"Витя Коробков - пионер, партизан" - читать интересную книгу автора (Ершов Яков Алексеевич)

МАТРОС НАЗУКИН, ГЕРОЙ

Весь август стояла немыслимая жара. Листья на деревьях пожелтели и свернулись. Асфальт на набережной расплавлялся так, что по нему невозможно было пройти, не оставив отпечатков. Только в море люди спасались от нестерпимого зноя.

В последних числах месяца подул ветер, потянул из-за гор целые полчища темных дождевых облаков. Они долго ходили над морем и, наконец, зацепившись за плоскую вершину Лысой горы, разразились неудержимым ливнем. Вскоре тот же ветер разметал остатки туч, выглянуло солнце, и природа ожила, засверкала многообразием красок. Переливались драгоценными изумрудами виноградные гроздья на горных склонах, весело шумели тополи посвежевшей листвой. Днем солнце припекало. Легкие испарения поднимались от выброшенной прибоем на берег морской травы, от влажной почвы. Быстрокрылые стрижи, словно черные молнии, носились у самой земли и стрелой взмывали вверх, будто одурманенные ее пряными запахами. За день ручьи и лужи подсыхали, а ночью опять выпадал дождь, гремел гром, и живительная влага снова освежала все кругом.

В один из таких дней Витя уговорил отца отправиться на прогулку в лесничество. Они давно собирались побывать там. Но все откладывали: Михаил Иванович последнее время был очень занят. Сегодня за многие недели выдался свободный день, и Витя постарался им воспользоваться.

Они медленно шли по городу, наслаждаясь прогулкой. Михаил Иванович рассказывал о лесничестве, о том, чего стоило вырастить здесь лес, с каким трудом приживались деревья на каменистой почве:.

Человек всегда стремился украсить землю, на которой он живет, говорил Михаил Иванович. Не однажды и жители Феодосии пытались оживить бесплодные горы, окружающие город. Впервые такая попытка была сделана почти сто лет назад. Сотни саженцев были высажены на склонах горных балок. Но они не прижились. И опять — правда, много лет спустя — люди насадили в горах лес. Весной многие саженцы дали лист. Но им не хватало влаги: в этих горах нет даже родников. Им не хватало пищи: под верхним слоем почвы лежит плотный известняк. И все-таки люди добились своего: теперь здесь шумит листвой густая роща, растут дуб и орех, клен и ясень, белая акация и сосна, рябина и карагач.

Витя не раз бывал в лесничестве, поднимался по узким затененным тропинкам, спускался в поросшие ветвистым кустарником овраги. Особенно хорошо бывало здесь ранней весной, когда ярко зеленели травы и междулесье пестрело цветистым ковром.

— Славная роща теперь у нашего города, — оказал Михаил Иванович, останавливаясь передохнуть. — А ведь сколько еще пустой земли вокруг. Но дойдут руки и до нее. И на ней зашумят леса.

Дорога, петляя между оврагами, бежала вверх, в гору. Отсюда был уже виден весь город: прекрасные здания санаториев на набережной, белые домики, обступившие со всех сторон широкую бухту. Древним стражем высились у берега моря освещенные лучами заходящего солнца полуразрушенные башни старой крепости. В порту, разгружая прибывшие пароходы, медленно взмахивали длинными стрелами высокие краны. А дальше, за волнорезом, тихое и спокойное, лежало позолоченное солнцем море. Чудесное чувство бескрайнего простора охватило Витю. Не отрываясь, смотрел он на море, светло-зеленое у берегов, темно-синее на глубине, пламенеющее там, где падал на него луч солнца.

Отец уже вошел в лес и звал Витю оттуда. Они выбрали небольшую лужайку и легли навзничь на траву под низкорослым дубом. И опять ощущение необъятного простора и необыкновенной легкости наполнило Витю. Высоко вверху раскинулся широкий полог неба. Легкие белые облачка быстро неслись в далекой синеве.

— Да, оставили по себе память люди, — задумчиво, отвечая каким-то своим мыслям, заговорил Михаил Иванович. — Этот лес — украшение города.

Витя повернулся на бок. Взгляд его упал на груду камней под ближним деревом.

— А что эта за куча камней? — спросил он.

— Это? — посмотрел отец. — Воду люди пытались добыть.

— Не может быть! — Витя вскочил, подбежал к сложенной из камней горке, оглядел ее. — Тут же ничего нет! Камни — и только.

— И все же они давали воду, — улыбнулся отец.

— Как? Может быть, здесь бил ключ? Вот и канавка есть… Но теперь он, должно быть, иссяк, а камни обрушились?

— Нет, — отрицательно покачал головой Михаил Иванович. — Эти сооружения почти не пострадали от времени. Они совсем не древние, им всего лет сорок-пятьдесят. А ведь наш город основан очень давно. Ты знаешь старые башни: одна из них стоит в городском саду, другая — за Митридатом. Ее называют Круглой. Сколько, думаешь, им лет? Больше пятисот. А это еще не самые древние постройки в городе. Были и другие. Они разрушены, и теперь только по случайным находкам восстанавливают историю города. Она насчитывает с лишним две тысячи лет.

Михаил Иванович замолчал. Витя вернулся к заинтересовавшим его «ключам».

— А эти груды камней? Если это не ключ, то как тут добывали воду? — спросил он.

— В Феодосии прежде было очень трудно с водой, — ответил отец. — Родников нет, реки тоже. Даже когда знаменитый художник Айвазовский, который очень любил наш город, где он родился и прожил почти всю свою жизнь, провел водопровод, здесь, на взгорье, воды не хватало.

— Как же люди жили?

— Вот так и жили. Воду ценили на вес золота. Ну и искали ее, конечно. Тогда и придумали эти сооружения. Они устроены очень просто. Днем жарко, особенно здесь, на горе. Солнце сильно нагревает камни. Но с наступлением ночи температура резко падает. На камнях образуется роса и по капелькам стекает вниз.

— Вот чудеса! — пришел в восхищение Витя. — Вода из ничего. Не надо и искать ее!

— Да нет, — разочаровал его отец. — Очень уж мало воды накапливается таким способом. Только крайняя нужда заставляла людей пользоваться им.

— А где же Айвазовский нашел воду? — поинтересовался Витя.

— Он провел водопровод издалека; из своего имения Субаша. Там есть источник. Это километров двадцать-двадцать пять отсюда.

Витя придвинулся ближе к отцу:

— Папа, а ты обещал рассказать о прошлом, о людях нашего города. Помнишь?

Отец вопросительно взглянул на сына:

— О ком же?

— О тех, кого у кладбищенской стены расстреляли, — напомнил Витя.

— Это ты про комиссаров? — Михаил Иванович задумался, словно перебирая что-то в памяти, потом медленно продолжал: — Крепкие были люди… Знал я одного из таких героев.

Витя так весь и подался к отцу. Глаза его загорелись:

— Расскажи, папа!

— Ненадолго свела меня судьба с ним, — в раздумье говорил отец. — Вскоре погиб он. Уже потом мне люди многое порассказали.

— Он кто, комиссар был? — не терпелось Вите.

— Комиссар. Назукин его фамилия. Иван Назукин.

— Знаю, — обрадовался Витя. — Знаю. У нас в городе улица такая: Назукина называется.

— Он и есть, — подтвердил Михаил Иванович. — Это уже после гражданской войны его именем улицу назвали.

Михаил Иванович приподнялся, прислонился к стволу дуба.

— Что же, — сказал он. — Если ты так интересуешься, расскажу по порядку все, что знаю про этого человека. Рассказывали, что родился он на Урале, в бедной крестьянской семье. Учился в школе недолго. Из второго класса ушел на заработки. Сначала работал на заводе молотобойцем, потом кузнецом. Но жизнь его не становилась легче. Труд был тяжелый, а платили за него гроши. Задумался парень: «Почему так? Одни работают, строят машины, выращивают зерно, а живут впроголодь. Другие имеют богатство, хоть и не трудятся. В чем тут дело?» И начал он читать революционные книжки, в которых объяснялось, как нужно изменить порядки, чтобы рабочий человек стал хозяином своей страны, хозяином своего труда.

В то время случилась на заводе забастовка. Назукин вместе с народом пошел. И не так, чтобы где-нибудь в стороне, а в первых рядах — в зачинщиках. Ну, понятно, с завода его уволили.

Слыхал я еще, что служил он матросом на подводной лодке «Судак». Крепкую закалку получил. Матросы народ боевой, дружный. Все за одного, один за всех. Назукин там помогал большевикам. Дело это опасное. Попадешься — военный суд и расстрел. Но он, понятно, знал, на что шел. И не боялся.

А тут началась революция. Назукин в партию вступил, и уже ни одно настоящее дело не обходилось без него. Горяч был и умел зажигать людей. Крепко полюбили его революционные моряки, избрали в Совет солдатских и рабочих депутатов.

В нашем городе Назукин появился летом 1919 года. Тяжелое было время. Хозяйничали в Крыму белогвардейцы. Но Назукин прошел хорошую школу революционной работы. Не боялся он ни беляков, ни немецких оккупантов и все время работал в большевистском подполье.

— А ты где его видел? — нетерпеливо спросил Витя.

— Не торопись, — успокоил Михаил Иванович сына. — Узнаешь и об этом. Я тогда еще совсем молодой был. У нас в типографии народ подобрался боевой: листовки большевикам тайком печатали, собирались иной раз тайно агитатора послушать. Зазвали как-то и меня на такую сходку в хибарке одного печатника, на самой окраине города. Прихожу. Сидят в полутемной комнате человек пятнадцать, тихо переговариваются. А потом один встает и говорит: «От большевистского подпольного комитета слово имеет дядя Ваня». Я так и ахнул. Знал: какого-то «дядю Ваню» полиция по всему городу ищет. Встал он, крепкий такой, коренастый, волосы черные, и глаза горят. Хорошую нам речь сказал. Как вспомню, до сих пор за сердце берет. Потом посидели еще, поговорили. «Дядя Ваня» к одному подойдет, к другому. Подошел и ко мне. Взял за плечо, чувствую: сила у него в руках изрядная. Говорит: «Молчать умеешь?» — «Умею». — «Ну, так вот, здесь у меня десять листовок. Надо, чтоб дошли они до рабочих. Сможешь?» — «Смогу», — отвечаю. Пожал он мне руку, крепко пожал, от души. «Верю, — и говорит, — что сможешь».

Спрятал я листовки — и домой. «Как, — думаю, — я с ними в порт проберусь? Пообещать легко, а выполнить — и тяжело и опасно». А у меня в то время приработок был: папиросами торговал, с нашей же феодосийской фабрики. Взял я десять пачек и в каждую — по листовке. К началу смены стоял уже у портовых ворот.

— Эй, кому папиросы, кому папиросы? Сам бы курил, да деньги надо. Кому папиросы, дорого не возьму, по дешевке отдаю!

Папиросы у меня, и правда, были дешевые, чиновники их не брали, только грузчики подходили, как раз те, кто нужен. Я подаю пачку и добавляю:

— Покуришь сам, передай товарищу.

Это мне ребята наши типографские посоветовали. Условный, видно, знак был.

За полчаса все десять пачек разошлись. Бегу домой и, понимаешь, вижу: навстречу мне под руку с полицейским надзирателем идет «дядя Ваня». Волосы прилизаны, на прямой пробор расчесаны. Костюмчик хоть я поношенный, но вполне приличный, а в руке шляпу держит. И так идут они, разговаривают и прямо мимо часового в подъезд одного дома входят. А в доме этом какое-то белогвардейское учреждение помещалось: то ли штаб, то ли городская управа. Вот, думаю, и фунт изюму. Это же не иначе — провокатор. Это, нас запросто сегодня всех перехватают.

Бегу к ребятам, которые меня на собрание водили. «Друга, — говорю, — скрывайтесь, пока не поздно. Этот ваш „дядя Ваня“ определенно — провокатор. Сам его только что с полицейским видел». Ну, конечно, переполох. А потом рассказал я все по порядку, они как засмеются! «Да это же, — говорят, — конспирация. „Дядя Ваня“ под чужой фамилией у белогвардейцев делопроизводителем служит и свободно ходит по городу».

— Это был он — Назукин? — спросил Витя.

— Да, он. Только тогда его звали Андреевым, Алексеем Алексеевичем. Полицейские с ног сбились, разыскивая того, кто стоял во главе большевистского подполья. А он под видом делопроизводителя Андреева, не скрываясь, жил в городе. Видал, как дела делались?

Михаил Иванович подмигнул, усмехнулся и, откинувшись на спину, замолчал.

— И все же Назукин был арестован, — через минуту продолжал он неохотно.

— Провокатор выдал?

— Да. Вошел, подлец, в доверие к подпольщикам и выдал белым большевистские явки. Назукин пришел на одну из конспиративных квартир, а его там уже ожидала засада. Белогвардейцы схватили многих членов большевистского комитета. Назукина бросили в одиночку. Вместе с его арестом рухнул смелый план. У него почти все было подготовлено для того, чтобы поднять вооруженное восстание, захватить власть в Феодосии и ударить по белогвардейцам с тыла.

— Его расстреляли? — тихо спросил Витя.

— Да, — опустил голову отец. — Пытали: прижигали лицо папиросами, кололи тело штыками. Потеряет сознание — отольют водой и пытают снова. Но ой не сказал ни слова, даже имя свое не назвал. Когда его последний раз вели по тюремному коридору, он громко крикнул: «Держитесь, товарищи! Победа недалека!»

Перед расстрелом ему завязали глаза. Но он сорвал тряпку и насмешливо заявил: «Я вас не боюсь!» Вот как!

В том же году Красная Армия освободила Крым. Друзья разыскали тело Назукина. Его могила теперь на главной площади города.

— Я знаю, — прошептал Витя.

— Да, — с невольной печалью вздохнул отец. — Крепкий был человек. Рабочей закалки. Настоящий герой.

Михаил Иванович поднялся. Встал и Витя. Он пристально смотрел с горы на освещенный заходящим солнцем город, ища глазами знакомый обелиск. О чем он думал в эту минуту? Мечтал ли стать таким же крепким, как те, кто с боями добывал свободу, или сожалел, что поздно родился и не был участником бурных событий в годы революции и гражданской войны?

— Пора возвращаться, — напомнил отец. — Мать, наверное, заждалась.

— Да, пора, — рассеянно ответил Витя. Ему хотелось быть как можно ближе к отцу, который так много видел, так много знает. Маленькой загорелой рукой он крепко ухватился за теплую надежную руку отца. И они молча стали спускаться в город.