ЧАСТЬ II. Какая она, Moscow?

Глава 5. Как устроиться в американской Москве

И вот объезжал я все эти Москвы до тех пор, пока не надоело. Хотя я и дальше бы ездил, если б сразу не положил глаз на одну Москву, ту, что в Пенсильвании. Она была лучше всех хотя бы тем, что оказалась ближе всех к русской Москве: 110 миль (около 180 км) до Нью-Йорка, который сам по себе тоже представляет интерес, а оттуда прямым рейсом до "Шереметьева-2".

Жить в ту Москву я поехал после своего автопробега.

Черным морозным вечером приехал я автобусом из Нью-Йорка в город Скрэнтон. А оттуда до Москвы еще 12 миль. Как добраться? До такого захолустья, как Москва, общественный транспорт не ходит. Выхожу я из дверей автостанции на улицу… Называется она Lakawanna Avenue, в честь графства, центром которого и считается Скрэнтон (бывшая столица угольного бассейна, пришедшая в упадок). Там фонари горят, светофоры щелкают, машины куда-то едут. Чего проще — поднял руку, остановил частника, обсудил, куда и почем ехать, подумаете вы. Но там ведь никто не занимается нелегальным извозом! (Эмигрантский Брайтон-Бич не в счет.) Одиноко, холодно, беспросветно… И вдруг — о чудо! — едет настоящее такси! Я его, разумеется, тормознул. Бросил свои сумки в багажник.

— Куда едем, сэр?

— В Москву!

— А как проехать, знаете?

— Минуточку… Один из нас ведь таксист, верно?

— Но я никогда туда не ездил! Туда вообще никто не ездит!

— И никто оттуда не возвращается?

Мы помолчали.

— Кажется, 307-я дорога там где-то рядом проходит… — вспоминаю я. Поехали, по пути спросим…

И точно, тронулись, спросили и в итоге добрались до Москвы. Вот в ней мотель Wardell Rest. По тогдашним моим сведениям, то есть со слов мэра, это было единственное заведение, которое пускало постояльцев. (Позже выяснилось, что есть еще одно, Market Street Inn, в котором, впрочем, никогда нет свободных мест.)

— Постой, — говорю таксисту. — Ты так сразу не уезжай. Не бросай меня… Окна, смотрю, темные, может, тут и нет никого… Я сейчас пойду постучусь, а ты подожди тут, ладно? Вдруг обратно в город придется ехать…

Но бабушка Марион, хозяйка мотеля, была на посту — просто уже спать легла: а чего делать долгими зимними вечерами в горной деревне? Я ее своим стуком разбудил, и она страшно удивилась, что нашелся постоялец! Мотель-то был совершенно пустой, на этажах — ни души.

Меня она, разумеется, пустила — за 25 долларов в сутки. Мы оба были ужасно рады: я — что вроде пристроился в Москве, она — что в ее старой скучной жизни появился смысл: настоящий живой постоялец!

От мотеля бабушки Марион веяло чем-то родным.

В том смысле, что это была типичная гостиница, как будто перенесенная из российского бедного райцентра. То есть комнатка с двумя дряхлыми железными кроватями, шаткий стул и скупой убогий столик. И больше ничего! Ни телефона, ни телевизора. А удобства где? Ну разумеется, в коридоре. Немало я ездил по ихней Америке, но такого еще не видел. Уж в таких глухих местах ночевал, в таких бедных мотелях, что даже слеза наворачивалась от жалости к хозяевам, но уж телевизор-то обязательно, как так, Америка все же. И санузел совмещенный это как здрасьте. И вдруг такой заповедник…

Бабушка мне потом рассказывала, что до войны у нее в мотеле обыкновенно жили холостые учителя, которые тут же и столовались (сколько ж самой-то ей лет?..). И их условия вполне устраивали! Так, мамаша, что ж выходит — 60 лет не в счет?

Пошел я, однако, пройтись по Москве, перекусить, а может даже и отметить начало экспедиции… Иду, иду, утопая в снегу за отсутствием тротуаров, и вот вижу — бар… Зашел. Тепло, полумрак, музыка, человека три сидят за стойками при пиве. Выпил и я кружку. Закусил крекерами — больше ничего не подавали. И поплелся по снегу обратно к бабушке, в скупой свой мотель. Зашел в комнатенку, сел на кровать и захотел заплакать. Какой все-таки, думал я, ужас! И это называется — жить в Америке! Зачем же я сюда приехал? А там, на далекой замечательной родине, как раз макароны дают… Милый дедушка Константин Макарыч, забери меня отсюда!

Но нет, шалишь! Отступать некуда — за нами Москва. Надо держаться.

И ничего, освоился ведь! Ко всему человек привыкает — даже к жизни в Америке.

Взял я напрокат автомобиль, и сразу жизнь стала веселей: пешеход там людям непонятен и чужд, и тротуаров на него не наготовлено. И главный супермаркет, где москвичи отовариваются, стоит вдали от жилья, километрах в шести от Москвы. Это же удобнее: там земля дешевле, и перекресток дорог вот он: покупатели по ним и подъезжают.

Автомобиль, со страховкой, скромный такой, "шевроле-кавальер" (на них сейчас избранные московские гаишники ездят), меньше уж не бывает — ст?оит в подмосковном rent-a-car 40 долларов в сутки.

Ну что, пожил какое-то время у старушки. А после пошел снимать квартиру. Сдают-то их полно кругом, вокруг Москвы! Но мне-то нужно в Москве…

Пошел совещаться (а заодно и выпивать) к Джиму Кеноски, владельцу бара, он же всех там и все знает. И вот он нашел мне квартиру! В пяти минутах ходьбы от бара, в двухэтажном доходном доме. Хозяин там Рик Моттерс. У него своя маленькая фирма по земляным работам, ну и еще пара-тройка домов, каждый квартир по пять.

Квартира интересная: сначала в ней, там, где у нас прихожая, располагается тесная, метра четыре квадратных, кухня. Открыл дверь, входишь — и пожалуйста: слева электроплита, справа мойка и разделочный стол. Удобно, правда? Ставишь не медля чайник и сковородку на плиту, а потом проходишь сапоги снимать и пальто.

Из кухни коридорного типа попадаешь в комнату метров так двадцать пять. Проходишь ее всю, а там дверь. За дверью спальня, еще метров семнадцать, а из спальни как раз вход в совмещенный санузел.

И это — всего за 300 долларов в месяц. Конечно, в райцентре обошлось бы дешевле. Потому что там непрестижно: большой город, 80 тысяч населения, нравы не те, и наркотики, и извращения. А Москва все-таки загород, некий аналог Барвихи.

Квартира, конечно, без мебели — меблированных там не бывает. Ну, пришлось покупать диван, стол и три стула — и еще телевизор.

И вот настало время справлять новоселье… Гостей я назвал таких: Джимми Кеноски, как инициатора моего вселения в эту квартиру, и домохозяина Рика Моттерса.

Волнующие моменты приготовлений: закупка закусок, а также выпивки.

Дорогие мои гости посидели с полчаса, выпили по два пива (каждое 0,33 литра) и, сочтя свою миссию вполне выполненной, ушли, вежливо попрощавшись.

А я остался один среди всех этих разделанных ветчин и откупоренных напитков… Новоселье закончилось, словно его и не бывало.

Я потом всю зиму продержался на заготовленных запасах алкоголя. И задним числом, конечно, разобрался в происшедшем: не пьют они! За вечер 200 грамм водки (разумеется, если прилюдно) — и вы рискуете остаться без приглашения в приличное общество. Два пива: хорошо посидели. Одно пиво: ну, выпили с ребятами, с кем не бывает.

Вот примеры. Ральф, единственный московский алкоголик, зарекомендовал себя тем, что иногда вечером уходит из бара домой слегка пошатываясь. Считается, очень пьяный. Или вот такой страшный случай, рассказанный продавцом ближайшего к Москве винного магазина, что возле супермаркета Bill's, на пересечении 435-го и 502-го шоссе. Так вот он божился, что своими глазами видел, как один человек за вечер выпил бутылку виски и не умер! И не упал! А встал и… пошел домой.

Ну, стал я жить-поживать… Первым делом, конечно, решил подключить электричество. Landlord дал телефончик электрокомпании, я позвонил, адрес продиктовал — включили. После уж задумал поставить телефон. Иду в бар, звоню в телефонную компанию Bell Atlantic.

— Спасибо, что позвонили в Bell Atlantic! — ответила мне сладким голосом незнакомая девушка.

— Что вы, пожалуйста.

— Вам телефон подключить? Очень хорошо. Тогда вы нам пришлите факсом ксерокопии вашего документа какого-нибудь и еще кредитной карточки.

— А потом что?

— Как — что? Через три дня подключим, и все. А двадцать пять долларов, ну, за подключение, вы можете нам сразу чеком выслать, а нет, так потом мы вам счет выставим…

Из бара иду в московский универсам, который скорее смахивает на сельпо: всего навалено по мелочи, а купить толком нечего. Но ксерокс там стоит, ксерь что хочешь, по 25 центов за страницу. Помню, когда я такую услугу впервые увидел в мире капитализма, при старом еще режиме, то весь внутренне содрогнулся, как скромный участник самиздата: какие возможности! Хоть прямо Солженицына ксерь…

Отксерил — не Солженицына, а карточку "Столичного", — тут же рядом окошечко, там дама с факсом. Даешь ей доллар, и факс улетает в далекий Bell Atlantic.

Проходит три дня… Опять я из бара, из автомата, а он висит возле сортира, дверь хлопает, бачок унитазный журчит, телевизор с бейсболом орет, противно, конечно.

— Спасибо, что позвонили в Bell Atlantic! — опять меня приветствуют влюбленным голосом. — Но только факс с изображением вашей кредитной карточки плохо читается. Там на карточке картинка прямо на цифрах, и получилось неразборчиво…

Ну, еще раз отксерил, послал…

Звоню снова.

— Спасибо, что позвонили… — опять они меня благодарят, как пионеры одну партию за счастливое детство. — Но из-за этой карточки вы знаете что? Еще ждите три дня.

Тут уж у меня совсем все из головы вылетело — и что телефон ставят всего-то за 25 долларов без очереди, и без блата, и без взяток, и без "Золотой Звезды"… И что всего за шесть дней! И никуда ни ехать, ни идти не надо! Но я уж осерчал, что не за три дня ставят мне аппарат:

— Вы что, понимаешь, там себе надумали! Издеваться? Бегать вам тут факсы слать, а еще "Атлантик"! — Ну и так далее.

Они там слушали, слушали… Послушав, стали извиняться. И благодарили, что я им позвонил и вот их по телефону, который мне еще не поставили, строю и увольняю. И пообещали постараться и завтра после обеда подключить.

А подключили знаете когда? В обед подключили. В час дня, сняв в тридцатый раз трубку, уже слышал я волнующий непрерывный гудок, который мне прорубил окно в Евразию — слуховое окно.

Ну и как стал я звонить…

Назвонил. Счет выслали… А там много разного присылают — то счета, то рекламу, полный ящик каждый раз. Выкинуть все — а вдруг что нужное попадется? Так и лежит кипой, мешается.

И вот сел я однажды осуществить важный звонок, в Россию, а мне там автоматический голос в трубке — после набора кода — и объясняет, что соединить меня не может…

Я начал разбираться.

— Спасибо, что позвонили в Bell Atlantic! — опять какая-то барышня-телефонистка нежным голосом говорит, как будто влюбилась в меня на расстоянии. — А мы вам вот toll-service, межгород то есть, отключили! За неуплату!

— Да вы что там себе, понимаешь, позволяете?! Да у меня… — и так далее.

— Спасибо, что позвонили в Bell Atlantic! — опять за свое она. — Вы как только уплатите, так мы вам сразу и включим, не волнуйтесь.

В этот раз мне у них ничего оспорить не удалось. Пришел домой, перерыл кипу бумаг — и точно, и счет они присылали, и даже предупреждение: с такого-то числа отключим межгород, а с такого-то — и вообще все. К бумаге было примечание, что если в семье есть больной, то пусть его лечащий врач позвонит на станцию, и они еще целый месяц мне ничего отключать не будут…

Бюрократы, конечно, жуткие, что и говорить. Наши против них просто дети. Мне давно это эмигранты говорили, но я не верил, пока сам не убедился.

А дело было так.

Прихожу я однажды в Нью-Йорке в аэропорту в rent-a-car машину брать.

— А вы заказывали?

— Нет.

— Тогда не дадим.

— Машин, что ли, нет?

— Да полно машин, только без заказа у нас не положено выдавать.

— Да ладно вам!

— Ничего не ладно.

— Ну так и что же мне делать?

— Что — что? Вон же телефон висит на стене, бесплатный причем. Вот и позвоните по нему и закажите. Нам заказ спустят, и берите себе машину.

Звоню.

— Спасибо, что позвонили… — и так далее. — Вам на когда машину? И откуда? И сами вы где?

Отвечаю, что прям щас и прям тут. На том конце, заметьте, ни смеха, ни удивления. Они все меня продолжают расспрашивать: сколько дверей, размер, цвет… Мне, говорю, машину любую, но чтоб ездила. Нет, отвечают, не положено так, надо весь бланк заполнить.

Поговорили минут восемь, недолго. Все утрясли.

— Минуточку! — говорю. — Вот мы с вами сейчас беседы вели, а вы где сидите?

— Как — где? В Оклахома-Сити.

Неплохо, правда? А по расстоянию это будет — навскидку — как от Москвы до Красноярска. Причем свободные машины, которые на стоянке, я из окошка вижу, пока вот так в Оклахому звоню… По бесплатному межгороду, который непременно же будет включен в мою арендную плату за машину… Молодцы, ловко устроились!

Потом телевизор решил подключить. В принципе розетка кабельной сети есть над плинтусом, но надо, чтоб ее подключила кабельная фирма. Позвонил. Приехал человек оттуда и установил какую-то кабельную штуковину. Потом еще с полчаса повозился на улице с распределительной коробкой. Дал мне подписать наряд. Вот он уже уходит… И тут я вспомнил, что на чай им надо давать. И вот я даю ему на этот чай два доллара. Он долго благодарил: "Спасибо, сэр, большое спасибо, сэр" и, кланяясь, пятился к двери…

Сколько надо в русской Москве дать, чтоб человека так вот порадовать? Причем не учителя какого, не слесаря, но специалиста с месячной зарплатой тыщи в две долларов?..

Не помню, дал ли я что бродячему морильщику тараканов, который сразу предупредил, что его послал хозяин квартиры. А дать ему надо было точно. Всего-то вроде делов — он только помазал чем-то невонючим в углах…

— И что, — спрашиваю, — не любят они этого?

— Наоборот, — говорит, — накинутся так, что за уши не оторвешь! Страсть как это дело любят. Ну и подыхают…

Однако странная вещь: после я там еще полгода жил — и ни одного таракана!

Важное завоевание американской демократии — единообразие в одежде. Они как будто в униформе ходят! Особенно это видно в местах скопления народа — на ярмарке, в супермаркете, в баре, в универмаге… Лето: длинные широкие шорты, просторная футболка навыпуск, разумеется, кроссовки, возможна бейсболка. Так одета вся семья — папа, дети. И нестарая хорошенькая мама тоже; ей почему-то неинтересны босоножки, лодочки, мини-сумочка, летящие соблазнительной легкости платья, и походка ей не нужна, которая этому всему впору и которая притянула бы досужий глаз…

Лето прошло — переходят на другую форму одежды: тяжелые бутсы, голубые джинсы, байковая рубашка навыпуск и/или свитер, короткая куртка на густом синтепоне. И почти всегда — бейсбольная кепка: холодно же, а другого головного убора не бывает — Техас со шляпами не в счет.

Может, это одно из проявлений любви к демократии, трепетного отношения к этому слову? Что вот-де все равны — и пролетарии, и миллионеры. Все с виду одинаковы, все едят ту же пиццу и носят одинаковые бутсы. Там по виду не определишь, кто слесарь, кто бандит, кто капиталист… Это плохо? Или хорошо?

Самые большие и веселые, самые беспечные скопления людей, когда они все увлечены одним и тем же занимательным делом, — там, где что-то продают по дешевке. Хлам, конечно, но вдруг какой нужный! Это по выходным, особенно в хорошую погоду. Называться такое счастливое собрание может flea market (блошиный рынок). Или garage sale — если в гараже. А если на дворе, то yard sale. Люди выставляют рухлядь, которую жалко выкинуть, и продают за бесценок. За столько же это и покупают. Толчком к такой распродаже может быть предстоящий переезд, покупка дома или его продажа, — что угодно.

За 3 доллара на таком сейле можно купить, например, сломанный черно-белый телевизор; за 50 центов — ржавую сковородку. За 10 долларов — роскошное дубовое кресло, на котором обивка подъедена молью; 20 долларов — сосновый шкаф; 50 долларов — старинный дубовый стол в замечательном состоянии и четыре таких же стула; за 20 центов — чугунный утюг; за 200 долларов — "бьюик" семьдесят второго года на ходу, нуждающийся в ремонте; за 50 долларов тронутый ржавчиной "Ремингтон" двадцать второго калибра. Разрешения не надо он же выпущен до 1959 года и потому считается не оружием, а антиквариатом.

На том же основании на базарчике можно мимоходом купить советский армейский карабин СКС 1958 года, но в заводской смазке — ну такой, который у нас был у почетного караула возле Мавзолея. Стоит он обыкновенно долларов так 140, а к концу дня уступят и вовсе за 110. Не знаю, какая надобность заставляет их скупать эти карабины? Причем до того активно, что есть даже специальная индустрия по изготовлению пластмассовых лож и откидных прикладов к ним, их продают во множестве даже в супермаркетах. То есть деревянные детали выкидываются и ставится пластик; единственное неудобство, что тогда штык не складывается обратно в сложенное состояние. Опять-таки они и сами не могут объяснить, чем пластик лучше дерева и зачем им складной приклад. Некоторые к моему вопросу относились настолько серьезно, что сразу шли и покупали второй карабин и уж с него деревянное ложе не снимали никогда.

Итак, вы поняли, все эти базарчики не зря устроены — иногда удается приобрести нужную вещь почти задаром.

В общем, в итоге устроился я там и обжился. И даже неожиданно для себя стал местной знаменитостью и вообще модным человеком. Меня все принялись звать на праздники, а то и вовсе давать в мою честь званые обеды, в том числе и в лучших домах Москвы. Более того, иные семьи принялись звать к себе жить, суля все удобства, домашнюю еду и бесплатные уроки английского и обзываясь: "Только идиот будет при таком раскладе ютиться в мотеле" (в котором я поначалу ютился).

О том, что местные газеты выстроились в очередь, чтоб взять у меня интервью, и говорить не стоит, — это само собой разумеется.

А ведь поначалу я немало опасался, что люди будут меня сторониться, бояться, и избегать, и вменять антиамериканскую деятельность! Вот она, советская пропаганда, — надо же, как въелась… Впрочем, и американская пропаганда себе позволяла перегибы. Вот какой перегиб выпал на долю Елены Ханги, бывшей советской, а теперь американо-российской журналистки черного африканского происхождения (она еще ведет "Про это"). Однажды на трассе где-то в глубине Америки она была остановлена полицейским. Тот проверил документы и воскликнул: "Не зря я не верил американской пропаганде, которая советских людей изображала страшными злодеями! Оказывается, они такие же, как мы…" Полицейский тот был, разумеется, негр.