"Богатырские хроники" - читать интересную книгу автора (Плешаков Константин Викторович)

Глава восьмая

Три года прошли в учении и странствиях…

Зимы мы проводили под Новгородом, в Заплавье, у моей матери. Как ни молод я был, я видел, чего ей стоила разлука со мной. Но мой путь был выбран, и теперь ничто не могло заставить меня повернуть назад. В Заплавье я уже стал легендой; Учитель охотно разговаривал с моими земляками, впрочем, не рассказывая о своих подвигах, а скорее о землях, где он побывал, и о полезных вещах, которые он там увидел.

К концу третьей зимы я уже сносно бился на мечах; конечно, я не шел ни в какое сравнение с Учителем, но, как он говорил, чтобы победить его, мне надо привыкнуть к настоящему бою — и тогда все получится. К настоящему бою, легко сказать. Я не боялся его, я рвался в него, но настоящего боя все не было: Учитель берег меня. Как я сейчас понимаю, глядя на учеников моих товарищей, я действительно быстро учился, и, видно, не зря Бог привел Учителя к нашему порогу. Теперь я часто понимал Учителя с полуслова, с полувзгляда. Мне стало легче понимать людей вообще. Все чаще я думал о Христе и молился Ему; Учитель научил меня этому, когда я попросил. Как велел Учитель, каждый день я проводил долгое время в созерцании, но как я ни бился, передо мной была словно закрытая дверь. Со временем я успокоился и перестал страдать от своей ничтожности, а просто уходил в глубину разума, ища там разгадку того, как услышать, как растет трава. Внезапно из Киева пришла весть: степняки по весне двинутся на Русь. Не дожидаясь, пока просохнут дороги, мы снялись с места и двинулись к месту сбора ратей. Учитель, наконец, решил проверить меня в деле…

Однажды под вечер я собирал хворост для костра (Учитель не любил рубить живые деревья, говоря, что этого не хотят не только обитатели леса, многие из которых обладают разумом, но и сам Бог). Внезапно незнакомое раньше чувство охватило меня. Я вдруг понял, что в каждой ветке хвороста под ногами заключена высшая правда и что я могу чувствовать эту правду, которую ни один смертный не опишет словами, что я ее уже чувствую, я ее уже знаю, я — принадлежу ей! Забыв все на свете, я бросился на поляну с криком: «Учитель, я слышу, как растет трава!»

Учитель посмотрел на меня сурово и сказал:

— Я задам тебе вопрос, который Понтийский Пилат задавал Иисусу, а Иисус промолчал. Итак, что есть истина?

— Это ветка хвороста под ногами, — не задумываясь, отвечал я.

— Да поможет тебе Бог, Добрыня, — сказал Учитель и пошел к лошадям.

Все еще переживая свой восторг, я бродил по лесу, улыбаясь дурацкой улыбкой; все казалось мне возможным в этот вечер, и ничему не было преград.

Стемнело. Мы сидели у костра. Учитель, как часто бывало, молчал, но теперь я понимал, что и молчанием он учил меня. Наконец, он заговорил:

— Пришел час, Добрыня, поговорить о злом. Мы много говорили о добре, и ты сам теперь знаешь, что почти все вокруг — добро. Но надо поговорить и о зле… Зло действует вокруг нас. Зло руководило Святополком, когда он крался в спальню отца; зло водило князем Владимиром, когда он взял себе наложницу.

Бог дает каждому выбор — быть добрым или злым, ц каждую минуту мы отвечаем на его немой вопрос: кто ты? Но есть люди, которые сеют только зло и которых нужно выкорчевывать с корнем, хотя нет растения, которое заслуживало бы такой участи… Святополк, боюсь, один из них. Но он мелок, и, каковы бы ни были его мечтания, только случай, вознесший его в княжеские палаты, дает ему силы творить великое зло… Но есть люди, которые, не будучи князьями, могущественны, как князья, и даже более.

Есть один человек… когда-нибудь… через много лет… когда ты станешь настоящим богатырем, Добрыня, тебе придется сразиться с ним… Не в рукопашном бою; он не таков. Кабы он был таков, он бы не был страшен… А просто однажды к тебе приблизится странник и попросит воды — именем Христа. И ты дашь ему воды, и он прильнет к твоей фляге губами и поблагодарит тебя, поклонится низко и уйдет. А потом ты глотнешь воды из своей фляги, почувствуешь невыносимую боль в кишках и жжение и умрешь. Вот как это может быть. Поэтому я и учу тебя. Драться смог бы научить тебя кто-нибудь иной, не я. А я с тобой для того, чтобы, когда он подойдет к тебе, ты бы плеснул ему водой в лицо и осенил себя крестным знамением; если даст Бог, чтобы ты всегда узнавал его, в каком бы обличье он ни представал перед тобою, чтоб ты преследовал его и приблизил его конец…

— Кто это? — спросил я сипло, чувствуя, как ночь давит мне в спину, воображая, что уже сейчас недобрые глаза смотрят на меня из черноты.

Учитель молчал. Он ворошил угли; тени плясали по его лицу.

— …Волхв? — выдавил я.

— Ты уже слышал это имя, — откликнулся Учитель тихо. — Не от меня. Я берег тебя от него. Но оно на устах у всех. Говорят, если назвать его по имени трижды, то, где бы он ни был, он встрепенется и услышит…

Я в это не верю, но на всякий случай старайся пореже произносить это имя.

— Да… Я слышал… от людей… Им пугают детей…

— Им пугают детей, им пугают друг друга. А некоторые клянутся его именем, это его слуги… Если бы он был один, он не был бы страшен; что может сделать один, даже могущественный, человек?

— Так он человек?

— Я вижу, пришло время рассказать тебе о нем. Ты правда хочешь это услышать? Ты готов?

— Почему ты спрашиваешь, готов ли я, Учитель?

— Потому что я знаю тебя. Как только ты узнаешь про него то, что знаю я, ты уже будешь не таким, как прежде. Уже и весна, и лето не будут дарить тебе беспечность, уже и в солнечном свете ты будешь искать его глаза. Ты не будешь знать покоя ни днем ни ночью. Что бы ты ни делал, сердце-сторож будет говорить тебе: бди, Добрыня.

— Я готов.

— Хорошо… Не оглядывайся; его здесь нет, я чувствую это. Скажу больше: тогда я покину тебя, когда увижу, что ты чувствуешь его так же хорошо, как я. Что можно видеть, не видя?

— Все.

— А сможешь ли ты видеть все?

— Нет. Я слаб для этого.

— Все же я научил тебя чему-то… Что ты чувствуешь сейчас? Забудь о том, чего ты боишься; забудь о том, чего ты хочешь. Что ты чувствуешь вокруг?

— Лес… Он живет… Хотя шум ветра не дает мне ничего слышать, а тьма видеть, но я вижу и слышу… Я вижу: сотни глаз глядят на наш костер. Я слышу: сотни лап ходят вокруг поляны… Медведь… Рысь: близко!

— Смотри на огонь, смотри…

— Кроме нас, в лесу ни человека… Ни огня… Я чувствую что-то еще: леший? Леший, Учитель?

— Да. Есть ли рядом вода?

— Нет… То есть она есть, но это болота… Они ведут в еще больший мрак…

— Что ты еще чувствуешь?

— Больше ничего.

— Достаточно и этого. Я могу добавить, что медведь уже ушел, что рысь лежит на суку шагах в тридцати за моей спиной, что местный леший слаб, что болото глубоко и где-то в глубине его лежат погибшие люди… Я боюсь, что ты никогда не будешь чувствовать так, как я. Ты не ясновидец, ты богатырь. Но ты будешь особенный богатырь…

Итак, слушай про Волхва.

Он — не Сатана, не дух, не упырь, что бы про него ни говорили. Он человек. Причем — мне горько говорить это — русский человек.

— Русский?

— Да, Добрыня, тебе, конечно, хочется, чтобы он был половцем или булгарином, но, увы, — он русский, и нет у Русской земли врага злее, чем он. Насколько я знаю, он родился в Киеве около сорока пяти лет назад. От рождения он был наделен сердцем, впитывающим зло, как земля — воду. Говорят, что отец его — сам Сатана, но это вряд ли правда. Я думаю, что родился он от смертных родителей; и сам он смертен. С детских лет вертелся он около колдунов, и кто-то посвятил его в обряды Врага Рода Человеческого, именем которого он и живет сегодня. Когда ему было примерно столько же лет, сколько тебе, когда ты стал моим учеником, он ушел далеко на Восток. Там за степями есть горы; я тебе рассказывал о них. Там творятся особые, чудные дела, и тамошним людям ведомы многие тайны, неизвестные нам, потому что там бьется исполинское сердце земли. Говорят, что Господь наш Спаситель Иисус Христос странствовал там: подумай, отчего в Евангелиях ничего не сказано, где он был с детских лет до тридцати? Иисус был там, чтобы прильнуть к сердцу земли, чтобы яснее слышать голос Бога живого. Волхв был там, чтобы научиться колдовству. И он стал колдуном — таким, каких нет больше на Русской земле. Несколько раз я сходился с ним — и всегда бывал побежден. Он умеет многое, а то, чего не умеет он, умеют его слуги — злые сердца земли Русской. Но не бойся: он не всемогущ. Он не может переноситься из одного места в другое по воздуху: как мне и тебе, для этого ему нужен конь. Он не может превратить тебя в змею; но он может лишить тебя рассудка, если ты не будешь уметь противиться.

Он сеет зло там, где другие сеют добро. Он разжигает раздоры на Русской земле и навлекает на нее напасти, но самая большая напасть — я чувствую — впереди, когда кончится и мой век, и твой тоже. Нет, он не вечен. Не вечно и зло; но оно долговременно. Когда-нибудь он умрет: но кто-то станет на его место, кто-то станет вторым Волхвом.

— Что же тогда делать мне… нам?

— Нам — бороться с ним, покуда мы дышим. Если тебе повезет — а лучше сказать, если благословит Бог, ты сможешь даже его убить. Его сердце так же уязвимо для меча, как любое другое. Но дело в том, что он умеет отводить мечи от себя, я это видел…

Но не падай духом; ты не один будешь бороться с ним. Есть и другие люди, которые знают, кто он такой, и которые не меньше нас с тобой хотят с ним поквитаться. Не бойся: с годами ты начнешь его понимать… Ты, наверное, думаешь сейчас, что тебе важнее всего понимать меня? Нет, Добрыня, и это урок: важней всего понимать не Учителя, а врага…

Еще какое-то время голова твоя будет занята богатырскими подвигами; но чем дальше, тем больше ты будешь думать только о Нем; когда-нибудь ты схватишься с Ним — я вижу… Но я не вижу, кто победит…

— К тому времени я уже смогу узнавать его?

— Ты сможешь узнавать его гораздо раньше. Я уже сказал, что не покину тебя, пока не буду убежден в этом.

— Но, Учитель, зачем тебе вообще покидать меня? Разве я не усерден? Разве тебе скучно со мной?

— Эх, Добрыня, родители плачут, когда их дети уходят и основывают свой дом, и дети иногда плачут при этом, но таков закон. Надо человеку отлепиться от родителей и учителей и быть самому по себе. А если повезет, то и самому стать и родителем, и Учителем, и плакать, когда птенцы покинут твое гнездо.