"Таинственная река" - читать интересную книгу автора (Лехэйн Дэннис)I Мальчишки, убежавшие от волков (1975 год)1 Округ и квартирыКогда Шон Девайн и Джимми Маркус были совсем детьми, их отцы работали на кондитерской фабрике Кольмана, откуда возвращались домой пропитанные запахом горячего шоколада. Этот запах, казалось, насквозь и навсегда пропитал их одежду, постели, в которых они спали, виниловую обшивку кресел в автомобилях. В кухне у Шона пахло так, как в кондитерской «Фуджсеркл», а в ванной комнате, как в кафе Кольмана. К одиннадцати годам Шон и Джимми настолько сильно возненавидели сладкое, что в течение всей оставшейся жизни пили только черный кофе без сахара и никогда не ели десерт. По субботам отец Джимми обычно заходил к Девайнам осушить баночку пива в компании с отцом Шона. Он брал с собой Джимми. Одной баночкой дело, конечно же, не заканчивалось, а доходило до шести, и эти шесть банок обычно перемежались с двумя-тремя порциями виски «Деварс». А в это время Джимми и Шон играли на заднем дворе; иногда к ним присоединялся Дэйв Бойл, мальчишка с тонкими, как у девчонки, руками и слабыми глазами, который постоянно пересказывал шутки, услышанные им от дядьев. Из зашторенного окна кухни доносилось смачное шипение открываемых банок с пивом, и стрекотание зажигалок «Зиппо», от которых мистер Девайн и мистер Маркус прикуривали сигареты «Лакки страйк». У отца Шона — он был мастером — работа была более престижной и денежной. Он был высоким блондинистым мужчиной с широкой, обескураживающей собеседника улыбкой, которая не однажды — этому сам Шон был свидетель — гасила вспышки гнева матери, причем гасила моментально, как будто внутри у нее кто-то резко выключал рубильник. Отец Джимми работал грузчиком в транспортном цехе. Он был невысокого роста, черные волосы беспорядочно спадали ему на лоб, а глаза блестели так, как будто он всегда был под кайфом. Двигался он с необыкновенной быстротой; глазом моргнуть не успеешь, а он уже в другом конце комнаты. У Дэйва Бойла отца не было, зато было много дядьев, а принимал он участие в этих субботних встречах лишь потому, что обладал необъяснимой способностью прилипать к Джимми и следовать за ним, как нитка за иголкой; увидев, что Джимми с отцом выходят из дома, он, тяжело дыша от быстрого бега, неожиданно появлялся перед их машиной и спрашивал с надеждой, окрашенной печалью: «Ну, так как, Джимми?» Все они жили в Ист-Бакингеме, западнее деловой части города, где нижние этажи угловых домов занимали мелкие магазинчики и лавки, между домами размещались крошечные игровые площадки, а в витринах мясных лавок были выставлены куски разрубленных мясных туш, еще сочащиеся кровью. У баров были ирландские названия, а вдоль тротуаров стояли припаркованные машины «Додж Дарт». Женщины ходили в головных платках, завязанных узлом на затылке, а пачки сигарет хранили в сумочках из искусственной кожи, застегивающихся на кнопку. Но вот два года назад старшие парни исчезли с улиц, словно их похитили инопланетяне — на самом деле их отправили на войну. Через год с небольшим они вернулись назад опустошенные и мрачные, а некоторые вообще не вернулись. Днем матери просматривали газеты в поисках купонов, обещающих скидки. Вечерами отцы собирались в барах. Все были знакомы друг с другом; никто, кроме этих старших парней, никогда и никуда не выезжал из города. Джимми и Дэйв жили в районе, расположенном по берегам Тюремного канала к югу от Бакингем-авеню, назывался он «Квартиры». Оттуда до улицы, на которой жил Шон, было всего двенадцать кварталов, но дом семейства Девайнов располагался к северу от авеню, в Округе, а разница между Округом и «Квартирами» была существенной. Округ отнюдь не слепил глаза блеском золота и серебра. Это был всего лишь Округ, населенный представителями рабочего класса и конторского чиновничества. По большей части здесь жили в домах треугольной формы, но иногда — и в строениях викторианской архитектуры, против которых были припаркованы «шеви», «форды» и «доджи». Но люди, жившие в Округе, были домовладельцами. Люди, жившие в «Квартирах», — квартиросъемщиками. Семьи, жившие в Округе, ходили в церковь, собирались вместе, устанавливали на перекрестках улиц лозунги во время избирательных кампаний. Семьи, жившие в «Квартирах» — хотя вряд ли кому-нибудь было известно, чем они в действительности занимались, — ютились подобно животным в норах, до десяти человек в одной квартире, варварски хозяйничали на улицах Уэйливилла (так Шон и его приятели, жившие на улице Святого Михаила, называли этот район). Это были семьи, во многих случаях распавшиеся, живущие на пособие, отправляющие детей учиться в бесплатные школы. Поэтому, когда Шон, одетый в черные брюки, синюю рубашку и черный галстук, посещал приходскую школу на улице Святого Михаила, Джимми и Дэйв ходили в школу Люиса М. Девея в Блакстоне, которую жители для краткости называли школой «Луи и Дуи». Дети из этих кварталов посещали школу в обычной домашней одежде, что считалось своего рода крутостью, но приходили в одном и том же раза по три в течение школьной пятидневки, что вообще-то запрещалось. Они распространяли вокруг себя какую-то ауру сальности — сальные волосы, сальная кожа, сальные воротники и манжеты. Лица и тела многих ребят были усыпаны прыщами. Они рано бросали учебу. Некоторые девочки старших классов уже ходили в платьях для беременных. Да, если бы не их отцы, они, возможно, никогда бы и не стали друзьями. Они никогда не встречались по будним дням, но у них ведь были субботы, во время которых все, что они делали, имело особый смысл: толклись ли они на заднем дворе, слонялись ли по булыжной мостовой Харвест-стрит, или проскальзывали зайцами в метро и ехали в центр, но не ради того, чтобы побывать где-то и увидеть что-то, а просто прокатиться по темным тоннелям, послушать лязг и скрип колес на поворотах, посмотреть мелькание приближающихся и удаляющихся огней — от всего этого у Шона захватывало дыхание. Когда рядом с тобой Джимми, можно ждать чего угодно. Если он и знал, что существуют какие-либо правила или ограничения — в метро, на улице, в кинотеатре — ему было на них наплевать. Однажды, это было на платформе Южной станции, они перекидывали друг другу оранжевый мяч, такими играют в уличный хоккей. Джимми пропустил бросок Шона и мяч упал на пути. Еще до того, как Шон успел подумать, что такое вообще может кому-то прийти в голову, Джимми уже спрыгнул с платформы на пути, туда, где во множестве обитали мыши и крысы и где располагался третий рельс, служивший токопроводом. Люди на платформе буквально обалдели и подняли страшный крик. Одна женщина, лицо которой стало бледно-серым, как пепел сигары, грохнулась на колени и запричитала не своим голосом: «Назад, назад, Джимми, наклонив голову, всматривался в темноту под платформой, ища мячик. И вот, наконец, нашел. Полой рубашки он обтер грязь, налипшую на оранжевую поверхность, не обращая ни малейшего внимания на людей, стоящих на коленях вдоль желтой линии и протягивающих ему руки. Дэйв подтолкнул Шона локтем и, гадливо сморщившись, громко промычал что-то вопросительное. Джимми тем временем шел между рельсами по направлению к лестнице, укрепленной на дальнем конце платформы, рядом с черным зевом тоннеля, а грохот, еще сильней, чем прежде, сотрясал платформу и все здание станции, и люди на платформе — Он еще смеется, — сказал Дэйв. — Просто псих какой-то. Согласен? Когда Джимми поставил ногу на первую ступеньку бетонной лестницы, несколько рук метнулись к нему и выдернули его наверх, на платформу. Шон видел, как его ноги качнулись вправо, голова на тонкой жиденькой шейке склонилась влево, а сам Джимми, зажатый в здоровенных мужских ручищах, выглядел таким маленьким и легким, как кукла, набитая соломой. Однако он обеими руками прижимал злополучный мяч к груди и не изменил положения рук даже тогда, когда его подхватили под локти и с размаху, с силой поставили на платформу. Шон нутром чувствовал дрожь, колотившую тело Дэйва, стоявшего рядом с ним. Он посмотрел на людей, вытащивших Джимми наверх, но уже не увидел на их лицах ни волнения, ни страха, ни даже следа той беспомощности, которая была на них лишь минуту назад. Он видел злые морды чудовищ, перекошенные и дикие, готовые вот-вот броситься на Джимми, чтобы рвать его на куски, а затем забить до смерти. Втащив Джимми на платформу, они держали его, вцепившись клешнеобразными пальцами в плечи и глядя по сторонам, как будто ища глазами кого-то, кто скажет им, что делать. Поезд с грохотом и воем вырвался из тоннеля, кто-то пронзительно закричал, затем кто-то рассмеялся — это был даже не смех, а какое-то истерическое кудахтанье; так по мнению Шона кричат ведьмы, беснующиеся в пляске вокруг кипящего котла — а смеялись потому, что поезд шел с севера и прогромыхал по рельсам, расположенным по другую сторону платформы. А Джимми, подняв голову, посмотрел на лица державших его людей, как бы говоря им: Дэйв, стоявший рядом с Шоном тоже пронзительно захихикал и замахал руками. Шон отвернулся от него, подумав, неужто и он чувствует то же самое. В тот вечер отец привел Шона в мастерскую. Это была комната в подвальном этаже дома, сплошь заставленная жестяными кофейными банками с гвоздями и шурупами. На верстаке, установленном посредине мастерской, были укреплены вороненые тиски, а рядом с ним лежали аккуратно сложенные куски досок. На стене висело несколько плотницких поясов, в которых, как патроны в пулеметной ленте, покоились молотки разного размера и формы; с крюка, вбитого в стену, свешивалась ленточная пила. Отец Шона, часто делавший по заказу соседей различные вещи, необходимые в домашнем быту, сейчас пришел в мастерскую, чтобы сделать птичьи клетки-домики и оконные полки для цветов, которые выращивала жена. В мастерской была еще одна дверь, ведущая на задний двор; ее он смастерил с приятелями в одно очень жаркое лето — Шону было тогда пять лет — и теперь приходил сюда посидеть, когда хотел уединиться, побыть в тишине и покое или чтобы остудить злость — Шон всегда это чувствовал — на Шона, на жену или на то, что творится на работе. Уже готовые птичьи домики — архитектурные копии домов в стиле раннего тюдоровского периода, в колониальном и викторианском стилях и швейцарского шале — занимали целый угол, и их было так много, что, наверное, только птицелов, промышляющий где-нибудь в джунглях Амазонки, мог бы заселить все эти жилища пернатыми постояльцами. Шон сел на старый стул с красным вращающимся сиденьем и положил руку на черные губки тисков. В мастерской пахло машинным маслом и древесными опилками. Первым заговорил отец: — Шон, сколько раз я должен напоминать тебе об этом? Шон убрал руку с тисков, обтер ладонью следы смазки, оставшиеся на пальцах. Отец собрал с верстака несколько гвоздей и положил их в желтую кофейную жестянку. — Я знаю, — продолжал он, — что тебе нравится играть с Джимми Маркусом, но отныне, запомни это, если вам снова захочется поиграть вместе, то вы будете играть только перед домом. Нашим домом, а не его. Шон утвердительно кивнул. Спорить с отцом было бессмысленно, особенно когда он говорил так спокойно и медленно, как сейчас: каждое слово вылетало из его уст так, словно к нему был прицеплен небольшой камушек. — Так мы поняли друг друга? — спросил отец, ставя кофейную жестянку на место и глядя на Шона в упор. Шон снова кивнул головой, наблюдая, как отец стряхивает опилки, приставшие к кончикам его толстых пальцев. — И как надолго? Отец потянулся и снял сметку с крючка, ввинченного в потолок. Он провел сметкой по пальцам, а потом стряхнул ее над мусорной корзиной, стоящей под верстаком. — Мне думается, что надолго. Ну так как, Шон? — Да, папа. — И не вздумай обсуждать это с матерью. Она хочет вообще запретить тебе играть с Джимми после этой его выходки. — Да он вовсе и не плохой. Он… — Не надо объяснять, что с ним было. Он просто дикарь, а твоей матери в жизни вдоволь довелось хлебнуть дикости. Шон подметил, как едва уловимая тень пробежала по лицу отца, когда он произносил слово «дикий», и понял, что причиной этого был Билли Девайн, тот самый, которого он видел лишь однажды, да и то мельком, и о котором знал по подслушанным обрывкам разговоров дядьев и теток. Они называли его старый Билли, а однажды дядя Кольм с улыбкой назвал его «задиристым психом»; тот самый Билли Девайн, исчезнувший неизвестно куда незадолго до рождения Шона и вместо которого появился этот спокойный аккуратный человек с толстыми ловкими пальцами, построившими столько птичьих клеток-домиков. — Так помни о нашем уговоре, — сказал отец, похлопывая Шона по плечу, давая понять, что разговор окончен. Шон вышел из мастерской и, идя по прохладному подвальному коридору, размышлял о том, есть ли сходство между тем, что ему нравится играть с Джимми, и тем, что его отцу нравится проводить время с мистером Маркусом, начинать пить в субботу, а заканчивать в воскресенье, смеяться так громко и так раскатисто, и не наводит ли это страх на маму. Прошло несколько недель, и в субботу Джимми и Дэйв Бойл пришли к Девайнам, но отца Джимми с ними не было. Они постучали в дверь черного хода; Шон в это время доедал завтрак и слышал, как мать, открыв дверь, поздоровалась с ними подчеркнуто вежливо и учтиво — так она обычно говорила с людьми, общение с которыми не доставляло ей большого удовольствия. Джимми в этот день был тихим и спокойным. Вся его придурь, никак не проявляемая внешне, похоже, затаилась у него внутри. Шон даже чувствовал, как она кипит там и бьется о стенки грудной клетки Джимми, а он, напрягшись, удерживает ее, не давая выхода. От этого Джимми, казалось, стал еще меньше, еще чернявее и выглядел так, как будто в него только что всадили булавку. Таким Шону доводилось видеть его и раньше. Настроение у Джимми менялось всегда очень быстро. И сейчас Шон как всегда решал про себя, способен ли Джимми вообще управлять своим настроением, или эти смены происходят сами по себе, как, к примеру, простудная боль в горле или неожиданные приходы маминых двоюродных братьев и сестер, не утруждающих себя мыслями о том, желателен их приход или нет. Дэйв Бойл, в отличие от Джимми, находился в сильно приподнятом настроении. Он, казалось, был уверен в том, что его задачей было сделать каждого счастливым, а это довольно быстро делало его присутствие невыносимым. Они стояли на тротуаре, решая, что делать и чем заняться, и Джимми, весь ушедший в себя, и Шон, все еще не стряхнувший с себя остатки ночного сна. Вся троица мучилась мыслями о том, как провести день на пространстве, ограниченном улицей, на которую выходил фасад дома Шона. — А вы знаете, — вдруг спросил Дэйв, — почему собака лижет свои яйца? Шон и Джимми промолчали. Они слышали эту шутку не меньше тысячи раз. — Потому что может до них дотянуться! — восторженным голосом прокричал Дэйв Бойл, схватившись за живот, как будто собирался смеяться до колик. Джимми подошел к стойкам, установленным бригадой городских дорожных рабочих, заменяющих несколько плит на тротуаре. По углам рабочей зоны были установлены четыре стойки, между которыми по периметру была протянута желтая лента с надписью «ПРОХОД ЗАКРЫТ». Внутри четырехугольника, образованного на тротуаре стойками и лентой, громоздилась куча новых тротуарных плит. Джимми подошел к ограждающей ленте, ухватил ее рукой и перешагнул через нее. Встав на край старой плиты, он присел на корточки перед основанием, подготовленным для укладки новой, и, взяв ветку, стал выводить на незастывшем бетоне тонкие изогнутые линии, похожие, как показалось Шону, на стариковские пальцы. — Мой отец больше не работает с твоим отцом. — А почему? — спросил Шон, опускаясь на корточки рядом с Джимми. Он вертел головой по сторонам, ища веточку, чтобы тоже порисовать. Ему хотелось делать то, что делал Джимми, хотя он не всегда мог объяснить, почему, но ему хотелось, даже несмотря на то, что отец не оставил бы живого места на его заднице, последуй он примеру приятеля. Джимми пожал плечами. — Он был проворнее, чем они. И он боялся их, потому что очень много знал. — Много знал! — влез в разговор Дэйв Бойл. — Это правда, Джимми? «Это правда, Джимми? Это правда, Джимми?». Дэйв временами молол языком, как неуемный попугай. Шон недоумевал, как это можно знать слишком много о сладостях и почему информация о них может быть настолько важной. — А что именно он знал? — Как лучше организовать работу. — Джимми сказал это не очень уверенно и, пожав плечами, добавил: — Это ведь тоже информация. Важная информация. — Еще бы. — Как лучше организовать работу. Правильно, Джимми? Джимми снова принялся рисовать. Дэйв Бойл нашел палочку и, склонившись над еще не застывшим бетоном, стал выводить кружки. Джимми нахмурился и швырнул свою ветку прочь. Дэйв прекратил рисовать и посмотрел на Джимми, как бы спрашивая: «А что мне делать?» — А знаешь, что было бы по-настоящему клево? — голос Джимми слегка дрожал, отчего сердце Шона принялось биться часто-часто, потому что представление Джимми о том, что такое «клево» не всегда совпадало с общепринятым. — И что же? — Погонять на машине. — Да, — подумав, согласился Шон. — Предположим… — Джимми, вытянув руку, описал круг (ветка и жидкий бетон забыты), — только вокруг квартала. — Только вокруг квартала, — машинально повторил Шон. — Это было бы круто, скажешь нет? — с улыбкой спросил Джимми. Шон почувствовал, как в улыбке сморщивается, а потом расплывается его лицо. — Это было бы круто. — Конечно, что может быть круче, — Джимми даже подпрыгнул не меньше, чем на фут. Он, подняв брови, посмотрел на Шона и снова подпрыгнул. — Да, это будет круто, — подтвердил Шон, уже ощущая свои руки на рулевом колесе. — Да, да, да, — произнес Джимми, хлопая Шона по плечу. — Да, да, да, — повторил Шон, хлопая по плечу Джимми; что-то заколыхалось у него внутри, затряслось, а все вокруг, казалось, закрутилось и засверкало. — Да, да, да, — произнес Дэйв и тоже хотел похлопать Джимми по плечу, но внезапно опустил руку. До этого момента Шон как бы позабыл, что Дэйв вместе с ними. Такое случалось часто, а почему, Шон не знал. — Нет, серьезно, это будет чертовски круто, — рассмеялся Джимми и снова подпрыгнул на месте. Когда Шон мысленно представил себе, как это будет, картина выглядела настолько отчетливо, словно задуманное уже начало воплощаться в реальность. Вот они сидят на передних сиденьях (Дэйв примостился сзади, но им в сущности было все равно, есть он или его нет) и едут, два одиннадцатилетних парня, едут вокруг Бакингема, сигналя во всю мощь при виде приятелей и разжигая зависть ребят постарше шуршанием шин и дымовым шлейфом из выхлопной трубы. Шон мысленно вдыхает воздух, врывающийся в салон через опущенные стекла окон, мысленно чувствует, как сквозняк ерошит его волосы. Джимми обводит улицу пристальным взглядом. — Ты знаешь кого-нибудь на этой улице, кто оставляет ключи в машине? Шон знает. Мистер Гриффин оставляет ключи под сиденьем, Дотти Фиор оставляет их в бардачке; а старик Маковски, выпивоха, который день и ночь слушает записи Синатры, включая магнитофон на полную громкость, тот вообще почти всегда оставляет ключи в замке зажигания. Но, следя за пристальным взглядом Джимми, задерживающимся на машинах, в которых, Шон-то знал, оставлены ключи, он чувствовал тупую, но все усиливающуюся резь в глазах, а в ярком солнечном свете, отражавшемся от багажников и крыш автомобилей, он словно ощущал давящую тяжесть улицы и стоящих на ней домов, и всего Округа, и всех ожидающих его последствий. Ведь он же не из тех подростков, что угоняют машины. Он из тех, кто в свое время пойдет учиться в колледж, создаст себя и станет более значимым человеком, чем мастер или грузчик транспортного цеха. Таков был его жизненный план, и Шон верил в то, что такие планы осуществляются, если быть старательным и предусмотрительным. Это было похоже на сидение в кинозале перед экраном. Пусть фильм скучный и запутанный, важен конец. Ведь подчас в конце все и объясняется, а иногда все кончается настолько круто, что скука и занудство, предшествующие крутому концу, забываются сами собой. Он был готов поделиться своими мыслями с Джимми, но тот уже вышагивал вдоль улицы, заглядывая в окна машин. Дэйв трусил рядом с ним. — Может, вот эту? — положив руку на капот «Бел Эр» мистера Карлтона, громко спросил Джимми. — Послушай, Джимми, — обратился к нему Шон, шагавший рядом, — может, в другой раз, а? Лицо Джимми вытянулось и помрачнело. — Что ты хочешь сказать? Мы сделаем то, что задумали. Это будет круто. Чертовски круто. Ты понял? — Чертовски круто, — поддержал его Дэйв. — Да мы же ничего не увидим из-за приборной панели. — А телефонные книги? — лицо Джимми, залитое ярким светом, расплылось в улыбке. — У тебя дома полно телефонных книг. — Телефонные книги, — снова встрял Дэйв. — Отлично! Шон машет руками. — Нет. Давай не будем. Улыбка сходит с лица Джимми. Он смотрит на руки Шона так, словно сейчас отрубит их ему по самые локти. — Почему тебе вдруг расхотелось повеселиться? Скажи. — Он тянет на себя ручку дверцы «Бел Эр», но машина заперта. Он несколько секунд молчит, поигрывая желваками на скулах; его нижняя губа трясется. Затем он поднимает на Шона глаза, наполненные таким диким одиночеством, что Шону становится его жалко. Дэйв крутился рядом, стреляя глазами то в Джимми, то в Шона. Вдруг он вытянул руку и сильно хлопнул Шона по плечу. — Что это вдруг тебе расхотелось повеселиться, а? Шон опешил; он и представить себе не мог, что Дэйв осмелится его ударить. Дэйв… Он двинул Дэйва кулаком в грудь, и тот осел наземь. Джимми толкнул Шона. — Ты что, черт возьми, делаешь? — Он же первый меня ударил, — ответил Шон. — Он не ударял тебя, — возразил Джимми. Это была явная ложь, от которой глаза Шона сузились, а Джимми, гримасничая, сузил свои. — Он же первый ударил меня, — проблеял Джимми капризным девчоночьим голосом и снова толкнул Шона. — Запомни, засранец, что он мой друг. — Так ведь и я тоже, — ответил Шон. — Так ведь и я тоже, — снова передразнил его Джимми. — Так ведь и я тоже, так ведь и я тоже. Дэйв Бойл встал на ноги и засмеялся. — Кончай, — с угрозой в голосе, обратился к нему Шон. — Кончай, кончай, кончай, — заблеял Джимми и снова толкнул Шона костяшками кулаков под ребра. — Ты лучше свяжись со мной. Или ты не хочешь со мной связываться? — Ты что, не хочешь с ним связываться? — как попугай, спросил Дэйв и тоже пихнул Шона. Шон растерялся, уже не помня, с чего все началось. Он не мог взять в толк, что могло взбесить Джимми или что вдруг вошло в пустую голову Дэйва и придало ему смелости первым ударить его. Они еще за секунду до этого стояли возле машины. Теперь вся компания оказалась на середине улицы, а Джимми все толкал и толкал Шона; лицо его искривилось в злобной гримасе, глаза потемнели и сузились; Дэйв вертелся рядом, готовясь ввязаться в намечающуюся потасовку. — Давай. Давай со мной, я готов. — Я не хочу… Очередной толчок. — Ну давай, девчонка. — Джимми, неужели мы не можем просто… — Нет, не можем. Ты ведь просто щенок, Шон? Да? Он продолжал толкаться, но вдруг опустил руки и прекратил драку, какое-то дикое (и томившее его — Шон как-то сразу почувствовал это) одиночество исказило его лицо, а Джим стоял и смотрел на что-то, двигавшееся вдоль улицы и приближавшееся к ним. Эта была большая темно-коричневая машина, длинная, прямоугольной формы, напоминающая полицейский фургон, то ли «плимут», то ли что-то в этом роде. Бампер машины почти уперся им в ноги, и два копа пристально уставились на них через ветровое стекло. Из-за ветвей деревьев, густо отражавшихся в стекле, лица копов казались размытыми. Шон вдруг почувствовал, как все вокруг закачалось и поплыло куда-то по мягкому утреннему воздуху. Водитель вылез из машины. Он и впрямь был похож на копа — краснолицый блондин, подстриженный ежиком, в белой рубашке и черном с золотом нейлоновом галстуке. Внушительный живот возвышался над широкой бляхой его поясного ремня. Его напарник с болезненным и усталым лицом оставался в машине. Одной рукой он чесал голову, заросшую сальными черными волосами, наблюдая в боковое зеркало за тремя мальчишками, подошедшими к машине и стоявшими рядом с дверцей водителя. Толстяк ткнул в сторону ребят скрюченным пальцем, а затем жестами заставил их подойти к нему почти вплотную. — Позвольте спросить вас кое о чем, нет возражений? — Он наклонился к ним, и его огромная голова заполнила все поле зрения Шона. — Вы, парни, полагаете, что в том, чтобы драться посреди улицы, нет ничего плохого? Шон обратил внимание на золотой значок, прикрепленный к поясу мужчины с правой стороны. — Так, что скажете? — Коп приложил к уху ладонь, сложенную рупором. — Нет, сэр. — Нет, сэр. — Нет, сэр. — Вы, по-моему, шайка панков, а? Так или нет? — Он показал большим пальцем назад, на своего напарника, сидевшего на пассажирском сиденье спереди. — У нас с напарником целая папка заявлений с жалобами на то, что панки в Ист-Бакингеме наводят страх на добропорядочных людей. Понимаете? Шон и Джимми не проронили ни слова. — Простите нас, — сказал Дэйв Бойл; по его виду было ясно, что он вот-вот заплачет. — Вы живете на этой улице? — спросил толстый коп. Его взгляд скользил взад-вперед по домам на левой стороне улицы, как будто он был уверен в том, что любой из жителей уличит их, если окажется, что они врут. — Ага, — сказал Джимми и посмотрел назад, через плечо, на дом Шона. — Да, сэр, — подтвердил Шон. Дэйв не сказал ничего. Коп посмотрел на него сверху вниз и спросил: — Ну? А ты что молчишь? — А что? — Дэйв затравленно посмотрел на Джимми. — Не смотри на него. Смотри на меня. — Громовым голосом рявкнул коп, раздувая ноздри. — Ты здесь живешь? — А-х-х? Нет. — Нет? — Коп наклонился к Дэйву. — А где же ты живешь, сынок? — На Рестер-стрит, — все еще не сводя глаз с Джимми, ответил Дэйв. — Ага, «Квартиры» совершают набеги на Округ? — Вишнево-красные губы копа округлились, как будто он сосал леденец. — Да, здесь у вас, наверное, дела идут лучше, верно? — Сэр?.. — Твоя мать дома? — Да, сэр. — Слеза скатилась по щеке Дэйва, а Шон и Джимми отвернулись и стали смотреть в сторону. — Ну что ж, мы должны поговорить с ней, рассказать ей, чем занимается ее сыночек-панк. — Я не… я не… — зарыдал Дэйв. — Садись. — Коп распахнул заднюю дверцу и Шон уловил резкий запах яблок, так пахнут яблоки в октябре. Дэйв посмотрел на Джимми. — Садись, — повторил коп, — или ты хочешь, чтобы я надел на тебя наручники? — Я… — Дэйв, плача в голос, залез на заднее сиденье. Коп наставил толстый узловатый палец на Джимми и Шона. — Идите и расскажите своим мамашам, чем вы тут занимались. И смотрите, недоноски, не дай Бог мне снова увидеть вас дерущимися на улице. Джимми и Шон отступили на шаг назад, а коп залез в машину и тронулся с места. Мальчики видели, как машина доехала до угла, а затем повернула направо. Лицо Дэйва, затемненное расстоянием и тенью от деревьев, было обращено к ним. Улица снова опустела и на нее опустилась тишина; последнее, что они слышали, был звук захлопываемой дверцы полицейской машины. Джимми и Шон по-прежнему стояли у той самой машины, из-за которой началась драка, и глядели то в землю, то в один, то в другой конец улицы, но только не друг на друга. У Шона снова все поплыло и закачалось перед глазами, но сейчас к этому добавился еще и отвратительно-горький вкус во рту, словно его набили грязными монетами. А в желудке кололо так, будто его пилили изнутри ножовкой. И тут Джимми сказал: — Это ты начал. — Это он начал. — Нет, ты. А его сцапали. У его матери слабая голова. Даже не знаю, что с ней будет, когда два копа притащат его домой. — Все равно, не я первый начал. Джимми толкнул его, Шон толкнул Джимми, и вот они, сцепившись, покатились по земле, колотя друг друга. — Эй! Шон скатился с Джимми, они оба вскочили на ноги, ожидая снова увидеть тех же самых копов, однако увидели мистера Девайна, вышедшего из дома и направляющегося к ним. — Что вы тут затеяли? — Ничего. — Ничего? — Отец Шона нахмурился и, дойдя до кромки тротуара, приказал: — А ну прочь отсюда. Лучшего места, чем проезжая часть, не нашли? Мальчики вступили на тротуар и остановились перед ним. — Вас же вроде было трое? — спросил мистер Девайн, окидывая взглядом улицу. — А где Дэйв? — Что? — Где Дэйв, я спрашиваю? — Отец Шона в упор посмотрел на сына и Джимми. — Он ведь был с вами? — Мы дрались на улице… на проезжей части. — Ну? — Мы дрались на проезжей части, и появились копы. — И когда это произошло? — Минут пять назад. — Так. Появились копы, и что дальше? — И они забрали Дэйва. Отец Шона обвел взглядом улицу из конца в конец. — Что они сделали? Забрали его? — Чтобы отвезти его домой. Я им наврал. Я сказал, что живу здесь. А Дэйв сказал, что живет в «Квартирах», и они… — Что-то не могу понять, о чем вы говорите? Шон, как выглядели эти копы? — Ну… — Они были в форме? — Нет. Нет, они… — Так почему вы решили, что это копы? — Я не… Они… — Что они? — У него был значок, — сказал Джимми. — На поясном ремне. — И что это за значок? — Похоже, золотой. — Так. Что было на нем? — На нем? — Какие слова? Какие слова вы смогли на нем прочитать? — Никакие. Я не знаю. — Билли?! Все оглянулись и увидели мать Шона, вышедшую на крыльцо. На ее лице было выражение тревоги, смешанной с любопытством. — Да, дорогая? Позвони в полицию, прошу тебя. Узнай, забирал ли кто-нибудь из патрулей ребенка за драку на нашей улице. — Ребенка? — Дэйва Бойла. — О Господи! Его мать… — Давай пока об этом не будем. Идет? Посмотрим, что скажут в участке. Договорились? Мать Шона пошла в дом, а Шон стоял и смотрел на отца. Он не знал, что делать с руками, куда их деть. Сунул руки в карманы, вынул их из карманов, обтер ладони о штаны. — Теперь я буду виноват, — еле слышно произнес он и стал смотреть в тот конец улицы, как бы ожидая, что из-за угла покажется Дэйв. Его глаза действительно уловили что-то, но это был всего лишь мерцающий мираж, возникший в его воображении. — Она была коричневая, — вдруг произнес Джимми. — Что? — Их машина. Она была темно-коричневая. Похожая на «плимут». Я так думаю. — Что еще? Шон попытался представить себе машину и копов, но не смог. Он видел их, как какое-то размытое пятно, которое никак не хотело обрести форму и оставалось вне фокуса. Он мог предположить, что машина копов была более старой, чем оранжевый «пинто» миссис Риан, а по высоте примерно вдвое ниже изгороди, что вокруг ее дома, но отчетливо представить машину копов Шон не мог. — Из нее вроде бы пахло яблоками, — сказал он. — Что? — Вроде бы яблоками. Из машины пахло так, как будто в ней были яблоки. — Из нее пахло вроде бы яблоками, — задумчиво произнес отец. Спустя час на кухне два других копа допрашивали Шона и Джимми, задавая им кучу вопросов, а потом появился третий, их товарищ, и со слов мальчиков нарисовал примерные портреты этих людей в коричневой машине. Толстый светловолосый коп на листе бумаги выглядел еще более отвратительным; его лицо было еще шире, но во всем остальном сходство было. О его напарнике, который все время пялился в боковое зеркало, вообще невозможно было сказать ничего определенного; лицо расплывчатое, как плевок в луже, волосы черные (это они помнили точно). Он не принимал участия в разборке, поэтому ни Джимми, ни Шон и не смогли запомнить его. Появился отец Джимми и сейчас молча с полубезумным растерянным лицом стоял в углу кухни; глаза его были влажными, а тело все время беспорядочно двигалось, как будто стена, к которой он прислонился, вибрировала и колебалась. Он ни словом не перемолвился с отцом Шона и никто из присутствующих не спросил его ни о чем. Из-за его способности мгновенно перемещаться в пространстве он казался Шону еще более низкорослым, чем был на самом деле. Шон даже представил себе, что если отвести взгляд, а потом снова посмотреть на этого человека, то никого не увидишь, как будто он просто сольется с обоями. Повторив в течение четырех или пяти минут все самое важное из выясненного ранее, все — копы, художник, рисовавший эскизы, Джимми с отцом — вышли из кухни. Мать Шона прошла в ванную комнату и закрыла за собой дверь; через некоторое время оттуда донесся ее приглушенный плач. Шон присел на крыльцо, и отец начал втолковывать ему, что он не совершил ничего плохого, и хорошо, что у него и у Джимми хватило ума не залезать в машину. Отец похлопал его по коленке и сказал, что все наверняка обойдется. Вечером Дэйв уже будет дома. — Вот увидишь, — убежденно добавил он. Но вот отец умолк. Потягивая пиво, он сидел рядом с Шоном, но Шон не чувствовал его присутствия. Ему казалось, что отец уже ушел и сейчас он либо в их с матерью спальне, либо в мастерской мастерит свои птичьи домики-клетки. Шон пристальным взглядом смотрел вдоль улицы на ряды машин, на пятна солнечного света на них. Он убеждал себя, что это — все это — часть некоего осмысленного плана. Просто он пока не может понять его до конца. Но когда-нибудь сможет. Адреналин, который бушевал в нем с того момента, как Дэйва увезла эта проклятая машина, а потом они с Джимми, сцепившись, покатились по земле, тот адреналин вышел через поры его тела, вышел, потому что был ни к чему. Он смотрел на то место, где стоял «Бел Эр» и где он, Джимми и Дэйв Бойл затеяли драку; он смотрел туда и ждал, когда на этом месте появится пустое пространство, чтобы адреналин, вышедший из тела, появился в нем снова. Он ждал, что план изменится и станет понятным. Он ждал, наблюдая за улицей и впитывая в себя ее шум, ждал и снова ждал, ждал, пока его отец не поднялся с крыльца и не вернулся в кухню. Джимми возвращался домой в «Квартиры», шагая позади отца. Отец шел, слегка раскачиваясь и дымя сигаретой, он их докуривал до самого фильтра. Джимми слышал, как между тяжкими вздохами он разговаривает сам с собой. Дома отец, наверное, задаст ему трепку, скорее всего так оно и будет. После того, как он потерял работу, он строго-настрого приказал Джимми больше не ходить к Девайнам, и Джимми думал, что за нарушение этого запрета ему достанется. Правда, возможно, не сегодня. Сегодня отец был в подпитии и его наверняка клонило ко сну, а это обычно кончалось тем, что, возвращаясь домой, он усаживался на кухне и пил до тех пор, пока не засыпал, прямо сидя за столом, положив голову на руки. На всякий случай Джимми держался на несколько шагов позади отца и, подбрасывая в воздух мяч, ловил его бейсбольной перчаткой, которую стянул из дома Шона в тот момент, когда копы, уходя, прощались с хозяевами, но ни Джимми, ни его отцу, когда они вслед за копами пошли через прихожую к входной двери, никто не сказал ни слова. Дверь в спальню Шона была открыта, и Джимми увидел там перчатку, лежащую на полу. Джимми метнулся внутрь комнаты, схватил перчатку, а в следующее мгновение они с отцом уже переступали порог входной двери. Он не мог понять, чего ради он украл эту перчатку. Во всяком случае не ради того, что отец, заметив это, исподволь подмигнул ему, и в его взгляде было удивление и гордость за сына… Да плевать на него. Плевать на эту перчатку. Следовало рассчитаться с Шоном за то, что он ударил Дэйва и за то, что он струсил покататься на угнанной машине, да и за многое другое, накопившееся за год, в течение которого они дружили. Такое чувство просыпалось в Джимми всякий раз, когда Шон давал ему что-нибудь — бейсбольные карточки, половину шоколадной плитки, да что угодно — все выглядело в виде подачки. Когда Джимми стянул перчатку и ушел с ней, настроение у него улучшилось. Он чувствовал себя героем. А немного позже, когда они с отцом пересекли Бакингем-авеню, он почувствовал обычный стыд и смущение, которые всегда накатывались на него после совершения какой-нибудь кражи, а также и злость на что-то или на кого-то, толкающих его на это. Немного погодя, когда они спустились к Излучине и перешли в район «Квартир», он оглядел обшарпанные унылые трехэтажные дома, а затем перевел взгляд на перчатку и почувствовал, что от прежней гордости не осталось и следа. Джимми держал перчатку и чувствовал, что она словно жжет ему руку. Шон, должно быть, будет искать ее. Джимми держал в руках перчатку и был доволен, что она у него. Джимми смотрел на отца, шедшего впереди. Отец с трудом ковылял, казалось, он в любой момент может осесть наземь, а то и свалиться в лужу; и Джимми ненавидел Шона. Он ненавидел Шона и сомневался, что они когда-нибудь снова смогут стать друзьями, и он знал, что сохранит при себе эту перчатку до конца жизни, будет следить за ней и никогда не покажет ее никому, а сам никогда не воспользуется этой проклятой штукой. Уж лучше он умрет, чем вынесет ее на игру. Джимми смотрел на район «Квартир», расстилающийся перед ним; сейчас они с отцом, пройдя под виадуком, выйдут к тому месту, где Излучина имеет самую малую глубину, где товарные поезда, двигаясь в сторону Тюремного канала, грохочут мимо старого наводненного крысами кинотеатра под открытым небом. В самой-самой потаенной глубине души он знал, что больше никогда не увидит Дэйва Бойла. Там, где жил Джимми, на Рестер-стрит, воровство считалось обычным делом. У Джимми украли самокат, когда ему было четыре года, когда ему было восемь — украли велосипед. У отца угнали машину. А мама была вынуждена сушить белье дома, после того как несколько раз она принесла с заднего двора одни веревки. Когда вы какую-то вещь положили не туда, а потом ее ищете и когда этой вещи приделали ноги, а вы ее ищете — это две большие разницы. В глубине души вы чувствуете, что больше никогда эту вещь не увидите. Именно это он чувствовал сейчас, думая о Дэйве. Может быть, Шон именно сейчас чувствует нечто подобное, ища свою бейсбольную перчатку, стоя над пустым местом на полу, где она недавно лежала. Как это плохо, как это ужасно. Ведь Джимми любил Дэйва, хотя по большей части никогда не мог объяснить, за что. В этом мальчишке было что-то особенное, может, то, что он всегда оказывался рядом, даже если в половине случаев его присутствие вообще никем и не замечалось. |
||
|