"Путь в Иерусалим" - читать интересную книгу автора (Гийу Ян)

Глава IX

Тому, кто ничего не знал, могло показаться, что Фолькунги отправляются из Арнеса на войну. И даже для тех, кто все знал, это выглядело вполне вероятным.

Большое войско толпилось на внутреннем дворе замка, и меж каменных стен разносилось эхо от цокота копыт и лошадиного фырканья, бряцания оружия и тревожных людских голосов. Всходило солнце, день обещал быть холодным, но бесснежным, так что дорога будет хорошей. Две тяжело нагруженные повозки проехали за ворота, скрипя дубовыми колесами, обитыми железом. Они сразу освободили место для всадников. Люди ожидали хевдингов рода, которые совершали молитву в высокой башне, и некоторые шутили, что молитвы будут долгими, раз за дело взялся монах. Чтобы согреться, а может, победить волнение, четверо дружинников из Арнеса принялись биться друг с другом на мечах. Испуганные рабы удерживали под уздцы их норовистых коней, а родичи подбадривали сражавшихся радостными возгласами и добрым советом.

Действительно, Арн совершал молитву вместе со своим отцом, дядей Биргером Брусой и братом Эскилем, ибо следовало испросить помощи Божией и покровительства святых перед этим путешествием, которое могло либо закончиться благополучно, либо привести к войне по всему Западному Геталанду.

Когда Арн вышел на двор и увидел четырех сражавшихся дружинников, он просто онемел от изумления, так как понял, что эти воины, казалось бы лучшие среди остальных, совсем не умели владеть мечом. Он даже представить себе не мог ничего подобного. Взрослые люди, одетые в длинные, до колен, кольчуги и боевые рубахи цвета Фолькунгов, воины эти выглядели как мальчишки, имевшие самое смутное представление о щите и мече.

Магнус, заметив растерянный вид сына, подумал, что Арна, наверное, напугали дикие игрища, и тихо положил ему руку на плечо, пытаясь утешить и объяснить, что не надо бояться этих людей, пока они у него на службе. Они славные воины, и это для Арнеса главное.

Но Арн застыл на месте, и вид у него был при этом глупый и непонимающий. Он выглядел так впервые за долгое время. При словах отца он словно очнулся, нерешительно улыбаясь, а потом начал уверять его, что вовсе не испугался и, конечно же, чувствует себя в безопасности, видя, что воины одеты в те же цвета Фолькунгов, что и он сам. Не желая огорчать отца, Арн не стал говорить ему, что эти люди не умеют владеть мечом. Он уже научился тому, что в этом мире не всегда надо высказывать правду.

Однако Магнусу пришлось огорчиться по другому поводу. Он увидел, что Арн, ничего не подозревая, берет с собой тот самый меч, который получил от монахов и который у всех вызывал лишь смех. Отец тотчас бросился в башню и выбрал там славный норвежский меч, чтобы предложить его Арну. Но Арн заупрямился, как и тогда, когда он отказался от великолепного северного жеребца и предпочел ему свою тощую монастырскую клячу.

Магнус попробовал объяснить, что Фолькунги собрались в войско, чтобы нагнать страху на врага, и Арн, одетый в цвета рода, тоже должен внести свою лепту в общее дело, ни у кого не вызывая насмешек. А эти насмешки неизбежны, если сын из знатного рода держит в руках меч, пригодный разве что для женщин, и конь его никуда не годится.

Арну пришлось долго сдерживать себя, прежде чем спокойно ответить отцу. Он как можно мягче предложил, что сменит своего коня на одного из этих медлительных вороных жеребцов, но меч не отдаст ни за что на свете. Уж лучше ему остаться вовсе без меча. И Магнусу пришлось отступить. Он был не совсем доволен, но все же удовлетворился тем, что, по крайней мере, конь его сына не вызовет издевательских ухмылок.

И вот наконец рать Фолькунгов выехала из Арнеса, направляясь на общий тинг гетов. Этот тинг назывался теперь ландстингом, потому что король Карл сын Сверкера лично участвовал в нем — впервые за два года — и ему приходилось выбирать между войной и миром.

Впереди всех ехал вождь дружины, и на высоком его копье реял флажок Фолькунгов. За ним скакали бок о бок Биргер Бруса и Магнус сын Фольке, одетые в серебристо-синие цвета, закутавшись в свои широкие плащи, подбитые мехом куницы. На головах у них сверкали островерхие шлемы. Слева у седла они прикрепили свои щиты, на которых был изображен золотой лев Фолькунгов, поднявшийся для битвы. Далее следовали Эскиль и Арн, одетые и вооруженные так же, как и главы рода, а за ними — двойной строй дружинников, и у всех — копья с цветными флажками Фолькунгов, реявшими на ветру.

Столько же Фолькунгов должно было примкнуть к ним из южной и западной части страны, а под Скарой они должны были объединиться с Эриковым родом, чтобы продемонстрировать, когда приедут сильнейшими на тинг, что война будет стоить королю Карлу слишком дорого, если он наживет себе врагов из рода Фолькунгов и Эрика, ибо эти два рода были связаны не только кровными узами, но и общим стремлением не подчиняться. Тинг гетов должен был проходить возле королевской усадьбы в Аксевалле.

Двое юношей, если бы это были не Эскиль и Арн, скача бок о бок, обсуждали бы дорогой борьбу за власть, в которой они участвовали. Но Эскиль предпочел поведать Арну о делах в Норвегии.

Арн ехал задумчивый, молчаливый. Таким он был с тех пор, как вернулся из Варнхема. На следующее утро после пира в Хусабю он немедля поскакал в монастырь, чтобы исповедаться у отца

Генриха, а когда наконец приехал домой, то угрюмо взялся за переделку шлемов для себя и брата. Снаружи все осталось по-прежнему, но внутри эти шлемы были утеплены войлоком, так что теперь ему и Эскилю не грозило отморозить себе уши.

Негоже двум братьям молчать всю дорогу, думал Эскиль. Сообразив, что ему надо первому сломать лед, он заговорил о том, что его больше всего заботило. Так легче было бы выпытать у Арна, что того угнетает.

А потому Эскиль начал рассказывать о норвежских делах, которые шли хорошо, ибо им с отцом удалось оставить владения за одним родом и к тому же получить за них много норвежского серебра, что как нельзя лучше для Арнеса. И главное, удалось совершить продажу без всяких распрей и недовольства.

Гораздо больше Эскиль думал теперь о другом — о вяленой рыбе, которую в Норвегии называют сушеной треской. В море у берегов Северной Норвегии водится множество рыбы. В одном местечке, которое называется Лофотены, ее ловят в огромных количествах — больше, чем успевают съесть и продать по всей Норвегии, и потому там теперь много сушеной трески. Ее можно дешево купить, перевозится она без труда и прекрасно хранится, не портясь, пока не размочишь ее в воде. Эскиль горел желанием закупить эту норвежскую треску и потом продавать ее в землях гетов. Надо ведь соблюдать церковные посты, и самый длинный из них — сорокадневный пост перед Пасхой, когда не дозволяется вкушать мясо. А той рыбы, которую можно выловить в морях и озерах Геталанда, не хватит на всех — особенно тем, кто живет вдали от озер, например в городах Скара и Линчепинг.

К удивлению Эскиля, Арн сразу же дал понять, что ему знакома эта рыба, хотя называл он ее не сушеной треской, a kabalao. Арн сказал, что ел ее не только в пост, этой рыбой часто питались в монастыре. Арн считал, что если бы убедить горожан в полезности вяленой рыбы, — что дело не простое, так как сам он невысокого мнения о горожанах, — то это наверняка принесло бы много серебра первому, кто возьмется за дело. Все сказанное — чистая правда: рыбу удобно хранить, перевозить и употреблять в пищу, она вкусная, а потребность в хорошей еде вырастает, особенно в пост и долгие зимы. Когда, разумеется, люди живут не в монастырях.

Эскиль обрадовался несказанно: он был уверен в том, что затевает прибыльное дело и вскоре получит много серебра. Он уже видел перед собой орды неряшливых горожан, которые жадно поглощают его рыбу, и тут же решил послать к норвежским родичам повозку с крупным заказом на треску. За рыбой — большое будущее, в этом нет никаких сомнений.

Могущественная рать Фолькунгов подъезжала к церкви Форсхема. Уже появились первые всадники, но хвост войска терялся где-то вдали. Церковный колокол звонил словно к несчастью, а может, наоборот, приветственно, и бонды выстроились в ряд, чтобы поглазеть на это зрелище. Они стояли молча, испуганно, ибо никто не ведал, пришла ли эта орда сюда, чтобы ввергнуть страну в войну или же для сохранения мира. Понять это было трудно. Хотя простым бондам рать Фолькунгов внушала скорее страх, чем надежду.

Совершив на полпути привал и отдохнув, в ожидании скорой встречи с сородичами, число которых удвоит войско, Эскиль начал осторожно выспрашивать у Арна, что тяготит его, что бьшо причиной поездки в монастырь Варнхема, после которой брат подверг себя десятидневному покаянию, питаясь лишь хлебом и водой и нося власяницу, которую заметил Эскиль, хотя Арн и пытался скрыть ее. Эскиль поспешил заверить брата, что вовсе не собирается выпытывать у него тайну исповеди, но он все-таки ему не чужой. Брат может говорить с братом о гораздо более деликатных вещах, нежели только рыба и серебро.

Тогда Арн без обиняков выложил ему, что он покрыл себя позором: напился, его стошнило, а ночью после пира в Хусабю он совершил нечто такое с женщиной, что совершается только в браке, и очень раскаивается во всех этих глупостях.

Однако Эскиль вовсе не встревожился, услышав слова брата. Напротив, он громко расхохотался, так что отец, скакавший впереди, повернулся в седле и строго взглянул на них. Ведь Фолькунги ехали на тинг отнюдь не веселиться.

Понизив голос, но по-прежнему весело Эскиль сказал, что он все понял и догадаться об этом не составляло труда. Насчет обильной пищи и возлияний и беспокоиться нечего, даже если все это вылетело вон. Это лишь показывает, что гость оценил угощение, таков хороший обычай. И потом, что касается Катарины, ему ведь понравилось? Даже если ничего не решено, все равно может статься, что сам Эскиль или брат Арн вступят в брак либо с Катариной, либо с Сесилией... Альгот сын Поля из Хусабю стеснен в средствах, серебра у него маловато — он разбирался в делах неважно, — так что могло случиться, что земли его в конце концов отойдут к Арнесу безо всякого брака. Тем не менее в Хусабю только и ждут, как бы заключить брачную сделку, и если уж Катарина затеяла такое, так просто для того, чтобы поторопить Господа Бога в этом отношении. Не следует хмуриться, ведь это достойно лишь смеха.

Однако Арну трудно было заставить себя смеяться. Как ни старайся, все равно выходит, что он несет личную ответственность перед Богом за то, что совершил своей свободной волей. Даже если эта самая воля случайно пошатнулась от выпитого пива. Как и Эскиль, отец Генрих посмотрел на этот грех более спокойно, чем ожидал Арн, и сделал те же выводы, что и Эскиль. Похотливая, алчная женщина соблазнила Арна пивом и пошла на уловки, на которые горазды женщины, хитрые, как змеи. А наивный Арн не сумел уберечься от ее сетей.

Поэтому он и отделался таким мягким наказанием, как десятидневный пост, и теперь чист перед Богом. Но ему было трудно порадоваться этому облегчению. Словно он тяжко согрешил вновь, не покаявшись. Его беспокоила мысль, что грех его, даже прощенный, сидит где-то в нем самом. Он хорошо помнил, что не заставил себя долго упрашивать, когда Катарина пришла к нему той ночью.


* * *

Король Карл сын Сверкера стоял на крепостной стене Аксеваллы и вместе со своей свитой смотрел, как скачут к месту тинга Фолькунги и Эриков род. Они были подобны волнам синего моря, ибо цвета Фолькунгов — синий и серебряный, а Эрикова рода — синий и золотой. На копьях реяли синие флажки, и были эти копья словно густой лес, которого и взглядом не охватить. Оба рода пожаловали на тинг как хорошо вооруженное войско, а вовсе не несколько дюжин вассалов, и было нетрудно догадаться, что они этим хотели сказать. Но что еще хуже: впереди скакали не только Юар сын Едварда и его зять Магнус сын Фольке, как и следовало ожидать, но и Биргер Бруса из Бьельбу. И это тоже было понятно. Род Бьельбу, самая мощная ветвь Фолькунгов, примкнул к врагам короля. Одно было хорошо: претендент на престол, юный Кнут сын Эрика, чей отец — король Эрик сын Едварда — не присутствовал в синем войске. Иначе бы мира на тинге не сохранить. То, что Кнут сын Эрика не приехал, было добрым знаком стремления к миру.

Король Карл был теперь вынужден держать совет со своими людьми. Провозглашение самого себя королем Западного Геталанда на этом ландстинге придется отложить на будущее — эти планы неосуществимы против желания Фолькунгов и Эрикова рода, демонстрировавших силу.

Но следовало также не показывать свою слабость и испробовать другой вариант: тинг должен избрать ярлом Западного Геталанда первенца короля, Сверкера, который был еще грудным младенцем.

Затем можно надеяться на выгодное разрешение спора между Эмундом Ульвбане[4] и Магнусом сыном Фольке. Здесь была отличная ловушка: Магнус являлся самым слабым звеном в цепи Фолькунгов, и если бы это звено удалось порвать, то король бы победил.

Фолькунги и род Эрика встали лагерем к западу от места тинга, и даже на расстоянии вид у них был воинственный, что и требовалось показать.

Когда поставили палатки и разгрузили повозки, с востока пришел род Сверкера с королевским младенцем. Родичи присоединились к сводным братьям короля, Колю и Болеславу, и численность их войска стала тоже огромной. Так что теперь на западе все переливалось синим, серебряным и золотым, а на востоке — красным, золотым и черным.

На севере и юге собрались те роды, которые не присоединились ни к одной из сторон, и выглядели они бледнее; цвета у них были пестрые, ибо многие, как подобало, приехали на тинг Западного Геталанда не в полном вооружении, а в крестьянской одежде.

Тинг должен был начаться не раньше полудня, когда солнце стоит высоко в небе и наступает благоприятное время для того, чтобы держать совет. Возле самой большой палатки в синем лагере развевался флаг Фолькунгов с золотым львом и еще новый флаг рода Эрика, на котором сияли три золотые короны на фоне голубого неба. Это было прямым оскорблением короля Карла сына Сверкера, ибо род Эрика, получается, славит Эрика сына Едварда как своего короля. Всем известно, что три короны были его, и ничьим другим, флагом. А те, кто прославлял короля Эрика сына Едварда, считались врагом королю Карлу сыну Сверкера. Вражда была тем более явной, что теперь все знали наверняка: именно Карл сын Сверкера стоял за убийством Эрика сына Едварда и несчастный датчанин Магнус сын Хенрика был всего лишь орудием в руках Карла и сам погиб в тот же миг, когда Эрик сын Едварда пал мертвым на землю. Ибо в тот день, когда Магнус сын Хенрика возомнил себя победителем Восточного Ароса, видя убитого короля у своих ног, он лишился поддержки Карла сына Сверкера из Линчепинга. Тот нарушил свои обещания и выступил против своего же ближайшего помощника, убийцы короля.

Вот как было, когда Карл сын Сверкера завоевал себе королевскую корону. Поговаривали, что тот, кого он послал на помощь Магнусу сыну Хенрика, чтобы убить Эрика сына Едварда, был Эмунд Ульвбане и что именно Эмунд держал в руках меч, которым и отрубил Эрику сыну Едварда голову.

Если слухи эти были правдивы, то Магнус сын Фольке находился в тяжбе, как оказалось, с убийцей короля, и следовало хорошенько подумать, как уладить дело, ибо всем было ясно, что речь здесь идет не только о хуторах на границе владений Арнеса и земли, которую сводный брат короля Болеслав недавно пожаловал Эмунду.

Если размышлять хладнокровно, не горячиться, не позволять взвинтить себя тем, кто этого хочет, то можно было бы выиграть тяжбу без особого труда. Ибо сам лагман, Карле сын Эскиля, внук лагмана Карле из Эдсверы, был тоже родичем Фолькунгов. И теперь он пришел на совет в их палатку.

Там уже находились Юар сын Едварда, Биргер Бруса, Магнус, двое его сыновей и еще четверо хевдингов Фолькунговой и Эриковой дружины.

Следовало обсудить две вещи, и слово взял лагман Карле, самый знатный в палатке. Он говорил сдержанно, кратко, не тратя попусту время. Если сейчас король Карл попытается провозгласить себя правителем всего Западного Геталанда, к чему он всегда стремился, а Фолькунги и Эриков род препятствовали ему в этом, — тогда дело ясное. Ни один лагман и ни один епископ его не одобрят. Но вдруг, если верить слухам, король Карл обратится к тингу, чтобы избрать своего сына Сверкера ярлом Западного Геталанда: что тогда?

Биргер Бруса высказал свое мнение. Он считал, что это будет хорошо. Король Карл избежит насмешек и поубавит свой воинственный пыл. Западный Геталанд не окажется в его власти, а если он хочет увидеть младенца ярлом, то это, скорее, льстит его самолюбию, но значения не имеет. Малолетний ярл еще долго не сможет служить своему королю. Таким образом можно избежать самой худшей из всех войн — войны между равными по силе противниками.

Юар сын Едварда и Магнус сын Фольке согласились с Биргером Брусой. Они тоже считали, что войны между равными следует избегать любой ценой. Тот, кто победит в этой войне, заплатит слишком дорого за свою победу, оставшись среди вдов, сирот и разоренных земель.

Лагман Карле заявил, что в этом вопросе все согласны, и никто ему не возразил.

Тогда стали обсуждать второй вопрос — тяжбу о собственности между Магнусом и ставленником юного Болеслава, Эмундом Ульвбане. Здесь крылся какой-то подвох. Дело-то было пустячным, и странно, что решалось оно на ландстинге. Значит, кто-то пытался затеять ссору, которая полыхнула бы пожаром и раздула войну. За Эмундом Ульвбане стоял сводный брат короля Болеслав. Но он был еще ребенок, даже не юноша, и не мог самолично строить козни. За Болеславом стоял король Карл, и это значило, что именно он хотел ссоры.

Лагман Карле прекрасно понимал, что тяжба может быть разрешена очень просто, если стороны пожелают сохранить мир. Но так как стороны эти способны привести за собой равные дюжины вассалов, причем до бесконечности, если потребуется, то существует вероятность, что тяжба выйдет за рамки закона. Какой же избрать путь? Что думает об этом сам Магнус?

Магнус выступил кратко и по-мужски, заявив, что думает точно так же. С вассалами распря останется на том же месте, и конец ее вернется к началу. Поэтому он собирался предложить примирение и уплатить тридцать марок серебра за те хутора, которые стали предметом спора. Стоят они, пожалуй, марок на десять дешевле, но Магнус за ценой не постоит, если именно такую сумму требуется уплатить за прекращение тяжбы. Коль скоро можно купить мир в стране всего за десять марок серебра, то он это сделает.

Лагман Карле задумался и одобрительно кивнул, сказав, что так они и поступят. Сперва принесут клятву, чтобы все видели, что тяжба еще не закончена. А потом Магнус предъявит тингу свои тридцать марок серебра и предложит примирение. Для лагмана и его присяжных дело окажется легким. Они тотчас вынесут решение о примирении, и никто не посмеет им возразить.

На том и решили в палатке. И все, довольные, расстались друг с другом, чтобы пройтись по лагерю и пообщаться с сородичами.

Эскиль и Арн проверили коней и оружие и пошли навестить своих родичей из Фолькунгов, которых Эскиль знал, а Арн — нет, и еще людей из Эрикова рода, которых не знали они оба, и по дороге Эскиль рассказывал Арну, как обычно проходит тинг. Арн должен знать, что нельзя проносить меч через белый, очерченный известью круг, служивший границей места тинга, и что, когда он будет произносить клятву, он обязан знать ее наизусть и выговаривать слова четко и внятно, без запинки, иначе произведет впечатление ненадежного человека.

Слова клятвы таковы: "Воистину будут боги милостивы ко мне, если я говорю правду".

Арн повторил за братом слова, но потом возразил, что клятва противоречит первой заповеди Божией, ибо что это за боги, которые будут милостивы? Как можно приносить клятву идолам?

Но Эскиль лишь посмеялся над его сомнениями и объяснил, что, даже если слова клятвы сохраняются с незапамятных времен, — ее содержание говорит только об одном Господе, и, чтобы доказать это Арну, он процитировал первые строки закона гетов: "Христос — первейший в нашем законе. Потом — христианское вероучение и все христиане: король, бонды и все жители, епископ и все ученые люди".

Арн удовлетворился его объяснением, и ему стало весело, что по закону Эскиль относится к бондам, тогда как он сам ухитрился попасть в разряд ученых людей. Во всяком случае, было ясно, что закон на их стороне.

Когда пришло время, приехал епископ Бенгт из Скары и благословил мир на тинге, а лагман Карле громко возвестил, что тинг начинается, и тот, кто нарушит мир, будет объявлен вне закона. Усилился гул тысячной толпы, напряженно следившей за тем, как король Карл медленно продвигается к скале тинга, где стоял лагман. Скоро все узнают, быть миру или войне.

Когда король, поднявшись на холм, стал виден всем, люди заметили, что он держит на руках младенца, и многие, поняв, что это значит, испустили вздох облегчения. Мир был сохранен, ибо Карл сын Сверкера не намерен с мечом в руках требовать себе корону Западного Геталанда.

Затем все пошло так, как предсказывали Карле и Биргер Бруса. Карл сын Сверкера высоко поднял сына над головой, чтобы все могли видеть его, и попросил тинг одобрить нового ярла в Западном Геталанде, Сверкера. Из рядов рода Сверкера и тех, кто собрался вокруг королевских сводных братьев, Коля и Болеслава, мгновенно послышались утвердительные возгласы, и вслед за этим напряженные взгляды устремились в ту сторону, где синело Фолькунгово войско, а впереди стояли Юар сын Едварда, Магнус сын Фольке и Биргер Бруса.

Биргер Бруса, улыбаясь, шепнул, что надо выждать пару минут. Они стояли молча, молчали и люди у них за спиной. Гул голосов смолк, и стало вдруг так тихо, что слышался шум ветра над местом тинга. Но вот три главы рода воздели руки к небу, как один, и за ними вырос лес рук. Вскоре уже над тингом пронеслось ликование, люди выражали свое облегчение и радость. Епископ Бенгт благословил нового ярла, который слабо пищал, будто на крестинах, а не на избрании первого человека Западного Геталанда.

Затем на тинге полагалось рассмотреть несколько дел, связанных с убийствами и нанесением ущерба. Потом повесили парочку воров церковного имущества, дабы повеселить собравшихся, которые проделали долгий путь, чтобы попасть на тинг. Лишь ближе к вечеру принялись обсуждать тяжбу между Магнусом сыном Фольке и убийцей короля Эмундом Ульвбане. Едва подошел черед этого дела, как над тингом словно подул холодный ветер, и люди, одетые в цвета рода Сверкера, со всех сторон стали стекаться поближе к скале. Было ясно, что они ожидали чего-то большего, чем стоила эта ничтожная тяжба.

Вначале все шло именно так, как и предполагали Фолькунги. Дюжина добрых людей с каждой стороны принесла клятву, уверяя своих милостивых богов, что земля, о которой спорят с давних пор, принадлежит именно их господину.

Потом тоже все шло как положено. Магнус сын Фольке выложил свое серебро, заявив, что готов пойти на мировую и просит своего противника принять мир, ибо цена за него хорошая и мир между соседями дороже серебра. Эмунд Ульвбане упрямо стоял на своем и отказывался примириться, но лагман Карле и его присяжные вынесли решение о примирении, даже не удаляясь на совещание. Разочарованные люди начали было расходиться, увидев, что дело это больше ни к чему не приведет.

И тут вперед выступил Эмунд Ульвбане. Он презрительно швырнул полученное серебро себе под ноги и поднял правую руку в знак того, что хочет говорить. Все сразу стихли, напряженно застыв, ибо вид у Эмунда Ульвбане был грозный и недовольный.

— Как и любой другой, я вынужден подчиниться решению тинга, — начал он зычным голосом, так как он был очень сильный человек. — Но тяжко видеть, что серебро ценится выше чести и права. Тяжело примиряться с таким нечестивцем, как Магнус сын Фольке, ибо ты, Магнус, не настоящий мужчина, да и сыновья твои не лучше тебя. Оба они — сукины дети: один — монашья дочка, другой — пивная бочка.

Затем Эмунд Ульвбане сделал знак одному из своих дружинников, и тот подошел и взял серебро, а сам он продолжал стоять на своем месте, подбоченясь и презрительно глядя в сторону врагов. Один из тех, на другой стороне, кто встретился с ним взглядом, был как раз из "сукиных детей" — юноша с глуповато-наивным видом. Он смотрел на Эмунда, испытывая вовсе не страх, а скорее удивление и сострадание.

На тинге раздались выкрики, все зашумели, заволновались, и многие поспешили скрыться подальше, ибо мир, казавшийся таким прочным, теперь был в опасности.

В палатке Фолькунгов собрались на совет; настроение у всех было испорчено, ибо и Юар сын Едварда, и Биргер Бруса имели недобрые предчувствия. Они хорошо знали, что по законам предписывается тому, кто открыто произнес ругательства на тинге, и что нужно предпринимать в таком случае. Тут серебром не откупиться.

Следовало подождать, пока не придет лагман Карле и не прочитает закон. Люди сидели в мрачном ожидании, изредка перебрасываясь словами. Эскиль распорядился, чтобы в палатку принесли бочку пива и кружки, и люди пили молча, словно на поминках.

Когда лагман Карле вошел в палатку, он был печален и озабочен, и все это заметили. Коротко приветствовав собравшихся, он сразу перешел к делу: — Братья, вы хотите знать, что гласит закон, когда на тинге звучат ругательства. И я скажу вам, а потом вы сами решите, что лучше делать, ибо в этом я вам не советчик. О словах, которые вы слышали из уст Эмунда, закон говорит столь четко, что я не думаю, будто бы Эмунд действовал неумышленно. Итак, послушайте, что сказано в законе.

Тут он заметил, что в палатке есть пиво, взял себе кружку и сделал несколько больших глотков. Вид же у него был такой, словно он уже в мыслях проговаривал текст закона. Поставив кружку, лагман вытер рот тыльной стороной ладони и громко, нараспев начал читать текст закона: — "Если кто-то оскорбит другого такими словами: "Ты не мужчина", то должны они встретиться на перекрестке трех дорог. Если придет тот, кто оскорбил, а другой не придет, значит, оскорбленный таков и есть. Отныне не смеет он приносить клятву или свидетельствовать — ни в пользу мужчины, ни в пользу женщины. Если же тот придет, кого оскорбили, но не оскорбитель, то первый трижды воскликнет: "Вне закона!" — и начертит знак на земле. Значит, сам оскорбитель хуже, чем его слова, за которые он не осмелился постоять. Но вот встречаются оба с оружием в руках. Падет оскорбленный — за него платят половину штрафа во искупление убийства. Падет оскорбитель — он останется неотомщенным, ибо слово — худшее из преступлений и язык — это зло".

В палатке воцарилась тишина. Все молча обдумывали сказанное лагманом. А Карле сел и снова взял себе кружку пива. Взгляды присутствующих устремились на Биргера Брусу, сидевшего с поникшей головой. Он понял, что должен высказать худшие предположения, которые вертелись на языке у остальных. Его брат Магнус сидел неподвижно, побелев лицом.

— Встретиться с Эмундом Ульвбане в поединке для всякого славного воина, даже более искусного, чем мы, — это все равно что идти на верную смерть, — начал он, тяжело вздохнув. — Верно и то, что король Карл со своими советниками хитро придумали это, специально подстроив так, чтобы Эмунду пожаловали приграничные с Арнесом земли. Мой брат Магнус вынужден выбирать: либо поединок с Эмундом, либо — бесчестие. Выбор таков, что и худшему врагу не пожелаешь. Но выхода нет, и ничего лучше я не могу посоветовать.

Магнус не отвечал, и, судя по всему, он и не собирался отвечать. Тогда взял слово Юар сын Едварда.

— Плохо же вознаградил король Карл наше стремление избежать войны, — начал он. — Все-таки войны не миновать, раньше или позже, как показал нам Карл сын Сверкера, и все мы, сидящие здесь, понимаем это. Мой племянник, претендент на престол Кнут сын Эрика, не приехал на ландстинг, потому что иначе было бы трудно сохранить мир. Но Кнут лишился отца и короны из-за этого лжеца и убийцы, Карла сына Сверкера, а потому мы знаем, что придет время, когда мы потребуем отомщения. И тогда я спрошу вас, родичи, в чем польза, если Магнус сын Фольке сейчас пожертвует своей жизнью? Все в этой палатке и за ее пределами понимают, что выпад со стороны Карла сына Сверкера нацелен на то, чтобы убить главу Фолькунгов Западного Геталанда прежде, чем начнется война. Тем самым он многое выиграл бы, а мы — многое бы потеряли. Магнус сын Фольке сумеет повести людей в бой под знаменем Фолькунгов, но простите меня за откровенность, я не уверен, что люди пойдут за Эскилем сыном Магнуса. И коль скоро Магнус должен умереть за наше общее дело, если этого хочет Бог, то пусть уж лучше он умрет на поле брани, в будущей войне. Мы все теперь — и Фолькунги, и Эриков род — можем разом сняться с места и отправиться в путь. Так мы покажем, что намерены делать дальше. Вот что я хотел сказать.

— Разумные речи, дорогой брат, — сказал Биргер Бруса и недовольно заерзал. — Однако закон совершенно определенно предписывает, что надо делать. Если Магнус не явится на поединок, то он — вне закона, человек без чести, который даже не может свидетельствовать на тинге. Такой человек не вправе вести за собой Фолькунгов — этого никогда не было и не будет. Вы это знаете, и Карл сын Сверкера знает это, как и его коварные советники, которые поставили нас в такое положение. Магнус должен сделать выбор — тяжело говорить такое брату, но я обязан сказать правду. Либо он сохранит себе жизнь, но лишится чести, либо изберет поединок, где лишь чудо святых может спасти ему жизнь. Последнее — лучше. Ибо никогда исход поединка не решается заранее. Но все уже решено с тем, кто трусливо уклоняется от поединка. Так вот бывает.

Лагман Карле тяжело поднялся и заявил, что ему нечего больше прибавить к сказанному, так как в законе все выражено понятно и ясно, и что трудное решение, которое должны принять три главы рода, легче не станет, если людей вокруг них будет больше. И он вышел из палатки, печально покачивая головой.

Воцарилось молчание. Все теперь ждали, что скажет сам Магнус, ибо его слово было решающим, если не единственным. Речь шла не только о его собственной жизни, но и о чести Фолькунгов.

— Я принял решение, — молвил он наконец, когда ожидание сделалось уже нестерпимым. — Завтра на рассвете я выйду на перекресток трех дорог сразиться с Эмундом, как то предписывает закон. Да поможет мне Бог, и вы молитесь обо мне. Иного пути у нас нет, никто из нашего рода не изберет себе путь бесчестия, и верно также, что никто не пойдет за человеком без чести.

Эскиль и Арн сидели рядом в углу палатки, и старики не обращали внимания на юношей. Теперь, когда их отец высказался, обрекая себя на смерть, Эскиль прерывисто вздохнул, и вид у него был такой, словно он вот-вот разрыдается. В тягостной тишине никто не возразил Магнусу, и это означало, что все согласились с ним и намерены принести его жизнь в жертву.Тут поднялся Арн и с мужеством отчаяния заговорил.

— Простите, что мы, сыновья, тоже вмешиваемся в это дело, — начал он несколько неуверенно. — Но нас оно касается так же, как и всех остальных. Я так считаю, во всяком случае. Ведь нас оскорбили, как и нашего отца Магнуса, когда Эмунд назвал нас сукиными детьми, или как там?

— Да, это верно, — мрачно ответил Биргер Бруса, — тебя и Эскиля оскорбили точно так же, как и вашего отца Магнуса. Но это его дело — защищать вашу честь.

— Но разве у нас по закону не равное право с отцом защищать свою честь? — спросил Арн с детской наивностью, так что старшие не смогли сдержать улыбки, несмотря на серьезность момента.

— Немного чести для Магнуса, если он вместо того, чтобы, как подобает мужчине, защищать себя, пошлет на заклание кого-нибудь из этих юнцов, — кисло буркнул Биргер Бруса и вышел из палатки, оставив других в молчании.

Поколебавшись немного, Арн вышел вслед за Биргером Брусой. Он вглядывался в темноту, которая рано сгустилась после короткого зимнего дня, пока они сидели в палатке, и потом решительно двинулся вперед, прямо к брату своего отца, который тем временем справил нужду. Арн заговорил с ним властно, с убеждением в голосе:

— Должен сказать тебе что-то очень важное, дорогой дядя. А ты должен поверить мне, ибо пришел час, когда нет места пустым словам. Дело не только в том, что я лучше владею мечом из всех нас, кого оскорбили. Но и в том, что я уверен: я легко смогу победить этого самого Эмунда, или тебя, или кого угодно из наших дружинников. Поэтому ты должен устроить так, чтобы именно я участвовал в поединке, а не мой бедный отец.

Биргер Бруса просто лишился дара речи и замер, едва натянув штаны. То немногое, что он знал об Арне, вызывало всеобщие насмешки, да и Эмунд Ульвбане тоже обозвал его монашкой. И теперь этот верующий в Бога, очень серьезный молодой человек стоит перед ним и говорит такое, во что невозможно поверить, однако в лице его нет ни тени лжи. Биргер Бруса не знал, что и думать, и, хотя речи юноши показались ему безумными, сам Арн не производил впечатления сумасшедшего. Сомнение дяди было столь очевидным, что Арн сделал нетерпеливый жест рукой и внезапно предложил:

— Дорогой дядя, ты гораздо сильнее меня, примерно как этот Эмунд. — Арн говорил запальчиво, все более загораясь какой-то идеей. — Возьми меня за руку и встань рядом, — продолжал он и протянул руку Биргеру Брусе, который, сам не ожидая того, взял ее и удивился ее силе. А тем временем Арн повернулся так, что они теперь стояли наискосок друг от друга, как обычно, когда хотят померяться силой. — Вот так! — весело воскликнул Арн. — Попробуй-ка теперь повалить меня. Ведь ты сильнее!

Биргер Бруса сделал неуверенную попытку, не возымевшую никакого действия и лишь рассмешившую Арна. Тогда он повел себя решительнее, но в следующий же миг упал прямо в грязь. Изумленно поднявшись на ноги, он снова схватил сильную руку Арна. И вновь покатился на землю. Этот мальчик вертел его, как игрушку. После третьей попытки Арн поднял руки, останавливая дядю.

— Послушай теперь, — сказал он. — Точно так же я могу справиться с Эмундом или с кем угодно, и я скажу тебе почему. Все эти годы в монастыре я упражнялся ежедневно, больше кого бы то ни было. Владеть оружием меня учил человек, который прежде был тамплиером в Святой Земле. Клянусь Пресвятой Девой и святым Бернардом, моими небесными покровителями, что я владею мечом лучше всех вас, и тебе следует знать, что в такой серьезный миг я никому не солгу, тем более своим родичам.

Биргер Бруса почувствовал, как убедительность и искренность Арна передались ему и словно озарили его светом. Он вдруг понял, что все сказанное Арном — чистая правда. Поразмыслив еще немного, он просиял и радостно обнял Арна. Биргер Бруса, у которого был острый ум, особенно в том, что касалось борьбы за власть, наконец-то понял, что для Фолькунгов черное может обернуться белым, причем независимо от того, кто на рассвете выиграет поединок — Арн или Эмунд Ульвбане. Либо Арн выиграет, либо он проиграет, но с большей честью, чем Магнус. И тогда победа Эмунда будет считаться постыдной.

Однако уже заранее скорбящие родичи испытали сомнения и недовольство, когда Биргер Бруса вернулся в палатку и объявил, что Арн — тот человек, который может сразиться с Эмундом Ульвбане, что надо всем сообщить: Арн оскорблен больше других, ибо Эмунд не только обозвал его, но и произнес хулу на дом Божий, в котором воспитывался Арн.

Терзаемый сомнениями, Магнус возразил Биргеру Брусе. Он видел, что жизнь его спасена, хотя он уже было начал прощаться с ней, но вместе с тем понимал, что потеряет сына, и сетовал, что ему не подобает так поступать: взрослый мужчина должен сам защищать свою честь и не посылать на верную смерть юношу-сына. Осторожные уверения Арна в том, что разумнее послать на поединок того, кто лучше владеет мечом, он не принял всерьез.

Юар сын Едварда, растерянный, оставил Фолькунгов на ночь и вместе с четырьмя дружинниками удалился. Вид у них был смущенный, когда они, опустив глаза, попрощались, прося Божьего благословения на юного Арна, у которого еще виднелся пушок на щеках.

Когда Фолькунги наконец остались одни, Магнус предложил молиться всю ночь, кто сколько выдержит. Арн нашел предложение хорошим, но как же удивились его родичи, когда он начал с того, что помолился об Эмунде Ульвбане, его грехах и гордыне.


* * *

На рассвете того утра, которое надолго запомнят все жители Западного Геталанда и о котором расскажут столько саг, собралось множество народа, будто на тинг. Люди толпились вокруг того места, которое называлось встречей трех дорог: оно находилось в трех выстрелах из лука от скалы тинга, и здесь уже не действовали законы мира. Мало кто уехал накануне домой, хотя тинг и окончился, — все желали посмотреть на сражение, которое могло стать причиной войны.

Не уехал домой и никто из Фолькунгов или Эрикова рода, все как один должны были показать людям короля, что убийца их родича нанесет удар им всем без исключения. Еще важнее было находиться рядом с человеком, который решил пожертвовать своей жизнью во имя чести. С родичами следует быть вместе от рождения до смерти, и вот теперь настал смертный час.

Молча и торжественно пришли с запада к месту поединка Фолькунги и род Эрика. С востока тянулись люди и родичи короля: они веселились и смеялись, ибо знали, что победа — за ними. Если Магнус сын Фольке не явится, спасая свою жизнь, то все равно победят люди короля, так как Фолькунги будут посрамлены. А если Магнус сын Фольке встретится с Эмундом Ульвбане лицом к лицу в поединке, то и тогда их ждет верная победа, и к тому же будет на что посмотреть.

Впереди Фолькунгов шли Биргер Бруса, Магнус сын Фольке и оба его сына — все завернулись в свои толстые, подбитые мехом куницы синие плащи, в шлемах и со щитами на левой руке. На щитах был виден лев Фолькунгов. Четверо воинов встали в ожидании несколько впереди своих сородичей. Эмунд и его люди намеренно опоздали.

Утро выдалось холодное, и восходящее солнце окрасило небо позади людей короля в цвет крови. Славный день для того, чтобы умереть, — так думали люди, собираясь под нетерпеливый ропот и ожидая, когда же просияют первые лучи солнца, ибо с восходом должен начаться поединок.

Едва на горизонте показался пылающий край солнца, люди короля издали воинственный клич, а Эмунд Ульвбане сбросил свой плащ, вытащил из ножен тяжелый меч и, ступая медленным, могучим шагом, вышел на середину.

То, что произошло следом, оказалось для всех неожиданностью: младший из сыновей Магнуса сына Фольке, тот, кого прозвали монашкой, снял с себя плащ, шлем и перевязь, достал длинный, тонкий меч и, поцеловав его, произнес клятву, которую никто не расслышал. Затем он перекрестился и медленно, но решительно вышел навстречу Эмунду.

Сперва среди тысячи собравшихся воцарилось молчание, потом начал усиливаться недовольный ропот. Все видели, что этот монастырский парнишка даже не потрудился надеть кольчугу, так что малейший удар мог свалить его мертвым на землю. Он даже шлем свой снял!

Для Эмунда Ульвбане это было тяжким оскорблением: его вынуждали отказаться от поединка либо без всякой чести убить этого беззащитного монаха, ибо так и произойдет, в этом были уверены даже Фолькунги, которые изумились не меньше людей короля, увидев юного Арна, вышедшего на смертный поединок вместо своего отца. Что за безумная затея! Ведь все знали, что Эмунд Ульвбане не из тех, кто проявит мягкость или откажется от боя с предрешенным исходом. А паренек этот имеет мужество, если готов пожертвовать жизнью ради спасения отца и чести рода, — так думали люди короля.

Эмунд Ульвбане решил не вызывать насмешек и побыстрее окончить бой, которым Фолькунги задумали оскорбить его. И он ринулся с занесенным мечом прямо на Арна, чтобы отрубить ему голову.

Но вдруг оказался на земле. Наверное, он слишком поспешно замахнулся и потому совершил ошибку, а противник увернулся от его меча. Парень этот настолько глуп, что даже не воспользовался дарованной Богом возможностью. Он просто стоял и молча ждал, когда разъяренный воин короля поднимется и нападет на него снова.

Трижды пытался Эмунд поразить мечом своего противника, но все безуспешно. Арн круговыми движениями уворачивался от его меча, даже не отражая удары. Те, кто стоял далеко от места поединка и плохо видел, что происходит на самом деле, сперва думали, что Эмунд играет с противником в кошки-мышки. Но люди, стоявшие ближе, ясно понимали: происходит что-то не то.

Среди Фолькунгов и Эрикова рода начали раздаваться отдельные смешки, и вскоре они переросли в громовой хохот, издевательски обрушившийся на Эмунда Ульвбане, который, несмотря на яростные наскоки, лишь рубил мечом воздух.

Арн уже почувствовал в себе уверенность, ибо хотя его противник был сильным и могучим, но все же не столь могуч, как брат Гильберт, и уж тем более не столь искусен. Надо было прежде всего пощадить Эмунда, сохранить ему жизнь, обуздать собственную гордыню и скорее перейти в контрнаступление, как только сопение Эмунда станет чаще и тяжелее. Арн был доволен, что он, несмотря на все добрые советы и уговоры, проявил волю и не надел кольчугу и шлем. Если он хотел победить, не убивая своего противника, то должен был двигаться быстро и хорошо все видеть, иначе малейшая оплошность могла бы привести к смертельному исходу.

Когда Арн внезапно начал обороняться, Эмунд был уже настолько измотан и неповоротлив, что все без труда заметили это. Арн изматывал его еще больше, встречая теперь его удары своим мечом или щитом, но все время наискось, направляя меч Эмунда вниз, к земле. Раз за разом тяжелый меч Эмунда высекал искры, ударяясь о камни. Арн притворялся, что встречает его удары прямо, но постоянно поворачивал руку так, что меч противника скользил по инерции дальше. Арну недолго пришлось прибегать к этой уловке, ибо Эмунд вновь упал на землю от собственной тяжести. Тогда Арн подскочил к нему и приставил острие меча к его горлу, заговорив с противником. Эмунд стоял на коленях, задыхаясь, и казалось, настал его последний час.

Оба воина находились в центре избранного для поединка места, вдали от гомонящей толпы, и никто не смог расслышать, о чем там они говорят.

У людей была только одна догадка: тот человек, которого все называли монашкой, предлагает Эмунду жизнь в обмен на то, что тот сдастся и в знак этого отдаст свой щит. Но Эмунд внезапно отпрянул от грозящего ему меча, поднялся, и бой продолжился.

Теперь даже люди короля поняли то, что они вначале отказывались понимать. Этот Фолькунг, которого Эмунд оскорбил, превосходил его, и не было в этом ни чуда, ни колдовства, ни случайности, ибо все убедились воочию, как идет бой. Бывалые воины, стоявшие поблизости, пытались уследить за тем, как Арн отражает и наносит удары своим мечом. Они уже были единодушны в том, что искусство его велико и что Эмунд нашел достойного противника. Со стороны Фолькунгов издевки звучали все громче, а из рядов людей короля раздавались отдельные выкрики о том, что Эмунду надо отступить и отдать свой щит. Все видели собственными глазами, что его пощадили, и уже не раз.

Однако Эмунд Ульвбане высоко ценил свою честь и не мог просто так сдаться какому-то щенку. Он часто дрался на поединках и знал: даже самое безнадежное положение может внезапно измениться, причем безо всяких чудес. И, продолжая бой, он стал более осторожным и двигался, экономя силы.

Арн сперва несколько растерялся, поняв, что не сможет закончить поединок капитуляцией Эмунда, что было бы самым разумным. Ведь должен же заметить его противник, что удары его ни разу не достигли цели, тогда как сам Арн мог поразить Эмунда в любой момент. Арн сознавал, что обязан вести себя хладнокровно, не поддаваться искушению гордыней, каким бы беззащитным ни казался сейчас Эмунд. И он решительно положил свой щит на землю, чтобы вызвать новые неистовые наскоки Эмунда и вконец измотать его.

Вздох ужаса пронесся по толпе, когда все увидели, что Арн положил щит, да еще взял меч в другую руку, ибо теперь возможности Эмунда нанести смертельный удар увеличились вдвое. И Эмунд клюнул на эту приманку. Собравшись с силами, он ринулся в наступление, испытывая одновременно отчаяние и ярость. Арн, двигаясь по кругу и постоянно обманывая Эмунда, легко мог отрубить противнику голову, и многие видели это, не понимая, почему же он медлит.

Но у Арна были свои планы. Он намеревался отрубить Эмунду не голову, а правую руку, как раз в том месте, где кончалась скандинавская кольчуга, оставляя кисть без защиты. И чем дольше он кружил вокруг Эмунда, тем чаще тот показывал свою обнаженную руку. Арн выжидал, пока она не оголится окончательно. И тогда со всей силы нанес свой первый удар.

И опять тысячная толпа содрогнулась от ужаса, когда все увидели, как огромный меч Эмунда пронесся по воздуху вместе с его правой рукой, по-прежнему сжимающей рукоять.

Эмунд тихо упал на колени, отшвырнул щит и левой рукой схватился за рану, чтобы остановить бьющую кровь.

Арн подошел к нему и приставил меч к его горлу. Все замерли, разом умолкнув, ожидая смертельного удара, на который Арн имел полное право.

Но вместо этого он поднял Эмундов красный щит с черной головой грифа, повернулся к поверженному спиной, взял свой щит и, подойдя к своему отцу, отдал ему щит противника.

Несколько людей королевского брата Болеслава подбежали к Эмунду и спешно унесли его.

Со слезами гордости и облегчения на глазах Магнус сын Фольке триумфально поднял завоеванный красный щит к небу, и Фолькунги застучали своими мечами о щиты так, что поднялся страшный грохот.

Ни один из тех, кто был там, никогда не забудет тот день. А те, кого там не было, услышат так много рассказов о поединке Арна и Эмунда, что им будет казаться, словно они видели все своими глазами.