Глава 5 Жизнь наша — тайна

Этого я не ожидал. В тот самый момент, когда я протянул к Черному руки, когда уже ощутил тепло его лица, вдохнул вонь его пота и увидел, как расширяются его зрачки — вот тогда-то проклятая крыса сбила меня с ног.

'Чертовски не повезло, а?' — сочувственно сказал голос в голове. Худой, жилистый бандит сидел на мне верхом. Одна грязная лапа карябала по горлу, другая суматошно пыталась поймать руки. Я извивался, как ящерица, пойманная за хвост, молотил наугад по воздуху, но мой противник был очень силен. Он дышал тухлятиной, он притискивал меня к асфальту коленями, он таскал меня за волосы. Наконец, решив, вероятно, что так со мной будет легче совладать, он навалился на меня всем телом. Я почувствовал спиной его костлявые ребра, вялый живот и ниже — ноги, как ожившие швабры. Я тут же сообразил, что вот так же он наваливается на женщин. Так же он мог навалиться на Дину. Возможно, что и навалился. Только что. После этой мысли что-то изменилось, я перестал быть человеком и стал Тотемом — сильным, злым, свободным. Извернувшись, как кошка, я выкатился из-под противника и стал пинать его, целя в морду. Бандит не успел подняться и стоял на коленях. По-видимому, я ни разу не попал, потому что он очень ловко закрывался руками. В конце концов он преодолел бы мою атаку, насколько яростную, настолько же неумелую, но вдруг у него под плащом заиграл телефон. Это его отвлекло, он поднял руку слишком медленно, и мой ботинок попал ему в глаз.

Он тут же закричал, свернулся клубком и накрыл лицо ладонями. Я добавил еще несколько ударов — по костистой спине, по ногам — но чертова жалость помешала мне, и я не стал его добивать. Дыша, как паровоз, я стоял над ним, а он, постанывая, вытянул неугомонный телефон, прижал его к уху и некоторое время слушал. Потом он, шатаясь, встал и сказал мне:

— Пойдем. Шеф зовет.

Он по-прежнему закрывал рукой глаз. Из-под пальцев текла кровь. Второй глаз глядел на меня безо всякой злости, а, скорее, с обидой. Мне стало жаль незадачливого крысюка. Тут же я (или Тотем во мне?) устыдился своей жалости, а еще через мгновение пришел стыд за то, что мне стало стыдно: это ведь был подонок, бандит, похититель. Похититель часто дышал, дергал щекой, осторожно промакивал пальцами разбитую губу. Глупость он сделал, вот что. Надо было не меня хватать, а Черного из машины выкидывать. Но, видно, не разобрался впопыхах… Мы побрели к дому. Мой соперник прихрамывал, а я старался держаться ровно, хотя устал, как дьявол, и еще зверски болела спина. Видно, этот крысеныш что-то там повредил.

Я вошел в дом, во второй раз за последние двадцать минут. Вестибюль, который на первый взгляд представился мне огромным, как театральное фойе, оказался маленьким и даже уютным: кожаная мебель, мягкий свет, звонкий фонтанчик в центре. В вестибюле было нехорошо. Прямо у входа стоял Боб и поигрывал пистолетом, направляя его то на бородатого представительного мужчину в очках, то на вторую крысу, бритоголового, приземистого мужика с довольно страховидным шрамом. Чуть поодаль, в кресле сидел привратник, который открыл нам дверь. Лицо у Боба было отрешенное, словно у пианиста. Пистолет сосредоточенно глядел в пространство единственным глазом. Очкастый бородач говорил:

— …Самое худшее, что принесла нам так называемая цивилизация — это идиотские нормы поведения. В былые времена вы бы просто так не ворвались ко мне в дом, юноша. Я — уважаемый человек. Раньше уважаемые люди жили в замках. За крепкими стенами и дубовыми дверями. И таких, как вы, встречали ушатом помоев.

Боб неопределенно повел головой.

— Спрячьте-ка лучше пистолет, — продолжал бородач, — пока беды не вышло. Вы вломились ко мне в дом. Испортили мебель. Покалечили моих сотрудников. А теперь…

— Ваши сотрудники, — сказал Боб утробно, — ну да. Один такой сотрудник сейчас в СИЗО у меня сидит. Показания дает.

— Чушь, — твердо сказал человек в очках. Боб скривил рот, как будто сосал больной зуб:

— Не надо, Стокрылый. Вы их все равно упустили… Не догнал ведь ты их, да? — обратился он ко мне.

Я покачал головой.

— Никто никого не упускал, — с разделением проговорил тот, кого Боб назвал Стокрылым. — Двое хулиганов с целью мародерства проникли ко мне в дом, нанесли урон имуществу и скрылись в неизвестном направлении…

— А еще, — сказал я, — они угнали твою тачку.

Все уставились на меня. Внезапно навалилась такая усталость, такое измождение, что я понял: еще немного — и упаду, прямо под ноги этим бандитам. Рядом с креслом, в котором сидел привратник, стоял очень удобный на вид кожаный диван. Из последних сил я доковылял до этого дивана и рухнул в него всей своей грязной, уставшей, измочаленной тушей. Какого черта. Я уделал тощего крысиного засранца, рядом со мной находился вооруженный милиционер, и, к тому же, мне было нечего терять. Черный увез Дину, теперь, наверное, насовсем. Могу я, по крайней мере, сесть и немного отдохнуть?

— Хозяин, — позвал я Стокрылого, — выпить чего-нибудь не найдется?

Тот великолепно владел собой.

— Извольте, — сказал он бесстрастно, — на кухне вам могут налить молока. Полную миску.

Тут меня прорвало.

— Слышишь, ты, — сказал я дрожащим голосом, — если ты хоть что-нибудь, хоть что-нибудь…

Стокрылый поднял руку. Я почему-то замолчал, хотя говорить собирался еще долго.

— Юноша, — сказал Стокрылый Бобу, — опустите, пожалуйста, ваше гнусное оружие.

Боб нехотя повиновался.

— Молодые люди, — продолжал Стокрылый серьезно, — надеюсь, вы понимаете, что все ваши предположения совершено беспочвенны. Вдумайтесь только: меня оболгал какой-то бандит. Арестант, зэ-ка, быдло. Безо всяких на то оснований. Видимо, назвал первое имя, которое взбрело на ум. Я ведь довольно известный в городе человек. Вы, господа, ошибочно — ошибочно! — связали бред этого несчастного с волнующими вас событиями и вломились ко мне в жилище. Абсолютно на то не имея права, подчеркиваю. Один из вас стал угрожать пистолетом мне и моим подчиненным, а другой, как мародер какой-то, начал рыскать по дому…

— Всем привет! — сказал от дверей веселый женский голос.

Боб ухмыльнулся и спрятал пистолет.

— Ну, наконец-то! — сказал он. — Долго ты.

— Пробки, — сказала Саша. Цокая каблучками, она прошла в середину вестибюля. Улыбнулась всем по очереди, извлекла, словно из воздуха, удостоверение и взмахнула им, как фея волшебной палочкой.

— Так, короче, — сказала она. — Вы тут громко говорили, я немножко послушала. Предлагаю всем помириться и разойтись.

Все замолчали. Боб, судя по всему, вовсе не настроен был мириться и расходиться, но делать было нечего. Стокрылый кругом выходил прав, мы ничего не могли доказать. Стокрылому тоже не улыбалось нас отпускать, но Сашины корочки произвели на него впечатление. Я… Мне было все равно. Дину увезли. Больше ничего не сделаешь. Поэтому я тоже молчал.

Саша, воспользовавшись паузой, подмигнула мне и помахала рукой, сложив пальцы на манер кошачьей лапки. Я ответил на тотемное приветствие. Саша всегда здоровалась со мной, как того требовала традиция. И с Диной, и с Черным, и с любой кошкой. Добрая, приветливая девчонка. Как ее угораздило очутиться в органах госбеза? Юбка и пиджак на ней были сшиты из бежевой ткани, но покроем напоминали военную форму. То ли уставное предписание, то ли сама Саша выбрала такой стиль — неизвестно.

Первым принял решение Боб. Он аккуратно надел фуражку, взял под козырек и, ни на кого не глядя, вышел вон. Я, крякнув, поднялся из глубин диванчика и последовал за ним. Проходя мимо Стокрылого, я не удержался и пробормотал: 'Сыр выпал — с ним была плутовка такова'.

Стокрылый поглядел мне в переносицу.

— Вы опасны для общества, юноша, — заметил он.

— Не каркай, — сказал я.

— Брэк, — вмешалась Саша. — А то я сейчас протокол составлять начну. До вечера, думаю, управимся.

Я вскинул руки — получилось немного театрально, зато крысы смешно шарахнулись. Стокрылый не издал ни звука, не шелохнулся, даже не сморгнул. Я зашагал к выходу. Крысы провожали меня взглядами: немного заломило виски, но тут же прошло. Наверное, совсем выдохлись, бедолаги.

Как только мы вышли из дома, Саша сделала серьезное лицо и спросила:

— Ну, как ты, братик?

Она выглядела, как типичная кошка: небольшого роста, с круглым лицом. Каштановые волосы она заплетала в косичку, толстую и короткую. Сашу никто бы не назвал красавицей, слишком широкие у нее были скулы, да и вздернутый нос действительно походил на кошачий. Но про это забывал любой, кто видел ее влажные огромные глаза, словно из зеленого нефрита — волшебные глаза. Саша почему-то меня очень любила и часто называла 'братиком'. Говорила, что до рождения людьми мы были братом и сестрой. У меня таких воспоминаний не сохранилось, но я ей верил.

— Плохо дело, — сказал я Саше. — Я ведь его почти догнал, знаешь.

— Не переживай, — сказала она. — Найдем-найдем, обещаю.

— Поехали в отделение, — предложил Боб. — По дороге подумаем.

— По дороге ты мне расскажешь, как с Леонардом поцапался, — возразила Саша сердито. — Надо же так умудриться.

— А кто такой этот Леонард? — спросил я беспечно.

Саша и Боб уставились на меня.

— Бандит он, — сказал Боб. — В девяностые пол-города держал.

— Это раньше, — сказала Саша. — А теперь он, как бы, хорошим стал. С такими бабками оно нетрудно: скажешь, что завязал — тебе все верят.

— В депутаты метит, — добавил Боб.

— Птица высокого полета, короче, — подвела итог Саша.

Мне стало стыдно. Выходит, из-за меня Боб ввязался в какую-то гнусную историю. Я вовсе не хотел, чтобы все выходило так, как вышло. Просто, когда мы ввалились в дом Стокрылого, и навстречу выскочили ощеренные крысы во главе со своим хозяином, то как-то само собой получилось, что Боб взял всех на мушку, а я побежал по бесконечной анфиладе комнат, выкликая имя Дины.

— Сглупил ты, старик, между прочим, — с укоризной сказал Боб, словно прочитав мои мысли. — Ломанулся куда-то, как бешеный. Надо было спокойно, не торопясь, всем вместе…

Я вздохнул.

— Впрочем, — добавил Боб, — тогда Черный тем более убежать бы успел.

Он старательно избегал в разговоре имени Дины, словно мы охотились только за Черным. Вот и теперь он сказал: 'Черный успел убежать', а не 'они успели убежать'. Боб был хорошим другом.

— Ладно, — сказала Саша. — Я эту ворону потом побеседовать приглашу. Все нормально будет. Против нас не попрешь.

— Он не ворона, — буркнул нехотя Боб. — Он — ворон.

— На вкус никакой разницы, — парировала Саша, и все мы заулыбались.

Утихший было дождь к этому времени отдохнул и зарядил с новой силой. 'Уазик' принял нас в свое остывшее нутро, причем мы с Сашей, не сговариваясь, устроились на заднем сиденье. Боб завел машину и выехал со стоянки. Я все искал взглядом, не осталось ли следов от нашей с крысенышем драки, но нет, не осталось. Зато на черном от дождя асфальте красовались еще более черные следы покрышек джипа. Здорово газанул, приятель. Далеко ли уедешь? Боб молча вел машину, упершись вытянутыми руками в руль. Я смотрел в окно. Стекло было затянуто кисельной пленкой дождя. Дорога делила надвое унылую пустошь, на горизонте топорщился лес. Мне было очень, очень плохо. Интересно, кто придумал выражение 'на душе скребут кошки'. Кошачьи когти — не для того, чтобы скрести, они хороши, чтобы вонзаться в жертву и рвать ее на части. Вот это и происходило с моей душой. По всему выходило, что в провале операции виноват именно я. Наверное, я и впрямь лузер, прав был Черный. Именно лузер. Человек, который теряет. Такого слова в русском языке нет, 'неудачник' — это тот, кому просто не везет в жизни. А 'лузер' — тот, кто не может удержать в руках везения… Больше всего мне было стыдно из-за идиотского кульбита в конференц-зале. Хорош герой. Жену вернуть не может, ему бы все со стульями воевать. Увалень. Но как я, однако, в глаз этому засранцу засветил…

'Лузер'.

'Лузер, да?'

'Да, именно так. Лузер. Тебе все поднесли на блюдечке, а ты это блюдечко прогадил'.

'Я не просил никакого блюдечка. Я — самостоятельный человек, взрослый. Хватит с меня твоей опеки'.

'Опе-еки?'

'Опеки'.

'Опе-е-еки?'

'Да, б…дь, опеки! Вот больше всего раздражают люди, которые сначала лезут со своим добром, когда не просят, а потом…'

'Опеки, значит'.

'…а потом попрекать этим добром начинают. Я просил в универ меня устраивать? Просил? Я бы сам пошел — туда, куда хотел. А не туда, куда ты…'

'Да иди ты в ж…у, придурок! одно слово — лузер. Хотел бы — пошел бы, какой разговор? В армии бы пару лет отчалил, как я, и пошел бы. Только тебя бы там в инвалида превратили'.

'Ничего. И пошел бы. Тебя же не превратили как-то. И меня…'

'Я — не ты'.

'Да уж. Это уж точно. Ты, б…дь, у нас орел-мужчина и вообще рэмбо хренов…'

'Не ругайся, сопляк'.

'Я ругаюсь? Это я еще не ругаюсь. А за сопляка ответишь'.

'Мне знаешь что? Мне просто жалко смотреть…'

'Катись со своей жалостью'.

'…смотреть, как вы живете. Вы же нищие. Динка себе и получше кого найти смогла бы'.

'Не лезь в мою личную жизнь'.

'Да очень на-адо. Очень надо лезть в ваши личные, э-э, грязные простыни'.

'Вот и не лезь. Сука такая'.

'И Динка твоя тебе под стать. Нашла себе принца на белом коне. А что, мужняя жена теперь, не шалава какая. Киндер-кирхен-кюхен'.

…Удар. Еще удар. Потом он ушел — ожесточенно шмыгая разбитым носом, оставив меня корчиться на полу: 'Бывай здоров, лузер'. Это было год назад. И только вчера он пришел ко мне пить мировую…

Пить мировую.

Подлец.

— А, м-мать, — сказал вдруг Боб. Он судорожно затормозил и выскочил на дорогу, позабыв закрыть дверь. Саша ахнула и тоже выпрыгнула из машины. Я отчаянно принялся озираться, стараясь увидеть, что же они там нашли. Потом увидел.

Джип привалился к фонарному столбу, похожий на раздавленное насекомое. Не на мелкую мошку, от какой остается только влажное пятно на обоях — на огромного черного жука, которому страшной силой вывернуло внутренности и расплющило блестящий панцирь. Подушка безопасности белым парусом наполняла кабину. Переднее колесо глядело из железного месива, как мертвый круглый глаз. Капот вздыбился и выпускал пар.

Джип был пуст.

Я трижды обошел его, двигаясь, как зомби из плохого фильма. Ноги не гнулись в коленях, руки искали, за что бы ухватиться. Потом сел на обочине. Затрясло. Боб и Саша подобрались с боков, взяли меня под руки и отволокли обратно в 'уазик'. Я не сопротивлялся. Мне хотелось выпить. Зверски. Прямо сейчас. 'Если их там нет, — думал я, — значит, оба живы. Если нет, значит, живы. Если нет, значит…'

Боб забрался на водительское сиденье. Саша села рядом со мной, аккуратно прикрыла дверь и затихла. От нее пахло духами. Дина пахла только собой, она сроду не пользовалась дезодорантами и духами, причем этот ее волшебный запах не был потной кислятиной, как у обычных людей — он благоухал, как винный букет, нежный и терпкий. Дина…

Черный, я убью тебя.

Я заставлю тебя пережить то, что пережил сам. Ты украл у меня Дину, украл часть меня самого. Я возьму клещи, Черный, и стану отрывать у тебя палец за пальцем, пока ты не поймешь, что это такое — потерять часть себя самого. Палец за пальцем, а, чтобы ты не истек кровью, я накалю клещи докрасна. Потом, когда у тебя не останется пальцев, я отрежу тебе нос и уши. Вот после этого мы поговорим на равных, Черный, проклятый вор.

— Тим, — сказал Боб.

Хотя, если подумать, кто мне позволит такое? Скорее всего, я просто изобью тебя до полусмерти. Изувечу, так, чтобы ты больше никогда не смог воровать чужих жен.

— Тимоха! — гавкнул Боб.

Или оставить все как есть? Ты попадешь в тюрьму, а в тюрьме свои законы. Там любят смазливых мальчиков. Пускай даже срок тебе выйдет небольшой, на твою долю хватит. А за тюремными воротами тебя будет ждать Стокрылый.

— Тим! — закричала Саша и затормошила меня, как куклу.

— Все, — сказал я. Саша еще раз тряхнула меня, так, что лязгнули зубы, и я торопливо добавил: — Все, честно. Больше не буду. Поехали уже куда-нибудь. Выпить охота.

— Тьфу на тебя, — сердито сказала Саша. — Напугал.

— С ним уже не в первый раз так, — сообщил Боб. — Наверное, ему, правда, лучше рюмаху хлопнуть.

— Ну так поехали, — сказала Саша нетерпеливо. — Сядем где-нибудь, выпьем. Заодно протокол тебе составим, я помогу.

Боб цыкнул зубом:

— Ладно. Прорвемся…

Нам не сразу удалось отъехать от места аварии: машины, которые проезжали мимо, замедляли ход, и от этого образовалась небольшая пробка. Сквозь стекла автомобилей было видно, как водители разглядывают изуродованный джип — до хруста выворачивая шею, со смесью интереса и отвращения на лице. И радости, гадкой радости. Не моя машина стоит, обняв железным телом столб, не моя кровь застывает на лобовом стекле, не меня сшивают по частям в реанимации. Люди. Простецы. Пожалуй, верно учит Поток: нет ничего хуже, чем быть человеком. Ни один зверь не способен наслаждаться чужим горем.

— Тим, не молчи, — сказала Саша.

— Я вот думаю, а может, эти ребята из Потока не такие уж дураки, — сказал я. — Может, они в чем-то правы.

— Правы насчет чего? — спросил Боб. — Насчет того, что все люди — сволочи, или насчет того, что надо поскорее сдохнуть?

Я улыбнулся и кивнул:

— Да, глупо звучит. Но все равно.

— В любой религии можно что-то хорошее найти, — осторожно сказала Саша.

— Поздравляю, — со смешком произнес Боб. — Ты на верном пути. Косичка у тебя уже есть. Осталось только в ихнюю секту записаться. Только на оргии я тебя не пущу, даже не надейся.

— Да вранье все это, про оргии, — с внезапным раздражением сказала Саша. — У них там лекции читают, тренинги какие-то устраивают.

— Во-во, — сказал Боб. — Тренинги.

— Иди нафиг, — сказала Саша.

Это было странно и для нее нетипично. Боб часто подтрунивал над женой, а Саша терпеливо сносила его шутки. Сейчас что-то пошло не так. 'Чем бы их отвлечь', - подумал я. Тут очень кстати вспомнилось то, что давным-давно не давало мне покоя. Была не была. Если сейчас не спрошу, потом точно не смогу. Заодно ссориться перестанут.

— Саша, — спросил я, — а что у тебя за работа?

Она удивленно на меня посмотрела.

— Я никогда не говорила, что ли?

— Нет.

Они с Бобом переглянулись. Саша пожала плечами.

— Я психолог, — сказала Саша.

— Ну-ну, — заметил я, слабо улыбаясь.

— Да скажи ему, — махнул рукой Боб.

Саша вздохнула.

— Я работаю с хинко, — сказала она. — Ищу сильных, тех, кто может нам помочь. Ищу тех, у кого необычные, редкие способности. Кого найду, с каждым беседую, приглашаю с нами сотрудничать. Многие идут навстречу. У нас платят хорошо, соцпакет, льготы…

Вот оно как. Значит, в органах про хинко знают все подряд. Или все, кому положено — это, в общем, одно и то же. Нет, я подозревал, конечно, что наше существование — не такая уж тайна за семью печатями. Но все равно приятней думать, что о тебе знают только такие, как ты. Ну, и некоторые простецы, кто побогаче да повлиятельней. Да, Милон Радович, вы, как всегда, оказались правы. Как вы говорили тогда? 'Притворяйтесь людьми. В гибкости — сила. Будьте людьми внешне, внутри же храните свою природу. Если о нас станет известно простецам, простецы сживут нас со света, потому что привыкли уничтожать все, что не похоже на них. Будьте незаметными, прячьтесь в траве, спасайтесь на ветвях деревьев. Жизнь наша — тайна, и потому в тайне — наша жизнь…' Был вечер, и часы, отведенные на урок, давно прошли. За окном было мокро и тоскливо (как теперь), а он все говорил и говорил, уставив взгляд на сцепленные пальцы, и мы слушали. Мы, конечно, тогда ничего не понимали. Но слушали. Потому что было невозможно, нельзя было даже представить себе, как это: не слушать, когда говорит Милон Радович. У каждого котенка, у каждого щенка — у любого маленького хинко, который смотрит на мир непривычными, человеческими глазами — есть учитель. Должен быть учитель. Потому что иначе ты свихнешься, не успев получить паспорт. Ты боишься людей, с трудом отвечаешь, когда они с тобой заговаривают. Тебя тянет к кошкам. Ты любишь свернуться клубком и спать при свете, любишь вылизывать руки, тебе снятся сны, где ты — вовсе не ты, а прекрасное существо с зелеными глазами и мягким мехом. Эти сны не отступают и наяву. Ты умеешь издавать ни на что не похожие звуки, сам не понимаешь, как, но умеешь. И еще: твоим близким всегда везет… Родители сперва умиляются и сюсюкают, слушая твои рассказы о прошлой жизни. Это — в пять лет, в шесть. Потом — смеются, уже немного тревожно, уже нерадостно. Это — в восемь лет, максимум, в десять. Потом настает время первого визита к детскому психологу. Потом… если повезет, тебя найдет учитель. Я успел пройти почти все стадии, когда меня отыскал Милон Радович. Вычислил каким-то, одному ему ведомым способом очередного странного ребенка в школьном стаде, выждал время, угадал момент и открыл истину. Не всем везет так, как повезло мне.

Чему учат наши учителя? Слушать голос Тотема, конечно же. А еще они учат выживать, таиться, прятаться в мире людей. Не бояться себя, не бояться других, искать себе подобных. Учат — быть счастливым. Эх, Милон Радович, Милон Радович. Старый серб, занесенный судьбой в Россию. Старый кот, который так здорово умел притворяться человеком. У него были ницшеанские усы, сплошь серебряные, и молодые зеленые глаза с желтой искоркой. Сколько прошло, как его нет? Да, точно. Семь лет, семь с половиной. Мне тогда было восемнадцать, Черному — двадцать один. Черный ведь тоже был его учеником. Тропа…

Жизнь наша — тайна.

Внезапно я догадался.

— Так это ты разговаривала с Диной, когда ее к вам вызывали?

— Конечно, я, — кивнула Саша. — Работа у меня такая. Я, честно говоря, думала, что она тебе говорила.

— Вот почему она так легко смогла отказаться, — пробормотал я. Дина мне ничего об этом не рассказывала. Саша нахмурилась:

— Мы, как бы, никого сотрудничать не заставляем. Никогда.

Боб, налегая плечом, повертел ручку на двери. Опустив стекло насколько возможно, он закурил. В машине с открытым окном стало шумно и холодно, салон наполнился смесью табачного дыма и бензиновой гари.

— Я вот думаю, — сказал Боб, выпуская дым в окно, — что ж им так не везет-то.

Пепел сорвался с кончика сигареты и метелью закружил по салону. Несколько пепельных снежинок упало на рукав, я смахнул их, и они размазались по ткани, оставив следы, похожие на кометы. Боб, зажав сигарету в зубах, принялся перечислять:

— Сначала куртку с Черного сняли — раз. Вместе с паспортом. Потом Черный с Диной каким-то образом Копайгоре попались. Это уже два. То, что он их первому встречному на руки сдал, я даже не удивляюсь, Копайгора всегда без мозгов был. Но это, я считаю, третий случай, когда им очень-очень сильно не повезло. Притом, что оба — кошки. Пара кошек при обоюдном согласии — это генератор везения.

'Значит, у них не все гладко, — с безумной логикой подумал я. — Дина, золотце мое. Ни хрена она ему не дарит, только вид делает. Опомнилась…'

'Ну-ну, — сказал голос в голове. — Сам-то в это веришь?'

— И машина разбилась, — задумчиво проговорила Саша.

— Во! — сказал Боб. — Четыре. Слишком уж много несчастий на них валится. Такое впечатление, что им как будто кто-то специально удачу понизил. Правда, я у Тимки спросил — он сказал, что такого не бывает.

Саша поджала губы и, похоже, собралась что-то сказать, но в этот момент у Боба зазвонил телефон.

— Да! — сказал Боб в трубку. — Чего хотел?

Ему ответили, и Боб дернулся в кресле, точно хотел обернуться, но застыл на полдороге.

— Иди ты, — сказал он. — Где? Тю. Так это ж рядом…

Боб, ухом прижав телефон к плечу, завертел руль так, что 'уазик' накренился, словно попавший в бурю пиратский бриг. Сзади яростно засигналили.

— И что сделали? — продолжал Боб. — Да ну? Сильно? А ты?

Голос в трубке виновато квакнул.

— Понятно, — сказал Боб. — Дубина ты, и больше ничего. Ох, доберусь я до тебя… Значит так, сейчас вызывай всех, кто у тебя там рядом. Оцепляйте здание, внутрь — ни шагу, понятно? Ждите меня, скоро буду. Если они опять уйдут, меня дожидаться не надо. Сам возьмешь у кого-нибудь пистолет и застрелишься. Все, конец связи.

Мы с Сашей сидели, вцепившись в дверные ручки.

— Я же говорил, что им не везет, — сказал Боб и бросил машину вперед так, что меня вжало в сиденье.

— Что с Диной? — спросил я.