"Охота на привидений" - читать интересную книгу автора (Кораблев Артем)

Глава II ВОРОЖЕЕВСКАЯ СТАРИНА

Утром нас разбудил Пал Палыч, топавший сапогами по дощатому полу и с кем-то громко общавшийся в соседней комнате. В избе стоял настоящий колотун, у меня даже нос замерз, а Светка свой спрятала под одеяло. Однако надо было вставать, чтобы хоть печь протопить, Пал Палыч этого делать пока явно не собирался. Пришлось мне собираться с духом. Собравшись, я вскочил и оделся, Светка с ужасом взирала на меня из-под одеяла, не высовывая наружу носа. Я растопил печь и вышел к Пал Палычу.

Отставной полковник сидел в одной майке и брюках за столом и калякал с каким-то мужиком в телогрейке. Здесь было еще холоднее.

— С добрым утром, — поздоровался я.

— С добрым. Это вот Саня, — сразу представил меня мужику Пал Палыч. — А это Егор, э-э-э Дмитрич, — представил он мне мужика.

— А племянница-то? — спросил вместо приветствия Егор Дмитриевич.

— Спит, — отрезал полковник.

— Да нет, встает уже, я печь растопил.

— Правильно, молодец, — поднял указательный палец Пал Палыч, — сейчас завтракать будем.

— Ну я пойду, — поднялся Егор Дмитриевич, — заходи позже.

— Зайду, давай.

Дверь за Егором Дмитриевичем закрылась, зато открылась дверь из комнаты, в которой мы спали. На пороге стояла уже одетая Светка.

— Котенка нет? — спросила она.

— Да погоди ты, не спеши, — успокоил ее дядя. — Сам он придет. Вот почует, что мы приехали, твой голос услышит и придет.

— Тогда я пойду его позову, — и Светка отправилась на улицу за Егором Дмитриевичем.

— Тьфу! — выдохнул Пал Палыч. Вскоре Светка вернулась, так никого и не дозвавшись. Пал Палыч успел уже поставить чай, нарезать хлеб, сыр и вскрывал теперь какие-то консервы.

— Не спеши, — повторил он Светке, — придет твой котенок.

— А дядя Егор ничего не знает, ты спрашивал?

— Спрашивал, не знает, не видел. Если уж тебе так неймется, можете после завтрака к Максимычу сходить, он всегда все знает, и к Евдокии тоже. Но только после завтрака, — закончил Пал Палыч, разливая в кружки горячий чай.

Позавтракав, мы вышли из дому. На свету Ворожеево ничем особенным меня не удивило. Деревня и деревня, я так себе ее и представлял. Правда, в отличие от тех деревень, в каких мне случалось бывать под Москвой, в Ворожееве было много заколоченных домов. Но и об этом я уже знал из рассказов родителей и Светки. Говорят, есть такие деревни, где и вовсе все дома заколочены, не живет никто.

Мы двинулись по улице на другой конец Ворожеева. Там обитал всезнающий, по словам Светкиного дяди, Петр Максимович. Светка к нему дорогу знала. По пути туда на всей улице я заметил лишь один дом с занавесками на окнах и отворенными ставнями. Во дворе этого дома стоял грузовик и радостно забрехала собака, едва заслышав наши шаги. Одна из занавесок качнулась и только — кто-то подглядывал за нами, не показывая своего лица.

— Дядя Егор здесь живет с семьей, — пояснила для меня Светка. — У него сын есть Вовка, еще прибежит, познакомишься.

— А сколько ему?

— Помладше нас года на два.

— Где ж он тут учится?

— В Андреевку бегает. Тут недалеко, километра три. Там дворов больше. Почти вся деревня живая. И школа есть, в нее еще и из Тимонина дети ходят, аж за пять километров. Но их на машине возят, а Вовка здесь один, когда дядя Егор подкинет его на своем грузовике, а когда и нет.

— А откуда у него грузовик? Свой?

— Да нет. Дядя Егор в колхозе шофером работает, до МТС далеко, вот он машину у себя во дворе и ставит.

За разговором мы прошли всю деревню насквозь. Осталось по одному дому с каждой стороны улицы, а там уж было видно, что деревня кончается и из-за правой от нас крайней избы выглядывала полуразрушенная колокольня старой деревенской церкви. Как раз этот крайний дом тоже оказался с отворенными ставнями. Вернее ставней просто не было. Были когда-то, потому что на их месте висели ржавые петли и крюки, но сами ставни отсутствовали. А вот занавески на единственном окне, выходящем на улицу, существовали в наличности. Правда серенькие и мятые.

Мы вошли через калитку и постучались в дверь, звонка не было. Нам долго не открывали, и Светка стучала еще и еще. Наконец за дверью что-то загромыхало, зашаркало, послышался кашель и сиплый голос спросил через дверь:

— Вовка, это ты, што ль?

— Петр Максимыч! Это я, Света, Ирины Посниковой дочь.

За дверью помолчали.

— Ирина-то, это што, Пашкина, што ль? Вместе с Пашкой? — последовало наконец.

— Да, да! Ирина Пална и Пал Палыч! Мы с дядей Пашей сюда на неделю приехали.

— Подожди, щас открою.

Забрякала задвижка, и дверь отворилась. На пороге стоял седой, плохо выбритый старик в накинутом на плечи пиджаке.

— А это кто с тобой? — спросил он.

— Это мой друг. Он с нами приехал.

— Ну проходите, проходите, — старик посторонился, уступая нам дорогу в сени.

В избе было не очень чисто. Все было старым и ветхим. Пахло пылью. На подоконнике, на столе, на допотопной этажерке — повсюду валялась какая-то никому не нужная ерунда, начиная с колпачков от несуществующих уже старых авторучек и оканчивая пожелтелыми листочками отрывного календаря глубоко советских времен. Но было тепло, хорошо натоплено, и это уже неплохо.

Пока я осматривал жилище, Светка отдала Петру Максимовичу батон колбасы, пару банок рыбных консервов и большую пачку чая, посланных ему Пал Палычем. Видно было, что пожилой человек очень доволен оказанным ему вниманием, да и продукты эти ему наверняка были не лишни.

Старик усадил нас у стола, одной своей стороной примыкавшего к заузоренному морозцем окошку. Он чем-то погромыхал у печи, потом сел вместе с нами и поначалу долго молчал. Инициативу взяла на себя Светка.

— Как живется-то, Петр Максимыч? — начала она.

— Да ничего. Какое наше житье. Егор, тот еще живет, а мы с Евдокией уж отживаем, — мрачновато ответил старик.

— Да ладно вам, поживете еще.

— Не зна-аю, — все так же угрюмо протянул Петр Максимович. — Тут не то что нам, а, по-моему, всему Ворожееву скоро конец.

— Это что ж так? — спросила Светка, хотя и козе было понятно, что деревня отмирает.

— Што, што, — пробурчал Петр Максимыч, глянув на нас мутными, когда-то голубыми глазками из-под кустистых седых бровей, — не што, вот што. Нечисто опять в Ворожееве, как перед войной было. Я вот давеча пошел побродить, завернул к кладбищу, вечером-то я туда не хожу, и вы не ходите, а тут светло было, я зашел на могилку жены глянуть, да на материну, а на церкви-то сова сидит. Это днем! — Петр Максимыч значительно поднял палец.

— Ну и что? — беззаботно спросила Светка, тайком дернув меня за рукав, мол, слушай.

— Што, што, — еще недовольнее забурчал Максимыч, — не што. Перед войной так же было. Когда на первое мая тогда шли все гулять, смотрят, а на церкви сова сидит. И прабабка твоя, живая еще была: «Это, — говорит, — плохая примета, что сова днем на кресте сидит. Беда будет». И точно, в июне-то война началась. А в августе уж и церковь взорвали.

— Немцы? — спросил я.

— Какое немцы, наши. Немцы еще далеко были. Приказ в сельсовет пришел в августе церковь очистить и подготовить к сносу.

— Зачем? — удивился я.

— А затем, что приметная веха для немецких самолетов на Тверь, тогда Калинин, с бомбами заходить. Ее и взорвали. Только разорять-то никто не хотел. Председатель, Фомич, думал, думал, да и говорит одной, секретарем тут комсомольским была, выноси иконы, мол, и помощников себе возьми. Ей деваться некуда — секретарь, а больше никто не хочет. Одного Кольку уговорила, тоже был комсомолец. Так Колька-то потом сразу на фронте погиб. Как пошел, так и скоро похоронка пришла. А Анну, ее Анной звали, тут убило бомбой. На Ворожеево за войну одна бомба только и упала, и прямо между ее домом и соседним. Так в соседнем-то стену вышибло, там один старик был, Кузьмич, его только с печки сбросило, даже не ушибся, а у Анны-то в доме всех и ее тоже. Вот как церкви-то разорять. Да што, она человек была подневольный.

Мы помолчали. Я не очень-то верил в дедовские россказни. То есть, конечно, я и не сомневался, что что-то такое было. И Анна, видимо, погибла, и Колька этот, только церковь-то тут ни при чем и уж сова — тем более. Война была, вот и все. Я только ради интереса спросил тогда:

— А что нам теперь к церкви-то не ходить?

Петр Максимович опять ответил не сразу, долго смотрел в свою серенькую ветхую скатерку, я уж думал, он опять «што, што» скажет, но ответил старик по другому.

— Куделин опять бродит, — только и сказал он.

Это уж было совсем загадочно, я было подумал, что Куделин — какой-то местный бандит или хулиган, что лучше ему на глаза не попадаться, и, решив прояснить дело, спросил:

— Куделин, а это кто?

— Дух, — ответил Петр Максимыч и глянул мне в глаза.

Я молчал.

— Дух, — повторил старик. — Привидение. Помещик тут раньше жил, Куделин. Ворожеево его село было и Андреевка тоже, но Куделин Ворожеево особенно любил. Он и церковь тут эту поставил кирпичную на место деревянной, и икону туда подарил редкую, Божьей Матери, в дорогом окладе из серебра с драгоценными камнями. Церковь тоже была Божьей Матери, Успения Божьей Матери то есть. Так когда Куделин помер, а он хоть церковь-то ставил и икону дарил, рассказывали, большой грешник был. Какой-то грех на нем висел, какой, я и не знаю. Только он все это строил и подарки делал, чтобы грех тот замолить, да, видно, очень уж грех велик. Церковь эту Куделин знаешь, как строил, он мастера, что стены расписывал, откуда-то из другой губернии приглашал, не то из Новгородской, не то аж из Московской. Сам ездил за ним куда-то. Мастер тот художник настоящий был. Его росписи по сей день еще кое-где держатся, страшный суд там на одной стене и еще что-то на другой нарисовано — красивые. Остальное осыпалось все при взрыве.

Максимыч немного помолчал, глядя в окошко с грязной занавесочкой, и продолжил:

— После смерти-то Куделина в склеп положили на кладбище, здесь за церковью. У всех там могилы, а у Куделина склеп, он вообще всякие любил оригинальности, медведя дома держал и зимой по Волге катался под парусом. Так вот в этом склепе его и похоронили. А потом стали примечать, что по ночам дух его вокруг церкви ходит, стало быть, охраняет от вредителей.

— Ну это уж, Петр Максимыч, совсем сказки, — не удержался я.

— Сказки не сказки, — пожал сутулыми плечами Максимыч, — а только я его видел. Да и икону он тоже с собой унес.

— Куда? — усмехнулся я. — В склеп?

— Не знаю. Только икона та древняя в драгоценном окладе в день разрушения церкви пропала. Тогда Анна-то с Колькой все вынесли, и утварь всю, и из алтаря, и отовсюду, какие были иконы, все там в кучу в клубе свалили, а Божьей Матери-то и нет. А ведь церковь-то перед тем за день заперли. И икона там на месте была. Потом пришли, замок нетронутый, окна закрыты, а иконы нет.

— Ну, может, кто ночью замок открыл, взял икону, потом закрыл, и все, — высказал я свое предположение.

— Не-е, — Петр Максимыч отрицательно покрутил головой, — ключ от замка только один был у председателя. Не-е, ее Куделин унес. Потому как он дух, и ему на стены и замки плевать.

— Да вы что, — вконец удивился я, — Петр Максимыч, и вправду в это верите?

— Я-то?

— Вы-то.

— Я верю. Потому как в Ворожееве всякое испокон веков было. Само название — Ворожеево, ворожить — колдовать значит. И тут всякие чудеса творились и творятся, и ведьмы всегда жили, и колдуны. Вот и теперь, народу-то уж почти нет, а ведьма есть, Евдокия-то, ее бабка, — и Максимыч кивнул на Светку.

Я удивленно вытаращил на нее глаза.

— Двоюродная бабка, — скромно поправила Светка.

— Поэтому я верю, — продолжал между тем Петр Максимович. — А вот Егор не верит. Тот не верит. Он говорит, что икону эту священнослужители из церкви вынесли и в могилу с последним попом, протоиереем местным, отцом Михаилом, тогда закопали. Отец Михаил-то, как узнал, что его храм разорять будут, ездил куда-то, добивался чего-то, да вернулся ни с чем и сразу заболел сердцем. А как иконы-то вынесли, он в тот же день и умер, уж колокольню-то без него взорвали. Только я не думаю, что икону с ним зарыли, не знаю уж, откуда Егор это взял, в заблуждении он, в заблуждении. Что ж это за священники, если они святой образ в землю закапывают, такому не бывать. Да Егору-то что, нехристь.

Старик замолчал, а Светка тут как раз вспомнила о том, за чем мы, собственно, и пришли.

— Нет, — ответил Петр Максимович к Светкиному разочарованию, — котят я тут таких не видал. У Егоровой кошки летом котята были, но они все разноцветные, а чтобы черный… Нет, не видел. Вот только у Евдокии Бармалей черный котище, ну так ему уж лет семь будет. Может, Евдокия и этого прибрала, для своих надобностей, ей черные кошки вроде как сродни. — Старик, лукаво посмеиваясь, глянул на Светку. Но она не заметила этой усмешки, опечаленная отрицательным ответом.

Больше нам у Петра Максимовича делать было нечего и мы уж собрались уходить, да старик вдруг вспомнил, что еще как только мы пришли, он поставил для нас чайник. Вскочив, охая и сокрушаясь, Максимыч поковылял к печи. Чайник почти выкипел, но все же в нем хватало воды на три чашки, и нам пришлось еще немного задержаться, чтобы не обижать стариковское гостеприимство. За чаем Максимыч понес уже полную околесицу, все сетовал на какого-то беса, посещающего его по ночам и мешающего спать, мол, поэтому он про чайник-то и забыл. Я даже начал уставать слушать эту старческую болтовню.

Попив чая, мы все-таки попрощались и вышли на улицу. Я с удовольствием вдыхал свежий морозный воздух после пыльной духоты стариковского жилища. День стоял замечательный, в начале ноября такие дни редкость. И снежок выпал, и морозец небольшой есть, лучше, чем слякоть-то. Я был уверен, что самое позднее через неделю все это растает и начнется самая обычная ноябрьская дрызга, но пока все было здорово. Хорошо, что я сюда приехал!

— Ну что ты загрустила, — обратился я к пригорюнившейся Светке, — пошли теперь к твоей бабке сходим, раз Петр Максимыч о ней поминал. Может и правда она котенка прибрала.

Светка кивнула, и мы пошли.

— Куда мы идем-то? — удивился я, — в ту же сторону домов больше нет, деревня кончается.

— Моя бабушка живет особо, — ответила Светка, — на выселках за кладбищем.

«М-да-а, — подумал тогда я, — подходящее местечко для ведьминого дома».

По дороге мы миновали церковь. Колокольня была полуразрушена, частью она обвалилась внутрь и полузавалила главный вход, в окнах не было ни решеток, ни стекол, ни досок — ничего. Мне очень хотелось забраться внутрь и посмотреть, как там, но я решил отложить пока эту экскурсию. У самой церкви подле колокольни росло высокое дерево с причудливо извивающимися раскидистыми ветвями, не то тополь, не то ива, не то еще что, я не разобрал. Его крона сплеталась на фоне серого ноябрьского неба причудливым фантастическим орнаментом. Я видел такие деревья в музее на картинах какого-то средневекового художника из Голландии, вот только фамилию его забыл. Это мама у меня по художникам большой спец. Но здесь ее не было.

За церковью, обнесенное хилой покосившейся оградой, топорщилось крестами и звездами заброшенное деревенское кладбище. Почти в центре его находилось странное строение, будто кто-то срезал с московского планетария его крышу, уменьшил в несколько раз и поместил здесь, приделав сверху солидный каменный крест. Я догадался, что это и был склеп Куделина. За кладбищем находилась еще небольшая рощица из десятка голых по поздней осени деревьев, а уж за ней стояли два последних дома Ворожеева, старые покосившиеся избы. В одном из них и жила Светкина бабка, слывущая местной ведьмой. Больше за этими домами не было ничего, только обширное голое поле, оканчивающееся синей полосой леса в значительном отдалении. Тишина стояла такая, какой не услышишь в городе. Все тихо. Лишь откуда-то из-за поля доносился странный повторяющийся однообразный хриплый звук: кру, кру, кру.

— Что это? — спросил я Светку.

— Ворон кричит. Там Волга. Берег крутой. Вороны крутизну любят.

«Надо будет и туда сбегать», — отметил для себя я.

Тем временем мы подошли к одному из окраинных домов. Ставни на его окнах были открыты, дорожка к двери хожена, из трубы валил серый дымок. Во дворе стояла будка, но собаки в ней не было, и мы беспрепятственно прошли до двери. Звонка опять не оказалось, и Светка снова стучала. На первый же ее стук из-за двери раздался задиристый собачий лай, однако нельзя сказать, чтобы очень грозный. Дверь скоро отворилась, как бы сама, за ней никого не было. Светка храбро шагнула через порог, я за ней. Во внутренних дверях сеней я успел увидеть согбенную старушечью спину. Мы отряхнули снег с сапог и вошли в комнату.

Хозяйка, маленькая старушонка в синеньком платьице и коричневом пуховом платке, накинутом на плечи, быстро собирала на стол.

— Здравствуйте, баба Дуня, — поздоровалась Светка.

— Здравствуйте, — поспешил за ней я.

— Здравствуйте, — эхом откликнулась старушка, — садитесь за стол.

Голосок у нее был тоненький и трескучий.

Я задержался на пороге, оглядывая внутреннее помещение избы. Стол баба Дуня накрывала нам в комнате, соседствующей с сенями. Очевидно, что в доме была еще комната, но дверь в нее была завешена плотной занавеской.

Здесь, в отличие от дома Максимыча, все было чистенько и аккуратно, каждая вещь знала свое место, все в образцовом порядке. На стене тикали ходики с гирей на цепочке, и Иванушка летел по звездному циферблату на Коньке Горбунке. На лавке у стены сидел здоровенный пушистый черный котище с маленьким белым галстучком и нагло таращил на меня круглые золотые глаза, рядом с ним лежала и дремала серая уточка, а черная собачка, прекратив лаять и виляя хвостом, отбежала от порога и прилегла под лавку прямо у кошачьих ног.

— Представь меня молодцу-то, — попросила свою внучатую племянницу баба Дуня и впервые глянула мне в глаза. Я вздрогнул.

Нет, ничего страшного, безобразного или грозного не было в облике этой старушонки, но глаза… На меня глянули молодые, страшно знакомые серо-зеленые глаза с бесинкой — Светкины глаза.

Тут Светка меня представила, и баба Дуня усадила нас за стол. Она с благодарностью приняла дяди Пашины гостинцы и принялась потчевать гостей. К обеду у одинокой старушки была подана прекрасная наваристая куриная лапша, картошка с тушенкой, соленые грибки, квашеная капуста и завершал все традиционный чай с малиновым вареньем. Я наелся как никогда, удивляясь домовитости одинокой пожилой хозяйки.

Я и так в ведьм и чертей не верил, а уж баба Дуня своим приемом окончательно убедила меня, что все это сказки. Разве могут у ведьмы быть такие вкусные грибки. Светка меж тем поддерживала беседу.

— Как же вы одна управляетесь, баба Дунь?

— Да уж так как-то. Егор много помогает, спасибо ему. От Максимыча проку мало, но тоже заходит. И вот Паша, дядя твой, тоже не забывает. А остальное сама помаленьку. Ешьте грибки-то, это все белые.

Сама баба Дуня в расспросы не пускалась и россказней наподобие Максимыча не выдавала. Я был ей за это даже благодарен. Единственное, что она спросила у Светы, была ли та у Максимыча.

— Да мы только что оттуда, — ответила Светка, — его сказок наслушавшись. Про икону нам рассказывал, про церковь, про беса какого-то, говорит, конец скоро.

Баба Дуня только сокрушенно покачивала головой, поджимая сморщенные губки. Когда дело подошло к чаю, в дверь постучали.

— Ох, — поднялась со стула баба Дуня, — вот и Максимыч сам прется.

И точно, она не ошиблась. Вскоре после прихода Петр Максимыч тоже занял место за общим столом. И уж никто больше почти ничего не говорил кроме него.

— Слышь, Петровна, што я тебе скажу, — прихлебывая чаек, вещал Максимыч.

— Што? — откликалась баба Дуня.

— Да ты не штокай!

— А я и не штокаю.

— Так ты слушай лучше, вот я им говорил, бес меня посещает. Ты вот што на это скажешь, а?

— Да уж знамо дело посещает, — хитренько щурилась старушонка. — Как посетит, так ты и напьесся.

— Да нет, Петровна, правда посещает, черный такой, дохлый, но злой. И главное, Петровна, бес — бес, а в кофту одет, как человечек. А из-под кофты хвост кры-сячий видать. Вот вечор-то тоже приходил.

— Максимыч, да ты никак до чертей уже допился. Бес его посещает…

— Да то-то и оно, Петровна, што уж неделю не пью, денег нет.

— Да ты и без денег найдешь.

— Да где найдешь-то? Заканчивай, право слово. Заладила одно и то же. Говорю тебе, бес ходит. Тошший, черный, злобный, с хвостом. И как он первый раз появился, так все у меня в жизни не заладилось. Я прошлым месяцем в город к дочке ездил, новые зубы вставил, ну, на липучках челюсть. А тут иду давеча вечером, по нужде ночью во двор вышел, а он, черт, сидит, и глазишшами-то так и сверкает. Я чрез плечо сплюнул, и зубы выплюнул. А во дворе темь. Я шарил, шарил — ничего не нашел. Только в грязи весь извозился, лужа там. Ладно, думаю, утром. Куда она денется, челюсть-то. Поверишь, Петровна? А к утру все запорошило и лед. Но я все равно искал. Лед побил, снег сгребал. Нету, и все. Все обшарил, нету. Пятьсот тыщ дочкиных, считай, псу под хвост.

Баба Дуня только махнула на старика рукой и ничего не ответила. Зато Светка не выдержала, поперхнулась чаем, вскочила и побежала откашливаться и хохотать к печке.

— Не смешно, — обиженно забубнил Максимыч, — а мне зубы жалко. Чем жевать-то? Пятьсот тыщ. Кабы ты что так потеряла?

— А я и потеряла, — серьезно сказала Светка. — Баба Дунь, я в прошлый приезд тут котенка потеряла, вы не находили?

— Котенка? Нет, милая, не находила. И даже не видела. Ты ж вроде и в прошлый раз о нем спрашивала?

— Спрашивала, баба Дунь, да не нашла.

— Может, соседи твои чего знают? — спросил Петр Максимыч.

— Какие соседи? — удивилась Светка. — Разве здесь еще живет кто?

— Да поселились тут временно, — ответила баба Дуня, — в соседнем доме. Председатель поселил. На месяц, говорит.

— А что им тут надо?

— Да леший их знает, что надо. Сами не знают, что, — сменила свой тон на недовольный старушка. — Нет у них никакого котенка, не видела. Да и дома-то их обычно нет.

Мы еще посидели немного для приличия, и Светка стала собираться, само собой, и я с ней вместе. Когда мы вышли на улицу, уже не то что были сумерки, но как-то посерело. Дело-то шло к зиме, вот уж и темнеть начинало рано.

— Давай зайдем к соседям, — попросила меня Светка, — ну, к тем, которые приехали.

— Да ну, мне уже надоело ходить по гостям, давай не будем. Все равно ведь твоего Ганнибала там нет.

Но Светка от меня не отстала. Пришлось заходить. Видно было, что в соседнем доме действительно кто-то жил, по крайней мере к крылечку была тропинка протоптана, но дыма над трубой не было и ставни были заколочены. Напрасно мы стучались и в дверь, и в окна, так нам никто и не открыл. Светка опять погрустнела, след котенка не находился.

— Пошли домой, — попытался я ее утешить, — может, он уже у Пал Палыча сидит.

Светка промолчала, и мы пошли. Быстро смеркалось. Церковь со старым кладбищем и старым деревом у разрушенной колокольни теперь смотрелась совсем фантастично в неверном рассеянном вечернем свете. Когда я обернулся на нее в последний раз уже со стороны Ворожеева от дома Максимыча, картина, которую я увидел, показалась мне даже зловещей, достойной кадра из фильма ужасов. Впечатление усиливалось тем, что, как мне тогда показалось, из одного узкого церковного окошка исходит слабый струящийся свет, едва заметный на фоне темнеющего на глазах неба. Я молча дернул Светку за рукав и развернул ее лицом к церкви.

— Чего? — недовольно спросила она.

— Ничего, — смутился я, — так, показалось.

Действительно, теперь я отчетливо видел, что никакого света в окне или еще где-нибудь не было.

Знал бы я, сколько страха придется мне еще тут натерпеться, истолковал бы тогда все это, как предзнаменование.