"Искатель. 1971. Выпуск №2" - читать интересную книгу автора

7

— Уезжайте-ка в «Зону», Райт. Боюсь, в Брюсселе скоро станет нестерпимо жарко.

— Это приказ?

— Совет… Впрочем, и приказ тоже… С собой возьмите Маргарет, там ей будет спокойнее. Правительство Виши декларировало независимость от немцев, и хотя это не более чем фраза, она все-таки обязывает Петена соблюдать видимость суверенитета. Во всяком случае, в «Зоне» полицейский режим мягче здешнего… У Маргарет, по-моему, ребенок?

— Девочка. Десять лет.

— Значит, решено?

Райт угрюмо кивнул. За эти дни он похудел и ссутулился.

— А паспорт?.. А пропуск?..

— Пропуск я вам приготовил. К сожалению, фальшивый. Паспорт возьмете из уругвайского комплекта. Как вам нравится имя Альфонсо де Бариентос?.. Кстати, удовлетворите мое любопытство: почему в Брюсселе вас зовут Маленьким шефом?

— Потому что Большой шеф — вы.

— Кто это придумал?

— Не я. Может быть, Вендель, а может, и Гроссфогель. Разве это важно?

— Пожалуй, нет… Руководство группой передайте Эрнстрему. Гроссфогель должен переехать в Париж. В Марселе, когда осмотритесь и устроитесь, оборудуете радиоквартиру. Сдается мне, что гестапо вот-вот дотянется до Парижа.

Пожимая руку Райта, Сент-Альбер почувствовал, как она холодна, и пожалел его. Тревоги за безопасность Маргарет совсем извели товарища. Ничего, в Марселе оба отдохнут, а девочка сможет нормально ходить в школу…

По правде говоря, Поль не только из-за этого отсылал Райта. Маргарет не входила в группу, но могла знать о ней, хотя Райт и утверждал, что ни словом не упоминал о Лео, Венделе и других товарищах. Все же будет лучше, если от Брюсселя и его и Маргарет отделят сотни километров. Так надежнее…

Райт уехал в первой декаде ноября, а в конце второй из «Зоны» пришла открытка. Марка на ней по рассеянности отправителя была приклеена вверх ногами. Райт давал знать, что устроился и нашел место для рации.

Ноябрь 1941-го…

В ноябре в Париже еще тепло; идут дожди, и вдоль улиц, чернея в желобах, течет густая, насыщенная грязью вода. Смешиваясь с испарениями, над тротуарами стелется сладкий запах печеных каштанов. В подворотнях трещат угольями жаровни: маленький пакет лакомства стоит десять су, большой — тридцать… Лакомство бедняков. Поль любил его, хотя каштаны обжигали пальцы и нёбо, вязли на зубах.

Грея руки о пакет, Сент-Альбер брел в контору на рю Марбеф и думал о Париже, Райте, предстоящей вечером встрече с генералом (встрече, которой он так искал!) и о тех, кто сейчас, в эти часы, в снегу по колено, оглушенные собственным «ура!», тяжело бегут по белой целине с трехлинейками наперевес, отбивая врага от безвестной деревеньки… От тысяч деревень и сел… От сотен городов… От Москвы.

Сводки ОКБ и ставки фюрера трубили о победах и скором падении Москвы и Ленинграда. Сообщалось об эвакуации советских правительственных учреждений в Куйбышев, «о паническом бегстве комиссаров». На 7 ноября был назначен парад частей вермахта на Красной площади. Правда, по не зависящим от фюрера причинам он не состоялся, и перед Мавзолеем, как обычно в этот день, торжественным маршем прошли советские солдаты… С парада — на фронт… «Последний марш сталинских фанатиков» — так было написано в корреспонденциях геббельсовских пропагандистов…

Сообщение о состоявшемся параде и речи И. В. Сталина 7 ноября, услышанное Сент-Альбером, Лео и Дюбуа по радио, вселяло надежды на перелом.

— Бошам крышка! — воскликнул экспансивный Дюбуа.

Гроссфогель, перебравшийся к этому времени в Париж, поднял на Рене большие, всегда печальные глаза. Сказал, прикусывая губу:

— Нашим отчаянно трудно…

Сент-Альбер промолчал. Он и сам знал, что трудно. На всех фронтах. В том числе и на том, что был здесь, в Париже. Правда, трудности эти не шли в сравнение с безмерными тяготами, выпавшими на долю тех, кто сходился с врагом грудь в грудь, но смерть везде есть смерть: и на поле битвы, и на Елисейских полях…

«Команда Панвица» со своими пеленгаторами переполошила парижское СД. Штабы огораживались колючей проволокой и брустверами из мешков с землей, за которыми, нацеленные в прохожих, тускло поблескивали пулеметы. Шеф СД издал инструкцию о государственных тайнах, согласно которой чуть ли не любая бумажка, исходившая из военных инстанций, считалась секретной… Бывая в штабах, Сент-Альбер все чаще замечал во взглядах собеседников, обращенных на него, затаенное или явное недоверие. Его не подозревали, о нет! Просто сторонились, как любого, кто не имел счастья принадлежать к расе господ.

Гроссфогель был немцем, и Сент-Альбер в полной мере использовал это обстоятельство, постепенно передав ему свои знакомства в имперских инстанциях. У Лео оказался, кроме прочих, божий дар располагать к себе деловых партнеров, особенно тех, кто только что приехал с фронта и мечтал отдохнуть и поразвлечься. Расходы на хождение по ресторанам, пользовавшимся репутацией «приличных», и на хороший коньяк подтачивали личный счет Сент-Альбера — он далеко не был миллионером! Но дело есть дело, и Поль подписывал банковские чеки.

Счет таял. Это было плохо, тем более что Полю предстояло снять с него несколько десятков тысяч франков, по возможности в кратчайший срок обменять их на черной бирже на швейцарскую валюту и с помощью Райта отослать в Женеву по адресу, указанному Центром. Дюбуа нашел подпольного спекулянта, готового взять на себя хлопоты по обмену: куртаж, запрошенный им, был чудовищным. «За риск», — заявил спекулянт, искренне полагавший, что Сент-Альбер, как и его коллеги по парижскому деловому миру, готовится к черному дню. Поскольку иного выхода не было, Поль согласился. Он изъял нужную сумму из основного капитала, а Деме отвез швейцарскую валюту в Марсель и вручил ее Райту вместе с телеграммой Центра, гласившей:

От Директора Райту. «Норду» дано указание. К вам прибудет… Райт и передаст новые инструкции. Он представится вам, сказав, что имеет задание Директора… После этого вы предложите сигарету и сами возьмете одну. Он зажжет вашу сигарету зажигалкой и скажет, что она совсем новая. Вы спросите, Райт ли он. Он подтвердит это и сошлется на мою телеграмму. У Райта есть радиокод, инструкции и деньги для вас… Директор.

Вместе с шифровкой Райт получил инструкции для неведомого «Норда», жившего в Женеве на рю де Лозанна, 113. Вернувшись, Деме сказал, что Райт начал хлопотать о визе…

— И для Маргарет? — словно вскользь спросил Поль.

— Нет, только для себя.

— А Маргарет?

— Она неплохо устроилась. Живет в пансионе, довольно дорогом, и, кажется, счастлива.

— Дай бог! — искренне сказал Поль.

Какое-то время он помнил об этом разговоре, но потом забыл. На очереди стояли другие дела — не менее важные.

«Техник», подслушивавший разговоры на станции, известил Сент-Альбера, что начальник финансовой службы при штабе оккупационных войск полковник Петерейт попал в историю с бриллиантами и не знает, как из нее выпутаться. Гроссфогель немедленно навестил полковника и вышел из его кабинета без чека на пятьдесят тысяч франков, но с кое-какими документами в кармане. Поль, прочтя их, загрузил все свои рации работой: документы имели самое непосредственное отношение к оперативным планам зимней кампании.

Второстепенные материалы Деме переправил в Брюссель — для двух РТ-иксов. Вендель и Аламо ежевечерне выходили в эфир, не догадываясь, что за ними уже следят…

Два взвода 621-й радиороты, сотрудники брюссельского СД и люди из «Команды Панвица», выделенные им в помощь, прочесывали столицу Бельгии — квадрат за квадратом. Пеленгаторам никак не удавалось точно привязаться к рациям, выходившим в эфир на считанные минуты. Линии пеленгов упорно не хотели перекрещиваться в точке, операторы вычерчивали на карте треугольники, равные целым кварталам с десятками домов. Панвиц, прилетевший в Брюссель на связном «физелершторьхе», чертыхался, подгоняя специалистов и требуя сузить площади поисков… Вдобавок один из РТ-иксов больше не прослушивался; операторы полагали, что он переменил диапазон, и теперь пытались отыскать его на иных частотах.

— Если и второй исчезнет, я приглашу в команду гестапо, — пообещал Панвиц. — Не вынуждайте меня на крайности, господа.

Этими словами он закрыл очередное совещание офицеров в Леопольдказерне.[17] Но угроза не помогла: РТ-икс был неуловим.

Выход нашел оператор — штаб-ефрейтор, бывший инженер с заводов ЛЕГ. Очертив на плане Брюсселя два кружка — в районах Моленбек и Эттербек, где укрывались РТ-иксы, он предложил в те часы, когда рации находятся в эфире и ведут передачи, на несколько секунд выключать свет в домах — последовательно, дом за домом. Перерыв в передаче, зафиксированный слухачами, давал возможность определить адрес.

Панвиц пришел в восторг, пожалев только, что идея родилась поздновато: второй РТ-икс молчал.

Две недели инженеры и диспетчеры брюссельской энергосистемы в промежутке между 16.05 и 16.35 отключали электричество в Моленбеке.

В декабре настала очередь рю дез Аттребат.

Карлос Аламо, занявший квартиру Сент-Альбера после его отъезда в Париж, жил один. Гости на вилле бывали редко, и хозяйка, любопытная, как все одинокие старые девы, не могла похвастаться, что знает о жильце больше того, что он сам пожелал ей сообщить: уругваец, коммерческий агент ряда латиноамериканских фирм. Дружил он только с финским студентом господином Эрнстремом, нравившимся хозяйке. Белокурый, добродушный, он забавно коверкал слова, пытаясь примирить резкое произношение северянина с мягкостью галльского языка. Больше всего господин Эрнстрем любил читать, и с его появлением библиотека виллы обогатилась двумя или тремя десятками томиков: французской классикой, переводными детективами и галантными романами.

12 декабря в доме 101 мигнуло и погасло электричество. Лампа под потолком комнаты сеньора Аламо не горела считанные секунды, и он поспешил вновь надеть наушники, которые уронил, хватаясь за пистолет. За стеной было тихо, и Аламо нажал на ключ, вызывая КЛС.

— Он здесь, — сказал оператор Панвицу, отметив на плане дом черным крестиком.

Панвиц поднес к губам микрофон.

— Немедленно убрать все машины из квартала. Повторяю — все и немедленно.

…13 декабря в 16.05 дом номер сто один был окружен батальоном СС. Панвиц и два десятка агентов в штатском ступили на лестницу через три минуты после того, как РТ-икс отстучал первые цифрогруппы. Поверх ботинок гауптштурмфюрер а и его сотрудников были надеты войлочные тапочки, какими пользуются надзиратели тюрем.

Трое гестаповцев внизу связали хозяйку и заткнули ей рот.

В 16.10 (время, отмеченное Панвицем в рапорте Фельгибелю) была дана команда ворваться в комнату Аламо — Панвиц надеялся, что радист, захваченный врасплох, не успеет уничтожить шифр.

Сотрудники СД навалились на дверь. Панвиц, ожидая выстрелов, прижался к стене.

Радист не стрелял.

Минуту или две дверь не поддавалась, затем рухнула, и агенты СД, влетевшие в комнату, успели увидеть, как догорел и, чадя, погас клочок бумаги в пепельнице. Аламо еще ухитрился накрыть его пальцами и растереть, прежде чем выстрелить в гестаповцев. Панвиц с точностью снайпера прицелился в руку радиста и нажал на спуск…

Аламо упал.

— Поднимите! — приказал Панвиц. — Он жив!

Во время обыска Аламо сидел на полу, безжизненно спокойный. Сотрудники СД отрывали половицы, простукивали стены — искали книгу шифра. Ее не было. Нашли запасные части к передатчику, немного денег, обоймы к браунингу. Ни списков, ни блокнотов с записями обнаружить не удалось.

Панвиц приступил к допросу.

— Имя?

— Аламо. Карлос Аламо.

— Ерунда! Русский?

— Уругваец.

— С кем держали связь?

— С такими же, как я, любителями. Это любительский передатчик.

— Выгадываете время?

— Мне все равно!

— Знаете, кто мы?

— Судя по вашей форме, гестапо.

— Я из СД. Это не одно и то же. Из гестапо уходят на кладбище, от нас — иногда на свободу. Подчеркиваю: иногда.

Внизу гестаповцы выколачивали показания из хозяйки.

— Кто бывал в доме?

— Клянусь… Я никого не знаю… Умоляю, не делайте мне больно!

Один из гестаповцев прижал к ее щеке сигарету. Хозяйка, мадемуазель Д., зарыдала. Боль и страх боролись в ней с нежеланием назвать имя симпатичного финна по фамилии Эрнстрем, изредка заглядывавшего к ее жильцу. Боже мой, что сделают с ним эти звери? Боже мой!.. Агент прижал сигарету вторично.

— К нам приходил студент, месье Эрнстрем… больше никого я не знаю!.. Никого! Можете мне верить, господа!

Панвиц, выслушав доклад поднявшегося наверх сотрудника, забрал в кулак пальцы раненой руки Аламо. Сжал. Сильнее. Еще сильнее.

— Вам привет от Эрнстрема. Он сидит внизу и говорит… так много говорит, что мои люди не успевают записывать… Это так неосторожно — приходить на радиоквартиру в часы передач… Что с вами? Вам плохо?

Аламо прикрыл веками безумные от боли глаза.

— Не знаю никакого Эрнстрема.

— В ванну! — приказал Панвиц. — Где здесь ванная комната?

Агенты выволокли Аламо в коридор, протащили в ванную комнату, раздев, посадили на край ванны и пустили ледяную воду. Панвиц сказал:

— Бить не надо.

Ванна наполнилась до краев, и агенты, столкнув Аламо и стараясь при этом не забрызгаться, медленно погрузили его голову в воду… Отпустили, дали передохнуть и снова погрузили… И еще раз… Аламо — захлебывался, тело его быстро синело, и Панвиц пожалел, что не прихватил врача.

Аламо молчал. Он был еще в сознании.

— Оденьте его, — сказал Панвиц. — Продолжим в гестапо.

Но и в гестапо Аламо не заговорил. Ни в этот день, ни в последующие дни, недели и месяцы. Он вынес все пытки, все, что сумели изобрести специалисты по допросам в Брюсселе и на Принц-Альбрехтштрассе. Разведчик Генерального штаба РККА лейтенант Михаил Макаров (Карлос Аламо, как было записано во всех протоколах) давать показания отказался. Согласно директиве «Нахт унд Небель» его отправили в лагерь уничтожения…

Эксперты СД были людьми небесталанными. Крошечные пластинки золы из пепельницы Аламо, обработанные желатином, были доставлены в лабораторию и подверглись исследованиям. Полный текст оказался безвозвратно утраченным, но одно слово удалось разобрать. Это было мужское имя — «Проктор». Опасность, страшная, неотвратимая, нависла над студентом Эрнстремом — майором Константином Ефремовым и месье Деме — лейтенантом Антоном Даниловым. И еще над одним человеком — радистом Иоганном Венделем, работавшим на втором РТ-иксе.