"Дневник Кости Рябцева" - читать интересную книгу автора (Огнев Николай)

Первая тетрадь

Уже половина сентября, а занятия в школе еще не начинались. Когда начнутся — неизвестно. Говорили, что в школе ремонт, и я сегодня утром пошел в школу и увидел, что никакого ремонта нет, наоборот, там и людей никаких не было, и спросить было не у кого. Школа стоит растворенная и пустая. По дороге купил у какого-то мальчишки за три лимона эту тетрадку.

Когда пришел домой, то подумал, что делать нечего, и я решил писать дневник. В этом дневнике я буду записывать разные происходящие события.

Мне очень хочется переменить имя Константин на Владлен, а то «Костями» очень многих зовут. Потом, Константин — это был такой турецкий царь, который завоевал город Константинополь, а я плевать на него хотел с шестнадцатого этажа, как выражается Сережка Блинов. Но вчера я ходил в милицию, и там мне сказали, что до восемнадцати лет нельзя. Значит, ждать еще два с половиной года. Жаль.

Я думал, придется придумывать, что писать в дневник, — оказывается, сколько угодно найдется. Сегодня утром пошел к Сережке Блинову; он мне сказал, что занятия в школе начнутся двадцатого. Но самое главное — это наш разговор с Сережкой насчет Лины Г. Он мне сказал, чтобы я не шился с ней, потому что она дочь служителя культа и мне, как сыну трудящегося элемента, довольно стыдно обращать на себя всеобщее внимание. Я ему ответил, что, во-первых, я никакого всеобщего внимания на себя не обращаю и что Лина мне одногруппница и сидит со мной на одной парте, и поэтому вполне понятно, что я с ней шьюсь. Но Сережка мне ответил, что пролетарское самосознание этого не позволяет и, кроме того, по мнению шкрабов и всех бывших учкомов, я оказываю (будто бы) на нее вредное влияние. Что она наместо ученья шатается со мной по улицам и вообще может идеологически прогнить. И еще Сережка сказал, что всякое шитье с девчатами, как с таковыми, нужно прекратить, если желаешь вступить в комсомол. Я с Сережкой разругался, пришел домой и вот теперь пишу в дневник то, что не успел досказать Сережке. Лина для меня не существует как женщина, а только как товарищ, да и вообще я на наших девчонок смотрю отчасти с презрением. Их очень интересуют тряпочки да бантики и еще танцы, а самое главное — сплетни. Если бы за сплетни сажали в тюрьму, ни одной девчонки в нашей группе не осталось бы. А что мы в прошлом году ходили с Линой в кино, так это потому, что больше не с кем было. А Лина так же любит кино, как и я. Ничего удивительного нет.

С нетерпением жду открытия школы. Школа для меня все равно что дом. И даже интересней.

Школа наконец открылась. Был страшный шум и возня. В нашей группе все старые ребята, а из девчат прибавилось две. Одна белобрысая, с косой, и с бантом вроде пропеллера. Ее зовут Сильфида, хотя она не заграничная, а русская. Девчата сейчас же прозвали ее Сильвой. Ее фамилия Дубинина.

И другая — черная стриженая, в черном платье и вообще вся черная и никогда не смеется. Что-нибудь скажешь ей, она сейчас же «фу, ф-фу, ф-ффу, ф-ф-фу, ф-ф-ф-фу!» — паровозит. Потом, она все горбатится и ходит как тень. Зовут ее Зоя Травникова.

В нашей школе вводится Дальтон-план. Это такая система, при которой шкрабы ничего не делают, а ученику самому приходится все узнавать. Я так, по крайней мере, понял. Уроков, как теперь, не будет, а ученикам будут даваться задания. Эти задания будут даваться на месяц, их можно готовить и в школе и дома, а как приготовил — иди отвечать в лабораторию. Лаборатории будут вместо классов. В каждой лаборатории будет сидеть шкраб, как определенный спец по своему делу: в математической, например, будет торчать Алмакфиш, в обществоведении — Никпетож, и так далее. Как пауки, а мы — мухи.

С этого года мы решили всех шкрабов сократить для скорости: Алексей Максимыч Фишер будет теперь Алмакфиш. Николай Петрович Ожигов — Никпетож.

С Линой не разговариваю. Она хочет пересаживаться от меня на другую парту.

Дальтон-план начался. Парты отовсюду вытащили, оставили только в одном классе, в нем будет аудитория. Вместо парт принесли длинные столы и скамейки. Я с Ванькой Петуховым слонялся целый день по этим лабораториям и чувствовал себя очень глупо. Шкрабы тоже пока толком не поняли, как быть с этим самым Дальтоном. Никпетож оказался, как всегда, умней всех. Он просто пришел и дал урок, как всегда, только мы сидели не на партах, а на скамейках. Со мной рядом села Сильфида Дубинина, а Лина совсем на другом конце. Ну и черт с ней! Не очень нуждаюсь.

Сегодня всех насмешила Зоя Травникова. Она начала проповедовать девчатам, будто покойники встают по ночам и являются к живым. А некоторые ребята подошли и прислушались. Вот Ванька Петухов и спрашивает:

— Что ж, ты сама покойников видела?

— Ну да, видела.

— Какие же из себя покойники? — спрашивает Ванька.

— Они такие синие и бледные, и будто не евши очень долго, и завывают.

Тут Зоя такую страшную рожу сделала и руками разводит. А Ванька говорит:

— Это ты все врешь. По-моему, покойники серо-буро-малиновые и хрюкают вот так, — и захрюкал поросенком: — Уи, уиии, уиии…

Зоя обиделась и сейчас же зафукала, запаровозила, а ребята расхохотались.

С Дальтоном выходит дело дрянь. Никто ничего не понимает — ни шкрабы, ни мы. Шкрабы все обсуждают каждый вечер. А у нас только и нового что скамейки вместо парт и книги прятать некуда. Никпетож говорит, что теперь это и не нужно. Все книги по данному предмету будут в особом шкафу в лаборатории. И каждый будет брать какую ему нужно. А пока шкафов-то нет?

Ребята говорят, что это был какой-то лорд Дальтон, из буржуев, и что он изобрел этот план. Я так скажу: на кой нам этот буржуазный план? И еще говорят, что этого лорда кормили одной гусиной печенкой и студнем, когда он изобретал. Посадить бы его на осьмушку да на воблу и посмотреть! Или по деревням заставить побираться, как мы в колонии, бывало. А с гусиной печенки — это всякий изобретет.

Сильфида все вертится, и сидеть с ней рядом неудобно. Я посылал ее несколько раз к черту, а она обозвала меня сволочем. Я спросил у девчат ее социальное происхождение и узнал, что она — дочь наборщика. Жалко, что она не буржуйка, а то бы я ей показал!

Сегодня было общее собрание — насчет самоуправления. Разбирали недостатки прошлого года и как их изжить. Главный недостаток — это штрафной журнал. Все учкомы, даже самые лучшие, чуть что, грозят штрафным журналом. А толку все равно не получается. В конце концов решили штрафняк отменить на месяц, попробовать, что из этого выйдет. Все были очень рады и кричали «ура!».

А Зоя Травникова всех разозлила. Встала и говорит загробным голосом:

— По-моему, нужно сажать в темный карцер, особенно мальчишек. Иначе с ними не справишься.

Все как загудят, как засвистят! Сначала было общее негодование, а потом она извинилась и говорит, что пошутила. Хороши шутки, нечего сказать! Она вся черная, с ног до головы, и ее зовут теперь «Черная Зоя».

После общего было собрание нового учкома. Они выбраны на месяц.

Сегодня вся наша группа возмутилась. Дело было вот как. Пришла новая шкрабиха, естественница Елена Никитишна Каурова, а по-нашему — Елникитка. Стала давать задание и говорит всей группе:

— Дети!

Тогда я встал и говорю:

— Мы не дети.

Она тогда говорит:

— Конечно, вы дети, и по-другому я вас называть не стану.

Я тогда отвечаю:

— Потрудитесь быть вежливей, а то можно и к черту послать!

Вот и все. Вся группа за меня, а Елникитка говорит, сама вся покраснела:

— В таком случае потрудитесь выйти из класса.

Я ответил:

— Здесь, во-первых, не класс, а лаборатория, и у нас из класса не выгоняют.

Она говорит:

— Вы невежа.

А я:

— Вы больше похожи на учительницу старой школы, это только они так имели право.

Вот и все. Вся группа — за меня. Елникитка выскочила как ошпаренная. Теперь пойдет канитель. Ввяжется учком, потом шкрабиловка (общее собрание шкрабов), потом школьный совет. А по-моему, все это пустяки и Елникитка просто дура.

В старой школе над ребятами шкрабы измывались, как хотели, теперь мы этого не позволим. Нам Никпетож вычитывал из «Очерков бурсы», как даже взрослых парней драли прямо в классе, у порога, да я и сам читал в разных книжках, как зубрить заставляли и давали разные клички к прозвища ученикам. Но тогдашние ребята и понятия не имели о таких временах, в которые нам пришлось жить. Мы ведь перенесли голод, холод и разруху, нам и семьи приходилось кормить, и самим за тысячи верст за хлебом ездить, а некоторые в гражданской войне участвовали. Еще трех лет не прошло, как война кончилась.

После скандала с Елникиткой я обо всем этом задумался и для разъяснения и проверки своих мыслей хотел говорить с Никпетожем, но он был занят — вся лаборатория была полна. Тогда я пошел в математическую к Алмакфишу и выложил ему то, что я думал про нашу жизнь. Алмакфиш ответил мне непонятно. Он мне сказал, что все, что мы пережили, доказывает количественно — изобилие эпохи, а качественно стоит по ту сторону добра и зла.

Я не это совсем и думал, я хотел только ему доказать, что с нами не имеют права обращаться, как с детьми или с пешками, но мы с ним не договорили, потому что тут же ребята пришли его спрашивать насчет математики. А Алмакфиш зачем-то завел про добро и зло. Мне так кажется, что ни зла, ни добра не существует; верней, что зло для одного — для другого может быть добром, и наоборот. Если лавочник наживает сто процентов на товаре, это для него добро, а для покупателя — зло. Так, по крайней мере, из политграмоты видно.

Ну и навалили заданий… За месяц, даже меньше, то есть к 1 ноября, нужно прочитать уйму книг, написать десять докладов, диаграмм начертить восемь штук, да еще устно уметь отвечать, то есть даже не отвечать, а разговаривать по пройденному. У каждого ученика свое задание. Да, кроме того, нужно еще проработать задание по физике, химии и электротехнике практически. А это — целую неделю торчать в физической лаборатории. Сегодня меня и Сильфиду вызывали в учком. А в учкоме сидит Сережка Блинов и еще другие. Оказывается, она на меня насплетничала, что я ее ругаю всякими словами, как в очередях. Ничего подобного не было. Когда вышли, я ее дернул за бант, она заревела — и дралка. Нет, с девчатами рядом сидеть — интеллигентщина. Завтра пересяду.

На шкрабиловке решили передать наше дело с Елникиткой на школьный совет и предложили разобрать дело общему собранию. Общее собрание будет завтра. Чем кончится — неизвестно, только мы не позволим называть себя детьми.

Сегодня вышел первый номер стенгазеты — «Красный ученик». Сначала все заинтересовались, а потом оказалось — буза. Статейки скучные. Написано всё про ученье и чтобы вести себя хорошо. В редакционной комиссии — Сережка Блинов и еще другие.

Получив записку: «Ты напрасно интересничаешь, все девчата не хотят иметь с тобой ничего общего». Я и не знаю, как это интересничают. Наверное — Лина. Она подружилась очень с этой новой девчонкой, Черной Зоей, и они постоянно сидят у печки и шушукаются. Даже тогда, когда все играют, они торчат у печки. Им, наверно, очень хочется, чтобы кто-нибудь к ним прилез, а мальчишки и внимания на них не обращают. Очень нужно! Черную Зою прозвали еще «Фашисткой», потому что фашисты тоже постоянно в черном ходят. А она и не понимает, хоть и злится. Вообще наши девчата разбираются в политике меньше, чем ребята.

Я только что из школы. Сейчас кончилось общее собрание, на котором разбирали мое дело с Елникиткой. Умнее всех говорил Никпетож. Он сказал, что все это пустяки, что каждый школьный работник должен уметь подходить, а у Елены Никитишны подход еще не выработан, а выработается потом. А про меня шкрабы говорили, что я грубый парень и что на меня нужно оказывать моральное воздействие. А Зинаидища, или Зин-Пална, — это наша заведующая — сказала, что я глубокий мальчик, но не умею сдерживать своих инстинктов. Как это их сдерживать, я не знаю, а вот когда она называет меня мальчиком — терпеть не могу! Но с Зинаидищей спорить трудно: в случае чего позовет в учительскую — и давай отчитывать. После такой отчитки киснешь целый день.

Дальше про общее собрание: ни с того ни с сего выступила Фашистка, Зоя Травникова, и говорит, что со мной сладу нет, что я к девчатам пристаю и прочее. Тут я обозлился страшно. Во-первых, я с ней и слова не сказал, а во-вторых, она никаких доказательств представить не может. И вся наша группа на нее зашикала, потому что это против всяких групповых правил — доказывать на своего же товарища на общем собрании. В конце голосовали, что я должен перед Елникиткой извиниться, а я сказал, что пусть раньше она извиняется, что назвала нас детьми. Теперь дело пойдет на школьный совет. Я так думаю, что Елникитка будет засыпать меня по естественной, вот и все.

Домой мы шли с Ванькой Петуховым, и Ванька говорит, чтобы я не поддавался и что поддаваться — хуже. Ванька торгует папиросами, а патента у него нету. Старший мильтон гонял-гонял Ваньку с угла, а Ванька все не поддавался, и теперь мильтону надоело, и Ванька торгует сколько хочет. А ему без торговли нельзя, потому что у него больная тетка и сестра, а работник он один, да еще учиться нужно. Хорошо, что у меня отец — портной и я у него один, а то бы тоже пришлось торговать папиросами.

Сегодня в аудитории Елникитка объясняла задание, а Сильва сидела со мной рядом, на одной парте, и все вертелась, а я ее нечаянно задел локтем, и тогда Сильва завизжала. Елникитка спрашивает, что такое, и Сильва, конечно, насплетничала. Елникитка сказала, что я хулиган, а я спросил у нее, что такое «хулиган» и как надо понимать это слово, а она объяснить толком не могла. Потом я спросил у Никпетожа, что такое «хулиган». Оказывается, хулиган — это такой человек, который причиняет зло другому без всякой пользы для себя. А какое же зло я причинил Сильве? Что ж, я в кашу ей наплевал, что ли?

Сегодня вышла неизвестно откуда новая стенгазета — «Икс». В этом «Иксе» все протащены: и шкрабы, и Дальтон, и девчата, которые тайком танцуют, а самое главное — «Красный ученик». Про Дальтона есть стишок, который мне так понравился, что я его списал:

А это дело в том, что лаборатории так и стоят с самого начала пустые. Правда, в обществоведение взяли из школьной библиотеки все книжки по политграмоте, а в естествоведение перенесли аквариум и коллекции, да только и всего. А по-настоящему надо, чтобы в каждой лаборатории был полный подбор книг и пособий по данному предмету. Тогда ученик может свободно распоряжаться и действительно подготавливать задания.

Во время обеденного перерыва мы играем в зале в «лапоть». А «лапоть» — это такая зимняя игра, вроде футбола. У нас под лестницей хранится лапоть, который мы вытаскиваем, когда нужно играть. Все становятся в кружок и начинают этот самый лапоть бить изо всей силы ногами, чтобы вышибить из круга. А в середине стоит один, кто ловит лапоть. Если поймал, может становиться на место того, кто последний ударил. Вот мы играли-играли, лапоть летал аэропланом, как вдруг я наподдал, лапоть вылетел из круга — и прямо по лицу Зинаидище; она в это время входила в зал. Вот она обозлилась-то! Сейчас же топнула ногой, это у нее такая привычка, и кричит:

— Прошу перестать! Кто это сделал? — Все замолчали. Тут она и давай говорить жалкие слова: — Я думала, что у нас в школе еще поддерживается это правило, что виновный сознается сам и что если он не сознается, — значит, трус… — и тому подобное.

Я не выдержал и спрашиваю:

— Конечно, виновный должен сознаться, только в чем же он виноват?

— А виноват в том, — ответила Зинаидища, — что позволяет себе слишком резкие движения и не считается с возможностью всяких повреждений.

Тогда я сказал, что это я. Зинаидища подошла ко мне, схватила за руку и говорит:

— Пойдем.

Тут на меня нашло какое-то оцепенение, и я пошел за ней в учительскую. Как примется она меня пилить! Я этого хуже всего не люблю. Я и сказал ей:

— На что же тогда самоуправление, если шкрабы во все вмешиваются и все время делают выговоры? Обратитесь в учком, он меня и подтянет.

А она отвечает:

— Вы прежде всего должны помнить, что вы еще не человек, а только личинка. Вы не можете отвечать за свои поступки.

И опять пошла чистить на все корки.

Когда я отчистился, «лапоть» уже кончился и обеденный перерыв тоже. Если бы я был дружен с Сережкой Блиновым по-прежнему, пошел бы к нему поговорить насчет самоуправления и шкрабов. А теперь не с кем. Разве с Ванькой Петуховым?.. Я уже давно собирался записаться в ячейку, да ячейка у нас очень бездеятельная; она вполне бы могла отбавить форсу у шкрабов, а ни во что школьное не вмешивается; заседания ячейки для всех открыты, но на них так скучно, что никто из беспартийных не ходит. Все только политика да производство: вроде скучного урока. А когда кто-нибудь из ребят возьмется сделать доклад, то просто засыпаешь.

Был школьный совет. Разбирали мое дело с Елникиткой, и Зинаидища тоже взялась и рассказала про «лапоть». Постановлено на меня оказывать моральное воздействие. Никпетож отвел меня в пустую лабораторию и стал со мной разговаривать. Только он ни слова не сказал про мой характер, а все толковал про Дальтона. Он говорит, что учителя смотрят на преподавание не так, как в старину. Раньше смотрели так, чтобы как можно скорее набить ученику голову всякой всячиной, а когда ученик кончит школу, все у него из головы в два счета вылетало. Одним словом, надо было наполнить пустой сосуд, а что в него может влиться, это им было наплевать с шестнадцатого этажа. А теперь на ученика смотрят, как на костер, который только разжечь, а дальше уж сам гореть будет. Вот для этого и вводится Дальтон-план, чтобы сами ученики как можно больше работали головой.

Я сказал, что это очень трудно и, наверное, никто не сдаст зачетов к 1 ноября. А Никпетож говорит, что это не важно и что в конце концов все поймут пользу Дальтона. Я пока что не понимаю. Потом я его спросил, как, по его мнению, — хулиган я или нет.

Он сказал, что, по совести, этого не думает, а что резкость у меня есть, которая потом, с годами, пройдет. Когда я ушел от Никпетожа, мне стало очень весело и я с пением пошел к Елникитке извиняться. Подошел к естественной лаборатории, а оттуда как выскочит Елникитка, как начала меня крыть: и что я сам не занимаюсь, и другим не даю, и всякое такое прочее. Я обиделся, показал ей кукиш и ушел. Теперь опять потянет на школьный совет. И отца опять вызовут. Черт с ними!

По-моему, Елникитка ни капельки не разжигает костер, а, скорее, его гасит.

Мне опять прислали записку:

«Хотя в тебя влюблена одна д., ты не думай, что ты очень интересный. И надо бросить ругаться, а то с тобой разговаривать не хотят».

По-моему — опять Лина.

Вчера было воскресенье, и я пошел с Сильвой в кино. Почему я пошел именно с Сильвой, — а потому, что, оказывается, у ней есть возможность доставать контрамарки. Была картина «Остров разбитых кораблей». Еще в фойе я заметил Лину и Черную Зою, они очень подружились между собой и постоянно шушукаются. И вдруг после картины Лина подходит ко мне и говорит:

— Поди-ка сюда на минутку.

Я пошел, а Сильва сейчас же ушла домой. Тогда Лина говорит:

— Хотя ты со мной и не разговариваешь, но я тебе должна сказать, что, может быть, ты меня скоро перестанешь видеть. А потом передай своей Сильве, что я ее ненав-в-вижу!

Я повернулся, прошел мимо Черной Зои, а она стояла, как статуя. Чего они ко мне лезут?

У нас все экскурсии: то на фабрику, то в музей. Писать некогда.

«Икс» все выходит, и никто не может узнать, кто его пишет. По-моему — старшие группы. А теперь еще пошло по рукам, только со строгим предупреждением, чтобы не засыпаться шкрабам, «П — К — X». Это значит: «Приложение к «X» — к «Иксу». В этом «ПКХ» всякая похабщина, смешная до чертиков.

Каким-то образом «ПКХ» засыпался Никпетожу. Никпетож пришел и давай размазывать про любовь и про отношения мужчины и женщины, точно мы сами не знаем. Меня, однако, поразило то, что он сказал, будто любовь — цветущий сад, а тот, кто занимается похабщиной, тот в этот сад гадит. Володька Шмерц его переспросил:

— Неужели правда, что цветущий сад?

А Никпетож ответил, что да, да еще какой: сияющий, яркий, и золотой, и серебряный. Ребята хихикали, девчата на них шикали, а Черная Зоя, Фашистка, встала и говорит:

— И кроме того — любовь бывает до гроба.

Никпетож ее спрашивает:

— То есть как до гроба?

А она:

— И не только до гроба, а даже после гроба. — Я, — говорит, — знала одного человека, который любил мертвую девушку.

И рожа при этом у нее сделалась страшная, словно она сама мертвец, даже ребята перестали хихикать. А Никпетож сказал, что это уже неестественность и что мертвое тело так быстро разлагается и превращается в землю, что ни о какой любви к мертвецам не может быть и речи.

Скоро сдавать зачеты за октябрь, а у меня еще ничего не готово. Проклятый Дальтон — словно ватой голова набита! Я не предполагал, что так трудно заниматься в одиночку.

У нас появилась новая стенгазета, которую издает «объединенный коллектив младших групп», и она называется «Катушка». Этой газетой сразу все заинтересовались, потому что она объявила анкету: «Может ли в нашей школе девочка дружить с мальчиком?» Я списал те ответы, которые были вывешены на стенке, рядом с газетой:

1. Если сойдутся характерами, то могут.

2. Девочка не может дружить с мальчиком, потому что у мальчиков и у девочек совсем другие убеждения и интересы. (Это писала Фашистка.)

3. Я думаю, что можно, только не со всеми. У нас в школе так бывало. Но стоит только появиться хорошему отношению, как со всех сторон несутся насмешки и поневоле заставляют прекратить. Все понимают в ином освещении.

4. Нет. Девочки — дух противоречия. (Это написал я.)

5. Можно, если бы некоторые девочки не так презрительно относились к мальчикам, отчего подрывают отношения остальных девочек к последним.

6. Ответить на этот вопрос все-таки трудно. Я, например, понимаю дружбу двояко. Во-первых, у мальчиков и у девочек должна быть коллективная, общая дружба, и, по-моему, она возможна. Но есть вторая дружба, это дружба отдельных лиц, которые как-то сходятся между собой, и у них появляется дружба. И эта дружба может быть между мальчиком и девочкой, но, конечно, не у всякого мальчика со всякой девочкой, и наоборот. В общем, дружба есть что-то хорошее и высокое, к чему мы не должны отрицательно относиться.

7. По-моему, в теперешнее время не может, так как всякая дружба в конце концов сведется к более сильному чувству с той или другой стороны. (Это писала Лина, я видел.)

Произошел серьезный случай.

Зою Травникову давно уже окрестили «Черной Зоей» и «Фашисткой», и никто на это не обращал никакого внимания, только она обижалась. Но вот сегодня в аудитории Никпетож рассказал нам про Муссолини и фашистов во всех подробностях: и как чернорубашечники брали Рим, и как они потом расправлялись с коммунистами.

Во время обеденного перерыва мальчишки сговорились между собой, окружили Зою и начали петь:

Зоя сначала заревела, потом начала драться, а мы только смеялись. Как вдруг Зоя как трахнется на пол! Мы сейчас же петь перестали, подходим к ней, а она — как мертвая. Лицо бледное, зубы сжаты. Все испугались, побежали за водой и давай ее спрыскивать. А она все не приходит в себя. Тут прибежала Елникитка, она была дежурная, стала на нас ругаться, велела из аптечки принести нашатырного спирта. Мы принесли. Елникитка дала ей понюхать; тогда Зоя как будто стала приходить в себя. Тут Елникитка опять напустилась на нас и всех разогнала.

После этого Никпетож, как руководитель нашей группы, собрал всех в аудитории, и было собеседование насчет кличек. Сначала выяснили, какие у кого клички. У девчат оказалось у каждой по нескольку кличек, у ребят — меньше. Одну из девчат зовут «Собака», «Кишка», «Грымза», «Капуста».

Долго спорили, потом решили так: кто заявит протест против своей клички, того так дальше не звать. Сейчас же все девчата зашумели и одна за другой потребовали, чтобы их кличками не звать. Все это было записано.

Только, по-моему, все это — интеллигентщина. Вот меня зовут «Козлом», и я нисколько не обижаюсь.

У нас организовался отряд «юных пионеров». Нужно давать торжественное обещание, потом ходить кругом зала с маршировкой, потом не курить и всякое такое. Записались все любители пофорсить. А по-моему, это для маленьких — красные галстуки носить. А я лучше подожду, когда примут в комсомол. По убеждению я — коммунист.

А Зоя и Лина не записались в пионеры потому, что «пионеры — против бога». Они так между собой говорят и с другими девчатами. Они обе — дуры несознательные, потому что мир произошел от клетки, и это можно вполне доказать, а вовсе не от бога. Во время объяснения задания на ноябрь обязательно спрошу у Елникитки насчет бога. Она, как естественница, должна объяснить все подробности.

Разговор с Сережкой Блиновым. Он мне говорит:

— Вот я хотя и в учкоме, а все-таки считаю наше самоуправление плохим. Какое же это самоуправление, если все мы должны делать по указке шкрабов? Многое взято из старой школы. Например, обязательное здорованье. Каждый из учеников, встретившись со шкрабом в первый раз за день, должен поздороваться. Это неправильно: а если ученику не до здорованья? Или вот тоже вставанье учеников при входе шкраба в класс. Правда, у нас это не имеет большого значения, потому что и классов нет, а аудитории бывают редко.

Я с ним согласился. Тогда Сережка спросил, буду ли я его поддерживать, если он выступит против такой формы самоуправления. Я сказал, что буду. Ведь и верно, никакого самоуправления, по правде, нет. Если учком что-нибудь постановит, то это постановление сначала идет на шкрабиловку, потом на школьный совет — и тогда только приобретает настоящую силу, когда школьный совет утвердит. Или, например, любой из шкрабов имеет право пилить ученика сколько хочет. Со мной сколько таких случаев было.

Сегодня опять был обморок с Черной Зоей. Она, по обыкновению, сидела около печки с Линой, потом они поссорились, что ли, и вдруг Зоя — трах на пол. Опять притащили воду, нашатырь; насилу оттерли. Зинаидища вызвала Зою в учительскую и долго с ней говорила. Странная девчина эта самая Зоя. По-моему, она очень много думает насчет мертвецов, оттого и в обморок падает.

Завтра начало сдачи зачетов. Вчера просидел всю ночь, и сегодня тоже придется. Самое скверное то, что книг нету. В лабораториях и в библиотеке разобрали ребята — тоже готовятся. Откуда же взять?! Покупать — денег нету. Сегодня буду чертить диаграммы по обществоведению.

Все-таки напрасно у нас в школе ввели Дальтона.