"Ни шагу назад!" - читать интересную книгу автора (Авраменко Александр)

Глава 23

…Весь май, июнь и июль запомнились мне как сплошное отступление. Огрызнёмся, и опять назад. Закрепились немного только на левом берегу Дона. И то потому, пожалуй, что переправ не хватало. Да ещё приказ помог… Љ 227 от 28-ого июля… «Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке». И пресекли. Ещё как пресекли…

— Что делать будем, командир?

На меня смотрят четыре пары красных, воспалённых глаз на измученных грязных, осунувшихся лицах. Уже неделю мы пробираемся по степям. Еды — нет, топлива тоже. Редкие станицы на пути пусты. Население уходит на Восток, к Сталинграду. Увозит продовольствие, сжигает поля с неубранным хлебом, угоняет скот. У нас в экипаже уже три дня нет ничего съестного. Вчера на поле набрали обгоревшего зерна, запарили в котелке и с жадностью съели. Топливо на ноле, ещё километров десять, пятнадцать и встанем. А потом что делать? Пешком идти? Бросать такую боевую машину? Это не по мне…

— Снаряды есть, патроны тоже есть. Встанем на дороге, будем драться до последнего. Кто «против» — может уходить. Кто «за» — оставайтесь. Не буду мешать вам думать.

С этими словами вылезаю наружу и осматриваюсь. Бинокль цел, так что видно далеко. Обшариваю окрестности. Недалеко холмы, отличное место для засады. Как раз по обеим сторонам дороги. Далеко позади, на Западе, вздымаются дымные столбы. Это горят подожжённые поля и дома. Самое обидное, что пробираемся сами не зная куда. Карта давно кончилась, и спросить не у кого. А сами мы не местные. Окрестностей не ведаем. Проходит минут пятнадцать, сквозь броню слышен гул голосов, но о чём говорят — не разобрать. Наконец выбираются, на меня не смотрят, это плохо.

— Ты, командир, извини, но мы пойдём. Не поминай лихом, если что…

Ребята разворачиваются и уходят в сторону от дороги, в жаркую дымную степь. Не стрелять же им в спину? Свои ведь, русские… Лезу в карман комбинезона. Там, на дне кармана лежит мой НЗ, последняя горсть самосада, найденная в пустом селе. Сворачиваю козью ножку, затем долго чиркаю зажигалкой. Наконец делаю первую затяжку. Сразу начинает кружиться голова и резь в желудке. Это с голодухи. Зато дым прочищает мозги. Лихорадочно соображаю, что делать дальше. Пока — добраться до замеченных мной холмов. Залезаю на место механика-водителя. Аккумулятор давно приказал долго жить, и я запускаю мотор сжатым воздухом. Его уверенный рокот волшебным образом придаёт мне силы. Включаю передачу, добавляю газ — поехали!..

До холмов получается около семи километров, если верить счётчику. Забираюсь на верх и не верю своим глазам: в низине — какие то цистерны. Штук шесть «ЗИС-5» с ёмкостями. Может, топливо?! Пусть даже бензин или лигроин, чёрт с ним! Лишь бы горело! Торможу, хватаю «ППШ», оставленный мне, и спешу к грузовикам.

Пусто, никого! Обстукиваю бензобаки — сухо. Понятно. Тоже ехали, пока горючее не иссякло. А что же внутри цистерн? Взбираюсь в кузов, откидываю крышку люка, и в нос шибает густой сивушный запах. Спирт! Вот это «повезло», называется! Разочарованый, спрыгиваю на землю, надо проверить кабины. Может, что съестное осталось? Но, увы, поиски приводят к тому, что я становлюсь счастливым обладателем двух винтовок, одной гранаты и женской расчёски. Всё. Больше — ничего нет.

Возвращаюсь к «КВ», открываю крышки баков. Уже сухо. Только в одном ещё попахивает соляром. Что же делать? Остаётся только «последний и решительный», как в «Интернационале» поётся…

Обхожу холмы в поисках удобной позиции. Наконец, вроде, выбрал нормальное место. И видно хорошо всё вокруг, и не обойти меня, вокруг овраги. Один только путь, по дороге, мне в лоб. А уж тут-то я просто не дамся, лоб у меня толстый… И пушка неплохая. Даже очень неплохая. Снарядов на приличный бой хватит…

Перегоняю танк на позицию. Теперь остаётся только ждать. На меня снисходит спокойствие. Какое-то странное спокойствие. Да, я знаю, что умру. Но умру как солдат, как воин, как тысячи и тысячи до меня и после меня. С чувством выполненной обязанности защищать Родину. И кто-то когда-нибудь скажет: он выполнил свой долг…

Мучительно тянется время. В небе иногда проплывают разлапистые кресты фашистских самолётов. Они тянутся на Восток, бомбить наши города и сёла, сбрасывать смерть на головы беззащитных беженцев. Если бы я мог!.. Что-то сделать такое, от чего ни один гад не смог бы пачкать голубую глубину в вышине! Но и на земле можно врезать от души по коричневой нечисти.

Вдалеке показывается столб пыли. Вот они, сволочи! Настал и мой час! Я спускаюсь в башню, наглухо задраиваю люк. Впервые я иду в бой с закрытой броневой крышкой. Раньше ремнём подвязывал. А сейчас — нет. Поскольку бежать не собираюсь. Смахиваю со лба внезапно выступивший пот, глаз вжимается в резиновый наконечник прицела. Да, это не немецкая оптика, но тоже не подведёт. Вращая рукоятки, навожу ствол на начало пыльного столба. Ну, давайте, гады! Ближе! Я жду вас! В стволе бронебойный, нога на педали спуска. Ещё триста метров, ещё сто…

С матом отдёргиваю ногу — оптика послушно приближает угловатый силуэт «ГАЗика», через мгновение различаю, что в кузове полно народу, пестреющего повязками. Когда-то белоснежные бинты усыпаны пылью, сквозь которую выступили тёмные пятна крови. Но все с оружием. Над досками бортов торчат стволы винтовок, поблёскивают штыки.

Достаю из держателя «ДТ», беру два запасных диска и выбираюсь наружу. Залегаю рядом с танком, но поближе к дороге. Между тем «ГАЗ-АА» уже совсем близко, поднимаюсь с пулемётом наперевес и машу рукой. Скрип тормозов, писк разболтанных рессор, стрельба в неотрегулированном, перегретом двигателе. Грузовик, взметая столбы песка, резко тормозит. Его разворачивает поперёк дороги, а на меня вдоль бортов устремляются стволы пулемётов и винтовок.

— Стой! Кто такие?

— А ты кто сам будешь?

Я показываю в сторону кучи нарубленных мной веток, из-за которых торчит ствол пушки.

— Майор Столяров, командир батальона бронетанковой бригады.

Дверь распахивается, и из кабины выпрыгивает женщина-санинструктор. На её петлицах медицинские знаки различия.

— Военврач третьего ранга Крупицина.

По виду она мне ровесница. Измученное лицо, покрытое серой пылью, в глазах — тоска.

— Товарищ майор, наши далеко? У меня двадцать человек тяжёлых, срочно нужна операционная.

— Простите, товарищ военврач, не знаю. Я здесь один.

— Как… Один?

— Танк без горючего, буду драться. Полчаса назад в ту сторону прошли немецкие самолёты. Это пикировщики, а они далеко не летают. Думаю, что километров через пятьдесят вы до наших доберётесь. И, извините, у вас покушать чего не найдётся? Три дня крошки во рту не было…

Она смотрит на меня испытующим взглядом, затем лезет в свою полевую сумку и достаёт оттуда два ржаных сухаря. Подаёт мне.

— Больше ничего, товарищ майор. И… спасибо вам.

Протягивает неожиданно крепкую руку. Рукопожатие.

— Вы езжайте. Да, чуть не забыл, там, в низине четыре цистерны со спиртом, на всякий случай, может, пригодится…

Она кивает, затем обращается к раненым:

— Ребята, вы уж потерпите, немного осталось…

Затем устало лезет в кабину. Мотор фыркает, грузовик трогается и исчезает в пыли. Я жадно грызу сухарь, прихлёбывая из фляжки горячую от солнца воду. У глаз — бинокль…

Минут через двадцать показывается группа наших. Что свои — видно сразу. Человек десять в выгоревших гимнастёрках и широченных галифе, на ногах ботинки и обмотки. И все — с оружием. Подходят ближе. Уже могу различить лица. Наши, точно. Братья славяне. Опять высовываюсь:

— Кто такие?

Едва успеваю нырнуть за край холма — бухает выстрел, пуля проходит над макушкой. От удивления заворачиваю шестиэтажным матом.

— Простите, товарищ командир! От неожиданности!..

Бывший полк в полном составе, все, кто остался… Но зато — со знаменем части. Народ в возрасте, мне даже неудобно. Старший по званию — сержант. Объясняю им ситуацию, бойцы думают недолго. Решают присоединиться ко мне. Быстро окапываются, у них даже есть ручник, но патронов… Щедро делюсь. Ждём. На удивление тихо, если не считать непрекращающегося гула жаркого боя вдалеке позади. Час. Два. Никого. Эх, если бы карта была… Хоть сориентироваться, где мы…

— Товарыщу майор, так у вас горючки нема?

— Да, боец.

— Я сам з Сумщины, товарыщу майор. У нас у сели МТС була, так помню, зараз гасу[25] нема було, мы трахтора самогоном заправляли. И издыли.

— А какие трактора были?

— Та этиж, як их, «Ворошиловцы», товарыщу майор.

Меня словно пронзает молния.

— А не врёшь?

— Ей Богу, товарыщу майор!

Он креститься. Ну, была не была!

— Сержант!

— Да, товарищ майор!

— Организуйте бойцов, там, в низине цистерны со спиртом. Пускай баки мне зальют.

— Есть, товарищ майор!

Можно было бы и подогнать танк поближе, но на всякий случай оставляю его на горке. Мало ли чего. Вдруг, придётся с толкача заводить… Эх, нам бы сейчас времени только чуток, чтобы успеть…

Если уж начало, так везёт до конца. Мы закачиваемся по пробку, кроме того, ещё находим две канистры. Их тоже наливаем спиртом и кладём за башню. Бойцы ждут. Я влезаю внутрь, усаживаюсь на жёсткое сиденье механика. Поворот вентиля, резкое шипение воздуха в дюритовых трубках системы. Ну! Дизель нехотя проворачивается и взрывается победным грохотом уверенной работы. Ура! Я кричу от радости, вижу по открытым ртам, что мне вторят бойцы. Высовываюсь по пояс из люка и машу:

— На броню, ребята!

Они не заставляют повторять дважды, дружно карабкаются по бортам, в верхний люк просовывается голова и кричит мне, перекрывая грохот крыльчатки вентилятора, насаженного на вал дизеля. Плавно выжимаю главный фрикцион, коленкой помогаю включиться передаче. Поехали!..

— Стой! Стой, твою мать!

Я вздрагиваю и торможу. Прямо передо мной возникает фигура с малиновыми петлицами и таким же околышем на фуражке. Почему-то она покачивается и плывёт. Да что это со мной?! Непослушными руками хватаюсь за края люка и выбираюсь наружу. Вот чёрт! Меня шатает из стороны в сторону. Но я рапортую заплетающимся непослушным языком:

— Командир второго батальона отдельной танковой бригады майор Столяров!

— Пьяный, сука! Дезертир! Расстрелять его!

Рядом появляется вторая фигура с политотдельскими звёздами на рукаве. Комиссар! Ну, от этих я ничего не жду хорошего никогда. Внезапно вмешивается кто-то третий, и голос знакомый, только не могу сообразить чей.

— Товарищ полковой комиссар, танкист не виноват, вы посмотрите, чем мы танк заправили!

Слышен плеск льющейся жидкости, потом вновь голос политрука:

— Уберите танк с дороги, а майора положите проспаться. Наш человек.

Меня ведут под руки, затем укладывают на разостланный на траве брезент. Ох, как же хочется спать…

Просыпаюсь от грохота. Но это не бомбёжка. Просто стреляют. А голова раскалывается от боли…

Поднимаюсь, осматриваюсь. Метрах в двадцати стоит мой «КВ», его охраняет боец НКВД. А немного поодаль — шеренга таких же малиновых петлиц расстреливает наших бойцов. Рядом стоят такие же солдаты, как и те, которых убивают, и смотрят на эту сцену. Самое страшное, что они улыбаются… Да что же это творится на белом свете, Господи?!! Лезу в карман комбинезона за пистолетом, но тут ко мне подходит комиссар.

— Будем знакомы, майор, Иван Акимович, Городков. Член Военного Совета Фронта.

— Что это, товарищ полковой комиссар?!

— Это?

Он кивает в сторону казнимых.

— Про приказ Љ 227 слышал? Хотя откуда… На вот, ознакомься.

Городков лезет в сумку, достаёт оттуда бумагу и протягивает мне, впиваюсь глазами в текст: «…Паникёры и трусы должны истребляться на месте». Возвращаю ему листовку и поднимаю глаза, пытаясь понять, что же это за человек? И можно ли его считать таковым? И почему откровенно радуются бойцы?

— Ты никак худое подумал? Майор? А зря! Про полк «Брандербург» слышал?

…В этот момент раздаются очереди из автоматов и одиночные винтовочные выстрелы, и я с ужасом вижу, как сидящие в новеньких «ЗИС-5» бойцы в таких же новеньких, как и их машины, гимнастёрках хладнокровно расстреливают наших вышедших из леса бойцов. Диверсанты! Назад!!!

Укрывшись в придорожных зарослях, смотрим, как немцы в нашей форме сгоняют уцелевших, хладнокровно добивают раненых. Хорошо слышны гортанные команды. Неожиданно немцы выводят четверых солдат, по виду явно евреев, обливают их бензином из канистр… Вспыхивает спичка, и дикий вой в котором нет ничего человеческого, раздаётся над притихшим лесом. Люди — живые советские люди — корчатся в огне, а я… я впиваюсь зубами в руку, чтобы не закричать от бессилия. Острая боль приводит меня в чувство. Довольные зрелищем немцы смеются, и я вдруг понимаю, что еще никогда не слышал ничего страшнее этого смеха…

Затем звучит короткая команда, и вслед ей гремят выстрелы — диверсанты расстреливают пленных. Нелюди! Нелюди!!!

Словно обожгло огненным сорок первым. Будто не те несчастные, а я облит бензином и горю заживо…

А комиссар продолжает:

— Вот задержали целую машину, ранеными прикидывались, а под бинтами ничего нет. И полная машина взрывчатки. Хотели переправу взорвать… Ты как, майор, пришёл в себя?

— Так точно, товарищ полковой комиссар.

— Драться сможешь?

— Смогу. А если заправите соляркой, да экипаж подберёте — ещё лучше смогу.

— И ладненько. Мы тут до вечера ещё побудем, на том берегу тебе укрытие выкопали. Так что, давай, заводи свою махину и на правый берег. Будешь оборону держать до упора. До двадцати четырёх ноль-ноль. Понял?

— Так точно, товарищ полковой комиссар.

— А экипаж мы тебе собрали. И топливо есть. Так что, дерись, майор…

— Буду, товарищ комиссар…