Ермакова Мария Александровна Пес

Принцесса Береника имела самые роскошные волосы во всем королевстве: густые и мягкие, словно драгоценный мех, солнечные, словно июньское утро, струящиеся, как воды реки Лаймы, что срывались с гигантской высоты обрыва в Зачарованное озеро и разбивались о его поверхность тысячами искр и отголосков.

Король был младше Береники на пять лет, и она заменила ему мать, когда та умерла, напившись холодной воды из ручья. Он относился к принцессе с нежностью, восхищением и… жалостью. Ибо старшая сестра благословенного монарха была горбата и уродлива лицом, как ночной тролль.

Ее сердце, милосердное и большое, вмещало все беды маленького королевства, и поэтому люди, встречая ее открытую карету, падали ниц, благословляя доброту принцессы. А потом с грустью провожали глазами изломанную фигурку, почти скрытую облаком прекрасных волос.

Она была еще молода. Нежная кожа сияла румянцем, васильковые глаза смотрели серьезно и печально из-под темных ресниц, и если бы не родовая травма, словно смазавшая лицо и изломавшая тело, она могла бы быть хорошенькой.

Итак, брат любил ее всем сердцем. Люди, благословляя ее, желали счастья. Придворные молились на нее, ибо никого она не обидела ни жестом, ни словом. Но принцесса, исключенная из рода людского своей внешностью, была одинока, как никто и никогда в Подсолнечном мире. И искренняя благодарность всем, любившим ее, не раз затуманивалась слезами отчаяния, которые она привыкла скрывать под ресницами или маскировать улыбкой лукавых губ.

Король, облеченный властью в юном возрасте, рано возмужал. Сталь прочно осела на дне его глаз, таких же васильковых, как и у сестры, заботы уже легли морщинами на лицо. Но иногда в нем просыпался прежний мальчишка, и не было тогда охотника искуснее, а всадника красивее. И не оставалось женского сердца, не пораженного его обаянием.

Он же, искушенный придворным лицемерием, приглядел девушку из бедного поместья в окрестностях замка: простую, честную и прехорошенькую. Никто, кроме сестры, не знал о его визитах к ней и не узнал бы еще долгое время, если бы король не надумал жениться. Свежим апрельским утром он собрал приближенных и насмешливо объявил свою волю. Двор был потрясен. У многих почтенных матрон случилась истерика, когда они узнали, что дочери — их надежда и опора — отвергнуты.

Его величество с непреклонным видом объявил день свадьбы и приготовился принимать поздравления. Приближенные возбужденно перешептывались, но никто не двинулся с места. То, что позволил себе король, было верхом неприличия, и двор, еще сам того не подозревая, выступил против него.

Вдруг двери распахнулись и, минуя изумленного дворецкого, собравшегося было объявить о ее появлении, в залу быстро вошла Береника, прижимая к груди охапку полевых цветов. Ее глаза сияли сквозь пышный букет, как звезды, волосы нимбом охватывали смущенное личико. Она подошла к трону и протянула брату цветы.

— Мои поздравления, Ваше Величество! — тихо произнесла она. — Я так счастлива за вас, брат мой!

И она бросилась в его объятия.

В то же мгновение кинулись к королю опомнившиеся первыми друзья. Они и не собирались примыкать к оппозиции, просто растерялись, потому что, как ни близки королю они были, никто ничего не знал о дочке обедневшего дворянина, по имени Дана — будущей королеве.

За ними, недовольно ворча, потянулась старая аристократия. Матроны, любезно улыбаясь, просительно заглядывали в холодные глаза монарха — вдруг передумает?

А вечером король вызвал сестру в свой кабинет. Он был слегка смущен и долго ворошил узорчатой кочергой угли в камине, не зная с чего начать.

— Береника, сестра моя, — произнес он, наконец, — сегодня вы, возможно, спасли страну от катастрофы! Ваш букет разрядил обстановку лучше, чем все Хартии вольностей. Через пару месяцев я стану женатым человеком! Быть может, и вам стоит завести семью?

Береника протестующе вскинула голову, но он остановил ее:

— Не прерывайте меня! Вы — самая чудесная женщина из всех, которых я знаю! И ужасная ошибка не может помешать вам стать прекрасной женой и любящей матерью. Вы любимы народом и, что гораздо более важно — двор обожает вас. Любой подданный будет счастлив стать вашим мужем, стоит мне…,- тут король неожиданно запнулся и покраснел.

— …Стоит вам приказать, — мягко закончила принцесса. Она подошла к брату и, приподнявшись на цыпочки, обвила его шею тонкими руками.

— Мой король, — нежно прошептала она, — мой благородный брат! Ты желаешь мне добра. Ты был бы счастлив отдать мне самого мужественного и красивого из твоих офицеров! Я знаю, что человек, которого ты прочишь мне в мужья, будет столь же добр и благороден, как и его повелитель, и никогда ни словом не попрекнет меня за мое обличье. Он будет вежлив и нежен со мной, но сердце его останется холодным, как зимнее солнце!

Она задумчиво отошла к окну и посмотрела вниз: волосы скрыли ее лицо, а голос оставался спокойным, когда она, помолчав, произнесла:

— Нет. Позволь мне самой нести свой крест! Никто не виноват в моем уродстве, и никого не нужно наказывать.

— Но… — попытался возразить король.

— Нет!!! — воскликнула она, тяжело дыша и сжимая маленькие кулачки. — Это мое решение. И даже ты не заставишь меня изменить его!

Брат кинулся к ней, обнял хрупкие плечи, из которых одно была намного выше другого, и уткнулся лицом в ее волосы, вдыхая знакомый с детства запах.

— Прости меня, прости, — шептал он.

Она глубоко вздохнула и повернулась. Лицо ее было спокойно, лишь тени упали на него, смягчая уродство.

— Я не сержусь, — она ласково погладила его руку, — только поклянись мне больше никогда не заговаривать об этом.

— Клянусь! — не задумываясь, обещал он.

— Вот и ладно. А теперь я пойду. Сегодня был тяжелый день для нас обоих! Спокойной ночи, милый…

Она легко коснулась его щеки губами и выбежала из комнаты.

Король с болью смотрел ей вслед.

А она спешила по коридорам, по лестницам, и молила Бога, чтобы никто не встретился на пути! И действительно, ни один человек не потревожил ее, пока она бежала до псарни. В этом большом сарае, стоящем в стороне от других дворцовых построек, она часто скрывала слезы, когда не имела сил сдерживать их.

Собаки узнали ее шаги и приветствовали так радушно, как умеют только они. Забыв про роскошное платье, про распущенные волосы, она упала на пол и разрыдалась, обнимая за шею добродушного белого пса, который ревниво оттирал от нее других собак. Эта большая лохматая дворняга по кличке Баркли любила ее больше остальных и всегда сопровождала в прогулках по лесу, где принцесса наслаждалась одиночеством, а пес — свободой.

Береника плакала, а собаки лизали ей руки, толкали ее носами и веер разноцветных, бешено машущих хвостов поднимал тучи пыли.

Она никак не могла успокоиться. Никто еще не причинил ей столько боли, сколько сегодня — самый любимый и близкий человек!

Но веселые морды гончих вокруг и теплый язык Баркли — белой дворняги, слизывающей ее слезы, заставили ее улыбнуться. Собаки успокоились и разлеглись у ее ног. Белый пес сидел, положив голову к ней на колени, и подремывал. Береника рассеянно гладила его.

— Я выдержу, — шептала она, — я все выдержу!…

За стенами псарни плакал дождь.

***

Королевскую свадьбу сыграли в солнечный июльский день. Ни одно облачко не выглядывало из-за горизонта. Новобрачная алела смущенным личиком из-под вуали среди окруживших ее важных господ, а молодежь, толпившаяся вокруг короля, восхищенно поглядывая на нее, совершенно искренне поздравляла его с удачным выбором.

Отец будущей королевы стоял в стороне. Он явно чувствовал себя неловко в более чем скромном камзоле среди расфуфыренных придворных.

— Друг мой! — услышал он нежный голос и, обернувшись, увидел принцессу.

— Ваше Высочество! — обрадовано воскликнул он и бросился к ней.

Она попыталась удержать его, но он, низко склонившись, поцеловал край ее простого розового платья.

— У вас чудесная дочь, — улыбаясь, заметила Береника. — Мои поздравления!

Будущий королевский тесть почувствовал себя увереннее. Пробившись сквозь толпу придворных и взяв дочь за руку, он подвел ее к Беренике.

— Это Ее Высочество- принцесса Береника, — торжественно сказал он, — самая добрая женщина на свете!

Новобрачная подняла длинные ресницы, и в глазах ее метнулся страх — она впервые видела Беренику так близко. Принцесса заметила.

— Не бойся меня, дитя мое! Я страшна только с виду.

— Ах, Ваше Высочество, — совсем смутилась девушка, — простите меня, если я…

— Ничего. Я подошла, чтобы поздравить вас. Это, должно быть, самый счастливый день в вашей жизни!

— Да! — Дана с нежностью взглянула на молодого короля. — Я любила бы его так же сильно, будь он последним водовозом!

Принцесса звонко рассмеялась:

— Не думаю, что это понравилось бы твоему отцу. Не так ли, друг мой?

— Э- э… Ваше Высочество, — нашелся тот, — все же лучше быть тестем короля, чем водовоза!

Невеста порывисто схватила руки принцессы и прижала к своей груди.

— Я так благодарна вам, Ваше Высочество! Нам было не по себе до того, как подошли вы. Смею ли просить вас о помощи?

Береника нахмурилась.

— В чем дело, девочка? Тебя кто-нибудь обидел?

Дана покачала головой.

— Простите ли вы мне дерзость, если я попрошу вас быть моей подругой на свадьбе? Я никого здесь не знаю… Да и не хочу, кроме вас и… его! — и она снова посмотрела в сторону короля.

Береника ответила искренним пожатием.

— От всего сердца!

И тут раздался рев труб — церемония началась.

Принцесса бережно подняла тяжелый шлейф свадебного платья и погладила его рукой. В глазах ее промелькнула грусть, но этого никто не заметил.

— Подайте руку своему отцу! — скомандовала она новобрачной.

Придворные разошлись, образуя коридор, в конце которого стоял король — такой величественный, что дух захватило даже у Береники. В эту минуту она гордилась братом, как никогда.

Дана положила ладонь на руку отца и сделала первый шаг, не отрывая сияющих глаз от лица будущего мужа. За ней, торжественно неся шлейф, семенила принцесса. И, казалось, не было человека, счастливее ее. Казалось.

***

Раннее туманное утро следующего дня было разбужено звуками охотничьего рога. Трубил главный лесничий — в честь королевской свадьбы была объявлена самая грандиозная охота из всех, виденных в этом краю.

Король, скинувший на время груз забот с царственных плеч, походил на обыкновенного молодого мужа: слегка растерянного от свалившегося на него счастья и полного желания доказать избраннице что он — лучший.

Его гнедой жеребец нетерпеливо рыл копытами землю, а сам король то и дело поглядывал на новобрачную, умело державшуюся в седле серой кобылки. Недаром детство Даны прошло среди лесов — она управляла нервной лошадью с искусством, недоступным многим.

Маленькая рука коснулась сильной руки короля, затянутой в перчатку. Он посмотрел вниз и увидел сестру.

— Ты пришла проводить меня! — обрадовано вскричал он.

— Как всегда, — скромно отозвалась принцесса и поманила его рукой. Он наклонился, и она поцеловала его в лоб, как целовала всегда, когда он уезжал из замка. Затем повернулась к Дане и лукаво улыбнулась:

— Теперь вас… Ваше Величество!

— Ох!.. — только и сказала молодая королева, пряча лицо в ладонях.

Снова затрубил рог, и кавалькада задвигалась. Принцесса отошла в сторону, с радостной улыбкой наблюдая тронувшихся с места коней и заливающихся лаем собак, еще не пущенных по следу. Среди их вертлявых спин белела спина Баркли. Король тоже любил этого пса и недаром — Баркли был самым быстрым и неутомимым в своре.

Пестрая толпа покатилась прочь, сопровождаемая лаем собак, топотом копыт и криками погонщиков.

— Хотите, я провожу вас наверх? — раздался сзади скрипучий голос. — Оттуда лучше видно.

Принцесса оглянулась. Таш — старый слуга, ласково смотрел на нее. Она весело взяла его под руку.

— Пойдемте. Похоже, во всем замке остались только мы?

Они медленно поднялись на смотровую площадку самой высокой дворцовой башни. Окрестности просматривались до горизонта, лишь дымка утреннего тумана еще скрывала овраги и низменности.

— Загонщики подняли оленя. Будто, какой-то чудесный зверь, — говорил Таш, — словно огнем горит и необычайно крупный. То-то, хозяин будет рад — такой подарок к свадьбе!

Сверху кавалькада охотников казалась горстью разноцветных камешков, брошенных с горы. Впереди коней рассыпались цветастые точки собак. Напрягая глаза, Береника следила за Баркли — пес несся длинными прыжками в середине своры. Но она знала — скоро он обгонит их и вырвется вперед, так же, как и его хозяин, летящий во главе кавалькады на гнедом жеребце.

Утренние тучи расступились, выпуская солнечный свет, и в его лучах сверкнула вдалеке яркая точка. Береника покосилась на слугу — тот подслеповато щурился и, наверное, ничего не заметил. Она всмотрелась в даль: за рекой, срывающейся справа с обрыва, так, что даже на башне был слышен отдаленный шум водопада, на склоне холма светилось нечто. Солнце, еще висевшее низко над горизонтом, вдруг показалось из-за вершины и оттенило гордую фигуру животного, увенчанную царственными рогами.

— Олень! — закричала принцесса. — Смотри, Таш, там, на холме!

Словно услышав её, животное принялось неторопливо спускаться вниз. Лай собак донесся, наконец, до его слуха. Береника представила, как он чутко поводит ушами, как поворачивается точёная голова, нервно вздрагивают бархатные ноздри.

Он учуял опасность. Прыгнул, разгоняясь. Теперь он мчался быстрее ветра. Но что-то заставило его повернуть в обратную сторону. "Загонщики, — догадалась принцесса, — они гонят его на охотников!".

Она видела, как неумолимо сближаются охотник на гнедом жеребце и его золотая жертва. Всадники отстали, свора тоже осталась далеко позади, лишь белый пес мчался рядом с королевским конём и заливался радостным лаем. По деревянному мосту они пересекли реку и оказались на дальнем берегу тогда же, когда олень выскочил из чащи им навстречу. Увидев преследователей, он бесшумно развернулся и исчез в зарослях.

Король пришпорил коня. Такого красавца он не видел никогда в жизни! "Это воистину королевский олень!" — шептал он, и глаза его светились детским восторгом.

В волнении сжав руки, следила принцесса за погоней. Кроны деревьев не позволяли видеть все, но иногда сквозь ветви плескало золотом или виднелся белый бок пса, стлавшегося по земле впереди гнедого.

Олень ломился сквозь чащу, резко меняя направления, выскакивал на каменистые плато, и забегал в ручьи, чтобы сбить след. Но чуткий нос Баркли улавливал запах даже в воздухе.

Бешеная скачка не могла продолжаться долго. Олень устал, с королевского скакуна летели клочья пены, лишь Баркли неутомимо мчался вперёд и, оглядываясь на отстающего коня, призывно лаял. Расстояние между ними сокращалось. Олень повернул направо и более не менял направления. Меж редких деревьев уже виднелся стремительный поток Лаймы, слышался гул падающей воды.

Не отрывавшая взгляда от золотой точки Береника затаила дыхание — зверю удалось бы спастись, перескочи он реку! На том берегу начинались густые дубовые рощи, уходящие в отроги гор. Сейчас она всей душой была на его стороне — не в силах даже представить великолепное животное поверженным в пыль у охотничьих сапог!

Чувствуя, что жертва ускользает, король вновь пришпорил коня и тот, сделав последнее усилие, настиг оленя у самой кромки воды. Рука короля потянулась за арбалетом, пристёгнутым к седлу. Олень остановился на отмели, не рискуя входить в ревущую воду — обрыв был совсем близко.

Всадник прицелился.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Король, словно завороженный, опустил арбалет. Олень вдруг метнулся в сторону и грандиозным прыжком перемахнул поток всего в нескольких шагах от водопада, там, где русло сужалось, и волны с рёвом выбрасывались на берег.

Король так и не выстрелил. Повинуясь внезапному порыву, скорее рефлексу преследователя, чем разуму, он сжал коленями бока гнедого и тот, не мешкая, прыгнул следом. Лишь когда конь, оступившись на скользких камнях, рухнул в воду, подняв целое облако ледяных брызг, король понял, что поторопился. Но было уже поздно — поток безжалостно высвободил его ноги из стремян и потащил, швыряя о камни, вниз, к водопаду.

На дворцовой башне вскрикнула принцесса и, словно повинуясь её крику, в реку прыгнул Баркли. Более лёгкий, чем хозяин в быстро намокшей одежде, он нагнал его и, ухватив зубами за рукав, потащил к берегу. В то время как коню удалось выбраться, их сносило всё ближе к обрыву. Из последних сил пёс дотянул хозяина до камня, торчащего у берега. Король вылез из воды и протянул руку, пытаясь вытащить пса. Но сил бороться с течением у Баркли уже не было. Взвизгнув, он помчался к водопаду. Король метнулся к обрыву — белое тело собаки исчезало в бурлящих волнах.

А в это время, на смотровой площадке башни, принцесса медленно оседала на руки старого слуги — она только чудом не потеряла брата, но лишилась друга, самого верного и искреннего — сознание оставило ее.

И было залито то ли брызгами, то ли слезами лицо молодого монарха, когда, задыхаясь, он спустился с кручи на берег Зачарованного озера. Он не надеялся застать пса в живых, но решил попытаться выловить его тело из смертоносной воды, чтобы похоронить, как друга.

Напряженно вглядывался он в темную мутную поверхность озера. Водопад, породивший его, выносил со дна камни и ил, их пласты перемещались под водой, словно мышцы зверя, под влажно блестевшей шкурой. Вот что-то крупное поднялось со дна, и король встрепенулся. Внезапная тишина и раздавшийся затем звон оглушили его. Потрясенный, он запрокинул лицо к обрыву и там, на самом краю, увидел оленя. Тот четко вырисовывался на фоне неба, золотые рога играли солнечными бликами, рассыпая вокруг сияющие искры — это они звенели, ударяя в ставшую неподвижной гладь озера. Под стеклом прозрачной воды король разглядел Баркли. Изломанное тело пса лежало на самой глубине, длинная белая шерсть колыхалась, словно подводная трава. Вот, едва уловимая судорога пробежала по нему. Неведомая сила вздернула тело и окутала мерцанием, сквозь которое, разгоравшееся все ярче и ярче, король едва мог видеть происходящее.

Никогда потом и никому он не пересказывал увиденного. Но оно заставило его, не склонявшего ни перед кем даже головы, рухнуть на колени…

Спустя мгновения, показавшиеся ему несоизмеримо долгими, сияние погасло, и грохот водопада вновь разбил тишину. Волны тьмы поднимались со дна озера, грозя навсегда скрыть тело. Король, все это время молившийся вслух, бросился в воду, вытащил его на берег и растерянно сел рядом.

Перед ним лежал молодой обнаженный мужчина. Длинные белые волосы облепили его мокрое лицо. Они были не седыми, а белыми. Белыми. Как шерсть Баркли.

***

Замок гудел, словно растревоженный улей, еще несколько недель. История спасения короля и чудесного превращения пса в человека облетела всю страну, обрастая самыми фантастическими домыслами. Толпы зевак потянулись к дворцу, вовсе не вызвав удовольствия его владельца. Когда терпению короля пришел конец, он разослал патрули по дорогам и велел штрафовать каждого, кто не мог толково объяснить причину, по которой направлялся к замку. Не имеющих денег наказывали розгами. Это подействовало. Но долго еще калеки и увечные располагались на берегу Зачарованного озера, опуская в воду свои страждущие члены в надежде получить исцеление. Однако оленя с золотыми рогами в тех краях более не видели.

На многочисленные расспросы семьи и придворных король отвечал молчанием, в котором еще сквозила некоторая растерянность. Однако и без его пояснений никто не сомневался, что Барклай — так назвали незнакомца — и есть пропавший королевский пес.

Он не умел говорить, и первые недели спал на полу, срывая с себя одежды. Его карие глаза смотрели настороженно, а длинные белые волосы были всегда полны репьев, словно он катался по земле, хотя делать это ему строжайше запретили. Его человеческое лицо казалось застывшей маской, в которую не вдохнули жизнь. Лишь блеск глаз да крепкие зубы, которые он ощеривал в ужасной гримасе, когда сердился, жили своей независимой жизнью.

Только двоих он поначалу подпускал к себе без настороженности — короля и его сестру. Первому он преданно заглядывал в глаза или радостно прыгал вокруг, а второй старался облизать руки и лицо, от чего принцесса ужасно смущалась. Однако не прошло и двух недель, как он сказал первые слова. Он перестал горбиться и ходил с гордо поднятой головой, подражая хозяину. Он научился есть руками, чему была очень рада прислуга, которой приходилось подолгу отмывать комнату после трапез, во время которых он пытался вылакать еду. Да! У него появилась собственная комната рядом с королевской опочивальней. И если Дана и побаивалась его, как опасаются сумасшедших, то не подавала вида, ибо, как бы то ни было, он спас жизнь ее нежно любимому супругу и отдал за это свою.

Отдал?

Через несколько месяцев Барклай бегло говорил и выучился читать, во многом благодаря Беренике и королеве, искренне привязавшейся к нему. Они, добродушно посмеиваясь над его выходками, возились с ним, пока короля занимали государственные дела. Лицо его постепенно оживало, оттаивало под лучами их ласки. Манера вскидывать голову и держаться с независимым видом, которую он перенял у короля, очень шла ему. И неожиданно оказалось, что он хорош собой. Смуглый, крепкий, с живыми ореховыми глазами, он резко отличался от высоких и светлокожих жителей королевства. А удивительные белые волосы, которые он упорно отказывался стричь, придавали ему какой-то шарм. Когда же он научился улыбаться, а не скалиться, придворные дамы начали посматривать на него с любопытством.

Глядя на этого добродушного, живого человека трудно было даже представить, что он — такой не с рождения. Общество постепенно принимало его, тем более что король все более благоволил к нему: сажал за один стол с собой или самолично обучал верховой езде.

Впервые увидев библиотеку, Барклай тихонько взвыл, и с тех пор его перестали замечать в различных уголках замка, которые он раньше неутомимо обегал по несколько раз за день. Он осунулся, похудел, черные тени залегли под глазами — оказалось, что быть человеком означает не только есть, скакать на лошадях и веселиться. Король вызвал нескольких ученых и приставил к своему любимцу, однако, свободное от учебы время тот все равно проводил в библиотеке.

Свита донимала королевскую семью расспросами, но те только загадочно отмалчивались.

Прошел год. История Баркли постепенно забылась, известий из дворца теперь уже ждали по другому поводу — королева была на сносях.

Береника часто встречалась с Барклаем. Они гуляли в лесу, в котором он не раз сопровождал ее прежде. Теперь же они спорили, нередко до хрипоты, над очередной проблемой, вычитанной им в очередной книге. Принцесса была для него прекрасной собеседницей — с юного возраста по вине судьбы став парией, она, как и он сейчас, скрывалась под темными сводами библиотеки, где, окунаясь в прекрасный мир книжных грез, забывала о своих обидах.

Она с некоторой оторопью обнаружила в нем недюжинный ум, но потом привыкла к этому так же, как привыкла к мысли, что он когда-то был псом.

Пока королева могла подолгу гулять, она ходила с ними, с интересом слушая их и с грустью убеждаясь, что сказать ей нечего. Образование небогатой дворянки не дотягивало до высот материй, обсуждаемых ими. Однако она не сердилась — любовь мужа, крепнувшая с каждым днем, почтение двора, которого она все-таки добилась, и бьющаяся под сердцем новая жизнь делали ее совершенно счастливой.

Звездной октябрьской ночью королева родила младенца — как и предсказывали астрологи — мужского пола, принца с ясными глазами матери и упрямым подбородком отца, в котором и родители и новоиспеченная тетя не чаяли души. В честь его первого дня рождения устроили пышное празднество. Зажгли все люстры и выкатили все бочки с вином, какие нашлись в погребах. Выстроившись в длинную очередь, придворные подносили подарки счастливым родителям. Седой дворецкий громко объявлял их имена помолодевшим от радости голосом. В изголовье кроватки, увенчанном золотой короной, сидела Береника, и взгляд ее, направленный на младенца, почти не туманился грустью. Внезапная тишина отвлекла ее от нежных дум. Она подняла голову и увидела, что все взгляды направлены в одну сторону. Дворецкий растерянно оглядывался. Позади него, одетый в простой черный камзол, с длинными волосами, перехваченными кожаным шнуром, стоял, скрестив руки на груди, Барклай.

Молчание затягивалось. Король нахмурился. Барклай спокойно оглядывался. Старик-дворецкий наконец придумал, что следует сказать:

— Барклай, слуга его величества! — облегченно объявил он.

Названный вышел вперед, под шепот и аханье свиты прошел к трону и опустился перед королем на одно колено. Король приветливо кивнул ему.

— Я пришел, чтобы поздравить Ваши величества с рождением наследника, — сказал он и его голос, глубокий и звучный, гулко разнесся по залу. — Я обязан тебе всем, мой король, у меня нет ничего своего и мне нечего подарить твоему сыну, кроме своей жизни. Так позволь мне посвятить ее ему, позволь стать его тенью, и я буду охранять его также верно, как и служить тебе.

С глубоким волнением король поднялся и, спустившись с тронного возвышения, положил руку ему на плечо.

— Встань, — приказал он, — я принимаю твой подарок. Ты станешь главным воспитателем принца с того времени, как ему исполнится три года. Пусть мать прежде наиграется с ним, — тихо добавил он, глядя в глаза друга. — Мне сообщили, что ты с честью постиг тяжкие науки. Но я хочу, чтобы ты овладел еще одним искусством — искусством воина.

Барклай склонил голову.

— Я понимаю, мой король, — так же тихо ответил он. — Чтобы охранять наследника мало собачьей преданности…

— …Преданности друга! — поправил король и повысил голос. — Благодарю тебя, ты можешь идти.

Барклай низко поклонился и смешался с толпой придворных.

Сначала его сторонились. Но потом живой характер и редкое остроумие привлекло к нему доброжелательное внимание. Со своего возвышения король со скрытой усмешкой наблюдал, как становится душой общества его бывший охотничий пес.

Бал растянулся далеко за полночь. Когда смех стал особенно громок, а беседы фривольнее, Береника покинула залу. Ей всегда становилось грустно на праздниках и, хотя она с честью несла груз своего уродства, в такие минуты он давил на сердце непосильной тяжестью. Она могла не бояться, что кто-нибудь заметит ее отсутствие — даже брат был слишком счастлив сегодня, чтобы вспоминать о ней. Кутаясь в шаль, она поднялась на смотровую площадку башни. Холодное осеннее небо раскинулось над головой крыльями ночной птицы. Далекие звезды были так же безжалостны, как и люди внизу.

— Вы сердитесь на них, принцесса? — услышала Береника и, испуганно оглянувшись, увидела Барклая, протягивающего ей плащ, подбитый мехом. — Возьмите, вы замерзните.

Она благодарно закуталась в толстую ткань. Барклай встал рядом, опершись о парапет.

— Жизнь несправедлива! — грустно сказал он. — Все, о чем я читал, оказалось другим. Я сейчас общался с людьми и понял вдруг, что на самом деле они гораздо хуже. Они алчны, поверхностны, эгоистичны. Подобные вам и вашему брату встречаются реже жемчужин в раковинах…

— Это вы несправедливы к ним, а не жизнь, — мягко перебила принцесса. — Не ждите от людей божьего величия. Они живут своей судьбою — человеческой, простой и неказистой, а не судьбой книжных героев. Они люди, Барклай, и каждый несет свой крест. — Она, задумавшись, присела на скамейку. — Да, свой крест. Это вы поверхностны в своих суждениях, друг мой. Пока человек жив, в нем можно отыскать хотя бы крупинку добра, но это тяжкий труд!

Пока она говорила, Барклай уселся на пол, привалившись спиной к парапету, и теперь молча смотрел не нее, словно видел впервые.

— Вам очень больно? — неожиданно спросил он.

Она вздрогнула, словно от удара, губы ее гневно сжались, но он вдруг, как раньше, когда еще был дворнягой, доверчиво положил свою голову ей на колени. И в этом жесте не было ничего, кроме бесконечной нежности и преданности.

— Я никому больше не позволю обидеть вас! — прошептал он. — Никогда.

Дрожащими пальцами она коснулась его волос. И закинув бледное лицо к небу, молча вопрошала равнодушные звезды о том, что мукой рвало сейчас на части ее сердце.

***

Барклай занялся изучением воинского искусства с тем же остервенением, с каким приступал и к наукам. И если пока наследнику не нужна была его защита, то принцесса в ней нуждалась. Ее кроткое лицо, искаженное гримасой страдания той ночью, все время стояло у него перед глазами. Часто мысли о духовном сходстве с ней посещали его. Но он гнал их прочь — принцесса была человеком, а он? Кем был он?

Все чему он обучился за время, прошедшее с его превращения, делалось им вначале из желания угодить хозяину, ибо других потребностей, кроме самых простых, он не испытывал. Однако, постигая тайны природы и законы бытия, он все чаще осознавал, что делает это ради себя самого, ради того, чтобы понять, наконец, кем сделала его чья-то злая шутка? Он внимательно следил за окружающим миром, разгадывая его загадки и делая свои выводы. Очень скоро он решил, что люди не ценят своего положения и тратят время зря. Они существовали, вместо того, чтобы жить, и делали глупости, вместо того, чтобы становиться мудрее. Но сказанное Береникой о божественной искре добра, спрятанной под пластами обыденной жизни, заставило его глубоко задуматься. Он начал искать смысл существования среди окружающих его людей. Хозяин — человек, которого он бесконечно уважал — жил ради блага своей страны. Королева Дана — ради мужа и ребенка. Даже последняя поденщица во дворце жила ради того, чтобы видеть счастливые гримасы своих детей, лакомившихся сладостями, купленными ею на заработанные гроши. Все они жили ради чего-то. И пусть большинство человеческих целей не отличались величием, но они были! А вот какова цель его жизни? Что за глупость превратить безмятежное существование пса в мятущуюся человеческую душу! Где его место в Подсолнечном мире?

Мысли эти иногда становились настолько тяжелы, что он уходил к месту своего второго рождения — Зачарованному озеру, прихватив деревянную шпагу, которой пока учился фехтовать, и там давал выход ярости, изрубая на куски невидимого врага. Опустошенный, он после долго смотрел в мутные воды, словно искал на дне свою потерянную собачью оболочку.

Чем больше он узнавал, тем тяжелее ему становилось жить. Должно быть, Береника догадывалась об этом, так как с каждым днем становилась все более внимательной к нему. Закаленная душевными терзаниями с детства, пережившая несколько кризисов своей изуродованной личности, она рано научилась справляться с ними. Он же пока был беззащитен.

Много гуляя и разговаривая с Барклаем, она и не замечала, как давно следят за ней холодные и расчетливые глаза. Роктор — молодой вельможа, вынашивал свои планы относительно безобразной сестры короля и не мог допустить, чтобы ему помешали. Подававший когда-то большие надежды, он и пальцем не пошевелил, чтобы они превратились в реальность. Однако блестящее воспитание, богатство и офицерские погоны, купленные родителями, делали его желанным гостем светских приемов. Король держался с ним ровно, но близко к себе не подпускал, вызывая этим лютую злобу Роктора, чьи честолюбивые замыслы давно уже превратились в навязчивую идею. Он считался завидным женихом, но не торопился связывать себе руки. Истинной причиной его независимости было нависшее после смерти родителей разорение. Кутила и ленивец, он промотал громадное состояние в считанные месяцы и не сделал ничего, чтобы восстановить его. И он прекрасно понимал, что родители будущей невесты вряд ли согласятся расплачиваться с его кредиторами.

Однажды взгляд его остановился на Беренике. И чем больше обдумывал он свой план, тем больше тот ему нравился. Интрига была банальна — женившись на принцессе, он станет деверем короля и получит титул не ниже герцогского. Король будет вынужден уплатить его долги из собственной казны. Роктор, наконец, попадет в то окружение, куда стремится так долго, и которого, без сомнения, заслуживает. Далее просто дух захватывало от открывающихся перспектив! А так как у испорченности всегда есть шанс перерасти в подлость, в будущем он мог бы подумать и о троне. Всего-то троих надо будет устранить — короля, королеву и наследника. Судьба Береники его не беспокоила.

Потому, когда он заметил возросшую симпатию между ней и бывшим дворняжкой — чего, кстати, они сами еще не замечали — он решил действовать.

Когда за окнами мягко падал вечерний первый снег, а фонари освещали мокрыми глазами раннюю темноту, Роктор отыскал Беренику в крытой галерее. Она задумчиво прохаживалась, разглядывая портреты царственных предков, и не трудно было понять, что она, в который раз уже, задается вопросом: " За что?".

— Ваше высочество! — вкрадчиво позвал он, подходя, — Я искал вас.

И взяв без спроса ее руку, приложил к губам.

Береника растерялась.

— Что вам угодно? — холодно произнесла она.

Роктор молча целовал ее пальцы. И хотя его поцелуи уже перешли за грань приличия, она руки не отнимала, а изумленно смотрела на него, и краска смущения заливала уродливое лицо. Заметив это, Роктор упал перед ней на колени и, обняв ее, заговорил тихо, быстро и решительно. И медовый поток слов полился с его лживых уст с легкостью правды.

Он говорил, что не может смотреть на ее мучения, что сам мучается от бессилия, и что долго отказывал себе в праве признать странное и неизвестное доселе нежное чувство. Но оно уже давно гнетет его и толкает к безумствам, и он не смеет дать ему название, а потому наблюдает за Ее высочеством, не решаясь подойти и открыться, но надеясь, что когда-нибудь этот светлый миг наступит — она выслушает его, отнесется с участием и, может быть, сама отдастся тому, чего он так жаждет и чего так страшится.

Великолепная речь! Полная сладких намеков, неясностей, что для девственницы звучат так интимно, завуалированный поток слов, чтобы усыпить ее острый, но лишенный любви ум, и чтобы литься, литься, литься без конца, опутывая волю, усыпляя разум, разжигая пожар неискушенной души — он потратил на ее составление два часа!

Принцесса потрясенно разглядывала его. Впервые в своей жизни она слышала подобное. И, внезапно, яд этих слов проник в самое сердце и, найдя тот ларец, что она так долго держала запертым и прятала от самой себя, влился туда, взорвав ее бедное сознание. Она пошатнулась и осела на его руки. Головка ее склонилась на его плечо. А сладкие речи все лились, а уста целовали так умело и сильные мужские руки впервые обнимали ее без должного почтения.

Легкая победа воодушевила Роктора. Он, однако, достаточно знал принцессу, чтобы понять, что рано или поздно она справиться с минутной слабостью, и тогда подступиться к ней будет еще труднее. Значит, это должно случиться как можно позднее. И он продолжал целовать ее, в душе поеживаясь от омерзения, и поцелуи его все сильнее горели огнем на ее белой коже. Чувствуя, что теряет голову, Береника застонала, слабо упираясь ладонями в его грудь.

— Отпустите меня! — жалобно прошептала она, и стон сломленной воли вскружил Роктору голову победным звуком фанфар. Он подхватил ее на руки и отнес на кушетку.

— Отпустите! — вскрикнула Береника, чувствуя, что они делают что-то недостойное.

Закрыв глаза и отдаваясь его рукам, она боролась с собой, боролась со сладкой истомой, охватившей члены и опаляющей огнем, и лишь дрожание век указывало на эту борьбу. Роктор ничего не замечал. Двери с королевским гербом уже распахивались перед ним, он безгранично уверовал в свою удачу. Дело оказалось даже легче, чем он себе представлял! Ее несомненная страсть к нему выражалась в дрожи хрупкого тела, а стыд, свойственный всем девственницам, помешал бы позвать на помощь. Она была в его руках. Он и так слишком далеко зашел, так почему бы не закончить это прямо здесь? Всего одну преграду осталось сломить, чтобы король сам отдал ее ему в руки! Кому нужна уродливая, да еще и обесчещенная сестра, тем более что есть человек, готовый жениться!

Береника пересилила себя. Дрожь ее век говорила о ярости, а не о страсти. Собрав волю в кулак, она отцепила от себя его липкие руки и, задыхаясь, крикнула:

— Отпустите же меня, наконец!

И, глядя на его бледнеющее лицо, властно добавила:

— Это приказ, юноша!

Несколько секунд он молча смотрел на нее. Она переиграла его, опомнившись раньше, чем следовало! Она оскорбила его, жалкая уродина, а эту властность ей давала принадлежность династии — единственное, чем она могла гордиться! Единственное, что он готов был получить теперь уже любой ценой.

Под его взглядом принцесса вскинула тонкие руки, инстинктивно стремясь защититься, ибо ничего человеческого в нем не осталось. А он, мощным движением порвав платье, молча бросился довершать начатое. Она отчаянно боролась. Испуг придал ей сил, и она глубоко расцарапала его щеку.

— Ты даже не знаешь, что такое настоящий мужчина! — прохрипел Роктор, теряя голову от бешенства. — Или ты предпочитаешь своего собачьего дружка?

Страх и ярость пересилили стыд. Она отчаянно закричала и почти сразу же грохот дверей в разных концах галереи, подобный выстрелу дуплетом, разорвал тишину.

Роктор вскочил и затравленно огляделся. Бежать ему было некуда — из дальней двери на него глянуло перекошенное яростью лицо Барклая, но не он испугал его, а король, ворвавшийся из противоположного конца галереи на крик сестры и вытаскивающий шпагу.

— Что здесь происходит? — чересчур спокойно поинтересовался он, подходя. От его тона у Роктора подкосились ноги.

Ответа не требовалось, достаточно было взгляда на разорванную одежду и застывшее лицо принцессы.

Следом за мужем вбежала королева, и, сразу поняв, что произошло, бросилась к Беренике, обняла ее — словно ребенка закрыла своим телом. На Роктора она даже не взглянула.

— Закройте двери! — рявкнул король, заметив любопытные лица.

Затем он отстегнул плащ и бросил его на пол. Кончик его шпаги брезгливо дотронулся до перевязи Роктора. Королева с ужасом подняла глаза на мужа, но не сказала ни слова.

— Нет! — раздался полный такой боли и ярости крик, что даже король вздрогнул и обернулся.

Барклай стоял позади него, и верхняя губа его по-собачьи подергивалась, оскаливая белые клыки, а карие глаза горели ненавистью.

— Позволь… мне… — прорычал он, и было видно, что человеческие слова впервые с тех пор, как он узнал их, даются ему с трудом. Сейчас он мог броситься на Роктора, чтобы зубами разорвать его на куски, если бы не напоминал себе ежесекундно, что стал человеком.

И король понял это. Он молча отступил и отдал свою шпагу Барклаю. Королевскую шпагу — кому?!

Осознав это, Роктор побледнел. Внезапное бешенство, вызванное близостью заманчивой цели, уже покинуло его, и он начал рассуждать расчетливо, как и всегда. Сейчас он не мог надеяться на прощение короля — слишком свежа еще рана, нанесенная самолюбию брата. Но одно дело быть в опале или в тюрьме по его указу, и совсем другое — драться с ним на дуэли! Роктор был уверен, что поединок будет продолжаться до первой крови. Естественно, это была бы его кровь, и если будет нужно, он поддастся королю с целью заиметь рану как можно более устрашающую внешне и безопасную для жизни. Король милостив и справедлив, он не станет добивать раненого, ограничившись опалой или заключением. Однако, раз драться будет королевский щенок, он, Роктор, останется честен. Убив Барклая в честном поединке — а то, что его придется убить, становилось ясно, стоило только взглянуть на это искаженное звериным оскалом лицо — он исчезнет на несколько лет, канет в небытие, в крепость ли, под арест — не имеет значения. В конце концов, женское сердце — не камень. Несколько слезных раскаяний принцессе, несколько умело составленных писем королеве… Он молод, умен… Он найдет способ вернуться! И отомстить.

Роктор выхватил шпагу, скинул камзол, оставшись в одной рубашке, и изящно отсалютовал королю. Мысль оказать вежливость противнику даже не пришла ему в голову.

Барклай, впервые держащий настоящий клинок, попытался взять себя в руки. Ощущение от смертоносной стали было совсем другим, нежели от теплого и легкого дерева. Король, заметив его колебания, уже пожалел о своем решении, как вдруг Барклай глянул на него и точно повторил движение Роктора. Отсалютовав хозяину он, мгновение подумав, приветствовал и противника взмахом поднятой шпаги. Тот только презрительно улыбнулся и… сделал неожиданный выпад. Левое плечо Барклая окрасилось кровью, но он отскочил в сторону и принял стойку — так, как его учили.

Лязгнула сталь. Засверкали клинки. Береника подняла голову.

Роктор, искусный дуэлянт, часто задевал противника, но не торопился убивать. Ему казалось, он может сделать это в любой момент. Однако время шло, а тот — то тут, то там окрашенный в красное — не уставал и не открывался для решающего удара, неутомимо выделывая такие прыжки и кульбиты, какие и не снились опытному фехтовальщику.

Барклай не торопился нападать. Царапины, полученные в поединке, не тревожили его, ведь он на своем опыте знал поговорку о собаке, на которой все заживает. Он внимательно следил за Роктором, ища слабые места в его обороне, а тот, обрадованный отсутствием сопротивления, развивал молниеносные атаки одну за другой, теряя силы. Но Барклай пока только отбивал удары или ловко уклонялся от них — больше шпага Роктора не коснулась его ни разу. Когда противник снизил темп, чтобы передохнуть, Барклай неожиданно бросился вперед и впервые ранил его. Белая ткань изящной рубашки сейчас же потемнела и взмокла кровью. Еще несколько чувствительных уколов привели Роктора в бешенство. Лицо же его противника, чем дальше, тем более становилось спокойным: морда собаки больше не проглядывала сквозь него, но и король и Роктор, искушенные в дуэлях, видели в нем нечто гораздо более страшное — невозмутимую маску смерти.

Роктор запаниковал и сделал несколько ошибок. Ярость, бурлившая в сердце Барклая, более не позволяла ему медлить. Зная, что не выполнит приказ, он все же взглянул на короля, ожидая, что тот подаст знак прекратить поединок. Но тот, холодно выпрямившись, сузившимися глазами следил за его противником. Береника же, кутаясь в плащ, заботливо поданный королевой, смотрела на Барклая. И, встретившись глазами с ее затравленным взглядом, он зарычал от боли и мощно ударил снизу вверх. Роктор вскрикнул — в глазах его промелькнуло удивление — и рухнул на пол.

Несколько мгновений Барклай молча смотрел на него, потом подошел к королевской семье и протянул шпагу хозяину. Эфесом вперед.

— Прикажите арестовать меня, Ваше Величество, — спокойно сказал он, — я убил человека.

— Войдите все! — прозвучал в ответ мощный голос короля, и двери с обоих концов галереи в ту же секунду распахнулись, впустив толпу возбужденных придворных.

Когда вошедшие разглядели тело Роктора, лежащее в луже крови, наступила мертвая тишина. Король подошел к трупу.

— Этот человек, — и он брезгливо ткнул его носком сапога, — участвовал в заговоре против меня. — (Король и не подозревал, что был недалек от истины). — Моя сестра узнала об этом, и он решился убить ее, пока она не успела рассказать о его планах. К счастью, мой слуга был неподалеку, — он кивнул на Барклая. Все взгляды обратились к нему.

— Так будет с каждым, — тяжело дыша, прошептал тот, — кто встанет на пути моего господина или…, - он оглянулся на Беренику, — его семьи!

— Все — вон! — приказал король, и галерея вмиг опустела.

Береника опустила голову и разрыдалась.

***

На следующее утро принцесса спешно уехала в один из дальних монастырей. Сразу после ее отъезда Роктора похоронили на общем кладбище, а его имущество конфисковали.

В течение нескольких дней двор пребывал в шоковом состоянии. Но если кто-то и подозревал, что дело вовсе не в заговоре, держал свои сомнения при себе. На Барклая впервые начали смотреть с опаской. Король же своим поведением вызвал еще большее уважение у тех, кто его любил и еще больший страх — у всех остальных.

Береника поселилась в старом монастыре, проводя дни в молитвах и размышлениях. Тысячи раз вспоминала она тот вечер и спрашивала себя — не она ли виновата в том, что случилось? Не было ли у Роктора повода — случайно брошенного взгляда или слова? Но, чем больше она думала об этом, тем более убеждалась, что поведение ее было безупречно и что причина кроется совсем в ином. Имея пытливый ум, подстегнутый пытками бессонных ночей, она нашла, в конце концов, мотив Роктора, и сердце, обливаясь кровью, дало понять, что вывод верен — он пытался через нее получить доступ к власти. А известие о его банкротстве, достигшее мирной обители, только подтвердило догадку.

День ото дня она все более погружалась в себя, в созерцание своего уродливого отражения в оконном стекле и искривленной фигуры — в стылой воде монастырского пруда. Она вдруг осознала, что представляет опасность для нежно любимых людей.

И постепенно некая мысль овладевала ею.

Береника подолгу разговаривала с матерью-настоятельницей. Та мягко увещевала ее, по-матерински отирала слезы с уродливого лица, снимала пласты боли с души редкой красоты. Однако прошли долгие дни, прежде чем принцесса приняла решение. И приняв его, она появилась на пороге своей кельи — демон, окутанный золотом волос, решительный и неумолимый, как своя собственная судьба. В руке ее блеснули ножницы. Твердым голосом она приказала закладывать карету и закрыла за собою дверь. И ножницы безжалостно взрезали тепло золотого облака, покрывающего ее плечи.

— Красивые волосы не скроют уродства! — шептала она, ожесточенно кромсая не желающие поддаваться густые пряди. — А я уродлива! И я должна, наконец, смириться с этим, и никогда больше не тешить себя глупыми надеждами!

Локоны осыпались, как лепестки, храня тепло и нежный аромат жизни. Осыпались, чтобы умереть.

***

Утром следующего дня она прибыла во дворец. Ее головку украшала затейливая прическа. Тщательно уложенная, она скрывала перемену.

Брат встретил ее у ворот и нежно поцеловал.

— Мы скучали по вам, Ваше Высочество!

Она молча взглянула на него своими васильковыми глазами.

Королева повисла у нее на шее, и даже царственный младенец заулыбался при виде ее своей беззубой улыбкой. Береника ощутила, что вернулась домой. Не хватало только одного — присутствия человека, о котором она часто думала.

— Барклай в библиотеке, — ответил король на ее вопросительный взгляд. — Может быть, тебе удастся уговорить его…

— О чем ты? — удивилась она.

— Совсем не слушала меня! — пожурил брат. — Он отказывается от еды с тех пор, как ты уехала.

Она порывисто вздохнула и побежала в библиотеку. Остановилась в дверях, поправила выбившиеся волосы, приняла вид, подобающий особе королевской крови. Приоткрыла двери.

Барклай лежал на кушетке, безжизненным взглядом уставившись в книгу.

Принцесса вошла, улыбаясь.

Увидев ее, он вскочил — глаза его вспыхнули — и низко склонился в поклоне.

— Мне жаловались на вас, друг мой!

Он густо покраснел.

— Я, кажется, догадываюсь — кто!

— А я ужасно проголодалась в дороге. Вы составите мне компанию? — она позвонила в колокольчик.

Барклай непроизвольно облизнулся.

За завтраком, поданным в библиотеку, они непринужденно болтали. Никто не беспокоил их. Но иногда Береника замечала его странный взгляд — так он еще никогда не смотрел на нее.

— Друг мой, — внезапно спросила она, — если бы, ради блага королевства, мне пришлось надолго уехать, что бы вы делали тогда?

— Я последовал бы за вами, — не задумываясь, ответил он. — Вы же знаете — ближайшие три года я ваш телохранитель!

Принцесса молча смотрела в окно.

— Так хорошо дома! — тоскливо прошептала она, и вдруг резко встала. — Пора идти — семья ждет меня.

Она быстро вышла. Едва уловимый аромат шлейфом тянулся за ней — аромат отчаяния.

***

Прошла неделя. Береника вернулась к прежней жизни. Она возилась с племянником, гуляла с королевой, болтала с братом, когда тот не был занят. Только Барклая она избегала. Чувствуя это, он старался не показываться ей на глаза. Но долгими зимними ночами, неподвижно глядя в темноту, он по-прежнему видел ее светлое лицо, и предчувствие беды, предчувствие, знакомое всем псам — предчувствие расставания, охватывало его с такой силой, что он впивался зубами в подушку, чтобы не завыть от тоски.

На исходе второй недели Береника попросила короля об аудиенции.

— К чему эта официальность? — удивился тот. Она промолчала.

Вечером, сидя у жарко натопленного камина, он чувствовал, что замерзает.

— Когда-то в этой самой комнате ты просил выслушать тебя, — стоя у окна, говорила принцесса, — теперь я прошу тебя о том же и, пожалуйста, не пытайся меня остановить… Я долго думала над тем, что произошло. Не хочу делать вид, будто это не оставило шрама на моем сердце или забыто. Хотя казалось возможным — забыть унижение, которое я испытала, не произносить вслух горькие слова, которые ты сейчас услышишь, не мучить тебя. Но человек, покусившийся на мою честь, не нуждался в ней. Он метил гораздо дальше. Не много удовольствия соблазнить уродливую женщину, но это приобретает смысл, если она — родная сестра царствующего монарха.

Король возмущенно вскочил, но она резко вскинула руку:

— Сядь! — приказала властно и он, как в детстве, повиновался ей. — Знаешь, чего я больше всего испугалась тогда? — продолжала она.

С удивлением и все возрастающим ужасом он наблюдал за мрачной решимостью, проступавшей на лице его прежде кроткой и ласковой сестры.

— Не того, что он опозорит меня или сделает больно, нет! Я испугалась себя! Пусть я некрасива, но я — женщина и мне уже достаточно лет, чтобы при ином повороте судьбы узнать, что же такое любить и быть любимой. Я испугалась однажды подчиниться сладостным мечтам, взлелеянным любой женщиной в тайном уголке сердца, и совершить непоправимое. Я боюсь этого, брат мой, боюсь, полюбив недостойного человека, поднять его до положения королевского родственника и дать ему ту власть, коей в полной мере обладаю сама. Страшно подумать, что было бы, если бы Роктор… — она запнулась и покраснела, — …если бы ему удалось задуманное!

Потрясенный король не мог произнести ни слова.

— Знаешь, — печально продолжала принцесса, — все повторяется в Подсолнечном мире. И подобное может случиться снова. Ошибку могу совершить уже я сама, сломленная одиночеством. Я этого не хочу и поэтому… — она подошла к креслу и, опустившись перед братом на колени, взяла его холодные руки в свои, — я прошу у вас, Ваше Величество, брат мой, позволения уйти в монастырь.

Король словно опомнился ото сна. Он сгреб сестру в охапку и прижал к себе.

— Нет! — задыхаясь, произнес он, — Ты не можешь заживо погрести себя…

— Взгляни на меня, — спокойно перебила она, — я погребена с рождения.

Он в отчаянии зарылся в копну душистых волос, но что-то было не так и, отпустив сестру, он медленно, одну за другой, вытащил шпильки из ее прически. Короткие кудряшки цвета светлого меда рассыпались по ее плечам. Она с болью смотрела на него.

— Ты все решила! — прошептал он. — И тебя уже не остановить, да?

— Даже если ты запретишь мне — я ослушаюсь, — тихо ответила она. — Я представляю опасность для тебя и твоей семьи, для всего королевства! Соедини одинокое сердце с человеческой подлостью, и получишь взрыв, способный поколебать устои трона.

— Боже мой! — король с ужасом чувствовал, что теряет ее. — Послушай себя, что ты говоришь! Все гораздо проще и я никогда более не допущу ничего подобного…

— Но ты не властен над сердцем женщины! И над человеческой подлостью. Все решено, брат. Я должна уйти, хочешь ты этого или нет. Прости…

Она быстро вышла из кабинета, не оглядываясь на короля, закрывшего лицо судорожно прижатыми пальцами.

Проваливаясь в снег, которого за первые дни зимы нападало уже достаточно, принцесса с трудом добралась до псарни. Она едва сдерживала слезы.

Небо потемнело. Свинцовые тучи делали ночь еще более темной. Поднимался ветер и его завывания, и быстро бегущие облака, и колкий снег предвещали метель.

Из двери пахнуло сеном и теплом. Береника быстро проскользнула внутрь. И застыла у порога, на обращая внимания на собак, поднявших у ее ног радостный визг. Она смотрела на Барклая, растерянно поднимающегося с пола, где он только что играл с собаками и раздавал им разные лакомства.

— Ваше высочество! — глухо произнес он. — Простите, что помешал вам.

Принцесса перевела дыхание, прогоняя набежавшие слезы.

— Это ты прости меня, Барклай, — сказала она, — я не знала, что ты бываешь здесь.

— Как же иначе? — криво улыбнулся он. — Ведь это мой дом.

Она покачала головой.

— Твой дом давно уже не здесь, а в замке, но место твое, как и прежде, рядом с королем. Ты нужен им, верный друг! И когда-нибудь я еще буду гордиться знакомством с тобой, ибо ты станешь одним из самых выдающихся умов королевства.

— Почему вы говорите со мной, будто прощаетесь? — голос его дрогнул. — Вы ведь не оставите замок, правда?

Береника отвела взгляд.

— Вы не можете покинуть семью! — заторопился он. — Вы нужны им!

— Я устала… — прошептала она. И пошатнулась. Мертвенная бледность покрыла ее лицо.

Бросившись к ней, Барклай усадил ее на солому, и встал рядом на колени, пытливо заглядывая в глаза. Он так забавно смотрел на нее, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, что она невольно улыбнулась.

— Я не стану ничего объяснять, — мягко произнесла она, — если король сочтет нужным — он скажет сам.

— Значит, вы уезжаете? В ту далекую поездку, о которой говорили? Но я-то поеду с вами!

— Нет.

— Почему?

— Там не место мужчинам.

— Не место?… — он нахмурился и вдруг понял. Краски исчезли с его лица. — Вы уезжаете туда, где люди, собравшись вместе, ищут Бога? Вы… — он запнулся, подыскивая слова. — Вы уезжаете, чтобы тоже найти Бога, но зачем? Помните, вы говорили мне о божьей искре в каждом из нас? Бог сам нашел вас и в вашей душе он видит не искру, но пламя. Вы созданы им, чтобы творить добро, несмотря на то, что жизнь ваша полна испытаний. Я не видел человека, прекраснее вас и более одинокого, чем вы. Я знаю, что говорю! Может быть по-другому, но я тоже чувствую одиночество, словно стою на пустынном берегу, один, а мир с его звуками и красками — на другом, по своей воле отрекся от меня, и между нами бесконечный океан, грозящий гибелью. Вы не должны покидать этот мир! Ведь если вы уйдете — океан превратится в вечность, и я… никогда не увижу вас!… - он потерянно замолчал.

Она жадно смотрела в его лицо — бледное, взволнованное, обрамленное длинными спутавшимися волосами. И внезапно ей захотелось притянуть его голову к груди и выплакать все, что накопилось за тысячи лет жизни под спудом уродства.

— В вас скрыта красота, — прошептал он, осторожно скидывая капюшон плаща, скрывающий ее лицо. — И я растерзаю любого… — он запнулся, увидев коротко остриженные пряди. — Зачем это?

Не отвечая, Береника протянула руку, чтобы привычно погладить его по голове, но… рука замерла в воздухе и коснулась его щеки. Потом упала на колени.

— Проводите меня в замок! — приказала она.

Лицо его, на миг осветившееся надеждой, дрогнуло, как от пощечины. Он молча поднялся и подал ей руку. За всю обратную дорогу они не сказали друг другу ни слова.

Бушевала метель.

***

Метель бушевала всю ночь. Если раньше на деревьях оставались еще мятые листья, то теперь они, безжалостно сорванные ветром, навсегда скрылись под толстым слоем снега. А ударивший под утро мороз сковал его тонкой коркой наста, превратив до весны в усыпальницу для усталой земли.

Когда небо едва посерело, из ворот замка тихо выехала карета принцессы — на полозьях, запряженная четверкой лошадей, она не разбудила дворец, оставляя его за собой безмятежно спящим.

Береника в дорожном мужском костюме, в меховом плаще, бесцельно смотрела в запотевшее окошко.

В королевском кабинете, на столе, лежало письмо — на гербовой бумаге, с печатями и вензелями принцессы. Она распоряжалась своим наследством в пользу монастыря, который должен был принять ее, и в пользу бедных. Третья часть наследства предназначалась Барклаю.

Бледное утро, белой полосой уходящее вдаль, оживилось лишь с восходом солнца. Зарозовели, а затем и заискрились верхушки деревьев и ровный пласт снежного простора. Справа над лесом сверкало — это водопад, как и прежде, разбивался на алмазные осколки в Зачарованном озере, поверхность которого не замерзала на зиму.

Карета поворачивала к лесу, Береника приникла к маленькому заднему оконцу, чтобы в последний раз взглянуть на замок, и он показался ей волшебной брошенной игрушкой. Но не только это увидели ее полные слез глаза — всадник на черной лошади, словно крылатый вестник судьбы, преследовал экипаж с неумолимостью смерти. И едва она заметила его, как страх охватил ее, превратив кажущееся равнодушие в пытку. "Гони!" — закричала она, и лошади понесли, разбрызгивая снег. Не дать ему догнать ее, о нет! Не продлять больше эту муку взглядом, словом, жестом. Пусть обман рассеется, ведь все в этом мире — обман! И пусть, наконец, близость к Богу скроет ее навсегда — с НИМ забыть о собственном обличье, до смертного часа скрыть лицо под монашеским куколем. "Гони! Гони во весь опор! В твоих руках мой вечный покой!".

Но и он не привык сдаваться, а его вороной жеребец ничем не уступал гнедому короля. Он нагонял, черные крылья муки приближались, комьями летел снег, храпели взмыленные кони.

На очередном повороте карету занесло и опрокинуло набок. Кони, вздыбившись, стали. Кучера швырнуло в снег. Беренику спасло лишь то, что поддавшись панике погони, она забилась в угол и закрыла лицо руками в безотчетном порыве самосохранения. Сквозь опрокинутое окно кареты виднелся кусок холодного неба, пустого и равнодушного. Приближался и смолкал топот копыт, скрип снега под человеческими шагами. Слезы превращались в иней и, увидев ее лицо, на котором не таяли снежинки, Барклай подумал о худшем. Задохнувшись, рванул дверь кареты, отшвырнул прочь, достал драгоценную легкую ношу, чьи ресницы дрогнули и впустили небо в зрачки — огромные, дышащие, умоляющие. Отвечая на ее мольбу, он взял ее руку в свою и провел по своим волосам — жестким и… коротким. Хранимые им свято, как талисман, как последнее упоминание о чуде превращения, они осыпались нынче под неумолимыми ножницами так же, как и ее солнечные локоны. От этого его облик ужасно изменился — отблеск перемены упал и на нее — блестящие черные глаза на похудевшем и обнажившемся, словно нерв, лице, делали его похожим на помешанного настолько, что она вскрикнула. Он осторожно поставил ее на ноги — маленькую, по-мальчишечьи одетую и оттого кажущуюся еще более беззащитной, в ореоле растрепавшихся волос и истерзанных мехов, с каплей крови, стекающей по виску. Она молча смотрела на него и сердце — кропотливый механизм, скрипело и ныло от пылинки дурного предчувствия.

Он пригладил рукой ежик своих волос.

— Это для вас, принцесса! — просто сказал он. — Я буду помнить вас, и любить всем сердцем! Я не нарушу ваших планов и больше никогда не заставлю страдать. Ваш брат скоро догонит вас, помощь поспеет. Передайте ему, что я остаюсь его верным псом. Человеком быть слишком больно, и мы оба знаем это! Я возвращаюсь к себе, прощайте!

Резко развернувшись, он пошел прочь. Вскочив в седло, направил коня к лесу. К грохоту водопада.

Птица отчаяния больно стегала принцессу по глазам черными крыльями.

"Я буду любить вас всем сердцем… Я возвращаюсь… Возвращаюсь к себе…".

Она услышала далекие крики и топот копыт и бросилась отстегивать одну из лошадей. Спасение было так близко! Но было ли оно истинным? Или истинным было то, что она отвергла в глубокой гордыне своего страдания?

Беренику била крупная дрожь, когда она, встав на колесо перевернутой кареты, забиралась на коня и посылала его в галоп. Пришедший в себя кучер с изумлением проводил глазами золотоволосую фигурку на белой лошади и неожиданно обнаружил себя окруженным королевскими гвардейцами на храпящих конях. Гнев на лице короля сменился испугом при взгляде на перевернутую карету.

— Где сестра? — сдерживая гарцующего гнедого, крикнул он.

Кучер ошарашено кивнул в сторону леса. Гнедой, тонко заржав, пустился в галоп, взметнув тучу снега. Отряд, растянувшись цепью, последовал за ним.

***

Лошадь Береники испугалась неожиданно усилившегося грохота воды, стоило ей выехать на открытое пространство, и принцесса оказалась в снегу. Выругавшись сквозь зубы, она поднялась на ноги, и вдруг увидела вороного — тот мирно стоял у дерева, а фигура в черном застыла над обрывом, то ли грозя небу, то ли моля его о чем-то. Она трижды звала Барклая, но с пересохших губ слетал лишь шепот — ничто в фатальном шуме воды. И тогда она побежала к нему. Она бежала, как никогда и ни к кому в жизни. Этот бег изломанной фигурки по смертельно белому снегу долго после виделся в кошмарных снах королю, который заметил сестру, едва гнедой вынес его на поляну.

Из-за серых облаков вышло солнце.

И время остановилось.

Береника, задыхаясь, упала в снег.

Королевский конь шарахнулся в сторону и застыл. Ничто не могло сдвинуть его с места — ни окрик, ни шпоры.

Барклай, раскинув руки крестом, шагнул в пропасть…

Когда принцесса добежала до обрыва, он уже исчез в облаке брызг. Остановившимся взглядом она смотрела вслед и наматывала на палец ставший коротким локон. Потом оглянулась и, увидев брата в сотне шагов от себя, ослепительно улыбнулась и, прощаясь, подняла руку.

Грохот водопада перекрыл его вопль. Подоспевшие гвардейцы дружно скрутили короля, чтобы помешать ему броситься вслед за ней. Напрасно он проклинал их.

— Мы не пустим вас, Ваше Величество! — сказал капитан — старый вояка, в глазах которого сейчас стояли слезы. — Королева и принц ждут вашего возвращения.

Тем временем огненная искра сверкнула в струях воды и пропала — свинцовые волны жадно сомкнулись над ней.

А внизу холодное течение вышвырнуло Барклая на берег ничуть не изменившимся. Озеро не принимало его. Вслед волны вкрадчиво выплеснули маленький коричневый камзол, годный разве что ребенку. Барклай уже видел его сегодня и знал, кому он принадлежит. Оцепенев, он смотрел в воду. Где-то в ней скрылся свет, осиявший его странную жизнь нежными лучами.

— Я не буду жить без нее! — закричал он в низко нависающее ждущее небо. — Мне не удалось стать псом, но и человеком я тоже не останусь!

С этими словами он достал из-за голенища сапога широкий охотничий нож.

И ответом ожило небо над его головой и оживило время. Солнце расплавило облака. Они излились в утро, как в чашу, полную слез.

Глаза его встретились с глазами золотого оленя, появившегося далеко вверху, на обрыве. Зверь смотрел с бесконечной мудростью, которая заставила Барклая выронить нож и упасть на колени.

И небо схлестнулось с золотом оленьих рогов.

Капли, полные серебряного звона просыпались на серую гладь озера.

Цветком со дна поднялось, и окуталось светом женское тело, и жизнь вернулась в него, и никто более не назвал бы принцессу уродливой, ибо она воскресла совершенной, как божественная мудрость.

Вкрадчиво, как и прежде, полная искр волна поднесла принцессу к берегу, и Барклай подхватил ее на руки. В ней более не было изъянов, да он никогда и не видел их.

Он поднял благодарный взгляд, чтобы еще раз взглянуть на чудо, о котором сердце шепнуло, что, исполнив предначертанное, оно уходит навсегда. Но обрыв был пуст. Лишь ошибка была исправлена.