"Зарево над Припятью" - читать интересную книгу автора (Губарев Владимир Степанович)

5. Чернобыль. Месяц после аварии

В Чернобыле соловьи будто торопятся проводить оставшиеся весенние дни, столь щедрые на солнце и тепло. Соловьиные концерты над Припятью не прекращаются ни днем, ни ночью. Интересно, а тогда, в начале мая, пели соловьи?

– Разве до них было… – заметил дозиметрист, который тщательно «осматривал» наши куртки, брюки и ботинки.

– А сейчас? – настаиваем мы.

– Теперь другие времена, – лаконично заключил дозиметрист, открывая проход к штабу, где находится правительственная комиссия.

Уже месяц прошел после аварии по календарю. Ноу тех, кто ведет схватку с вышедшим из повиновения реактором, иные подсчеты времени. Диапазон рабочей смены здесь от 18 часов у тех, кто трудится за пределами промплощадки, и до нескольких минут для тех, кто приближается к реактору, чтобы установить на нем температурные датчики. Время работы каждого диктует уровень радиации, а он колеблется от почти естественного фона до сотни рентген в час. Дозиметристы регулярно – ночью и днем – ведут неослабный контроль за радиационной обстановкой как на территории АЭС, так и внутри помещений каждого блока, в том числе и четвертого, хотя к нему по-прежнему трудно подобраться…

Месяц после трагедии в Чернобыле…

Сейчас уже можно проанализировать этапы развития событий. Их драматизм и напряжение ясны каждому. Хотя далеко не все выводы можно сделать – это дело будущего.

К сожалению, в первые дни невозможно было определить масштабы аварии.

– До сих пор не могу поверить, что в реакторе произошел взрыв. Конструкция надежная, с точки зрения безопасности – тройное дублирование. Физики, казалось бы, предусмотрели все, но тем не менее авария… Нет, не укладывается это в голове! А может быть, настолько привыкли к атомной энергетике, что считаем ее обычной! Но мы не должны забывать, насколько сложна атомная техника…

Мы разговариваем с одним из наших прославленных атомников у штаба, где находится правительственная комиссия. Он прибыл сюда вчера. Сначала облетел район Чернобыльской АЭС на вертолете, потом отправился на станцию, прошелся по машинному залу…

– Будет работать, – коротко заключил он. – Надо готовить к пуску первый и второй блоки, внимательно изучить обстановку в тридцатикилометровой зоне – в некоторых районах радиации нет. Так почему люди должны где-то скитаться? Пусть возвращаются домой и нормально работают. Ну а там, где уровень радиации повыше, необходимо срочно проводить дезактивацию. В общем, пора начать решительное наступление!

Столь большой аварии еще не знала атомная энергетика. И потому потребовались невероятные усилия, чтобы локализовать ее в первые же дни. Подвиг совершили десятки вертолетчиков. Они вели свои боевые машины к жерлу атомного вулкана, опускались над ним, зависали в радиоактивном столбе газов и сбрасывали защитные материалы. Они накрыли реактор толстым слоем песка, свинца, бора и глины и тем самым предотвратили распространение радиоактивности в атмосферу. Сейчас над реактором чистое голубое небо.

Атака на аварийный реактор недавно началась и "в лоб". Люди не могут подойти к нему сами, и на штурм отправились машины, управляемые по радио. Нет, пока взбунтовавшийся ядерный исполин не сдался, он еще опасен. Но стратегия борьбы определена, необходимые средства есть. А значит, победа обязательно придет.

Л. А. Воронин только что вернулся с промплощадки.

Как и положено здесь, будь ты рядовым или заместителем Председателя Совета Министров СССР, надо пройти дезактивацию, показаться врачам, и лишь после этого можно появляться в своем кабинете, где рабочий день начинается в 6 утра и заканчивается за полночь.

– Великолепные люди шахтеры, – начал разговор с нами Лев Алексеевич. Работают четко, самоотверженно. Только обратились к ним за помощью моментально приехали, обустроились ж сразу же начали проходку.

Нам надо подобраться под реактор, сделать дополнительную бетонную плиту под ним. Шахтеры организовали социалистическое соревнование – каждая бригада перевыполняет лзадание ежедневно. Настрой у людей один: быстрее ликвидировать аварию.

– Сегодня обстановка на промплощадке ясна?

– Конечно. Наша задача – беречь людей. Для этого необходимо знать досконально радиационную обстановку на станции. Выставлены посты дозиметристов, ведется тщательный контроль, выдаются необходимые рекомендации. В частности, у тех же шахтеров бригада работает три часа, а так как их восемь, то проходку к реактору ведем круглые сутки.

– Какова ситуация на четвертом блоке?

– Остаточные термореакции затухают, однако уровень радиации у самого блока высокий, поэтому используем специальную технику. Предстоит сделать фундамент под реактор, а завал, образовавшийся после взрыва, не только «огородить» защитой, но и под него тоже подвести фундамент. В ближайшее время сюда будут доставлены две бетонные стенки. На мощных трейлерах подвезем к завалу и установим. Это сразу позволит расширить фронт работ появится биологическая защита.

– Это начало строительства "могильника"?

– По сути дела – конечно. Но имейте в виду, что «могильник» сооружение ответственное. Это не просто шатер, который должен накрыть поврежденную часть станции, а довольно сложная конструкция. Ведь необходимо вести постоянный контроль внутри "могильника", п в первую очередь за температурным режимом.

– Как известно, уровень радиации снижается…

– Однако до нормы еще далеко, – отмечает Л. А. Воронин. – Мы составили графики мер по дезактивации станции. Не только ликвидируем очаги радиации – убираем осколки, но и ведем работы по всей территории внутри станции. Параллельно начинаем подготовку к нормальной эксплуатации первого и второго блоков. На ото потребуется несколько месяцев, но в этом году пустим их обязательно… Большие работы развернулись по дезактивации тридцатикилометровой зоны. Она разбита па три сектора, из 240 точек по нескольку раз в день получаем данные – с воздуха и на поверхности земли. Обстановка постепенно улучшается: каждые сутки уровень радиации снижается на 5 процентов…

– Все делается очень быстро, – продолжает Л. А. Воронин. – Проблемы решаются комплексно. Кстати, у нас в Госснабе СССР действует специальный штаб, и пока к нему нет претензий… Это я не как руководитель говорю, уточняет Лев Алексеевич. – Но если люди заслужили, как не похвалить?! Если же коротко оценивать сегодняшнюю ситуацию на Чернобыльской АЭС, могу со определить так: работа переходит в спокойное русло, ликвидация последствий аварии идет уверенно. Труд напряженный, но полностью контролируем происходящее и знаем, что делать в будущем.

…В районе Чернобыльской АЭС сосредоточены огромные силы. Необходимая техника идет со всей страны.

Множество палаточных городков раскинулись как внутри тридцатикилометровой зоны, так и за ее пределами.

А сирень уже отцвела. Приближается лето. И потому в Чернобыле, в селах и деревнях, в лесах и садах заливаются соловьи.

"Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…"

Записка из зала: "Почему вы не рассказываете о профессоре Гейле. Мне кажется, он заслуживает особого внимания…"

Не спорю – заслуживает! Его роль в «повороте» мирового общественного мнения к верной оценке событий в Чернобыле велика. Впрочем, предоставим слово самому доктору Роберту Гейлу.

29 апреля, три дня спустя после аварии, я брился в ванной у себя дома в Белл-эр и слушал радио. Речь шла о повышении уровня радиации в Скандинавии. Часам к 10 – 11 стало ясно: есть жертвы. Внезапно мне пришло в волову, что им может понадобиться наша помощь. Но как мне связаться с русскими? Я позвонил доктору Арманду Хаммеру, председателю президентского совета по раковым заболеваниям. Я знал о его контактах с русскими. "Доктор Хаммер, – спросил я его, – может быть, им понадобятся операции по пересадке костного мозга?"

Два дня спустя в 7.30 утра мне позвонил исполняющий обязанности посла Олег Соколов: "Когда вы можете приехать?" – спросил он. "Я буду на рейсе «Люфтгапзы» в 3.30, с которого можно пересесть на самолет до Мосивы и прибыть в 6.10 в пятницу", – ответил я. Мои привычки не позволяют брать багаж, который нужно было бы регистрировать, поэтому я просто взял сумку, пытаясь взять все, что может понадобиться в Советском Союзе.

На следующий день после прибытия в Москву я встретился с Александром Барановым, главным гематологом, и его коллегами. У русских все было хорошо организовано. К тому моменту они уже проверили около двух тысяч человек в Киеве и переправили в Москву 300 человек, пострадавших сильнее других. Они освободили часть московской больницы номер 6 и поместили туда пораженных лучевой болезнью. Перед их осмотром мы переоделись в синие халаты, маски, надели чехлы на обувь. Затем мы попали в одну из прихожих, размещенных при входе в стерильный блок, – это специальные комнаты с пластиковыми стенами, которые называют "островками жизни". Там находились три пациента, которым подавался отфильтрованный воздух.

Перед самой встречей с ними мы надели еще один халат, чтобы не причинить им вреда.

Меня представили первому пациенту, который, похоже, обрадовался встрече со мной. Этот парень, пожарный, работал с радиоактивной водой, поэтому больше всего обгорели его руки, которые были перевязаны. На груди и ногах у него были участки, на которых кожа просто облезала как от солнечного ожога.

За первые несколько дней я осмотрел 80 таких пациентов: пожарные, фельдшеры, охранники, которые были на станции. Некоторые из них вдохнули или проглотили радиоактивные частицы, газы, выделявшиеся при горении пластика. Один из пострадавших врачей был в составе группы, которая работала на АЭС. С ним дело, обстояло очень плохо. Он совершил поступок, который считается героическим, и облучился. Он был слишком болен для пересадки и умер через две недели.

Перед моими глазами была самая большая группа людей, когда-либо ставших жертвой аварии на реакторе. Таким образом, это дело было, в общем-то, историческим. Я подумал: "Эти несчастные получили высокую дозу _ от 200 до 1200 рад, многие из них умрут в течение следующего месяца". Врачи проводят много времени, как на работе, так и вне ее, обсуждая, что бы произошло, если бы кто-нибудь сбросил бомбу или если бы атомная подводная лодка облучила свой экипаж, и вот, просто пораженный ужасом, я столкнулся лицом к лицу с людьми, которые облучились в результате аварии.

Дни шли, и мы осматривали пациентов, страдающих тошнотой – это распространенный симптом облучения, – рвотой, поносом, желтухой, выпадением волос, дезориентацией, высокой температурой. Некоторые впадали в коматозное состояние. Со временем в больнице умерло 22 пациента.

Родственники играют там более активную роль, чем в наших больницах они приносят еду, обстановка становится более интимной. Жена одного из пациентов была медсестрой, ей пришлось особенно тяжело, когда он умер. Я помню, когда она сидела в коридоре и плакала, а ее утешал доктор Баранов. "Это – мужественные люди", – подумал я.

Все это было результатом аварии – не рукой божьей, а рукой человека, и все это, надо думать, можно было предотвратить. Однако нам все-таки удалось спасти своими усилиями пять человек, поэтому все это было не зря.

Когда я находился там, я вспомнил о Чехове. Когдато он сказал, что у него есть жена и любовница – медицина и литература, – но он не думает, что кто-то из них страдает от его неверности. Мне пришло в голову, что моя роль выходит за рамки обычной роли врача. Присутствовал и тонкий политический аспект – я представлял Запад. Однако самое трудное время настало в палатах. Вместе с советскими врачами нам приходилось решать, кого спасать, а кого спасти нельзя. Обстановка была как на поле боя. Если кто-то все равно умирал от ожогов, мы не делали ему пересадку. Приходилось делать все, что в наших силах, чтобы спасти оставшихся людей.

Мы вели поединок со временем.

По ряду сложных причин нам нужно было сделать операции по пересадке в течение первой или в крайнем случае второй недели после моего прибытия. Чем дольше мы тянули с операцией, тем больше повышалась вероятность смерти в результате инфекции или кровоизлияния, поскольку число белых кровяных тел и тромбоцитов падает.

При пересадке костного мозга самый лучший донор, как правило, – это брат или сестра. Поэтому еще до нашего прибытия русские обыскали все вокруг в поиске потенциальных доноров. Они уведомили родственников даже в таких далеких местах, как Владивосток и Ташкент, и на самолете привезли их в Москву. Потом членам семей, если их ткань соответствовала ткани пациентов, приходилось говорить об операции. Для реципиента вся эта процедура – от пересадки до начала функционирования костного мозга – может быть довольно опасной и рискованной. Тем не менее жертвы радиации были поражены настолько серьезно, что перспектива операции и ее последствий отходили на второй план. Мы делали операции двумя параллельными группами. У советского врача было две медсестры; у моего партнера Дика Чэмплина и у меня тоже было по две медсестры. Все было крайне эффективно – никаких языковых проблем не возникало.

Каждый день перед выходом из больницы я ставил йоги и клал руки на счетчик Гейгера, проверяясь на радиацию, – чтобы я не мог распространять слишком большие дозы за пределами больницы. Аналогичную заботу проявляли и о пациентах. Возникает просто бесконечная цепь: их моча и кровь были радиоактивны. Когда выберете у них кровь на анализ, лаборатория становится радиоактивной. С этой проблемой приходилось бороться.

Были и гигантские проблемы с обеспечением. Как только я прибыл туда, мне пришлось сесть за телефон, чтобы скоординировать переправку новейшей медицинской техники и лекарств на 800 тысяч долларов со всего земного шара. Несмотря на тщательно подготовленные планы, все эти вещи потерялись. Поэтому мы отправились в аэропорт Шереметьево – я и еще один врач – с ломами и открывали ящики до тех пор, пока не нашли то, что нам нужно.

После нескольких дней напряженной работы без доступа к спортивным новостям и западному пиву один из моих коллег начал расклеиваться. Мы решили, что если уж нам удалось привезти аппаратуру на 800 тысяч долларов, то уж два ящика эля «Уотниз» мы как-нибудь достанем. Мы попросили, чтобы нам доставили их самолетом.

– Когда я был в России, у меня появилась навязчивая идея увидеть Чернобыль. Наконец мне разрешили совердшть облет этого города вместе с руководителем специальной украинской группы по Чернобылю. Я сидел рядом с летчиком и мог видеть всю панораму сквозь стеклянную кабину вертолета. Мы были в масках, чтобы защититься от радиоактивных часгиц. Пролетая над Киевом, я смотрел на прекрасные леса, окружающие город. Было 10 часов утра, небо в легкой дымке. Потом я увидел совершенно огромную электростанцию на берегу реки. Я видел дымовые трубы и пять вертолетов, которые роились над покалеченным реактором, сбрасывая бор и п amp;сок, чтобы изолировать его активную зону. Мы начали кружить по сужающейся спирали на высоте 100 метров.

Зрелище впечатляло. Обвалившаяся крыша, проваленный реактор, пятиэтажное здание, обломки.

Однако самым странным было отсутствие какой-либо деятельности. На этом огромном промышленном комплексе не было людей. Потом я увидел близлежащий город Припять. Его 40-тысячное население было эвакуировано на следующий день после аварии, и 20-30 современных многоэтажных зданий города, белых и коричневых, были абсолютно пустыми. Очевидно, люди бросали все в спешке белье после стирки, открытые окна, футбольный мяч на поле, игровая площадка. Просто никого не было. Нп малейшего признака какой-либо деятельности.

Краешком глаза я видел ядерный реактор. Прямо под нами был пустой город.

Вот оно, вот как это будет выглядеть. Вот что может делать атом на пользу или во вред. И я подумал: "Это огромный урок". Я ощутил ужас и настоятельную необходимость попытаться это запомнить. Продуктовые магазины, школы, стадион – везде пусто. В этом было чтото ужасное, как в Хиросиме, Нагасаки, Дахау – и я почувствовал, что нужно как-то донести эту мысль. Я вспомнил слова, сказанные мною на встрече с М. С. Горбачевым перед тем, как уехать из Москвы: если взвесить ограниченный характер аварии и огромные медицинские ресурсы, которые потребовались для того, чтобы прореагировать на нее, то нужно избавиться от любых мыслей о том, что мы можем эффективно отреагировать на ядерную катастрофу более широкого масштаба.

Вечером перед отлетом я был в номере один, складывал вещи. Телевизор был включен, и передача привлекла мое внимание. Они посвятили целый час памяти двадцати из тех, кто умер. На экране показывали Чернобыль и на его фоне – портрет каждого из двадцати. Они называли фамилию и показывали его в школьной одежде, в форме пожарного. Я знал этих людей. Я знал всех их – но в качестве пациентов. Очень легко утратить контекст, помнить о том, что они были обычными людьми, пока это не случилось. Теперь я видел их как людей, которых считают героями. Слезы подступали к глазам, а я смотрел, как на экране одну за другой показывают наши неудачи.

Кажется, несчастье случилось в ту же пятницу и в том же сентябре 1966 года.

Главный геолог собрал буровиков на совещание в гараже. Там, среди машин, поставили маленький столик, п было удобно. Разговор шел о планах на ближайший месяц.

От взрыва высыпались стекла. Буровая вспыхнула сразу же, не подступишься. Вскоре вышка расплавилась и рухнула.

Фонтан совсем не походил на уртабулакский. Там газовый столб кичился мощью, необузданностью, вот, мол, какой я… Здесь было совсем по-иному.

…Геологоразведочные изыскания в этом районе велись с 1960 года. Сейсморазведка помогла установить перспективные области, где могли оказаться газ и нефть.

Глубокое бурение подтвердило прогнозы геологов, и тогда поднялись буровые вышки.

Ничто не предвещало беду. Но вот под утро на одной из вышек, когда буровой инструмент углубился на 23 метра, последовал выброс газа. Оказалось, что под пластом соли лежали ангидриды.

Известие об аварии, конечно, никого не обрадовало, но и особого беспокойства не вызвало. С таким сталкивались и раньше. Было известно, что соль через неделю забьет скважину и работы можно продолжить. Конечно, недельная задержка срывала план, но буровики надеялись "поднажать". И хотя они сразу же сообщили в управление, их доклад звучал оптимистически…

К приезду главного геолога картина резко изменилась.

Левый отвод не выдержал неожиданно высокого давления, его оторвало. Фонтан стал неуправляем,

И соль подвела. Она тоже не смогла противостоять напору газа. Рана в земле уже не способна была затянуться без помощи людей.

Буровики попытались заклинить газ тяжелым раствором, но где-то в глубине разъело трубы. Пройти по скважине к соляному пласту и там создать пробку не удалось.

Настала очередь второго «классического» метода ликвидации фонтанов. Началось бурение первой наклонной скважины. Прошли всего 700 метров, и внезапно фонтан заглох – аварийная скважина обрушилась.

Вот здесь-то фонтан показал свое коварство. Газ «прорезал» соляной плотный пласт и попадал в так называемый "бухарский слой", по которому путешествовал так же свободно, как по трубам. Он добрался до водяной скважины, находившейся неподалеку, и она тоже стала фонтанировать. А газ продолжал захватывать верхние слои земли.

Надо было все-таки «докопаться» до соляного пласта, и вновь попытались бурить наклонную скважину. Буровики не смогли преодолеть газоносные слои. Газ рванулся и сюда, и буровая погибла. Вскоре на ее месте образовалась воронка, заполнившаяся смесью воды и нефти.

Огромные пузыри поднимались над поверхностью этого черного озера и шумно лопались.

Предприняли еще одну попытку. По в сентябре 1966 года проело задвижку, и раздался взрыв. Благо, что все были на совещании в гараже…

Вскоре этот новоявленный фонтан удалось укротить.

Скважину зацементировали, но осталось черное озеро с пузырями и растерянность: что же делать?

Ядерный взрыв в Уртабулаке вселил новые надежды.

И многим из тех, кто в памятное утро 30 сентября радовался концу уртабулакской эпопеи, пришлось вновь отправиться в Среднюю Азию, чтобы еще раз встретиться с коварным и необузданным врагом.

…Лето запаздывало, стояла поздняя весна, и степь еще не успела примерить свой традиционный желтый наряд.

Зеленый ковер лежал под ногами, и только греющаяся на солнце змея да высунувшаяся из норы черепаха напоминали, что это все-таки безводная степь.

Юра сидел у стола и не обернулся на мои шаги.

– Юра!

– Одну минуту, – сказал он. – сейчас… сейчас…

Я его поймал…

Я заглянул через его плечо на стол. Юра осторожно запихивал черного блестящего жука в банку. Потом налил туда немного прозрачной жидкости.

– Спиртуешь? – Мне хотелось показаться осведомленным.

– Нет спирта, биофизики не дают, – Юрий улыбнулся, – ацетон.

– Получается?

Он выдвинул ящик. Я увидел десятка два жуков, аккуратно разложенных на дне.

– Отличную коллекцию в Москву привезу. Мальчики обрадуются!

У Юры двое сыновей. От каждой командировки отца им достаются местные сувениры. На эют раз – «выставка» жуков.

– Второй раз собираю, – сокрушается Юра. – Когда убирали комнату, всех моих жуков выкинули. Подумали, что сами забрались в ящик.

В комнату вбежал Володя, тоже старый знакомый по предыдущему эксперименту.

– Приветствую прессу! – поздоровался он. – Если ты появился, значит, скоро закончим работу…

– Что же, я у вас вместо барометра?

– Прессе товар лицом показывают, – рассмеялся Володя. – Теперь все гладко пойдет, а то еще раскритикуешь за неполадки. На площадку поедешь? неожиданно спросил он. – Я как раз туда…

В «газик» набралось человек шесть.

– Выспались? – спросил Володя у ребят. Те молча кивнули. – А мы вот с Юрой не успели. Госкомиссия заседала.

– Напрасно, – заметил кто-то, – сегодня придется покрутиться до утра.

– Если не больше, – добавил Юра и повернулся ко мне: – Через два часа начнем опускать контейнер…

Значит, наступает самая горячая пора. Группа Володи отвечает за спуск контейнера и за забивку скважины. Пока цементный раствор не заполнит скважину целиком – так создается "пробка", которая не позволяет продуктам ядерного взрыва достичь поверхности, – не уйдут с площадки. Ребята отлично понимают, сколь велика их ответственность. Они сами проектировали эту забивку, и теперь должны проследить, чтобы все было сделано, как предусмотрено…

Буровую видно издалека. Одиноко стоит посреди степи, и кажется, до нее рукой подать, но «газик» едет и едет. Полоска пыли, словно шлейф, тянется сзади. Ветра нет, и пыль образует над степью причудливую линию, повторяющую в воздухе каждый изгиб дороги.

Над нами проносится самолет. Так низко, что мы испуганно переглядываемся.

– Дозиметристы, – комментирует Володя, – тренируются. Сразу после взрыва над озером проскочат, померяют, нет ли выхода… Отчаянный парод. Всегда первые.

Как вы таких называете? – обратился он ко мне.

– Первопроходцы.

– Вот-вот, первопроходцы, – первыми в эпицентр лезут. Для них все – и машины, и личный, видите, самолет. Даже завидно…

– Тебе что же, самолета не хватает? – улыбнулся Юрий.

– А помешал бы? – вмешался один из ребят.

– Это, конечно, эффективно: забивка скважины с неба. Последнее достижение науки – самолет-цементировщик! – Юрий засмеялся.

– Ладно уж, без самолета обойдемся. Зацементируем и с земли. А вот в выходной на рыбалку бы махнуть…

– Неплохо.

– Значит, договорились?

Все вопросительно посмотрели на Володю. Тот глядел вперед и делал вид, что ничего не слышит.

Юра положил руку ему на плечо.

– Ну как, начальство, не возражаешь против рыбалки? – спросил он. Конечно, всю документацию оформим, как положено.

– Согласен… Только сегодня надо поработать.

– Полный порядок будет!

Машина остановилась у буровой. Никого. Мы всех опередили.

– Пошли наверх, – предложил Юра, – оттуда до края света видно.

Черное пятно пузырящегося «озера» с верхней площадки буровой казалось гораздо больше, чем внизу. Я вспомнил старый фантастический фильм, забыл его название. Астронавты прилетают на Венеру, и начинаются самые невероятные приключения. Однажды они вышли на берег озера. Нет, не вода была в нем, а какая-то густая жидкость. Она постоянно бурлила. Астронавты наконец определили, что это гигантская "электростанция", снабжавшая энергией жителей Венеры… Какая же чушь приходит иногда в голову!

– …энергия, – услышал я.

– Какая энергия?

Неужели и Юра вспомнил тот же фильм?

– Я говорю, сколько энергии пропадает, – пояснил Юра, – да-да, той самой энергии, котор"ю дают газ и нефть. Обидно… Смотри, контейнер! – Он показал на облако пыли вдалеке. – Возьми, – протянул бинокль, – а мне пора. Надоест, спускайся. Дорогу найдешь…

Колонна машин медленно приближалась к буровой.

В центре – зеленый грузовик, окруженный со всех сторон "газиками". Три из них отделились и направились к штабу – небольшому деревянному домику на краю площадки. "Госкомпссия, – догадался я. – наверное, заседание". Мне было жаль покидать свой великолепный наблюдательный пункт, и я решил остаться на вышке.

Вначале к устью скважины подошел крак, а потом и грузовик. Он развернулся, двое из группы конструкторов сдернулп брезент, и я увидел зеленый цилиндр. Вместе с монтажной тележкой крап поднял его и перенес к устью.

– Помогать будете? – Я даже вздрогнул от неожиданности. Рядом стоял буровик.

– Если надо, готов.

– Ничего, справимся, – рассмеялся он. – Рукавицы на вашу долю не захватил. Да и костюм жалко, тросы в масле, потом не отчистите. Так что надо вам уходить.

А ядерный контейнер уже висел над устьем.

– Можно опускать! – крикнул кто-то из конструкторов.

Заработала лебедка, заряд пополз вниз.

Так началась эта вахта, которая продолжалась более суток. Сменялись буровые бригады, приезжали и уезжали члены госкомиссии и ученые, степь окутала ночь, и ярким снопом света ударил по вышке прожектор, но проектировщики не отходили от скважины ни на минуту.

Настал их черед.

Когда два года назад загорелась вышка, один из буровиков бросился к ней, чтобы спасти документы. Он знал, без них трудно будет укротить фонтан.

Я слышал, с каким восхищением ребята-проектировщики говорили о его поступке. Некоторые даже в душе, наверное, завидовали его выдержке и мужеству.

А на сегодняшнюю свою работу они смотрели как на обычное дело. Через несколько дней Володя будет рассказывать о спуске контейнера, а о себе скажет всего два слова: "Ну и мы там торчали". Скажет мимоходом, словно не было оглушающего рева цементировщиков, уходящих под землю колонн и усталости, которая свалила в «газике» так, что добрых полчаса мы не могли добудиться его, когда вернулись в поселок.

Их подвиг начался в светлом зале конструкторского бюро, где легли на лист ватмана первые линии проекта укрощения фонтана. Он завершался здесь, в степи, под палящими лучами солнца, когда дрогнула от ядерного взрыва земля и зеленая ракета прочертила по небу линию, сообщая о благополучном завершении эксперимента…

На аэродроме толчок был почти неощутим. Авпамеханики, готовившие самолет к вылету, даже не заметили его.

– Взлет! – приказал Саша, руководитель группы геофизиков.

Ил-14 вырулил на полосу.

В салоне нас четверо. Геофизики прильнули к аппаратуре, которой здесь довольно много.

Устраиваюсь рядом с Сашей.

– Пройдем над площадкой, – говорит он…

Самолет летит низко, над самой землей.

Вижу наблюдательный пункт, группу людей. Они приветливо машут руками.

Самолет еще ближе прижимается к земле. Слева мелькает буровая.

– Чисто! – говорит один из геофизиков.

– Ничего нет, – подтверждает другой.

Саша откидывается в кресле.

– Выхода продуктов нет, хорошо сработали! Теперь второй заход…

…Вечером с Володей и Юрой мы приехали на площадку. Долго стояли у озера. Сразу же заметили, чю оно стало спокойнее.

– Скважину перекрыли, но газ еще продержится несколько дней. – сказал Володя. – слишком много накопилось его в верхних слоях.

…В сентябре 1969 года СССР представил в Международное агентство по атомной энергии ряд материалов, посвященных мирному использованию ядерных взрывов.

Среди них доклад "Обзор возможных направлений применения ядерных взрывов для мирных целей в народном хозяйстве Советского Союза". В нем, в частности, говорится: "Параллельно с изучением специфичности ядерных взрывов проведена большая работа по выявлению направлений и изысканию конкретных обьектов промышленного использования взрывов". В перечне указана и ликвидация газовых и нефтяных фонтанов. Эксперименты показали, что наша промышленность располагает новым методом гашения фонтанов в тех случаях, когда «классические» способы оказываются неприемлемыми. За одной строкой доклада стоит много людей – физиков, конструкторов, проектировщиков, геологов, буровиков, нефтяников и газовиков.

Их подвиг по достоинству отмечен правительством, партией, всем народом – присуждением Государственной премии СССР.

– Лекцию о нефти? – Ученый улыбнулся. – Вы знаете, как ни странно, но это трудно сделать, потому что нефть везде – в этом самолете, на котором мы летим, в рубашках, которые мы носим…

Самолет слегка качнуло.

– Кажется, идем на посадку, – сказал ученый, – так что лекции сегодня не получится. Как-нибудь в другой раз. Ясно, что нефти с каждым годом нужно все больше и больше, а это значит – необходимо бурить тысячи скважин, строить заводы, дороги, трубопроводы, города… Предстоит широко внедрять прогрессивные методы в технологию. Использование ядерных взрывов – это поиск путей повышения продуктивности нефтяных месторождений.

Близость эксперимента чувствовалась на буровых, где не прекращалась работа, в заседаниях государственной комиссии, которые проводились уже настолько регулярно, что по ним можно было сверять часы.

На одном из них разговор зашел о последствиях сейсмического эффекта взрыва.

– Что у вас там получилось по расчету? – спросил председатель комиссии у проектировщиков.

Главный инженер проекта встал и, перелистав записную книжку, нашел нужную запись: столько-то тонн извести, кирпич, цемент, стекло, другие стройматериалы.

– А если прогноз не оправдается? – допытывался председатель.

– Такого еще не было.

– Надо бы побольше… – оживился начальник ОКСа нефтяного управления.

– Запасливый товарищ! – прокомментировал кто-то.

– Ничего, все пригодится, – парировал строитель.

А назначенный день все ближе. Уже пришла на буровую машина с ядерным контейнером.

Давно не встречал городок столько именитых людей.

Бывало, заглянет сюда какой-нибудь профессор или доктор паук, съездит на промыслы, да и след его простыл.

Долго не задерживается. А теперь ученых собралось столько, что хоть собственную академию открывай.

Пожалуй, академии-то только и не хватало. За долгую свою историю чего только не видел городок, возникший на излучине реки почти 900 лет назад. Не было еще ни Москвы, ни Ленинграда, а он уже гордо окружил себя с одной стороны водой, с другой – лесами, непроходимыми и безбрежными.

Здесь пролегали торговые пути на юг и на восток.

И жили в городке богато и привольно. А чтобы быть не хуже других, возвели на высоком берегу кирпичный собор. Стоит он величественно, и видно его далеко, за добрый десяток километров. Если вечером пойти к соборуй, отрешившись от всего, долго смотреть на реку, то в памяти всплывает нечто знакомое, уже виденное. И тогда вспоминаешь Третьяковку и знаменитое левитановскоо "Над вечным покоем". А может быть, художник бывал здесь?

Но ни собор, ни славная история не могли спасти положения. Городок постепенно пустел, и все больше появлялось у ворот рынка белых листочков: "Продается дом деревянный с конюшней и тесом". Молодежь уезжала туда, где были техникумы и институты, где выросли заводы и фабрики. А «старец» оставался со своим прошлым, со своими домами-крепостями, огороженными высокими заборами, с широкими подоконниками, где любят греться коты и хорошо дозревают помидоры. Да и собор запустел, стены покрылись трещинами, на крыше поднялись неизвестно откуда взявшиеся рябины.

Опустел и краеведческий музей. Лишь немногочисленные туристы посещали его, и местные власти вскоре констатировали, что даже на зарплату сторожа не хватает проданных билетов. Музей решили закрыть. Лишь спя весть дошла до «предприимчивых» жителей, как музей был взят штурмом, и чучела волков, уток, глухарей, зайцев и прочих зверей и птиц, коими богат здешний край, перекочевали на частные квартиры. Исчез и примечательный велосипед, сделанный каким-то умельцем еще в прошлом веке без единой металлической детали… Теперь, когда вновь заходит речь о воссоздании музея, больше всего огорчений из-за того велосипеда. Чучела можно набить – зверье еще не перевелось в окрестных лесах, а вот умельцев, способных на такую ювелирную работу, нет…

Так и суждено было бы городку остаться заурядным, если бы геологи не нашли нефть. Она таилась тут словно специально для того, чтобы спасти его, начать новую его биографию.

Нефть подарила городу асфальт, который вытеснил деревянные тротуары, новые дома, чьи контуры покончили с единовластием собора. Но главное нефть дала людям работу, а молодежи – образование. И на воротах колхозного рынка появились другие листочки. Они начинаются уже более привычными для нас словами:

"Требуются", "Объявляется прием…"

А теперь город оказался на передовом рубеже научнотехнического прогресса. Вот и съехались физики, сейсмологи, радиохимики.

Нефтяные месторождения всегда умирают молодыми.

Еще есть в пластах нефть, ее гораздо больше, чем удалось извлечь людям, но пустеют промыслы, обрушиваются скважины. Люди уходят. Им обидно, они знают, что оставляют богатство, но они бессильны.

Нефтяники разработали несколько способов интенсификации добычи. Они закачивают в пласт воду, которая поддерживает в нем давление. Иногда – пар или кипяток. Известно, что при нагреве нефть становится менее вязкой, и подземные ручейки текут к скважине быстрее.

Попытались даже позаимствовать опыт у саперов. Если опустить в скважину и взорвать взрывчатку, в массиве пласта должны образоваться трещины, которые откроют дорогу нефти. Получается своеобразная «осушительная» система – по искусственно созданным каналам нефгь будет циркулировать эффективней.

В принципе идея разумная. Чем больше трещин в пласте, тем легче заставить нефть пробираться к эксплуатационной скважине.

На нефтепромыслах было проведено несколько подземных взрывов. К сожалению, мощность их была мала: трещины образовывались лишь у самой скважины.

Да, можно расколоть кусок дороды, даже глыбу, но как раздобыть массивы нефтесодержащих пород, залегающих на большой глубине? Ведь размеры их гигантские: километры и десятки километров в длину, а толщина – на десятки и сотни метров…

Значит, опять остановка за мощностью.

…Постепенно рождался первый проект ядерного взрыва в нефтяных пластах. Пока до чего-нибудь конкретного было еще далеко.

Прежде всего следовало уяснить, что именно произойдет.

Итак, ядерный заряд заложен. Подрывной кабель связывает его с командным пунктом. Человек включает автомат, и через точно рассчитанный интервал сотрясается земля. А что там, в глубине?

Колоссальная энергия выделяется почти мгновенно.

Менее микросекунды требуется ядерной реакции, чтобы выплеснуть всю свою силу. Человеку невозможно реально представить этот миг. Это как жизнь мотылька по сравнению со временем существования планетной системы. Мотылек за один день проходит тот же жизненный путь, что человек за десятилетия, а планетные системы – за миллиарды лет.

Миниатюрное искусственное солнце стремительно испаряет вещество, превращает его в газ. Давление «шара» несколько миллионов атмосфер. Удержать его нельзя, и газ начинает расширяться, сокрушая все на своем пути.

Лишь где-то на километровых расстояниях ударная волна затихает…

При подземном ядерном взрыве плавится около 500 тонн горных пород на одну килотонну мощности заряда. Металлургам, чтобы переплавить такое же количество руды, понадобятся месяцы.

Нефтяников и физиков, увлекших "нефтяным проектом", набралось немало у нас и за рубежом. Но дело, пожалуй, не в том, где и кто первым сказал "а", – это легко; гораздо труднее превратить эту фантастическую идею в реальность. Слишком много «но» надо было преодолеть.

Общая картина взрыва стала ясна, теперь следовало перебросить мосты через существовавшую пропасть между ним и нефтью.

Когда начали бурить первые «шурфы» для ядерных зарядов, ученые и проектанты уже располагали многочисленными экспериментальными данными. Они могли ответить на главные вопросы: как именно будет работать этот необычный подземный труженик.

– Сначала было два подземных ядерных взрыва в нефтяном пласте, а потом еще один, – рассказывает один пз участников, доктор технических наук. Практически была охвачена лишь центральная часть месторождения. Но уже в первые дни стало ясно, что опытнопромышленный эксперимент удался… Подобные нефтяные месторождения я называю "угасающими", то есть, по существу, они уже выработаны. Если проследить здесь за кривой добычи нефти, то нетрудно заметить, как рмко она падала. После взрывов все стабилизировалось, и теперь скважины загружены равномерно.

– Эффект взрывов сказался только на этих скважинах?

– Очевидно, трещины образовались и за пределами теоретически рассчитанной области. Это очень сложное явление – образование трещин. Необходимо провести несколько специальных взрывов, чтобы до конца понять, каким образом они появляются и распространяются.

Главное – первый эксперимент, – закончил ученый, – позволил теоретически и практически доказать, что при подземных ядерных взрывах можно надежно обеспечить сейсмическую и радиационную безопасность всех, кто участвует в проведении взрывов, добыче и переработке нефти, а также полнейшую безопасность паселения… Сейчас мы должны определить, в каких условиях и на каких месторождениях их наиболее рационально применять…

Совещание партийного и комсомольского актива города проходило спокойно, по-деловому. С коротким сообщением выступил один из членов госкомиссии. Он рассказал о значении эксперимента, о его подготовке.

– Толчок в городе будет небольшим, – объяснил он, – несколько баллов. Однако могут упасть неустойчивые предметы – зеркала, портреты, часы, куски штукатурки. Чтобы не было несчастных случаев, мы просим все-таки выйти на улицу тех людей, что живут в ветхих постройках.

– И детей тоже, – добавил секретарь райкома, – пусть погуляют час-другой, погода хорошая… Мы назначили уполномоченных, которые пройдут сегодня по домам и все подробно разъяснят. Возможные повреждения зданий будут устранены в течение десяти дней, строительные материалы уже завезены.

– А деревни? – спросил кто-то.

– Только одна деревня расположена близко к месту работ. Ее жители эвакуируются на два часа, – вставил член госкомисспи.

– Предприятия будут работать?

– На час прекратится подача электроэнергии, чтобы от возможного замыкания не возник пожар.

– В это время хорошо бы привести заводской двор в порядок, – вмешался председатель облисполкома, – мусору у вас там много. Кстати, кто это раскопал улицу у пивзавода?.. Уже сейчас грязь, а пойдут дожди – как картофель возить будете?!

– У меня большая просьба, – во втором ряду поднялась пожилая женщина, предупредить нас, врачей, за несколько минут до взрыва. В больнице роженицы, как бы они не испугались…

– Мы обязательно свяжемся с вамп заранее, – пообещал член госкомиссии, – если у вас все будет в порядке, только тогда мы начнем… Вы главврач?

– Да.

– Я прошу вас немного задержаться, мы вместе съездим в больницу. Посмотрим, чем вам нужно помочь.

– Спасибо.

– А радиация будет? – последовал осторожный вопрос.

– Нет. В любой ситуации безопасность города и окружающих деревень полностью гарантируется. Повторяю, при любой ситуации!..

Я приехал вместе с метеорологами. "Рафика пробежал по поселку, у крайнего домика остановился.

– Здесь и обоснуемся, – решил начальник отряда. – Мы именуемся так: "Специальный отряд гпдрометслужбы". Сейчас разворачивается метеостанция. Через час мы уже сможем доложить о состоянии погоды.

Прошло всего несколько минут, а в «рафике» девушка-синоптик уже начала принимать по радио метеокарту.

…В кабинете начальника нефтеуправления собрались члены госкомиссии.

– Сегодня заседание будет коротким, – сказал председатель, – послушаем, как обстоят у всех дела. Вам слово, – обратился он к метеорологу.

Синоптик развернул карту, которая всего час назад была белым листом бумаги.

– Погода со вчерашнего дня не изменилась – господствует антициклон. Ветер юго-восточный – НО градусов. – Метеоролог говорил уверенно, словно его «рафик» появился здесь не сегодня, а по крайней мере неделю назад. Завтра ветер усилится. Послезавтра к нам приблизится центр антициклона, ветер стихнет.

– Осадков не ожидается?

– Нет.

– Спасибо. – Председатель повернулся. – А теперь слово службе радиационной безопасности.

– Работы проходят по плану. – Начальник дозиметрической службы волновался. По привычке слегка подергивал бородку, которая очень не шла к его молодому лицу и казалась приклеенной. – После взрыва мы получим на командном пункте сведения об уровне активности по дистанционным датчикам, установленным на всех скважинах и на поверхности по территории промысла. Затем дозоры отправятся по маршрутам, будут проводить наземную дозиметрическую разведку.

– Кто у вас отвечает за готовность аппаратуры?

– Полевые дозиметры, приборы для измерения концентрации газа, воздуходувки и другие системы проверял я сам…

Председатель госкомиссии встал.

– Вопросы есть? – спросил он. – Нет? Прекрасно.

Завтра начинаем спуск контейнера в первую скважину.

Генеральная репетиция началась в восемь утра.

– Поезжайте на скважины, там проверяют их герметичность, – посоветовал председатель госкомиссии, – здесь уже ничего интересного не будет…

Зсшгуатационные скважины расположены рядом с основной. Радиоактивный газ может просочиться по трещинам к ним и выйти на поверхность, поэтому скважины герметизируются.

Инженер нефтеуправления несколько суток пробыл здесь с бригадой, домой не показывался. Он «отвечает» за эти скважины и, когда кто-нибудь из членов госкомиссии берется за ключ, чтобы проверить, как затянута гайка, нервничает. Накануне он сам проверил каждую, но чем черт не шутит – вдруг хотя бы одна не затянута.

– Ох, и придираются же! – жалуется он мне. – Дотошные…

– Все отлично, – говорит один из членов комиссии.

– А все-таки две гайки слабовато затянули… – добавляет другой. Инженер настораживается. На лбу выступают крохотные капельки пота.

– Ну ладно, не страшно. Хорошо поработали…

Нефтяник улыбается счастливо, радостно. Так и застывает улыбка, пока мы идем к машине.

А в нефтяном управлении уже нас ждут. Начинается очередное заседание госкомиссии. Вновь докладывают метеоролог, дозиметристы, проектировщики, ученые.

– Все службы сообщили, что готовы к проведению опыта, – говорит председатель, – есть предложение назначить его на завтра. Нет возражений?.. Значит, утром уточняем погоду и принимаем окончательное решение.

– Что ни свет ни заря поднялся? – Председатель госкомиссии протянул руку. – Ну, здравствуй. Устраивайся рядом, вместе командовать парадом будем.

Видно, ему надоело сидеть на КП в одиночестве. Звонил телефон, но звонки были редкие, потому что до взрыва оставалось еще пять часов.

– Видишь, какая четкая теперь организация. – Председатель провел ладонью по свежевыкрашенной стенке вагончика. – Все знают, что делать нужно, а я сижу тут как царь-бог да выслушиваю… Так что у нас по программе? – Он заглянул в тетрадь. – Доклад наука должна представить? Ну, сейчас мы их попугаем! – Председатель снял трубку и попросил соединить его с технической позицией. – Да-да, это я говорю, почему до сих пор не докладываете? А, еще две минуты. Правильно, две минуты осталось… У вас все в порядке? Хорошо. А претензии снимаю… Второй раз можете не звонить. – Председатель подмигнул мне: – Боятся. А впрочем, напрасно… Вот в свое время побаивались и Игоря Васильевича Курчатова. Особенно поначалу, когда плохо знали его, а потом поняли, что за человек.

Строгий, конечно, но справедливый, зря ругаться не будет. Жаль, не дожил, вместе с нами порадовался бы, что новая эра использования атома начинается… Жаль.

Председатель замолчал, задумался, видно, вспоминал прошлое.

Подъехала машина.

– Пойдем, журналистика, – он поднялся, – госкомиссию встречать будем. Работа настоящая начинается.

Здесь, на КП, почти физически ощущалось, как идет подготовка к взрыву. На технической позиции закончилась проверка аппаратуры – тотчас же на КП звонок: "Все подготовлено".

Отошло оцепление, на площадке не осталось ни одного человека, – снова звонок.

Явились дозиметристы. Их начальник сразу же доложил председателю, что они тоже готовы к завершающему этапу.

Из города сообщили, что и там все идет по плану.

Член госкомиссип, отвечающий за безопасность эксперимента, пригласил меня вместе с ним сделать последний облет. Поднялись на вертолете.

– К деревне, – просит мой сосед, и летчик разворачивает машину.

Через полчаса приземляемся неподалеку от КП.

Председатель госкомиссии выслушивает и наш доклад.

– Ну что, товарищи, принимаем решение?

– Да, конечно.

– Членов комиссии прошу подписаться, – говорит председатель, – и прошу не забыть, что за пять минут до взрыва я должен связаться с местной больницей. Время может быть изменено, если кто-нибудь из женщин задумает подарить миру нового человека. Не возражаете?

Все улыбаются.

Остается только ждать.

Подхожу к проектировщикам. Они тихо переговариваются, шутят.

– Осталось пять минут! – раздается по громкой связи.

Мне показалось, что необычайной силы богатырь внезапно распрямился, приподнял землю и нас вместе с нею, но не выдержал многотонной тяжести, навалившейся на него.

Облако пыли встало над скважиной, и ветер медленно понес его над полем и рощей.

Через несколько минут служба радиационной безопасности уже подъезжала к площадке.

Вскоре стало известно: выхода радиоактивных продуктов нет. Все нормально. Программа успешно завершена.

Вечером вновь собралась госкомиссия. Заседание закончилось за полночь. Обсуждались итоги эксперимента.

Корректировался дальнейший план.

Последним выступил председатель.

– Первый этап выполнен хорошо, – сказал он. – Надо форсировать работы на второй скважине. Я думаю, что следующий взрыв мы сможем провести через четыре дня.

Когда в Москве проходил VIII Мировой нефтяной конгресс, группа советских ученых и специалистов представила доклад о двух экспериментах использования ядерных взрывов для увеличения добычи нефти. В нем есть такие строки: "В результате первого эксперимента отбор нефти из всех залежей увеличился на 34 процента по сравнению с расчетной ожидаемой добычей… Во втором эксперименте было проведено два ядерных взрыва, каждый мощностью около 8 килотонн. Коэффициент продуктивности семи скважин увеличился после этого в 1,3– 1,6 раза".

Дороги просохнуть не успели. Земля превратилась в черную маслянистую грязь. Машины тонут по самые оси, буксуют.

Временный поселок пристроился на краю березовой рощи. Глубокая осень. Золотые кроны деревьев склонились над домиками. Ветер гоняет по небу свинцовые снеговые тучи.

Главного инженера здесь любят. Ему за пятьдесят, а энергии – как у двадцатилетнего. Везде успевает.

На площадке забот у него хватает, и тут не меньше: то одни, то другие неполадки… И хоть не его обязанность – налаживать быт, но не может он не вмешаться…

На площадке другое дело. Там полный порядок. Едем по аллее "Главного инженера". Он уверяет:

– Это сейчас разбили дорогу, а раньше шоссе было…

Впереди – вышка. Она ярко раскрашена, чистота образцовая. По соседству бурится скважина. Сам станок выкрашен в черный, белый и желтый цвета.

– Для киносъемки? – шутливо спрашиваю я.

– Нет, научная организация труда, – серьезно отвечает главный инженер. – И рабочим выдали новые спецовки… В такой атмосфере ответственность повышается у человека. В нашем деле это самое важное…

Рядом с основным стволом – несколько других. Это исследовательские скважины. В одну из них уже опущена аппаратура. Датчики «снимут» параметры взрыва.

В первом вагончике идет монтаж приборов. Они на специальных расчалках толчок будет довольно сильным.

В лесу еще один маленький городок. Когда хранилище будет создано, здесь поселятся ученые. Они займутся дальнейшими исследованиями.

Сейчас заседает комиссия. Она анализирует реальную ситуацию, планирует порядок работ…

Человек может быть без воды несколько суток.

Машина немыслима без горючего.

Эту аналогию я привел вовсе не для того, чтобы доказывать преимущество живого над "металлом". Нет.

Я хочу подчеркнуть одну тривиальную мысль: современная цивилизация невозможна без газа, нефти, угля и других видов топлива. Армия разнообразной техники обслуживает человечество, и не будь ее, мы еще пользовались бы каменными топорами, в лучшем случае бронзовыми и жили бы в пещерах и шалашах.

О «прожорливости» машин тоже не стоит длительно распространяться. Они «съедают» все горючее, которое добывает человек всеми доступными способами. Миллиарды тонн нефти, газа и угля уже ушли в «топку» цивилизации, обернувшись для нас городами, заводами, комфортом. Но с каждым днем топлива требуется больше и больше. Поэтому столь интенсивны попеки нефти и газа во всех уголках земного шара. Даже там, где вчера самые смелые геологи не могли допустить, что они есть.

Тем не меь"ее их ищут и находят. Потому что это необходимо, как необходимо нам тепло солнца.

Полноводные реки, небольшие речушки и крохотные ручейки нефти и газа – текут сегодня по трубопроводам.

Одни из них гиганты, другие тоненькие – толщиной с палец. И если бы мы смогли видеть сквозь металл и посмотреть сверху на такой город, как Москва, мы разглядели бы грандиозную "кровеносную систему", которая питает и заводы, и дома горючим. Если попытаться вытянуть их в одну линию, то пришлось бы оперировать расстояниями вполне астрономическими.

При столь больших объемах топлива, добываемого и потребляемого, я думаю, вполне понятно, что нельзя обойтись без всевозможных резервуаров и емкостей, где сосредоточивались бы его запасы.

Это нужно не только для крупных городов и магистральных нефте– и газопроводов, но и любому колхозу, небольшому предприятию, геологической партии. Везде, где люди имеют дело с горючим, то есть там, где они используют машины, – в девяноста девяти случаях из ста.

Итак, очевидно, речь должна идти о цистернах… Но не будем торопиться.

Чтобы построить из металла хранилище, например, для нефтепровода "Дружба", наверное, крупному металлургическому комбинату придется работать несколько месяцев. Это только для того, чтобы дать металл. А строительство? Здесь тоже ворох неразрешенных проблем.

И поэтому найдены новые, хотя и необычные, но, безусловно, очень эффективные способы хранения горючего.

…Сказочная картина предстает перед вами, когда вы попадаете в соляную шахту. Раньше шахта была затоплена. Сейчас воду откачали, и сверкающий, переливающийся всеми цветами радуги туннель лежит подобно дороге, ведущей во владения Хозяйки Медной горы…

Главные художники этого великолепного пейзажа – вода и соль. Они тщательно заделали каждую трещину.

Способность соли «заплывать» плюс хорошая растворимость и подсказали ученым метод создания подземных хранилищ.

В скважину опускается набор труб. Через них вода вымывает соляной раствор. Постепенно в пласте разрастается полость. Свод укрепляется настолько, чтобы он мог выдержать нагрузку многометровой толщины грунта.

В конце концов в соли «упакована» гигантская "бутылка". Стенки благодаря ее способности «заплывать» достаточно прочны, чтобы надежно, как в настоящей бутылке, хранить многие годы нефть, бензин, керосин.

Такие хранилища есть, в частности, в Башкирии и Армении. Можно было бы построить и больше – оказывается, соляные пласты залегают во всех районах, даже Москва на них стоит. Но специалисты столкнулись с совершенно непредвиденной трудностью. Они не знают, куда девать соляной раствор, которого получается довольно много. Сейчас этот раствор загоняют под землю или отдают на химические комбинаты.

Между тем если поставить у скважины элементарную установку для выпаривания соли, то легко можно заполнить «брешь» в пищевой промышленности. Но установок нет. Дело не в том, что конструкция сложна и их трудно изготовить, просто некому ими заняться. Министерству газовой промышленности не до того, а Министерство пищевой промышленности не имеет возможности самостоятельно с этим справиться.

Сравнительно не очень давно неподалеку от моего дома на окраине Москвы находился большой склад горючего. Гигантские серебристые шары казались мне прекрасными. Идя в школу, я любовался ими – действительно, они выглядели эффектно. Но если вдуматься, то это любование вызвано… отсталостью. Технической отсталостью. Потому что слишком дорого обходится эта «красота» государству. Склады под землей, надежные, безопасные, – вот признак технического совершенства.

Склады, над которыми шумят леса и разбиты парки…

Говорят, что промышленная мощь государства определяется количеством выплавляемой стали. Правильно.

Но я добавил бы – и способом хранения горючего. Если тысячи тонн металла ежегодно расходуются на строительство хранилищ, значит, страна еще не вышла на передовые рубежи науки и техники…

Существует несколько способов создания хранилищ под землей.

Обычные химические взрывчатые вещества достаточно широко использовались для подобной работы. В слои породы закладывался мощный заряд тротила. После взрыва образовывалась полость, в которую уже можно было закачивать горючее. Но срок службы такого склада был, к сожалению, не очень долог, потому что стенки постепенно осыпались и гора породы на дне неумолимо росла.

Полость переставала существовать. Несколько лет склад "работал", а потом выходил из строя. Даже не успевал окупиться.

Известно, что при высоких температурах порода превращается в "кирпич". А если организовать своеобразный "кирпичный завод" под землей? И в скважину опустилась специальная горелка. До тысячи градусов разогревалась порода и, запекаясь, становилась тверже камня. Такой склад уже держится сколь угодно долго. Осыпание не грозит ему, как дому из кирпича.

Но не правда ли, насколько усложнилась вся процедура? Уже недостаточно пробурить скважину и произвести взрыв, нужно опустить специальную горелку, обжигать стены.

А нельзя ли совместить оба процесса, слить их воедино?

Можно, если использовать энергию ядерного взрыва…

Наука не любит торопливости. Только тщательный анализ всех данных покажет: удачен эксперимент или нет. И хотя главная скважина уже закончена, сейчас мы ждем, пока ученые установят всю свою аппаратуру. Уже несколько дополнительных скважин пробурено рядом с главной. В них «дежурят» датчики – глаза и уши исследователей.

– То, чем мы сейчас заняты, конечно, интересно.

Но уже после двух-трех аналогичных повторений науке нечего будет прибавить. Хранилища будут делать, как на конвейере, – говорит одив из ученых, геофизик. – Где-то нужно хранилище, приедут специалисты, осуществят взрыв, – пожалуйста, готово. Иными словами, начнется подлинно промышленное применение ядерного взрыва…

Научный руководитель эксперимента смог мне уделить два часа. Я спросил:

– Насколько я понял из рассказов геологов, с помощью ядерного взрыва образуется полость и одновременно идет обжиг, точнее, укрепление стенок?

– Правильно, – подтвердил научный руководитель. – И, кстати, обычные химические взрывчатые вещества для этого не подходят. Сопоставьте сами. Необходимы хранилища объемом 10, 15, 25 и более тысяч кубометров. Подсчеты показывают, что тогда в одной точке потребуется сосредоточить несколько тысяч тонн тротила.

Задача явно невыполнимая. Если попытаться загрузить в скважину такое количество взрывчатки, то она заполнит ее до горловины. О емкости не может быть и речи.

Безусловно, можно попробовать достичь цели, многократно взрывая небольшие заряды. Сначала получить маленькую полость, потом опустить в скважину следующий заряд, затем еще один. Вполне понятно, что этот процесс очень трудоемок и неэффективен, потому что обратная волна разрушит стенки. Мне кажется – а это подтверждают и расчеты, – что крупных хранилищ таким методом не построишь…

– Очевидно, малые габариты и большая мощность ядерного заряда основные его преимущества?

– Не только, – возразил ученый. – Взрыв химических взрывчатых веществ больше растянут по времени.

Ядерный – гораздо быстрее. К тому же его ударная волна жестче, ну и, естественно, высокие температуры – миллионы градусов… Ударная волна, проходя через грунт, совершает тройственную работу: испаряет, расплавляет и нагревает его. Грунт резко уплотняется, кроме того, идет обжиг и термоуплотнение породы.

– Как известно, при нагреве порядка тысячи градусов, например, глина превращается в кирпич, а при более высокой температуре – в стекло…

– В какой-то мере ядерный взрыв берет на себя роль гончара. Но наша главная задача – обработка сравнительно мощной толщи породы, а не только стенок. Безусловно, какая-то прочная корочка появится. Однако повторяю: важнее та зона, где после взрыва температура будет высокой. От прочности породы зависит устойчивость стенок хранилища.

– Расплав стечет, значит, на дне скопится озеро из стекла?

– Стекловидной пористой массы… Я рассказал вам о теоретических предпосылках. Задача этого эксперимента – проверить их. К сожалению, очень много неясного.

Прежде всего интересно проанализировать работу взрыва в пласте. Пока таких данных недостаточно. Во-вторых, любопытно выяснить, насколько устойчивы стенки хранилища. Здесь тоже много всяких вопросов. К примеру, как поведет себя вода в порах? Естественно, после взрыва она перейдет в пар. А при падении температуры? Не будет ли пар разрушать стенки? Если да, то насколько велика эта разрушительная сила? Сможет ли давление в полости воспрепятствовать разрыву породы, на чьей стороне окажется победа в единоборстве давления и пара? Ответы на эти вопросы пока не получены. И наконец, как поведут себя радиоактивные изотопы, образующиеся при взрыве, как долго они будут жить…

– Таким образом, хранилище еще далеко не сразу можно будет использовать?

– Вы ошибаетесь. Уже через несколько месяцев.

Можно и раньше. Но так как взрыв в подобных условиях – для нас новый, необходимо провести исследования, и это несколько задержит заполнение хранилища. Вскоре после взрыва мы отправим в полость телевизионную установку и посмотрим, как выглядят стенки. А потом уже накачаем, например, нефть.

– А радиация?

– Расчеты показывают, что нефть можно запускать сразу. Она не сорбирует радиоактивные газы, а радиация в ней не наводится. Опасность представляют только механические включения, но контроль за ними легко осуществить. И естественно, сразу избавиться…

– Это тоже пока теоретические данные?

– Нет, уже экспериментальные. Нефть облучалась в реакторах.

– Следовательно, только через несколько недель мы выясним, что эксперимент удался, то есть когда увидим хранилище на экране телевизора?

– Я бы сказал не "выясним", а "убедимся". На цементный столб через 10-15 минут после взрыва мы установим геоакустические датчики. Они соединяются с магнитофонами. Мы будем слушать, что там, под землей. Думаю, что хранилище достаточно хорошо «расскажет» о себе. Цементный столб забивки – неплохой звукопровод. И хотя сразу после взрыва основание столба скрутится и обгорит, «разговор» с хранилищем состоится…

– Вокруг главной скважины несколько исследовательских. Одна из них – на расстоянии всего пяти метров, аппаратура погибнет мгновенно…

– Не совсем, мы все же успеем получить параметры ударной волны. А потом уже эта скважина не нужна…

Другие находятся дальше от эпицентра. Их датчики должны "взять сведения" о температуре и сжатии. Они «пропустят» ударную волну и только потом начнут работать… Часть аппаратуры у нас вынесена в специальный домик. Здесь же кино– и фотооборудование – чтобы проследить и заснять так называемое "откольное явление". Ударная волна как бы откалывает верхний слой земли, он приподнимается и падает под собственным весом. Киносъемка позволит нам измерить этот временный подъем поверхности…

– В лагере много ученых. С точки зрения ядерного взрыва их присутствие оправдано?

– В основном они включаются в дело на втором отапе, уже после взрыва. Здесь организуется научная станция, которая будет вести разнообразные исследования.

Кстати, есть и геохимическая группа. Необходим анализ, какие минералы получились в результате действия высокой температуры и давления. Ведь возможны самые разнообразные превращения. Пока мы знаем, что графит в этих условиях превращается в алмаз…

– Неплохо бы увидеть на дне хранилища россыпь алмазов, – пошутил я.

Ученый не улыбнулся.

– Я не удивлюсь, если в будущем, – сказал он, – ядерный взрыв будет использован и для промышленного «производства» искусственных алмазов… Но это сравнительно далекое будущее, а широкое применение ядерных взрывов для создания хранилищ – ближайшая перспектива, потому что, по моему мнению, это самый дешевый и эффективный способ строительства подземных складов.

Это сейчас здесь много людей, всем интересен первый опыт, а через несколько лет подобная работа станет обыденной.

На площадку завозят станок, бурят скважину, сообщают подрывникам. Те приезжают, закладывают ядерный контейнер, цементируют скважину. Проводят взрыв и уезжают. Тем же станком затем делается "горлышко", хранилище готово. Быстро и удобно!

– Строительство хранилищ с помощью подземных ядерных взрывов возможно только в соляных грунтах?

– Практически они в любом районе Советского Союза. Перед докладом в Министерстве газовой промышленности я взял карту страны и покрасил зеленым цветом залежи соли. Эта геологическая карта вышла достаточно убедительной: много было на ней зеленых пятен!

Летал на вертолете. Площадка сверху выглядит очень красивой. Среди лесов и полей – крошечный квадратик земли. Ярко окрашенный станок над скважиной переливается в солнечных лучах.

Золотое кольцо берез опоясывает научный городок.

Пейзаж, перед которым бессильна даже кисть Левитана.

…Закончена проверка главной скважины. Буровой инструмент опустился до проектной отметки. Ствол в полном порядке.

Полдня провел у исследователей. Они готовили датчики и аппаратуру контроля.

Вечером ребята строили графики, считали. В домике накурено, крутятся магнитофонные диски. Петр на миллиметровке выводит итог дневной работы.

У многих ребят не хватает опыта, и руководителю группы приходится показывать, как и что делать. И здесь ликбез.

После ужина, захватив спальные мешки и термос с кофе, руководитель группы с сотрудником уезжают на площадку. Завтра все нужно завершить. Аппаратура должна быть в полной готовности.

Оставшиеся долго спорят по схеме. Петр предлагает что-то усовершенствовать.

– Рацпредложения будешь вносить позже! – осаживает Алексей.

– Я разобраться хочу, – не сдается Петр.

Алексой ворчит, но присаживается к столу. В конце концов приходят к общему выводу. А речь идет об установке датчиков.

Потом видел эти датчики, «наведенные» на параметры ударной волны. Выглядят элегантно. Ночной спор пошел на пользу.

– Ударная волна – штука капризная, – говорит Алексей. – Она требует внимания, как хорошенькая женщина…

Приборы, которые составят "портрет ударной волны", готовы к эксперименту.

Фото– и кинооборудование тоже смонтировано. Черные провалы окошек нацелились на площадку.

Площадка выглядит нереальной. Долго смотрим на нее и, наверное, виервые понимаем, сколь необычное свершается в этом заброшенном уголке земли. Грн чь, изнуряющие дожди, тысячи мелких и больших забог не отодвинули от человека происходящее.

Природа, подарив ему на несколько минут свою аервозданную, необъяснимую красоту, возвышает ею над собой. Он превращается в созерцателя, философа. Он делается лучше, возвышенней. Он чувствует свою силу, потому что эта красота принадлежит ему.

В эти минуты человек становится нежнее к другим.

Мне показалось, что осень прощается с нами…

Машина доставила на площадку ядерный контейнер.

Идет промывка скважины. Постоянно измеряется плотность раствора. Рядом лежит макет, накрытый брезентовым чехлом…

В восемь вечера начался спуск макета – точной копии контейнера. Во-первых, необходимо проверить, не «застрянет» ли он где-нибудь в скважине, во-вторых – это тренировка буровой бригады.

Бригада работала слаженно, безукоризненно четко…

Через несколько часов макет достиг проектной отметки и тронулся в обратный путь.

Я приехал на площадку пораньше. Возле установки хлопотали исследователи. Геннадий, Петр, Алексей сматывали на барабаны «свой» кабель. Поздоровались.

– Видите, как наука делается, – улыбнулся Петр, показывая на грязь. Ничего не попишешь, стихия…

Здесь же конструкторы. Их легко определить по белоснежным перчаткам. Перчатки смотрятся нелепо, но уже спустя минуту понимаешь – иначе нельзя.

Ядерный контейнер… Небольшой зеленый цилиндр.

Я даже разочаровался: настолько он показался маленьким, несоизмеримым с той колоссальной энергией и мощью, которые ему предстояло породить. А тут – возьми под мышку и уноси…

На буровую прибыла дневная смеыа. Буровой мастер, которого все бесконечно уважают за его великое мастерство, первым подошел к вышке. Он придирчиво осмотрел устье, спускные колонны, агрегаты. Подал сигнал.

Медленно поползла стрелка крана. Звук работающего мотора стал приглушенней.

– Ишь ты, – сказал кто-то рядом, кажется, Петр, – видно, тяжелое… Маленькое, а тяжелое…

Машинист крана нес над землей свой драгоценный груз очень бережно.

Вчера вечером, разговаривая о предстоящем спуске, один из проектантов назвал контейнер "Аннушкой". Сейчас мне тоже захотелось назвать его этим ласковым женским именем. Он выглядел крохотным и беспомощным в нагромождении машин, установок, приспособлений.

В голову пришла нелепая мысль, что все окружающие ошибаются – это не мощный ядерный заряд, а обычная фугаска…

"Аннушка" установлена на специальной подставке.

Две крышки закрывают входы кабеля. Начальник группы подрыва сам завинчивает последние винты, потом отходит в сторону.

– Можно опускать, – тихо говорит он.

– Можно опускать! – вторит председатель комиссии.

– Можно опускать!.. Можно опускать!.. – кричим мы все по очереди буровикам, которые столпились непоылеку. Голос у заместителя председателя комиссии срывается, и дружный хохот разносится по площадке.

Напряжение, сковавшее десяток людей, как рукой сняло.

Буровики не спеша идут к вышке. В их неторопливосгп и торжественность, и уверенность в своих силах, о плохо скрываемое волнение.

С обеих сторон станка две эстакады. Слева подается, основной кабель, справа – исследовательский. Алексей и Геннадий забрались наверх и крепят ярко-красные датчика к спускной трубе. Геннадий рулеткой мерит расстояние от «Аннушки» до первого датчика. Что-то кричгтт Петру. Тот аккуратно заносит цифру в записную книжку.

Ядерный контейнер начинает опускаться. Горловина скважины открыта, вот уже зеленый цилиндр поравнялся с ее краями… Проектная отметка!

Скважину заполняют цементным раствором. Теперь уже «Аннушка» навсегда останется в земле. Ее "похоронили".

Остается только ждать, пока затвердеет раствор и «пробки» наберут нужную прочность.

У шлагбаума, перегородившего дорогу, собрались буровики, геологи, физики, газовики. На шлагбауме лаконичная надпись: "Проход-проезд воспрещен!"

Мы с этой стороны, а радиометристы там, с другой.

Они первыми поедут к площадке. Подхожу к ним, все-таки буду ближе других. Профессия обязывает…

В воздух взмывает красная ракета. Сразу же, километрах в двух от нас, за леском, видим другую. Значит, сейсмическая аппаратура готова к опыту.

Осталось чуть больше минуты. Ждем.

Я подношу к глазам бинокль и смотрю на площадку.

Из-за леса показывается черная точка, быстро приближается. Ворона. Обыкновенная ворона. Недолго раздумывая, она садится на бетон рядом со скважиной.

– Осталось сорок секунд! – раздается из репродуктора.

Теперь уже исчезли лес, дорога, люди. Я вижу только мачты. До боли в глазах вглядываюсь в опушку леса.

Черная точка поднялась и словно нехотя поплыла над полем. Кажется, ворона улетела вовремя.

Осталось 10 секунд!.. Восемь… Две…

Вспыхивают световые маяки. Их перемещение, застывшее на кинопленке, расскажет о движении поверхности земли при взрыве…

С двумя физиками уезжаем в Москву.

– Когда-нибудь приеду сюда в отпуск, – замечает один, – рыбу ловить, грибы собирать. Хорошо здесь!

Как-то раньше не замечал…

Мы молчим.

– Как вы думаете, – наконец спрашиваю я, – хранилище не обрушится? У ученых были неясности…

– Стоит, – говорит один.

– И долго будет стоять, – добавляет другой.

Первый ядерный взрыв подтвердил расчеты проектировщиков. Второй окончательно развеял сомнения скептиков. Третий возвестил о рождении повой технологии создания подземных хранилищ – теперь уже не для нефти, а для газового конденсата.

Проектировщики рассказывают о своей работе подробно, углубляются в расчеты, схемы, чертежи.

– К сожалению, месторождения не разбирают, что над ними – солончаки или отличные пахотные земли, – начал один из них, – вот и приходится вступать газовщикам и нефтяникам в конфликт с сельским хозяйством… А наш метод помогает спасать эти поля… В Оренбуржье, например, им цены нет – здесь выращивают лучшие сорта твердых пшениц, каждый клочок земли на строгом учете. К тому же исключается опасность пожаров и взрывов – ведь хранилища находятся на километровой глубине…

Конечно, возможность сохранить пахотные земли и гарантировать безопасность эксплуатации важна при сравнении двух типов хранилищ подземных и наземных, но главное – все-таки капитальные затраты. Стальные резервуары не выдерживают конкуренции. Срок сооружения "ядерного склада" для газового конденсата – 5-7 месяцев, стального – 3-4 года. Металла, естественно, для «потайных» резервуаров требуется в 15-20 раз меньше. А это чрезвычайно существенно: используются легированные стали, так как обычные под действием серы, содержащейся в конденсате, интенсивно коррелируют. Короче говоря, строительство "ядерных складов" емкостью несколько десятков тысяч кубометров в 3-5 раз дешевле. Да и в эксплуатации экономия средств немалая.

В докладе, подготовленном для МАГАТЭ [Международное агентство но атомной энергии] Государственным комитетом по использованию атомной энергии СССР, говорится:

"В результате теоретических, лабораторных и натурных исследований определились следующие направления применения ядерных взрывов для создания хранилищ:

– создание замкнутых, герметичных систем сообщающихся пустот в слабопроницаемом горном массиве, представленном скальными породами;

– создание хранилищ в естественных слабопроницаемых коллекторах, представленных скальными породами;

– создание устойчивых, свободных от обрушившейся породы герметичных резервуаров в массивах каменной соли".

Первые хранилища наметили на работающих месторождениях. Здесь ощущался их острый дефицит. Правда, нельзя не упомянуть о сомнениях, которые высказывали газовщики: мол, месторождение действует, существуют поселки не выведет ли искусственное землетрясение из строя оборудование, нет ли угрозы здоровью людей?

Но опыт ядерных взрывов в мирных целях – некоторые из них проводились в аналогичных условиях – подтверждал, что мощь ядерного заряда управляема: безопасность эксперимента, как это традиционно принято в атомной науке и технике, обеспечивается полностью.

К запланированному сроку подготовительные циклы были завершены. Ядерный заряд опустили, скважину зацементировали.

На околице деревни, в 12 километрах от скважины, расположились вагончики физиков. Именно отсюда была передана команда на взрыв. У самой скважины был еще один вагончик. Его антенна приняла приказ, и по этому приказу земля покачнулась…

Температура в несколько миллионов градусов испарила сотни тонн каменной соли. В земле образовался шар, внутри которого в первые миллисекунды давление достигало нескольких миллионов атмосфер. Этот шар расширялся, но постепенно давление в нем падало. И наступило равновесие: горные породы нейтрализовали силу смеси газов.

Пока еще трудно было определить, насколько точны теоретические расчеты. Слишком раскалилась родившаяся полость…

Наконец разбурена цементная пробка в скважине.

Парогазовая смесь устремилась по скважине вверх. Она сразу же попала в «плен» – в очистные устройства.

Исследование полости подтвердило: оплавленные стенки подземного хранилища выдержали давление горных пород. Они не обрушились, стоят прочно. Но не будет ли утечки конденсата? Не появились ли где-нибудь трещины?

Как положено при завершении строительства любых хранилищ, началось испытание яа герметичность. В емкость накачали газ. И тут одно событие заставило проектировщиков изрядно поволноваться: неожиданно давление газа чуть упало. Неужели трещина?

Добавили газ, подняли давление до 85 атмосфер.

День проходит, два, три… неделя. Утечки нет. Значит, газ заполнил все пустоты в пласте. Через месяц сомнений уже не осталось? емкость надежна, ее можно "пускать в дело". Дали свое «добро» и радиометристы.

Уровень радиоактивности газа не превышает допустимых доз.

Следует сразу же сказать: радиоактивный контроль велся многие месяцы и во время эксплуатации хранилища. Но превышения допустимого уровня радиации как и не могло быть, так и не было. Она постепенно снижалась и упала до уровня естественного фона. Теперь даже трудно догадаться, что емкость создана с помощью ядерного взрыва, а не иначе. Вот только вся организация работ на действующем хранилище напоминает о том, что оно возникло необычным способом.

Нет у «горловины» традиционных насосов – они не нужны, их заменил природный газ. Конденсат, вытесняемый им, сам поднимается и бежит по трубопроводам – ведь его «движет» давление в 80 атмосфер. Исчезают столь привычные станции, которые перегоняли конденсат к перерабатывающему заводу. Нет сложного оборудования, без которого немыслимы наземные резервуары.

В том числе, где когда-то виднелась буровая выгака, теперь лишь огорожено крошечное пространство. Стоит в поле простенькое сооружение: за сеткой видны вентили, да две трубы говорят о том, что здесь что-то находится под землей…

С улыбкой рассказывали проектировщики о курьезном случае. Один из них решил навестить первую скважину да так и блуждал в степи, пока наконец один из буровиков не подсказал, куда нужно идти. Ну а обычное стальное хранилище видно за многие километры. Так что не всегда следует восторгаться совершенством того, что видишь, наилучшее не обязательно бросается в глаза…

Первый эксперимент вдохновил исследователей. Подтвердил, что они на верном пути.

Было построено еще два "ядерных склада". Их промышленная эксплуатация позволила сделать окончательный вывод: "Технология создания резервуаров-хранилищ с помощью ядерных взрывов в массивах каменной соли располагает необходимыми для проектирования методиками расчета параметров и может быть рекомендована для широкого применения".

Где пролегает грань между старым и новым? Насколько современная техника, покидающая стены лабораторий и конструкторских бюро, должна превосходить существующую? Ответить на этот вопрос – значит точно определить эффективность работы ученого и конструктора.

Время научно-технической революции требует оригинальных, порой неожиданных технических решений.

К ним по праву относится использование подземных ядерных взрывов для созидания.

"Пусть будет атом рабочим, а не солдатом!"

Впервые об этом штабе, где работают крупнейшие ученые страны специалисты по атомной науке и технике, я услышал в Чернобыле еще в первых числах мая. Заглянув в одну из комнат райкома партии, где расположилась правительственная комиссия, увидел несколько человек, склонившихся над схемой четвертого блока. На двери на клочке бумаги было написано: "Академия наук СССР". Один из ученых был хорошо знаком – академик ВалерийАлексеевич Легасов. Но поговорить с ним не удалось: по тем отрывистым фразам, взволнованности, наконец, по усталым, ввалившимся от бессонницы глазам сразу же стало понятно – сейчас ни Легасову, ни его коллегам не до бесед с журналистами.

Даже поздороваться, пожать руку было некогда…

– Улетаю к реактору, – то ли нам, то ли коллегам сказал тогда Легасов. Он решительно направился к двери, на секунду остановился, обернулся и напомнил оставшимся в комнате: – Передайте в штаб, чтобы результаты моделирования были через три часа… Все!

Сколько раз он летал к реактору? Никто не подсчитывал, да и сам Валерий Алексеевич позже припомнить не мог. А когда я начал настаивать, он сказал:

– Великолепные ребята – вертолетчики! Прекрасно понимают, сколь опасна их работа, но всегда – подчеркиваю, всегда! – старались так вести машину, чтобы можно было рассмотреть, что творится на четвертом блоке… И в первую очередь не о себе заботились, а о тех, кто на борту. Ну а когда появилась необходимость сбрасывать грузы точно в реактор, бесстрашно шли к нему, зная и о радиации, и о той опасности, что грозит их здоровью.

В Чернобыле академик Легасов, заместитель директора Института атомной энергии имени И. В. Курчатова представлял не себя, а тысячи атомников, что стояли за ним. И распоряжения, приказы, советы и рекомендации, которых так "ждала правительственная комиссия от Легасова, были не только его собственными, но и всех ученых и специалистов той области науки, которую мы называем коротко – ядерная физика.

Из Чернобыля в Москву шли лаконичные приказы:

– Доложить разультаты испытаний…

– Проверить расчеты…

– Уточнить температуру активной зоны…

– Выслать приборы и аппаратуру…

Сроки – минимальные. Часы, реже – дни. И Москва отвечала, сообщала, уточняла, помогала. Летели в Киев самолеты с нужными людьми и оборудованием, описаниями только что проведенных экспериментов и с решением научных проблем, которые еще вчера казались почти или вовсе не разрешимыми.

В Чернобыле звучала фамилия "Легасов", а по сути, за ней стоял Институт атомной энергии имени И. В. Курчатова. И не только его коллектив, но и множество других институтов и учреждений, для которых он является головным.

Еще там, в Чернобыле, мы убедились: в ликвидации аварии на станции принимают участие все крупнейшие атомники страны.

В Москве, побывав на оперативном совещании в ИА9, я убедился в этом воочию…

Радиация не разбирает, кто солдат или генерал, рабочий или академик. Конечно, руководители в первую очередь заботились о своих подчиненных. И рекомендации врачей они выполняют неукоснительно… если это не касается их самих. В конце концов был отправлен в Москву и член правительственной комиссии академик В. А. Легасов. Там, в Чернобыле, его заменили другие.

А заседания штаба ученых, которым раньше Легасов руководил из Чернобыля, теперь пришлось проводить лично.

В конференц-зале института макет Чернобыльской АЭС, на стене – схема четвертого блока, карта Киевской области, различные графики, плакаты.

Ровно в семь часов вечера оперативное совещание открывает Валерий Алексеевич. Правда, сегодня его выступление звучит необычно.

– Никто не устал от такого безумного режима? – спрашивает он.

Все молчат.

– Я знаю, что с 26 апреля все присутствующие работают практически круглосуточно… Поэтому я серьезно спрашиваю: кто устал? – настаивает Легасов. – Думаю, что сейчас мы можем предоставить несколько дней отдыха…

– Ну если в Чернобыле… – слышится чья-то реплика, и мы не можем сдержать улыбки.

– В таком случае, – Легасов не улыбается шутке, – прошу доложить обстановку на этот час в Чернобыле, а также всех руководителей групп проинформировать о проделанной за сутки работе.

Доклады ученых и специалистов лаконичны. Коротко рисуется ситуация, возникшие трудности и тут же – конкретные предложения по их реализации. Не обходится и без дискуссий, но они не схоластичны – да и иначе не может быть: ведь рекомендации ученых будут немедленно переданы в Чернобыль.

– Работы идут по плану…

– Диагностическая техника подготовлена, ждем сигнал, когда группа может вылететь.

– Пробы почвы доставлены в институт…

– Радиационная обстановка в норме…

– Все запросы из больницы выполняются…

Звучат цифры, данные по состоянию реактора, детально рисуется радиационная обстановка на промплощадке, в городе, в 30-километровой зоне.

Изредка Валерий Алексеевич уточняет, мол, необходимо отправить в Чернобыль тот или иной прибор, провести дополнительные измерения.

– Надо думать и о будущем, – говорит он. – Мы должны готовить материалы для МАГАТЭ. И поэтому всю информацию прошу тщательно проверять и собирать.

Начинается разговор о состоянии воды в Киевском водохранилище.

– Оснований для беспокойства сегодня нет, – говорит Легасов, – контроль за водой по всей территории ведется тщательный. Причем разными организациями.

Те меры, которые уже приняты, практически гарантируют ее полную безопасность. И тем не менее на всякий случай рекомендуем дополнительные мероприятия. Перестраховка? Конечно, но отношение к воде особенное…

И тут же следуют доклады о фильтрах и насосах, о "могильниках", о защите грунтовых вод, о летних и осенни дождях, которые уже случаются над Припятью и которые придут позже…

На оперативном совещании решаются и злободневные проблемы, и перспективные, и казалось бы, «мелкие» вопросы (впрочем, разве в таком деле могут быть такие?!) и глобальные, в том числе и судьбы атомной энергетики. Причем «переход» от одних к другим стороннему наблюдателю не всегда даже заметен. Но ведь здесь, в зале, находятся не только представители разных институтов и ведомств, но прежде всего единомышленники – люди, на плечи которых легла величайшая ответственность века: рождение, судьба и будущее атомной энергетики.

Уже поздний вечер. Давно уже должен был закончиться рабочий день. Но во всех зданиях института, в лабораториях идет работа.

– Когда будут готовы материалы по безопасности реакторов? – спрашивает Легасов.

– Анализ еще не закончен – все-таки в мире их почти триста, – слышится в ответ, – но у нас в запасе ночь, так что к утру постараемся завершить работу.

Значит, свет в окнах института будет гореть до утра…

– Когда вы узнали об аварии на станции?

– Информация пришла сразу же. Однако в ней было много противоречивого, странного. Понять, что именно произошло, оценить масштабы случившегося, поверьте, сразу было невозможно. К примеру, упоминалось о лучевом поражении, а человек, который, погиб, пострадал от ожогов – не радиационного поражения, а химического…

Практически через полтора часа первая группа специалистов из Москвы была готова к вылету в Чернобыль, а правительственная комиссия отправилась следом. Впервые мы имели дело с такого рода аварией, а потому необходимо было тщательно выяснить все обстоятельства и особенности случившегося. Не скрою, я не предполагал, что масштабы аварии именно таковы, какие они на самом деле. И только подъезжая к Припяти, увидев зарево – горел графит, начал догадываться о характере случившегося. А оценить происходящее из Москвы было невозможно. М. С. Горбачев в своем выступлении по телевидению точно охарактеризовал обстановку в Припяти, мне трудно что-либо добавить к его словам. Просто как специалист и участник событий могу подтвердить: масштабы аварии, ее характер, развитие событий были маловероятными.

– Сейчас прошло уже более месяца после случившегося. Можно проанализировать работу в первые дни, не было ли ошибочных решений?

– С моей точки зрения, все решения правительственной комиссии, которая по приезде моментально приступила к работе, были продуманны и верны. Они принимались с учетом реальных обстоятельств. Сразу же было принято решение об эвакуации Припяти. Она была организованно проведена. Об этом уже много писалось в прессе, поэтому нет нужды останавливаться подробно. Самое трудное для нас – это реактор. Что делать? Горит графит. По нашим представлениям, процесс долгий… Как и чем гасить? И самое главное: стояла дилемма – каким путем идти? С точки зрения ликвидации очага пожара, хорошо, что графит горит сильно – значит, реактор быстро остынет. А если закрывать реактор сверху, то намного сложнее ликвидировать последствия аварии, но в этом случае доступ радиоактивных веществ в атмосферу резко сокращается.

"Действовать во имя безопасности людей!" – это требование было основным, и мы решили прежде всего локализировать распространение радиоактивности. Короче говоря, четко представляя, насколько сложные проблемы создаем впоследствии, мы предохраняли атмосферу от загрязнения… Повторяю, опыта ликвидации таких аварий не существовало в мире, поэтому все решения приходилось принимать сразу же и столь же быстро их выполнять. Как вы знаете, с вертолетов реактор был прикрыт толстым слоем песка, свинца, глины, других материалов, причем их последовательность рассчитывалась тут же. Теперь можно сказать, что ошибок не было допущено в необычайно короткий срок был прекращен выход радиоактивности за пределы станции.

– Очевидно, уже можно определить какие-то этапы по ликвидации аварии?

– Конечно. С первой минуты все делалось, чтобы обезопасить людей. Проблем огромное количество. Представляете, закрыть выход радиоактивности, а там, в реакторе, все горит. Большая температура. Причем многое неясно. Как именно будут развиваться события, а права на ошибку не было. Сразу же надо было принимать экстренные меры по предотвращению попадания радиоактивности как в Припять, так и в грунтовые воды. Из этого ядерного огня нельзя было «выпустить» ни кусочка топлива – водоносные слои должны быть обезопасены.

И такая огромная по своему размаху работа начала проводиться уже 27 апреля. Это создание многослойной защиты. Сначала самые необходимые мероприятия, затем "гмгубокоэшелонированная оборона". Надежность защиты постоянно повышается, могу сказать, уже сделано многое, чтобы Днепр и реки остались чистыми…

В районе аварии ведутся дезактивационные работы.

Убираются источники загрязнения, очищается станция, город, зона. С одной стороны – это внешне не такая сложная работа, даже однообразная, в ней нет такого накала, как на реакторе, но, пожалуй, она не менее трудная, так как требует безукоризненной тщательности. И к сожалению, довольно продолжительная по времени.

– Как вы оцениваете поведение специалистов, рабочих, – всех, кто был в первые дни на станции?

– В полной мере проявился характер советского человека. Его героизм, самоотверженность. На мой взгляд, на такую работу способны только советские люди. Может быть, кто-то и сбежал, но я не видел стремления "драпануть", скрыться, переложить что-то на других. Это бросалось в глаза, да и вы, безусловно, это отметили.

О героизме уже рассказывалось, но, уверен, еще многие и многие должны быть отмечены… А вернулся в Москву, на столе – заявление от сотрудников: "Прошу направить в Чернобыль". Пришлось отказывать, на меня обижались…

К сожалению, не запомнил фамилии врачей. Они не работали на станции, приехали в гости к знакомым. Прошла эвакуация, их хозяев отправили из Припяти, а врачи остались… Таких примеров сотни. Вы видели обстановку в лагере "Сказочный"? Записки на заборе, на деревьях. Ищут родных, жен и детей. Люди не знали, где их близкие, а сами шли на дежурство…

Нужна была связь правительственной комиссии с Москвой, с другими городами страны. Группа молодых сотрудников великолепно работала: собранно, организованно, со знанием дела. А вертолетчики? Генералы и рядовые летчики – все без исключения с большим риском выполняли сложнейшие полеты. И действовали мастерски… Не забуду, как горняки и транспортники работали.

Им сразу же все стало ясно, они тут же продемонстрировали столь четкую организацию, что у меня создалось впечатление – уж не специально ли собирали со всей страны лучших? Оказывается, нет – у них так принято…

А ученые из Донбасса? Молодые ребята были готовы выполнить любое задание, сами предлагали необычные решения – они измеряли температуру в различных труднодоступных почвах… Пожалуй, наиболее трудно было работникам станции. Они пережили трагедию, которая способна сломить человека. Печать этой трагедии лежала на их лицах, но сотрудники станции шли в самые трудные места… Боль Чернобыля обнажила души людей, и в эти дни каждую минуту открывалось величие советского человека. Нет, это не громкие слова. Каждый из нас, кто приехал в Чернобыль, видел и чувствовал это.

– Почта «Правды» также свидетельствует о том же.

Но не буду скрывать, что попадаются письма, в которых высказывается негативное отношение к атомной энергетике.

– Глубоко убежден, что атомные станции – вершина достижений энергетики. Это фундамент для очередного этапа развития человеческой цивилизации. Что я имею в виду? Когда-то человеку нужен был костер.

Он думал только о тепле. Но костер стал «инструментом» к плавке металла. Потом каменный уголь – появились паровые машины. Использование нефти на первом этапе задумывалось как получение более дешевого топлива, а эта смена энергостока привела к созданию искусственных материалов, развитию авиации и космонавтики. Ядерные источники энергии это начало нового этапа в развитии. Они позволяют получать и все формы энергии и искусственные элементы. Так что атомные электростанции не только экономически выгодны по сравнению с тепловыми, не только экологически более чистые, но они готовят базу для очередного рывка в технологии. Будущее цивилизации немыслимо без использования атомной энергетики. Не случайно многие страны мира прилагают огромные усилия для развития этой области науки.

Трагедия в Чернобыле – это предупреждение. И не только в ядерной энергетике. Сейчас мы имеем дело со сложнейшими техническими системами. Мощные гидростанции, газовые хранилища, химические комбинаты, авиация, шахты и так далее – все это крупные промышленные системы. Вероятность аварий на них меньше, чем у простых систем, но если что-либо случается, последствия более масштабны и ликвидируются тяжелее. А ведь подчас работа таких больших систем зависит от нескольких операторов, от их квалификации и мастерства. Мы живем в технический век, а ведь подчас забываем об этом. XX век требует образования, дисциплины, высокой культуры работы.

– События на ядерных станциях всегда воспринимаются острее…

– Безусловно. Потому что последствия тяжелее ликвидируются. Случилась авария, которая считалась маловероятной. И поэтому уроки из нее надо извлекать – и технические, и организационные, и психологические…

Погибли люди, ущерб материальный и моральный огромный, но я убежден, что атомная энергетика из этого испытания выйдет еще более надежной… К сожалению, слишком высока цена ошибки. Имейте в виду, что в этой области работали выдающиеся специалисты, да и всегда в нашей стране ей уделялось особое внимание, в первую очередь – по безопасности. И тем не менее такое случилось. В силу ряда человеческих ошибок произошла беда, цена, повторяю, безумно дорогая и обидная, но уроки из нее мы должны извлечь. Ведь наша страна – пионер в атомной области. Первыми построили атомную станцию, шли в неведомое, накапливали опыт. Первопроходцам всегда трудно.

– Вас удивило отношение западных средств пропаганды к этой трагедии?

– С ними все ясно. Но те, кто раздувал антисоветскую кампанию, не поняли или не хотели понимать, что уроки Чернобыля необходимо извлекать и там, на Западе. И, пожалуй, в первую очередь тем, кто раздувает гонку ядерных вооружений. М. С. Горбачев четко и прямо сказал всему миру – путь в будущее лежит только через уничтожение ядерного оружия и объединение человечества для широкого использования атомной энергия в мирных целях.

Записка из зала: "Сколько все-таки погибло людей при аварии? Сообщите точные данные о пораженных лучевой болезнью".

С диагнозом лучевой болезни было госпитализировано 237 человек. К сожалению, спасти жизнь 28 человек не удалось.

"Болит душа по Чернобылю…"

Так начинают свои письма в «Правду» многие читатели газеты вне зависимости от того, живут они вблизи опасной зоны или где-нибудь на Дальнем Востоке. Боль Чернобыля затронула всех советских людей, а потому нет равнодушных. И этот великий порыв народа, сплотившегося против беды, находит свое отражение в разных поступках – одни перечисляют деньги на счет № 904, другие просят направить их на ликвидацию последствий аварии, третьи размышляют о будущем АЭС, четвертые требуют от общественности Запада более энергичных действий в борьбе за ядерное разоружение, так как трагедия Чернобыля показала, насколько хрупка человеческая цивилизация, которая может быть уничтожена, если разразится ядерная катастрофа…

В письмах одобряются те решения, которые приняты на специальном заседании Политбюро ЦК КПСС, посвященном докладу правительственной комиссии. С удовлетворением восприняты меры о наказании ряда виновников аварии – и по партийной линии, и по служебной.

"Уроки Чернобыля состоят в том, что мы должны еще раз посмотреть, как мы работаем, – пишет из Новосибирска слесарь И. Ростов, – именно от качества нашего труда зависит, будут ли подобные аварии в будущем.

Повторяю: от качества труда каждого человека в стране! И очень верно, что партия нацеливает нас именно в этом направлении – надо прежде всего перестраивать самого себя. Халатность в работе, низкая квалификация рабочего, инженера и оператора, некомпетентность руководителя ведомства и приводят к таким авариям".

Уже три с половиной месяца прошло после аварии.

Интенсивно ведутся работы по захоронению 4-го блока, проводится дезактивация территории станции и окружающих районов, готовятся к пуску 1-й и 2-й блоки АЭС, ведется тщательное обследование состояния 3-го блока.

Но пока нельзя говорить, что работа "вошла в нормальное русло" – в подобных ситуациях такие слова неприемлемы. По-прежнему ситуация экстремальная, самоуспокоенности быть не может – ведь мы имеем дело с весьма опасным противником – радиацией. И не только с ней. Есть враг не менее коварный. Это всевозможные слухи и сплетни, с которыми воевать необходимо беспощадно. Причем ежедневно. А средство этой борьбы единственное: откровенная и исчерпывающая информация о происходящем, гласность. "Ни для кого не является секретом, что Киев сейчас живет очень сложной жизнью, нервная нагрузка очень большая, – пишет наш читатель из столицы Украины. – И мне кажется, что было бы справедливо, если бы правдиво и ежедневно освещать положение дел в Чернобыле. К сожалению, информации недостаточно, а поэтому Киев полнится слухами – самыми невероятными, и это лишает людей покоя. Прежде всего людей волнуют вопросы об уровне радиации.

Поползли разговоры о том, что в Казахстане якобы даже готовят площадку для выселения киевлян.

…Вернутся ли наши дети в Киев к сентябрю или останутся зимовать в пионерских лагерях?"

Можно отмахнуться от сомнений читателя, мол, сообщалось и о начале учебного года, и о ситуации на промплощадке. Да, на страницах газет появляются разные материалы о событиях вокруг аварии, но некоторые публикации грешили восторженностью, недостаточно, к сожалению, информации о конкретной обстановке в том или ином районе. На местах так и не налажена просветительная работа – недостаточно лекций, статей о радиобиологии, о ядерной физике, о мерах по обеспечению безопасности в тех районах Украины и Белоруссии, которые пострадали в результате аварии.

"Мы, женщины, эвакуированные из Брагинского района Гомельской области в санаторий «Криница» Минского района, пишем вам потому, что надеемся узнать правду в отношении наших многочисленных вопросов…

Мы вынуждены были бросить свой полесский родной уголок, который нам дорог и любим с детства, с красивым широким Днепром и живописными лесами Брагинщины, свой насиженный домашний уют и ехать с маленькими детьми подальше от опасной зоны. Мы очень благодарны правительству за заботу о нас, о наших детях, очень благодарны медицинскому персоналу, работникам столовых санатория «Криница» за их чуткость и заботу о нас.

Но вместе с тем у нас возникло много нерешенных вопросов, которые усложняют и без того нелегкий, выпавший на нашу долю жребий. Тяжело нам материально и морально, и не только оттого, что мы лишились нормальной домашней жизни, что расстались со своими родными и близкими, оставшимися рядом и в опасной зоне, за которых мы очень волнуемся, но и оттого, что не видели в своей области чуткости, остро ощутили на себе неорганизованность и неподготовленность к чрезвычайной обстановке многих руководителей областных и районных органов…" И далее В. Руденок, Ю. Кузьменко, Д. Болошенко, Г. Буйневич, Л. Кравченко, В. Ребенок и другие женщины, которые находились в то время в санатории "Криница", рассказали о том, что их мучила неизвестность, что не все благополучно. Женщины не знали условий получения помощи, не были обеспечены одеждой.

Конечно, в таком сложном испытании, каким явилась эвакуация, могла случиться и неразбериха, разные накладки. Но почему после того как снялось напряжение первых недель у местных властей стали проявляться порой равнодушие и формализм?

"Может, повод писать вам покажется не столь значительным… – так начинает свое письмо М. Старовая из поселка Коцюбинского Киевской области. – Мои близкие – мама и отчим – из Чернобыльского района эвакуированы в с. Андреевка Макаровского района.

При эвакуации не взяли ничего. Все вещи, нажитые за их жизнь, остались в доме. Оставлено все так, будто хозяева отлучились на минутку. Прошло время, навестил дед дом. Только он не выглядел так, как оставили: замки сорваны, все двери настежь, компоты вскрыты, наверное, думали, что там наливка. Закрыл дед снова двери на ключ. Но через полмесяца все та же история: замки сорваны, окно выбито, взломан гардероб, все перевернуто.

На душе у моих стариков покоя нет: кто там рыщет, чего ищет? Многие жалуются, что двери в их домах взломаны. Не было раньше покоя у людей, так как вывезены из родных мест, а теперь и вовсе не стало. В их домах рыщут ищут мелкие ценные вещи, а будет такая свобода шарить по оставленным домам, начнут тащить телевизоры, холодильники – все, что подвернется. Может, наше село брошено на произвол судьбы? Пишу вам потому, что не знаю, кто отвечает за порядок в нашем селе, не знаю, к кому обратиться…"

Помню четкую работу милиции в первые дни аварии.

И что характерно: не было случаев, чтобы в оставленные квартиры и дома проникали преступники (иного слова и подбирать не надо – именно преступники те, кто пытается нажиться на чужом горе). Работники МВД Украины с гордостью рассказывали о порядке, который соблюдался и в Припяти, и в 30-километровой зоне.

А почему потом стали возможны такие случаи?

"Зона повышенной заботы и внимания" – это прежде всего отношение к людям, которые принимают участие в ликвидации последствий аварии и которые пострадали от нее. И здесь судьба каждого человека, его горести и заботы должны быть в центре внимания. Да, это прекрасно, что появляются новые благоустроенные поселки и деревни, что большинству пострадавших компенсированы материальные потери, что повсеместно оказана помощь эвакуированным. Проводится огромная по своим масштабам работа, и хотя она ведется впервые – подобного не было, тем не менее это не может служить оправданием для местных руководителей, если тому или иному человеку такая помощь не пришла вовремя, если отсутствовала информация, если приходилось преодолевать бюрократические препоны. Беда всегда конкретна, и ее не прикрыть общими цифрами и показателями, сколь бы эффектными они ни были.

"Я – Юлдашев Хошим. Как и все советские люди, знаю: когда к нам пришла беда – землетрясение, – нам помогали украинские товарищи. И вот сейчас я не хочу оставаться в стороне. Сейчас я работаю поваром, хочу готовить обеды для работающих на Чернобыльской АЭС", – такое письмо пришло из Узбекистана. Сотрудники Ташкентского областного госпединститута информировали редакцию, что перечислили в фонд Чернобыля однодневную заработную плату. "Наш многонациональный коллектив учащихся и работников сельского профтехучилища решил оказать помощь пострадавшим от аварии, пишет учитель Б. Яшаев из Дагестана. – Мы восхищены мужеством и героизмом людей, принимавших участие в ликвидации последствий аварии. Более 60 человек дали донорскую кровь безвозмездно, перечислили из училища 4630 рублей в фонд Чернобыля". Каждый день редакционная почта рассказывала о самоотверженности советских людей, о советском патриотизме, который так ярко проявился в наши дни.

Об одном письме следует сказать особо. Многих читателей интересовала судьба тех, кто в первые минуты и часы аварии находился на станции. Как их здоровье?

Где они сейчас? – спрашивали читатели. Из Киева пришло письмо от пожарных и эксплуатационников, которые были на станции во время аварии: В. Сенина, А. Панченко, Ю. Бадаева, В. Беликова и других (всего 19 подписей). В нем, в частности, говорилось: "Нас привезли в Киевский НИИ рентгенорадиологин и онкологии в конце апреля. Многие из нас были в тяжелом состоянии. С первых минут нас окружали опытные специалисты. Был проведен интенсивный курс лечения. Сегодня состояние здоровья улучшилось. Чувствуем себя полноценными людьми, готовыми и в дальнейшем выполнять свой служебный долг. Считаем необходимым выразить глубокую признательность и благодарность всем, кто оказал нам своевременную медицинскую помощь.

Авария на Чернобыльской АЭС показала, сколько бед может принести людям вышедшая из-под контроля энергия атома. Пусть же наша беда послужит тем набатным колоколом, который разбудит разум всех людей мира и не даст возможность использовать энергию атома на беду человечества. Мы благодарим Центральный Комитет КПСС за ту заботу, которая проявлена к чернобыльцам, и за ту работу, которую неустанно ведет наша партия в борьбе за разоружение и использование атома в мирных целях".

Записка из зала: "После того как был опубликован обзор писем в "Правде", были ли приняты меры?"

По каждому письму! И виновные наказаны…

Хочу отметить: все критические замечания, высказанные на страницах газет, обсуждались в партийных комитетах и в ведомствах. Оперативно принимались необходимые меры…

Вена. Август 1986 года.

Из Вены возвратилась группа специалистов, которые принимали участие в совещании экспертов МАГАТЭ. Я обратился к руководителю делегации академику В. А. Легасову с просьбой рассказать об этом совещании.

– Судя по сообщениям советской и зарубежной печати, в Вене была «горячая» неделя?

– Разговор шел об авариях на АЭС. В Вене присутствовало более 500 экспертов из 45 стран, среди них были крупнейшие специалисты по энергетике, атомной физике, безопасности, медицине. И хотя наша встреча в Вене – это подготовка к Генеральной конференции МАГАТЭ, которая состоится в конце сентября и где будут обсуждаться важнейшие документы по безопасности атомной энергетики, тем не менее интерес к работе экспертов был необычайно велик. Это естественно, поскольку прогресс в ядерной энергетике позволил за необычайно короткий срюк довести долю электроэнергии, получаемой в мире за счет ядерных источников, до 15 процентов. Накоплен огромный опыт, созданы мощные производства, подготовлены миллионы специалистов для атомной промышленности.

Во всех прогнозах новым энергоисточникам отводилась существенная роль, в них виделось спасение от засорения Земли, загрязнения атмосферы и воды. И вдруг происходят аварии на атомных станциях то в США, то в Чернобыле, пугающие и возможными и реальными масштабами моральных и материальных потерь.

– Инициатором этой встречи в Вене была наша страна?

– Конечно. Авария на Чернобыльской станции – большая беда для нашего народа. Погибли люди, нанесен большой материальный и моральный ущерб. Многие научные и хозяйственные учреждения и предприятия вынуждены были изменить характер своей работы, переключившись на ликвидацию последствий аварии. Людям приходится трудиться в радиационно осложненной обстановке. Одновременно авария на 4-м блоке обострила дискуссию как в нашей стране, так и в мире о целесообразности дальнейшего использования ядерной энергетики.

Как идти дальше? Как оценивать происшедшее? Эти вопросы задаются многими в разных странах. И оценки происшедшего разные. Многие газеты преувеличивали масштабы последствий аварий. Некоторые обвиняли в малой надежности только уран-графитовые реакторы, другие – советскую атомную энергетику, а третьи – всю атомную энергетику как направление. Оживились группы, требующие полного запрета АЭС. И все это без анализа последствий подобной аварии, без сравнения опасностей ядерных источников с опасностью других современных производств.

Нужно было уйти от эмоций и некомпетентности, дать возможность специалистам спокойно и объективно оценить происшедшее, дать свои рекомендации. Поэтому Советское правительство поручило группе экспертов представить Международному агентству по атомной энергии полную и достоверную информацию, основанную на выводах правительственной комиссии о причинах аварии и исследованиях, измерениях, расчетах и наблюдениях, связанных с происшедшим событием.

– Как известно, вы – член правительственной комиссии и с первого дня аварии находились в Чернобыле…

– В составе экспертной группы много специалистов, которые вместе со своими коллегами на протяжении всех минувших месяцев были заняты разработкой и реализацией противоаварийных мероприятий. Эксперты постарались отобрать наиболее существенные для коллективного рассмотрения данные, надежные и неоднократно проверенные цифры и результаты тех измерений, которые удалось провести в достаточно сложной обстановке. Но это только начало. Огромная работа по более детальному зондированию разрушенного 4-го блока, изучение специфики миграции радионуклидов в различных сферах – все это еще находится в стадии развития. Накоплен и продолжает накапливаться большой экспериментальный материал. В Вене были изложены те результаты, методика получения которых не вызывает сомнений у специалистов, и те цифры, которые установлены с достаточной надежностью.

– Хочу процитировать некоторые высказывания западных газет. "Австрийские эксперты, как и другие специалисты, были удивлены обширными советскими данными и материалами", – писала "Фольксштимме". Лондонская "Файнэншл тайме" отмечала: "Западные официальные лица высоко оценили искренность советских экспертов, которые, со своей стороны, выразили глубокое удовлетворение результатами встречи". Американский посол по особым поручениям Ричард Кеннеди сказал:

"Мы получили практически все, за чем приехали сюда, и, возможно, услышали больше, чем ожидали".

– Мы рассчитывали на откровенный разговор, поэтому предоставили в распоряжение своих коллег весь полученный на сегодняшний день опыт. Мы были готовы к критическим и конструктивным обсуждениям наших планов повышения надежности атомных станций. Важно в общих: дискуссиях выявить общие причины происходивших в разных странах аварий на атомных станциях и других технологических системах, чтобы найти совместные рекомендации для наиболее эффективных путей снижения риска их возникновения.

Ну а что касается качества информации, представленной в МАГАТЭ, то могу сказать, что крупнейшие и авторитетнейшие организации СССР принимали участие в подготовке доклада.

– Еще одна цитата из "Монд": "Помимо рассмотрения чисто научных проблем, анализа причин и последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции, на этой встрече были заложены прочные осповы широкого международного сотрудничества в области атомной энергетики, что крайне необходимо в нынешних условиях". Вы разделяете эту точку зрения?

– Специалисты знают, что за последние годы в мире произошло несколько аварий с необычно высоким уровнем человеческих и материальных потерь. Эти аварии мало зависят от типа техники и сильно от единичной мощности аварийного блока – атомная ли это станция, химический реактор или газовое хранилище, – отданного в распоряжение оператора. Зависит ущерб и от места и плотности размещения потенциально опасных объектов.

Но даже такие тяжелые по последствиям аварии, как чернобыльская, бхопальская или фосфорная авария в США, не должны повернуть вспять технологическое развитие цивилизации, не должны заставить отказаться от мирного использования ядерных источников или достижений химии, ибо этот отказ обернулся бы для людей еще более тяжелыми последствиями. Но дальнейшее развитие атомной энергетики требует повышения уровня ее безопасности и усиления международного сотрудничества для использования наивысших достигнутых стандартов и критического отношения к ненадежно решенным технологическим системам и их элементам.

Основная причина, как это и случилось в Чернобыле, – дефекты во взаимодействиях человека с техникой.

И каждый раз это именно проблема взаимодействия, так как в оптимальном варианте машина и человек должны выручать друг друга при случайных отказах. Причем выручать автоматически! Но пока этой оптимальности не достигнуто нигде в мире.

– В докладе, представленном в МАГАТЭ, анализируется и эта проблема?

– Конечно, потому что авария на 4-м блоке – прежде всего грубейшие ошибки обслуживающего персонала, но не сумела и техника сдержать операторов, не дать им отключить защитные системы. В докладе проанализирован каждый этап работы в тот день, дана хронология развития аварии. Проведен анатиз процесса развития аварии на математической модети. Показаны все этапы работ по ликвидации последствий аварии, по контролю за радиоактивным загрязнением окружающей среды и здоровьем населения. В докладе даны рекомендации по повьшению безопасности ядерной энергетики и определены направления ее развития.

– Неделю продолжались дискуссии. Каков главный вывод?

– Первым я бы отметил тот факт, что установилась общность взглядов на реактор РБМК, на специфические проблемы безопасного управления им. Меры, предложенные советскими специалистами, исключающие аварии, подобные чернобыльской, были оценены и не критиковались. Не вызвала возражений представленная оценка причин и хода течения аварии.

Все действия советских организаций и специалистов по ликвидации последствий аварии в Чернобыле признаны правильными, международное сообщество одобрило их. Получили понимание и динамика эвакуации населения из опасных зон, и все медицинские мероприятия.

Международные эксперты оценили огромное значение того опыта, который был получен советскими специалистами по ликвидации аварии и который теперь стал международным достоянием.

Уроки аварии в Чернобыле заставляют нас вложить много новых усилий в повышение уровня безопасности АЭС. Проведенные в МАГАТЭ дискуссии полезны. Они привели к выработке конкретных 15 рекомендаций, выполнение которых в еще большей степени повысит уровень безопасности АЭС и оградит людей от аварий, подобных случившейся. И мы хотели бы развивать такие контакты и в будущем.

Совместная работа в масштабах всей планеты сегодня совершенно необходима. Но любая безопасность станет бессмысленной, если не будет устранена самая главная опасность – возможность не случайного, а сознательного разрушения объектов во время ядерного конфликта. Поэтому Советский Союз, предложив режим безопасного развития атомной энергетики, установил мораторий на ядерные взрывы и предлагает приступить к сокращению ядерных вооружений.

С вертолета четвертый блок выглядит совсем иначе, чем пять месяцев назад. Тогда – зияющая рана, выбрасывавшая в небо столь опасную для всего живого радиоактивность. Сейчас вертолет проходит рядом, а стрелка дозиметра уже не рвется вправо, как раньше… Впрочем, не будем предаваться иллюзиям – ситуация рядом с аварийным блоком сложная. А потому внимание к тем, кто сегодня сооружает саркофаг и ликвидирует последние очаги радиоактивности, особое. Каждый их шаг на виду. Ведь начинается перекрытие реактора, и через несколько дней – пуск первого энергоблока.

Председатель правительственной комиссии, заместитель Председателя Совета Министров СССР Б. Е. Щербина, образно охарактеризовал ситуацию:

– Мы надеваем на поврежденный реактор оболочку.

Будто коронку на больной зуб. Саркофаг – сложное инженерное сооружение с вентиляцией, охлаждением, системой контроля… Но по сути – коронка… В общем, мы вступили в завершающую фазу ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС.

Записка из зала: "Борьба за ядерное разоружение вспыхнула с новой силой. Причин много, не кажется ли вам, что события в Чернобыле оказали на это влияние?"

Бесспорно, Авария в Чернобыле наглядно показала, насколько катастрофической для Земли будет ядерная война. Не случайно был продлен мораторий на ядерные взрывы сразу после событий в Чернобыле. Закономерно, что ученые всего мира активно включились в борьбу за ядерное разоружение и, в частности, за прекращение ядерных испытаний. Об этом мы беседовали с академиком Евгением Павловичем Велиховым сразу после завершения встречи ученых в Москве.

– Международную встречу ученых за прекращение ядерных испытаний, которая недавно состоялась в Москве, теперь многие наши читатели называют "форумом надежды". Как вы оцениваете ее результаты? – спросил я.

– Значение ее очень большое, – ответил академик. – Во время беседы с участниками форума М. С. Горбачев высоко оценил работу, проделанную представителями науки многих стран планеты.

Свыше сорока лет человечество носит в себе зародыш собственного уничтожения – ядерное оружие, и уже более трех десятилетий ведутся переговоры по прекращению ядерных взрывов и испытаний ядерного оружия. Заключение такого договора – важнейший шаг к выживанию, но, к сожалению, нынешняя администрация США прекратила переговоры.

Как известно, в 1963 году был заключен Договор о запрещении ядерных испытаний в трех средах, а затем договоры о пределе ядерных испытаний и о ядерных взрывах в мирных целях. И хотя последние не были ратифицированы США, тем не менее эти шаги привели к положительным результатам.

За минувшие 23 года была заключена целая серия важных соглашений, и прежде всего договор 1972 года, ограничивающий систему противоракетной обороны, который является фундаментом всего дальнейшего процесса ограничения ядерных вооружений.

Однако то, что не удалось договориться о полном прекращении ядерных испытаний, привело к целому ряду отрицательных последствий. Были созданы разделяющиеся боеголовки, в десять раз увеличилось количество ядерных боезарядов. Появилось и тактическое ядерное оружие, которое сегодня угрожает существованию человечества в такой же степени, как и стратегическое, и многое другое. Наконец появилась в США так называемая "идеология продолжительной ядерной войны". Это, конечно, сомнительная и опасная фантазия. Мы знаем, что большинство ученых мира не разделяют эту точку зрения, но, к сожалению, она продолжает высказываться и пропагандироваться.

– Что мы можем ожидать в будущем?

– Учитывая сегодняшнюю международную обстановку, последние заявления американской администрации, развитие событий, связанных с космическим вооружением, трудно сейчас предсказать, какие из договоров, заключенных в 70-е годы, перейдут в 90-е. Разрушение Договора ОСВ-2 и продолжение испытаний может привести к беспредельному размножению ядерных боеголовок.

Если анализировать пятилетний план развития стратегических вооружений, который был опубликован Соединенными Штатами, то мы видим, что их количество вырастет примерно на 40-50 процентов. Но опасен не только количественный рост (хотя наращивание ядерных вооружений само по себе опасно), но и качественное так называемое "совершенствование ядерного оружия". Основной результат – это создание высокоточного оружия, ядерных ракет типа MX, ракет подводных лодок и других, угрожающих ответным средствам другой стороны.

Создание такого оружия подрывает устойчивость стратегического равновесия и порождает опасный рост напряжения в мире. Далее, так называемое "третье поколение" – это оружие, с помощью которого делается попытка так или иначе направленно использовать энергию ядерного взрыва. Цель – создать оружие, которое США рассчитывают использовать прежде всего в локальном конфликте с военной целью или как средство политического давления, а также – в космосе.

Таким образом, если не будут приняты соответствующие меры, то в следующем пятилетии будет существенно подорвана устойчивость существующего стратегического равновесия. Здесь уместно напомнить слова М. С. Горбачева, который говорил, что Советский Союз не заинтересован в том, чтобы США чувствовали бы себя в меньшей безопасности, чем СССР. Мы – за равную безопасность – и это есть основа нового мышления в ядерный век.

– Как предотвратить, развитие событий в пагубном для человечества направлении?

– Первым шагом к этому был бы договор о прекрашении ядерных испытаний, который перекрывал бы все пути, ведущие к гонке вооружений на Земле и в космосе. Договор мог бы сопровождаться набором соглашений, проекты которых представлены СССР… Это стало бы началом осуществления той программы, ведущей к полному уничтожению ядерного оружия, которая была предложена М. С. Горбачевым 15 января 1986 года.

– Что сейчас можно сказать о контроле над ядерными испытаниями?

– Противники прекращения ядерных испытаний выдвигают сегодня ряд аргументов, призванных скрыть единственную истинную цель их продолжения создание новых видов оружия. Среди них и аргумент о контроле.

В 60-е годы был достигнут существенный прогресс в области сейсмического контроля. Создана всемирная сеть, состоящая из 120 сейсмических станций. Было создано 20 измерительных групп, которые специально фиксируют ядерные взрывы, и ряд центров в Европе и Америке.

В минувшем десятилетии выросли диапазон сейсмоприемников и их динамическая чувствительность, появилась возможность спутниковой регистрации, которая позволила осуществить глобальное наблюдение. Еще на два порядка выросла чувствительность сейсмической системы.

На форуме в Москве советские ученые отмечали, что и сегодня имеются большие резервы в технике оптимальной обработки сигнала и распознавания сейсмических событий. Сейчас одни только сейсмические средства представляют достаточную гарантию для того, чтобы можно было заключить договор о полном и всеобщем запрещении ядерных испытаний…

– Как известно, в районе советского испытательного полигона высадился «десант» американских ученых. Какова цель этой совместной работы?

– Во время празднования столетнего юбилея Нильса Бора в Копенгагене мы предложили международное сотрудничество по усовершенствованию сейсмических методов контроля. Затем в мае прошел семинар в Москве, где мы согласовали программу работ и предоставили ее нашему правительству. Я должен с удовлетворением отметить, что правительство СССР одобрило и поддержало нашу инициативу. Цель ее – в использовании нового, высокочастотного диапазона регистрации сейсмических событий, что позволяет почти на порядок улучшить порог регистрации и распознавания ядерных взрывов. Для осуществления этой идеп необходимо точно знать геофизические свойства земной коры в нужном районе. Именно эти свойства мы совместно будем изучать. Тем самым будет продемонстрирована не только надежная возможность проверки запрещения испытаний, но и практическая невозможность проведения скрытых испытаний…

Записка из зала: "А как относятся к проблемам ядерного разоружения те, кто принимал участие в создании ядерного оружия. К примеру, тот же академик Харптон?"

Отвечать на этот вопрос мне легко: я давно знаю Юлия Борисовича, много раз встречался о ним.

Как жаль, что нет "машины времени"! Включил бы сейчас ее счетчик: "20-е годы, Петроград", И, подобно студенту Юле Харитону, отправился бы из центра города на окраину, в Политехнический институт. Пришел бы на лекцию пораньше, осмотрелся.

Довольно пестро выглядит студенческая аудитория – кто в валенках, кто в армейских шинелях, кто в телогрейках. Холодно, голодно… Но вот появляется профессор. Одет безукоризненно, в пиджаке, аккуратен. Хоть и стужа на дворе, но он, кажется, и не замечает, что давно уже не топлено. И его голос звучит громко, дикция четкая, но не это главное – тишина в аудитории удивительная, потому что лектор не пересказывает учебники и книги, а размышляет и принуждает вместе с ним думать и анализировать то, что происходит в физике. Впрочем, что в ней может происходить? Кто-то из великих еще несколько лет назад заявил, что физика исчерпала себя и что в этой науке все уже теперь известно.

И юный Юля Харитон убежден: самое интересное, конечно же, электромеханика.

– Мне повезло: я попал в тот поток, где курс общей физики читал Абрам Федорович Иоффе, – вспоминал Харитон. – Прослушав две-три его лекции, понял, что самое интересное, – не электромеханика, которой я в то время увлекался, а физика… Закончился первый учебный год. Ряду студентов он поручил за лето составить и в дальнейшем прочитать на семинаре рефераты. Мне досталась тема: работы Резерфорда в области строения атома. Это было мое первое знакомство с ядерной физикой, интерес к которой никогда уже потом не покидал меня.

Ленинградский физтех… Казалось, в те далекие годы в его стенах собрался цвет будущей отечественной физики. Семенов, Капица, Курчатов, Александров, Кикоин, Френкель, Шальников – да разве можно даже упомянуть всех! Пройдут годы, и молодые ученые возглавят крупнейшие научные центры страны, откроют новые направления в науке, выведут физику на передовые рубежи научно-технического прогресса. Но это будет через два десятка лет, а тогда… Что помогало выявлять таланты?

– Прежде всего надо приметить талантливых людей, – считает Юлий Борисович, – а такой способностью обладал не только Иоффе, но и его ближайшие помощники. И в первую очередь Николай Николаевич Семенов. Однажды встречает он меня во дворе института и радостно говорит: "Сейчас принимал экзамены на втором курсе, очень интересный паренек отвечал. Фамилия его Кикоин. Запомни…" Ну а кто теперь не знает академика Кикоина "*-* одного из замечательных наших физиков?!

Да и на самом себе Юлий Борисович испытал такую же заботу. Уже после первого курса пригласил его Семенов прогуляться по парку. Присели они на скамейку, и тут Николай Николаевич предложил студентам поработать в лаборатории, которую он создает в физтехе.

– Я жил в центре Петрограда, – вспоминал Харитон. – До Политехнического института расстояние было восемь километров. Частенько я ходил пешком в институт, а иногда и обратно; время от времени, когда заработаешься допоздна, приходилось оставаться в лаборатории, спать на лабораторном столе, Но в 17 лет это не слишком трудное дело.

Конечно, можно создать наиблагоприятнейшие условия для выявления талантов, но необходимо и иное – самоотверженность, преданность делу и труд. Если человек работает по 12 или по 16 часов в сутки, его иногда с осуждением называют "фанатиком". И чаще всего это слово произносят те, кто не способен на такую работу.

Да, они были фанатиками физики, но никто не заставлял их, не принуждал – это было упование трудом, высшее наслаждение, доступное человеку. Они не стали аскетами – влюблялись, веселились, разыгрывали друг друга, в общем, жили радостями, доступными в то время молодым людям. И эти ощущения юности каждый пронес сквозь годы.

Отмечался юбилей института – 50 лет. Вечером на Ленинградском вокзале столицы за пять минут до отхода "Красной стрелы" встретились академики Келдыш, Александров, Миллионщиков, Капица, Семенов, Харитон, Арцимович, Зельдович. Это была делегация президиума Академии наук СССР, отправляющаяся в Ленинград.

Мстислав Всеволодович Келдыш, в те годы президент академии, был единственным из них, кто работал в физтехе.

В купе они повесили свои парадные пиджаки, усыпанные Звездами Героев и лауреатскими медалями, и тут же собрались вместе. Сторонние пассажиры вагона с некоторым осуждением поглядывали на веселую компанию, поминутно взрывающуюся хохотом. И как было догадаться, что убеленные сединами мужи сейчас сбросили груз лет и вновь оказались в своей юности – такой незабываемой и неповторимой. Редко им доводилось видеться, много забот у каждого, а теперь – всего на два дня – они освободились от них и ехали домой, в физтех, который вновь собрал их вместе. Для них это праздник. И он продолжился в Ленинграде. Его дыхание чувствовалось даже на торжественном заседании, где не было слишком уж официальных речей, где не говорили по бумажке и где каждый вспоминал что-нибудь из истории института: то ли о "капустнике", то ли о встречах Нового года в далеких тридцатых, то ли о курьезных экспериментах, которые в конце концов приводили к выдающимся открытиям, а их авторы становились потом нобелевскими лауреатами.

На этом заседании выступил и Юлий Борисович Харитон – он читал с трибуны… собственные стихи!

– Одно из самых ярких впечатлений юности, – вспоминает Харитон, встреча в Доме литераторов с Маяковским. Я не очень любил его стихи, не понимал их… Но вот сам поэт вышел на сцену и начал читать.

Это было потрясающе!.. Вернулся домой, достал томик и уже по-иному увидел Маяковского. С тех пор – он один из самых любимых поэтов… Посчастливилось слышать и Блока, видеть на сцене Качалова… Да, мы были увлечены физикой, работали много, но тем не менее старались увидеть и узнать побольше… Но главное, конечно, работа. Я уже выбрал тогда свою стезю…

В Германии появились фашистские листовки. Нет, Гитлер еще не пришел к власти – шел 1928-й год. Молодой физик, приехавший в Берлин в служебную командировку, интересовался у своих коллег, как они относятся к нацистам. Те в ответ только посмеивались, мол, эти "опереточные мальчики" не опасны, серьезно к ним не следует относиться.

– Мы были подкованы политически получше, чем наши немецкие коллеги, говорит Юлий Борисович, – и прекрасно понимали, какую угрозу несет фашизм.

Но наших опасений немецкие интеллигенты тогда ие разделяли. К сожалению, свою ошибку они поняли слишком поздно…

На рассвете 22 июня 1941 года возвращались с банкета – Н. Н. Семенову была присуждена Государственная премия СССР, и его друзья и коллеги праздновали это событие. Разошлись около трех часов утра. Харитон и Зельдович шли и размышляли, что, вероятнее всего, в этом году война не начнется, так как уже середина лета, а если бы Гитлер решил нападать, то он сделал бы это весной…

Они уже давно работали вместе. Встречались чаще всего по вечерам, так как расчеты нейтронно-ядерных цепных реакций для них были "внеплановыми". Харитон руководил лабораторией взрывчатых веществ, а Зельдович вел теоретические исследования, в частности, по перохам. Конечно, тогда никто и не думал о ядерных бомбах и зарядах, однако в физике появились весьма любопытные наблюдения, да и в том же физтехе Игорь Васильевич Курчатов давно уже оставил физику твердого тела и занялся новой областью.

"Этот поворот многих из нас удивил, – писал Харитон. – Он действительно был очень резким и внезапным. Его работы по сегнетоэлектрикам были изящны и красивы – образец настоящего классического исследования. Поразительно, насколько быстро он вошел в новую область. Он сумел выделить узловые вопросы, которыми следовало заниматься, собрал оборудование и включился в серьезный эксперимент… Это было время очень напряженной работы, чувствовалось, что начинается чтото совсем новое и важное".

Итак, вечерами Зельдович и Харитон вели расчеты ядерных реакций. Их работы были опубликованы в "Успехах физических наук", и они стали первыми…

Но об этом и сами авторы, и их коллеги узнали много лет спустя.

– Кстати, одна из статей – последняя, – уточняет Юлий Борисович, – не была напечатана – началась война. Правда, спустя 42 года она все-таки появилась в журнале. Но сколько событий разделяет публикации этих статей! – замечает ученый и замолкает.

…Мы пьем чай. Рассматриваем фотографии. Шутим с внучкой. И оба прекрасно понимаем, что предстоит нелегкий разговор. Давно уже заметил: трудно вспоминать о жестокой военной поре. Твой родной город стягивает блокадная петля, на фронтах погибают друзья и близкие…

Физики Ленинграда знали свое место в строю солдат Родины. Курчатов и Александров ведут работы по размагничиванию кораблей, многие физики уходят на фронт, остальные – на оборонных предприятиях. Харитон вместе с коллегами в одном из институтов, создающем новые взрывчатые вещества и боеприпасы. Сначала в Ленинграде, затем в Казани, в 42-м – в Москве.

– И вот однажды меня пригласил к себе Игорь Васильевич, – вспоминает Харитон, – предложил перейти работать к нему. Война в разгаре, мы занимаемся нужным для Победы делом – и вдруг такое предложение?! Я возражаю: считаю своим долгом до конца войны работать для фронта… А Курчатов в ответ: нельзя упускать время, победа будет за нами, а мы должны заботиться и о будущей безопасности страны… Уговаривать Курчатов умел, даже мою жену убедил, что мне необходимо перейти к нему. Естественно, я представлял, насколько сложна задача, которая стоит перед физиками и физикой. Это было совсем новое, а значит, и очень интересное дело… Я уже как-то вспоминал об одном занятном факте. Один из крупных наших ученых еще в 1939 году нарисовал довольно точную картину того, что вскоре начали делать сначала в Америке, а потом и у нас. Говорил он тогда об этом, однако, в ироническом тоне. Ему казалось, что это, в общем, все-таки фантастика. Поразительно, как важно иметь смелость перешагнуть через привычные представления! Даже человек, которому была совершенно ясна программа действий, не выдвинул ее как программу. Наоборот, он отнесся к ней, как к шутке. И это показывает, что иногда одного понимания проблемы недостаточно. Нужна смелость, чтобы отрешиться от привычных представлений. Игорь Васильевич Курчатов был человеком, удивительно подходившим для осуществления такой грандиозной программы. Великолепный физик, выдающийся организатор и исключительно доброжелательный человек. Эти черты привлекали к нему не только умы, но и сердца людей.

"Урановый проект", во главе которого стоял И. В. Курчатов, – * это одна из волнующих страниц нашей истории. В кратчайшее время была обеспечена обороноспособность страны, создан ядерный щит, началась эпоха широкого использования атомной энергии в мирных целях. Тысячи ученых, конструкторов, инженеров, рабочих стояли у истоков "атомного века". Их труд по достоинству оценен партией, правительством, народом. Несколько человек, внесших выдающийся вклад в развитие этой области науки, вместе с И. В. Курчатовым трижды удостаивались высокого звания Герой Социалистического Труда. Среди них – Юлий Борисович Харитон.

Дома у ученого очень много фотографий. И не только тех, где он снят вместе с Курчатовым и во время перерывов заседаний Верховного Совета СССР, на всевозможны юбилеях и совещаниях. Есть и пейзажные кадры, на них различные уголки нашей Родины. Автор снимков – Ю. Б. Харитон.

– Это хобби?

– Фотографией увлекаюсь, – подтверждает академик, – правда, в последнее время и на нее не хватает времени.

– У него рабочий день начинается в восемь утра и заканчивается в десять, – присоединяется к разговору дочь ученого Татьяна Юльевна, обеденный перерыв всего полчаса. Даже по субботам и воскресеньям работает, – говорит она с укоризной.

Харитон молчит, видно, привык к таким упрекам.

– У каждого человека есть какие-то увлечения, – продолжает Татьяна Юльевна, – рыбалка, охота, ну и прочее… Это ведь отдых. Ну а отец так пи к чему и не пристрастился…

– Неверно, – не соглашается Юлий Борисович, – а путешествия?

– Это действительно прекрасно! – сразу же загорается дочь. – Мы объездили и Прибалтику, и Среднюю Азию, и Кавказ… А недавно побывали на Дальнем Востоке…

– Великолепные места, – подтверждает Юлий Борисович.

– Отец поистине неукротим, ни минуты покоя во время таких поездок везде старается добывать, все – посмотреть.

– Времени всегда мало, – замечает Юлий Борисович. – Месяц отпуска всего, надо успеть побольше увидеть.

– Впрочем, он и там работает.

– А у нас наука такая, – Юлий Борисович едва заметно улыбается, физика требует размышлений.

– И не оставляет в покое никогда?

– Физика – это жизнь…

– А вам никогда не было страшно? – спросил я. – Признаюсь, мне довелось видеть не в кино, а наяву ядерный взрыв. Поднялась земля, черной стеной разделила надвое небо и твердь, и сквозь эту стену начали прорезаться языки пламени. Это был ад, и было страшно…

Да и американские физики, описывавшие первые испытания ядерного оружия, подчеркивали, что им было очень страшно.

– Мне страшно не было. Много лет я занимался взрывами… И не забывайте, у нас была сверхзадача: в кратчайшие сроки создать оружие, которое смогло бы защитить нашу Родину. Когда удалось решить эту проблему, мы почувствовали облегчение, даже счастье – ведь, овладев таким оружием, наша страна лишала возможности применить его против СССР безнаказанно, а значит, оно служило миру и безопасности. Все, кто принимал участие в "урановом проекте", сознавали это, а потому так и работали, не считаясь ни со временем, ни с трудностями… Ну а ядерный взрыв? У него есть и мирные профессии. Он способен созидать – с его помощью можно делать подземные хранилища, укрощать газовые фонтаны, создавать в пустынях искусственные водоемы и многое другое.

– Пожалуй, вы лучше многих понимаете, сколь велпка опасность ядерной катастрофы…

– И не только ее. О всех видах оружия следует помнить. Ведь сейчас его столько накоплено, что все человечество находится под угрозой – его можно уничтожить. Опасность ядерного оружия наглядно видна – достаточно посмотреть на взрыв и его последствия. Но следует вести борьбу и против иных средств массового уничтожения, в первую очередь против бактериологического и химического оружия. Бинарные снаряды с нервно-паралитическим газом – и разве это не страшно?! Или биологическое оружие?! В общем, необходимо бороться против всех впдов оружия массового уничтожения!

– На встречах со своими избирателями вы об этом говорите?

– Обязательно, – отвечает Юлий Борисович, – депутатские обязанности сложны и разнообразны. Мелочей в них нет. Если человек обращается к тебе, стараешься помочь ему, и когда это удается, радостно. Приходится заниматься и городским хозяйством, и строительством Домов культуры, и многим другим. Ну и, конечно, необходим откровенный разговор о судьбах человечества, о вкладе каждого из нас в дело мира на Земле…

Записка из зала: "Все-таки расскажите о самых ярких впечатлениях при поездках в Чернобыль, что навсегда вам запомнилось?"

Нелегко отвечать на такие вопросы. И все-таки – это встречи с людьми. Чернобыль как бы обнажил характеры, открыл в человеке его сокровенное, настоящее.

Одна из встреч особенно поразила нас, то есть Михаила Одинца, Олега Игнатьева и меня. Это было в сентябре, когда мы встретились с Эриком Николаевичем Поздышевым.

Наверняка есть люди, которым Эрик Николаевич не нравится. Мол, жестковат, требователен, пунктуален, не любит тех, кто не умеет быстро и точно выполнять распоряжения. Поздышев никогда не отводит глаз, смотрит прямо, вопрошдюще, а потому кажется, будто видит тебя насквозь. И от этого становится чуть не по себе… Все это так. Но признаюсь сразу: Эрик Николаевич мне нравится. В апреле, еще будучи директором Смоленской АЭС, он, пожалуй, один из немногих принимал четкие и ясные решения. Именно так должен был поступать подлинный директор станции, хозяин, который в атомной энергетике разбирается детальнее, чем его многочисленные начальники, которым по должности положено подчиняться руководителю любого предприятия… В общем, Эрик Николаевич Поздышев нравится мне. С ним можно спорить, не соглашаться о некоторыми его решениями, но он умеет брать ответственность на себя – а в нашей жизни, к сожалению, таких руководителей все еще маловато.

И еще одно качество характера, которое не может не импонировать, откровенность. Таков и был наш разговор с Поздышевым в его кабинете на Чернобыльской АЭС.

– Вы новый директор станции, которая пережила трагедию. Какие ее уроки надо в первую очередь извлечь?

– Думаю, они повсюду одинаковы. Прежде всего – дисциплина, ее укрепление на всех уровнях, на это нужно сделать главный упор, а остальное приложится. Повторяю, основа успехов – дисциплина. Везде и во всем, в этом мелочей не бывает. Иначе не успеешь оглянуться, и тут же появляются большие потери. Некоторые из них приводят к трагедиям. Это беда не только коллектива Чернобыльской АЭС…

Какие наши обязанности – мы знаем, но прав, к сожалению, у руководителей предприятий маловато.

К примеру, уволили мы со станции ряд работников – они потеряли наше доверие, потеряли право работать на АЭС. Не буду скрывать, уволили с некоторыми нарушениями, в частности, не согласовали с профсоюзом. Так вот теперь эти люди восстанавливаются, чаще всего по суду. Но такие работники не нужны на станции – во время аварии они доказали свою беспомощность. Тех, кто бежал со станции в самые трудные дни, как их можно принимать обратно? Такие люди должны проходить через собрания коллектива, а рабочие спрашивают прямо и строго: "Почему сбежал?" Да, многим предлагали эвакуацию, ряд работников тут же воспользовались этим, но ведь большинство остались, отказались эвакуироваться, не ушли из коллектива, работали здесь…

Хочу отметить, что со станции не ушли те люди, от которых зависела се судьба. Как правило – они остались. Причем даже в тех случаях, когда в ком-то необходимости не было, он находил себе работу. Шофер – его машины нет, – садился на экскаватор. Или был электриком, заданий ему не было шел в санпропускник. Людям было чрезвычайно тяжело, но они трудились, что называется, "не жалея живота своего". Партия и правительство поставили перед коллективом станции трудную задачу – в октябре пустить первый энергоблок. И мы ее выполнили.

Для нас пуск первого блока – это своего рода психологический рубеж. Станция возрождается, как феникс из пепла… Оборудование должно быть на высочайшем уровне. В общем, как и положено на атомной электростанции – все должно идеально работать. Чисто, аккуратно. Тогда и трудиться-то интересно. Это как на автомашине – если она грязная, то и ездить на ней неприятно и служит она меньше.

Мы постарались сделать так, чтобы сотрудники станции – наши рабочие, инженеры, ученые, которые работали до аварии, пришли сегодня сюда и сразу почувствовали бы себя в привычной обстановке. Практически закончены работы по дезактивации территории, на станции все чисто. Пуск первого блока – это праздник для персонала. И тут не может быть мелочей. Если пропуска, то те, что раньше. Общественные организации – не где-то вне территории станции, а на своих обычных, привычных местах. В общем, должна быть деловая обстановка, полный порядок везде.

Говорят, что я придираюсь, мол, зачем Поздышеву ремонтировать мраморную лестницу в вестибюле? А я считаю так: в нашем деле мелочей нет. Ступеньки лестницы были поколоты, значит, надо их заменить. Простите, и туалеты должны быть в порядке и чистые. Чтобы ни в одном кабинете не осталось ни. малейшего следа от бегства – порядок полный! Шторы – белые, нейлоновые. Человек идет на работу, у него настроение должно быть приподнятое, а ведь как часто мелочи влияют на нас…

– Мы писали о том, что первый и второй блоки переведены в "режим ожидания". Создалось впечатление, что достаточно отдать распоряжение, включить системы – и энергия пошла… Каковы были трудности при подготовке к пуску первого энергоблока?

– Во-первых, нужно было вообще создать условия для работы. Это сейчас они нормальные, но ведь такое положение потребовало гигантского труда. Вы это, наверное, заметили на территории станции. Пришлось на ней снять 30 сантиметров слоя грунта, заложить бетонными плитами, загерметизировать, все очистить. Сейчас мы ведем последнее наступление на последствия аварии.

А в первые дни везде было радиоактивное заражение, опасная пыль была практически во всех помещениях.

Каждый уголок, каждый сантиметр поверхности нужно было очистить от грязи. Это и помещения, и оборудование. На такую гигантскую работу ушло два месяца.

Но как только стало возможно, мы сразу же занялись ремонтными работами. Кстати, станция была пущена в 1977 году, за девять лет многое устарело. Мы раньше с этим мирились – оборудование-то работало, – но сейчас осуществили полную его ревизию. Мы провели гораздо больше работ, чем было намечено плановым ремонтом. Плюс к этому – дополнительные меры по безопасности первого и второго реакторов. Наконец, персонал станции, учитывая случившееся, прошел специальную подготовку.

– Как известно, 25 мая вы были назначены директором этой станции, а на следующий день уже были здесь. Ваши первые впечатления?

– Тогда было не до впечатлений. Представьте себе: я всю жизнь проработал на атомных станциях – с особыми условиями, дисциплиной и так далее. Приезжаю сюда. А тут тысячи людей посторонних, машины, техника – все крутится, вертится. Приказы отдают все, и, выполняя их, люди подчас орудуют напропалую, делая одно, ломая другое. Человеку надо обязательно выполнить приказ, уйдет – и после хоть трава не расти…

Далее. На станции до аварии было шесть с половиной тысяч человек, осталось тысяча триста. Причем жили в палатках, на нарах в два этажа. Ну и так далее. Первое, чем я занялся – нет, не энергоблоками, а людьми.

Условиями их жизни. Организовали общежития почти на тысячу мест в Чернобыле – использовали для этого детские сады, школы. Питаться надо. Развернули четыре столовых… Есть у нас такой контингент на станции, который до новой смены не имеет права ее покидать. Приходят ко мне, говорят: "Надоело питаться всухомятку!"

Работают они в тяжелых условиях – всего в трехстах метрах от аварийного кратера. Организовали питание.

Сначала получили разрешение двести человек кормить.

Сейчас, знаете, сколько кормим? Даже представить не можете – тысячу восемьсот! Настолько отлажен этот конвейер, что на обслуживание одного человека уходит всего тридцать секунд. За два с половиной часа – 1800 человек! Санитарные условия полностью соблюдены, качество пищи отменное вам нужно там пообедать и убедитесь сами…

– Пообедали, полностью подтверждаем ваши слова!

– Не забывайте, что обедали у бывшего эпицентра аварии… Чтобы нормально работать, нужно дирекции переехать сюда, на территорию станции. Хочешь не хочешь, а чтобы попасть к директору, нужно приехать в административный корпус. Помните, 16 июня мы уже с вами разговаривали в этом кабинете, за этим же столом?

Наши службы на месте, там, где им положено… Потом начали решать и другие проблемы. Месяц сотрудники не получали зарплату – непорядок… В общем, проблем, больших и малых, хватало. Всем миром их решали. Хорошая идея – использовать для жилья теплоходы. Потом начали строить дома, создавая людям максимально хорошие условия – мы ведь не должны забывать, что они прошли такое испытание, как авария. В каждой комнате – цветной телевизор поставили. Да, упрекают, – мол, "излишества". Но у нас работают психологи – они постоянно подсказывают, что нельзя пропускать и не учитывать любую "мелочь". Надо, чтобы люди после смены отдыхали столь же хорошо, как они и работают.

– Несколько слов о будущем станции?

– Оно очевидно. После первого энергоблока завершаем подготовку к пуску второго – стране нужна электроэнергия, ощущается ее острый дефицит. Затем пустим третий блок…

– Многие скеитически настроены, а точнее, выступают против строительства АЭС…

– Я не понимаю такой позиции. Атомная энергетика – это реальность, без нее не может развиваться человеческая цивилизация. Энергия нужна. Не вообще, а именно там, где есть промышленность. И лучше, чем АЭС, пока энергоисточников нет. Да, мы должны извлечь уроки из аварии в Чернобыле, но трезво, спокойно анализировать ситуацию. Как и отмечалось в решениях Политбюро ЦК КПСС, главная причина в случившемся – бесхозяйственность, отсутствие дисциплины.

И именно работу в этом направлении нужно усиливать, тогда и аварий не будет, причем не только в атомной энергетике. Не следует взваливать вину на технику, прежде всего – надо смотреть на самих себя.

Завершен особо важный этап работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Семь с половиной месяцев приковано наше внимание к событиям, которые происходили рядом с маленьким украинским городом – Чернобылем. ЦК КПСС и Совет Министров СССР отметили, что выполнение в сжатые сроки крупномасштабных задач по ликвидации последствий аварии стало возможным благодаря самоотверженному героическому труду рабочих, инженеров, техников, ученых, специалистов, воинов Советской Армии.

Десятки тысяч советских людей со всех уголков нашей Родины трудились в эти месяцы на Чернобыльской АЭС и в зоне вокруг нее.

Подвиг при ликвидации последствий аварии в Чернобыле – это героизм пожарных и специалистов, которые первыми приняли на себя удар атомной стихии.

Они локализировали аварию, не дали возможности распространиться ей на другие энершблоки.

Подвиг в Чернобыле – это самоотверженная работа партийных, государственных и общественных учреждений, которые в кратчайшие сроки организовали эвакуацию населения из опасных зон Украины и Белоруссии.

Всего переселено около 116 тысяч человек. Им оказана материальная помощь. Все они трудоустроены, для них возведено около 12 тысяч жилых домов, более 200 объектов социально-бытового назначения. Огромная работа проделана по охране здоровья населения. Мы склоняем голову в память тех, кто отдал свою жизнь в битве со стихией, но то, что из 237 человек, получивших лучевую болезнь, большинство уже приступили к трудовой деятельности, безусловно, большая заслуга отечественной медицины.

Государство позаботилось о нормальных условиях жизни и деятельности эксплуатационного персонала АЭС и строителей, которые принимают участие в ликвидации аварии. В Киевской области возведен вахтовый поселок Зеленый Мыс. В Киеве и Чернигове выделено 8 тысяч квартир, началось строительство нового города для энергетиков.

Подвиг в Чернобыле – это самоотверженный труд как эксплуатационников АЭС, которые ни на секунду не покидали свои посты на станции, так и строителей, которые принимали непосредственное участие в работах на территории АЭС. Это вдохновенный труд и творческий поиск ученых и специалистов. Ведь им впервые в отечественной и мировой практике пришлось проводить работы по консервации разрушенного энергоблока.

Сегодня комплекс защитных сооружений 4-го реактора принят в эксплуатацию, Он перестал быть источником радиоактивного загрязнения окружающей среды.

Уникальное сооружение спроектировано советскими учеными и специалистами, оно оснащено необходимым оборудованием, диагностической аппаратурой и средствами контроля. В «саркофаг» уложено около 300 тысяч кубометров бетона, 6 тысяч тонн металлоконструкций, при строительстве использовалась самая современная техника. Одновременно велись работы по дезактивации АЭС, что позволило ввести в действие энергоблоки Чернобыльской атомной электростанции мощностью два мил тона киловатт.

Как известно, радиоактивному загрязнению подверглась большая территория. Потребовались огромные усилия по дезактивации почти 60 тысяч жилых домов, различных зданий и сооружений, а также колхозных и сопхозных полей, лесов. Проведена защита водных ресурсов. В поймах рек сооружались дамбы, специальные защитные устройства. В результате Днепр, другие реки и водохранилища не были загрязнены, вода в них полностью соответствует санитарным нормам. Работа по дезактивации продолжается, что позволит восстановить пострадавшие сельскохозяйственные угодья. Произошло коренное улучшение радиационной обстановки в 30-километровой зоне и прилегающей к ней территории. Однако работы еще до конца не завершены, предстоит еще многое осуществить. Партия и правительство обязали всех участников этого важнейшего дела не снижать темпов работ и полностью выполнить программу по устранению последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

Осуществляются необходимые меры по повышению безопасности как действующих, так и строящихся атомных электростанций. Более высокие требования предъявляются к технологическому оборудоззнию, повышается дисциплина, идет переподготовка обслуживающего персонала. Более строгим стал контроль за работой АЭС.

Создано Министерство атомной энергетики СССР, образован межведомственный научно-технический Совет по вопросам атомной энергетики при Государственном комитете СССР по науке и технике.

По своим масштабам авария в Чернобыле не идет ни в какое сравнение с ядерным взрывом, любой ядерный взрыв принесет более страшные последствия. Но авария еще раз показала всему человечеству, насколько опасна энергия атома, которая выходит из-под контроля. Ее тяжелые последствия напомнили об огромной ответственности всех государств за предотвращение ядерной угрозы. По инициативе СССР были приняты важнейшие международные документы. Конвенция об оперативном оповещении и оказании помощи в случае атомной аварии в ноябре ратифицирована Президиумом Верховного Совета СССР. Однако это первые шаги. Конечная цель – полная ликвидация ядерного оружия на Земле.

Колокола Чернобыля звучат как предупреждение о нависшей над планетой угрозе. Советский народ не пожалеет сил, чтобы отвести ее от человечества.

Родина высоко оценила подвиг всех, кто принимает участие в ликвидации аварии. Наиболее отличившиеся отмечены высокими правительственными наградами.

И, отдавая должное героизму и мужеству специалистов и воинов, ученых и рабочих, мы повторяем вновь и вновь: подвиг при ликвидации последствий аварии ва Чернобыльской АЭС – это подвиг всего советского народа.