"Дикие гуси" - читать интересную книгу автора (Граков Александр)

Глава 8 Брошенный

В тактике ведения боя Олег, конечно, был не очень — и пусть, это дело генералов, на то они и академии заканчивали, но выживанию в экстремальных ситуациях его тоже когда-то обучали. Перед боем он выстроил свою группу из пятидесяти восьми солдат и приказал им рассчитаться на «первый-второй». После этого велел первым номерам сделать два шага вперед и скомандовал им «кругом». Затем медленно начал проход по живому коридору.

— Посмотри внимательно на стоящего напротив тебя! Отныне, и на все время атаки, он для тебя — друг, товарищ и брат, как говаривали иногда в доперестроечном Советском Союзе. Короче — роднее и ближе этого человека для тебя в этот день не существует, ибо защищать друг для друга вы будете самое дорогое, что есть у вас, — жизнь! А теперь объясняю подробнее: по сигналу «атака» один из вас, кто — определите сами, что есть духу мчится вперед метров на сто, затем падает и лежа изготавливается к стрельбе. Пока бежит — его плотным огнем прикрывает напарник из окопа. Патронов не жалейте: их вон сколько навезли, да и трофейными, даст Бог, запасемся. Затем напарник из окопа лупит вперед так, чтобы пятки сверкали, тоже метров на сто. А вот лежащий теперь уже стреляет короткими прицельными очередями, гася огневые точки. И так вот, короткими перебежками с прикрытием, мы добьемся успеха — готов поспорить на что угодно! Хотите, сделайте дистанцию короче метров на пятьдесят, это не суть важно, главное — чтобы напарник не струсил, не залег раньше времени, не повернул назад. Вот тогда вам каюк обоим! Так что перед боем обсудите все детали подробно, в таких делах — когда касается жизни, мелочей быть не может. А сейчас — разойдись!..

Во время атаки теория Олега оправдала себя блестяще: его ребята так стремительно рванули вперед, что противник на этом участке боя вынужден был отступить в глубь совхоза на пару улиц. А штурмгруппе пришлось залечь в каком-то фруктовом саду: соседи справа и слева не смогли прорвать оборону азеров и вели еще бой в чистом поле.

— Оцэ мы вляпалыся! И якого биса ты нас в цэй сад затягнув? — возмущался лежащий под одним деревом с Грунским Петро.

По свисту пуль над головой он определил, что их группа обстреливается с трех сторон. Олег тоже быстро оценил ситуацию — из нее существовал один-единственный выход.

— Всем лежать! Экономить боеприпасы, стрелять одиночными только по видимой цели. Будем тянуть до ночи! — приказал он передать по цепи залегших штурмовиков.

— А ночью, даст Бог, или мамедов резать будем или спокойно отходить. Поле то проклятое нормально прошли — в группе всего семеро легкораненых, — объяснил он украинцу.

Но и противник тоже понимал, чем ему грозит ночь в соседстве с вклинившейся в их оборону группой армян. Первое, что предприняли азеры, — запустили в фруктовый сад два танка. Не подумав, конечно, что бронетехника без поддержки пехоты среди многолетних деревьев — цель на выбор. Но, видимо, первая успешно отбитая атака вскружила головы тамошним командирам, и они продолжали ставку на технику, не принимая во внимание сложившихся условий.

Первый танк, еще на подъезде к саду, остановил Рашид, всадив ему в борт заряд гранатомета с дистанции метров в двести. Второй же снять из РПГ не вышло: «Т-72» на огромной скорости ворвался в сад, пытаясь с ходу проскочить в тыл группы Олега. Наперерез стальной махине, от дерева к дереву, бросился старый ленинаканский железнодорожник Сурен. Жизнь и смерть штурмующих сосредоточилась сейчас в его руке, зажавшей противотанковую гранату. Но механик-водитель видимо, заподозрил неладное: в нескольких метрах от мощного ореха, за которым спрятался фидаин, танк, заскрежетав гусеницами, резко развернулся и пошел на таран. Раздался хруст ломающегося полуметрового в диаметре ствола, затем — мощный взрыв: то ли танк раздавил замешкавшегося железнодорожника, толи Сурен-джан сам лег под гусеницы боевой машины, но она была нейтрализована, так же, как и первая. А отряд Грунского получил относительную передышку до вечера, пока азеры, обозлившись окончательно на упрямцев, фанатично цеплявшихся за жизнь, не прибегли к самому весомому аргументу — ввели в бой НУРСы.

Около семи вечера по позиции группы Олега, с дистанции примерно метров четыреста, они дали один-единственный залп реактивными снарядами — на повторный, по-видимому, их не хватило. А может быть — пожадничали. Однако повторного залпа и не потребовалось: был сад — и не стало его — одни искореженные пеньки и завал из стволов и сучьев, а под ними — то, что называлось раньше штурмгруппой. В живых осталось восемь человек, тридцать два было ранено, остальные — убиты. Надо было срочно отходить, благо к этому времени уже стемнело. Грунский позвал хохла.

— Петро! Срочно гони мне свой ПК и все патроны! А вы уходите!

Карпенко было заартачился. Олег резко оборвал его:

— Ты что, хрен тебе в одно место, не понимаешь, что только ты сможешь их вывести? Закончите отход — вернешься за мной! Давай, давай, хохляцкая твоя морда, через пять минут будет уже поздно!

Азеры подняли цепь пехоты в наступление через семь-восемь минут. И отступили — из сада заработал одинокий пулеметчик, быстро меняя позиции и короткими прицельными очередями прижимая атакующих к земле. Его решили подавить залпом из гранатометов с трех сторон. Не вышло. Вокруг Олега за несколько минут разорвалось несколько зарядов, которые, впрочем, особого вреда ему не принесли, кроме сильного звона в ушах, осколки же секли сучья и застревали в стволах поваленных деревьев. Вторичная попытка пехоты атаковать сад стоила азерам еще нескольких трупов. Вот тут-то они и раскошелились, засадив по единственному бойцу противника залп очередной тачки с НУРСами. Этого «гостинца» Грунский не осилил: три осколка — в ногу, плечо и спину — позволяли ему теперь только ползать. Он и уполз с опасного места в единственно оставшемся направлении — назад, к своим позициям. А что? Он честно продержался полчаса, за которые его группа успела унести и раненых, и убитых в безопасное место. Олег полз наугад, в кромешной темноте той самой дорогой, которую днем проскочил минут за десять-пятнадцать. Теперь же пришлось тащиться долго, до тех пор, пока не услышал где-то поблизости голос Рашидки, вышедшего в ночь встречать его.

— Алька, земелька, это ты?!..

Когда вконец измучившийся татарин допер, наконец, на своем горбу нелегкую ношу к передовым постам, вернувшийся с поля боя санитарный «УАЗ» был полон. Оказывается, новый рубеж по итогам прошедшего боя армяне все же отстояли, но вот удерживать его уже было некому. В связи с этим поступил приказ: отойти на старые позиции, но вначале эвакуировать всех раненых и убитых. Первыми подбирали тяжелораненых. Санитар, бегло осмотрев и наскоро перевязав русака, пришел к выводу, что пару часов подождать тот сможет. И уехал с «УАЗом» в тыл. Рашид, посидев возле Грунского, вскоре ушел на свой пост, и Олег остался совершенно один — живой, среди сложенных в ряд трупов. И так тоскливо и одиноко стало у него на душе — впору заплакать, если б мог..

Через некоторое время донесся гул со стороны армянского тыла, а чуть позже и выхлопы, характерные для «Шилки». Скоростная машина на полном ходу буквально пролетела через поле по линии фронта, ведя беспрерывный огонь из всех четырех стволов в сторону Тапа. И снова все стихло. Над местом битвы воцарилось безмолвие, воспринимаемое с трудом после всей дневной катавасии. Стемнело, и на густо зачерневший небосвод кто-то щедрой горстью принялся вышвыривать сверкающее просо — звезды. Вместе с темнотой пришел адский холод, а «скорой» все не было…

Неожиданно тишину нарушили вновь раздавшиеся выстрелы. Стреляли со стороны армянских постов. Чуть позже до Олега донеслись дружный топот и бряцанье оружия, а затем он увидел и самих бегущих — армянских боевиков.

— Эй, ары, что случилось-то? Жратву в тыл завезли? — пытался он шутить посиневшими губами. Нашелся в толпе бегущих свой, русачок — понял его.

— Счас, дорогой, тебе и пожрать, и выпить поднесут — успевай подставлять хлебало! — откликнулся на шутку голос из темноты, и пробегавший тут же пояснил смысл выражения: — Азеры начали вперед выдвигаться, отходить нужно!

Отходить — легко сказать! Олег попытался встать самостоятельно, затем с помощью валявшейся возле трупа лопаты — не получалось. Кто-то помог раненому, затем снова канул в темноту. Пришлось Грунскому ковылять в одиночку, приспособив лопату вместо костыля. Получалось хреновато, он вскоре был в мыле и часто останавливался, пережидая приступы боли в раненных спине и ноге.

Внезапно один из отступавших в темноте налетел на него, больно двинув в простреленное плечо. Олег взвыл, а принявший его за фонарный столб стал ругаться:

— Та шоб ты вхезався та нэ пидтэрся! Так налякав, бисова душа!

— Хохол!

Враз повеселел Грунский — даже раны от радости встречи с земляком перестали дергать. Ну, теперь все проблемы позади, Петро — бугаяка что надо, куда Рашиду до него! Этот, как младенца, на одной руке понесет.

— Ты где ж запропал, морда твоя из тряпок? А я тебя ждал, ждал — все жданки поел! — упрекнул он Петра, уже примеряясь, с какой стороны удобнее всего охватить его бычью холку. — Ну что, поскакали? — спросил он весело.

— Та ни, москалыку! — как-то суетливо отстранился Карпенко. — Мамэды дэсь рядом вже — быстришэ бигты трэба, а з тобою далэко нэ втэчешь!

— Браток, помоги! — взмолился Грунский, все еще надеясь, что хохол пошутил, хотя и знал, что время для шуток сейчас самое неподходящее. — Земляки ведь!

— Булы колысь зэмлякамы! — Петро оторвал его руку от своего рукава. — А тэпэр — блыжне зарубижжя! Так шо ковыляй сам потыхэньку. — Бувай здоров! — издевательски пожелал он напоследок и растворился, слился с ночью.

— С-с-сука! — от всей души бросил ему вслед Олег.

Вновь оставшись один, он немного подумал и вскоре пришел к выводу, что единственным выходом из создавшегося положения будет идти ко второй линии обороны более коротким путем — напрямик, через сопки. Затем решительно свернул с накатанной дороги и заковылял, опираясь на лопату, скрипя зубами от боли и матерясь… Грунский даже не пробовал подсчитать количество преодоленных за ночь сопок: сколько раз он падал, скатывался с них, терял сознание от боли и усталости. Затем упрямо поднимался и снова ковылял, полз, перекатывался…

В шестом часу утра, к рассвету, преодолев очередной рубеж, он вышел на какую-то дорогу и упал, не имея сил даже шевельнуться. Все чувства в нем атрофировались, это был уже не человек — на дороге лежал и тупо пялился в светлеющее за горами небо чурбан с глазами, не чувствующий ни боли от ран, ни голода, ни холода. Теперь ему было все — до лампочки!..

Когда кто-то стал переворачивать лежащее ничком на обочине дороги тело, Олег застонал от внезапной резкой боли, а после этого его разум поглотила черная наплывающая пропасть, приятно почему-то убаюкивающая…

Очнувшись, он попытался разлепить глаза — получилось, и увидел над собой потолок из брезентухи, подсвеченный снаружи солнышком, а затем услышал где-то поблизости разговор на чистом русском:

— Осколки мы удалили, в ноге самый большой — похромать парню придется! Ничего, зато жить будет! Но очень большая потеря крови и истощение организма. Как только придет в себя — кормите, сколько съест. А сейчас пусть санитары отнесут его в общую палатку.

Носилки, на которые его уложили после операции, качнулись, приподнялись и плавно поплыли из операционной. Лицо врача он так и не смог разглядеть.

В общей палатке Грунский, сразу же по прибытии, воспользовался поблажкой хирурга — попросил слабым еще голосом поесть, пока в суматохе не забыли о распоряжении. Подействовало — накормили от пуза. Через пару дней он понемногу начал расшевеливать здоровую руку, чтобы работать ложкой, и пытался шевелить ногами.

Полевой госпиталь бригады находился рядом со штабом в селе Мечен, и был предельно забит ранеными, а бывший сарай для буйволов — мертвыми, которых после опознания куда-то увозили.

Для Грунского потянулись однообразные дни лечения: лекарства, еда, туалет. Это однообразие поневоле склоняло к наблюдениям, а наблюдения — к размышлениям и, подчас парадоксальным, выводам о ведении этой безалаберной войны. В Армению беспрерывно прибывают автоколонны и самолеты с гуманитарной помощью, а госпитали и больницы задыхаются от недостатка медикаментов и шприцев. Медицинские грузы куда-то исчезают. Трупы на родину отправляются дозированно — определенное количество раз в неделю, а остальных — в морозильную камеру Степанакерта. Олег сунул нос «куда не следует» и разузнал — дабы не всколыхнуть еще больше народ огромным количеством погибших. А журналистов к каждому такому этапу допускают от силы раз в месяц. Отсюда и бодрые сводки газетных полос в иных газетных изданиях:

«По сообщениям нашего специального корреспондента, находящегося на данный момент в одной из горячих точек ближнего зарубежья, в результате интенсивных ночных боев потери армянских сил освобождения составили: один убитый и два раненых. Потери противоборствующих групп уточняются… Специально для редакции газеты…» — и так далее и тому подобное. Если донесение поступает из лагеря азербайджанцев — переделать можно запросто.

На продскладах нет того, что так необходимо раненым для восстановления сил и здоровья, в первую очередь — мяса и зелени. Хотя на сельских фермах полно скота, а в огородах успевших не только вернуться, но и обжиться беженцев — хватает витаминов. Поэтому даже легкораненые, дождавшись просвета в слякотной погоде, стараются сделать все возможное, и даже больше, чтобы доктора признали необходимость их отправки в Ереван, иначе — цинга и истощение.

Насчет фермерских баранов Олег довольно быстро нашел объяснение у соседа по палатке.

— Слышь, братан, это чье ж такое мясо нагулянное бродит вокруг нас?

— Это личные стада Мамвела Григоряна! — авторитетно заявил сосед.

— А мы что же, не его солдаты? Мог бы и поделиться! — пытался возразить Грунский.

Но на том дело и закончилось: армяне почему-то не поддержали «задушевной беседы». Зато после того, как дела Олега пошли на поправку, с ним захотели пообщаться кое-кто «покруче» рядовых бойцов: однажды в их палату ввалилась целая делегация из четырех военных. Больничные халаты, накинутые на плечи, прикрывали погоны этой четверки, но по качеству материала, из которого была сшита форма, можно было запросто поспорить, что меньше майорской звездочки на них нет. Да и по тому, с какой быстротой вошедший с ними врач выдворил всех легкораненых из палатки «погулять на свежем воздухе» можно было также с уверенностью сказать: птицы еще того полета.

Выставив и доктора вслед за ранеными, делегация «шишек» расселась у кровати Грунского на специально принесенных для этого стульях. Говорил с Олегом лишь один из пришедших — мордатый, с властными манерами, остальные записывали что-то в свои блокноты, изредка обмениваясь репликами.

— Вы знаете, кто мы? — был первый вопрос мордатого.

— Ну, не так, чтобы очень, или, если проще, — не очень, чтобы так! — признался Олег.

— Шуточками будешь проститутке какой-нибудь баки забивать, когда на «трах» уговаривать! — оборвал его, почему-то сразу перейдя на «ты», этот толстяк, — Я представитель отдела контрразведки штаба Мамвела Григоряна. А это, — кивнул он на сидящих рядом, — мои помощники. Кстати, вам наше посещение ни о чем не говорит?

— Пока нет, — пожал плечами Грунский, — хотя догадываюсь. Там, где появилась контрразведка — вручением наград не пахнет!

— Совершенно верно! — не стал разуверять его в этом мнении представитель штаба. — Мы по вопросам, скорее, обратного направления. И один из них хотели бы задать тебе. Скажи, — мордатый заглянул в блокнот рядом сидящего офицера, — Олег Грунский, ты помнишь то время, когда устраивался в добровольческую армию? Это было…

Он вновь испытующе уставился на Олега.

— Ленинакан, конец февраля! — подхватил тот. — На намять пока не жалуемся!

— Ага! — удовлетворенно кивнул контрразведчик, а его помощники дружно черкнули в блокнотах.

— Ну, а потом что было — помнишь?

— Ждал отправки сюда вот, склад охраняли, уголь, дрова выдавали…

Грунский стал перечислять и вдруг почувствовал холод под сердцем — понял, зачем приехали эти мужички в хороших кителях. Видимо, что-то все же отразилось на его лице — контрразведчик хищно улыбнулся уголками губ, оживленно заерзал на стуле.

— Ты говоришь во множественном числе, значит не один был. Кто еще охранял?

— Трое нас было, — Олег уже овладел собой, — Аро — кладовщик, старший над нами, ну, я и Володька Светлов еще.

— Вот-вот! — подхватил контрразведчик, — Расскажи-ка о них подробнее?!

— Ну, Аро… — попытался было начать рассказ Олег, но представитель штаба тут же перебил его.

— Не нужно про кладовщика, ты о своем земляке расскажи! — из чего Олег заключил, что об Аро они уже все знают досконально.

— Да я и сам, в общем-то, немного о нем знаю! Возраст — сорок семь лет, родом из Рязани, профессиональный бомжара…

— А наклонности у него есть, ну… к нечестности, воровству?

— Ну вы даете! — рассмеялся Олег. — Какой же бомж не ворует и не врет, когда жрать нечего. Но вынужден сообщить вам пренеприятное известие: он уже вообще ничего не делает — ни плохого, ни хорошего.

— Как это? — не поняла контрразведка.

— А так — пристрелил я его за глумление над мертвыми!

— Что? — подскочил, как ужаленный, толстяк. — Своего подельника, получается, шлепнул?!

— Какого еще подельника? Да объясните вы толком, что случилось? — взмолился Олег, — Ведь так у нас никакого разговора не получится: вы знаете все, я же — ничего!

— Ты был в то время, когда ограбили склад! — утвердительно пояснил толстяк, — Это факт известный, и отрицать его смешно. Знаю, знаю, — замахал он руками, видя, что Грунский пытается возразить ему, — известно и то, что во время налета вас избили и связали. Но если вас было всего трое: ты, Аро и Светлов, то кто же тогда, скажи на милость, «вычистил» потайной дивизионный сейф, в котором хранился неприкосновенный запас валюты за всякие непредвиденные сделки, связанные с обеспечением добровольцев дополнительным питанием и спецвооружением? О нем знал лишь кладовщик, ему был доверен код доступа к сейфу, так как он следил за его сохранностью и время от времени пополнял его за счет… — контрразведчик запнулся и махнул рукой, — а-а-а, не будем — это не столь существенно. Важно то, что кладовщик не мог спереть деньги у самого себя. По теории вероятности остаетесь вы со Светловым. Кучковались втроем вы постоянно, во время очередной пьянки запросто могли выудить у Аро сведения о сейфе, а во время налета на склад пристрелить его и перегрузить содержимое сейфа в какое-нибудь укромное местечко…

— Подождите, подождите! — перебил Олег не в меру ретивого контрразведчика. — Но ведь с таким же успехом кладовщик мог, сговорившись с нападавшими, спокойно передать им наличку, а на его счет в швейцарском банке уже положили бы кругленькую сумму. Такой вариант вас устраивает?

— Нет, не устраивает! — нахмурился толстяк, — Аро мертв, если бы он был жив — не сомневайся, все бы выложил, мы умеем «уговаривать». А вот вы остались в живых вдвоем, до поры до времени, но теперь и второй свидетель ничего не скажет. Ну, если у покойников, к сожалению, спросить нельзя, то мы теперь спросим у тебя — живого. И ты нам расскажешь, конечно же, расскажешь — в каком месте вы спрятали денежки!

Толстяк в предвкушении победы сложил жирные губы трубочкой, будто хотел поцеловать Олега авансом за предоставленную информацию.

— Но нас ведь связали и отмуздыкали, как Бог черепаху, — вам же известно это?

— Мало ли… Могли вполне поупражняться над вашими рожами по вашей же просьбе, например. А может, и набили, чтобы вы под ногами не путались, а вы до этого времени успели сейф очистить… Это нам и предстоит выяснить!

— Послушайте!

Почувствовав, что ограбление склада с самого начала отошло на задний план, Грунский воспрянул духом: больше они ничего не смогут «навесить» на него, да он просто не даст им такой возможности от сознания своей честности и неподкупности.

— Послушайте — сколько, вы говорите, там баксов было?

— Ничего я тебе, допустим, не говорил — это ты должен нам сказать, сколько кладовщик успел прибавить к тем восьмистам тысячам, которые принял по акту.

— Что!! — Олега словно молотком кто по лбу хватил. А он-то, дурень, хотел им было уже ляпнуть о той сотне-другой, которые Светлов спрятал за «незабудкой». Ха! Будут они мараться!

— Сколько-сколько?! — он внезапно горько улыбнулся. — Да попади такие деньги мне в руки, — неужели я бы напялил эту дурацкую форму и пошел подставлять свою башку под пули, рискуя ее лишиться?! Это-то вы хоть можете понять? Тем более, столько времени прошло!..

Его изумление и возмущение было таким неподдельным, что поколебали уверенность контрразведчика. Он встал со стула, его сопровождающие подхватились следом.

— Иные грабители, бывает, десяток-другой лет терпят, пока из памяти сотрется тот или иной эпизод. Ну, это я так, к слову, вы меня почти убедили в вашей непричастности к этому делу, — он вновь перешел на «вы». Это настолько убаюкало Олега, что он оторопел, когда увидел вдруг перед глазами снимок, на котором была изображена симпатичная армянка, до ужаса знакомая. — Почти убедили, — повторил толстяк, — если вспомните эту женщину.

— Где-то видел! — поневоле вырвалось у Олега.

— Если бы вы сказали, что видите ее в первый раз — вас прямо отсюда отвезли бы к нам, в контрразведку — «погостить»! Это та самая, которой вы помогли нагрузить тележку продуктами. И которая видела вас там, во дворе, до того, как вас избили и связали.

— Да, это она! — подтвердил Грунский, — Ну и что? — он побоялся дальше спрашивать.

— А ничего пока! — ухмыльнулся толстяк, пряча фотографию, — Вы ведь приехали защищать независимость Армении? Ну и защищайте ее завтра, вам ведь деньги за это платят. А нам их платят за то, что мы копаем, роем и находим — в большинстве случаев. Причем, неважно, какими методами мы этого добиваемся. Так что выполняйте свою работу, а мы будем делать свою. Одно могу обещать: если вдруг мы узнаем о вашем дезертирстве или вы, не дай Бог, пропадете без вести — мы вас будем усердно, очень усердно искать. И найдем, не сомневайтесь, хоть под землей!

И они, не прощаясь, вышли. Это означало одно — за Грунским отныне установлена слежка.

Возвращающиеся в палатку раненые поглядывали на него сожалеюще и с опаской — как на смертника или прокаженного. А Олег, мало обращая на них внимание задумался. Что сказала разведчикам любовница кладовщика? Чья все же «казна» лежала в замаскированном сейфе? Кто ее «экспроприировал»? И где она сейчас?.. В конце концов, от этих вопросов заболела голова, и он, плюнув на всю эту дребедень, повернулся носом к брезентовой стене и попытался уснуть. Это удалось на удивление скоро…

Новости с линии фронта доставлялись каждый день с очередным потоком раненых. А по характеру «разделанных» тел можно было с уверенностью судить о тяжести боев: в конце апреля армянам приходилось уже не столько атаковать Тап, сколько удерживать свою линию обороны. Лишь изредка полевые командиры обеих противоборствующих сторон без приказа, на свой страх и риск подымали людей в контратаку, но солдаты устали от этой бессмысленной бойни. С начала мая пехота армян и азеров попробовала было «бастовать»: противники ночью перебегали друг к дружке в окопы через нейтралку и договаривались — не ходить в атаки днем, а стрелять только в воздух. Сначала эта затея удалась — на фронте установилось относительное затишье, а птицы перестали летать над окопами: частенько оружие разряжали вверх, даже не высовываясь из них. Но шила в мешке не утаишь: комбриг быстро разгадал этот заговор, и, по его приказу, выдвинутые вперед минометные батареи армян принялись усердно долбить позиции противника, укладывая мины впритирку, чуть ли не на каждый метр. Азеры, обиженные такой «несправедливостью», ответили тем же. Так что вплоть до подписания шестнадцатого мая соглашения о временном прекращении огня, все потери как с одной, так и с другой стороны были результатами «работы» минометчиков.

А перед самым праздником России — днем Победы хирург преподнес Грунскому две новости: хорошую и плохую. Первая — его отправляют вертолетом в ереванский госпиталь, а это означало хорошую кормежку и заботливый уход, вторая — у него на ноге появились признаки гангрены. Радость первого сообщения погасила гадское настроение от второго: в Ереване все для долечивания сделают о'кей. К тому же, плечо и спина особых неудобств уже не создавали — раны почти зажили.

И уже перед самым вылетом Олег удостоился еще одной чести: в полевом госпитале появился «сам» комбат Малян.

— Привет! — он присел на койку рядом и протянул «краба» для пожатия, — Что желаешь на прощанье? — и дохнул на Грунского хорошим коньяком.

— Новостей о земляках! — попросил Олег, — Где сейчас Рашид?

— О-о-о, о нем особый разговор! — враз оживился комбат, — Ты знаешь — твоего дружка к награде представляют! Оказывается, этот мусульманин после окончания той неудачной операции перетаскал на своем горбу с поля боя двадцать восемь тяжелораненых бойцов. Представляешь — сам шклявый — соплей перешибешь, а переносил бугаев вроде тебя!

— Конечно, представляю! — отпарировал Олег. — Меня, кстати, тоже он спас. Молодец татарчук, душа у него добрая! А где ж еще один наш корешок, бывший теперь уже, не к ночи будь помянут, скотина ближнезарубежная?

— Ты про Петра Карпенко? — догадался Малян, — С этим посложней! Подвела, понимаешь, его «стоматологическая» деятельность. Отступал он вместе со всеми ребятами, а те ему возьми и укажи на одного, видимо, богатенького азера — покойника: лежит себе бородой в небо, а изо рта — золотое сияние на пяток метров в окружности. Ну, хохол, как обычно в таких случаях, — за пассатижи и к нему. Хлопцы кричат — не трожь, мол, вдруг «сюрприз» какой, не может быть, чтобы на такое добро ни одного шакала не нашлось до тебя. Й точно — под тем «Буратино» противотанковая мина была заложена. Так ахнуло — от Пети даже зубов не нашли! Вот такие последние батальонные новости!

Комбат отвинтил пробку на плоско-изогнутой никелированной фляжке, неизвестно вдруг откуда появившейся в его руках, и сунул ее горлышко под нос Олегу.

— Хочешь помянуть его душу грешную?

— Хоть и паскудная, в конце концов, душонка у него оказалась, однако ж воевали бок о бок! — согласился с ним тот. — Выпить, конечно, за помин души не грех, но я тебе так скажу, комбат: солдатское братство должно быть нерушимо хоть здесь — на войне, хоть на гражданке!

— Бросил тебя в трудную минуту! — догадался Малян.

— Да, бросил, а вот Рашид подобрал. У меня дружок один в Афгане был, повезло ему, как, впрочем, и мне — живыми вернулись, так вот с ним случай приключился… — вспомнил, расчувствовавшись, Грунский. — Если хочешь, расскажу, пока время до вертолета осталось. И, хлебнув прямо из горлышка, передал флягу.

— Ух ты, вот это коньячок!

— Ха! — Малян с удовольствием выбулькал в глотку остатки. — Еще бы, чистый ереванский, пять звездочек! Мне его прямо с завода в канистре привозят, по-братски!

— Много чего у вас тут «по-братски» делается!.. — вспомнил Олег.

— Ты давай про друга! — напомнил Малян, закуривая.

— Ну, слушай! — задымил и Олег, — Только — в стихах рассказ!

— Вот такой примерно должна быть дружба, комбат! И память! — чуть дрогнувшим от выпитого голосом закончил Олег. — Ну что же, прощай? — пожал он руку комбата.

— А может — до свидания? — Малян испытующе глядел на него.

Грунский сразу догадался, почему удостоился личного посещения непосредственного начальства.

— Ах, вот ты о чем! Не бойся, не сбегу, — засмеялся он, — Так можешь «там» и передать!

— Служба, понимаешь?.. — комбат смущенно улыбнулся.

— Понимаю, джан, понимаю, поэтому — до свидания, Вартан! — сердечно попрощался Олег.