"Тайна Владигора" - читать интересную книгу автора (Бутяков Леонид)

1. Одноглазый Багол

Для Одноглазого Багола, известного на западном побережье торговца живым товаром, этот весенний день складывался удачно. Еще солнце не осилило половины небесной дороги, а он уже продал две цепи рабов (на каждой цепи — по шесть человек; впрочем, кто их теперь за людей посчитает?), и до вечера наверняка сыщется покупатель на третью, последнюю цепь. Может, как раз вон тот чернобородый венед со шрамом, рассекшим лоб и правую щеку, собирается прикупить несколько крепких невольничьих рук для своих богатых владений? Хотя вряд ли. Венеды редко интересуются живым товаром, поскольку у них другие порядки: рабами признают лишь преступников, осужденных старейшинами, да иноземных врагов, взятых в плен.

Почему же тогда чернобородый с явным вниманием разглядывает выставленных на продажу невольников? Или — такое тоже случается — приметил средь них кого-то знакомого?

Багол скосил глаз на Рухада, молодого надсмотрщика, сейчас выполняющего обязанности зазывалы, и негромко сказал:

— Черную бороду видишь? Выясни, чего хочет.

Рухад кивнул и направился к венеду. Единственный глаз Багола (второй он потерял много лет назад в пьяной драке) был зорче и наблюдательней, чем у других — оба. Он разом окидывал и оценивал все, что происходило вокруг. Вот и сейчас, хотя всякого люду на торговой площади толпилось изрядно, Багол приметил, как рядом с чернобородым, едва к нему приблизился Рухад, напряглись трое молодцев. Один, будто бы случайно, оказался за спиной Рухада, а его крепкая ладонь легла на рукоять меча. Двое других — постарше, поопытней — оружия не коснулись, но Багол не сомневался — если нужда возникнет, клинки мелькнут молнией.

Ясное дело — охранники. Иное странно: с чего вдруг такая настороженность? Венед, судя по дорогому кафтану из куньего меха, пусть и не беден, да вряд ли из знатного рода. И на купца не похож, скорее — на воина. Тогда зачем ему телохранители надобны?

Пока Багол размышлял, присматриваясь к чужестранцу, тот уже переговорил с Рухадом и неторопливо направился к торговцу. Рухад, идя рядом, подал условный знак: товар понравился, за ценой дело не станет.

Молодой надсмотрщик ошибся. Чернобородый, поздоровавшись с Баголом без особого почтения, хотя и завел речь о выставленных на продажу рабах, вряд ли собирался их покупать.

— Говорят, старик, ты четвертый день здесь торгуешь, — произнес он, не столько спрашивая, сколько утверждая. — Две дюжины невольников уже продал, а эти, видать, последние.

— Тебе в том какой интерес, чужестранец? — нахмурился Багол.

Начало разговора ему не понравилось. Однако венед тоже почувствовал, что перегнул палку, и сменил жесткий тон на примирительный:

— Меня Демидом зовут, я венедский воевода.

— Вижу, что не землепашец. Не пойму только, зачем я, простой торговец, тебе понадобился?

— Не так ты прост, Багол, — усмехнулся Демид. — О твоей купеческой сметке даже венеды наслышаны. Поэтому и решил к тебе с расспросами обратиться. Уважишь?

— Отчего не уважить? За спрос в Упсале денег не берут.

Демид присел на скамью рядом с Баголом, оглядел торговую площадь и понял, отчего именно это место облюбовал Одноглазый. Сидя на невысоком холмике, в тени старого ветвистого клена, он мог без труда наблюдать за торговцами, разложившими свои нехитрые товары у крепостной стены, и делать из тех наблюдений соответствующие выводы. Возле кого толпятся покупатели, что и как выбирают, кто из торговцев к вечеру будет с наваром, а кто с прогаром — все видно как на ладони.

Верно, что за спрос денег не берут, но верно и другое: за подсказку о том, кто и когда домой направится с тугой мошной, разбойные люди (а их в Упсале всегда было немало) толковому соглядатаю платят десятую часть награбленного.

Самые богатые сделки заключаются, ясное дело, не здесь, а на том знаменитом рынке, что скрыт за стенами города-крепости Тумаш. Однако нападать на купеческие караваны, надежно охраняемые латниками, не всякая ватага решится. Куда легче грабить мелких коробейников, которые после нескольких дней удачной торговли возвращаются в свои края без воинской защиты, надеясь лишь на собственную силу и милость богов.

Давние связи Одноглазого Багола с разбойниками не были секретом, хотя напрямую обвинить его в соучастии в грабежах вряд ли кто мог: не пойман — не вор. А что живым товаром торгует, так в Упсале это не возбраняется. Купил, дескать, в дальних краях у незнамо кого и здесь продаю — имени не спрашиваю…

— Я ищу одного человека, — сказал Демид, исподволь наблюдая за реакцией Багола, — и большое подозрение имею, что он мог оказаться пленником борейского разбойника Бароха. Подозреваю опять же, что Барох продал его человеку, для которого работорговля дело привычное и прибыльное. Тебе, например.

— Все может быть, — пожал плечами Багол. — Я и у борейцев покупал, и у свеонов. А разбойники они или нет, кто разберет?

Демид кивнул, соглашаясь, и продолжил:

— Среди тех, кто сейчас к невольничьей цепи прикован, нет ни одного синегорца. Но сказывают, что были — двое или трое, да ты их уже продал. Верно ли?

— Люди всякое говорить могут, — небрежно ответил Багол. — Я с невольниками языком не чесал, кто да откуда не спрашивал. Мне без разницы, каких они кровей.

Демид заметил, что небрежность в голосе торговца — напускная, поддельная. Упоминание о синегорских невольниках его встревожило.

— Тот, кого я разыскиваю, молод и красив. У него светло-русые волосы, голубые глаза, широкий лоб и прямой нос. Ростом чуть повыше меня, немного худощав, но плечист и силенкой не обделен. На лице и на теле нет особых отметок, однако среди других он выделяется сразу: гордой статью, открытым взглядом, независимостью в суждениях. Если он был среди пленников Бароха, ты не мог не обратить на него внимания.

— Да, пожалуй, — согласился Багол. — Судя по твоему описанию, приметный товар. Давненько такого не попадалось. Измельчал народец, захирел в праздности… Разве кто-нибудь из этой мелюзги, — он мотнул головой в сторону обессиленных, измученных жаждой и голодом невольников, — хоть немного похож на того, кого ты описал?

— А кому синегорцев продал?

— Говорю тебе, воевода, не знаю про синегорцев!

— Ой ли? — Демид вскинул бровь. — Подумай-ка хорошенько. Надеюсь, старческим беспамятством не страдаешь? А коли занедужил, не беда: я и подлечить сумею. От беспамятства наилучшее средство знаешь какое? Жилы надрезать и гнилую кровь на землю слить — враз полегчает.

Для пущей убедительности он чуть распахнул кафтан. Глаз Багола непроизвольно проследил за этим жестом и наткнулся на резную рукоять кинжала. Хотя торговец был не из пугливых, ссора с венедом его не прельщала. И свистнуть не успеешь, подзывая своих людей, как отточенное лезвие пропорет брюхо. А чего ради?

Багол быстро подсчитал возможные убытки и решил, что дальнейшее упрямство может обойтись ему слишком дорого.

— Если были среди невольников синегорцы, то всего лишь двое. Но молодыми и статными их вряд ли кто назовет. Худущие, грязные, для хорошей работы не годные. Как они к Бароху попали, я не ведаю… Я у него три цепи купил и вопросов лишних не задавал. Не любит Барох расспросов. Одну из его цепей вчера продал, две — сегодня.

— А синегорцы?

— Они во вчерашней были. Ее купил хозяин большого драккара. Имени его не знаю, но драккар легко отличишь: на носу высечена кабанья голова с железными клыками… Однако, думаю, он уже отчалил.

— Почему так думаешь?

— Сам суди: зачем понапрасну гребцов-колодников кормить, если нужда в них только на воде? Таких, как он выбрал, покупают лишь на одно плаванье и перед самым отплытием, чтобы расходов было меньше.

Демид озабоченно кинул взгляд на океанскую гладь, простершуюся за обрывистым северо-западным берегом Упсала. Большая торговая пристань находилась немного южнее и отсюда была не видна.

— Других синегорцев, значит, среди невольников не было?

— Не было, воевода, не было, — торопливо заверил его Багол, радуясь, что неприятная беседа подошла к концу. — Такого молодца, как ты расписал, я бы запомнил. Но, сам видишь, нынче у меня товар невыгодный, малахольный.

— Вижу, — хмуро сказал Демид, вставая со скамьи. — Людей, аки псов, на цепи держишь.

— В каждом краю свои порядки, — ухмыльнулся работорговец.

— Зубы-то не скаль! — осадил его Демид. — Если набрехал мне, не посмотрю на ваши поганые упсальские порядки — вернусь и свои наведу! Понял меня?

— Как тут не понять…

Багол поджал губы, изображая обиду. Однако любопытство оказалось сильнее. Увидев, что Демид, не прощаясь, уходит, он окликнул его и спросил:

— Зачем тебе, венеду, синегорец нужен? Кто он тебе — собрат али сват?

— Друг, — ответил Демид коротко и, не оглядываясь, быстро зашагал к пристани.

С юных лет у Багола в ходу одна приговорка; не обманешь — не продашь. Да откуда знать о ней венедскому воеводе? А если бы и знал, как уличил бы во лжи работорговца? Того русовласого и синеглазого, что описал Демид, среди невольников никто из посторонних видеть не мог. Не было его в цепях, которые Одноглазый Багол привел на торжище. Но лишь потому не было, что приметного синегорца по строгому наказу разбойника Бароха не со всеми прочими вели, а в телеге везли — одурманенного и беспамятного, и продал его Багол не здесь, у всех на виду, а в городе — знакомому покупателю, который и толк знал в живом товаре, и язык за зубами умел держать.

Сейчас Одноглазый очень жалел, что ввязался в это дело и согласился забрать синегорца у морского разбойника. Так ведь сперва сделка показалась весьма выгодной: Барох за синегорца никакой платы не просил, одно условие ставил — увезти пленника подальше и поскорее. Правда, уже тогда работорговец почуял неладное, ан все равно согласился. Кто же от дармового товара откажется? И удивительные речи Бароха счел, дуралей, за пьяные бредни, хотя давно известно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Надо, надо было прислушаться, насторожиться, попросить у Бароха день-другой на раздумья! Да что уж теперь, дело сделано…

О странных вещах Барох рассказывал. Дескать, не в бою синегорца взял и не в чужой земле обманом завлек, а вот здесь, на прибрежных камнях нашел — мирно спящего (так показалось), чуть прикрытого драными лохмотьями. Но по всему было видно: крепкий парень и, скорее всего, знатного рода.

Перво-наперво, конечно, связали его по рукам, по ногам, затем будить стали. Долго очухивался, а как в себя пришел — тут началось! Просмоленные путы в два счета порвал, одному из разбойников челюсть сломал, другому, как цыпленку, шею свернул, третьего кулаком в лоб треснул — не откачали. Только тогда с ним справились, когда вдесятером ринулись и кое-как опутали рыбацкой сетью.

Пленник не то что с трудом разговаривал, а вообще молчуном оказался. В ответ на все вопросы буркнул разбитыми губами несколько ругательств, которыми обычно синегорцы своих врагов приветствуют, а больше рта не раскрыл ни разу, хотя разбойнички Бароха очень старались сделать его по-сговорчивее. Перестарались, конечно, немного (уж больно обидно было за тех двоих, что он голыми руками к праотцам отправил), однако синегорец попался весьма живучий. Барох был вынужден влить ему в глотку особое усмирительное зелье, которым девка Ликея опаивает неосторожных путников, дабы затем сбагрить их морским разбойникам. Тройную меру влил — только тогда и затих синегорец, свалился в беспамятстве.

К вечеру Барох почувствовал себя заболевшим: в голове туман, ноги подкашиваются. Прилег на травку, поскольку сил не было идти к драккару, и вдруг услышал голос. И сей голос растолковал ему, что пойманный синегорец очень опасен, его надлежит хорошенько стеречь и надежно прятать от посторонних глаз. За ним могут явиться сообщники, которые наверняка постараются отбить у Бароха своего главаря. Ни в коем случае не уступать им! А держать при себе синегорца нужно до той поры, пока не придет за ним богатый покупатель, отмеченный особым знаком, ему и отдать пленника.

Наутро, проспавшись, Барох был вновь здоров и полон сил. И голос, вещавший ему накануне, посчитал бы бредом (нанюхался, дескать, дурманной травы девки Ликеи, которой синегорца усмиряли, вот и прислышалась всякая дребедень), если бы не новые события.

О них бывалый морской разбойник рассказывал скупо и неохотно. Сначала якобы он долго не мог попасть на собственный драккар: тот неожиданно сделался полупрозрачным, зыбким, как морской мираж. Затем, когда мираж рассеялся и драккар обрел былую четкость, выяснилось, что команда пребывает в панике. И было из-за чего! Оказалось, Барох отсутствовал целых пять дней. За это время на берегу ранняя осень превратилась в студеную зиму, державшуюся два дня и две ночи, после зимы наступила скоротечная весна, которая длилась лишь до полудня, вновь лето — на остаток дня и ночь, а теперь опять начинается осень, но кто знает» что будет дальше?

Барох кое-как успокоил своих людей и, дабы избежать новых странностей, принес в жертву всемогущему Бору двух пленниц. О том, возымело жертвоприношение должное действие или нет, Барох умолчал. Однако среди его разбойников поговаривали о появляющихся среди ночи мавках — лесных духах, весьма похожих на принесенных в жертву молодых пленниц. Мавки, смущая караульных своими женскими прелестями, беззаботно плясали на ночном берегу, смеялись и пели, предлагали разбойникам любовные утехи, в общем — всячески заманивали в лесную чащу, как это и водится среди коварных мавок. К счастью, никто из разбойников не попался на их удочку. Все знали, чем заканчиваются веселые игры с мавками: уведут в бурелом, примутся щекотать и не отпустят, покуда не защекочут до смерти.

Одноглазый Багол явился в условленное место в тот день, когда терпение Бароха уже иссякло. Приди днем позже — и не застал бы в тайной бухте разбойничьего драккара. Сколько лет уже Багол знает его, безжалостного рубаку и опытного морехода! Всяким видел — пьяным от крепкой браги, измазанным чужой кровью, злобным и упрямым, жадным и щедрым, хохочущим и тоскующим, но никогда еще не замечал в его глазах испуга и смятения. И вдруг такая перемена!..

Почти не торгуясь, Барох отдал ему своих пленников и только об одном просил: увози подальше бродягу синегорца да остерегайся встречи с теми, кто хочет его освободить. А на вопрос Багола: «Почему ты решил, что я и есть тот богатый купец, о котором тебе голос вещал?» — ответил уклончиво: мол, говорилось же об особой отметине, но о какой именно, увы, не понял. Но разве одноглазие Багола — не божья отметина? Так что, дружище, бери синегорца задаром, помни мою доброту!..

Относительно «божьей отметины» Барох, конечно, глупость ляпнул, поскольку хорошо знал, при каких обстоятельствах Багол глаза лишился. Но разве откажешься, если тебе задарма предлагают крепкий товар? Еще по чарке выпили — и ударили по рукам.

Правда, на следующее утро, когда разбойничий драккар спешно покинул укромную бухту, Багол удивился: с чего вдруг этакая прыть? Раньше Барох после удачной сделки обязательно проводил здесь дней десять-двенадцать и устраивал на берегу славную попойку для своих громил. Что же заставило его изменить давнему правилу? Не найдя вразумительного ответа, Багол тоже решил не задерживаться в опасном месте.

Страхи морского разбойника он понял позднее, когда сам столкнулся с необъяснимым. Волкодлаки и упыри, чехарда времен года, долгие плутания по давно знакомому лесу — было, от чего запаниковать. Когда наконец обоз добрел в Тумаш, выяснилось, что по лесным дорогам Багол шастал более полугода! Как могло такое случиться? По его подсчетам, как ни крути, расстался с Барохом каких-нибудь пятнадцать — двадцать дней назад, среди осени. А в Тумаш заявился — конец весны на дворе. Бред какой-то!..

Памятуя предостережения Бароха, приказал своим людям держать язык за зубами и поспешил перво-наперво избавиться от дармового бродяги. Тот, хотя и пришел в себя после зелья девки Ликеи, не помнил ни роду, ни имени, с трудом воспринимал окружающий мир и верил на слово всему, что ему говорили. Поэтому Багол живо втолковал синегорцу сказочку о его, дескать, незавидной судьбе: был ты разбойником с большой дороги, поймали тебя служивые люди, хотели на березе вздернуть, да жалостливый Багол перекупил, кошель серебра отдал за твою грешную душу.

Синегорец всему поверил, ибо единственное, кажется, что сохранилось в его памяти, — драка на морском берегу, в которой он двоих разбойников лишил жизни. В общем, даже не брыкался, когда Одноглазый Багол поздним вечером отвел его к покупателю. Сам же Багол был весьма рад выгодной сделке: и хорошую цену получил за бродягу, и туда его отправил, откуда не возвращаются.

Но вот появление венедского воеводы, занятого поисками синегорца, не сулит ничего хорошего. А ну как этот Меченый пронюхает, что Багол ему ложный след выдал? Добром не кончится… Так или иначе, а задерживаться в Тумаше опасно. Поторговал, пора и честь знать.

Одноглазый коротко свистнул, подзывая Рухада:

— Что хочешь делай, а до заката все должны быть проданы. Утром уходим в Борею.

— Может, сбавить цену, хозяин? — Рухад озабоченно посмотрел на изможденных невольников. — Хилый товарец. Сам видишь, с дороги еще не очухались толком.

— И не очухаются, — поморщился Багол. — Долго мы добирались… Ладно, отдавай за половину. Главное, чтобы к утру все было готово к отъезду.

— С чего такая спешка?

— Не твоего ума дело!

Багол решительно поднялся с лавочки и, не вдаваясь в дальнейшие разъяснения, заковылял к городским воротам.