранчой и без вашего участия!

— Вы сами, наверно, не в своем уме! — язвительно ответила девица. — Это кулига Доциостаурус марокканус — саранчи марокканской, одного из самых опасных видов. Я обязана не допустить продвижения кулиги. Надеяться на птиц я не могу!

— Посмотрите, что делается над кулигой! Видите, какая масса птиц пожирает ваших страшных марокканусов! Эти же птицы подберут всю отравленную саранчу и подохнут. Яд убьет не только их, но и их птенцов, которым они отсюда носят пищу. Пожалейте хоть этих малышей, ведь вы же женщина!

— Сейчас я не женщина, а агроном-энтомолог, — отрезала девица. — Не мешайте мне выполнять свои обязанности!

Тем временем шофер машины-опылителя подготовил свой агрегат к работе и надевал комбинезон и маску.

— Вот человек! — возмущалась агроном-энтомолог. — Сам поднял тревогу, сообщил о появлении саранчи, а теперь сам же возражает против ее уничтожения!

— Признаю свою ошибку, — сказал Костя. — Погорячился. Не думал, что птицы так скоро разыщут кулигу.

— Я вам уже сказала, что на птиц надеяться не могу!

— Дочка, Костя — ученый человек. Если он говорит, что беда будет, зачем не слушаешь? — тронул девицу за рукав Курбан-Нияз. — Вчера здесь было черно от саранчи, сегодня ее уже только половина осталась, завтра птицы остальных соберут. Зачем хочешь плохое дело делать?

— Не троньте меня! — взвизгнула девица. — Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей! Вы ответите за это! В разговор вмешался дядька.

— Милая девочка, вы, кажется, решили нас напугать? Стоит ли тратить энергию?

Агроном-энтомолог решительно ринулась к опылителю и скомандовала:

— Начинайте работу!

Опылитель взвыл, выбросил облако ядовитой пыли.

— Да что же это делается! — закричал Костя. — Володя, ставь машину им поперек пути. Нельзя допустить, чтобы это злодейство совершилось!

Наш маленький грузовик сорвался с места, переваливаясь на неровностях склона, обогнал опылитель и подставил борт под его передок. Опылитель остановился, но продолжал выбрасывать яд.

— Уберите машину с дороги! — истерически визжала агроном-энтомолог. — Я вас отдам под суд!

Костя, Курбан-Нияз, дядька и я встали перед опылителем.

— Не пустим! — решительно заявил Костя. — Все равно не пустим! Выключай свою машину!

— Вы отравитесь! — кричал шофер опылителя, высунувшись из кабины и сдернув маску. — Без маски здесь находиться нельзя!

— Трави меня, скотина! — заревел дядька. — Немцы не убили, так ты отрави!

Шофер опылителя выключил мотор. Ядовитое облако исчезло.

— Вы что, сумасшедшие? Ради чего вы мешаете нам уничтожить опасного вредителя? Прочь с дороги! — кидалась на нас агроном-энтомолог.

Она бесновалась и визжала, но мы стояли как вкопанные и никак не реагировали на ее маневры.

Грозя нам самыми страшными карами, агроном-энтомолог села в кабину опылителя и уехала.

В этот день мы на охоту не пошли. Боялись, что, как только мы уйдем, вернется ретивая потребительница саранчи. Она появилась вечером. Вместе с ней на газике приехал главный агроном района. Он пригласил к себе в машину Костю и попросил всех не мешать их беседе. Они объехали участок поражения и долго наблюдали за птичьим пиршеством. Потом главный агроном подъехал к опылителю и что-то долго говорил агроному-энтомологу. Что он говорил, мы не слышали, но лицо у энтомолога пылало как мак. Главный агроном дружески простился с нами и уехал. За ним последовала и агроном-энтомолог на опылителе.

Через два дня о кулиге, страшной Доциостаурус марокканус напоминала только трава, съеденная саранчой.

К сожалению, остались и «следы» работы агронома-энтомолога. Мы находили мертвых скворцов и кекликов. Каждый раз, когда Костя натыкался на мертвую птицу, болезненно морщился и уходил в сторону. Даже несколько минут работы опылителя стоило жизни нескольким десяткам птиц! Не хотелось думать о том, что случилось бы у подножия Каптар-ханы, если бы… Впрочем, зачем думать о том, чего не произошло?

Через несколько дней погода совсем испортилась Тяжелые темно-серые тучи, словно грязная вата, заполнили окружающие ущелья, скрыли горы и, цепляясь за кусты, медленно поползли совсем рядом с нашим лагерем. Дождь то мелкой водяной пылью, то плотными, крупными, больно бьющими каплями лил круглые сутки. Даже воздух казался насквозь пропитанным водой. Глинистая почва склонов так разбухла от влаги, что размазывалась под ногами, как тающее масло, и на самом маленьком уклоне ноги неудержимо сползали вниз. Подняться же по склону было совершенно невозможно. Ходить по горам стало опасно, и Костя запретил покидать лагерь. К тому же в дождь все змеи прятались, и отыскать их было очень трудно.

В палатках стало так сыро и холодно, что мы сначала переселились в кузов грузовика, а потом переехали в кишлак. Здесь, в глинобитной кибитке, стало и суше и теплее.

В первый же день мы дочиста вымыли автомобиль, просушили у очага отсыревшие спальные мешки и привели в порядок все снаряжение. Потом потянулись скучные дни вынужденного безделья.

Каждое утро мы выходили из кибитки с надеждой увидеть солнышко и хоть кусочек голубого неба, но всякий раз нас встречала пронизывающая сырость тумана и низкое хмурое небо, покрытое темными тучами.

В горных кишлаках развлечений мало. Соседи здесь знают друг друга, пожалуй, лучше, чем кто-нибудь из них знает сам себя. Секретов здесь нет. Вся жизнь на виду. Приезд в кишлак незнакомых людей — целое событие. Дом наших любезных хозяев превратился в мужской клуб. С раннего утра и до поздней ночи наше жилище было битком набито мужчинами. Затянувшееся ненастье не позволяло вести полевые работы, и многие были свободны.

Жена и другие члены семьи нашего хозяина беспрерывно кипятили и подавали гостям кок-чай[10].

Закон гостеприимства у горцев в крови. Любому гостю уважение и почет. Гостю отдадут последнюю лепешку и, укладывая спать, укроют одеялом, если даже оно в доме единственное. Ни сам хозяин, ни один из его домашних не выражали неудовольствия по поводу ежедневного нашествия гостей и хлопот, связанных с этим. Наоборот, хозяин был очень доволен и гордился тем, что его дом стал в эти дни центром кишлачной жизни. Нам же было очень неловко причинять беспокойство и без того большой семье, и мы хотели переехать во двор кишлачной школы, но Курбан-Нияз очень неодобрительно отнесся к этому. Он спросил Костю:

— Хозяин чем-нибудь тебя обидел?

— Что ты, Курбан-Нияз, здесь очень хорошо. Нас встретили как родных. Просто и мне и всем остальным очень неприятно, что из-за нас добрым людям нет покоя.

— Тогда нельзя переходить. По обычаю гор, чем больше гостей в доме, тем больше хозяина уважают. Если гость покидает дом и уходит в другой, доброе имя хозяина уходит вместе с ним. Это кровная обида хозяину!

Пришлось нам остаться в том же доме, и нашествие гостей продолжалось.

О чем бы ни говорили гости, а начинали они с разговоров, не имевших никакого отношения к змеям, беседа неизменно заканчивалась темой о змеях. Все мы (кроме шофера) хорошо знали узбекский язык и принимали в этих беседах активное участие. Всех нас осаждали вопросами, но больше всего Костю. Мы с дядькой обычно отмалчивались.

Костя охотно вступал в разговоры, но не столько отвечал на вопросы, сколько сам расспрашивал об окружающей местности и змеях, встречающихся в окрестностях кишлака.

В кибитке гости садились вдоль стен на кошму, перед ними расстилали дастархан[11], подавали лепешки, сладости и сухие фрукты. Время от времени в дверь кибитки просовывалась женская рука с горячим чайником. Неторопливое обстоятельное чаепитие продолжалось весь день.

Вандоб — сравнительно небольшой кишлак, и все же ежедневно в кибитку приходило десятка два мужчин. Большинство из них составляли довольно молодые горцы, однако и самые уважаемые вандобцы — седобородые аксакалы[12] — не обходили кибитку нашего хозяина. Аксакалы всегда приходили чуть попозже молодых, и, как бы ни тесно было в кибитке, старикам обязательно находилось удобное место в почетном углу. Все горцы — и старики и молодые — держались с достоинством, но без заносчивости. На дружеские шутки обижаться не полагалось. Наоборот, весельчаки-острословы пользовались особым уважением. Удачная шутка или не менее удачный ответ вызывали такой взрыв дружного хохота, от которого, казалось, даже стены кибитки ходили ходуном. У стариков верховодил наш хозяин — седой как лунь, рослый, но уже слегка сгорбившийся старожил Вандоба усто[13] Мамашарип, у молодежи — учитель кишлачной школы Карим-домулло[14].

До нашего приезда в Вандоб аксакалы по пятницам обычно собирались в кишлачной мечети, где имам[15] кишлака после молитвы читал им Коран и священное писание мусульман — хадисы Сунны. Послушать это чтение заходили и мужчины помоложе. После нашего появления поведение мужчин изменилось. В первую же пятницу почти все они сидели в нашей кибитке.

Имам кишлака — мулла Кори[16]-Абдусаттарб до этого тоже был среди гостей, но в пятницу не пришел. В полдень, когда, как обычно, раздались его крики, созывавшие односельчан на молитву, только один из стариков кряхтя поднялся с кошмы, вышел из кибитки и медленно поплелся к мечети. Все остальные мужчины словно не слышали надсадных завываний муллы.

На следующий день, в субботу, мулла Кори-Абдусаттар пришел к нам, как и раньше, но, здороваясь, поджал губы и укоризненно заметил, что о боге и молитве забывать нельзя. Все горцы промолчали. Мулла уселся на свое обычное место и молча принял предложенную ему пиалу с кок-чаем. Однако через несколько минут и он принял участие в общем разговоре. В это время Костя, расспрашивая о чем-то одного из гостей, достал записную книжку и делал в ней какие-то пометки. Как это иногда случается, все почему-то притихли, и вдруг раздался негромкий, но слышный всем голос муллы Кори-Абдусаттара:

— Правильно, Костя, запиши, запиши, как найти это место! Там ты обязательно найдешь клад, который ищешь!

Тишина в кибитке сразу стала напряженной.

— О каком кладе вы говорите, почтеннейший мулла? — не отрываясь от записной книжки, спросил Костя.

— О том самом, который вы пытаетесь отыскать, пользуясь людским невежеством! — притворно сокрушенно вздохнув, язвительно ответил мулла.

Костя отложил записную книжку и повернулся к мулле:

— Вы сказали: «пользуясь людским невежеством»?

Мулла сверкнул глазами и, словно стреляя в упор, отрывисто бросил:

— Да!

— Откуда вы это взяли, почтеннейший мулла?

— Эх, Костя, Костя, — покачал головой мулла Кори-Абдусаттар. — Ученый ты человек, а не знаешь того, что божье слово все равно будет выше любой твоей науки. От всевышнего не скроешь никаких черных намерений. Любое тайное намерение можно разгадать, если знать священные хадисы Сунны! Священное писание содержит все мысли людские, и никто ничего нового придумать не может. Все предопределено аллахом!

— Подождите, почтенный мулла… — пытался остановить его Костя.

— Нет! Я не буду ждать! Хватит вам морочить головы простым людям! Пусть все узнают правду! — почти закричал мулла Кори-Абдусаттар. — Слушайте меня, люди! Слушайте, что говорит священная Сунна!

В кибитке и без того было тихо, а после этих слов тишина стала звенящей.

— Вчера, в день святой пятницы, читал я святую книгу хадисов. Никто из вас, нечестивцы, — обратился мулла к старикам, — не пришел ни помолиться, ни послушать слово божие! Вы предпочли, как бабы, развесить уши и внимать тому, кто дурачит вас, выманивая сокровенную тайну! Если бы вы слушали святое слово в мечети, то не отверзли бы уста свои перед нечестным человеком!

— Что ты хочешь этим сказать, почтеннейший Кори-Абдусаттар? — перебил его усто Мамашарип. — Я не позволю тебе позорить моих гостей! Докажи их вину! Пока я слышу только одни оскорбления!

— Всем известно, Мамашарип, что ты безбожник! — набросился на него мулла Кори-Абдусаттар. — Но мало кто знает о том, что ты и вероотступник, предавший веру своих предков и тайно перешедший в подданство русского царя, чтобы спастись от расплаты за воровство! Теперь я не буду больше молчать и расскажу всем, кто ты такой, а святое божье слово по срамит и тебя, и твоих нечестивцев-гостей навеки! Ибо нет божества, кроме аллаха, и Магомет — пророк его! Священная же Сунна есть слово божие, переданное нам, грешным, через пророка Магомета! Бисмиллохи рахмонир рахим[17]!

В мертвой тишине мулла вытащил из-за отворота халата старую, истрепанную книгу, открыл ее на заранее заложенном месте, потом достал из поясного платка и водрузил на нос круглые очки, оглядел всех, поднял кверху палец левой руки, а палец правой руки упер в страницу раскрытой книги и торжественным назидательным тоном произнес длинную тираду на непонятном мне языке.

— Ну и что же? — насмешливо сказал усто Мамашарип. — Что ты доказал этим, мулла Кори-Абдусаттар? Ты забыл, что перед тобой сидят не улемы[18], а молодые люди, которые не знают чужого арабского языка!

— Сейчас я переведу! — не смутился мулла. — Внимайте слову божьему! Этот хадис гласит: «Если кто-то ищет клады, то ему следует искать там, где люди часто и во множестве видят змей. Повелением аллаха всемогущего, змеи обязаны охранять скрытые сокровища, и только достойному путь к кладу будет открыт»! Что ты, безбожник, на это скажешь?

Усто Мамашарип опустил голову и задумался.

— Молчишь! — торжествующе воскликнул мулла Кори-Абдусаттар. — Молчишь, нечестивец! Видите, люди, он действовал с обманщиком Костей заодно!

Среди гостей поднялся негромкий ропот.

— Подожди торжествовать, мулла! — сказал вдруг сидевший рядом с ним Карим-домулло. — Ты говоришь, что змеи обитают рядом со скрытыми сокровищами?

— Не я, а святое слово утверждает это! — вскинулся мулла Кори-Абдусаттар.

— Я спрашиваю тебя, а не святое слово! — резко осадил его Карим-домулло. — Отвечай без уверток!

— Святое слово не может быть ложным! Хадис несет нам откровение аллаха!

— Хорошо, но ты утверждаешь, что, по священному писанию, там, где змеи живут гнездом, должны быть скрыты сокровища?

— Да! Я подтверждаю святое писание!

— Соседи, вы помните, как экскаватор копал котлован под здание школы-интерната в Заамине? — обратился ко всем присутствующим Карим-домулло.

— Конечно! Конечно, помним! — сразу же отозвалось несколько голосов.

— А как Раззак-экскаваторщик выкопал в одном месте змеиное гнездо — целую кучу змей, помните? — продолжал Карим-домулло.

— Еще бы не помнить! Об этом в округе говорили целый год!

— А слышали ли вы, чтобы там нашли хотя бы одну медную монету?

Возгласы стихли. Мулла Кори-Абдусаттар заерзал на своем месте, но Карим-домулло не дал ему вымолвить ни слова.

— Подожди, мулла. Я знаю, ты хочешь сказать, что экскаваторщик Раззак недостоин сокровищ и они, не открывшись ему, исчезли?

— Ты прочитал мои мысли! — торжественно сказал мулла Кори-Абдусаттар. — Это лишний раз подтверждает могущество аллаха, который вложил в твои уста мысли из моей головы!

— Не торопись, мулла, — усмехнулся Карим-домулло. — Ты еще не ответил на все мои вопросы! Отвечай дальше. Раз сокровища исчезли от экскаваторщика Раззака, значит, исчезли бы и от любого другого, если он недостойный?

— Выходит так, — почувствовав подвох, уже неуверенно отозвался мулла Кори-Абдусаттар.

— Тогда объясни мне, темному, зачем охранять от недостойных сокровище, если оно все равно скроется от них?

Тишина в кибитке[19] сохранялась еще только одно мгновение, а потом грохнул такой взрыв хохота, какого я не слыхал ни до, ни после этого. Горцы умели ценить не только веселую шутку, но и остроумный неожиданный ответ.

В один из таких «мокрых» дней, окончательно ошалевшие от безделья, мы сидели возле грузовика, слушали радио и лениво болтали о всякой всячине. Дождя не было, но небо обложили тяжелые серые тучи, и он мог пойти каждую минуту. К тому же земля была очень сырой и ходить по горам было довольно рискованно.

— Хватит бездельничать, — сказал Костя. — Давайте поищем скорпионов. Нужно привезти живыми пару сотен этих «малюток»!

Безделье надоело всем, и на ловлю скорпионов все отправились охотно. Все-таки развлечение.

Костя привел нас в развалины старого кишлака и сказал:

— Работать будем парами. Один должен осторожно отваливать камни на старых стенах, второй — быть наготове. Скорпиона нужно брать пинцетом и сажать в коробочку. Только будьте осторожны. Берегите пальцы. Скорпион колет ядовитым хвостом молниеносно. Уколет — умереть не умрете, а орать будете. Да повнимательнее осматривайте камни и щели, прежде чем трогать стену руками. Скорпион может сидеть в щели и уколоть оттуда.

Костя работал с Курбан-Ниязом, а я с дядькой. Дядька взялся отваливать камни. Мне пришлось приготовить пинцет и коробочку. Добрые полчаса мы сосредоточенно ломали стену. Камень за камнем летел в сторону. Стена становилась все ниже. Из-под камней вылезали мокрицы, многоножки, какие-то черные жуки и пауки, а скорпионов не было. Мы хотели бросить бесцельное занятие, но Костя велел продолжать, хотя и они тоже пока не нашли скорпионов.

Когда от нашей стены остался только один, самый нижний ряд камней, Костя и Курбан-Нияз подошли к нам. Под первым же вывернутым камнем сидели сразу три скорпиона. Два желто-зеленых и один желто-черный. Они ощерились клешнями и воинственно задрали хвосты. Костя моментально ухватил пинцетом желто-черного скорпиона.

— Чего ждешь? — крикнул он мне. — Хватай того, который покрупнее!

Скорпионы были не длиннее спичечной коробки, но вид у них был такой свирепый, что я протянул руку с опаской. Костя выругал меня и хотел схватить пинцетом одного из скорпионов, но тот стукнул по его пинцету хвостом и шмыгнул под соседний камень. Костя направил пинцет на другого скорпиона, все еще сидевшего с задранным хвостом, но по пути его пинцет стукнулся о мой. От неожиданности и я и Костя выронили пинцеты. Скорпион тут же шмыгнул вслед за удравшим соплеменником.

Костя молча поднял пинцет и, не глядя на меня, сказал:

— Пойдем, Курбан-Нияз. Тут можно заразиться трусостью.

Дядька тут же отобрал у меня пинцет и коробку и велел мне отваливать камни. Только под пятым камнем размером с добрый арбуз мы снова увидели скорпионов. Дядька отважно схватил одного из них пинцетом, сунул в коробку и тут же закрыл ее. Все обошлось благополучно. Когда же дядька схватил второго и открыл коробку, чтобы посадить его туда, первый пленник выскользнул из коробки, молнией мелькнул по дядькиной руке и быстро побежал по рукаву, направляясь к голове. Дядька бросил коробку и стал пинцетом колотить по рукаву, по которому бежал скорпион. Движения дядьки очень походили на танец папуаса. Костя сначала рассердился, но, глядя на танец дядьки, задохнулся от смеха. Скорпион спрыгнул с рукава на землю и был таков. Из раскрывшейся коробки убежал и другой.

— В крышке коробочки отодвигается картонка, туда нужно совать скорпиона, не открывая коробки, — кое-как проговорил Костя, вытирая выступившие от смеха слезы.

Как бы там ни было, десятка два скорпионов мы с дядькой в этот день поймали, а Костя — раза в три больше.

— Костя, — спросил я, — правда ли, что, попав в огненное кольцо, скорпион не бежит из него, а убивает сам себя?

— Возьми скорпиона, посади его в это огненное кольцо и посмотри, что из этого выйдет, — ответил Костя.

Дядька не мог простить скорпионам пережитого позора и охотно взялся помогать мне в проведении этого эксперимента. Мы достали из коробки одного скорпиона. Дядька держал его пинцетом, отставив руку подальше от себя. Я рвал газету на ленты и укладывал их на земле небольшим кольцом.

— Что вы делаете, друзья? — спросил нас подошедший Курбан-Нияз.

— Сейчас заставим скорпиона совершить самоубийство.

— Бросьте эту забаву, — посоветовал нам проводник, — со скорпионами шутки плохи.

Мы не вняли голосу благоразумия. Кольцо было выложено, и нам не терпелось посмотреть, как скорпион сам себя убьет. Для этого мы посадили его в середину кольца и подожгли бумагу со всех сторон. Пока огонь был маленький, скорпион сидел спокойно, но, как только бумага разгорелась и на него пахнуло жаром, он проскочил сквозь пламя и пустился наутек.

— Держи! — крикнул дядька. — Хватай его пинцетом! Я погнался за скорпионом, но поскользнулся и, падая, инстинктивно выбросил вперед руки. Едва левая рука коснулась земли, как ее пронзила такая острая и нестерпимая боль, что я не удержался и боком шлепнулся на землю. На том месте, где моя рука коснулась земли, лежал раздавленный скорпион.

Надо же было ему оказаться именно там, куда тянулась моя рука, и за какую-то долю секунды до смерти успеть кольнуть ее своим ядовитым крючком!

Боль была такая, что я орал во всю глотку. Костя хохотал. Дядька растерянно смотрел то на меня, то на Костю, а Курбан-Нияз укоризненно качал головой.

— Ну чего ты кричишь, как баба? — сказал проводник. — Терпеть надо, ты мужчина. Сейчас принесу масло со скорпионом. Помажем, и боль пройдет.

Костя не дал Курбан-Ниязу мазать больное место хлопковым маслом, в котором плавал дохлый скорпион, а сделал мне ванночку из раствора марганцовки.

— Зачем не разрешаешь помазать этим маслом? — удивлялся Курбан-Нияз. — Это хорошее лекарство. Сразу болеть перестанет.

— Тебя скорпионы кусали? — спросил его Костя.

— Слава аллаху, нет.

— А откуда же ты знаешь, что это масло снимает боль?

— Так старики говорят.

— Не всему, что говорят старики, нужно верить. Масло твое грязное и может вызвать заражение. Это будет похуже, чем укол скорпиона. Да перестань ты скулить, — рявкнул он на меня. — Верещишь, словно поросенок, даже уши больно!

— Тебе бы испытать эту боль, — хныкал я. — Ты бы еще не так орал.

— Я, дружок, эту боль испытывал уже не один раз и, как видишь, жив и здоров. Терпи, сейчас пройдет.

— Костя, а беды не будет? — осторожно спросил дядька. — Ведь говорят, что укусы скорпиона весной могут быть смертельными.

— Чепуха, — отрезал Костя. — Такие случаи медицине не известны.

— А может быть, ты просто не знаешь? — допытывался дядька.

— Если наступит смерть, то это будет первый случай, и медицина обогатится интересным фактом, — насмешливо ответил Костя. От этих слов по спине у меня пробежал холодок и голова слегка закружилась. Обогащать медицину интересным фактом мне не хотелось. Я стиснул зубы и решил умереть, как мужчина, но боль вдруг внезапно прошла.

— Скорпион убивает себя только в том случае, если не может убежать из огня, — сказал Костя. — Вот как это происходит.

Из обрывков газеты он выложил новое кольцо, достал пинцетом из коробки другого скорпиона, не выпуская его, поджег бумагу, а затем поднес скорпиона к огню. Скорпион бился в пинцете, но себя не убивал. Только когда языки огня окружили его со всех сторон, он ударил себя ядовитым крючком между клешней и тут же обвис. Костя положил его на землю. Скорпион был мертв.

— Самоубийство? — спросил нас Костя.

— Выходит так, — неуверенно ответил дядька.

— А вот и не выходит. Чувствительный нервный узел расположен у скорпиона в передней части туловища. Когда пламя жжет скорпиона со всех сторон, он, очевидно, ощущает боль этим нервным узлом. Стараясь избавиться от источника боли, скорпион бьет в это место ядовитым крючком. Если же скорпиону жечь ноги, то он будет бить хвостом туда, где жжет. Хотите убедиться?

У нас не было желания жечь еще одного скорпиона. Достаточно мы нагляделись и на первого. Мы поверили Косте на слово.

Этим же вечером, когда мы сидели возле костра и пили чай, ветерок принес пьянящий медовый запах, такой сильный, что у меня закружилась голова. Сидевший рядом со мной Курбан-Нияз глубоко втянул в себя этот запах, сладко потянулся и сказал:

— Джида расцвела! Теперь скоро дожди кончатся и будет тепло!

В эту ночь дождя не было. На другой день дождик лишь поморосил, а потом наступили теплые солнечные дни.

Костя с Курбан-Ниязом снова ушли в дальние ущелья. Нам с дядькой было ведено еще раз обыскать окрестности кишлака. Долго лазили мы по крутым косогорам, заросшим и голым склонам, переворачивали камни, заглядывали в щели. До рези в глазах всматривались в темноту нор и густые сплетения ветвей, надеясь увидеть там изгибы змеиного тела, но, увы, змей не нашли. Отыскали мы несколько выползков — сброшенных змеями шкурок. Забрали их с собой, хотя шкурки вместо живых змей — слабое утешение. От постоянной неудачи и у меня и у дядьки настроение было плохое. Дядька по любому поводу раздражался и ворчал, а я огрызался.

Уже после полудня ущелье привело нас к старому кутану — загону для овец. Кутан был сложен из камней. Между камнями зияло множество щелей. При виде кутана у меня появилась слабая искорка надежды. Может быть, здесь мы найдем хоть одну гюрзу! Костя говорил, что возле старых кутанов гюрзы встречаются довольно часто. Старательно обшарили мы каждый закоулочек, каждую щелку каменной стены. Снова нашли несколько выползков, но змей и здесь не было.

Настроение окончательно испортилось. Бросив бесцельные поиски, я отошел в сторону и улегся на сухой траве в тени толстого развесистого тала, уже одетого нежной зеленой листвой. Дядька лег рядом. Долго лежали мы молча, потом я сказал:

— Дядька, тебе еще не надоело?

— Давно надоело, — пробурчал дядька. — Да что поделаешь, взялся за гуж — не говори, что не дюж!

— Чует мое сердце, придется нам ехать домой не солоно хлебавши, — заныл я.

— Подожди лазаря петь, может быть, и найдем что-нибудь.

— Черта лысого мы найдем! — продолжал я тем же тоном. — Уже вторую неделю лазим и все без толку!

— Не ной, — рассердился дядька. — И без твоего нытья тошно!

Я замолчал и закрыл глаза. Дядька для порядка поворчал еще немного, повозился, укладываясь удобнее, и затих. Через минуту он уже похрапывал, а мне не спалось. Я представил себе, как будут изощряться институтские остряки, и на душе стало нехорошо.

Усталость все же взяла свое, и я тоже уснул. Разбудили меня жгучие лучи солнца. Тень уползла в сторону, и мы оказались на солнцепеке. Можно было перебраться в тень, но жара разморила и подниматься было лень. Дядька повернулся к солнцу спиной, а я лежал лицом к солнцу, уставившись глазами в каменную стенку кутана. Щели в стенке светились, как окна многоэтажного дома. От земли поднимался горячий воздух, и просветы щелей рябили и сливались в волнистые светящиеся полосы. Один из просветов вдруг почему-то потух, будто кто-то потушил свет в окне. Я не придал этому значения.

Но вот и соседний просвет сначала сузился, а потом тоже пропал. Начал закрываться и третий просвет, когда я сообразил наконец, что между камнями ползет змея. Переползая по щелям, она заслоняла просветы, и они тускнели и гасли.

Еще боясь поверить удаче, я тихо поднялся, на цыпочках далеко стороной обошел подозрительное место и осторожно заглянул в кутан. Да, там была гюрза. Такую змею я видел впервые в жизни. Она еще не выползла наружу целиком. Из щели свисала только передняя часть. Большая широкая голова была очень похожа на заржавевший наконечник древнего копья, а толстое серо-голубое с ржавчиной туловище напоминало обрывок истрепанного пожарного рукава.

У меня задрожали коленки. Нет, я не испугался. Просто что-то холодное возникло в глубине живота и медленно растеклось вверх к сердцу и вниз к коленкам.

Гюрза меня не замечала и продолжала медленно выползать из щели. Она двигалась, чуть приподняв голову и часто выбрасывая изо рта черный раздвоенный язык. Тело змеи изгибалось почти незаметно, и казалось, что она не ползет, а переливается по сухой траве. Змея вылезла на солнце, свернулась большой безобразной лепешкой, зевнула, широко раскрыв пасть, и замерла. Я глядел на нее как завороженный.

Сколько-то времени оставался я в состоянии оцепенения. Потом, словно очнувшись, вспомнил, что нужно ведь ловить эту змею. Пинцет здесь, а где крючок? Крючка не было, он остался там, где я отдыхал. Снова осторожно ступая, я далеко обошел угол кутана, где лежала гюрза. Вот он крючок! Да, а как же быть с дядькой? Будить или нет? Решил разбудить.

— Дядька, вставай! Гюрза!

— Прекрати глупые шутки, осел! — заворчал спросонья дядька. — Так я тебе и поверил!

— Честное слово, гюрзу нашел!

Теперь дядька вскочил, словно его стукнуло током.

— Где?

— Тихо, ты! Вон там в кутане! Иди за мной! Да крючок не забудь!

Дядька подхватил с земли крючок и, подражая моим осторожным шагам, двинулся следом за мной. Гюрза лежала на том же месте.

— Видишь, — указал я крючком, — вот лежит.

Спросонья дядька никак не мог разглядеть гюрзу, распластавшуюся на солнце. Он старательно вглядывался, отчаянно сопел, но змеи не видел. Я испугался, что он спугнет змею, и хотел было прыгнуть через стенку, чтобы подбежать и прижать ее, но дядька рукой словно клещами вцепился в мое плечо и зашипел:

— Не пущу! Дай разглядеть, иначе не пущу!

Куда он смотрел, не знаю. Гюрза лежала перед ним, как на ладони.

— Дядька, пусти! — шепотом взмолился я. — Пусти! Уйдет ведь змея!

Но дядька не отпускал. Вырываться силой я не мог: наша возня спугнула бы змею. Мне оставалось с замиранием сердца ждать, пока дядька, наконец, рассмотрит гюрзу.

— Знал бы, что ты будешь мешать, не стал бы будить тебя! — бешено прошептал я и даже задохнулся от злости. — Вот навязался на мою голову. Одну гюрзу нашел и ту упустим!

Мне казалось, что прошло больше часа, а дядька все еще не разглядел змеи. Потом она шевельнулась, и дядька узрел ее.

— Подожди, я сам! — прошептал он и, опираясь на мое плечо, тяжело взобрался на стенку кутана. Дядькина тень скользнула по земле и попала на змею, та молнией метнулась к щели. Но тут уже и я очутился рядом со змеей и прижал ее крючком у самого входа в щель. Змея зашипела и рванулась. Я бы скорее раздавил ее, чем выпустил. Подскочил дядька и тоже прижал змею своим крючком.

Ловить голову змеи пинцетом в тесном углу кутана было невозможно. Дядька крючком отбросил ее в сторону. Змея тяжело шлепнулась на землю и тут же пустилась наутек. Толкая друг друга, мы кинулись к ней и кое-как снова прижали к земле, но уже в центре кутана. В спешке дядька поскользнулся, упал на колено и оперся рукой о землю на таком расстоянии от змеи, что она вполне могла бы вцепиться ему в руку. Однако гюрза не сделала этого, и после долгой возни мы все же посадили ее в мешок.

Она была очень миролюбиво настроена или слишком напугана, эта наша первая гюрза, иначе она обязательно покусала бы нас, и не кого-нибудь одного, а обоих сразу!

Когда мешок был завязан, мы, мокрые от пота, дышали как загнанные лошади, а пальцы наши никак не могли взять папиросу. Разговаривать мы не могли. Наша первая гюрза тяжело ворочалась в мешке. Разговоры пришли позднее, когда мы уже отдохнули. В кишлак мы не шли, а летели, не чувствуя под собой ног. Раздражение и усталость как рукой сняло. Мне казалось, что эта гюрза — самая крупная из всех когда-либо встреченных людьми, но, когда Костя ее измерил, оказалось, что ее длина всего около ста двадцати сантиметров.

Однажды Костя принес трех гюрз. После этого мы стали находить их довольно часто. Они лежали на тех же местах, которые мы и раньше тщательно осматривали. Однако тогда наши неосторожные, резкие движения распугивали змей. Теперь же мы научились двигаться медленно и осторожно и змеи не уползали.

Еще несколько змей встретилось нам в ущелье на камнях возле родников. Справиться с ними было не очень трудно. Прыжок — и крючок прижимает змею, ему помогает нога. Змея яростно вцепляется в сапог. Пинцет сжимает челюсти гюрзы, рука охватывает голову. Гюрза бешено бьется в руке, но быстро устает и обвисает тяжелой плетью. Подставлен мешок, туловище гюрзы хвостом вперед заправлено внутрь мешка. Голова с тусклыми, мерцающими бешеной злобой глазами и страшными зубами крепко сжата пальцами. Внимание, ловец! Наступает самый ответственный и опасный момент! Нужно быстро и точно швырнуть голову змеи в глубь мешка и моментально отдернуть руку. Гюрза может извернуться и в последний момент царапнуть зубом по пальцу!

Голова змеи летит в мешок. Завязка туго стягивает его горловину. Гюрза взята. У Кости эти действия были почти автоматическими и занимали несколько секунд. У нас с дядькой минимум четверть часа…

Подробностей всех встреч со змеями я не помню, но некоторые из них запомнились мне на всю жизнь.

Дни становились все жарче. Зеленые склоны гор выгорали и желтели на глазах. Гюрз мы стали встречать только рано утром и после захода солнца. Если мы и находили их днем, то только возле родников или в глубоких щелях.

В один из особенно жарких дней поднялся я на вершину невысокой горы. Пить хотелось неимоверно, но фляжка моя давно была пуста. На другом склоне горы, в неглубоком ложке, которым начиналось ущелье, виднелась удивительно яркая зеленая лужайка. Так могло быть только возле родника. Вода! Можно напиться досыта и набрать флягу! Из-под слоя почвы выступали слоистые каменные плиты, изрезанные щелями. Весело искрясь на солнце и ласково журча, из одной щели выбегала хрустальная струйка. От одного вида воды во рту стало еще суше. Пить! Кинулся было к роднику, но скользнул глазами по щелям и отпрянул. В одной из них над родником виднелся изгиб толстого тела и тупая жабья морда. Гюрза! Наклонись я к роднику, не осмотревшись, наверняка получил бы укус в затылок. Это верная смерть. Но в тот момент я думал не об этом, а лихорадочно соображал, как извлечь змею из щели. Выход один: зацепить ее крючком и вытащить наружу. Не тут-то было! Змея зашипела и скрылась в глубине щели. Как быть?

Хватаю большой валун и бью им по плитке, под которой находится щель со змеей. После нескольких ударов она треснула. Крючком отбрасываю обломки и вижу змею. Видеть-то вижу, но достать не могу. Змея соскальзывает с крючка, а рукой ее не схватишь! Толкаю змею крючком. Она шипит и мечется по щели, но наружу не выходит. Не даю змее покоя. Змея шипит и жмется к камню. Перед глазами переливается ее толстое, длинное тело. Вдруг на секунду из щели показался змеиный хвост. Тотчас же хватаю его рукой и, страхуя руку крючком, тяну змею из щели. Змея упирается, цепляется чешуйками за шероховатый камень. Потянешь посильнее — разорвешь змею. Осторожно, но не ослабляя натяжения, вытягиваю сантиметр за сантиметром. Вот уже около метра змеиного тела снаружи. Какая же у нее длина? Нужно принять меры предосторожности. Наступаю ногой на хвост, а крючком прижимаю змею у самой щели. Вовремя!

Гюрза выбрасывает голову из щели и делает рывок к ноге. Ногу отдернуть я не успел. Зубы змеи ударили о сапог, но не пробили задубевшую кожу. Потом гюрза по крючку потянулась к руке… Я так растерялся, что не сообразил отбросить ее прочь, и только смотрел и ждал: дотянется или нет? Не дотянулась всего на несколько сантиметров. Длина змеи была почти полтора метра.

Передо мной большой стелющийся куст. Местное название его киуль, научное — каперсы. Змея скрыта в кусте. Мне виден только небольшой отрезок ее тела. В обхвате змея толще моей руки!

Затаив дыхание, смотрю на гюрзу, не зная, что предпринять. Где голова змеи, где хвост? Судя по толщине, змея много длиннее метра. Такие встречаются нечасто. Длина крючка около метра. Если я прижму змею возле хвоста, она достанет мою руку зубами. Как быть?

Наконец опасение упустить редкую добычу пересилило осторожность. Стараясь не шуметь, подхожу к кусту. Завожу крючок за видимый кусок тела змеи и рывком пытаюсь выбросить ее из куста. Не получилось.

Из куста вылетела только задняя часть тела змеи. Голова осталась скрытой. Змея зашипела и словно пружина моментально втянула хвост в куст. Снова пробую выгнать змею из куста. Она шипит, но не выползает. Я не отступаю. Разъяренная гюрза выскальзывает из каперсов и мчится к обрыву, к выходам крысиных нор. Бросаюсь за ней и крючком откидываю ее прочь. Змея разворачивается и снова рвется к норам. Она бьет головой, пытаясь попасть мне в ноги. Я уворачиваюсь и крючком опять отбрасываю змею и от нор и от ног. Схватка длится целую вечность. Атака следует за атакой.

Я устал, ноги дрожат, рубашка взмокла. Но все внимание на гюрзу. Снова и снова отбрасываю ее от обрыва. Змея тоже устала. Она движется все медленнее. Вот она свернулась клубком и замерла. Сейчас же крючком прижимаю ей голову…

— Ну, друг, — сказал мне Костя, — считай, что экзамен на ловца змей ты сдал. Взять такую гюрзу — это, брат, не шутка, ведь длина ее сто шестьдесят восемь сантиметров.

Котловину, которой оканчивалось крутое, заваленное камнями ущелье, окружали обрывистые скалы. Над одной из скал просочился крошечный родничок, вернее, слезничок. Вода Слезинками капала из мха, толстым слоем покрывшего отвесный камень скалы. У подножия скалы-слезника ровная площадка, покрытая густо переплетенными прошлогодними Стеблями мяты.

Возле слезника змей мы не нашли. Ходить по жаре не было смысла, и мы решили переждать там жару. На соседних склонах ущелья паслись овцы. Передвигаясь по склонам, они почему-то обошли котловину. Пасший отару чабан увидел нас и пришел поговорить. Узнав, что мы ищем змей, чабан сказал:

— Здесь змей много!

— Где же они? — насмешливо спросил дядька.

— Вот тут, в сухой траве, — показал чабан на заросли мяты.

— Ва-алейкум ва-ассалам! — послышалось в ответ, и путники, поднявшись с земли, протянули нам руки.

После традиционных взаимных осведомлении о здоровье и успехах нас пригласили к чаю. Мы не отказались. Пить хотелось давно, а ничто так хорошо не утоляет жажды, как горячий, крепкий кок-чай. Мы уселись рядом с путниками, и пиала пошла по кругу. Путники знали Курбан-Нияза и слышали о нас. Во время чаепития разговор шел и о змеях. В мешках дядьки и Кости лежали две солидные гюрзы, а у меня — длинный и толстый разноцветный полоз с черной головой. Путники попросили показать им змей.

Костя развязал свой мешочек, где лежала гюрза покрупнее. Наши новые знакомые с опаской заглядывали внутрь, при виде толстой змеи испуганно вскрикивали, с уважением поглядывали на Костю и отходили в сторону. Однако самый большой успех неожиданно выпал на мою долю. Желая показать горцам неядовитую змею, я голой рукой полез в мешок и вытащил из него топорщившегося полоза. Едва полоз был извлечен из мешка, как послышался дружный испуганный крик, и все горцы отошли подальше.

— Чего испугались? — сказал Курбан-Нияз и взял у меня полоза. — Это неядовитая змея, ее не нужно бояться!

Но горцы продолжали стоять поодаль и просили не отпускать «страшную» змею. Только после долгих уговоров они подошли ближе и с любопытством разглядывали полоза, обвившего руку проводника.

— Это очень опасная змея! — убеждал нас один из горцев. — Если она укусит — умрешь! Спасенья нет!

Вместо ответа Костя вытряхнул из мешочка гюрзу, прижал се, взял за голову рукой и пинцетом раскрыл ей пасть. На верхней челюсти змеиной пасти торчали два длинных кривых зуба.

— Смотрите, — показал он горцам, — это ядовитая змея.

Вот ее оружие — зубы. А вот, — Костя чуть нажал на зуб плоской стороной пинцета, на блестящем металле появилась желтая капелька, — а вот яд! Вот где опасность и смерть! Теперь ты, Леша, открой пасть полозу.

Я взял у проводника змею и, сжав пальцами пасть с боков, заставил ее разжать челюсти. Длинных зубов не было. Вместо них по краям пасти и небу были видны несколько рядов частых, маленьких зубов.

— Где здесь ядовитые зубы? Раз нет ядовитых зубов, то змея не опасна. Понятно?

— Э, что ты говоришь! — продолжал упорствовать горец. — Старые люди говорят, что эта змея опасна, значит, опасна!

В это время полоз, которому, очевидно, не понравилось столь фамильярное обращение, вырвал голову и, широко раскрыв пасть, захватил ею весь первый сустав моего указательного пальца. Полоз с такой силой сжал челюсти, что его маленькие, но очень острые зубки пробили кожу до крови. Сильной боли не было, но я бы не сказал, что это доставило мне удовольствие. Горцы возбужденно загомонили, а я попытался отцепить полоза. Не тут-то было. Разжать челюсти змеи мне не удавалось.

— Отпусти его, — посоветовал Костя, — дай повиснуть, он сам отцепится.

Так я и сделал. Почувствовав свободу, змея разжала челюсти и шлепнулась на землю. Перепуганные горцы бросились врассыпную.

— Не бегите, ничего страшного нет! — кричал им Курбан-Нияз.

Куда там! Горцы не слушали проводника и остановились, лишь отбежав на безопасное расстояние. Только когда полоз был водворен обратно в мешок, а мешок крепко завязан, они подошли к нам и сочувственно смотрели, как Костя залил мне палец йодом и завязал бинтом.

— Э, нет! — сказал один из них. — Хоть миллион рублей платили бы мне за каждую змею, я все равно не стал бы их ловить!

По просьбе горцев мы положили мешочки со змеями у дальней скалы, и чаепитие возобновилось.

— Курбан-Нияз, — спросил я проводника по-русски, — что это за склад на плите и почему на дереве так много лент?

— Овринг видишь? — по-русски же ответил мне проводник и показал на карниз. — По нему пройдешь — страху наберешься. От него до подножия обрыва метров двести. Если сорвешься, то в лепешку разобьешься. Другой дороги нет. Только по нему ходят. По оврингу идти страшно, а муллы и старики говорят, что возле овринга дэвы[20] живут. Угодишь дзвам — пропустят тебя без вреда, не угодишь — столкнут или овринг под тобой обрушат.

Идет старый горец по дороге, подходит к оврингу и молит аллаха и дэвов, чтобы пропустили его через овринг живым и невредимым. Обещание дэвам дает, если пропустят через овринг, жертву принести. Перед тем как на овринг ступить, отрывает от пояса или чалмы ленточку и привязывает на ветку, будто задаток дает, а большую жертву положит потом, когда через овринг пройдет. Ну, а когда овринг позади, страх тоже позади, богатую жертву жалко оставлять. Вот и оставляют под деревом всякую дрянь. Дэвы все равно не разберутся!

Курбан-Нияз говорил по-русски, и горцы не поняли, о чем шла речь. Словно подтверждая его слова, они закончили чаепитие, молитвенно провели руками по лицу и бороде и принялись вьючить ослов.

Самый старший из них, полуседой горец, подошел к дереву, опустился на колени, что-то прошептал. Снова провел руками по лицу и бороде. Снял поясной платок и принялся отрывать от него тонкую полоску. Его спутники, сгрудившись у начала овринга, терпеливо ожидали окончания ритуала. Горец поднялся с колен, подошел к дереву и только хотел привязать к ветке свою ленточку, как вдруг испуганно отскочил назад и закричал: «Вай, илян[21]»!

Костя, дядька и я вскочили на ноги и стремглав бросились к нему.

— Укусила? — схватил его за руку Костя.

— Нет, слава аллаху, нет! Там сидит!

На той самой ветке, куда горец хотел привязать свою ленточку, уютно улеглась небольшая гюрза. Она заметила нас, тут же соскользнула на землю, но уйти ей не удалось, Костя прижал змею, и через минуту она была уже в мешке. На верхних ветках дерева мы обнаружили еще двух змей. Эти были покрупнее. Одна из них попала в тот же мешок, где сидела и первая, испугавшая горца, а вторая успела удрать. Она воспользовалась тем, что дядька, взобравшись на дерево, был занят сбрасыванием вниз ее соседки. Едва первая гюрза полетела вниз, как я и Костя бросились к ней. В тот же момент вторая змея прыгнула с высоты более пяти метров, шлепнулась на камень в метре от меня и бросилась наутек. Я замешкался, и змея успела улизнуть в одну из многочисленных щелей в основании скалы. Вытащить ее оттуда мы не смогли.

— Ну и черт с ней! — махнул рукой Костя.

Горцы забыли о своем намерении продолжать путь и с любопытством наблюдали за нами. Они тронулись в путь только после того, как мы посадили змею в мешочек.

Пожилой горец снова подошел к дереву и привязал к веткам уже не одну, а три ленточки. Потом он порылся у себя в хурджуне[22], что-то пробормотал и положил на плиту надколотую пиалу. Все горцы при этом хором сказали «О-омин»! и провели руками по лицам и бородам.

— Смотри, какие темные люди, — огорченно сказал Курбан-Нияз. — Они благодарят аллаха и дэвов за то, что те спасли их от змей! Эй, друг, — крикнул он, — не того благодаришь! Спасибо ты Косте должен сказать.

Однако горцы не отозвались на шутку проводника. Они поочередно ступили на овринг и скрылись за каменным уступом.

Как-то я сильно растер себе ногу и не пошел со всеми в дальние ущелья. Чтобы не терять времени даром, пришлось мне проверить сады и виноградники кишлака. Жители кишлака очень радушно принимали меня и охотно разрешали осматривать свои угодья. Я нашел несколько мелких гюрз. Только мулла Кори-Абдусаттар, помня свое посрамление, сердито захлопнул передо мной калитку. Сад муллы примыкал к старой выветрившейся скале, и гюрзы там, без всякого сомнения, были. Однако упрямый старик утверждал, что змей в саду нет и не было. Кое-как я его уговорил.

Надо же было тому случиться, чтобы сразу же я увидел довольно крупную гюрзу на ветке тала, нависшей над тропинкой, по которой мулла и его домочадцы по нескольку раз в день ходили за водой к садовому роднику. Я тут же показал ее мулле. Тот долго не мог разглядеть змею и уже стал на меня ворчать, говоря, что я выдумываю, как вдруг заметил ее и трусливо отбежал от дерева на порядочное расстояние. Я камнями согнал змею на землю и посадил ее в мешок. Еще трех довольно крупных гюрз забрал я из сада и виноградника муллы. Старик ужасался, кричал, что это дьявольское наваждение, что он сорок лет живет здесь и до этого ни разу не встречал змей. Он даже плакал и клялся сегодня же переселиться в соседний кишлак. С большим трудом мы с учителем убедили его не бросать обжитого места. Мы говорили ему, что ведь змеи уже не в саду, а в моем мешке и обратно в сад им возврата нет.

Что подействовало на старика, наши убеждения и уговоры или хлопоты, связанные с переездом, не знаю. Но, спустя немного времени, он согласился с нами и сказал, что останется в старом доме. Он позвал нас в дом и крикнул жене, чтобы она поживее подавала чай. У дастархана он почтительно подавал мне пиалу с чаем на донышке[23] и просил заходить в сад каждый день.

От муллы мы пошли к учителю. Мать учителя, сухонькая старушка, захлопотала над угощением, а мы сидели и разговаривали о змеях. Прислушавшись к нашей беседе, старушка вдруг сказала:

— Сынок, я знаю, где часто лежит большая змея, да только боюсь показать тебе это место.

— Чего же вы боитесь, матушка? — почтительно спросил я.

— Мулла говорил, что если кто-нибудь покажет, где лежит змея, и эту змею убьют или поймают, то родственники змеи приползут и обязательно покусают того, кто показал змею.

— Когда он это говорил? — насторожился учитель.

— Недавно. Уже после того, как приехали эти люди.

— Вот старый черт! — сказал мне учитель по-русски и тут же перешел на родной, узбекский. — Матушка, да ведь мы только что поймали четырех змей в саду у муллы, и он сам показал одну из них!

— Не нужно шутить именем уважаемого муллы, — укоризненно сказала старушка, — этого не могло быть!

— Мама, даю вам честное слово! — горячился учитель. — Разве я когда-нибудь обманывал вас?

Старушка не стала слушать сына и молча вышла прочь. Но через некоторое время она вернулась и растерянно сказала:

— Кумри-хон, жена муллы, говорит, что сам мулла показал вам змей, и теперь их сад волею аллаха избавлен от проклятых гадов!

— Покажите и вы, — стал упрашивать мать учитель.

Старушка раздумывала недолго. Она поднялась и позвала меня в сад.

Там, на сухой жерди, изогнутой в виде дуги и служившей опорой для виноградных лоз, нежилась на солнышке крупная гюрза. Я заметил ее в тот момент, когда она увидела людей и приготовилась удирать. Медлить было нельзя. Я кинулся к змее. Она соскользнула на землю и уже почти скрылась в сложенной из камней ограде. В спешке я споткнулся и упал, но все же успел прижать змею крючком у самого хвоста. Не ослабляя нажима крючка, я поднялся, прижал конец хвоста сапогом и крючком стал вытягивать змею из щели. Упираясь телом в стенки щели, змея бешено сопротивлялась, и я никак не мог вытащить ее наружу. Хорошо, что я сообразил не только тянуть змею крючком, но и до некоторой степени страховаться им же. После нескольких потяжек змея вдруг подалась назад, выскользнула из щели, молниеносно изогнулась и схватила зубами штанину выше голенища. Мое счастье, что ей мешал крючок!

Зубы змеи пробили плотную ткань, но не достали до тела. По штанине расплылось большое мокрое пятно. Это выплеснулся яд. Не медля, я отвел голову змеи крючком и прижал ее другой ногой. Змея тут же вцепилась в сапог. Дальше все было уже привычно. Пинцетом зажал гюрзе пасть и взял ее в руки.

Когда старушка увидела, что змея ударила меня в ногу, она очень испугалась и диким голосом стала звать на помощь. Учитель был рядом, но помочь ничем не мог. Сажать гюрзу в мешок мне пришлось на глазах множества людей.

В горячке я ничего не чувствовал, но когда мешок был завязан, первое, что я сделал, это без всякого стеснения снял брюки и убедился в том, что зубы змеи меня не достали. Ссадины на локте и колене, царапины на лице — это мелочи. Торжествуя, шел я к лагерю. Еще бы! Поймать за день пять крупных гюрз и столько же мелких, да еще не выходя из кишлака!

Костя и остальные уже вернулись. Их «улов» был скромнее. Захлебываясь от восторга, поведал я о том, как ловко ловил змей, однако о последнем случае умолчал. Но Костю обмануть было невозможно. Увидав на штанине пятно, он велел мне немедленно снять брюки и обработать их спиртом.

Дядька тут же понял, в чем дело, и началось! За неосторожность мне попало так, что до сих пор страшно вспомнить. Какими эпитетами награждал меня рассвирепевший дядюшка, с какой убедительной силой и страстью доказывал мое ничтожество и глупое позерство!

Если бы все это записать на магнитофонную пленку, то я уверен, что эта его речь вошла бы в золотой фонд педагогической науки (разумеется, за исключением непедагогических оборотов речи).

Я молчал. Возражения и оправдания могли привести к тому, что, войдя в «воспитательный» раж, дядюшка пустил бы в ход кулаки.

Но всему приходит конец. Пришел конец и дядюшкиному красноречию. Как облегченно вздохнул я, когда, наконец, наступила тишина! Пожалуй, так же, когда убедился, что зубы змеи не прокололи мою кожу.

Вечером, когда мы сидели вокруг лагерного костра и дядька окончательно успокоился, Костя попросил меня быть осторожнее.

— Знаешь, друг, — сказал он, — не забывай все же, что гюрзы — это очень опасные твари. Горячность — один из самых страшных врагов ловца. Поддавшись горячности и забыв об осторожности, ловец обычно делает роковую ошибку. Вот чего стоила мне горячность.

Костя задрал штанину. На ноге, чуть выше колена, синел шрам, словно кто-то выжег на коже неровный кружок размером с пятак.

— Гюрза? — спросил дядька.

— Она, — кивнул Костя.

— Костя, расскажи, как это случилось? — попросил я.

— Специально для тебя расскажу, — сказал Костя. — Чтобы ты знал, к чему приводит излишняя горячность. Вот как это было.

Года два тому назад нам сообщили, что на Мургабе заканчивается строительство плотины и вскоре будут заполнять водой большое водохранилище. Уходившая под воду местность изобиловала ценными видами змей, и, едва узнав об этом, мы спешно выехали на берега будущего озера. Поехали вчетвером на старенькой полуторке. Трое из нас были ловцами, четвертый — шофер. Приехали вовремя. Реку только что перекрыли. Вода медленно поднималась, заполняя каньон русла, и растекалась по местности. Она заполняла низинки, ямки, норы и отовсюду выгоняла змей и других животных, прятавшихся в укромных местах.

Они покидали свои убежища и, спасаясь от воды, вылезали на берега. Нам оставалось ходить по берегам и собирать змей.

Охота была очень добычливой. Ежедневно каждый из нас приносил три-четыре гюрзы и одну-две кобры.

Кобра и особенно гюрза — серьезный и опасный противник, но, охлажденные водой и утомленные плаванием, змеи были смирными и почти не оказывали сопротивления, когда мы сажали их в мешочки. Привыкнув к этому, мы потеряли необходимую осторожность, Змей мы прижимали ногами и зачастую хватали руками. Это привело к беде. Первым пострадал самый горячий из нас — Саша Бокалов. В одном мешочке он принес сразу три кобры, хотел измерить их, а потом пересадить в транспортный ящик. Ни меня, ни третьего ловца — Миши Топольского — в этот момент в лагере не было, а шофер всех змей боялся как огня и наотрез отказался помогать Саше. Саша назвал его трусом и, разгорячившись, решил все сделать без чьей-либо помощи.

Кобры отогрелись в мешочке и стали очень активными. Саша этого не учел, спокойно развязал мешок, и тут возле его рук из мешка вынырнули головы двух кобр. Саша отбросил мешок в сторону. Упав на землю, змеи выпали из мешка и тотчас же поползли в разные стороны. Одна из них подняла над землей переднюю часть туловища — приняла позу угрозы, а вторая, не обращая внимания на крики прыгавшего возле нее Саши, устремилась к куче хвороста, сложенного возле дома. Еще минута-и она исчезнет в сплетении толстых стеблей. Найди-ка ее потом! Саша не растерялся. Он голой рукой схватил кобру за хвост и отбросил подальше от дома и хвороста. Змея шлепнулась на землю и тут же встала в позу угрозы.

Этого-то и добивался Саша. В позе угрозы, если кобра видит опасность, змея может простоять и час. Но в тот момент, когда Саша ее схватил, она успела изогнуться и царапнуть зубами его большой палец. Раздумывать было некогда. Саша выхватил острый нож и срезал с пальца мышцы, пораненные зубами змеи. Потом перетянул чем-то кровоточащий палец и загнал обеих беглянок в ящик. Третья кобра из мешка так и не вылезла. Отравления ядом у Саши не было.

— Он совсем не болел? — удивился Курбан-Нияз.

— Рана на руке долго не заживала, но отравления ядом не было. Очевидно, Саша успел срезать место укуса до того, как яд начал распространяться в организме, — ответил Костя. — Курбан-Нияз, не перебивай!

Вторым пострадал я. Через два дня, после того как Саша уехал лечиться, вода за плотиной растеклась по большой площади, и на озере образовались островки. Затопленными оказались также кусты и деревья. Наиболее успешная охота была теперь там.

Мы раздобыли старую рыбачью плоскодонку и по очереди объезжали озеро, собирая змей с островков и деревьев. Возил нас сын местного рыбака, молодой туркмен Исмаил. Он сидел на корме и был и гребцом, и рулевым. Ловец находился на носу, выходил на островки, где собирал змей с кустов и деревьев. Во время одной из таких поездок мы подъехали к довольно большому острову с густой порослью камыша и джингиля[24]. Возле воды я заметил здоровенную гюрзу. Гюрза тоже заметила лодку и медленно поползла от берега к зарослям. Того и гляди удерет!

Я крикнул Исмаилу, чтобы он греб быстрее. Едва нос лодки ткнулся о землю, как я выскочил на берег и побежал к гюрзе. Она почти скрылась в зарослях, но все же я успел прижать сапогом конец ее хвоста. В ту же секунду змея изогнулась, отпрянула назад и бросила голову к ноге, прижимавшей ее хвост. Я отдернул ногу, но было поздно. Один зуб застрял в штанине, а второй пробил тонкую материю и проколол тело. Змея снова скользнула в заросли, а мне было уже не до нее.

Я прыгнул в лодку, обнажил укушенное место и принялся ковырять вокруг ранки кончиком ножа. Вырезать это место у меня не хватило мужества. Исмаил погнал лодку к лагерю. Плыли мы минут пятнадцать. За это время нога у меня распухла так, что идти я уже не мог. Исмаил сбегал в лагерь за сывороткой. Я сумел сам ввести себе одну ампулу и потерял сознание. Шофер и Миша отвезли меня в ближайшую больницу и, решив дальше судьбу не искушать, уехали домой. Пойми, Леша, увлекаться и терять осторожность нельзя. Ошибка может стоить жизни!

Я все понимал, но в тот момент, когда уходила гюрза, которую старушка показала после таких мучительных колебаний, мне, право, было не до рассуждений. Осторожно, чтобы не вызвать новый взрыв негодования у дядьки, я сказал об этом Косте. Он посмотрел на меня пристально и едва заметно улыбнулся.

— Ты, конечно, прав, но и об осторожности забывать не следует. Ну а что касается предрассудков и суеверий, то ты не первый, кто выступил против них. Вот Курбан-Нияз тоже чуть не пострадал от своих земляков, которым показалось, что он обидел святого. Эй, Курбан-Нияз, чего молчишь? Ну-ка, расскажи, как встретили тебя в Мисхоре после разоблачения Хакима-диваны[25].

Однако Курбан-Нияз не был расположен к разговору на эту тему. Он буркнул, что хочет спать, и полез в палатку.

— Не хочет рассказывать, — усмехнулся Костя, — скромничает. Ладно. Пошли и мы спать!

Но мне все же удалось как-то уговорить Курбан-Нияза и услышать эту историю из его уст.

Возвращаясь в родной кишлак после окончания работы в очередной экспедиции, Курбан-Нияз подъехал к кишлаку Мисхор. Солнце уже цеплялось за вершины Гиндукуша, и длинные тени пересекли дорогу. Сразу же за поворотом безжизненные каменистые склоны ущелья сменились зеленью садов. Белые пятна кишлачных домов, проглядывая сквозь зелень, ярусами поднимались по склонам. Изогнувшись, дорога входила в кишлак, еще раз круто поворачивала и упиралась в громадную чинару, стоявшую возле отвесной скалы. Из-под скалы, между корнями дерева, бил родник. Вода заполняла овальный хауз[26], переливаясь через край, и прозрачной искрящейся пленкой растекалась по каменистой дороге. На краю хауза, под чинарой, к скале прилепилась кишлачная чайхана. Отсюда по горам расходились тропы. Одна из них вела в кишлак, где жила семья Курбан-Нияза.

Как и в любом горном кишлаке, в Мисхоре у Курбан-Нияза было много знакомых. Каждый горец считал большой честью быть другом знаменитого «проводника науки». Проехать Мисхор без остановки — значит кровно обидеть соседей, и Курбан-Нияз, не раздумывая, свернул к чайхане.

После традиционных приветствий чайханщик Джафар усадил проводника на самое почетное место, мигом поставил перед ним поднос со сладостями и лепешками, пиалу и чайник с кок-чаем, а сам принялся хлопотать возле очага. «Сначала накорми гостя, а потом расспрашивай» — говорят на Востоке.

Новости в Мисхоре расходились мгновенно. Прослышав о приезде Курбан-Нияза, в чайхану потянулись мужчины. Они подходили и группами и поодиночке, чинно здоровались и рассаживались. Те, кто постарше, — на айване[27] кто помоложе — вокруг айвана прямо на земле.

Над айваном шелестела густая листва чинары, от журчащего ручейка тянуло прохладой, а из радиоприемника лилась тихая музыка. Курбан-Нияз, полулежа на подушках, медленно пил терпкий кок-чай и пощипывал теплую свежую лепешку.

Народа в чайхане собралось много, но все пришедшие почему-то холодно здоровались с проводником и не подсаживались к его чайнику. Не было почему-то и стариков. Это насторожило Курбан-Нияза. Но вот пришли и старики. Пришли все сразу. Не здороваясь с проводником, они уселись на айване тесной кучкой и потребовали чай.

Молодежь притихла. Смолкли веселые шутки и взрывы смеха.

Присмирел и разбитной чайханщик Джафар. Курбан-Нияз еще больше насторожился. Обычно старики принимали его как равного себе. Они считали проводника много видевшим и знающим человеком. Старики хорошо помнили мудрые слова: «Кто много ездил — тот много видел. Кто много видел — тот много знает. Знающему человеку — уважение и почет»! А кто ездил больше Курбан-Нияза? Каждое лето водит он по горам научные экспедиции. Каждое лето разговаривает с учеными людьми. Но пиалы с чаем ходили по рукам, старики перебрасывались короткими замечаниями, а разговор не начинался.

— Курбан-Нияз, — заговорил, наконец, один из стариков, — говорят, что в Чираке святого дивану Хакима милиция забрала, правда это?

— Да, Сафи-бобо[28], забрали дивану, — кивнул головой проводник.

— Говорят, что и ты помогал арестовывать святого, — продолжал Сафи-бобо, укоризненно покачивая головой.

— Не только я, много людей помогали милиции, — уклончиво ответил Курбан-Нияз, стараясь понять, куда клонит старик.

— Чем же помешал вам, безбожникам, безобидный дивана? — сердито проворчал другой, еще более древний старик. — Зачем обидели божьего человека?

— Вон оно что! — понял Курбан-Нияз и похолодел. За обиду, нанесенную святому, старики-фанатики могли убить. Положение было очень серьезным. Стараясь не раздражать стариков, Курбан-Нияз почтительно ответил: — Я тоже так раньше думал, Махмуд-бобо. Да спасибо ученым людям, помогли понять, что Хаким-дивана не святой, а мошенник.

— Ну-ка, расскажи нам, в чем его вина! — грозно потребовал Сафи-бобо.

— Хорошо, Сафи-бобо, не нужно сердиться, сейчас расскажу.

В чайхане мгновенно наступила тишина. Притихли даже неугомонные майны, трещавшие и перепархивавшие в ветках чинары.

— В этом году водил я экспедицию зоологов, — начал Курбан-Нияз, — хорошие люди. Только вот мне казалось, занимались странным делом. Целый день ходят по саям и склонам. Ловят ящериц и змей, собирают жуков и лягушек. Вечером придут на стан и, если много нашли, радуются как дети. Спрашиваю я начальника экспедиции Костю: «Зачем вам эта нечисть»? — «Для науки», — отвечает.

Какая уж там наука, думаю, ерунда это, а не наука! Толку от нее мало. Вот геология — это наука! Однако молчу. Мое дело провести, показать, а там они сами знают, что делать. Долго мы так ходили по горам и ущельям. Были и на Кугитангтау и в Карлюке. Проехали в Байсун, оттуда на Бабатаг. Когда в Чирак приехали, один день отдохнуть решили. Машины в МТС поставили и на базар пошли. День базарный был. Народу — полным-полно. Ну купили то-се. Хотели к машинам возвращаться, да увидел тут Костя, что в стороне народ толпится. Пошел посмотреть, что случилось. А там Хаким-дивана змей показывал. Знаете, как он это делал? Придет на базар, две корзины со змеями тащит. На середину базара выйдет — закричит. Люди к нему. Он народ растолкает, три круга на земле начертит, за них заходить не велит. Сам в центре третьего круга сядет, корзины со змеями рядом поставит и задумается. Люди вокруг тихо стоят, смотрят, ждут, что дальше дивана делать будет. Дивана посидит молча, потом заклинание прочтет, руки в корзину сунет, змей вытащит и на шею себе повесит. Народ смотрит, ужасается. Боятся все, что укусит дивану змея.

Висят змеи на шее, извиваются, а дивану не кусают. Разные змеи: черные, серые, желтые, и большие все. Прочтет Хаким новое заклинание, змей с шеи снимет и обратно в корзину сунет. Потом народу слово скажет. На святое дело жертвовать велит. Народ деньги ему бросает. «Это, — говорит дивана, — на первый круг колдовства деньги», — и снова замолчит. Сидит и денег на берет. Народ дальше ждет, что будет. Дивана опять заклинание прочтет, из другой корзины змей достанет и бросит их на землю. Народ шарахнется. Каждый боится, не приведи аллах, змея укусит! А змеи от диваны ни на шаг! Он их от себя бросит, а они обратно к нему ползут. Сложит Хаким змей в корзину, снова жертвовать велит, уже на второй круг колдовства. Когда опять набросают, дивана деньги соберет, корзины поднимет, на другое место перейдет и снова все начинает. Посмотрели мы на Хакима и на змей и к машинам пошли.

Я говорю Косте:

— Видел? Вот это святой! Смотри, как змей заколдовал!

Костя усмехнулся и говорит: «Жулик твой святой. Дурачит он вас, деньги выманивает». Я оторопел. Почему дурачит?

— Змеи у него неядовитые, — говорит Костя.

— А ты, — спрашиваю, — возьмешь этих неядовитых змей в руки?

— Возьму, — отвечает Костя, — и ты тоже можешь их в руки без вреда взять. Только не даст дивана своих змей трогать. А вот мою змею он в руки не возьмет. Ядовитую змею и твой святой взять в руки побоится!

— Много ты знаешь! — говорю. — Хаким-дивана любую змею возьмет!

— Нет, не возьмет!

— Давай свою змею! Пойдем к диване!

— Если мы с тобой пойдем одни, дивана просто уйдет и разговаривать с нами не будет, — ответил Костя. — Он хоть и зовется диваной, но не дурак. Вот если с милицией… Нет, тоже не выйдет. Дивана и от милиции уйдет. Нужно так, чтобы он ничего не понял и в спор ввязался. Тогда увидишь, какой он святой!

— Э, — говорю, — святого не обманешь! Он сразу все поймет!

— Темный ты еще, Курбан-Нияз, — засмеялся Костя. — Обдурить тебя ничего не стоит!

Разозлился я. Обидно ведь, если тебя темным называют!

— Не верю я тебе, — говорю Косте. — Давай придумывай, как с диваной поговорить. Все равно Хаким тебя победит.

— Я уже придумал, — ответил Костя. — Только твоя помощь нужна будет. Согласен?

— Согласен, — говорю.

— Тогда пошли в милицию!

В милиции нас сразу поняли. Хаким-дивана у них давно на примете был, да забрать его нельзя было: народ его святым считал. Обиделись бы люди. Нужно было раньше людей убедить в том, что Хаким-дивана не святой, а ловкий обманщик. Когда Костя все рассказал, сразу же с нами дружинников послали. Костя всем разъяснил, что кому делать. Мне главная работа пришлась — дивану в спор втянуть. Сходил Костя к машинам. Два мешочка и крючок принес. Пошли мы на базар. Я сам по себе, Костя отдельно, и дружинники тоже в стороне. Приходим туда, где Хаким-дивана сидит. Он уже новое место занял. Толпа вокруг него — не протолкнешься! Протиснулся я в первый ряд. Вижу, Костя с другой стороны стоит, а дружинники рядом с ним, будто не знают его. Костя головой мне потихоньку кивнул, начинай, мол!

А дивана как раз деньги на второй круг колдовства потребовал. Люди деньги бросают. Взглянул я на дивану и заробел. Потом на Костю посмотрел, а он сердито так на меня смотрит. Уж больно неудобно перед Костей отступать, засмеет потом. Встал я на колени на краю третьего круга, руки к диване протянул и кричу: «О святой! О чудотворец! Скажи мне, недостойному, ведь ты можешь взять в руки любую змею?»

Толпа насторожилась. Все ждут ответа. Дивана голову поднял, сердито на меня посмотрел и громко ответил:

— Нечестивец! Как ты смел оторвать меня от беседы с духами! Замолчи, или духи разгневаются и причинят тебе горе!

Страшно мне стало. Все-таки дивана не простой человек! Но на Костю посмотрел, а он улыбается и кивает головой. Я снова руки протянул и опять говорю:

— Не гневайся, о повелитель духов! Я видел, что ты занят, да удержаться не мог. Ответь мне, недостойному! Я вижу твою святость и не могу поверить тем, кто говорит, что твои змеи неядовитые!

— Кто сказал тебе эти непотребные слова! — заорал Хаким-дивана. — Давай его сюда! Мои змеи покажут ему, сколько у них яда! Он будет валяться в пыли у моих ног и молить меня об исцелении, но я не сделаю этого, и еще до того, как закатится солнце и наступит ночь, его грязная душа прямо в лапы шайтана пойдет! Если и ты думаешь так же и переступишь заколдованную черту, то и с тобой будет то же!

Потом дивана заклинание прочитал, в стороны поплевал и стал деньги собирать.

Тут Костя к нему:

— Подожди, уважаемый! Твои змеи покусают любого, кто переступит заколдованную черту?

Дивана от такой дерзости даже на землю сел. Посмотрел на Костю и кричит:

— Переступи, неверный, тогда узнаешь!

— Хорошо, — ответил ему Костя. — Смотрите, люди! Сейчас я все три круга переступлю, и ни одна змея меня не тронет!

Люди замерли. Стало так тихо, что все услышали, как дивана себе под нос не заклинания, а ругательства бормочет. Костя переступил первый круг, потом второй, подошел к диване и хлопнул его по плечу. Толпа ахнула.

Все ждут, что дивана с Костей сделает. Дивана руки к небу поднял и к народу обратился:

— Мусульмане! Аллах поразил этого неверного. Он безумен! Он не знает, как опасны наши змеи! Он нарушил заколдованный круг! Змеи выйдут из повиновения, выползут из корзин и покусают многих из вас! Уберите этого безумца во имя собственных жизней!

Народ зароптал. Несколько мужчин направились к Косте, да через заколдованную черту переступить боятся.

— Идите! — зовет их дивана. — Не бойтесь! Пока я еще могу защитить вас.

Мужчины вошли в круг.

Костя руку в первый мешочек сунул, а когда вытащил, то в ней извивались три таких же змеи, какие были у диваны. Только Костя руку со змеями к подходившим мужчинам протянул, как они попятились и скрылись в толпе. Дивана увидел это и снова закричал:

— А, негодный! Ты узнал священные заклинания! Это тебя не спасет! Гнев мой будет страшен! Ты погибнешь от своих змей!

Потом руки поднял, затрясся весь. В стороны плюет и быстро-быстро заклинания читает. Люди от страха закричали. Я тоже испугался. Кто его знает, святой он или нет, да уж очень страшно! Беда может быть! А Костя змей своих обратно в мешочек сунул. Засмеялся. Снова дивану по плечу хлопнул и громко говорит:

— Э, дивана! Не трать силы понапрасну, не морочь людям головы. Меня не испугаешь! Эти змеи неядовиты, как и твои. Давай сюда всех твоих змей, и я любую из них возьму в руки и на шею повешу и за пазуху суну. Люди! Этот человек обманщик! Все его змеи неядовиты и для людей не опасны! Этих змей любой из вас может взять в руки без вреда для себя!

Дивана от Кости, как от черта, отскочил. Корзины свои подхватил и бежать хотел. Люди перед ним расступаются, дорогу дают. Так бы и ушел дивана, да тут дружинники вмешались.

— Стой, — говорят, — любезный. Давай и мы твоих змей поглядим да и в руках подержим!

Дивана на них плюет, ругается! Народ увидел, что свои узбеки так с диваной разговаривают, на дружинников заворчал. Костя снова говорит:

— Уважаемые! Обманщик этот человек! Смотрите, вот уже не я один, а и другие не боятся его заклинаний и змей! Не может Хаким колдовать, и змеи его неядовиты! Если же я ему змею дам, то он ее в руки взять побоится! И не потому, что знаю заклинания, а потому, что эта змея ядовита и опасна! Я тоже буду эту змею брать в руки так, чтобы она не достала меня зубами! Рассудите, кто из нас прав!

Народ волнуется, а что сказать — никто не знает. Один старик нашелся:

— Пошли, — кричит, — к мулле Сразу! Ораз-мулла все знает! Он сразу разберет, кто из вас обманщик!

— Нет, — отвечает ему один из дружинников, — Ораз-мулла с диваной заодно может быть. Пойдем в райисполком. Раис Саид-ака более уважаемый человек, чем Ораз-мулла.

— Ты, сопляк, в божье дело райисполком не вмешивай! — закричал на него старик. — Боишься муллы Ораза!

Костя ссориться им не дал.

— Подождите, не спорьте, — говорит. — Хорошо, пойдем к мулле. Он тоже ничего сделать не сможет! Только смотрите, чтобы дивана не сбежал!

Ну сбежать диване было трудновато. Полбазара с нами пошло. Костя и дивана рядом. Дружинники и я поблизости. Приходим к мечети. Ораз-мулла на айване сидит. Чай пьет. Увидал толпу, удивился. Костя к мулле:

— Рассуди нас!

Мулла отказаться хотел.

— Я, — говорит, — от мирских дел отошел. Давно отошел. Только богу служу. Ему, всевышнему, отдал я свое житье! Иди, незнакомец, с миром. Не могу я просьбу твою выполнить!

Костя снова к нему:

— Почтеннейший! Старики говорят, что наш спор с диваной только ты разрешить можешь!

Мулла на стариков посмотрел. Старики головами и бородами кивают, просят. Ну мулле делать нечего.

— В чем же ваш спор? — спрашивает.

— Я, — говорит Костя, — любую его змею в руки возьму, и эту змею всякий человек взять может. У диваны все змеи неядовиты. Если и укусит какая, вреда не будет. А вот дивана мою змею не возьмет. Она ядовита. Если укусит — умереть можно. Хаким-дивана обманщик. Людям головы морочит, деньги выманивает.

— Ну и чего ты хочешь? — спросил мулла.

— Пусть Хаким-дивана мою змею в руки возьмет!

Мулла ему в ответ:

— Я на свете живу восьмой десяток лет. В молодости ходил в дальние края. Там я видел людей, факирами их называли. Они брали в руки разных змей. К этим змеям люди и близко подойти боялись! Ты, незнакомец, говоришь странные вещи!

Костя опять свое:

— Если Хаким святой и может заклинать змей, пусть возьмет в руки мою змею!

Мулла задумался. Народ затих. Дивана потихоньку в сторону подается, а дружинники его хоть и сторожат, но все же от корзин подальше норовят держаться.

— Ладно, — сказал мулла, — ты дашь ему свою змею, но раньше ты сам в руки возьми его змей.

— Хорошо, — ответил Костя. — Давай змей, дивана!

— Нет! — кричит дивана. — Не дам! Срок заклинания кончился. Змеи тебя покусают, ты сдохнешь, а я перед нечестивцами отвечать буду!

— Э, — говорит ему Костя, — не верти хвостом, дивана, ты не лиса. Если твои змеи меня покусают, ты же меня и исцелишь. Это только святости тебе прибавит!

Дивана корзины к себе прижал, не дает. Костя одну корзину схватил, крышку откинул, хотел руку внутрь сунуть. Дива на вторую корзину на землю поставил, а ту, куда Костя полез, вырвал, к себе прижал, всем телом навалился. Костя ему не мешал, вторую корзину схватил, змей из нее на землю высыпал. Народ в стороны кинулся. Костя всех этих змей обеими руками схватил и над головой поднял.

— Смотрите! — кричит. — Смотрите, люди! Змеи даже не пытаются меня кусать! Они неядовиты!

Тут он повесил всех змей себе на шею так же, как это делал дивана.

— Видите! Так может сделать любой из вас! Курбан-Нияз, держи, — и протягивает мне змей.

Ну что же мне делать было? Конечно, Костя — ученый, знает много, а что, если он ошибся и перепутал что-нибудь? Укусит змея, что делать буду?

— Курбан-Нияз, ты что, боишься? — снова кричит Костя. — Не бойся! Бери змей!

Народ на нас смотрит, волнуется, а дивана исподлобья поглядывает и бормочет что-то себе под нос.

Стиснул я зубы! Эх! Была не была! Схватил змей обеими руками и держу. Не кусают меня змеи!

Подержал я их немного и сунул в корзину. Что тут поднялось! Народ кричит от восторга! Хвалит меня!

— Тихо! — крикнул Костя и руку поднял. Народ затих.

— Теперь я могу взять змей и из другой корзины!

— Нет! — кричат из толпы. — Не надо! Пусть теперь дивана твою змею возьмет!

Дивана корзины свои бросил, в толпу подался. Но я глаз с него не спускал. Дружинники тоже в оба смотрели. Схватили мы его, держим. После змей он совсем не страшный!

Костя первый мешочек в карман сунул, второй развязал и осторожно вытряхнул на землю маленькую змейку.

— Бери, — говорит, — дивана! Это маленькая змея, твои большие!

Дивана побледнел, дрожит, змею брать не хочет.

— Чего же ты боишься? — спрашивает его Костя. — Прочитай заклинание и бери! — А сам крючком змею к диване подталкивает. Змея клубочком свернулась, боком в сторону отползает, а голову вперед выбрасывает, прямо к ногам диваны.

Дивана как закричит:

— Ой! Спасите!

Из рук у нас вырвался и — в толпу. Только бежать ему некуда было. Мужчины его схватили и бить стали. Дружинники отнимать его кинулись. А я рядом с Костей встал, не стал дивану спасать: «пусть, думаю, проучат подлеца!»

Костя быстро свою змею крючком прижал, пинцетом за голову взял и в мешочек сунул. Тут дружинники дивану обратно к айвану вытащили.

— Ну, — спрашивает Костя, — уважаемый мулла, кто из нас обманщик?

— Хаким обманщик, — говорит мулла, — побейте его камнями, мусульмане!

— Э, нет! — возразил Костя. — Бить нельзя! Пусть обманщика отведут в милицию, а змей его мы заберем! В зоопарк отправим. Деньги, которые дивана обманом выманил, в милиции отберут и на полезное дело пустят. А самого обманщика народный суд накажет. Правильно я говорю?

— Правильно! Конечно, правильно! — зашумел народ. Мулла Ораз тоже с Костей согласился. Дружинники повели обманщика в милицию, народ за ними двинулся, а мы с Костей змей диваны забрали и к машинам понесли, — закончил свой рассказ Курбан-Нияз.

— Подожди, Курбан-Нияз, — не сдавался Сафи-бобо. — Все это ты хорошо рассказал. Но скажи, почему же змеи от диваны не уползали? От простого человека они уползли бы!

— Я тоже так думал. Потом Костю спросил, Костя говорит, что змеи боялись солнца и топота людей. А от диваны тень падала, и сидел он тихо. Вот змеи и ползли туда, где тихо и тень.

— Вот сын шакала! — плюнул один из стариков. — Все, оказывается, так просто, а как долго головы всем морочил! Сколько денег выманил!

— Много выманил! — кивнул головой проводник. — Милиция после все узнала. В Самарканде у него свой дом был. В доме ковров полно и денег многие тысячи при обыске нашли. Вот так-то, старики!

Молодежь зашевелилась. Послышались крепкие выражения, но старики сидели молча, переглядывались и не знали, как быть дальше.

— Эй, Джафар! — вдруг крикнул Сафи-бобо. — Я вижу, ты, бездельник, развесил уши и совсем забыл, что твое дело гостей угощать! Не видишь, что ли, у гостя чай совсем холодный и лепешек нет! Давай свежий чайник!

Отпуск подходил к концу. Нужно было возвращаться в институт. Я уже не боялся возвращения. У меня был отдельный ящик с гюрзами. Моими гюрзами! Институтских остряков и скептиков ожидало жестокое посрамление.

Но уезжать не хотелось. Меня очаровали прелесть зеленых весенних гор, чудесный воздух и увлекательные походы. Несмотря на то что я много раз возвращался в лагерь насквозь промокшим и до костей продрогшим, у меня даже насморка не было, хотя иногда нам приходилось спать в сырых спальных мешках. Опасная и трудная совместная работа сдружила нас. Расставаться было жаль. Дядьке тоже понравилась экспедиционная жизнь, и он решил не уезжать вместе со мной, а остаться с Костей на весь срок работы экспедиции.

Костя обещал доставить меня на ближайшую железнодорожную станцию, но по пути хотел осмотреть еще одно место.

Погода улучшилась, и мы распрощались с гостеприимным кишлаком. Грузовик долго петлял между горами, прыгал по булыжникам, пересекая каменистые сухие русла, и натужно выл, взбираясь на крутые подъемы. Курбан-Нияз сидел в кабине и показывал дорогу, а Костя, дядька и я тряслись в кузове. Мы уже набили не одну шишку, стукаясь головами о стенки кузова и крышу, и нетерпеливо ждали конца пути. Наконец машина остановилась на берегу горной речушки.

— Все, — сказал Курбан-Нияз, вылезая из кабины. — Дальше машина не пойдет. Пешком идти надо.

— Ну и хорошо, — облегченно вздохнули все. Солнце палило нещадно. Решили дождаться спада жары. Костя, Курбан-Нияз и дядька вытащили спальные мешки и улеглись подремать в тени грузовика, а мы с шофером пошли побродить по берегу.

Невдалеке от стоянки в русле речушки был небольшой порог. Вода растекалась по плоскому камню и падала с него стремительным пенистым потоком.

— Смотри! Смотри! — дернул меня за рукав Володя. — Рыба прыгает! Да как много!

Из белой, как снег, пены то и дело выпрыгивали довольно крупные серебристые рыбы. Некоторые из них попадали на самый водопад. Отчаянно трепеща плавниками и всем телом, они рассекали струю падающей воды и стрелой проскакивали на верх камня. Здесь, в тонком слое воды, плыть было невозможно, и рыбы не плыли, а ползли по камню. Брюшко рыбы терлось о него, а спина выдавалась из воды. Столь необычный способ передвижения не задерживал отчаянных рыб. Они довольно быстро переползали через препятствие и исчезали в темной яме за камнем. Не каждой рыбе удавалось попасть на струю водопада. Гораздо чаще они падали назад в белую пену.

— Лешка, живем! — закричал Володя. — Уха сегодня будет!

В это время крупная рыбина выскочила из пены, шлепнулась на струю падающей воды, поднялась по ней на камень и устремилась к яме.

— Держи! — отчаянно закричал Володя и бросился за ней. Рыба билась на мелководье. Она не могла даже повернуться на брюшко: слишком тонок был слой воды. Она трепыхнулась, взлетела над камнем и упала на полметра ближе к яме. Чуть отдохнула и снова взлетела, приближаясь к спасительной глубине.

Володя взбежал на камень, чтобы догнать и схватить ее, но едва он ступил в воду, как ноги его разъехались в стороны. Володя шлепнулся на зад, проехал на нем и упал вместе с потоком в белую пену у подножия водопада. В первый момент я испугался, но Володя тут же вынырнул и, разгребая руками пену, поплыл к берегу. Я помог ему выбраться на сушу.

— Сильно ушибся?

— Не очень. Рыба где?

Рыбы след простыл. Куда она делась, я не видел.

— Эх ты! — с досадой сказал Володя. — Не мог поймать рыбу почти на суше.

— А чего же ты ее не поймал? — ехидно спросил я.

— Поскользнулся не вовремя!

Володя принялся стаскивать мокрую одежду, а я поднялся на камень и попробовал пройти по воде. Как только я ступил в воду, то едва не повторил то же, что за несколько минут до этого совершил Володя. Ноги заскользили точно на гладком льду. Кое-как я выбрался на сухое место и принялся разглядывать камень. Он был покрыт тонким слоем очень скользких водорослей.

— А, хитрец, разгадал причину моего падения! — засмеялся Володя.

— Разгадал, — ответил я, — но тебя нужно было бы вздуть за то, что ты не сказал мне о водорослях.

— Ладно, — примирительно сказал Володя, — искупался бы и только. Давай выжмем мои брюки!

Мы выжали и разложили на солнце его мокрую одежду, но Володя не отказался от попытки отведать местной рыбы. Он вернулся к машине и попросил у Кости немного металлической сетки, которая была у нас для того, чтобы делать ящики для перевозки змей.

— Зачем тебе сетка? — недовольно спросил разбуженный Костя. — И почему ты в мокрых трусах? Простудиться захотел? Купаться еще рановато!

— Костя, там возле водопада столько рыбы прыгает! Лезет она по водопаду вверх, как очумелая.

— А, — зевнул Костя, — маринка нереститься пошла! Брось, Володя, пустые хлопоты! Ничего у тебя не получится! Рыбы ты не поймаешь!

— Получится! Дай сетку! Я сделаю сачок и буду подхватывать выскакивающих рыб!

— Возьми сетку в кузове и убирайся к дьяволу! — рассердился Костя. — Рыба умнее тебя! Ни одной рыбешки ты не поймаешь!

Володя не поверил. Он смастерил из сетки подобие сачка и отправился к водопаду. Маринки продолжали прыгать. Однако едва Володя подошел к берегу и уселся на камень, приготовив сачок, рыба исчезла, как будто ее и не было. Долго сидел Володя, но рыбы прыгать не желали. Но стоило Володе отойти от берега, как они снова запрыгали. Володя лег на землю и подполз к воде. Пока он лежал, рыбы прыгали, но как только он приподнялся и выставил над водой свой сачок, рыбы моментально исчезли. Володя то подползал к берегу, то отходил от него, но ничего не получалось. Промучившись довольно долго, он с досады плюнул и, надев высохшую одежду, вернулся к машине.

— Где же рыба? — язвительно осведомился Костя.

— В воде! — мрачно ответил Володя и бросил сачок.

— А все же рыбки мы отведаем! — вмешался в разговор дядька. — Сачком не поймали, удочкой поймаем!

— Удочкой тоже нужно ловить умеючи, — заметил Костя.

— Как-нибудь сумеем! — самонадеянно заявил дядька и, забрав удочки, которые до этого болтались привязанными под тентом грузовика, отправился к водопаду.

— Жаль, червей нет. Придется на хлеб попробовать!

— Пробуйте!

Дядька уселся прямо на берегу, свесив ноги с камня. Терпение у дядьки было адское, но и он через час вернулся ни с чем. Рыбы и не прыгали и не клевали. Напрасно дядька предлагал им самые соблазнительные, на его взгляд, приманки.

— Ну, теперь моя очередь! — сказал Костя. — Или, может быть, ты, Леша, тоже хочешь попробовать? У меня не было такого желания.

— Добро, — взял Костя удочку, — только уговор: я ловлю, но не чищу. Чистить будут те, кто не умеет ловить! Курбан-Нияз, приготовь все, что нужно для ухи. Через час начнем варить!

Костя взял удочку и пошел к водопаду, где опять прыгали рыбы! Не подходя к берегу, он пригнулся, крадучись, подобрался к большому камню, закрывавшему его от воды, спрятался за ним и сделал осторожный заброс. Через минуту он уже тащил упирающуюся рыбу. Новый заброс — и на берегу опять бьется рыба. Костя таскал маринок, словно из садка. Мы хотели подойти к нему, но он закричал, чтобы никто не подходил к берегу. Через полчаса Костя решил, что рыбы, пожалуй, достаточно, и бросил удочку. Рыбы действительно вполне хватало для хорошей ухи.

— Вот так, друзья! — говорил Костя, когда мы чистили рыбу. — Во всяком деле нужно умение. Маринка очень осторожная рыба. Если она увидит незнакомый предмет возле водоема, то сейчас же спрячется под камни и ни за что не выплывет оттуда, пока этот предмет будет виден. Ловить ее нужно из-за укрытия. Э, друг! — схватил он Володю за руку. — Ты плохо почистил рыбу. Нужно полностью удалять с брюшины черную пленку. Иначе можно отравиться. Черная брюшная пленка маринки чрезвычайно ядовита! Ну-ка, дочисть! Уха получилась на славу!

После спада жары мы до темноты бродили по окрестностям, и не без успеха. В машине появился еще один ящик со змеями.

К полудню следующего дня мы выехали на автостраду. Для меня поездка закончилась. Позади остались первые сотни километров, пройденные мной в поисках змей. Костя рассчитывал через два часа высадить меня у железной дороги, но пришлось задержаться. Наша ранее безотказная машина закапризничала. На подъемах она не шла, чихала и глохла. Володя, чертыхаясь, то и дело лазил под капот. Кое-как доползли мы до ближайшей придорожной чайханы и остановились для того, чтобы Володя мог более основательно подремонтировать машину. Володя заявил, что помощи ему не потребуется, и мы разбрелись было по окрестностям, но ходить по жаре тяжело, и вскоре все вернулись в чайхану. Как и обычно в этих местах, помосты чайханы были без крыши и стояли в тени деревьев, ветви которых нависали над водой по краям большого хауза. Летом дожди здесь очень редки и нужно не столько укрываться от дождя, сколько прятаться от жгучих солнечных лучей.

Кристально чистая вода источника, бившего в центре хауза, вытекала из него небольшой резвой речушкой.

— Леша, посмотри, сколько здесь маринки! — позвал меня дядька.

Я глянул и обомлел.

У самой поверхности воды плавало множество крупных рыбин. Они были значительно крупнее, чем те, которых мы ловили в горной речке. Рыбы совсем не боялись людей и плавали на виду.

— Дядька, неси удочки!

— Не вздумай ловить, — остановил меня подошедший Костя, — рыба здесь священна. Эту рыбу оберегают и подкармливают. Пожирая все отбросы, попадающие в воду, маринки очищают ее. Давай-ка лучше попробуем ее покормить.

Костя купил у чайханщика лепешку и стал бросать в воду кусочки хлеба. Едва упал первый кусочек, как поверхность воды «закипела». Рыбины бросились к хлебу. Они отталкивали одна другую, били по воде хвостами и плавниками и выскакивали из воды. Кусочек лепешки скрылся среди брызг, и я не заметил, какая из рыбин им поживилась. Как только кусочек лепешки был съеден, прекратилась возня. Новый кусочек — и снова яростная борьба.

— Костя, знаешь ли ты, что маринка сладкое любит? — спросил подошедший Курбан-Нияз.

— Нет, не знаю.

— Тогда смотри!

Курбан-Нияз открыл банку сгущенного молока, окунул в молоко кусочек лепешки и бросил его в воду. Через мгновение хлеб исчез. Курбан-Нияз бросил еще один кусок, намазанный молоком. Этот кусок тоже исчез.

— Смотри, что будет теперь!

Курбан-Нияз приготовил два куска. Один окунул в сгущенное молоко, другой кусок мазать не стал. Первым в воду полетел кусок без молока. Рыбы бросились к нему, но… после нескольких поклевок кусок остался на поверхности. Рыбы не обращали на него внимания и оживленно плавали вокруг. Курбан-Нияз бросил кусок, пропитанный молоком. Сейчас же началась бурная возня, и хлеб исчез. Первый кусочек продолжал плавать. Еще один кусок с молоком летит в воду и через минуту исчезает. На хлеб без молока рыба не обращала внимания.

— Видал? — засмеялся Курбан-Нияз.

— Да-а… — протянул Костя, — губа не дура!

Володя наконец наладил машину, и через час мы распрощались на полустанке. Друзья уехали продолжать работу. Грустно смотрел я вслед грузовику. Да, что поделаешь. Я бы с великим удовольствием остался ловить змей, но нужно было возвращаться в институт. Через три дня я должен был выходить на работу, а директор наш не жаловал опаздывающих из отпуска.

Но приключения мои на этом не кончились. Костя поручил мне доставить в Ташкент ящики со змеями. Они были не тяжелые, но очень громоздкие, и я опасался, что просто не успею сесть в поезд. Он приходил поздно вечером, и рассчитывать на чью-нибудь помощь было трудно. Однако мои опасения не оправдались. Я взял билет в купейный вагон, и проводник помог мне втиснуть ящики в тамбур. Правда, едва мы успели втащить их, как поезд тронулся. В моем купе пассажиры крепко спали. Ящики со змеями я засунул под полки и столик. Ставить их наверх, на багажную полку, я не стал, потому что там было очень жарко, и змеи могли погибнуть.

Утром я проснулся поздно. Попутчики — полковник в отставке и его жена — уже сидели за столом и пили чай, поставив ноги на ящик с гюрзами.

— Проснулись? — доброжелательно спросил меня полковник. — Идите быстренько умывайтесь и присоединяйтесь к нам чай пить!

Я поблагодарил, быстро умылся и сел к столику.

— Откуда едете?

— Из экспедиции возвращаюсь.

— Геолог? В ящиках, наверное, образцы? — сказал полковник и потрогал ящик ногой. — Что-то уж очень легкие!

— Я биолог. Не толкайте, пожалуйста, ящики. Там животные.

— Какие животные? Зверюшки?

— Зверюшки, — утвердительно кивнул я.

Рот у меня был заполнен. И это было очень кстати. Костя предупредил меня, чтобы я не очень распространялся о том, кого везу.

— Как интересно! — воскликнула жена полковника. — Расскажите, какие у вас зверюшки? Суслики? Тушканчики или ежи?

— Всякие, — уклонился я от прямого ответа.

— Я очень люблю животных, — продолжала женщина. — Вы обязательно должны показать нам хоть одного зверька. Это так интересно!

Я приложил все усилия, чтобы перевести разговор на другую тему, но на мою беду мы подъехали к большой станции и проводник стал подметать купе. Он неосторожно толкнул ящик, потревожил змей, и одна из них зашипела. У жены полковника был отличный слух, и она тотчас же всполошилась.

— Кто там у вас? — уже испуганно спросила она. Я хотел увильнуть от ответа, но проклятая змея продолжала шипеть.

— Да там змея! — взвизгнула женщина и забралась на полку с ногами.

Я подумал, что было бы с ней, если бы она знала, сколько там змей и какие они, и не смог удержать улыбку.

— Чему вы улыбаетесь? — возмутилась пассажирка. — Отвечайте же, кто у вас там в ящике?

— Так, ерунда, несколько полозов, — невинно сказал я. — Они не ядовиты.

— Значит, все-таки змеи? Какой ужас!

— Вы напрасно волнуетесь, — попытался я успокоить ее.

— Как напрасно! А если змея выползет и укусит? Миша, почему ты молчишь? Мы едем со змеями, подвергаемся страшной опасности, я в ужасе, а тебе и горя мало!

— Ну посмотрите… — достал я из-под полки ящик.

— Ой! — взвизгнула женщина и, несмотря на свою тучность, как коза выскочила из купе. — Какой нахал! Еще хочет распустить этих ужасных змей!

Я вовсе не собирался доставать змей. В ящике лежали не полозы, а гюрзы. Я просто хотел показать ей, что ящик очень прочный и ни одна змея не сможет вылезти наружу:

— И надо же было вам сказать, что там змеи! — с досадой сказал полковник. — Промолчали бы и делу конец! Теперь та кого шума наделает моя дражайшая половина, только держись!

В коридоре проводник уговаривал жену полковника.

— Успокойтесь, гражданка. Сейчас все выясним!

— Миша, Миша! Иди сюда! Не дай бог змея укусит! — неслось оттуда.

Полковник вздохнул и пошел на зов. Жена его истерически кричала на мужа. Требовала вызвать начальника поезда. Я вышел в коридор, но, увидев меня, жена полковника шарахнулась, будто к ней ползла змея. Ее крики всполошили весь вагон. Двери купе открылись, и в коридор высыпали встревоженные пассажиры. Со всех сторон послышалось: «Что случилось?»

— Змеи!

— Какие змеи?

— Здесь, в купе! — визжала жена полковника. Вагон загудел, как улей.

— В вагоне змеи!

— Миша, возьми Леночку на руки!

— Какой ужас!

— Тонечка, пойдем в другой вагон, здесь змеи! С большим трудом проводник, полковник и я немного успокоили перепуганных людей.

Пришел начальник поезда. Жена полковника бросилась к нему:

— Товарищ начальник, да что же это!..

— Спокойно, гражданка, спокойно, — осадил ее начальник поезда, — сейчас во всем разберемся. Только шуметь не нужно. Что здесь произошло? — обратился он к проводнику вагона.

— Да вот у пассажира, — указал на меня проводник, — ящики какие-то. Что в них, я не знаю. А они, — повернулся он в сторону жены полковника, — кричат, что там змеи. Народ беспокоят, панику создают. Может, там никаких змей и нет. Я змей не видел.

— Что у вас в ящиках? — спросил начальник поезда. Вокруг нас толпились пассажиры. Одна жена полковника, еще не зная, есть ли в ящиках змеи и какие они, наделала столько шума. Что могло произойти, если среди окружающих нас людей нашлось бы еще несколько паникеров?

— Зайдемте в купе, — пригласил я начальника поезда. — Там я все объясню.

— Не ходите: — снова взвизгнула жена полковника. — Это очень опасно! Там змеи!

— Авось не съедят, — пошутил начальник поезда. — Граждане, прошу разойтись по своим местам! Ничего особенного здесь нет!

В купе мне пришлось рассказать ему всю правду. Начальник подумал и сказал:

— Забирайте свои ящики. Сейчас прибываем в Каган. Там пройдем к начальнику станции. Пусть он решает, что с вами делать. Дальше в нашем поезде вы не поедете.

— Почему?

— Возить змей в поезде не разрешено.

— Где это написано?

— Ну, вы не умничайте! — рассердился начальник. — Взбудоражили весь вагон, а теперь еще спорите. Ехали бы тихо, и никто бы вас не высаживал. Кроме вас в вагоне три десятка пассажиров, что же, прикажете их высадить, а вас одного везти с вашими змеями?

Напрасно я показывал ящики, просил объяснить мне, где змеи могут выползти наружу, и доказывал, что перевозка змей в ящиках абсолютно безопасна. Начальник поезда ничего не хотел слушать, и в Кагане мне пришлось покинуть вагон. В сопровождении начальника поезда я пошел к начальнику станции. Выслушав доклад начальника поезда, тот потребовал мои документы и долго их изучал, а я нервничал. Боялся, что поезд уйдет. Так оно и получилось. Поезд ушел, а я остался на станции Каган.

— Что же мне делать? Как доехать до Ташкента? — взмолился я.

— Не знаю, — ответил начальник станции, — со змеями в поезд я вас не пущу. Станете их там кормить или поить, да распустите по вагону!

— Да не буду я их ни кормить, ни поить!

— Вы же сами говорите, что змеи очень ценные. Разве вы допустите, чтобы они подохли от голода? — торжествующе «уличил» меня начальник станции.

— Не нужно их ни кормить, ни поить. Змеи могут обходиться без воды и пищи несколько недель! Погибнуть они могут только от перегрева!

После долгих споров начальник станции Каган разрешил мне сесть на следующий поезд, но только при условии, если я сдам змей в багажный вагон и на каждой большой станции буду проверять состояние ящиков.

До Ташкента я доехал без происшествий, только через каждые три-четыре часа пришлось бегать в багажный вагон и осматривать ящики, стоявшие в самом дальнем углу.

В тот же день я сдал гюрз в Костин институт и получил заверение, что сухой яд мне выдадут бесплатно в самое ближайшее время.

Чтобы закончить с фосфодиэстеразой, коротко скажу: сухой яд я получил и фосфодиэстеразу химики приготовили. Мы с Расулом использовали ее в своих опытах, давших очень интересные результаты, но оставаться кабинетным ученым я уже не мог.

Экспедиция под руководством Кости работала до глубокой осени. В предгорьях Бабатага Костя и дядька ловили кобр, по берегам мутной Сурхандарьи — песчаных эф. Изредка друзья присылали мне письма. Они приходили из разных мест. Экспедиция все время передвигалась. Завидовал им я. Теперь кабинет казался мне тесным, лаборатория — душной. Меня неудержимо тянуло туда, где голова кружится от простора, пьянящего воздуха и ни с чем не сравнимого запаха цветущей джиды. Мне хотелось снова забраться на крутую вершину, откуда видна чуть туманная панорама разноцветных склонов, где как на гигантском зеленом ковре тюльпанами и колокольчиками вышиты красные, желтые и голубые узоры. Трудности и невзгоды скитаний как-то выпали из памяти. По ночам мне снились рыбы, прыгающие у водопада, и гюрзы, лежащие на ветках и камнях.

Я написал об этом Косте. Он ответил, что я от него «заразился» двумя неизлечимыми «болезнями»: любовью к странствиям и «змеиной лихорадкой». Симптомы этих «недугов» он заметил еще во время моей работы в экспедиции и предсказывал мне печальную участь «бродяги», ловца ядовитых змей.