"Структура ментального мира классической Греции" - читать интересную книгу автора (Шохов А)

2. Экскурсия в прошлое

Определим те вопросы, на которые нам нужно найти ответ в прошлых тысячелетиях. Прежде всего, необходимо понять, когда и при каких обстоятельствах в ментальном мире произошло соединение двух типов деятельности. Затем хорошо бы проследить динамику их взаимодействия и ее роль в развитии homo sapiens.

Начнем с того, что предметная деятельность свойственна всему живому: растения располагают свои листья так, чтобы солнце освещало максимально возможную площадь, амеба переползает в более освещенную часть водоема, хищники охотятся, травоядные жуют… Каждый вид имеет свои особенности предметной деятельности: термиты «трудятся» иначе, чем бобры. Первые виды человека отличаются от животных тем, что не имеют «данных природой» инструментов для предметной деятельности и вынуждены использовать палки и затачивать камни. При этом технология обработки камня изменяется, и один вид человека сменяет другой. Это очень важное обстоятельство, показывающее, что человечество до homo sapiens шло типично эволюционным путем: для изменения технологии предметной деятельности каждый раз требовался новый вид.

Если появление homo sapiens в результате эволюции объясняет то, что он более умело совершал все трудовые действия, чем неандерталец, то остается совершенно нерасследованным вопрос, результатом чего явилась так называемая неолитическая революция: ведь homo sapiens не был вытеснен какими-то другими видами. Чем объяснить тот факт, что человеку оказалось доступным изменение технологии предметной деятельности? Совершенно очевидный ответ заключается в том, что мозг человека в результате эволюции… Я не спорю с этим, меня занимает другое: какая подвижка в сознании привела к неолитической революции? Что это было за событие в ментальном мире человека? Эволюция здесь уже явно ни при чем. И потом, может быть, ответ коренится в еще более далеком прошлом. Ведь известны совместные поселения неандертальцев с homo sapiens, а палестинские неандертальцы ничем почти не отличаются от разумных… Не значит ли это, что быт человека разумного в первые века существования ничем не отличался от быта неандертальцев? И если это так, какие отличия в ментальном мире обнаруживались уже тогда?

Интересен и еще один аспект проблемы: если все отличие между человеком разумным и предшествующими видами исчерпывалось только более совершенной рукой и большей способностью к труду, непонятно, для чего потребовался человеку язык. Дело в том, что язык для передачи информации в процессе труда и для научения труду не нужен, хотя в антропологической литературе наиболее распространена другая точка зрения. Чтобы разобраться с этим, мы должны на некоторое время оставить основную линию изложения.

Вот характерная цитата:

Ее роль в первобытном обществе

Здесь «само собой разумеется», что передать трудовой навык нельзя иначе, чем посредством речи. Иными словами, чтобы научиться водить автомобиль, Вам нужно только прочесть подробное (можно в нескольких томах) описание необходимых действий, и Вы, сев впервые за руль, уже будете хорошим водителем. Очевидна абсурдность этого утверждения. Гораздо более логичным кажется утверждение, что обучить человека любой предметной деятельности можно вообще без слов. Для этого достаточно показать как и дать попробовать сделать самому. По мнению Н.А.Бернштейна, А.Р.Лурия и Ю.А.Левада [36, с.13] «внутри трудового процесса прагматическая сторона деятельности и смысловая слиты воедино… трудовой процесс является одновременно информационным не по каким-то там, внеположенным ему характеристикам, а по своей сути, будучи основным каналом трансляции „схем действий“… речь в ходе самой предметной деятельности, не может конституироваться в качестве самостоятельной системы кодов. Она не выйдет за рамки симпрактичности, ее роль будет ограничиваться, в основном, уточнением конкретного деятельностного контекста и, в частности, вербальной категоризацией тех качественных характеристик пространства и времени („над“, „под“, „внутри“, „между“, „прежде“, „потом“ и т. п.), которые складываются на уровне предметных действий.»

То есть, в том, что касается предметной деятельности, обучение всегда происходило, по сути, невербально; речь для этого, если и требовалась, то в весьма ограниченном объеме.

(6) Потребности передачи навыков предметной деятельности не могли способствовать развитию примитивных звуковых кодов в речь.

Из вышеприведенных высказываний становится понятно, что эра простых ответов на подобные вопросы кончилась. Начнем с главного: если homo sapiens в первые века существования жил вместе с homo neandertalis и их быт был общим, нет никаких признаков (кроме, разумеется, чисто анатомических), чтобы возможно было признать их людьми разумными. Есть факты, еще более запутывающие картину: я имею ввиду захоронения умерших сородичей, сделанные неандертальцами в Ла-Ферраси и Шанидаре [18]. Значит ли это, что для того, чтобы быть разумным, не обязательно принадлежать к биологическому виду homo sapiens? Тогда где критерий разумности? В существовании второго типа деятельности, может быть? Однако, этот, второй тип деятельности, свойственен и животным: вспомните свадебные обряды журавлей или эротические игры леопардов. И разве не вписывается во второй тип деятельности играющая с клубком кошка? А сложнейшие отношения, существующие в волчьей стае или стаде обезьян — разве все это не говорит о наличии второго типа деятельности у животных?

Где же ответ? Рассмотрим структуру второй деятельности животных. Это именно та, «чистая» внепредметная деятельность, о которой мы упоминали выше: цель действия непредметна (эротическая игра животных никогда не ведется с целью склонить к совокуплению, — у животных ведь нет ограничивающей желания этики, поэтому цель игры непредметна, несексуальна; если цель «стать вожаком стада» завладевает сознанием какой-нибудь обезьяны, она совершает действия, совершенно бессмысленные с точки зрения первой деятельности; насчет играющей кошки уже никаких сомнений быть не может), действие чисто игровое, предметно бессмысленное, якобы действие, рефлексию заменяет собственно непредметное (если хотите, эстетическое) удовольствие от совершения действия. Пожалуй, характеризуя структуру второй деятельности животных, мы нашли, наконец, адекватный термин для ее обозначения: «игра». В дальнейшем вместо словосочетания «второй тип деятельности» будет использоваться термин «игровая деятельность». Сам собою напрашивается еще один термин: «игровая реальность». Итак, игровая реальность существует как для разумных, так и для неразумных тварей. Только у животных эти две реальности (предметная и игровая) практически нигде не пересекаются. То есть игровая деятельность не влияет на предметную: предметная деятельность остается неизменной, какого бы напряжения ни достигала игра. Правда, положение в стае обусловливает роль в коллективной охоте, например, но само распределение функций во время этой охоты и ее способы остаются неизменными, а вернее, изменяются только вместе с мутацией вида.

Итак, появилась гипотеза: разумное существо совместило предметную и игровую реальность, и потому стало разумным на самом деле (а не по принадлежности к виду). Конечно, это стало возможным благодаря развитой руке, прямохождению, увеличившемуся мозгу, но последний (и потому главный) шаг был ментальным.

О том, как это случилось, ничего более-менее конкретного сказать нельзя. Однако, необходимо предположить, что причина была общей, хотя действие этой причины осознавалось как индивидуальное событие (=психическое отклонение). Вполне вероятно, что этой первоначальной, общей причиной, была склонность к фобии, неврозам и прочим психическим отклонениям от нормы. Это предположение выглядит небезосновательным хотя бы потому, что развиваться способна только нестабильная система, склонная к частому нарушению внутреннего равновесия. Утрата психического комфорта вполне могла быть отличительной чертой тех людей, которые впоследствии стали разумными. Мне наиболее резонной представляется гипотеза о выводящей из равновесия фобии. По определению, фобия — это страх перед вещами и явлениями, не таящими никакой «предметной» угрозы.[43, с. 254–258]. Склонность к фобии заложена в человеке и проявляется при любых обстоятельствах, сколько-нибудь способствующих этому. Вспомните десятки (если не сотни и тысячи) случаев из Вашей жизни, когда Вы испытывали страх перед тем, что Вам физически никак не угрожало. Если этого никогда не случалось (на мой взгляд, совершенно невероятный случай), желаю Вам пережить полтергейст в собственной квартире.

Жуткий страх, обуявший первого разумного при взгляде на мир, легко представить: вообразите, что у Вас нет никакой информации о мире, а органы чувств разработаны также, как и теперь — на Вас наваливаются впечатления и картины, преисполненные неясного для Вас смысла, Вы ничего не можете объяснить… Или представьте, что Ваше зрение, улавливающее сейчас электро-магнитные волны строго определенного диапазона, приобрело способность видеть волны всех возможных частот, и то же самое произошло со слухом, обонянием и осязанием. По силам ли человеку такая, вдруг навалившаяся гамма ощущений? Приблизительно в таком положении оказались первые люди, в силу какого-то потрясения (психической травмы) выведенные из состояния животной беззаботности: непосредственное восприятие оказалось утраченным, необъясненный мир сделался страшен. Человеку потребовался буфер между миром и им самим. Чем мог быть этот буфер? Для нас его роль исполняют принятые a priori аксиомы, с помощью которых мы опредмечиваем объекты. Для первого человека этим буфером могло стать только игровое действие, но уже не в эросе и не во внутристадных отношениях, а в той области, где до сих пор господствовала «чисто» предметная деятельность. Необходимо было как-то иначе отнестись к миру, выстроить отношения с ним на иной, непредметной основе. Объекты, пугающие первых людей, стали центром внимания: их задабривали приношениями плодов, появлялись какие-то первые ритуалы, помогающие избавиться от фобии тем, кто оказывался под ее властью. Предметная деятельность стала осознаваться как имеющая игровой смысл.

Надо сказать, страх, как и прочие психические состояния, весьма заразителен, так что довольно было одному дестабилизировать свою психику, чтобы у него тотчас обнаружились последователи. Таким образом, игровые действия легко становились традицией. (ср. у З.Фрейда

Но это одна сторона дела. Когда окружающий мир оказался включенным в игровую реальность, он, естественно, не мог не интегрироваться с другими видами игровой деятельности; все это нашло отражение в мифах и ритуале. Другое направление взаимодействия и взаимопроникновения двух реальностей состоит в том, что человек постепенно начинает осознавать возможность полагания иной предметной деятельности. Этапы, преодолеваемые сознанием на этом пути, следующие: доведение до совершенства существующей технологии преобразования предметов — осознание возможности иной технологии разработка и реализация новой технологии (действие — рефлексия целеполагание — действие). То есть в игре естественно содержится логика предметной деятельности, осознанная и отфиксированная сама по себе. (Осознанная и отфиксированная не ввиде аналитически описанной технологии, а как миф, устанавливающий порядок отношений человек — мир. [36, с. 12–17]) Кстати, эта фиксация уже требует речи, как и вообще вся игровая реальность. И полагание другой предметной деятельности (другой технологии) выглядит возможным только через логику. Это и есть методологический базис неолитической революции. Говоря проще, человек, поместив предметную деятельность под купол игровой, научился удерживать два смысловых пласта: что я делаю и как я делаю. А следовательно, уже мог задать себе вопрос: почему не сделать иначе?

Животному все ответы на вопрос «как?» подсказала природа, и оно может лишь незначительно варьировать их (то же, по-видимому, относится и к первым видам homo), человек же ответы на вопрос «как?», благодаря совмещению двух реальностей, ищет сам.

Повседневность, таким образом, предстает разделенной на два четко различимых по смыслу деятельности уровня: предметный и игровой, взаимодействие между которыми служит источником развития.