Из сборника «Трубы» (Тель-Авив, 1992 г.)

Сирена

В День Катастрофы[2] всех учеников собрали в спортзале. Там соорудили что-то вроде импровизированной сцены, а за ней на стене развесили черные плакаты с названиями концлагерей и рисунками заборов из колючей проволоки. Когда мы входили в зал, Сиван попросила, чтобы я занял ей место, и я занял два для нас. Сиван уселась рядом со мной; на скамье было немного тесно. Я положил руки на колени, и тыльная сторона моей ладони коснулась ее джинсов. Материал был тонкий и такой приятный — мне показалось, словно я прикоснулся прямо к телу.

— А где Шарон? Я не видел его сегодня, — проговорил я чуть дрожашим голосом.

— Шарон проходит испытания для призыва в морские коммандос, — ответила Сиван гордо, — он уже прошел почти все этапы, и ему осталось только какое-то собеседование. Ты знаешь, что на выпускном вечере ему должны вручить диплом лучшего ученика школы? Директор уже объявил.

Я издали увидел, как по проходу к нам пробирается Гильад.

— Сиван, — сказал он, протиснувшись к нам, — что ты тут делаешь? Эти скамейки такие неудобные. Пойдем, я занял тебе стул там сзади.

— Да, — Сиван улыбнулась мне извиняющейся улыбкой и встала, — тут действительно тесно.

Она пошла и села сзади вместе с Гильадом. Гильад был лучшим другом Шарона, они вместе играли в школьной сборной по баскетболу. Я смотрел на сцену и взволнованно дышал, моя ладонь все еще была влажной.

Несколько девятиклассников поднялись на сцену, и церемония началась. После того, как все ученики продекламировали свои отрывки, на сцену вышел один довольно пожилой человек в бордовом свитере и рассказал об Освенциме. Это был отец кого-то из учеников. Он говорил недолго, приблизительно четверть часа. После этого мы разошлись по классам.

Когда мы вышли из школы, я увидел нашего служителя Шолема, который сидел на ступеньках медпункта и плакал.

— Эй, Шолем, что случилось? — спросил я.

— Этот человек в зале, — проговорил Шолем, — я его знаю, я тоже был в зондеркоманде.

— Ты был в коммандос? Когда? — Я не мог представить нашего маленького худого Шолема ни в каком подразделении коммандос, но — кто знает, все может быть. Шолем вытер глаза ладонью и встал.

— Неважно, — сказал он мне, — иди, иди в класс. Это действительно неважно.

После обеда я пошел в торговый центр. В фалафельной я встретил Авива и Цури. «Слыхал, — проговорил Цури ртом, набитым фалафелем, — Шарон прошел сегодня собеседование, после призыва у него еще будут полевые испытания, и он — в коммандос. Ты представляешь, что такое быть в морских коммандос? Туда отбирают одного из тысячи…»

Авив вдруг выругался — его лепешка прорвалась снизу, и вся тхина и сок от салата потекли ему на руки.

«… Мы сейчас встретили его на школьном дворе. Он и Гильад оттягиваются там — пиво и все такое». Цури то ли смеялся, то ли подавился, и кусочки питы и помидоров вылетали у него изо рта: «Ты бы видел, что они вытворяли на велосипеде Шолема, ну прямо как дети. Шарон был страшно доволен, что прошел собеседование. Мой брат сказал, что как раз на личном собеседовании большинство и проваливается».

Я пошел на школьный двор, но там никого не было. Велосипед Шолема, который обычно был прикреплен цепочкой к перилам возле медпункта, исчез. На ступеньках валялись замок и разорванная цепочка.

На следующий день утром, когда я пришел в школу, велосипеда еще не было на месте. Дождавшись, пока все разойдутся по классам, я пошел рассказать директору. Он сказал, что я поступил правильно, и что никто не узнает о нашей беседе, а секретаршу директор попросил записать мне замечание, будто бы опоздавшему. В тот день ничего не случилось и на следующий тоже, но в четверг директор вошел в наш класс с полицейским в форме и попросил Шарона и Гильада пойти с ними.

Им ничего не сделали, только предупредили. Велосипед вернуть они не смогли, потому что просто бросили его где-то. Но отец Шарона специально пришел в школу и прикатил новехонький спортивный велосипед для Шолема. Тот сначала не хотел брать его — «Самое полезное для здоровья — ходить пешком», говорил он отцу Шарона. Но тот настаивал, и Шолем в конце концов взял велосипед. Смешно было видеть Шолема на спортивном велосипеде, но я знал, что директор прав — я действительно поступил верно. Никто не догадывался, что это я рассказал, так, по крайней мере, я думал тогда.

Следующие два дня прошли как обычно, но в понедельник, когда я пришел в школу, во дворе меня ждала Сиван.

— Слушай, Эли, — сказала она мне, — Шарон узнал, что это ты настучал про велосипед. Ты должен слинять отсюда, пока он и Гильад не поймали тебя.

Я постарался скрыть страх, не хотел, чтобы Сиван увидела, что я боюсь. «Быстро, сматывайся», — сказала она, и я пошел. «Нет, не туда, — потянула она меня за руку. Ее прикосновение было прохладным и приятным. — Они войдут через ворота, поэтому тебе лучше вылезти через дыру в заборе, которая за сараями».

Я обрадовался, что Сиван так тревожится обо мне, даже больше, чем испугался.

За сараями меня ждал Шарон…

— Даже и не думай об этом, у тебя нет шансов, — сказал он. Я обернулся — сзади стоял Гильад. — Я всегда знал, что ты штучка, но никогда бы не подумал, что стукач.

— Почему ты заложил нас, ты, дерьмо? — Гильад с силой толкнул меня, и я врезался в Шарона, который отпихнул меня обратно.

— Я тебе скажу, почему он заложил нас, — сказал Шарон. — Потому что наш Эли — грязный завистник. Он смотрит на меня и видит, что я — лучший, чем он, ученик, лучший, чем он, спортсмен, моя девушка — самая красивая в школе, и это при том, что он все еще несчастный девственник. Все это и гложет его изнутри.

Он снял свою кожаную куртку и передал ее Гильаду.

— Ну что ж, Эли, тебе удалось подставить меня, — продолжал Шарон, расстегивая ремешок водонепроницаемых часов и убирая их в карман. — Отец думает, что я вор, на меня едва не завели дело в полиции. Диплом лучшего ученика я уже не получу. Теперь ты доволен?

Я хотел сказать ему, что это не потому, что это из-за Шолема, что он тоже был в подразделении коммандос, что в день Катастрофы он плакал, как ребенок. Но вместо этого я произнес: «Это совсем не то… Вам не нужно было воровать у него велосипед, зря вы это сделали. Вы бесчестные». Когда я говорил, у меня дрожал голос.

— Ты слышишь, Гильад, этот стукач и нытик будет учить нас, что такое честь. Честь — это не доносить на товарищей, ты, дерьмо, — сказал Шарон и сжал кулаки. — Я и Гильад сейчас хорошенько поучим тебя, что такое честь.

Я хотел двинуться, убежать, поднять руки, чтобы защитить лицо, но меня сковал страх. Вдруг отовсюду зазвучала сирена — я совсем забыл, что сегодня День Памяти.[3] Шарон и Гильад оба вытянулись и замерли… Я смотрел на них, стоящих словно манекены в витрине, и весь мой страх сразу пропал. Гильад, напряженный, стоявший с закрытыми глазами и сжимавший в руке куртку Шарона, показался мне большой куклой. А Шарон с своим зверским взглядом и сжатыми кулаками выглядел, как маленький ребенок, который пытается принять какую-то позу, увиденную им когда-то в боевике. Я потихоньку направился к пролому в стене и медленно вылез через него. За спиной я услышал, как Шарон процедил: «Мы тебя еще встретим», однако он не сдвинулся с места и на миллиметр.

Я шел домой, обходя на улице людей, застывших, словно восковые фигуры, и сирена защищала меня своим невидимым щитом.