ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сколько я себя помню, киты всегда интриговали меня. Когда я был маленьким, дед пел мне песенку, которая начиналась так:

Дальше в ней говорилось о том, что кит этот оставался полновластным хозяином моря до тех пор, пока однажды не обнаружил в своих владениях чужака — большую серебристую рыбину, которая ни за что не желала подчиниться киту. Наконец кит разгневался и хлестнул упрямицу хвостом. Он совершил роковую ошибку: серебристая незнакомка оказалась торпедой.

Мораль песенки — а в ту эпоху все детские песенки имели мораль — заключалась, вероятно, в том, что задире всегда достается по заслугам. Но я понимал эту историю совсем иначе. Меня она неизменно огорчала: мои симпатии были на стороне кита, которого, как мне казалось, подло обманули.

Я становился старше, и мир животных и растений все больше занимал меня; олицетворением неразгаданных тайн этого мира были для меня киты. Я жадно прочитывал все, что писали о китах, но книги убеждали меня только в одном: человеческая алчность обрекла китов на исчезновение, и тайны свои они унесут с собой в небытие.

До того, как мы поселились в Бюржо, я ни разу не видел больших китов своими глазами. Зная, как энергично китов истребляют, я и не рассчитывал их когда-нибудь увидеть. Однако переехав в Бюржо, я почти тотчас же услышал о небольшом стаде финвалов, зимовавших в этом районе. Мысль о том, что с наступлением зимы они, возможно, появятся вновь, чрезвычайно волновала меня и отчасти повлияла на мое решение обосноваться в поселке Мессерс-Ков.

Едва познакомившись с дядей Артом, я заговорил с ним о китах, и он заверил меня, что к зиме они вернутся. И все же меня мучили сомнения, разрешившиеся лишь накануне рождества 1962 года.

Был холодный, сумрачный день, солнце смутно светилось в затянутом дымкой небе. Мы с Клэр сидели на кухне и читали, и вдруг в дверях неслышно появился Оуни Стикленд; он пришел сообщить нам, что возле самого мыса Мессерс-Хэд появились киты.

Схватив бинокли, мы вслед за Оуни поспешили на припорошенный снегом мыс. Всего в какой-нибудь четверти мили от берега в неподвижном воздухе повисли высокие струи пара. Самих морских гигантов почти не было видно — лишь гладкие черные спины двигались в черной, как смоль, воде. Но для меня и этого было достаточно. Я испытывал чрезвычайное волнение. Вот она, великая тайна — прямо у меня перед глазами, на пороге моего дома.

Семья финвалов, состоявшая из четырех китов, оставалась в районе Бюржо до весны, и лишь в самые ненастные дни их не было видно из наших окон, выходивших на море. Дядя Арт так радовался их возвращению, что я мог бы поклясться: он ставит сети на сельдь не ради улова, а просто чтобы оправдать выходы в море на свидания со своими друзьями-великанами. Возвращаясь на берег, он часами с наслаждением рассказывал мне обо всем, что узнал о китах за свою долгую жизнь. И постепенно, мало-помалу, я стал проникать в тайны китового племени.

В последующие годы киты возвращались в наши воды в начале декабря и гостили обычно до апреля, когда исчезали косяки сельди. Каждую зиму мы с нетерпением дожидались появления китов, и в своей симпатии к ним мы не были одиноки. Рыбаки Бюржо относились к этим гигантским животным с грубоватой, но дружелюбной почтительностью. Интересы китов и людей не пересекались — киты тщательно обходили рыбачьи сети и даже в качестве конкурентов не были опасны нашим соседям, так как до сельди рыбаки были не особенно охочи: за сезон они засаливали всего несколько бочек для домашнего стола; кроме того, немного сельди использовалось как приманка на другую рыбу. Так что сельди хватало и людям, и китам — в прибрежных водах плавали миллионы, а то и миллиарды рыб.

Между китами и рыбаками установились удивительно непринужденные отношения. Случалось, что киты всплывали всего в нескольких метрах от плоскодонки, ялика или даже двенадцатиметрового баркаса и, сделав мощный вдох, невозмутимо возобновляли рыбную ловлю, а двуногие рыболовы так же невозмутимо продолжали заниматься своими сетями.

Дядя Арт считал, что киты глядят на рыбаков с той снисходительностью, с какой мастера-виртуозы порой относятся к своим старательным, но не слишком способным ученикам. Однако как только у побережья появились сейнеры из Британской Колумбии, этой идиллии пришел конец.

Анатомы и подобные им специалисты по китовым трупам могут немало рассказать об устройстве тела кита и о сути его физиологических механизмов; но о том, как именно они действуют, мало что известно. Еще более поразительное неведение обнаруживает современная наука относительно поведения китов и их удивительной приспособленности к условиям водного мира. Мой друг, один из ведущих китологов нашего времени, недавно следующим образом резюмировал состояние нынешних знаний о китах: «Того, что нам, биологам, известно о жизни китов, едва ли хватит на контрольную работу для школьников».

Ничего странного в этом нет, поскольку на протяжении тысячелетий интерес человека к китам сводился к вопросу о том, как их лучше всего убивать. Мы живем в век техники, и лишь несколько десятков лет назад стали изучать китообразных; а к тому времени, когда ими наконец всерьез заинтересовались ученые, китов на нашей огромной планете осталось так мало, что даже мельком увидеть их удается лишь немногим счастливцам. Современный ученый, пытающийся проникнуть в тайны жизни китов, находится примерно в таком же положении, в каком оказался бы инопланетянин, пытающийся разобраться во всех тонкостях человеческой жизни, повиснув в стратосфере и наблюдая за человеком сквозь мутноватую толщу воздушного океана. К счастью, кроме тех сведений, которые удалось собрать профессиональным ученым, мы получаем еще и информацию из некоторых других источников.

Благодаря тому, что финвалы питаются сельдью (по крайней мере, в определенное время года и в определенный период своих странствий в океане), а также благодаря тому, что каждую зиму косяки сельди приходят к незамерзающему южному побережью Ньюфаундленда, случается, что гигантские морские млекопитающие месяцами живут буквально у порога нашего мира. И благодаря тому, что у нас есть люди вроде дяди Арта, питающие неуемный интерес ко всему живому на Земле — интерес, который сразу выдает человека, близкого к природе, — мы все же знаем о китах несколько больше, чем считает мой ученый друг.

Перед дядей Артом и другими рыбаками я в неоплатном долгу; хочу предупредить читателя — если такое предупреждение может ему пригодиться, — что все сведения о финвалах, составляющие суть моего рассказа, я почерпнул из наблюдений и догадок людей, близких к природе. Как, скажите мне, финвал ловит рыбу себе на обед? Даже на такой, казалось бы, фундаментальный вопрос в научной литературе нет ответа. Проникнуть в эту тайну помог мне дядя Арт, а затем, при помощи своих собственных наблюдений, подкрепленных научными данными об открытии китового эхолокатора, я — не без благоговейного ужаса — представил себе во всех подробностях процедуру охоты финвала на сельдь.

Зрелище, которое мы с дядей Артом наблюдали с утеса в тот зимний день 1967 года, — рыболовное состязание между семьей финвалов и сейнером, этим чудом современной техники, — чрезвычайно развеселило дядю Арта. И неспроста.

Что такое сейнер для ловли сельди? Это судно новейшей конструкции: стальной корпус в тридцать с лишним метров длиной, дизельный двигатель, сложнейшее электронное оборудование, разработанное и построенное на основе последних достижений человеческой техники с одной-единственной целью — догнать и изловить рыбешку размером около тридцати сантиметров. Для начала такой сейнер находит косяк сельди при помощи замысловатого эхолокатора, посылающего в воду звуковую волну и принимающего ее отражение от встреченных в воде предметов. Отраженный сигнал — то есть «эхо» — регистрируется на медленно движущейся бумажной ленте, и если где-то поблизости идет густой косяк сельди, это сразу будет отмечено на ленте. Одновременно отмечается расстояние до косяка и глубина, на которой он плывет. Сейнер «берет» этот электронный след и через какое-то время настигает косяк. Затем в ход идет кошельковый невод — мелкая сеть, которая должна окружить косяк со всех сторон. Сомкнув невод в кольцо, его «подбирают» — сводят вместе нижние края и постепенно стягивают невод по окружности, пока весь улов не соберется возле сейнера в гигантском сачке. Тогда, опустив в этот «сачок» мощную всасывающую трубу, сельдь перекачивают в трюм. Все это довольно сложные операции, и длятся они несколько часов кряду.

Для сравнения с сейнером скажем, что финвал — это тоже гигантский механизм, состоящий из костей, мышц, сухожилий и мозга, — механизм, превратившийся в процессе эволюции в совершенное орудие для преследования и поимки той же сельди — рыбешки длиной около тридцати сантиметров.

Кит обнаруживает косяк сельди либо при помощи зрения — а видит он под водой великолепно, — либо при помощи своей чрезвычайно замысловатой эхолокационной системы: он посылает звуковые сигналы низкой частоты и широкой направленности [6] и принимает отраженный звук, то есть эхо; таким образом кит «просматривает» находящуюся перед ним толщу воды на несколько миль вперед. Заметив косяк сельди — а финвал, очевидно, умеет отличать сельдь от других рыб такого же размера, — кит направляется к нему со своей обычной подводной крейсерской скоростью — около восьми узлов.

Приблизившись к цели, он резко разгоняется — узлов, видимо, до двадцати — и, изменив курс, принимается сужающимися кругами носиться, точно торпеда, вокруг косяка. При этом он поворачивается на бок, обратив к сельди свое брюхо. Спина у финвала серовато-черная, а его огромное брюхо покрыто блестящей белой кожей с высокой отражающей способностью. Окруженная этим сверкающим кольцом света, [7] сельдь сбивается в плотный косяк, как если бы ее сгоняла суживающаяся сеть.

Но вот кольцо света стянулось, рыба согнана. Тогда кит, широко разинув свою чудовищную пасть, внезапно бросается в самую гущу сельди.

Даже при внушительных размерах китовой пасти одной скорости было бы недостаточно для того, чтобы в полной мере окупить затраченные на охоту усилия. Поэтому кит пускает в ход еще один весьма необычный прием. Примерно две трети нижней части его туловища, от могучей нижней челюсти и до середины брюха, покрыты складками — получается нечто вроде гигантской гармони. Складки эти имеются у всех полосатиков; у финвала их около ста. Когда плывущий с большой скоростью финвал резко открывает пасть, складки растягиваются под давлением хлынувшей в пасть воды и вся передняя часть тела кита раздувается до колоссальных размеров. Так что хотя объем пасти финвала составляет всего несколько сот литров, охотясь, он почти мгновенно зачерпывает несколько тонн морской воды вместе со всем содержимым. Затем кит ловко захлопывает пасть; мускулатура, управляющая брюшными складками, сокращается, выталкивая ненужную воду сквозь щели по сторонам рта. Сельдь же удерживается бахромой китового уса, и, когда вся вода процежена, финвал языком проталкивает сельдь в свой весьма узкий пищевод, откуда она поступает в один из нескольких желудков. Вся операция занимает около десяти минут.

Стальные сейнеры способны ловить сельдь, мойву и прочую мелюзгу, только когда она плавает поблизости от поверхности моря; «сейнер» из плоти и крови не знает таких ограничений — кит умеет погружаться еще глубже, чем преследуемая им добыча. Совершенно очевидно, что финвал с легкостью плывет в течение получаса на глубине по меньшей мере ста метров, а при необходимости ныряет гораздо глубже и остается под водой дольше.

Неизвестно в точности, на какую глубину способны погружаться киты; зарегистрирован случай, когда финвал, которого подбили гарпуном с глубиномером, нырнул на триста пятьдесят с лишним метров.

Я описал обычную охоту финвала в дневное время. Но как он охотится по ночам? В том, что порой финвалы ловят рыбу и в темноте, сомневаться не приходится — это подтверждается наблюдениями. Эхолокаторы финвала работают ночью ничуть не хуже, чем днем, но как он обходится без заградительного светового барьера? Очевидно, темными ночами финвал не носится кругами вокруг своей добычи, а неожиданно, с налета, нападает на косяк. Такая атака, по-видимому, малоэффективна, и, наверное, по ночам регулярно охотятся только самки, вынашивающие или кормящие детенышей и нуждающиеся поэтому в более обильном и почти непрерывном питании.

Как ни поразительно сходство между приемами лова у кита и у человека, вооруженного современной техникой, между ними есть и существенное различие. Проглотив тонну-другую рыбы, кит прекращает ловлю и посвящает свой досуг другим делам — каким, нам неизвестно. У стального сейнера принцип совсем другой: экипаж его продолжает добывать рыбу, пока не загрузит полностью двухсоттонные трюмы.

До того как современный человек начал хищническую эксплуатацию Мирового океана, моря нашей планеты изобиловали сельдью — и китами. Теперь этому пришел конец. Перебив почти всех крупных китов, человек сейчас решительно уничтожает и сельдь. Прославленная некогда добыча сельди в Северном море быстро приходит в упадок. У берегов Норвегии, Англии и других европейских государств ловить сельдь уже не имеет смысла. Несколько лет назад практически прекратился промысел сельди у берегов Британской Колумбии, некогда богатейшего в мире района, и к 1967 году более пятидесяти тамошних мощных современных сейнеров проделали длинный путь через Панамский канал к восточному побережью Канады, где они теперь помогают очистить от сельди воды залива Фанди, залива Св. Лаврентия и районов, лежащих к югу от Ньюфаундленда.

Первые годы промысел был невероятно успешным. В 1969 году только в районе Ньюфаундленда было выловлено больше ста двадцати тысяч тонн сельди, которая почти целиком пошла на... рыбную муку и жир для нужд сельского хозяйства и промышленности. Непосредственно в пищу пошла лишь незначительная часть уловов. В 1970 году промысел вели еще более активно, однако добыча сельди сократилась на треть. Обследование, проведенное биологами в 1971 году, показало, что поголовье сельди не успевает восстанавливаться. Специалисты считают, что к 1980 году лов сельди в восточных канадских водах, а может быть, и во всей Северной Атлантике прекратится, потому что ловить будет просто нечего.

С исчезновением сельди угроза голодной смерти нависнет над такими важными промысловыми видами, как треска, палтус, пикша и даже лосось; все эти рыбы питаются сельдью, ими в свою очередь питается безудержно растущее человечество, а ему ведь тоже грозит в будущем голодная смерть.

Это, впрочем, отнюдь не волнует владельцев новых мощных комбинатов по переработке сельди, выросших, как грибы, по всему Атлантическому побережью Канады. Комбинаты эти (один из них построен в Бюржо и ожидается, что через пару лет он утроит свою мощность) представляют собой высокомеханизированные предприятия, не требующие ни крупных вложений, ни многочисленного штата. Большинство комбинатов, воздвигнутых на Юго-западном побережье, окупились в течение первых т р е х  л е т. Сейчас они приносят огромный доход, причем владельцы рассчитывают получать от них прибыль даже после того, как вся сельдь будет уничтожена: они переключатся на мойву; но мойвой тоже питаются крупные северные промысловые рыбы, которые на протяжении бесчисленных столетий кормили человечество. Мойва — это изящная, прелестная на вид рыбка, обитающая только в северных водах, и вот за ней-то и будут посланы сейнеры, потому что ее сейчас, по-видимому, еще больше, чем было когда-то сельди.

В восточной части Атлантического океана мойву уже ловят норвежцы — им ведь тоже нужно «кормить» свои рыбоперерабатывающие комбинаты. Два ньюфаундлендских комбината сейчас работают на мойве в качестве эксперимента. Служащий одной международной рыбопромысловой корпорации с восторгом сообщил мне, что, по его расчетам, мойвы хватит «лет на пять или даже десять». Дальше чем на десять лет вперед рыбопромышленники, очевидно, не заглядывают.

Если через десять лет в Северной Атлантике еще останутся финвалы, то их положение будет весьма незавидным. Нелегко придется и питающимся мойвой тюленям, которых, кстати, все еще энергично истребляют норвежские флотилии, не без помощи канадцев.

Прогнозируемое исчезновение основного поголовья сельди и мойвы используется некоторыми как довод (вот пример человеческой логики) в пользу дальнейшего истребления китов и тюленей. Один человек, вложивший деньги и в китобойный, и в тюлений промысел объяснял мне это так:

— Глупо даже пытаться спасти тюленей от вымирания, а китов — тем более. Рыбокомбинаты все равно скоро пожрут сельдь, мойву, а может быть, и кальмаров, так что киты и тюлени просто погибнут от голода. Лучше уж забить их, пока, не поздно. По крайней мере польза будет.

Другой довод в пользу уничтожения китообразных привел мне как-то один биолог, занимавшийся проблемами охраны океанской фауны, но, как я подозреваю, пришедший к выводу, что эта задача нам уже не под силу.

— У нас (то есть в отделе по использованию ресурсов океана) многие считают, что затевать кампанию по спасению китов просто нелепо, потому что скорее всего они так или иначе погибнут от загрязнения среды. В организмах морских животных, питающихся рыбой, оседают в конечном счете все яды, которые мы сбрасываем в океан, — ДДТ, ртуть и прочие. Нынешнее поколение китообразных либо погибнет от них, либо станет бесплодным... во всяком случае, загрязняющие вещества наверняка пагубно скажутся на них. Конечно, если китов перестанут убивать, им будет легче справиться с остальными бедами, и кто знает — может быть, они и выживут...

Есть и еще одна причина, заставляющая китобоев продолжать промысел крупных и мелких китообразных. Ведь на постройку современных китобойных флотилий и связанных с ними промышленных предприятий потрачены огромные деньги. Японцы, отлавливающие сейчас больше китов, чем кто бы то ни было, заявили, что они не могут прекратить промысел, пока не окупят своих капиталовложений, но даже и после этого было бы расточительством поставить флотилии на прикол; а приспособить их оборудование для других целей практически невозможно. Того же мнения придерживаются, очевидно, и другие страны, занимающиеся промыслом китов, например Норвегия и Канада.

Однако официально массовый забой китов оправдывают совсем иначе. Апологеты китобойного промысла утверждают, что китов приходится отлавливать, и притом в значительных количествах, ради того, чтобы снабжать голодающее человечество жирами и белками и поставлять промышленности, в том числе и фармацевтической, сырье, без которого современное общество не может обойтись. Эти люди лишь вводят общественность в заблуждение, а то и попросту обманывают ее. Нет ни одного продукта, поставляемого китобойной промышленностью, который нельзя было бы синтезировать за те же деньги, а жиры и белки можно гораздо более экономично производить в сельском хозяйстве, не подвергая при этом землю тем непоправимым опустошениям, которым мы подвергаем океан.

Нет, впрочем, ничего удивительного в том, что политика опустошения морей находит сторонников. Ведь это лишь одно из проявлений отношения современного человека к окружающему миру. Эксплуатируй! потребляй! извергай отходы — и снова потребляй, все больше и быстрее! — вот заповеди нашего времени. Мы ведем себя как несмышленые дети в кондитерской лавке, и если не погибнем от несварения желудка, то помрем с голоду, когда выйдут все сласти. А в Мировом океане сласти кончатся очень скоро. Человечество лелеет надежду, что, когда на разоренной суше есть будет нечего, мы начнем питаться дарами моря; но это не более чем иллюзия. Моря не выдерживают даже нынешних масштабов рыболовного промысла. Компетентные специалисты по рыболовству с уверенностью рисуют самые мрачные перспективы: в течение ближайших двадцати лет поголовье промысловых пород рыб в океане уменьшится вдвое, в то время как потребность в добыче рыбы возрастет за это же время по меньшей мере в десять раз!

Чудовищное истребление сельди в районе Ньюфаундленда уже сейчас серьезно сказывается на прибрежном лове трески и других родственных ей видов. Между тем флотилии десятка яростно конкурирующих стран вылавливают непомерные количества крупной рыбы на лежащих вдали от берега банках и отмелях; если теперь пропадет еще и мелкая рыба, идущая на приманку, — в основном сельдь и мойва, то в этом районе резко сократятся уловы промысловых рыб. Многим тысячам рыбаков придется менять профессию и образ жизни. Впрочем, некоторые считают, что ничего страшного в этом нет. Премьер-министр Смолвуд, типичный политический деятель современного толка, однажды сказал мне по этому поводу:

— Это было бы неплохо. Да, очень даже неплохо. Это было бы просто великолепно! Ведь тогда рыбакам придется идти в промышленность. А это означает улучшение жизненных условий. Прекрасно! Лучшего и желать не приходится.