"Мир приключений 1983. Ежегодный сборник приключенческих и фантастических повестей и рассказов" - читать интересную книгу автора

ОШИБКА ШЕСТАЯ — ИСТОРИКОВ

Мы рассказали вам, как серия ошибок людей различных рангов и уровней привела к тому, что история жизни и смерти странной графини де ла Мотт (а тут нетрудно догадаться, что Жанна де ла Мотт и графиня де Гаше — одно и то же лицо) на долгие годы осталась тайной. Впрочем, нельзя сказать, чтобы историки и литературоведы не пытались добраться до сути дела. Так, еще в изданных у нас в XIX веко воспоминаниях загадочной французской поэтессы Оммер де Гелль, будто бы дружившей с Лермонтовым (считается, что эти воспоминания в значительной степени плод воображения Вяземского, сына поэта), подробно рассказано о жизни трогательной старушки Гаше — знатной французской аристократки, похороненной в маленьком крымском провинциальном городке.

Но если Вяземский и сфабриковал воспоминания, то не на ровном же месте он все придумал. Ведь во всех фантазиях Вяземского, как в сказках, обычно всегда присутствовала и доля истины. Потому на протяжении многих десятилетий их никак не могли ни подтвердить, ни опровергнуть. Что-то где-то о де Гаше Вяземский, безусловно, слышал. Возможно, в ту пору молва о странной графине передавалась в России из уст в уста. И главы о ней были включены в воспоминания Оммер де Гелль именно для большей правдоподобности.

На это странное произведение Вяземского можно было бы и не обратить внимания, если бы о де Гаше не упоминали и другие авторы.

В частности, во второй книге журнала «Русский архив» за 1882 год были опубликованы воспоминания дочери барона Боде, впоследствии игуменьи Митрофании. Цитируем:

«В 20-х годах Крым начал входить в моду. В то время приехала в Крым замечательная компания, исключительно дамская. Самой замечательной женщиной из той компании по своему прошлому была графиня де Гаше, рожденная Валуа, в первом замужестве графиня де ла Мотт. Это была старушка среднего роста, довольно стройная, в сером суконном рединготе. Седые волосы ее были прикрыты черным бархатным беретом, лицо, нельзя сказать кроткое, но умное и приятное, украшалось блестящими глазами. Говорила она бойким и удивительно изящным французским языком. Со своими спутницами она была насмешлива и резка, с некоторыми французами из своей свиты, раболепно прислуживающими ей, повелительна и надменна без всякой деликатности…

Перед смертью она запретила трогать свое тело, а велела похоронить себя, как была: говорила, что тело ее потребуют и увезут, что много будет споров и раздоров при ее погребении. Эти предсказания, однако, не оправдались. Служившая ей армянка мало могла удовлетворить общему любопытству: графиня редко допускала ее к себе, одевалась всегда сама и использовала ее только для черной работы. Омывая графиню после кончины, армянка заметила на ее спине два пятна, очевидно, выжженные железом. Это подтвердило догадки. Едва успел дойти до Петербурга слух о кончине графини, как прискакал от Бенкендорфа курьер с требованием ее ларчика, который был немедленно отправлен в Петербург. Графиня долго жила в Петербурге и в 1812 году приняла даже русское подданство, никто не подозревал ее настоящего имени, столь известного.

Однажды, во время разговора с императрицей, одна из знакомых графини, мадам Бирх, упомянула о ней в присутствии императора, который выразил желание увидеть графиню. Графиня была в отчаянье, но вынуждена была повиноваться. На следующий день она была принята государем и беседовала с ним в течение получаса. Возвратилась она успокоенная и очарованная его благосклонностью. «Он обещал мне тайну и защиту», — сказала она м-м Бирх, от которой стали известны эти подробности. Вскоре после этого графиня отправилась в Крым.

Деньги, оставшиеся после нее, были высланы во Францию какому-то господину Лафонтену.

Имя де Гаше она получила, кажется, от эмигранта, за которого она вышла где-то в Италии или Англии и которое ей впоследствии послужило щитом и покровительством».

Конечно, воспоминания игуменьи Митрофании — не такой уж бесспорный документ, чтобы на него целиком и полностью полагаться. Серьезных исследователей, привыкших иметь дело с бесспорными фактами, они ни в чем убедить не могли. Напротив, странные и не всегда обоснованные намеки на тождество де Гаше и Жанны де ла Мотт (Валуа) вызывали естественное чувство противодействия, желание оспорить само такое предположение. Аргументы скептиков казались убедительными. Да и вообще скептики иной раз оказываются в предпочтительном положении. Всегда легче в чем-либо усомниться и на том нажить себе славу умного и проницательного человека, чем доказывать даже самую простейшую истину. Глубокомысленно сомневающийся (к сожалению, распространенная порода людей) частенько представляется чуть ли не мудрецом, а тот, кто с некоторой робостью, без апломба настаивает на чем-нибудь естественном, весьма вероятно порою именно из-за отсутствия апломба оказывается битым. Над теми, кто возвращался к разговору о тождественности де Гаше и де ла Мотт, со временем начали посмеиваться как над неисправимыми фантазерами. Где жесткие, четкие доказательства того, что все это правда, а не очередная историческая мистификация? Таких доказательств долгое время не было.

Удивляло лишь то, с каким упрямством в минувшем веке русские и французские газеты и журналы возвращались к этой теме.

Несколько примеров.

В 1889 году, в июльском номере «Русского вестника», вышли воспоминания Ольги Н. «Из прошлого». В них сообщены такие сведения: в Крыму Голицыны узнали, что их гувернантка — де ла Мотт. Служанка в дверную щель увидела клеймо на плече графини. Не это ли послужило причиной отъезда де Гаше из Кореиза в Старый Крым? О крымском периоде жизни де ла Мотт (так ее и именуя) пишут «Огонек» (№ 28, 1882), «Новое время» (11 марта 1895 г., приложение № 217) и другие журналы.

Но и это никого ни в чем не убедило. Более того, многие историки стали считать разговоры о «русском периоде жизни де ла Мотт» попросту несерьезными. Стоит ли тратить время и силы на выяснение подлинности (или же ложности) обычных исторических анекдотов, обывательских сплетен?

Да, но существовала ведь папка, в которой хранились документы относительно поездок Мейера и Браилки в Старый Крым, Феодосию и Судак. Верно. Существовать-то существовала, но затерялась в Таврических губернских архивах. И могла бы вовсе исчезнуть, если бы не попала на глаза известному знатоку Крыма, краеведу и историку, позднее академику Арсению Маркевичу. В «Известиях Таврической ученой архивной комиссии» (№ 48, Симферополь, 1912) А.Маркевич опубликовал переписку Дибича, Бенкендорфа и Палена с Таврическим губернатором Нарышкиным, результаты опросов Мейером и Браилко барона Боде, чинов Старокрымской ратуши (городского управления) и других свидетелей.

Арсений Маркевич писал: «…графиня де ла Мотт, чтобы скрыть свое настоящее позорное имя и избежать преследований французского правительства, устроила при содействии друзей эту мнимую смерть и вторично вышла замуж за графа Гаше, не то француза, не то англичанина, уехала из Лондона, скиталась по Европе, а в 1812 году переехала в Россию, где была натурализована и жила в Петербурге, а в 1824 году переселилась в Крым и здесь умерла в 1826 году… Известно, что в Петербурге графиня Гаше подружилась с камеристкой императрицы Елизаветы Алексеевны мистрис Бирх, урожденной Cazalete, которую знала еще до замужества и с которой часто виделась, хотя г-жа Бирх не знала ее прошлого. Случайно об этом знакомстве узнал император Александр Павлович, которому вполне, говорят, было известно, что скрывается под фамилией графини Гаше, но который не знал о ее пребывании в Петербурге. Государь отнесся к ней милостиво и внимательно, но когда она сблизилась с графиней Крюденер и прониклась ее идеями, предложил ей уехать из Петербурга, указав на Крым, где тогда было много французских эмигрантов. Графиня Гаше отправилась в Крым вместе с известной по своему мистическому миросозерцанию графиней А.С. Голицыной, пригласившей с собой сюда, в свое имение Кореиз, кроме графини Гаше, и еще более известную графиню Крюденер.

Переехав в Крым, графиня Гаше проживала некоторое время в Кореизе у графини Голицыной, затем одна с прислугой в Артеке, у подножия Аюдага, и, наконец, переселилась в г. Старый Крым, по совету барона Боде, также французского эмигранта, бывшего в Судаке директором училища виноградарства и виноделия.

Надо полагать, что как правительство, так и высшая местная администрация знали, что под именем Гаше проживает в Крыму более знаменитая особа, и следили за ней, не стесняя ни в чем ее образа жизни…

…Заботы правительства об отыскании бумаг графини Гаше естественно наводят на мысль, что это была не простая эмигрантка, а более важная особа — и вероятнее всего — графиня де ла Мотт-Валуа».

Но и это, кажется, не убедило большинство историков в том, что идентичность Жанны де Гаше и Жанны де ла Мотт-Валуа доказана.

В Крымском отделении института археологии Академии наук УССР автору этих строк однажды довелось присутствовать при любопытном споре, когда два ученых мужа (один уже лысеющий и седобородый, второй еще достаточно молодой) чуть было не поссорились из-за все той же графини де ла Мотт.

— Я привык иметь дело с фактами. И с материальными свидетельствами тех или иных событий, — говорил старший. — С какой стати вот уже больше ста лет толкуют об этой графине, если все, что от нее осталось, — дым, мираж? Есть ли у вас доказательства, что это не хорошо продуманная фальсификация?

— А с какой целью фальсифицировали бы официальные документы? Неужели в подобном приняли бы участие столь высокопоставленные лица?

— Не знаю, для чего им понадобилось принимать участие в этой странной игре. Возможно, от сплина или от скуки. Полагаю, здесь имела место державная шалость. Не более.

— Не согласен. Загадка эта имеет прямое отношение к нашей истории. Она в чем-то помогает яснее представить себе ситуацию в стране после восстания 1825 года, понять некоторые усилия тайной царской дипломатии.

— Хорошо, предположим, к тайнам царской дипломатии де Гаше могла иметь отношение. Раз она дружила с Юлией Крюденер, во время Венского конгресса могла исполнять какие-либо ее тайные поручения. Наверняка так и было. Но где доказательство, что реальная де Гаше имеет хоть какое-то отношение к мифической де ла Мотт, безосновательно именовавшей себя еще и Валуа? Наконец, где ее могила? Даже если она не сохранилась, о ней должны были помнить старожилы. Последнее: какая связь между декабрьскими событиями 1825 года и бумагами де Гаше? Уж не полагаете ли вы, что она была связана с декабристским движением?

— Но никто и не настаивает на прямой связи де Гаше с декабризмом. Речь идет вовсе о другом. Если де Гаше на самом деле была знаменитой де ла Мотт, то она, конечно же, могла знать какие-то секреты, касающиеся последних лет правления Бурбонов накануне Великой французской революции. Следует ли забывать и о том, что очередной Людовик, восседавший на французском троне от момента падения Бонапарта до революции 1830 года, в свое время коротал дни в изгнании в пределах Российской империи, в Либаве. Там же незадолго до претендента на французский трон, побывал и граф Калиостро, позднее фигурировавший на процессе Жанны де ла Мотт. Не слишком ли много совпадений?

— Конечно, если бы было окончательно доказано, что графиня де Гаше и Жанна де ла Мотт одно и то же лицо. В этом случае только что взошедшему на престол, да еще при столь драматических обстоятельствах, императору Николаю I был бы прямой резон заполучить документы, которыми могла располагать де Гаше, для того чтобы укрепить свои позиции на международной арене. Ведь внутреннее положение было не блестящим. В таких случаях обычно стремились к успехам на международном поприще. Согласен и с тем, что русская дипломатия в этом случае стремилась бы не выпускать из рук документы де Гаше, но такой же, если не больший интерес они представляли и для возвративших себе французский трон Бурбонов. Но повторяю, все это предположения, домыслы, догадки… Они представляли бы интерес лишь в случае, если бы удалось заполучить хоть какие-то убедительные аргументы в пользу того, что умершая в 1826 году в Старом Крыму де Гаше и есть та самая Жанна де ла Мотт, прославленная знаменитым Александром Дюма-отцом.

Спор я изложил лишь в общих чертах. Он был много пространнее и ожесточеннее.

«Так в чем же, собственно, дело? — вправе спросить вы. — Неужто мы так и не узнаем истины?»

Не торопитесь.

Оказалось, что многие краеведы, историки, писатели, журналисты находились буквально в двух шагах от того, чтобы точно узнать, что же происходило на самом деле в Старом Крыму в 1826–1827 годах, почему между Москвой, Петербургом, Одессой и Симферополем затеялась вдруг такая интенсивная переписка на высочайшем уровне. Но, как часто случается, одни не знали о том, что уже найдено другими, кое-кому попросту не хватало терпения свести воедино разрозненные факты.