Хейвуд Смит Любовник ее высочества

1

Конечно, это был грех, но ведь совсем невинный и очень приятный – ежедневный ритуал, маленькая уступка чувственности, молчаливый праздник в тепле и комфорте. Она ни за что не скажет отцу Жюлю на исповеди об этих кратких минутах восхитительного наслаждения. У нее будет еще одна тайна, ну и что такого? Их и так накопилось уже немало.

Стоит ли признаваться в том, что ей нравится чуть-чуть понежиться на мягкой пуховой перине? Энни поглубже зарылась в одеяло. Наверно, так уютно может быть только в ласковых материнских объятиях, но матери она никогда не знала, хотя часто видела ее во сне. Энни хотелось получше сохранить утреннее тепло, чтобы оно грело ее весь длинный холодный день.

Слабые отзвуки пробуждения жизни в монастыре безжалостно напоминали о долге и предстоящих обязанностях. Шуршали одеяния монахинь, поскрипывали петли открываемых дверей – каждый спешил занять свое место с самого раннего утра.

Придется вставать. Все, наверное, уже идут в часовню.

Набрав в грудь побольше воздуха, Энни откинула одеяло и села на кровати, спустив ноги на каменный пол. Пар от дыхания туманным облачком повис в воздухе. Поспешно натянув шерстяные чулки, она быстро пробежала по холодному полу к тазу для умывания и локтем разбила тонкую блестящую корочку льда на его поверхности. Вздрогнув от ледяной воды, окончательно проснулась и начала шептать привычную утреннюю молитву: «Аве, Мария, Пресвятая Дева».

Сняв ночной чепец, она потянулась за платком, висящим возле умывальника, густая каштановая коса распласталась по спине. Оделась Энни очень быстро, каждое движение было выверено за годы жизни в монастыре. Застилая кровать, она ощутила привычное чувство вины – ни у кого в монастыре не было такой роскошной постели.

Открыв дверь, Энни застыла на пороге, и у нее вырвался сдавленный стон: «Да спасут меня святые Петр и Павел!» Коридор был пуст. Его побеленные стены высвечивались в сумерках, предвещая рассвет.

Она опять опоздала к утренней мессе! Если сестра Жанна поймает ее, то определенно наложит епитимью.

Энни сбросила деревянные башмаки и, схватив их в руки, бросилась бежать. Она домчалась до колоннады и, пробежав еще ярдов пятьдесят, догнала сестру Николь, степенно идущую в самом конце молчаливой процессии монашек и послушниц. Вздохнув с облегчением и надев на заледеневшие ноги башмаки, она влилась в утреннее шествие.

Сестра Николь наклонила голову и тихо шепнула Энни на ухо:

– Наша младшая сестричка сегодня не похожа на раннюю пташку. Будь осторожна, малышка. Сестра Жанна обрадуется любому поводу наказать тебя.

Энни не поднимала головы, пока они шли к часовне.

– Я знаю, сестра Николь, знаю. Но последнее время бог не позволяет мне вскакивать по утрам. Так трудно вытаскивать себя из постели!

Легкое недовольство промелькнуло в ответе сестры Николь.

– Энни, ты всегда предпочитаешь во всем обвинять бога, а не себя за свое дурное поведение. – Пожилая монахиня покачала головой. – Теперь помолчим, мы не должны нарушать тишину.

После мессы Энни первой вышла из часовни. К счастью, сестра Жанна не сделала ей замечания по поводу опоздания. Строгая наставница, по-видимому, впервые за долгое время решила проявить к ней милосердие.

Энни шла по коридорам монастыря, и ее переполняло горько-сладостное чувство – незамысловатый, не поддающийся течению времени ритм жизни. Женский монастырь был единственным домом, который она знала. С самых ранних дней ей казалось, что она и все сестры плывут, подобно листьям, по течению медленной и спокойной реки. День за днем, неделя за неделей, год за годом – то ли жизнь, то ли сон. Работа, покаяние, прославление бога, упокой души. Раньше ей было достаточно, но в последнее время чувство умиротворения стало исчезать.

Ладно, можно успокоиться занятиями с отцом Жюлем. До них в кабинете матушки оставалось еще полчаса. Можно потратить их на молитву, но ей давно хотелось попасть в кабинет матушки Бернар пораньше и в одиночестве при свете дня, а не украдкой ночью, посмотреть старинную Библию, которая лежит на видном месте в алькове, но читать ее не разрешается.

Поднявшись по лестнице, она сняла деревянные башмаки и бесшумно подошла к кабинету. Тяжелая дверь была приоткрыта, и, услышав сердитые голоса, она замерла. Матушка Бернар почти кричала:

– Жюль, вы просто сошли с ума! Здесь, с нами, она в полной безопасности. Она не знает, кто она такая. Она никогда…

Отец Жюль прервал ее:

– Селеста… Я настаиваю. Разве у нас есть выбор? Маршал знает, где она и кто она. Сейчас вся власть в руках кардинала Мазарини, точно так же, как это было при кардинале Ришелье. Если не действовать быстро, бог знает что может случиться. Мы можем получить приказ от королевы-матери или от епископа, посылающий ее… в колонию для прокаженных или куда-нибудь похуже. Он может подстроить похищение в пути, и мы никогда не узнаем, что с ней случилось.

Энни слышала, как священник, продолжая говорить, нервно ходит по кабинету.

– Нет, нет. Брачный союз лучше всего. Только в нем ее спасение. Я позабочусь, чтобы церемония была публичной и очень пышной. У меня есть связи при дворе. Нетрудно будет добиться присутствия королевы-матери.

Матушка Бернар жестко напомнила:

– Жюль, вы отправляете овечку в логово льва. Неужели вы думаете, что она сможет уцелеть при дворе? Она с трехлетнего возраста никуда отсюда не выходила. Она дитя и вряд ли готова к судьбе, которую вы ей уготовили, – сурово обратилась она к нему. – Похоже, вы хотите добиться своих честолюбивых целей, используя невинное дитя! Я не допущу этого!

Отец Жюль мрачно ответил:

– Мазарини – хитрый, злобный человек. Я отошел от мира, став священником. А он хочет использовать веру как орудие, чтобы перестроить мир по своим собственным планам. Он недостоин быть даже священником!

– Позвольте напомнить, – остановила его матушка Бернар, – что вы говорите о принце церкви! Его преосвященство занимает это место по велению господа. Но если Мазарини так злобен, как вы утверждаете, как вы можете посылать бедную девочку к нему в когти! Лучше Энни остаться здесь.

Услышав свое имя, Энни окаменела. Она понимала, что оставаться в таком положении опасно, но сдвинуться с места не могла.

Беспокойное движение шагов прекратилось. Энни услышала скрип кресла, застонавшего под тяжестью тела отца Жюля.

– Я долго молился и много думал, как поступить, еще до того, как мне сообщили, что высшие власти знают, где она. Какое-то время я размышлял, не выдать ли ее замуж за кого-нибудь из моих прихожан, надежного и достойного человека. Но сложившиеся обстоятельства заставляют действовать в открытую. Не иначе, как вмешалось божественное провидение.

– Вы, священники, – возмутилась матушка Бернар, – всерьез считаете возможным обосновывать свои решения божьей волей!

Когда отец Жюль вновь заговорил, его голос звучал утомленно:

– Энни лучше подготовлена к жизни при дворе, чем вы думаете, и за это во многом следует благодарить вас. Вы приучили ее к дисциплине, к умению сдерживать свои желания. Я знаю, что страсти заперты в ее душе, как джинн в бутылке, но она умеет держаться спокойно и скрывать свои истинные чувства. Такие способности помогут ей добиться благосклонности двора. Я пытался научить ее понимать корни интриг и политических игр при дворе. Вы сами часто говорили мне, что ее надо воспитывать почти как мужчину. Что ж, ее образование вполне достойно французской герцогини.

Дыхание ветра колыхнуло воздух, и петли двери заскрипели. Отец Жюль сразу замолчал, и в тишине послышались его приближающиеся шаги.

Энни обернулась и увидела перед собой сердитое лицо отца Жюля. Силы покинули ее, ноги подкосились, и она свалилась прямо на пол.

Подхватив ее под руки, он позвал:

– Матушка, взгляните, что мы уже натворили! Бедняжка в обмороке! Помогите перенести ее на скамейку.

Поддерживая Энни с двух сторон, они положили ее на обитую бархатом скамейку в комнате матушки.

– Итак, что ты успела услышать, Энни? Только говори правду.

Заикаясь, Энни пролепетала:

– Я… шла в кабинет на занятия. Дверь была чуть приоткрыта, и, когда я хотела постучаться, я услышала ваши голоса. Вы разговаривали так сердито, что я не посмела вмешаться. Я думала, что мне делать, и тут услышала, что отец Жюль говорит, что меня надо отослать отсюда.

Она умоляюще посмотрела на аббатису:

– О, матушка, вы не отошлете меня?

– Перестань рыдать, – проворчала матушка Бернар. – Я всегда знала, Энни, что любопытство не доведет тебя до добра. – Она раздраженно повернулась к священнику: – Девочка слышала достаточно, чтобы испугаться. Готова она к этому или нет, но для ее спокойствия вам лучше ей все рассказать. – Она чуть не ткнула пальцем ему в лицо. – Я ухожу.

Энни настолько удивилась поведению матушки Бернар, что перестала плакать и икать.

Отец Жюль подошел к скамейке и сел на краешек.

– Я надеялся, что у меня будет возможность осторожно подготовить тебя, но ничего не вышло. Бог в своей безграничной мудрости выбрал путь, по которому мы должны следовать. И мне тоже кажется, лучше тебе все объяснить.

Энни улыбнулась сквозь слезы.

Священник склонил голову.

– Я обещал твоему отцу дать тебе достойное образование. Я уверен, ты понимаешь, что… м-м-м… предметы твоего обучения были не совсем обычными. – Он остановился. – Милая Энни! Неужели ты никогда не удивлялась, что мы уделяем так много времени изучению политики и светской истории? А другие предметы! Неужели тебе не приходило на ум, что тебя готовят к чему-то другому, а не к монастырской жизни?

Хотя говорить правду было сейчас скорее всего рискованно, ее сжигало любопытство, которое она старалась скрыть.

– Конечно, я этому удивлялась. – Она упорно смотрела в пол. – Но я считала, что знание наук, особенно медицины, может мне пригодиться, если я потом буду работать в больнице вместе с мирскими сестрами.

– А как быть с математикой и военной стратегией? Как можно их использовать в женском монастыре или в больнице? – Отец Жюль мягко взял ее за подбородок и приподнял голову, чтобы видеть лицо. – Ты и в самом деле думала, что Платон, Аристотель, Плиний, Цицерон или Цезарь так необходимы для жизни прихода? – Его добрые глаза, казалось, читали ее самые затаенные мысли. – Скажи правду, дитя мое, неужели ты всерьез веришь, что твое призвание – быть монахиней?

Энни не могла больше обманывать ни его, ни себя.

– Нет, святой отец… нет.

Энни закрыла лицо руками и горестно зарыдала. С тех пор как бог наградил ее ежемесячными женскими мучениями, в ней все больше и больше росло ощущение взрослости, какой-то солнечной радости и полноты жизни. Плотские утехи занимали ее мысли все чаще, заставляя забывать о святости и благочестии.

Отец Жюль достал из кармана своей рясы чистый кусок грубой льняной ткани. Промокнув слезы на ее щеках, он сказал:

– Я замечал мечтательность в твоих глазах, когда мы говорили о разных событиях и значении силы, власти над миром. Я знаю, ты воображала себя участницей этих приключений.

Энни покраснела.

– Скоро они тебе действительно предстоят. Ты будешь представлена королю и королеве-матери. – Он усмехнулся, видя, как ее глаза засияли. – Тебя с завтрашнего дня начнут учить светским манерам и правилам поведения при дворе. Когда ты будешь готова – может быть, уже в следующем месяце, – я лично поеду с тобой в Париж.

Отец Жюль продолжал:

– Энни, после долгих молитв и размышлений я решил выдать тебя замуж. Человек, которого я выбрал, – достойный молодой дворянин, принят при дворе, офицер королевской гвардии. – Он остановился, словно следующие слова застревали у него в горле. – Герцог де Корбей. Твой жених знатен, с прекрасной репутацией и происхождением. Тебя ждет великолепное будущее, и ваши дети будут носить благородное имя. Подумай об этом и постарайся приготовить себя к новой жизни. – Он встал со скамьи. – Я жду тебя и сестру Жанну завтра утром. А сейчас иди к себе и помолись.

Болезненно задетая, Энни повернулась и вышла в коридор. Спотыкаясь, она еле добрела до комнаты, почти ничего не видя. Вскоре ей придется покинуть это привычное, знакомое убежище навсегда.

Войдя наконец в свою келью, она опустилась прямо на холодный пол в полном изнеможении и зарыдала глубоко и отчаянно, как ребенок.