"Если в лесу сидеть тихо-тихо, или Секрет двойного дуба" - читать интересную книгу автора (Верещагин Олег Николаевич)

ГЛАВА 4.

За следующие пять дней Олег ни разу не выбрался в Марфинку. Да и не слишком хотел. Уж очень много вокруг оказалось интересного — такого, что стоило исследовать поближе.

Сперва кордон почти напугал Олега. Тут не было ни электричества, ни радио, ни телевизора — мальчишка и представить себе не мог, что остались ещё на свете такие места! Дом — на фундаменте из дикого камня — был сложен из мощных брёвен чуть ли не в обхват. Небольшие окна — оснащены ставнями, как в кино. Стоял этот дом в центре небольшого двора; его окружала стена — настоящий частокол в два человеческих роста. Крышу дома сложили из берёзового гонта — пластин вроде черепицы. Никакой живности кроме двух псов — Клыка и Бойца — и двух здоровенных меринов — Тумана и Серого — Князь не держал. Ворота — одна узкая створка — держались на могучих стальных петлях и запирались таким же солидным засовом с ушками для замка. Кроме двух будок, конюшни, сарая и здоровенной поленницы во дворе был только колодец — в аккуратной будочке, закрывавшейся плотной крышкой, с отполированным колесом-воротом. С внешней стороны к стене будочки был привешен сплошной умывальник с пипочкой внизу — поддашь ладонью, и льётся вода.

Внутри дом разделялся на две неравные части деревянной стенкой — Олег раньше гадал, что такое «пятистенок», о котором он читал в книжках, даже представлял себе такой пятиугольный дом. На самом деле оказалось, что вот это и есть пятистенок — с пятой стенкой внутри. В эту пятую стенку была встроена большая белёная печь. Мебели почти совсем не имелось, зато над кроватью Князя висели накрест попарно четыре ружья. Точнее — три ружья и карабин «лось» (если кто не знает — ружьё гладкоствольное, а винтовка или карабин — нарезные). Кроме того, было много книг в двух явно самодельных шкафах. Перспектива провести тут МЕСЯЦ ужасала. Свежий воздух, лес, речка и прочее уже не прельщали. «Нужно мне всё это, как зайцу стоп-сигнал!» — угрюмо думал Олег, устраиваясь тем вечером на раскладушке. Тишина — а точнее, непонятные, неясные звуки за дверью дома — его просто пугала, хотя он и самому себе не хотел в этом признаваться. Во всяком случае, мальчишка долго лежал с открытыми глазами, стараясь ни к чему не прислушиваться, пока усталость не взяла своё…

Князь разбудил его ни свет ни заря и задал злому Олегу (спать хотелось!) один вопрос:

— В объезд пойдёшь со мной?

— Пойду, — буркнул Олег, сдержавшись лишь потому, что не привык грубить взрослым.

С того момента он забыл, что такое скука и недовольство.

…Подумайте сами, можно ли быть недовольным, если встаёшь раньше солнца и, позавтракав необыкновенно вкусным молоком — холодным, с хлебом и мёдом — идёшь в конюшню седлать коня? Когда Олег проделал это в первый раз, Князь одобрительно хмыкнул и вынес мальчишке одно из ружей! Правда, патроны дал лишь потом, когда учил стрелять на речном берегу, но всё равно — представьте себе, что вы едете верхом по утреннему, только-только проснувшемуся лесу, а за плечом у вас — НАСТОЯЩЕЕ ружьё! В ту, первую поездку, Олег взял с собой «сидюк», но так и не врубил его ни разу. А вечером Князь сказал:

— А зря ты его таскаешь. Городские многие так делают. Выберутся «на природу» — орут, разные штучки включат, хохочут, а потом пеняют: «Мёртвый у тебя лес, дедуля!» дурачки. От человеческого шума любой лес, наверное, вымрет. Он ТИШИНУ любит. А вот если в лесу сидеть тихо-тихо — тогда многое увидать и услыхать можно. Даже самого себя.

— Как это? — удивился Олег. Князь загадочно усмехнулся в бороду:

— А вот поживи тут подольше, шуми поменьше…

С тех пор Олег не брал с собой плейер. Старый лесник оказался прав на сто один процент. Объехав с ним с утра часть его владений, Олег верхом возвращался домой — и, перекусив, путешествовал уже один. Чаще всего — пешком, лишь к реке уже знакомым путём ездил на велике. А в остальное время — исследовал лес. Это занятие не могло надоесть или приесться. Лес менялся, как море, он всегда был разным, даже если Олег посещал одно и то же место.Князь к вылазкам мальчика относился одобрительно, а на высказанное как-то опасение насчёт диких зверей ответил, что в лесу самый опасный зверь — человек, но людей тут почти не бывает. А звери сами на человека летом никогда не нападут. Главное — вести себя так, как положено в лесу, чтобы он признал тебя своей частью. «В общем, мы с тобой одной крови — ты и я, — вспомнил Олег Маугли, и Князь одобрительно кивнул: — Вот-вот. — и удивил Олега, добавив: — Киплинг правильно писал.» Кроме того, лесник познакомил мальчишку с собаками и предупредил: «Свистнешь — прибегут.» Олег как-то попробовал посвистеть километрах в пяти от кордона — минут через десять Клык возник перед ним, словно из-под земли. Глядя вопросительно и удивлённо. Кажется, он обиделся на «пустой вызов», и вечером Олег задабривал его мослами от ужина (за «немясными» продуктами Князь ездил в деревню, и еды на кордоне хватало — вкусной может быть ещё и потому, что Олег не садился за стол, не устав от своих экспедиций или просто от колки дров; да, и этому он более-менее научился и практиковался постоянно, благо — Князь сказал, что лишних дров не бывает). Иногда правда по вечерам Олег, укладываясь спать, думал лениво: «Сгоняю завтра в Марфинку…» — но утром его будил Князь, и всё начиналось сначала. До Марфинки ли было, если вокруг лежал лес — сырые тенистые ложбинки, залитые солнцем поляны, буреломная, тенистая и загадочная чаща, лесные роднички, бобровые хатки над рекой, увиденная однажды на берегу ручья возня волчат, потрясающий жутью и величественностью миг, когда Олег однажды натолкнулся на краю сумрачного болотца на лося… И ещё столько разного, что можно было увидеть — если просто посидеть тихо-тихо. Сперва Олег хотел попросить Князя взять его с собой на охоту, но потом без сожаления подумал, что стрелять в обитателей этого особого мира — леса — он просто не сможет. Ему хватало и стрельбы по мишеням, на которую старый лесник не скупился. Патроны он делал сам, и Олег с удовольствием помогал ему по вечерам — когда поужинали, все дела переделаны, а спать ещё не хочется. Мальчишка боялся, что будет скучать без аудио-видео, но скука пока что не показывалась даже когда Князь зажигал керосиновую лампу, и они усаживались около стола. Было у Олега ещё опасение — а не окажется ли он «лишним» для привыкшего жить в одиночестве старика, но Князь, казалось, наоборот — был доволен, что рядом есть кто-то, с кем можно поговорить. Запас рассказов у него был огромный, и Олег даже не всегда знал — верить или нет. Первые два или три вечера он только слушал, потом начал и сам рассказывать старому леснику про школу, про заграницу, про дом — с радостью и удивлением убеждаясь, что Князю интересно слушать и разные истории про класс, в котором учился Олег, и про здешние лесные «открытия» мальчишки, и про любимые фильмы Олега… Может быть, Князь просто соскучился по людям?

В этот — восьмой — вечер Князь рассказывал, как много было после войны волков, и как вот в это самое окно, возле которого он сидит сейчас, зимой 45-го заглянул, встав на задние лапы, Корноухий — вожак стаи, терроризировавшей две зимы подряд всю округу вплоть до окраин Фирсанова; волки не боялись людей, крали не только скот, но и собак, и маленьких детей, пока массовая облава не покончила с ними. А Корноухий ушёл.

Олег с опаской покосился на окно, представив себе, как это было: сидят люди, ужинают, и вдруг к окну из морозной ночи приближается огромная волчья морда, и свет лампы отражается в жутких глазах… Брр!

— Корноухим-то его дружок мой, Сенька Бурцев, сделал, — неторопливо говорил Князь, развешивая порох на аптекарских весах. — Вместе мы с войны вернулись, хоть он и нездешний был, а минский. Проезжали через Минск — как сейчас помню — он оперся так руками на перекладину в дверях вагона, а у самого слёзы в глазах стоят. Не город — одни развалины, безлюдье. Он и говорит: «Не могу я, дядя Антип — я ведь старше его вдвое был — на это смотреть. Едем к тебе, а то у меня душа больше пепелищ не выдерживает, навидался, хватит!» Ну и приехали. Я сюда вернулся, а он в колхозе работал. Той зимой они как раз с тамбовским начальничком одним волков били, да так хитро! Едут они на санях по лесу, а за санями — мешок с поросёнком бултыхается. Поросёнок визжит — вот и приманка. Только не трусь и бей, как выбегать начнут. Ну а тем разом как у них получилось-то — квёлый какой-то поросёнок попался, хотя начальник за него консервами платил и денег добавил — в те времена не всякий согласился бы продать за одни-то деньги, что деньги — бумага… Не завизжал, значит, а так, похрюкивал в мешке. Ну начальник и говорит — мол, сейчас я его! Подвинулся так на край саней и прикладом, прикладом. А лошадка волков почуяла. Возьми — да и рвани с места. Сенька с начальником — кубарем в снег… Лошадка-то в деревню прибежала — поросёнок цел, а сани пустые. Собрались мужики, на сани целым обозом. За мной заехали. Сеньку нашли — на дубу сидел, как ворон ощипанный, мы тряхнули, он так в руки и свалился… А от начальника того и костей не отыскали. Сенька-то после рассказывал — как выпали они из саней, он-то и говорит: «Давай скорей на дерево!» А тамбовский как ополоумел — ружьё бросил и бежать. А волки — вот они. Сенька-то его ещё отбить хотел, дурака. Жаканом из одного ствола повалил первого-то волка, стая было на него повернула. Он вторым-то жаканом и срезал ухо вожаку, а сам на дуб взлетел. Думал, они под дубом останутся — нет, круг обежали и следом за тамбовским погнали.

— Догнали? — спросил Олег, даже голос приглушив: он так и представил себе эту картину — как из фильма ужасов, только ведь было это ПО-НАСТОЯЩЕМУ!

— Догнали, — кивнул Князь. — Вместе с одеждой сожрали, даже что металлическое было — раскидали. Так и говорю — только кровь, да снег разрытый нашли…

— Волки расплодились, потому что на них охотиться было некому? — поинтересовался Олег. Князь покачал своей серебряной гривой:

— Да не плодились они больше обычного… Пришлые волки были. Украинские, белорусские, брянские… От войны бежали.

— От войны? — не поверил Олег. Князь кивнул:

— От войны… Когда люди друг друга за глотки берут — зверю лучше подальше забиться. Так вот.

— Князь, — Олег осторожно выкладывал на стол капсюли к патронам,

— Князь, а на войне… страшно?

Старик задумался. Покачал головой и медленно ответил, словно взвешивая каждое слово на этих самых аптекарских весах, стоящих перед ним: — Вспоминать про то — страшно. Думать перед боем страшно. Во сне видеть — хуже нет. А в самом бою редко у кого страх бывает. Словно не ты, а кто другой вместо тебя всё делает, ну а раз так — то и убьют другого… Вот так оно, — он вдруг улыбнулся и добавил: — А время прошло — так и вовсе разное смешное вспоминаться начало. Вот был случай… Начинался-то и вовсе не смешно, — Князь устроился удобнее. — После Курска дело было. Только-только вернулись мы. Трое суток вообще не спали. Осовели. Верка Кривощапова пошла по начальству докладывать — старшего нашего убили, она командовала — а мы в какой-то школе разместились. Падаем, на ходу засыпаем! Помню, значит — вошёл куда-то, лёг на что-то — и вроде как в колодезь упал. На войне недосып — главный враг. Нам в поощрение вроде как и дали-то выспаться — лучше любого ордена на тот час! Ну, просыпаюсь. Гляжу по сторонам — матерь божья!!! Лежу на столе. В головах у меня — знамя. А вокруг — цветы. Думаю тем часом: «Ну вот и всё, Антип, спета твоя песенка — то ж не иначе убили тебя и хоронят с почестями, как смертью храбрых… а душа, значит, из тела вылетела и на это любуется…» Голова-то со сна мутная. Не сразу разобрался, что спал я на столе в учительской комнате, знамя — школьное, а цветы туда со всей школы снесли из классов, чтоб поливать было удобнее! Тут как раз Сенька-то вошёл, говорит мне: «Ты чего это, дядя Антип, зелёный какой-то?!» А я ему сдуру: «Так ты что, Сень, тоже усоп?!» Еле разобрались…

Пока Олег хохотал, Князь, улыбаясь в усы, занимался гильзами. Отсмеявшись, мальчишка спросил удивлённо:

— Верка Кривощапова — это…

— Она, мать подружки твоей матери, — подтвердил Князь недосказанное. — Радистка наша, и по званию вторая после командира.

— Так ты, выходит, в спецназе служил?! — вспомнил Олег слова мамы, что тётя Вера служила в ГРУ. — Во прикол! Правда?!

— По-нынешнему — спецназ, — согласился Князь, — а тогда нас «спецы» называли. Верка-то меня туда и сосватала. Она-то ещё в начале войны ушла, по комсомольскому набору… А меня в 42-м взяли, я ведь и тогда немолодой был, за сорок! Ну и на сборном-то пункте офицер — тогда «командир» говорили — стал спрашивать: есть ли охотники, спортсмены по стрельбе, радисты хорошие, водители… Я возьми и сдуру вызовись — думаю, всю жизнь в лесу, лес мне и семья, и дом, и корм, может, и тут пригожусь по лесному делу? А получилось так, что едва сам себя не погубил.

— Почему? — удивился Олег.

— Потому, что был я перед тогдашней властью вроде как виноватый… Отец-то мой, брат твоего прадеда, у графа Михайловского лесником был. Дом этот ещё тогда построен. Жил хорошо, граф ему верил. Я и те времена помню, и графа самого — не маленький был, отцу лет с восьми в лесу помогал… Старый граф ещё до войны — первой войны — умер от сердца, а сын его был постарше меня года на три. Как та война началась — пошёл он в тамбовские гусары. И отец мой пошёл, а я остался за лесника — лет пятнадцать мне тогда было. Мать-то свою я и не помню, один жил — тогда и одичал… — Князь улыбнулся. — Как революция началась — вернулись и граф, и отец, вместе. Воевали они на германском фронте, отец был у графа денщиком и к графу считай как ко второму сыну относился. Было — в рубке уланы немецкие отца уже кромсать начали, еле отмахивался, так граф его отбил. А потом, уж к концу — наоборот получилось: пустили немцы газ, и тут отец молодого графа вытаскивал, свой противогаз на него надел… Вернулись они вдвоём. А Иконовку — имение графское — это километров двадцать отсюда — мужики сожгли, и графиня, мать молодого графа, там же сгорела… Граф с отцом моим на юг подались, к белым. Ну и я с ними увязался. Служили мы в Алексеевском драгунском полку. Про «Веру, Царя и Отечество» я как-то не очень думал, дикий был… — Князь снова усмехнулся. — Повоевать хотел, да и куда я от отца, жалко расставаться. Ну, отца порубали будённовцы. Ну а мы с молодым Михайловским отступали аж в Крым. Под конец и не помнили уже, кто граф, а кто лесник. На одной шинели спали, другой укрывались, кто что найдёт, то вдвоём и едим… Ну а там разошлись пути наши. Он от тифа свалился. Погрузил я его на пароход, однополчанам на руки, а сам — на берег. Он звал с собой, ты — говорит — в красной Совдепии пропадёшь. А я как подумал, что больше наших мест не увижу — тоска за горло взяла. Как я сюда добирался — отдельная статья и новая война. И махновцы, и красные, и антоновцы — уж тут, на Тамбовщине — до моей шеи добирались, да не на того напали. Стрелять я всегда умел, шашкой махать казачки и офицеры научили, да ещё там, на юге, крутил я одно время с остальными драгунами хвосты английским самолётам, так их пилоты мне бокс показывали. Понятливый оказался… Добрался домой. Тогда как-то спокойно смотрели — кто, у кого, когда служил. Страна-то пополам расколота была, что, ж, всех сажать? Даже в тридцатых не тронули. А вот в армии-то я сам подставился. Как насел на меня один — мол, зачем это бывший белый драгун в советскую спецгруппу пробирается? Не затем ли, чтобы в немецком тылу немцам и сдать?! Будь это до войны — посадили бы. Да и тут от штрафбата не отвертелся-б, наверное, не окажись с тем офицером, что желающих выкликал, Верка. Ну, друзьями-подружками мы с нею никогда не были, возраст разный, но знала она меня хорошо. Особисту тому они с командиром от ворот поворот дали. Сперва сомневались — за сорок мне, смогу ли выдержать? Ничего не скажу — тяжело было. Только и тут лесу спасибо — не выдал. Вот так и воевал до конца — в немецком тылу. Отдохнём у своих — и опять за линию фронта…

Олег слушал, как отрывок из приключенческой книжки. Не верилось, что всё ЭТО было в жизни у старика, сидящего напротив — пусть похожего на Одина, могучего, но самого обычного! А Князь негромко продолжал:

— Да… За войну-то нас из Марфинки без малого три сотни ушло. И я, и Верка, и дед твой, мой братан — брат двоюродный, значит… А вернулись, Олега — тридцать пять человек. Я эту цифру крепко запомнил. Тридцать пять, из них шестеро и десяти лет не прожили… Крепко подрубил нас немец… Ну ещё, слава Богу, с дюжину чужаков прибилось, вроде Сеньки моего. А то б не вытянули деревню. Оттого и обидно иной раз было — после войны смогли её удержать, а в мирное время погибла, обезлюдела… Вот думаю — умру когда…

— Зачем? — нахмурился Олег. — Ерунду-то…

— Да какая ж это ерунда, — спокойно отозвался Князь, — это жизнь. Вечной её ни у кого не бывает. Умру, да не страшно умирать-то. Обидно, что пустое место останется. Жил тут, с людьми дружба и вражда была, сам на отшибе, а всё ж таки — марфинский… И вдруг — пусто будет. Ночью иной раз увидится, что уж совсем запустела деревня, хожу по улицам, людей по именам выкликаю, зову — а в ответ тихо — в поту просыпаюсь…

— А почему так получилось? — продолжая хмуриться, спросил Олег. — Ну, деревня — она почему опустела?

— Неперспективной признали, — развёл руками Князь. — Молодёжь разъезжаться стала, вот в начале 70-х официально и признали: нет у Марфинки будущего… Иной раз думаю — будь жива Верка — так по-другому повернулось бы. Молодёжь ведь почему разъехалась? Не удерживали её, наоборот — подначивали, поощряли «мир посмотреть»! А какой там мир, если родины нет за спиной?

— А тётя Вера тут при чём? — не понял Олег. — Она же была директором школы?

— Такая история… — Князь посмотрел на часы-ходики на стене: — Э, да тебя завтра не поднимешь? Ну-ка — спать!

— Князь, пожалуйста! — завопил Олег. — Это же так интересно! Родные корни! Возвращение к земле! Наше культурное наследие! Подростки наконец-то потянулись к прошлому, а ты эти тянущиеся ростки топчешь своим равнодушием! Ну расскажи, и я сразу спать!

— Ой, ладно, визгун! — замахал руками Князь. — Слушай, быть так!…

В войну оказался у нас председателем человечишко один, Изот Моржик. На фронт он не попал по болезни — поговаривали, купил он себе эту болезнь, но тут я точно не знаю, врать не буду. И как-то так он дело повернул, что и после войны на том же посту остался. Умел он для кого надо хорошим быть, а на колхоз, на Марфинку всю, смотрел, как на… ну, место что ли временное. Как паучок — сосал потихоньку соки, тянул, взяточки развозил, на собраниях выступал… Да всё так гладко, так аккуратно. Кто его краем знал — и подумать не мог, что гнилой он, нечистый. А близко-то его и не знал никто почти. Ну тут как раз Верка из города вернулась, институт она там кончала. Осталась жить. Замуж за нашего же, за фронтовика, вышла, только не зажился он — обычная история, я говорил уж. Дочь только ей и оставил. А к концу 50-х Верка уж директором была! По тем-то временам директор он кто — он второй, а то и первый человек в селе. И начала она, что ни собрание, с Изотом сражаться — куда там Полтава с Бородином! Он ей слово — она ему десять, боевая ж была! А уж потом-то и впрямую грозиться начала: мол, вижу я, ты тут уселся в деревне, как этот… фе… фа…

— Феодал? — подсказал Олег.

— Да, феодал, боярин какой, мол, всё тут для тебя, а о том, чтобы людям жизнь налаживать, чтоб молодёжь удержать — не думаешь! Тут вроде его правота была — тогда часто поощряли, поддерживали, чтоб молодые уезжали. В те времена — всё больше на целину, на севера, потом — на БАМ… Изот Верку и так и сяк свалить хотел. Жалобы на неё писал, комиссии в школу организовывал. А она всё своё: «Не затем мы родину защищали, чтоб она запустела, вымерла!» и не свернули её — ни в районе, ни в области. А нашим-то она больше по душе была, чем Изот. Как в 63-м Хрущёва — слышал, наверное? — турнули, так его защитникам, Изотовым-то, кого он задабривал да умасливал, не до него стало. Тут Верка под него мину и подвела: на очередном отчётном собрании погрозилась свою кандидатуру выставить! А по тебе — говорит — дезертир, ворюга — тюрьма плачет! Изот, рассказывали, аж с лица спал… да вот так получилось, что перед тем собранием попала она с дочкой в аварию…

— И что, никто не догадался?! — подскочил Олег. — Ой, блин, ну вы дремучие, как Шервудский лес! Да этот Тюлень… Моржик, то есть, тётю Веру и убил! Нанял киллеров…

— Да какой киллер, — вздохнул Князь, — шоферюга пьяный, даже не наш — временно его прислали, на работы. Он тут и не знал никого, кроме продавщицы в сельмаге… Нет, милиция разобралась. Несчастный случай, как есть… А Изот как на пенсию вышел — так и отчалил куда-то со своим семейством. А после него председатели, как облака менялись — пыхнул ветер, и нету. Тут уж и вообще никому ни до чего стало… Ну, давай спать. Завтра надо нам Чёртов Откос посмотреть, говорят, там опять овраг пополз…

…Впервые за последние восемь дней Олег ворочался на раскладушке, пытаясь уснуть. А когда уснул — ему снилось что-то смешанное из войны, погонь-боевиков и старых, ещё советских, фильмов — во всей этой мешанине он принимал самое живое участие.