"Валерий Воронин - преждевременная звезда" - читать интересную книгу автора (Нилин Александр Павлович)

— 12—

Сказав ранее, что первым футболистом, с которым я познакомился был Валерий Воронин, я был, может быть, и не совсем точен. Формально со всеми торпедовцам и образца шестьдесят четвертого года я познакомился одновременно.

В один из летних дней я приехал в Мячково в группе журналистов АПН, зачем-то приглашенных туда комсомольским организатором ЗИЛа по имени Пармен. Он, вероятно, откуда-то прознал, что в Агентстве печати «Новости» работают хорошо информированные люди, с которыми футболистам полезно пообщаться, чтобы не помереть с тоски в свободные минуты на тренировочном сборе или не перегореть раньше срока накануне матча, если предоставлены они будут сами себе.

Летом шестьдесят четвертого года я только-только поступил в АПН — и своих коллег воспринимал примерно так, как их, по мнению Пармена, должны были воспринимать игроки «Торпедо».

Работа в Агентстве на Пушкинской площади представлялась мне после университетской скамьи сплошным развлечением, а общение с товарищами по еще не ясной мне до конца по своим задачам работой. Приглашение в поездку вместе с АПНовскими старожилами Авдеенко, Марьямовым, Полонским, Королевым, Познером, ставшим теперь заметным телевизионным человеком (кстати, тогда в Мячково Володя Познер, на мой взгляд, смотрелся и слушался поэффектнее, чем сегодня, — он прожил детство и юность в Америке — ничего занятнее его рассказов в ту пору ни футболисты, ни мы не слышали, и успехом будущий обозреватель пользовался неслыханным).

Мне, в мои двадцать четыре года, в общем-то, нечего было рассказать торпедовцам. Но я ездил корреспондентом на первый Всесоюзный кинофестиваль в Ленинграде — и попытался развлечь игроков байками, юмор которых был им малопонятен. Один Владимир Мещеряков — он до того играл за ленинградский «Зенит» и дружил с Кириллом Лавровым и прочими известными артистами-болельщиками — слушал меня с некоторым интересом.

Воронин потом вспоминал: «Ты что-то рассказывал про кинофестиваль, но я не слушал. Ну представь: ты сидишь, работаешь, а кто-то пришел и мешает!». Он сидел на наших беседах в торпедовской гостиной, где игроки обычно смотрели кино или слушали тренерские установки, с отсутствующим видом, с книжкой в руке, в шортах, сильно загорелый.

Мне он тогда показался отчужденным не только от нас, приезжих, но и среди своих. И я представить себе не мог, что он может быть замечательно компанейским парнем.

Приехавший с нами Витя Широнин, комсомольский лидер АПН (и впоследствии работник ЦК партии) объявил в завершение беседы, что мы берем над «Торпедо» шефство, — и сейчас бы я не взялся объяснить, в чем же оно заключалось, кроме развлекательной болтовни. Однако уже следующий после нашего приезда в Мячково торпедовский матч мы смотрели крайне заинтересованно. А после матча некоторые из нас, по АПНовскому обыкновению, пришли вечером в ресторан Дома Актера. И за соседним столиком увидели Мещерякова и Вячеслава Соловьева. Мы обрадовались такому соседству, но в тот раз никакого братания не было. Я наивно допускал, что среди футболистов могут встретиться непьющие. И не хотелось подавать им дурной пример…

Я уже обмолвился о том, что Соловьев очень подходил «Торпедо» по стилю поведения, а Мещеряков вполне мог осуществлять весьма нужные футбольной команде связи с художественной общественностью.

Вячеслав Соловьев дольше, чем следовало (во всяком случае так считал Марьенко, сталкивавшийся с ним как футболист в первой лиге), поиграл в командах ниже классом, чем «Торпедо». Да и зимние сезоны выматывали, хотя однажды он и первенством мира по хоккею с мячом пожертвовал (при том, что титул и звание заслуженного мастера спорта игроку тогдашней сборной автоматически был обеспечен), чтобы поехать с торпедовцами в Австралию.

В сезоне шестьдесят четвертого он, пожалуй, был менее полезен, чем в предыдущем году. Но присутствие в элитной по замыслу команде выдающегося спортсмена всегда необходимо. И кроме того, Слава Соловьев — натура артистическая: на аккордеоне играет, умеет разговор поддержать на уровне. Я бы сказал, что они с Мещеряковым заняли оставленную Мишей Посуэлло нишу — светского человека, известного в Москве, отчасти и как частого гостя в актерском ресторане.

Соловьев вовремя ушел из «Торпедо», немножечко поиграл в футбол за «Динамо» — и дальше целиком посвятил себя хоккею, зарабатывая летом на жизнь в командах дальних и негромких. Он окончательно сделался динамовцем, побыл по завершении карьеры начальником, наращивая звезды на офицерских погонах, превратившихся перед отставкой в полковничьи, руководил сборной страны и в общественном плане позиций нетерял.

Володя же Мещеряков в чем-то воронинскую судьбу скопировал, с печальным учетом, что ни великим, ни знаменитым игроком не был.

…«Мещеряка» в ленинградском «Зените» выбирали капитаном. И всеми силами он старался не затеряться среди торпедовских личностей. Вплоть до того, что для поднятия духа в уставшем от монотонности сбора коллективе согласился за собранные игроками сто пятьдесят рублей (зарплата инженера) остричься наголо, за что на трибунах немедленно прозван был Котовским.

Но играл он очень цепко в центре защиты рядом с Шустиковым. А в конце сезона шестьдесят четвертого и гол забил ударом метров с сорока — переломный гол в тяжело складывающемся для «Торпедо» матче, гол, позволивший продолжить борьбу за первенство.

В шестьдесят пятом — чемпионском для «Торпедо» — году он то ли переоценил свое влияние в команде, то ли боролся за него отчаянно. В общем, «Мещеряк» оказался во главе оппозиции тренеру Марьенко — в оппозиции, где, как в последний момент оказалось, никто, кроме него, не состоял. Как советский человек, он считал себя близким и к Иванову, и к Воронину, а простодушием только-только получившего разрешение играть за мастеров Стрельцова надеялся воспользоваться. Бунт его против Марьенко начался, когда Иванов и Воронин находились в сборной. Но поддержки от Эдика, который вообще был не от мира сего, он не получил. Не получил ее и от Батанова — Борис частенько ходил с Мещеряковым в свой любимый ресторан ВТО, однако к интригам, как я уже говорил, всегда питал отвращение… Словом, Марьенко не составило труда отчислить смутьяна, так мечтавшего о золотой медали.

Мещеряков отбыл в донецкий «Шахтер» — и когда пришла пора играть с «Торпедо», превзошел себя: закрыл Валентина Иванова напрочь, обратив на себя внимание… Он рвался обратно в Москву. Добился ненадолго места в «Спартаке» — помню, как приходил он к нам в АПН с Игорем Нетто, уже закончившим выступать. Он держался еще какое-то время на плаву, крутил роман с подругой Гали Брежневой, поддерживал приятельство с известными людьми, ходил в ресторан Дома Актера. У ленинградских болельщиков-интеллектуалов осталась в памяти забавная история. Он жаждал романа с красивой девушкой-архитектором. Но ей почему-то не приглянулся: а парень «Мещеряк» был интересный. Он звал ее на футбол — не соглашалась, звал еще куда-то — не шла. Наконец он пригласил ее в свою новую квартиру — сказал: «Галя, я приглашаю вас как архитектора!» Она спросила: «А что, в квартире какие-нибудь недоделки, ошибки в планировке?» — «Да нет — все в порядке!» — «Тогда зачем же мне приходить?» И тогда он сказал: «Галя, вы не правы!»

Что-то в его внешне продуманной жизни не сложилось после футбола. В должности детского тренера он сник. Друзья из мира искусства бедным бывшим футболистом очень скоро перестали интересоваться. Разумный, рациональный малый, он стал пить — не по таланту и положению в обществе. Из ЛТП он позвонил Славе Соловьеву, занимавшему солидную должность в ЦС (динамовском «министерстве»). Тот приехал к нему в ЛТП вместе со Стрельцовым — алкоголики и администрация сражены были наповал. Но и царский подарок бывших одноклубников Мещерякова не спас. Последний раз я видел его в семьдесят девятом году на похоронах Боброва. Никакого лоска в нем не осталось — и выглядел Володя тяжело больным. Вскоре он умер…

Вероятно, в Ташкенте, сразу после проигранного торпедовцами матча тбилисским динамовцам они пребывали в расстроенных чувствах. Но по возвращении в Москву мы встречали некоторых из них в различных заведениях общественного питания, проходящих по творческому ведомству, в бодром расположении духа.

В конце концов они вернули клубу утраченные позиции и выступили в чемпионате лучше всех московских команд. Никто не предполагал еще, что Виктора Александровича Маслова пригласят из Ростова в Киев — и «Дед» сделает за короткий срок украинских динамовцев главными фаворитами всесоюзного турнира. А в долгую гегемонию грузинских футболистов никто не верил. Поэтому, чувствуя, что доказав превосходство над остальными столичными клубами, узнавшие вновь кураж игроки «Торпедо» намеревались в очередном сезоне снова побороться за первенство.

И то, что в отпуске торпедовцы сильно веселятся, начальство не беспокоило — ведущие игроки собирались в большинстве случаев одной компанией. И начальству казалось, что неплохо будет, если футбольная Москва почувствует настроение серебряных призеров. На заводе успех «Торпедо» решено было отметить с особым размахом — мы присутствовали на двух банкетах: во Дворце культуры ЗИЛа и в Мячково. На банкете во Дворце культуры я впервые увидел вблизи Яшина. Здесь он диаметрально противоположен был своему официальному имиджу. Когда Аркадий Вольский — парторг ЦК на автозаводе — предоставил ему слово, он сразу же пошутил: «Ну вот, дали слово, когда я за стул вынужден держаться» — заметным стало, что выпил динамовский голкипер крепко, но солидный опыт подобных застолий не позволит ему расслабиться. И он произнес приличествующие случаю слова, растрогавшие торпедовцев и нас — гостей. Чувствовалось, что Лев Иванович действительно расположен к соперникам-призерам. После банкета он еще поехал на новоселье к Батанову, куда заспешил и наш сослуживец по АПН Борис Королев. Мы к тому времени немного соперничали между собой за близость к футболистам. Так, на очень важный матч в Тбилиси, предшествующий ташкентской переигровке, летал и мой начальник Авдеенко — и вернулся другом не только Иванова и Воронина, но и Метревели, который после победы динамовцев устроил у себя на квартире ужин для бывших одноклубников (и примкнувшего к ним нашего заведующего Александра Александровича).

Как-то все мы — футболисты и сотрудники Агентства — засиделись в Доме журналистов, после чего решено было ехать на Ленинский проспект — в гости к Валентину Иванову. Меня в момент сборов отвлекли знакомые за соседний столик — и когда я обернулся, то увидел, что в ресторане остался и Володя Щербаков со своей девушкой Майей (за пятнистую шубу ее прозвали Леопардом). На мое удивление Щербаков, плохо скрывая детскую обиду, объяснил, что ему ехать домой к Иванову не совсем удобно, а вот вместе со мной он поехал. Но и у меня не было полной уверенности, что меня звали. К тому же я догадывался, что девушка щербаковская не нравится жене Валентина Козьмича Лиде и вряд ли нравится воронинской жене (пройдет много лет, распадутся браки Воронина и Щербакова, а Валя с Майей найдут общий язык, но кто бы мог это предсказать поздней осенью шестьдесят четвертого года?). Я знал и то, что у жен главных торпедовских футболистов вызываю неприязнь как не по чину пьющий холостяк, проигрывающий в сравнении с товарищами, больше отвечающими их представлению о респектабельности, — один жил и работал за границей, у другого машина, у третьего редкие пластинки. И у всех — жены, с одной стороны, ограничивающие выпивку мужей, а с другой, сами не прочь посидеть за хорошим столом, с умеренным возлиянием и беседой, не выходящей за рамки общеизвестного, без пьяных откровений и надрыва.

Поэтому вполне понятно, что я — начинающий журналист, в первый же после получки день пропивающий всю зарплату, склонный в нетрезвом виде говорить долго, горячо и непонятно, для семейных праздников не создан, но могу быть опасен благополучному супружеству тем, что загулявшим мужьям компанию в любой момент готов составить.

Женя насторожил еще летом, когда команду «Торпедо» пригласили на традиционную пятницу в АПН. На таких пятницах сначала встречались с кем-либо из знаменитых людей, а затем показывали иностранный кинофильм, обеспеченный дочкой Брежнева. Не каждый из сотрудников Агентства мог и попасть на такие вечера. И я, конечно, поступивший на работу в июне, никогда до приглашения в наш конференц-зал на четвертом этаже торпедовцев на подобных праздниках не бывал. Но, как завсегдатай Дома журналистов, попал до начала вечера встречи с торпедовцами на день рождения барменши Тамары и, разгоряченный даровой выпивкой, убедил старших товарищей, что представлять футболистов со сцены должен не кто иной, как я. И нес, разумеется, околесицу, чем разгневал АПНовских командиров, понятия не имевших о моем существовании. Шокированы были и гости. Опечаленный и отрезвевший после неудачи с конферансом, я стоял у входа в здание АПН. Мимо проходили Воронин с женой — рекламно красивые и нарядные. Я ничего лучше не придумал, как позвать Валерия в ресторан ВТО. Жена Валя в своем белом плаще отшатнулась от меня, а Воронин вежливо сказал мне, что Валя ничего с утра не ела — и они идут сейчас в «Арагви».

В декабре, когда ударили морозы и залили лед для хоккея, мы в одну из суббот собрались на стадионе «Динамо» — хозяева поля играли со свердловским клубом армии — встречались, то есть, сильнейшие тогда команды по хоккею с мячом. И за «Динамо» играл Слава Соловьев — и здорово играл, забил первый гол. После динамовской победы решено было ехать в Дом журналистов. Только Иванов отказался — он пришел на хоккей с приятелем и куда-то с ним торопился. На стадионе присутствовал и очень тогда популярный спартаковский футболист Галимзян Хусаинов. Соловьев подарил ему клюшку — Хусаинов некогда жил в Куйбышеве, выступал и за хоккейную команду. В такси, по дороге в Дом журналистов, Гиля, ослабевший от выпитого на морозе для согрева, стал подробнейшим образом рассказывать сидевшему на переднем сиденье Борису Батанову о матчах, сыгранных им еще по юношескому разряду. Вали Ворониной на хоккее не было, она приехала прямо в ресторан — и как красивая и единственная дама в застолье верховодила в разговоре.

Мне даже не так хотелось понравиться Вале (я своих возможностей не переоценивал), как хотелось, чтобы Валя понравилась мне.

В футбольной среде она, как танцовщица «Березки» в недавнем прошлом, представляла мир искусства. И привыкла высказываться с эффектной категоричностью, которой я и тогда не терпел.

Я переживал тогда пору, о которой мне совсем неприятно вспоминать — досада берет, что шел мне двадцать пятый год, а я так бестолково распоряжался молодостью, внушая себе, что веселюсь, что окружил себя друзьями по гроб жизни. Я много пил, жил из-за этого в изображении, плохо наведенном на резкость, совершал от непроходившей застенчивости множество ненужных молодецких поступков, культивировал в себе никем не оцененное гусарство. Но кое-что к тому времени я успел прочесть, кое о чем передумать, я вырос в семье, где кое-какие принципы родители все же сумели мне внушить, я пережил безответную любовь к театру, учился какое-то время в элитном учебном заведении. И то, что говорила за ресторанным столом Валя, я считал ерундой, в лучшем случае, пошлостью. Меня унижало, что пребывание за этим столом в обществе футболистов требует от меня известного опрощения. Я не был самим собой. Я поддерживал впечатление о себе, как о парне замечательном, в первую очередь готовностью выпивать с утра до вечера — и не претендовать на первые роли.

Воронин с мнением Вали о менее известном ему мире считался — и прислушивался к ее замечаниям не без внимания. Но он уже замечал, что журналистской и прочей публике интереснее слушать его, а не супругу. И спокойно относился к ее одергиваниям мужа, когда любимец публики-футболист говорил что-либо, с ее точки зрения неподобающее.

В тот раз заговорили — в непонятной мне тогда связи — о Софи Лорен. Валя иронизировала над тем, что Валерий называет ее с ударением на последнем слоге. Вале Софи (с ударением и на первом слоге) категорически не нравилась: «У нас полно таких девок с большой грудью и зелеными глазами… Вот Мерилин Монро — я понимаю!». Потом — уже в другом ресторане — Воронин объяснил мне, что жене Вале кто-то из доброжелателей рассказал, что в Риме ее муж испытал оргазм от одного вида Лорен. Присутствующий при том Маслаченко оргазма не заметил, но осуждал Воронина за то, что сунул Софи для автографа открытку с Дином Ридом…

Софи Лорен в нашем сюжете еще возникнет. Но до того состоялась наша с Ворониным поездка в Ленинград. Собственно, с этой поездки и надо было бы начинать мою книгу о нем.