"Открытие Вселенной - прошлое, настоящее, будущее" - читать интересную книгу автора (Потупа Александр)

Средние века — путь к науке

Попробуем выяснить, как в недрах мрачного Средневековья постепенно складывался новый тип мышления, породивший в 16–17 веках науку Нового Времени.

Естественнонаучные и, в частности, астрономические достижения Средневековья традиционно и вполне справедливо считаются крайне ограниченными. Это вполне понятно, если учесть, что в многосотлетней чехарде насилий, грабежей, голода и эпидемий человеку было не столь уж важно уточнять законы движения светил, а более всего хотелось вырваться на просторы светлой и спокойной райской жизни, которую сулила в загробном варианте, например, христианская церковь.

С другой стороны, в странах христианского и исламского мира сложилась уникальная познавательная ситуация. Как мы помним, библейская картина Вселенной была крайне проста и лаконична. Принципиальный момент заключался лишь в признании того, что наблюдаемый мир был сотворен Богом в течение одной рабочей недели и в определенной последовательности. По поводу структуры небес и строения вещества почти ничего конкретного Ветхим Заветом не навязывалось. Ничего в этом плане не добавляли и более поздние книги Евангелия, послания апостолов, Апокалипсис и Коран — они ориентировались в сугубо этико-социальном направлении.

В период укрепления христианской церкви одной из важнейших задач становится разработка соответствующей картины мироздания. И она практически целиком заимствуется из эллинской философии. Отцы новой мировой церкви ищут детали космоса в традициях той культуры, на которой они возросли.

Такое сочетание эллинской и библейской традиции — длительный процесс, тем более что его истоки относятся к периоду ожесточенной борьбы христианства с многообразными хитросплетениями культов Римской империи. Многие античные центры просвещения и бесценные рукописи гибнут в этой борьбе.

К началу 8 века Западная Европа изолируется от основных очагов эллинистической культуры — Греции, входившей в состав Византийской империи, Северной Африки и Западной Азии, попавших под власть арабского Халифата.

Лидерство переходит к арабам, которые с большим пиететом относятся к античному наследию. Уже в 8–9 веках культура Халифата входит в пору расцвета. Повсеместно возникают центры просвещения — «дома мудрости», обсерватории, высшие школы в Кордове (755 г.), Багдаде (795 г.), Каире (972 г.) — прообразы университетов. Наряду со старыми центрами школы развиваются и в новых городах, среди которых выделяется Багдад, заложенный в 762 году и очень быстро превратившийся в город с миллионным населением. В конце 9 века Ибн Курра завершает перевод на арабский язык евклидовых «Начал» и ряда трудов Архимеда. Переводятся Аристотель, Птолемей и многие другие древние авторы. Эта деятельность — одна из важнейших заслуг арабских ученых, очень многие тексты дошли до потомков только в арабском переводе.

Больших успехов добилась арабская математика — фактически была создана тригонометрия, развиты сферическая геометрия и алгебра. Немалую роль сыграли здесь контакты с Индией. Такие достижения, как «арабские цифры», были заимствованы у индусов и через арабские трактаты попали в Европу. Бесспорны достижения арабов в физике — прежде всего в разработке теории взвешивания тел и решении некоторых оптических задач.

В области астрономии арабы заметно повысили точность наблюдений и описания данных, активно применяя к исследованию небесных движений элементы сферической геометрии. Они разработали более подробную схему определения координат небесных тел, что впоследствии способствовало пересмотру птолемеевой системы. Собрания таблиц и расчетных правил сферической геометрии — зиджи, из которых около 100 сохранилось, — наряду с переводами работ индийских астрономов заметно расширили астрономический плацдарм античности.

Особую роль сыграли усилия Ибн Юнуса, создателя каирской обсерватории (1004 г.), построившего подробные таблицы движения Солнца, Луны и планет. Ему же принадлежит заслуга в уточнении угла наклона эклиптики.

Великий поэт и математик Средневековья Омар Хайям (1048–1122), работавший в Самарканде, а потом в исфаханской обсерватории, стал, видимо, первым ученым, усомнившимся в единственности евклидова постулата о параллельных.

Своеобразным венцом средневековой астрономии стала деятельность Муххамеда Тарагая Улугбека (1394–1449). Его судьба — ученого и политика по-своему уникальна. Улугбек, внук легендарного Тимура, в 15 лет стал правителем Самарканда, а после смерти своего отца Шахруха возглавил род Тимуридов, объединив престолы Самарканда и Хорасана. Многие цари Востока и Запада в той или иной степени увлекались небесными проблемами, были среди них и вполне профессионально работающие ученые, но, пожалуй, лишь Улугбеку удалось сочетать сорокалетнее правление крупным и отнюдь не спокойным государством с не менее длительной самоотверженной научной работой, работой, ставшей одной из вершин мировой астрономии. В 1430 году он создал лучшую для своего времени обсерваторию, можно сказать, целый космологический институт. Там Улугбек вел систематические наблюдения, составлял таблицы движения планет, растил достойных учеников. Но главное в обсерватории он готовил свое лучшее творение «Новые астрономические таблицы», где были суммированы античные и средневековые представления о Вселенной и приведен каталог на 10¹⁸ звезд, каталог, непревзойденный по точности вплоть до конца 16 века — до работ Тихо Браге.

Со временем научные увлечения Улугбека, как и его взгляды на управление государством, пришли в столкновение с исламскими установками. Он пал жертвой заговора, во главе которого стоял его сын и наследник… «Новые астрономические таблицы», спасенные учениками Улугбека от толпы разъяренных фанатиков, начисто разгромивших обсерваторию, были напечатаны в Стамбуле, Каире, Дамаске, Флоренции, Париже, Оксфорде. Этот труд оказал огромное влияние на развитие астрономии на рубеже Средневековья и Возрождения.

Однако в целом картина Вселенной и у арабов и у воспринявших их результаты европейцев соответствовала тому, что сказано у Аристотеля и Птолемея. Не слишком далеко ушли от античности и географические представления. Это видно по лучшему средневековому трактату в этой области — «Развлечениям тоскующего о странствии по областям», созданному аль-Идриси в 1154 году.

Пожалуй, даже несколько более примитивному уровню соответствовали воззрения византийцев. Концепцию плоской Земли активно защищал выдающийся путешественник 6 века Косма Индикоплав. Были, конечно, и защитники идеи шарообразности.

Астрономические исследования византийцев в немалой степени выродились в повсеместное увлечение астрологией-здесь как бы ожили традиции вавилонской небесной мистики. Однако в 12 веке астрологи вступили в конфликт с церковными иерархами из-за влияния на императорский двор и потерпели поражение. В результате астрономические наблюдения практически полностью попали под запрет. Итоговый труд византийца Феодора Мелитиниота «Астрономия в 3-х книгах», появившийся в 1361 году, ничем принципиальным не дополнял достижения эпохи эллинизма.

Каким же образом Средневековье открывало дорогу новому взгляду на Вселенную?

Иудео-христианский монотеизм играл здесь весьма важную роль. Обширные античные пантеоны, где каждому богу приписывались более или менее четкие космические функции, в общем, не ориентировали на изучение природы самой по себе. Единый и достаточно абстрактный Бог позволял вести весьма глубокие исследования тех законов, которые он установил. Ученый мог искренне верить в существование Всевышнего и в акт божественного творения Вселенной, но при всем том подробно изучать законы окружающего мира, уповая на то, что в них открывается (хотя бы частично!) суть божественных предначертаний. В рамках этой тенденции и пробивались ростки научного мировоззрения.

Новые идеи непосредственно не опрокидывали догматы Священного писания, а сталкивались с мнением античных авторов, авторитет которых был велик, но все-таки не канонизирован, а тексты общеприняты, но не причислены к Библии.

В борьбе с пережитками многочисленных местных культов христианская церковь стремилась к предельной абстрактизации своего Бога, дабы он не мог быть даже в мыслях низведен до уровня отдельных языческих богов. Этот процесс объективно шел на пользу познанию, ибо расширял плацдарм вторжения толкователей божественных законов в анализ реальных явлений. Чем сильней удалялся, кутаясь в туман схоластических упражнений, древний Яхве, чем совершенней становилось в глазах верующих его творение — Вселенная, тем с большим правом и меньшим риском можно было приступать к исследованию законов Вселенной. Этот процесс хорошо запечатлен в философских исканиях Средневековья.

Становление раннего христианства проходило в тесном взаимодействии с так называемым неоплатонизмом — возможно, последней попыткой античного мира создать достаточно общую религиозно-философскую систему. Неоплатоники развивали идеи Пифагора и Платона, и в высшем достижении их школы — трудах Плотина в 3 веке н. э. была построена концепция Единого, некоего духовного начала, чья эманация (излучение) и есть наблюдаемый мир. Примерно в это же время начался синтез неоплатонизма с христианством, длительный процесс эллинизации последнего.

Христианство стартовало с довольно четкой теистической позиции, согласно которой Бог рассматривался как существо вне наблюдаемого мира, но сотворившее этот мир и вмешивающееся в его дела на любом этапе по своему усмотрению. Допускались всяческие чудеса, и, по сути, для простого верующего различия с языческими культурами сводились лишь к тому, что один Всевышний замещал теперь целый пантеон. Труды епископа Аврелия Августина на рубеже 4–5 веков выдвинули программу познания Бога в качестве высшей и бесконечной цели всякого познания, утвердили примат веры над разумом. Мировоззренческий теизм вполне устраивал церковь, выдвигая ее на роль единственного посредника между всевидящим Богом и человеком.

Дальнейшее развитие средневековой философской мысли практически полностью определилось борьбой — явной или неявной — с этой догмой, канонизированной христианством, как и ранее — иудаизмом, а позже — исламом. Разумеется, велась эта борьба в рамках религиозных традиций. Первая серьезная альтернатива была сформулирована в работах ирландского философа 9 века Иоанна Скота Эриугены (810–877), где Бог и природа были полностью взаиморастворены. Пантеизм Эриугены начисто лишал Всевышнего личностных антропоморфных характеристик. Впоследствии его идеи сыграли важную роль в расшатывании теистических устоев христианства. Достаточно сказать, что по его следам шли, прокладывая дорогу новому естествознанию, молодой Николай Кузанский, Джордано Бруно, Барух Спиноза.

Однако главная линия была связана с несколько иной традицией — так называемым деизмом. Деизм доводил богословскую абстрактизацию до предела деятельность Бога ограничивалась здесь актом единократного творения мира, после чего Вселенная должна была жить по определенным законам, подобно однажды заведенному часовому механизму[40].

Эта традиция стала намечаться в связи с волной переводов античного наследия у арабов, а позже и главным образом с арабских источников — в Европе. Огромное наследие надо было тщательно комментировать, привязывая к системе мусульманского и христианского богословия. Но оно открывало комментаторам совсем иные горизонты, не ограниченные не слишком конструктивным утверждением примата веры и озарения.

Явные признаки деизма видны у кордовского философа 12 века Ибн Рушда (Аверроэса), в высшей степени способствовавшего утверждению аристотелева учения в арабском мире, и у его современника Моисея Маймонида, лейб-медика каирского халифа Салах-ад-Дина.

Евклидовы «Начала», впервые переведенные на латынь Аделяром из Баты в 1126 году, дают мощный импульс математизации знаний[41].

Пифагорейские идеи проникают в работы Тьери и его школы. Комментарий Тьери к «Бытию» с явной мистико-пифагорейской трактовкой образа христианской Троицы (Бог — единица, сын божий — двойка, дух — объединяющая тройка) содержит объективно важную идею о необходимости математического познания Бога.

В своих обширных комментариях ко «Второй Аналитике» Аристотеля существенный шаг сделал Гроссетет, подчеркнувший важность математизации и, возможно, впервые указавший на необходимость конкретной экспериментальной проверки утверждений. Блестящий пример, найденный Гроссететом, сводился к тому, что законы отражения и преломления света должны давать простейшую и легко математизируемую модель реального процесса.

Великий мечтатель[42] и провозвестник грядущего научного мировоззрения оксфордский профессор Роджер Бэкон (1214–1292) определял математику как «врата и ключ всякого знания». «Доводов недостаточно, необходим опыт», «экспериментальная наука — владычица умозрительных наук» — эти идеи Роджера Бэкона сыграли решающую роль в формировании будущей науки.

Традиции исследований членов оксфордского Мертон-колледжа получили достойное развитие в 14 веке в трудах Уильяма Оккама, предложившего принцип экономии мышления — знаменитую «бритву Оккама», запрет на введение любых сущностей, если это не диктуется минимальной потребностью при объяснении какого-либо конкретного явления. Более того, Оккам проповедовал предельную независимость философских исследований природы от теологических установок. Томас Брадвардин в своем «Трактате о пропорциях», изданном в 1328 году, выступил как истинный предтеча будущей теоретической механики. Особо важна его критика аристотелевой классификации движений и оригинальная попытка связать круговое и прямолинейное движение. Это как бы приблизило идеальные законы небесных движений к тому, что наблюдается на Земле.

Аналогичная — не по методам, а по тенденции _ линия развивалась в Парижском университете. Его ректор Жан Буридан (1300–1358) впервые достаточно четко выдвинул идею о том, что обычные динамические законы земного движения можно и должно применять к описанию небесных явлений, причем эти явления не зависят от особых духовных начал. Видимо, он был первым, кто отчетливо выразил неудовлетворенность геоцентрической моделью, понял, что суточное вращение Земли никак не противоречит не только опыту, но и общей христианской доктрине. Буридан настаивал на том, что противоположную картину вращения небесных сфер ничем доказать нельзя.

Так единый Бог иудаизма, христианства и ислама стал проигрывать схватку за Космос. Еще не выйдя в звездный мир, человек принялся лишать Творца права руководства текущим космическим порядком.

Надвигалась эра науки. Мышление медленно, пока почти незаметно проникало за рамки сугубо религиозной системы. На пороге стояло новое открытие Вселенной.