"Флорентийская чародейка" - читать интересную книгу автора (Рушди Салман)

12 Опустевшая гостиница при дороге, ведущей в Геную…

Опустевшая гостиница при дороге, ведущей в Геную, стоила с темными окнами и распахнутыми настежь дверями. Хозяин, его жена, дети и постояльцы — все сбежали оттуда, после того как в одной из комнат наверху поселился «не совсем мертвый великан». Со слов Аргальи, его называли так потому, что, мертвый в течение дня, он оживал по ночам. «Если ты собираешься провести там ночь, — сказали Аргалье жители соседних домов, — то до утра не доживешь, он тебя сожрет». Аргалья, однако, не испугался, зашел в гостиницу и поел досыта в одиночестве. Оживший ночью великан несказанно обрадовался и проговорил: «А, закуска сама ко мне пожаловала!» — на что Аргалья ответил: «Если ты меня съешь, то не узнаешь моей тайны». Как часто бывает с великанами, этот оказался очень любопытным, да к тому же еще и глупым: «Открой мне свою тайну, рыбка моя, и даю слово, что не съем тебя, пока не доведешь свой рассказ до конца». И Аргалья, отвесив глубокий поклон, сказал: «Моя тайна вот в этом камине. Кто доберется до самого верха каминной трубы, станет самым богатым парнем на земле». — «Или самым богатым великаном», — добавил «не совсем мертвый». — «Ну да, или великаном, — согласился Аргалья великодушно, но без особой уверенности в голосе. — Понимаешь, ты уж слишком здоровый, тебе туда не пролезть». — «А клад-то большой?» — «Больше не бывает, — отозвался Аргалья. — Тот хитроумный принц, которому принадлежало сокровище, потому и запрятал его в камине захудалой гocтиницы, что знал: никому в голову не придет искать клад великого императора в таком неподходящем месте». «Все принцы — дураки», — заявил великан. «Не то что великаны», — задумчиво прибавил Аргалья. «Вот именно», — отозвался «не совсем мертвый» и попытался протиснуться в камин. «Я так и думал: ты слишком большой — вздохнул Аргалья. — Что делать, не повезло тебе!» — «Я не отступлюсь, черт возьми!» — проревел великан и оторвал себе одну руку. — Видишь? Уже лучше!» Однако и это не помогло. «Может, тебе стоит убрать и вторую? — предположил Аргалья, и гигант, щелкнув мощными челюстями, откусил вторую руку, словно кусок бараньей ноги, но все равно почти не продвинулся вверх. «Слушай, я придумал! — сказал Аргалья. — Отруби-ка ты голову, подкинь ее повыше, а уж она посмотрит, что там есть!» — «У меня ведь нет рук, — печально ответил гигант, — и хотя твоя идея хороша, я не могу ею воспользоваться». — «Разреши мне!» — воскликнул Аргалья и, вскочив на стол, с боевым кличем отсек великанову башку разделочным ножом.

Когда хозяин, его семейство и постояльцы (все они провели ночь в ближней канаве) узнали, что Аргалья обезглавил «не совсем мертвого» и теперь тот не будет злодействовать по ночам, потому как стал мертвым окончательно и бесповоротно, все они принялись просить-молить Аргалью помочь им разделаться с местным притеснителем-феодалом, который превратил их жизнь в настоящий ад. «Это уже не мои проблемы, решайте их сами. Я просто хотел спокойно провести ночь. А теперь мне пора в путь. Хочу отправиться в плавание под началом адмирала Андреа Дориа и разбогатеть». — С этими словами он предоставил селян их судьбе и двинулся дальше в поисках собственной.

Эта история, рассказанная впоследствии Аргальей, была, разумеется, вымыслом с начала до конца, но вымыслы такого рода частенько выручают человека в реальной жизни, и в данном случае так оно и вышло: нескончаемые, самые невероятные истории, услышанные Нино Аргальей от Аго Веспуччи, спасли девятилетнему Нино жизнь, когда его извлекли на свет божий из носового отсека флагманского корабля Андреа Дориа. Сведения Нино Аргальи по поводу событий в Генуе несколько устарели: к тому времени, как он добрался туда, французов из Генуи уже изгнали, и когда Нино услышал, что флотилия Дориа готова к отплытию, чтобы сражаться с турками, то решился на отчаянный шаг. Восемь трирем[37] с вооруженными до зубов — аркебузами, пистолями, кинжалами, саблями и гарротами[38] — сквернословящими головорезами находились в плавании уже пятый день, когда оголодавшего бродяжку вытащили за ухо из его укрытия и привели к самому адмиралу. Аргалья, со своим жалким узелком, был похож на замызганную тряпичную куклу.

Здесь следует упомянуть, что Андреа Дориа добросердечием отнюдь не отличался, деликатничать не умел, более того — был мстителен до чрезвычайности, деспотичен и тщеславен. Его свирепые солдаты наверняка восстали бы против него, не будь он, при всем при том, умелым командиром, прекрасным стратегом и человеком, не ведающим страха. Одним словом, это был настоящий монстр, и когда он пребывал в раздражении, то становился страшен, как сказочный великан, который — с руками или без рук — внушает ужас.

— Даю тебе две минуты, — сказал он мальчику, — убеди меня, почему я не должен сейчас же швырнуть тебя за борт.

Аргалья поднял на него взгляд:

— Это было бы очень неосмотрительно с вашей стороны, — ответил он, — потому что я много чего знаю и умею. Во время странствий — а их было немало — я сокрушил великана, умертвил колдуна, лишенного души, узнал все его тайны и научился языку змей. Я встречал владыку рыб, я жил в доме женщины, у которой было семьдесят сыновей и один чайник. Я запросто могу принять облик льва, орла, пса или муравья, так что готов драться за вас как лев, высматривать предателей с зоркостью орла, быть верным как пес, а то и стать невидимым, словно муравей, — вы даже не заметите, как я заползу вам в ухо и смертельно ужалю, так что лучше меня не злить. Я маленький, но вполне достоин стоять рядом с вами, потому что живу по тем же правилам, что и вы.

— И что же это за правила, разрешите узнать? — не без интереса спросил Андреа Дориа. Борода его топорщилась, рот кривился в насмешливой улыбке, а блестящие глазки были прикованы к лицу мальчика.

— Цель оправдывает средства! — выпалил Нино. Он вспомнил, что именно эту фразу любил произносить Макиа, когда они втроем обсуждали разные способы использования мандрагоры, чтобы вызвать страсть к себе какой-нибудь недоступной красавицы.

— Цель оправдывает средства? — удивленно повторил Дориа. — Чертовски хорошо сказано!

— Я сам это придумал, — соврал Аргалья. — Как и вы, я сирота, как и вы, неожиданно стал нищим и был вынужден, подобно вам, заняться поиском денег. Сиротство учит нас в любую минуту быть начеку и действовать по обстоятельствам. Для нас нет ничего невозможного. — Что там сказал Макиа, когда повесили епископа? И, вспомнив, Нино произнес: — Выживает сильнейший!

— Выживает сильнейший, — снова повторил вслед за мальчиком Дориа. — Еще одно стоящее высказывание Тоже твоя придумка?

Нино скромно потупился и продолжал свои откровения:

— Вы тоже были сиротой, вы должны понимать, что, несмотря на малые годы, я далеко не беспомощное дитя. Ребенок — существо нежное, няньки оберегают его от правды жизни, он попусту тратит время на игры, он верит, что учe6a дает ему нужные знания. Детство? Как и вы, я не мог позволить себе такой роскоши. Правда о детстве кроется в самых неправдоподобных историях. Дети побеждают чудовищ и демонов и остаются в живых, только если они не знают страха. Дети умирают с голоду, если им не помогает волшебная золотая рыбка; тролли съедят их заживо, если oни не сумеют хитростью оттянуть время до рассвета, когда злые силы снова обратятся в камень. Ребенку нужно уметь гадать на бобах, чтобы узнать будущее; нужно уметь рассыпать фасолины так, чтобы взрослые мужчины и женщины неожиданно для себя выполняли его желания; ему нужно знать, как и где посеять боб, чтобы потом собрать волшебные стручки. Сирота — это Ребенок с большой буквы. Вся наша жизнь — сплошная страшная сказка.

— Дай поесть этому нахальному философу, — приказал Дориа свирепого вида боцману по имени Чева. — Он может пригодиться. Путь нам предстоит неблизкий, пускай развлекает меня своими небылицами.

Боцман, жесткой рукой схватив Аргалью за ухо, выволок его из каюты со словами:

#8213; Не думай, что ты выкрутился благодаря своей трепотне. Ты еще жив лишь по одной-единственной причине.

— Ой! — вскрикнул Аргалья. — Могу я узнать, что это за причина?

Чева еще раз больно дернул его за ухо. На правой щеке боцмана была татуировка в виде скорпиона, а глаза светились мертвенным блеском, как у человека, который ни разу в жизни не улыбнулся.

— Причина простая, — бросил он. — У тебя хватило мужества или просто наглости смотреть ему прямо в глаза. Если человек прячет взгляд, адмирал скармливает его печень чайкам.

— Вот увидишь, — ответил Аргалья, — я еще успею в этой жизни стать таким же командором, как он, и тоже буду принимать решения, кого казнить, а кого миловать, так что и тебе лучше бы на всякий случай научиться не прятать от меня глаза.

Чева наградил его крепким подзатыльником:

— Ты сначала подрасти, ошпырыш! Пока что твои глаза как раз на уровне моего члена.

Что бы там ни говорил Скорпион, россказни Аргальи, видимо, все же помогли ему выжить, потому что, как выяснилось, грозный адмирал, подобно любому тупоумному великану, обожал сказки. Вечерами, когда море чернело, а звезды прожигали дыры в небесах, адмирал отправлялся вниз, обкуривался опиумом, а потом посылал за мальчишкой, и тот начинал одну из своих занимательных историй. «Поскольку у всех ваших судов по три палубы, — говорил Аргалья, — то хорошо бы вам на одной иметь сыр, на другой — мешки с хлебными крошками, а третью загрузить протухшим мясом. Когда причалите к Крысиному острову — бросите им сыр; хлебными крошками ублажите обитателей Острова муравьев, а протухшее мясо приберегите для Острова орлов-падальщиков. Таким путем вы обретете в них могучих помощников. Крысы станут прогрызать для вас путь сквозь крепостные стены, а если нужно, и сквозь горы; муравьи помогут вам справиться с препятствиями, требующими действий скрытных. Что же до орлов — любителей падали, то они, если их вежливо попросить, могут перенести вас на крышу мира, к источнику живой воды». — «Все это очень здорово, — с хриплым смешком замечал Андреа Дориа, — только знать бы, где находятся все эти долбаные острова». — «Ну, с этим уже не ко мне, — отвечал Аргалья. — Это вы у нас великий кормчий, вот и ищите на своих картах».

Подобная непочтительность почему-то сходила ему с рук, и тогда мальчик награждал терпение адмирала очередной историей: например, про три апельсина, внутри каждого из которых — прекрасная дева. Проблема заключалась в том, чтобы успеть напоить ее в самый момент появления из апельсина, иначе ей угрожала мгновенная Смерть. Окутанный кольцами одуряющего дыма, адмирал, свою очередь, заплетающимся языком делился с маленьким рассказчиком своими планами, тревогами и сомнениями.

Море кипело от пролитой крови. Суда берберов Северной Африки свободно пиратствовали в этих водах, грабя и похищая людей, а после падения Константинополя сюда же устремились за добычей и турецкие галеры Османа. Изрытое оспинами лицо адмирала выражало твердую решимость покончить с этими нехристями.

Я очищу от них Mare Nostrum[39] и сделаю Геную хозяйкой здешних вод! — хвастливо заявлял он, и Аргалья почитал за лучшее ему не перечить. — То, что известно нам с тобой, знают и наши враги, — горячечно шептал адмирал, буравя мальчика молочно-мутными от опиума глазами. — Противник — он тоже действует по закону сироты.

— Какого еще сироты? — с недоумением спрашивал Аргалья.

— Магомета. Их бог, Магомет, тоже был сиротой.

Аргалья понятия не имел, что по сиротству числится в одной когорте с пророком.

— Цель оправдывает средства, — продолжал бормотать Андреа. — Ты понял? Они следуют тому же принципу, что и мы. Их, можно сказать, первая и самая главная заповедь: «Добиться цели любыми средствами». Выходит, по сути мы с ними одной веры.

Тут Аргалья, собравшись с духом, задал рискованный вопрос:

— Если это и вправду так, то враги ли они нам на самом деле? Ведь по-настоящему противник должен бы во всем не такой, как мы сами. Разве к своему отражению в зеркале мы можем относиться как к врагу?

— То-то и оно, — пробормотал Дориа. Откинувшись на спинку стула, он уже начинал всхрапывать. — А вообще-то у меня один враг, и я ненавижу его больше, чем всю мусульманскую свору вместе взятую.

— Кто же это?

— Венеция. Вот уж кого я с радостью разделаю под орех, так это смазливых выскочек-венецианцев.

По мере того как восемь трирем в боевом порядке бороздили море, гоняясь за добычей, Аргалья все сильнее утверждался в мысли, что вопросы веры не имеют к происходящему ни малейшего отношения. Корсаров Барбароссы[40] ничуть не волновала проблема обращения кого бы то ни было в истинную веру, они занимались вымогательством и торговлей пленными.

Что касается турок, то они, понимая, что само существование их новорожденной столицы, Стамбула, целиком зависит от бесперебойного снабжения города продовольствием, сражались за торговые пути на море. Правда, в последние месяцы они тоже стали в открытую заниматься грабежом, посылая свои корабли для нападения на прибрежные торговые города Эгейского моря, а зачастую, и еще дальше: они тоже недолюбливали Венецию. Власть и богатство, господство и покорение, а главное — нажива — вот всё, вокруг чего кипели страсти. Аргалье тоже по ночам снились бриллианты невиданной красоты. Он дал себе клятву, что не ступит на землю Флоренции нищим. «Если вернусь, — загадал он, — то только как принц с несметными сокровищами». Теперь, когда Нино понял, что на самом-то деле правит миром, он поставил перед собой простую и ясную цель — разбогатеть. Однако, как это часто случается, ясность и простота бывают обманчивы.

После успешной разборки с братьями-барбароссцами из Митилены адмирал вдосталь напился сарацинской кровушки. Он самолично руководил казнью плененных пиратов (их обмазали смолой и сожгли на главной площади родного города), и замыслил дерзкий план — дать бой туркам в их собственных водах — в Эгейском море. Но едва его флот оказался в овеянном легендами море и устремился навстречу турецким галерам, случилось непостижимое: на воду пал неизвестно откуда взявшийся густой туман, словно древние боги Олимпа, которым наскучило быть не у дел, после того как смертные перестали с ними считаться, решили порезвиться и, тряхнув стариной, разрушить людские планы. Восемь генуэзских трирем пытались соблюсти боевой порядок, но при нулевой видимости это оказалось невозможным. К тому же туман наполнился странными звуками: воем каких-то чудовищ, ведьмиными визгами, воплями утопленников. В воздухе стоял запах смерти. Даже самых закаленных бойцов охватил страх, система сигналов посредством рожков, разработанная адмиралом именно для подобных случаев, не сработала. Каждое судно имело свой собственный позывной, основанный на чередовании коротких и длинных гудков, но, когда от запаха смерти и дурных предзнаменований моряков охватила паника, гудки стали беспорядочными. Впрочем, то же самое произошло и у противника, так что вскоре никто уже не знал, где свой, где чужой.

Внезапно с обеих сторон заговорили пушки. В пространстве, плотно забитом туманом, яркие вспышки казвались отсветами адского пламени. Захлопали пистоли, и в белой мгле, словно по мановению волшебной палочки, расцвел целый сад мерцающих цветов смерти.

Никто не знал, куда стрелять, вся стратегия боя поломалась, и катастрофа казалась неминуемой. И вдруг все смолкло, словно это стало ясно обеим враждующим сторонам в один и тот же момент. Ни выстрелов, ни голосов, ни гудков. Тишина была абсолютной. В молочной белизне всюду что-то двигалось. Одиноко стоявший на палубе Аргалья вдруг ощутил на своем плече руку Судьбы и с изумлением почувствовал, что эта рука дрожит. Он обернулся. Это была вовсе не Судьба, а боцман, но уже не прежний наводящий страх Скорпион, а дрожащий, как побитый пес, донельзя перепутанный человек по имени Чева.

— Ты нужен адмиралу, — прошептал он и повел Аргалью на нижнюю палубу, где его встретил Андреа Дориа с бесполезным сигнальным рожком в руках.

— Сегодня твой день, маленький болтун, — тихо произнес он. — Сегодня тебе предстоит доказать, что ты герой не на словах, а на деле.

План адмирала состоял в следующем. Аргалья должен был, забравшись в шлюпку, грести что было сил прочь oт корабля.

— Через каждые сто ударов веслами ты будешь дудеть в рожок. Противник примет нашу хитрость за маневры пeред лобовой атакой и направит свои корабли в твою сторону, надеясь сорвать куш — взять в плен меня самого. Мы же тем временем нанесем ему сокрушительный удар оттуда, откуда он этого удара не ожидает.

Аргалье этот план совсем не понравился.

— А как же я? — спросил он. — Что прикажешь делать мне, когда флот неверных окружит меня со всех сторон?

Вместо ответа Чева Скорпион сгреб мальчика своими ручищами и кинул в шлюпку. Нино уловил его свистящий шепот:

— Греби, герой! Греби что есть мочи, от этого будет зависеть твоя жалкая жизнь!

— Когда туман рассеется и враг будет повержен, мы тебя опять подберем, — не вдаваясь в детали, произнес дмирал.

— Обязательно, — добавил Чева, и сильным толчком пихнул шлюпку от борта.

Плеск волн, сплошная белая пелена тумана — и более ничего. Небо и земля исчезли, как в древних сказках. Вселенная уместилась в покачивающейся на волнах лодке. Какое-то время Аргалья все же следовал указанию — дул в рожок после каждых ста взмахов веслами. Один раз, второй, третий… Ни звука в ответ. Мир вокруг оставался глух и нем. Скоро корабли турок устремятся к нему и раздавят, как блоху. И тогда он перестал подавать сигналы. Ему стало ясно, что адмирал принес в жертву своего маленького сказителя, и сделал это с такой же легкостью, с какой избавлялся от мокроты, сплевывая ее за борт. Он всего лишь сгусток слюны, который вот-вот поглотит вода. Аргалья пытался ободрить себя, припоминая всякие истории, но в голову почему-то лезли сплошные кошмары: про Левиафана, который поднимается из морской пучины и могучими челюстями превращает лодку в щепы, о всплывающих на поверхность гигантских червях, обвивающихся вокруг тела жертвы, об огнедышащих драконах. Вскоре он уже не мог вспомнить ничего; без мыслей и без надежды, он стал просто одинокой душой, бесцельно плывущей в никуда, — тем, что остается от человека, отчужденного от родного дома, семьи и друзей, от своей родины и от привычного мира; существом вне контекста жизни, чье прошлое затерялось в тумане, а будущее неопределенно и мрачно; существом безымянным, ненужным, для которого единственным подтверждением того, что он еще жив, служит лишь биение собственного сердца.

«Меня нет, — сказал он себе. — Таракан, уносимый в куске дерьма, значит больше, чем я». Много лет спустя при встрече со скрытой принцессой Кара-Кёз, когда его судьба сложилась наконец так, как ему мечталось, он уловил в ее взгляде выражение такого же безысходного отчаяния и понял, что ей тоже знакомо ощущение чудовищной абсурдности бытия, когда человек отчужден от привычной среды обитания. Уже за одно это Аргалья готов был полюбить ее, но у него были к тому и другие причины.

Туман обволакивал его все плотнее, он лез в глаза, забивал ноздри. Аргалья чувствовал, что начинает задыхаться. Воля его была сломлена, он приготовился безропотно принять любую участь, которую уготовила ему судьба. Аргалья лег на дно лодчонки и стал вспоминать Флоренцию; он увидел лица родителей, какими они были до того, как их обезобразила чума, вспомнил блуждания по дубравам в компании своих закадычных друзей Макиа и Аго. Воспоминания наполнили его сердце любовью, и через мгновение он потерял сознание.

Когда он очнулся, туман, а вместе с ним и восемь трирем адмирала Дориа исчезли. Доблестный кондотьер бежал, как побитый пес. Гудки и шлюпку он использовал в качестве отвлекающего маневра. Лодчонка Аргальи беспомощно подпрыгивала на волнах в кольце вражески судов, словно мышь, окруженная со всех сторон голодными котами. Он поднялся во весь рост, затрубил в свой pожок и закричал: «Я сдаюсь! Берите меня, чертовы безбожники! Я ваш!»