"Болид" - читать интересную книгу автора (Верн Жюль)
Глава двенадцатая, в которой мы увидим, как судья Прот безуспешно попытается примирить двух тяжущихся, а затем, по обыкновению, вернется в свой сад
— Он упадет… Он упадет!
Именно в тот день был впервые столь эмоционально произнесен этот глагол как в Старом, так и в Новом Свете. Местоимение «он» отныне служило, похоже, только для обозначения метеора. Что касается глагола, то вопрос заключался в том, когда после стольких употреблений в будущем времени его начнут употреблять в настоящем, а затем и в прошедшем времени.
Психоз толпы, казалось, дошел до предела, едва Бостонская обсерватория заявила, что болид или, точнее, его ядро образовано чистым золотом. И тем не менее этот психоз не шел ни в какое сравнение с тем, что возник во всех уголках земного шара, когда стало известно, что чудесный болид упадет. Никто не взял на себя смелость подвергнуть сомнению информацию, отправленную телеграфом в Европу, Азию, Америку и каблограммой в Африку, Австралию, Новую Зеландию и Океанию. К тому же бостонские астрономы, по праву пользовавшиеся всемирной известностью, были просто не способны допустить ошибку, которая нанесла бы вред законной славе их обсерватории.
«Нью-Йорк геральд» со всей справедливостью писала в дополнительном выпуске, разошедшемся огромным тиражом:
С того момента, как Бостонская обсерватория высказала свое мнение по данному поводу, вопрос решен. Совершенно достоверно, что болид упадет со дня на день.
Очевидно, законы земного притяжения не могли не оказывать в полной мере своего действия при сложившихся обстоятельствах. Астрономический мир не замедлил признать, что снижение скорости болида было весьма существенным. Возможно, это явление заметили бы раньше, если бы заинтересованные стороны проявили больше внимания. Однако, как говорится, «их мысли витали в небесах». Измерить толщину ядра, установить его стоимость — вот чем они занимались вначале, хотя миллиарды метеора могли быть предметом лишь чисто платонического вожделения. Никто даже не думал, что болид, двигавшийся по совершенно определенной, совершенно правильной траектории, должен был когда-либо покинуть атмосферу, чтобы упасть на Землю. Нет, тысячу раз нет!
Мистер Дин Форсайт и доктор Хадлсон никогда даже не предполагали подобной возможности. И если они со всем неистовством требовали признать за собой первенство открытия, то вовсе не из-за стоимости болида, не из-за его миллиардов, от которых никто не получил бы ни су,[101] ни пенни,[102] ни цента. Мы не устаем повторять: они вели себя так для того, чтобы этому великому астрономическому феномену было присвоено имя Форсайта по требованию одного и Хадлсона по требованию второго. Одним словом, ради славы, ради почестей.
Впрочем, соперники должны были и сами заметить, что болид заметно снижает скорость. Он медлил со своим появлением на северовосточном горизонте, а также с исчезновением с горизонта юго-западного. Следовательно, он затрачивал больше времени, чтобы пролететь над Уэйстоном между этими двумя точками. Возможно, мистер Форсайт и мистер Хадлсон жалели, что не они первыми сделали открытие, приоритет которого на сей раз безусловно принадлежал Бостонской обсерватории.
И тогда встали два вопроса, пришедшие на ум людям, менее всего привыкшим размышлять, детям, равно как и мужчинам, женщинам, равно как и детям. Перед всем миром возник гигантский знак вопроса.
Когда упадет болид?
Куда упадет болид?
Ответ на второй вопрос был очевиден, при условии, что болид беспрепятственно продолжит движение по своей траектории с северо-востока на юго-запад. Упасть он мог только в одной из точек, расположенных под указанной траекторией. Это было совершенно очевидно.
Ответить на первый вопрос было не так просто. Впрочем, такие пустяки не ставили ученых в тупик. Частые наблюдения за снижением скорости, безусловно, помогут дать ответ.
Однако при сложившихся обстоятельствах не присоединится ли к двум первым третий вопрос, возможно, самый трудный, поскольку будет затронуто столько интересов? Не разгорятся ли там, где столкнутся эти интересы, страсти нашего несчастного человечества?
Кому после падения будет принадлежать болид? Кому достанутся триллионы ядра, окруженного сверкающей оболочкой? Сама она, несомненно, исчезнет. Да и что делать с неосязаемыми лучами, которые не могут быть обращены в деньги? Но останется ядро. А его уже нетрудно превратить в звонкую монету, в полновесные наличные деньги.
Да, но кому оно будет принадлежать?
— Мне! — воскликнул Дин Форсайт, когда этот вопрос пришел ему на ум. — Мне, который первым заметил его на земном горизонте, на горизонте Уэйстона!
— Мне! — воскликнул в свою очередь доктор Хадлсон. — Поскольку именно я автор открытия.
И после этой ночи с 29 на 30 мая оба следили за болидом с еще более напряженным вниманием, как люди, готовые рисковать всем ради того, чтобы завладеть сокровищем. Но болид по-прежнему находился в 30 километрах от них, скованный силой земного притяжения, которая в конце концов восторжествует. В ту прекрасную ночь он излучал такое мощное сияние, что перед его насыщенным светом бледнели даже Юпитер и Венера, даже Вега из созвездия Лиры и Альтаир из созвездия Орла, даже Сириус из созвездия Большого Пса, который бесспорно царит над всеми звездами небесного свода.[103]
После более или менее скорого падения метеора глаза уже не смогут созерцать это несравненное зрелище. Ну и пусть! Все предпочитали, чтобы он упал. Все хотели владеть им. Все были охвачены алчностью, за исключением, вероятно, нескольких философов, освободившихся от тщеты нашего бренного мира, или нескольких мудрецов, в число которых входил мистер Джон Прот, досточтимый магистрат Уэйстона.
Утром 30 мая в зале заседаний мирового судьи скопилось множество народа. Три четверти любопытных не смогли проникнуть в помещение. Оттесненные во двор перед зданием, они не без зависти думали о тех более удачливых или просто более проворных, кто столпился в зале. Конечно, если бы мистер Прот не воспротивился со всей решительностью, на какую только способен истинный энтузиаст, чтобы защитить свои цветы от публики, готовой их затоптать, она захватила бы и сад. Но оказалось совершенно невозможно выломать дверь, за которой стояла на страже старая Кэт.
Дело в том, что на эти судебные слушания пришли мистер Дин Форсайт и мистер Стэнли Хадлсон. Вызванные мировым судьей для установления их прав на первенство открытия болида и, в качестве дополнения, на собственность, которая появится благодаря подобному первенству, противники оказались лицом к лицу.
К глубочайшему отчаянию миссис Хадлсон, ее дочерей, Фрэнсиса Гордона и добрейшей Митс, возникал не только вопрос честолюбия, но и вопрос выгоды, который предстояло решить мировому судье, допуская, что он компетентен в таком деле. Понятно, что магистрат не мог не испытывать затруднений, когда ему предстояло рассудить двух тяжущихся. Но, верный своему мандату, он, вероятно, попытается примирить стороны. Если ему это удастся, то не будет преувеличением сказать, что он поставит рекорд по примирению в мировых судах Америки.
В начале заседания было быстро покончено с некоторыми другими делами, и стороны, грозившие друг другу кулаком, покинули зал, взявшись под руку, к величайшему удовлетворению мистера Прота. Поступят ли так же два противника, которые вскоре предстанут перед ним? На это была лишь слабая тень надежды.
— Следующее дело? — спросил судья.
— Форсайт против Хадлсона и Хадлсон против Форсайта, — объявил секретарь.
Именно так было записано в реестре дел, подлежавших слушанию.
— Пусть подойдут ближе, — произнес судья, приподнявшись в кресле.
Каждый из противников вышел из рядов окружавших его сторонников. Они стояли лицом к лицу, пренебрежительно оглядывая друг друга, с горящими глазами, плотно сжатыми кулаками, словно две пушки, заряженные до самого жерла и готовые произвести двойной залп от малейшей искры.
— О чем идет речь, сэр? — спросил судья Прот тоном человека, который прекрасно осведомлен, о чем идет речь.
Первым взял слово мистер Дин Форсайт. Он произнес:
— Я пришел, чтобы предъявить свои права…
— А я — свои, — немедленно возразил мистер Хадлсон, резко перебивая соперника.
И тут же начался оглушительный дуэт. Можно было не сомневаться, что певцы пели не в терцию[104] и не в сексту,[105] а наперекор всем законам гармонии.
Мистер Прот вмешался, поспешно застучав по столу ножом из слоновой кости, как это делает дирижер своей палочкой, чтобы прервать невыносимую какофонию.
— Объясняйтесь по очереди, господа, — сказал он. — В соответствии с алфавитным порядком я сначала предоставляю слово мистеру Форсайту, фамилия которого начинается на букву, предшествующую букве, с которой начинается фамилия мистера Хадлсона.
Кто знает, не испытал ли доктор в подобных обстоятельствах горькое сожаление, что фамилия поставила его в алфавите на восьмое место вместо шестого![106]
И мистер Дин Форсайт стал объяснять суть дела, в то время как доктор сдерживал себя ценой невероятных усилий.
В ночь со 2 на 3 апреля в 11 часов 37 минут 22 секунды мистер Дин Форсайт, ведя наблюдения из своей башни на Элизабет-стрит, заметил болид в момент его появления на северо-восточном горизонте. Он следил за ним все то время, пока тот находился в поле зрения, и следующим утром, на рассвете, послал телеграмму в обсерваторию Питтсбурга, чтобы сообщить о сделанном открытии и уточнить день для установления своего первенства.
Разумеется, доктор Хадлсон, когда настала его очередь говорить, дал аналогичное объяснение того, что касалось появления метеора, замеченного из донжона на Моррис-стрит, и телеграммы, посланной на следующий день в обсерваторию Цинциннати.
И все это было сказано с такой убежденностью, с такой точностью, что хранившая молчание и глубоко взволнованная аудитория, казалось, перестала дышать, ожидая ответа, который должен был дать магистрат на столь четко сформулированные требования.
— Это очень просто, — сказал мистер Прот как судья, умевший управлять весами правосудия и одним взглядом определявший, расположены ли чаши на одной и той же высоте.
Однако его слова «это очень просто» вызвали у присутствующих некоторое недоумение. Они казались совершенно не соответствовавшими ситуации. Это не могло быть «так просто»!
Тем не менее в устах мистера Прота эти слова имели большое значение. Все знали о справедливости его оценок, о точности выносимых им решений. И присутствующие не без волнения ждали объяснений.
Ждать пришлось недолго. Приведем буквальный текст, подчеркивая слова «принимая во внимание», как если бы речь шла о судебном решении:
Принимая во внимание, с одной стороны, что мистер Дин Форсайт заявил об открытии в ночь со второго на третье апреля болида, который пересекал воздушное пространство над Уэйстоном, в одиннадцать часов тридцать семь минут двадцать две секунды вечера;
Принимая во внимание, с другой стороны, что мистер Стэнли Хадлсон заявил о присутствии того же болида в тот же час, те же минуты и те же секунды…
Когда оглушительный шум, не вызвавший у мистера Прота ни малейшего проявления раздражения, улегся, он продолжил:
И принимая во внимание, что это дело целиком и полностью основывается на вопросе о секундах, минутах и часе, вопросе, который можно рассматривать как сугубо астрономический и который не подпадает под действие нашей исключительно юридической компетенции;
По этим причинам мы признаем себя некомпетентными в данном вопросе.
Очевидно, магистрат не мог ответить иначе. А поскольку было ясно, что никто из противников не смог бы предоставить абсолютные доказательства того, что был первым, указав точное мгновение, когда, как он уверял, увидел метеор, казалось, что их требованиям суждено остаться без последствий и им ничего не остается, как уйти несолоно хлебавши, и отныне не следует даже опасаться, как бы они не прибегли к насилию друг против друга.
Однако ни их сторонники, ни сами астрономы-любители не желали, чтобы дело закончилось подобным образом. И если мистер Прот надеялся, что из-за невозможности добиться примирения он выпутается, объявив себя некомпетентным, то этой надежде, видимо, не суждено сбыться.
— Хотя я отнюдь не собираюсь пересматривать свое решение, — ответил магистрат тем любезным тоном, каким говорил даже в самых трудных обстоятельствах, — хотя этот вопрос, повторяю, выходит за рамки моей компетенции как мирового судьи, я охотно предоставлю слово мистеру Дину Форсайту и доктору Хадлсону при условии, что они согласятся выступать друг за другом.
Но требование уступить даже в этом вопросе оказалось для противников чрезмерным. Они принялись отвечать хором с прежней говорливостью, с прежней несдержанностью, не желая отставать друг от друга ни на слово, ни на слог.
Мистер Прот почувствовал, что лучше дать им высказаться, чем закрывать заседание, что, впрочем, казалось ему неподобающим в отношении двух достойных личностей, занимавших высокое положение в уэйстонском обществе. К тому же судье удалось уловить смысл их нового спора: теперь речь шла не об астрономическом вопросе, а о вопросе выгоды, о заявке на собственность.
Одним словом, поскольку болид в конце концов должен упасть, он упадет, и в таком случае кому он будет принадлежать? Мистеру Дину Форсайту? Доктору Хадлсону?
— Мистеру Форсайту! — кричали сторонники башни.
— Доктору Хадлсону! — вопили сторонники донжона.
Мистер Прот, добродушная физиономия которого озарилась очаровательной улыбкой философа, любезным жестом потребовал тишины в зале. Весь вид мирового судьи показывал, что с ответом у него не возникнет ни малейших трудностей.
В зале вновь воцарилась тишина, такая же глубокая, как в тот день девятого столетия до нашей эры, когда царь Соломон вынес свое знаменитое решение относительно двух матерей.[107]
— Господа! — сказал судья. — Первый вопрос, который вы передали на мое рассмотрение, касался первенства в отношении астрономического открытия. Речь шла о славе, которая, по вашему мнению, не подлежит разделу. Допустим… Но теперь спор завязался по поводу собственности на болид. И хотя я не владею необходимыми сведениями, чтобы вынести мотивированное решение, тем не менее считаю себя способным дать вам совет.
— Какой? — воскликнул мистер Форсайт.
— Какой? — воскликнул мистер Хадлсон.
— Следующий, — сказал мистер Прот. — В том случае, если болид упадет…
— Он упадет! — перебивая друг друга, повторяли сторонники мистера Дина Форсайта.
— Он упадет! — твердили сторонники мистера Стэнли Хадлсона.
— Ладно, допустим, — ответил магистрат со снисходительной вежливостью, пример которой магистратура, даже в Америке, подает не всегда.
И, послав обоим тяжущимся благожелательный взгляд, продолжил:
— В таком случае, поскольку речь идет о болиде стоимостью три триллиона девятьсот семь миллиардов, я призываю вас поделить…
— Никогда! Никогда!
Именно это слово, означающее решительный отказ, раздалось со всех сторон. Никогда ни мистер Форсайт, ни мистер Хадлсон не согласятся на раздел! Конечно, в противном случае они получили бы каждый около двух триллионов. Но нет таких триллионов, которые стояли бы выше вопроса честолюбия, даже в стране Вандербильтов, Асторов, Гулдов и Морганов. Уступить… Да для мистера Форсайта это означало бы признать, что слава открытия принадлежит доктору, а для доктора — что слава принадлежит мистеру Дину Форсайту.
Зная человеческую природу, мистер Прот не был особо удивлен, что данный им мудрый совет восстановил против него всю аудиторию. Но он не растерялся. Когда ропот стал еще громче и мистер Прот понял, что потерял всякое влияние на присутствовавших, он встал: судебное заседание было закрыто.
Но тут вновь наступила тишина, словно всеми овладело чувство, будто сейчас кто-то должен что-то сказать.
Так и случилось. Вот какие слова произнес один из тех, что толпились в зале:
— Господин судья полагает, что дело будет перенесено на другой день для вынесения окончательного решения?
Именно на этом вопросе намеревалось, очевидно, сосредоточиться общественное любопытство.
Магистрат сел и дал очень простой ответ:
— Я надеялся помирить стороны в вопросе о собственности, подведя их к мысли о разделе. Они отказались.
— И будут упорствовать в своем отказе! — вскричали мистер Дин Форсайт и мистер Стэнли Хадлсон, которые прибегли к одинаковым словам, давая ответ, казавшийся вылетевшим из ящика фотографического аппарата.
Помолчав минуту, мистер Прот сказал:
— Решение по делу о собственности на означенный болид откладывается… до того дня, когда он упадет на землю.
— Но зачем дожидаться его падения? — спросил мистер Форсайт, не желавший слышать об отсрочке.
— Да… Зачем? — поддержал его доктор, дававший понять, что спор должен быть улажен незамедлительно.
Мистер Прот вновь встал и голосом, в котором звучала ирония, сделал следующее заявление:
— Потому что вполне вероятно, что в тот день появится третье заинтересованное лицо, которое потребует свою долю от метеорных триллионов.
— Какое? Какое? — неслось из всех концов зала, поскольку присутствовавшие приходили во все большее волнение.
— Страна, на территорию которой он упадет и которая не замедлит заявить о своих правах, как собственник земли.
Достойный магистрат мог бы добавить, что с большой вероятностью болид, упавший в море, никому не будет принадлежать, и Нептун останется вечно стеречь его в морских глубинах.
На присутствовавших произвели огромное впечатление последние слова, произнесенные мистером Протом, окончательно покинувшим свое место. Вероятно, появление третьего лица, которое потребует свою часть воздушного сокровища, превратившегося в земное, охладит пыл обоих противников и их сторонников? Возможно, но по зрелом размышлении и по прошествии времени, когда придется считаться с такой вероятностью. Однако в тот момент, когда умы были взбудоражены до предела, никто и не думал останавливаться. Всех занимало только дело Форсайт—Хадлсон, которое в общем осталось нерешенным. Как, решение отложено до падения болида?! Но когда оно произойдет? Через месяц, через год, через столетие? Об этом ничего не было известно, да и будет ли известно когда-нибудь? Нет, хотелось, чтобы правосудие в отношении двух противников свершилось немедленно, иначе разочарование отнюдь не будет способствовать усмирению общественных страстей.
Когда все покинули помещение, на площади образовались две группы, к которым присоединились любопытные, не сумевшие найти места в зале судебных заседаний. Стоял страшный гвалт, раздавались крики, провокации, угрозы, возможно, дело дошло бы даже до самоуправства. Безусловно, сторонники мистера Дина Форсайта взывали к линчеванию мистера Хадлсона, а сторонники мистера Хадлсона без колебаний принялись бы линчевать мистера Форсайта, что соответствовало бы последней американской моде при разрешении спорных вопросов.
К счастью, предвидя возможные волнения с плачевными последствиями, власти приняли меры предосторожности. Множество полицейских охраняло площадь Конституции. В тот момент, когда стороны бросились друг на друга, они решительно и ловко вмешались и разделили противоборствующие группы.
Но что они не сумели сделать, так это помешать мистеру Форсайту и мистеру Хадлсону приблизиться друг к другу. И тогда первый сказал:
— Я считаю вас, сэр, ничтожеством. И будьте уверены, что никогда племянник мистера Форсайта не женится на дочери какого-то там Хадлсона!
— А я, — возразил доктор, — считаю вас бесчестным человеком. И никогда дочь доктора Хадлсона не выйдет замуж за племянника какого-то там Форсайта!
Это был громкий скандал, полнейший, непоправимый разрыв отношений между двумя семействами.
А в это время мистер Прот, прогуливаясь среди своих грядок, говорил добрейшей Кэт:
— Всё, о чем я мечтаю, так это чтобы чертов болид не упал на мой сад, иначе он переломает цветы!