"Богатырские хроники" - читать интересную книгу автора (Плешаков Константин Викторович)

Глава двадцать первая

Темнота. Кромешная темнота. Я вытягиваю руку перед собой — и не вижу ее. Я подношу пальцы к глазам — и не вижу их. Может быть, меня ослепили? Да: спящий Илья, бегство, стрела, яд. Я моргаю. Я не знаю, что это такое — темнота или слепота.

Я ползу и натыкаюсь на стену. Я поднимаюсь и иду по стене. Я понимаю, что я — в крохотной каменной каморке. Я нащупываю дверь. Я приникаю к ней и, наконец, в щели вижу слабый намек на отблеск мерцающего факела. Я не ослеп — и это хорошо.

Я ощупываю себя. Все исчезло — и меч, и лук с колчаном, и кинжал, и даже кольчуга. Нога перебинтована, но это пустяковая рана, кость не задета, в обычных боях бывает и похуже. Я — пленник Идолища.

Где Алеша с Ильей? Удалось ли им скрыться? Или они лежат где-то рядом?

Страх наплывает на меня. Я перестаю ощущать себя. Тело мое движется, я могу поднести руку к губам, но не чувствую своего «я». Голова моя пуста. Кто я? Я Добрыня. Я еще помню это, но, может быть, скоро забуду. Я кусаю руку до крови, но это словно не я, Я чувствую боль, но я уже почти вышел из своего тела, растворился во тьме, исчез. А тело осталось. Я схожу с ума.

Я опускаюсь на колени и молюсь. Я молюсь долго. Мне становится легче. Тогда я сажусь и начинаю пробовать окружающее своей Силой. Я чувствую зло.

Я решительно неспособен сказать, сколько времени я провожу так. Иногда я сплю. Когда я не сплю, то молюсь или пытаюсь проникнуть во все, что делается за стенами моей каменной клетки. Меня мучают голод и жажда. Наверно, я скоро умру. Нет, говорю я себе. Не уподобляйся слабым, теряющим голову. Если бы тебя хотели убить, тебя бы давно уже убили. Тебя даже перевязали. Ты нужен им живой.

Судя по силе моей жажды, прошло два дня. Потом я слышу шаги за дверью. Дверь растворяется. Факелы невыносимо ярки, я закрываю глаза, но слезы текут из-под сомкнутых век. Я сижу, смежив веки. В мою клетку вошел кто-то. Привыкая к свету, я приоткрываю глаза и тут же от невыносимой боли закрываю их снова.

— Богатырь плачет? — слышу я насмешливый голос.

Мне трудно говорить от жажды. Я молчу.

— Так все-таки русские богатыри плачут?

Я думаю и потом бормочу:

— Богатыри не только плачут, но и умирают. Воды.

— Только когда ты скажешь мне кое-что.

Я молчу.

— С чего вам взбрело в голову отправиться к Идолищу?

Я немного приоткрываю глаза. Мне больно, слезы все еще льются, но я могу видеть.

Передо мной стоит человек невысокого роста, щуплый, смуглый, чернобородый, скованный в движениях; седина посверкивает в волосах и бороде. Темные маленькие глаза прожигают меня насквозь. Нос с горбинкой похож на клюв стервятника. Длинные пальцы пошевеливаются на груди. Я чувствую неимоверную тоску. Мое сердце сжимается.

Волхв.

Я закрываю глаза и собираю всю свою Силу. Я молюсь.

— Отвечай мне, Добрыня. Ответишь — получишь воду.

Я открываю глаза:

— Сначала вода, Волхв.

— Вот как. Ты узнал меня. Хорошо, я не собираюсь таиться. Вот мы и встретились, Добрыня.

Тишина. Только потрескивают факелы.

— Мы уже встречались, Волхв.

— Ну да — тогда, в Киеве. Тогда ты чуть не упал в обморок. Ты повзрослел, Добрыня.

— Мы встречались еще несколько раз.

— Ну да, ну да. Это когда ты дрался против моих слуг. И несколько раз тебе удалось победить. Ты не будешь возражать, что теперь пришел мой черед победить? Ведь Никита учил тебя быть справедливым.

— Только Бог знает, чей черед пришел.

— Что меня привлекает в вас, богатырях, — это наглость. Ты говоришь мне это сейчас, когда достаточно одного моего движения — и тебе отрежут руки и ноги, превратят в обрубок.

— Может, это переполнит чашу Его терпения, и ты умрешь.

— Ты нагл и самонадеян. Не думай, что ты смутишь меня этим. Я пришел поговорить с тобой о твоем прошлом.

— Сначала воды.

— Вот она.

Появляется человек с ковшом. Я нюхаю воду отталкиваю ковш.

— Я сказал, что мне нужна вода, а не зелье.

— Другого не будет.

— Тогда я умру.

— Ты не умрешь, — смеется Волхв, — ты еще будешь жить какое-то время… Напоите его.

Меня держат и вливают сквозь стиснутые зубы зелье. Я держусь за свою Силу. Даже в дурмане я не должен говорить.

Я как бы пробуждаюсь. Я был в забытье. Передо мной по-прежнему стоит Волхв.

— Вот ты и поговорил со мной, Добрыня. Ты рассказал мне все. Ты рассказал мне про князя Владимира и про Святополка. Ты рассказал мне, как Никита натаскивал тебя на меня. Ты рассказал, как ты убивал моих слуг. Ты действительно был хитроумен со Змеем.

Ты рассказал, что ты знаешь про Идолище. Теперь ты мне больше не нужен. Умри от жажды.

Волхв уходит. Подземелье — а это подземелье — погружается в темноту.

Я не умру от жажды. Я нужен Волхву. Я не сказал ему ничего, даже когда был в дурмане. Я это знаю. Я усмехаюсь. Зато я узнал две вещи. Волхв действительно печется о Святополке, и он ничего не знает про Крепость. Пригодится ли мне это?

Я чувствую и другое. Моя Сила возросла в этом вместилище зла. Мне помогает Бог.

Я провожу в темноте еще около двух дней. Я очень слаб. У меня кружится голова. Я часто проваливаюсь в забытье. Может быть, Волхв чего-то не рассчитает и я действительно умру от жажды. Но я не умираю от жажды. Волхв появляется:

— Ты еще не умер, богатырь?

— Ты же уже узнал все, что тебе было нужно. Или тебе нужен мой каменный мешок для другого пленика? Подожди, я скоро умру.

— Зачем же умирать. Я еще поговорю с тобой. Дать тебе воды?

— Ты очень заботлив, Волхв.

Мне подносят ковш. Это чистая вода. Но я не успеваю выпить его весь. Что ж, думаю я, этого мне хватит еще на день. Я подмигиваю Волхву:

— Что, когда богатыри пьют дурман, они молчат?

Волхв спокойно говорит:

— Илья говорил. И Алеша говорил. Ты молчал. Но ты особый богатырь. Такого мог воспитать только Никита.

Я не уверен, что он лжет про Илью и про Алешу. Может быть, они и схвачены. Даже наверное. Но сейчас я должен думать о другом.

— Давай поговорим, Добрыня. Ты понимаешь, что твоя жизнь и жизнь твоих друзей зависит от тебя. Конечно, ты скажешь, что не поверишь моим обещаниям, и будешь прав. Но все равно я — твоя последняя надежда. Из этих подземелий тебе без меня не выйти.

— Это подземелья под курганом, на котором стоит Идолище?

— Что ж — ты умен. Да.

— И построены они людьми с Востока.

— Да. Больше никто не сумел бы построить их так.

— И чтобы даже входа не было заметно со стороны. Возьми меня в следующий раз на Восток, Волхв.

— Только в клетке, Добрыня. Тебе верить нельзя.

— Когда Идолище развернули на северо-запад?

— Недавно. Уже при мне.

— А остальные Оплоты? Они тоже развернуты теперь на Русскую землю?

Волхв нахмурился:

— Значит, уже Никита знал про Оплоты? У кого-то слишком длинный язык. Интересно, у кого?

— Нет ничего тайного, что бы не сделалось явным, Волхв.

— Вопрос в том — явным для кого? Ты начинаешь пугать меня своей осведомленностью, Добрыня.

— Явным для всех, Волхв. А что я пугаю тебя — спасибо.

— Впрочем, что это я увлекся любезностями. Теперь — отвечай. И помни, я узнаю, когда ты будешь лгать.

— Я не мальчик, Волхв. Это я знаю.

— Где сейчас Никита?

— Там, где он исполняет свой нынешний подвиг.

— Что князь Владимир намерен делать со Святополком?

— Когда находят змею в доме, об этом не трубят на всех углах.

— Почему вы поехали на Идолище?

— Потому что Оплоты смотрят на северо-запад.

— Нет, так не пойдет. Ты расскажешь мне всю свою жизнь от начала и до конца, ничего не упуская. Вот тогда мне будет интересно, и я смогу тебя отпустить. Я люблю отпускать богатырей. Возможно, Никита рассказывал тебе про Рогожку.

— Никита рассказывал мне про Рогожку. Но жизнь свою я расскажу кому-нибудь другому. Давай и я спрошу тебя. Что ты задумал на Русской земле? Почему ты не знаешь ни сна, ни отдыха? Ради чего трудишься, Волхв?

— Ты смел, богатырь, — смеется Волхв. — Но я ни чего не расскажу тебе. Вдруг нас кто-нибудь услышит? И потом, ты хоть обладаешь и невеликой Силой, но как знать, что ты можешь?

— Ты зря связался со Святополком, Волхв. Святополк — хорь. И у него написано несчастье на лбу.

— Несчастье? — смеется Волхв. — Ты правильно читаешь. Но это несчастье придет тогда, когда я сам этого захочу. А в общем, будь ты проклят, живучее семя! — И он бьет меня сапогом в лицо.

Меня пытают.

Отче наш иже еси на небесех и остави нам долги наши якоже и мы оставляем должником нашим и не введи нас во искушение но избави нас от лукавого верую во единого Бога Отца Вседержителя Творца небу и земли видимым же всем и невидимым и во единого Господа Иисуса Христа Сына Божия единородного нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес распят за нас при Понтийском Пилате и страдавши и погребен а-а-а.

Я лежу на спине. Я уже почти не страдаю. Темно. Скоро все кончится. Я не могу двинуть рукой. Факелы. Волхв. Опять? Я не хочу этого.

— Теперь ты знаешь, как пытаю я. Но это последнее, что ты узнаешь. А птицы, которые склюют тебя, не сумеют рассказать даже о твоих муках. Но я позабочусь, чтобы об этом узнали, не беспокойся.

— Оплоты… Остальные — тоже… смотрят на Русскую землю? — бормочу я, и, как ни странно, Волхв меня понимает.

— Ну, это уж слишком, — говорит Волхв с некоторым удивлением, — Надеюсь, больше у Никиты учеников не было!.. Умирай медленней, Добрыня… Никитич.

Темнота. Ти-ши-на.

Ты ставишь на ночь чан с ядовитым отваром над дверью. Ты бережешься от Волхва. Ты не называешь его имя. Я вижу твои руки. И я вижу твое лицо. Я недолго смотрел на него и больше никогда не увижу. Только в жизни вечной — но будут ли там лица? Твоих рук там, наверное, не будет. Мать глядит на икону. Мать бродит по дому. Вас двое там. Вы ждете. Вы не дождетесь. Что будет с вами? Сила, Сила моя, скажи мне, что будет с ними? Да где ты вообще, моя Сила? Боль — скоро ли ты оставишь меня? Я не сопротивляюсь больше. Прощайте. Я не хочу умирать медленно.

Звон мечей. Это архангелы бьются с бесами. Я в преисподней. Нет. Это не архангелы. Я слышу только чужую речь. Стоны. Я не в преисподней. Я все еще в своей каменной клетке. Бой продолжается. Кто-то распахивает дверь, и факелы ослепляют меня, а я по-прежнему не могу шевельнуть рукой.