"Nevermore" - читать интересную книгу автора (Шехтер Гарольд)

Эдгар Аллан По считается по праву родоначальником детектива. В самом деле, к середине XIX века литература была готова к появлению нового жанра: грамотная публика хотела сказок, предпочтительно — страшных, городской фольклор все чаще обращался к темам насилия, а развившееся книгопечатание позволяло авторам прилично зарабатывать на «сенсационных повестях». Оставалось смешать ингредиенты по рецепту. Сделать это выпало американскому критику и поэту-романтику, эмоционально неустойчивому и вечно бедствующему Эдгару По. Его раздирали два, казалось бы, взаимоисключающих стремления: склонность к кошмарному и мистическому — и стремление к сияющему свету чистого разума. Так появился классический и любимый всеми текст — «Убийство на улице Морг».

Современный американский исследователь романтизма XIX века Гарольд Шехтер — фигура, напротив, вполне уважаемая и академическая. В нем вряд ли можно заподозрить человека, увлеченного какой-то бесовщиной, но ценят его в литературном мире не за лекции для студентов. Он написал ряд документальных книг о «выдающихся» преступниках и маньяках прошлого, которые уже стали в США классикой «нон-фикшн», а также в высшей степени примечательную серию детективных триллеров, где главный сыщик — не кто иной, как сам родоначальник жанра Эдгар Аллан По. Причем сделал это Шехтер настолько хорошо, что удостоился официальной похвалы единственной наследницы Эдгара По — его внучатой племянницы Анны По Лер.

Шехтер не просто сочинил истории, а тщательно их стилизовал — воспроизвел манеру изложения и язык первоисточников (правда, по его собственному признанию, несколько упростив), предоставил свои «версии» рождения признанных шедевров По, насытил тексты множеством намеков, отсылающих к известным творениям мастера. И — да, тем, кто внимательно читал Эдгара По, дал подсказки прямо в тексте.

Переводчик первой книги этой серии — романа «Nevermore», который вы держите в руках, — решил немного упростить задачу для вас, читатель, и некоторые намеки автора расшифровал в сносках. Но в остальном вам придется полагаться на самого Эдгара По — и посмотрим, удастся ли вам разгадать имя кошмарного убийцы раньше самого автора?

Максим Немцов, координатор серии

ГЛАВА 11

Даже ради спасения своей жизни я не мог бы пошевелить рукой или ногой, издать хоть один звук — до такой степени парализовало меня представшее нам кошмарное зрелище. Даже бесстрашный покоритель границы в кои-то веки погрузился в глухое тревожное молчание. Склонившись над витриной, мы в ужасе изучали ее мрачное содержимое, забыв обо всем, пока голос за нашими спинами не окликнул нас:

— Вижу, вы обнаружили жемчужину моей коллекции!

Столь внезапная и резкая реплика вызвала у меня такую же реакцию, как если бы наемный убийца подкрался и разрядил пистолет мне в спину. Испустив крик ужаса, я уронил тяжелый подсвечник, а Крокетт в тот же миг обернулся лицом к невидимому пришельцу. Поворачиваясь, он успел заметить падающий канделябр и, стремительно выбросив руку вперед, перехватил его на лету.

— Господи боже! — воскликнул Роджер Ашер, ибо именно этот оригинальный персонаж украдкой подобрался к нам сзади. — Что с вами, мистер По?

Прошло еще несколько мгновений, прежде чем дар речи вернулся ко мне.

— Все в порядке, в полном порядке, — ответил я наконец, извлекая из кармана платок и утирая влагу, обильно выступившую на лбу и верхней губе. — Просто ваше внезапное и непредвиденное появление застало меня врасплох.

— А вот я вовсе не в порядке! — возразил Крокетт.

Приподняв, по своему обыкновению, бровь, Ашер обернулся к покорителю прерии:

— Неужто, мистер Крокетт! И в чем же дело?

— Вот в чем дело! — ответил полковник, вплотную поднося канделябр к стеклянной витрине, дабы ярче осветить содержащийся в ней зловещий предмет.

— Ах да, — заулыбался Ашер, потирая свои тонкие бледные ладони одну об другую, словно пытаясь стереть одному лишь ему заметное пятно. — Великолепна, не правда ли?

— Великолепна?! — вскричал полковник, захлебываясь негодованием. — Да за всю свою жизнь я не видел ничего и вполовину столь мерзостного!

С минуту Ашер созерцал полковника с молчаливым изумлением, потом на него нашел приступ веселья.

— Ага! Ага! — заговорил он, справившись с душившим его смехом. — Так вы приняли ее за настоящую! Прекрасно.

— Вы отдали дань гению великого Фонтаны.

— Фонтаны? — переспросил я. — Вы говорите о знаменитом натуралисте из Флоренции?

На этот раз в обращенном ко мне взгляде Ашера проскользнуло одобрение.

— Поздравляю вас, мистер По. Вижу, вы — человек редкой эрудиции.

Я с легким поклоном принял его комплимент.

— Вы правы, — продолжал Ашер, — объект, выставленный в этой витрине, действительно представляет собой оригинальное произведение прославленной студии Аббата.

— Какой еще простуженный аббат? — завопил Крокетт.

— Речь идет о мастерской художника, — пояснил я и снова обернулся к витрине, однако теперь ее содержимое вместо невыносимого ужаса породило во мне чувство безусловного восхищения — изумления — даже преклонения.

— Перед нами вовсе не злодейски расчлененный труп умерщвленной женщины, как мы с вами подумали, — продолжал я, — а восковая скульптура, отличающаяся необычайным реализмом, созданная под руководством знаменитого священника XVIII столетия, аббата Феликса Фонтаны из Флоренции, Италия, чья прославленная на весь мир мастерская производила анатомические муляжи для нужд современных ему медиков. Эти модели отличались такой прорисовкой деталей, такой изощренной точностью, что австрийский император Иосиф II, самолично посетив Флоренцию и обозрев работы Фонтаны, посвятил его в рыцари и дал ему заказ на двенадцать сотен моделей!

— Палестина Господня! — воскликнул Крокетт. — Выходит, это страшилище на самом деле всего лишь большой кусок воска?

Ашер приглушенно хихикнул.

— Разумеется, полковник, — в том смысле, в каком «Давида» Микеланджело мы можем назвать «всего лишь куском каррарского мрамора».

— Чтоб меня растянули! — буркнул Крокетт, еще раз заглядывая в стеклянный сервант.

— Но как это сокровище попало вам в руки? — поинтересовался я.

Этот вопрос вызвал очередной скорбный вздох у нашего болезненного хозяина.

— Было время, мистер По, когда любая прихоть казалась мне по средствам. Но это, — продолжал он эпически, — было давным-давно, когда гордый род Ашеров еще не постигла безвозвратная погибель! — На миг он забыл обо всем, что его окружало, взгляд его сделался тоскливым, ностальгическим.

Однако, с усилием очнувшись от своих меланхолических размышлений, Ашер вспомнил о долге гостеприимства.

— Пойдемте, джентльмены, — с деланой сердечностью пригласил он. — Моя сестра спит глубоким сном. О да, глубоким сном. Позвольте предложить вам легкую закуску. Должно быть, вы изголодались в долгом пути.

— Вот это дело! — отозвался Крокетт. — Я до того голоден, что могу поглотить целую гору медвежьих отбивных, присоленных градом и перченных картечью!

— Боюсь, столь питательного угощения я вам предложить не смогу, — улыбнулся Ашер. — Но буду рад, если вы разделите со мной мою жалкую снедь, а за обедом расскажете наконец, что привело вас к порогу моего дома.

И, развернувшись на пятках, он повел нас прочь из склепообразной гостиной. Однако, не ступив и двух шагов, остановился, вздрогнув, и протянул свою ссохшуюся руку к полковнику Крокетту.

— Позвольте забрать у вас светильник, мистер Крокетт, — попросил он. — Разумеется, ваша рука гораздо надежнее моей, и все же я чувствую себя спокойнее, когда канделябр находится у меня. Мое жилище, как вы могли заметить, переполненно старыми и чрезвычайно горючими предметами.

— Достаточно искры, чтобы вспыхнуло пламя и весь дом обратился в огненную преисподнюю. Хотя и сейчас, — с горестной усмешкой добавил он, — этот дом является адом для нас, обреченных жить в нем.

Называя свою еду «жалкой», Ашер, как выяснилось, отнюдь не следовал привычному ритуалу самоуничижения, который этикет предписывает соблюдать гостеприимцу, а строго придерживался буквальной истины. По сумрачным коридорам и похожим на пещеры анфиладам своего обширного жилища наш бледный, изнеможенный хозяин провел нас при свете канделябра вплоть до мрачной кухни с низким потолком, где в дымном очаге на раскаленных углях кипел большой металлический котел, испускавший густые и на редкость неблагоуханные пары. Мы с Крокеттом присели за старинный, похожий на козлы стол, который занимал центр комнаты. Ашер достал оловянные миски и потемневшие от времени приборы, выложил их перед нами, добавив тяжелые стеклянные кружки и темный, запыленный графин вина.

— Что же еще? — вслух прикинул он, привычно потирая руки. — Ах да! — Он пробежал по комнате к стоявшему в уголке шкафу. — Кыш! Кыш! — закричал он, и этот возглас сопровождался шуршанием и поскребыванием разбегавшихся во все стороны грызунов. Через несколько мгновений он вернулся с деревянной тарелкой, на которой лежали остатки темной, зачерствевшей буханки с отметинами десятков мелких зубов.

— Вот, — произнес Ашер, выкладывая хлеб на стол. — Для piece de resistance.

Наш хозяин переместился к очагу, а Крокетт, бросив на меня вопрошающий взгляд через стол, прошептал:

— Для чего?

— Главного блюда, — перевел я на язык, доступный разумению пограничного жителя. Протянув руку к графину, я осторожно наполнил стаканы до краев и поставил графин на стол.

Через мгновение наш хозяин принес объемистый керамический сосуд, из которого торчала потемневшая серебряная ложка. Ухватившись одной рукой за рукоять этой ложки, он принялся зачерпывать и лить в наши миски какую-то густую, пенящуюся и дурно пахнущую смесь, которую на юге обычно именуют гумбо.[27] Внешний вид, консистенция и аромат этого варева до такой степени отбивали аппетит, что даже звучное бурчание, поднимавшееся из глубин моего желудка, не могло заставить меня вкусить это блюдо. Единственно требования этикета и взаимной вежливости принуждали поднести ложку ко рту. В полном соответствии с моими ожиданиями вкус не расходился с другими качествами этой похлебки — иными словами, был отвратительным.

Однако омерзительный вкус варева нисколько не подействовал на аппетит пограничного жителя, который принялся прожорливо очищать свою миску. Что касается меня, я смог проглотить лишь несколько ложек этой пищи, и то лишь запивая каждую из них глотком налитого из графина напитка. Это, к моему удивлению, был вполне сносный, более того — изысканный херес «амонтильядо».

Подкрепившись этим напитком, я, по настоянию Ашера, начал излагать сочиненный нами с полковником по пути предлог для этого визита, а именно: якобы Крокетт, открыв кампанию против политических махинаций президента Джексона, использует поездку в целях рекламы своей книги также и для того, чтобы в каждом городе на своем пути обеспечить себе финансовую поддержку наиболее состоятельных и значительных его обывателей.

— Но ведь вы, полковник Крокетт, если я не заблуждаюсь, и сами являетесь протеже и былым товарищем по оружию нашего славного вождя? — Злобно-иронический тон Ашера безошибочно выдавал его политические симпатии.

— Оно-то верно, — признал полковник, отрывая ломоть меченного грызунами хлеба и подбирая остатки прилипшей ко внутренности миски похлебки, — но мы со Старым Гикори разошлись. Я по-прежнему восхищаюсь им и горжусь, что сражался бок о бок с ним, но теперь от меня требуют принимать всякую его политику, независимо от того, по совести она или нет. С этим я не согласен, и точка. Нет, сэр, — Дэви Крокетт не станет чихать, когда начальник сунет себе в нос понюшку табака!

— Достойная позиция, — кивнул Ашер. — Боюсь, однако, полковник Крокетт, что вы проделали этот долгий путь понапрасну, если рассчитывали получить от меня финансовую поддержку в пользу вашей кампании. — Со стуком уронив ложку в миску, Ашер прикрыл глаза и провел трясущейся рукой по лбу, словно сраженный внезапным приступом мигрени. — Неужели вы думаете, сэр, что я живу в столь тягостных — нечеловеческих — условиях потому, что меня это устраивает? — После краткой паузы он открыл глаза и с непередаваемой горечью уставился на Крокетта. — Хоть имя Ашеров еще звучит на устах людей, богатства, на которых покоилась эта слава, не существуют более!

К тому времени я успел осушить свой кубок и вновь наполнил его содержимым графина. Хотя моя обостренная чувствительность к алкоголю вынуждает меня при обычных обстоятельствах к строжайшему воздержанию, я никак не мог отказать себе в наслаждении великолепным букетом «амонтильядо», чье благодетельное тепло в значительной степени сняло внутреннее напряжение, бывшее итогом долгого, утомительного и полного странных событий дня. После очередного изрядного глотка я почувствовал, как все мое существо преисполняется столь глубоким удовлетворением, что мрачная, запущенная кухня с паутиной на балках и красноглазыми крысами в темных углах начала приобретать более приятный, обжитой и даже уютный вид.

— Смею ли я, — заговорил я наконец, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово, — расспросить вас о подробностях постигшего вашу семью несчастья, ибо я неоднократно слышал различные распространяющиеся по этому поводу слухи.

Взмахом руки Ашер отмел мой вопрос:

— Я не желаю это обсуждать. Достаточно будет сказать, что катастрофу навлек своими макьявелльевскими исхищрениями некий злодей по имени Макриди.

— Макриди? — с деланой небрежностью переспросил полковник. — Так звали и злосчастную дамочку, которую только что злодейски прирезали в пансионе на Говард-стрит.

Ашер, едва отхлебнувший глоток из стакана, был настолько потрясен этими словами, что едва не выплюнул вино.

— Зарезали! — воскликнул он. — Когда?

— Два дня тому, — ответил Крокетт. — В среду.

— Какое совпадение, — сказал наш хозяин. — Как раз в среду я проходил неподалеку от Говард-стрит, сопровождал бедняжку Мэрилинн к известному доктору Болдерстону, чтобы проконсультироваться по поводу ее на глазах ухудшающегося состояния.

Услышав это как бы случайное признание, подтверждавшее, что Ашер находился в городе в самый момент убийства, мы с Крокеттом обменялись многозначительными взглядами.

— И кто же виновник сего злодеяния? — полюбопытствовал Ашер.

— Чтоб меня повесили, если я знаю, — ответствовал полковник.

На мгновение Ашер погрузился в раздумье. Наконец глухим голосом, словно рассуждая с самим собой, он сказал:

— Значит, конец пришел этой подлой семейке! Хорошо! Хорошо! Но как странно, что это случилось именно теперь, когда я сам подумываю… — Не закончив свое загадочное высказывание, он резко встряхнул головой и словно очнулся. — Довольно мрачных мыслей! — с насильственной веселостью воскликнул он. Потянувшись к графину, он долил до краев наши стаканы и поднял свой, провозглашая тост: — Ваше здоровье, джентльмены!

Поднеся стакан к губам, он запрокинул голову и одним глотком осушил его.

К тому времени я уже потребил изрядную дозу «амонтильядо» и полностью погрузился в пристальное созерцание серебряного канделябра. Три горевшие в нем свечи поплыли перед моими глазами, словно три прелестные феи с золотыми кудрями в белоснежных нарядах из прозрачного шелка.

Ослепительное видение полностью поглотило меня, и далеко не сразу моего сознания достигли настойчивые вопросы нашего хозяина.

— Прошу прощения? — пробормотал я и сам почувствовал, как нечетко выговариваю слова.

— Я поинтересовался вашей профессией, мистер По.

— Мне до сих пор неизвестно, какую цель преследуете вы в жизни.

— Преследую? — переспросил я, подкрепляясь очередным глотком вина. — Я преследую редчайшую, вечно ускользающую цель: красоту.

— Неужели! — ответил Ашер тоном одержанной, однако достаточно очевидной издевки. — И с каким же оружием вы охотитесь на эту редкостную добычу?

— С одним лишь оружием, — горделиво отвечал я, — с пером в руках.

— Ясно! — воскликнул он. — Значит, вы — писатель.

Легким наклоном головы я признал справедливость его догадки.

— И что именно вы пишете?

— Сказки — стихи…

— И самые заковыристые книжные обзоры по эту сторону ада! — вставил полковник.

— Великолепно! — вскричал Ашер, не обращая внимания на реплику Крокетта. — Наша страна отчаянно нуждается в поэтах.

— Слушайте! Слушайте! — воскликнул я, обеими руками хватаясь за край стола и пытаясь встать. — Выпьем за музу Эрато, богиню лиры!

К несчастью, я недооценил расслабляющее воздействие пьянящего напитка Ашера на свою нервную систему. Когда я попытался встать, намереваясь произнести тост, ноги мои запутались в ножках стула, и я опрокинулся навзничь, причем тяжелые деревянные балки потолка принялись вращаться надо мной с угрожающей скоростью.

Словно издали я услышал восклицание нашего эксцентричного хозяина:

— О боже!

Я напрасно пытался подняться с пола, который как-то странно раскачивался, наподобие застигнутого штормом корабля, но тут увидел, что Крокетт поднялся с места и склонился надо мной, протягивая мне руку.

Хватайтесь за меня, старина! Похоже, вы перебрали чуток.

Я дотянулся до руки нашего славного первопроходца и ухватился за нее, и он одним сильным рывком помог мне подняться. Тревожно вглядываясь в меня, наш хозяин стал расспрашивать, не ушибся ли я.

— Все в порядке, — заверил я его. — Напротив, я полон энергии и готов немедля пуститься в обратный путь.

— И слушать не желаю! — заявил Ашер. — Вы оба останетесь сегодня здесь, у меня в гостях — я настаиваю на этом. Пойдемте. — И он, взяв в руки тройной подсвечник, пригласил нас следовать за ним.

— Пошли, старина, — сказал Крокетт, покрепче ухватив меня под руку, — помогу вам доплыть.

Я вверился пограничному жителю и позволил ему увести меня из кухни, потом через очередной сложный лабиринт коридоров и пещерообразных комнат огромного и мрачного особняка. Хозяин шел чуть впереди, высоко воздев горящий светильник. Мои чувства и способность к восприятию, обычно столь обостренные, находились в состоянии такого алкоголического отупления, что я получал лишь самое общее и расплывчатое впечатление от окружавшей меня обстановки: темная массивная мебель, тяжелые, глухие ткани — призрачные фигуры в доспехах — общая атмосфера глубокого, сурового, неисцелимого уныния, висевшая надо всем и проникавшая во все.

Потом — не знаю, сколько времени миновало, — мы (я помощью полковника) начали восхождение по длинной, крутой, с неожиданными поворотами лестнице. Затем меня провели по узкому темному коридору, стены которого были увешаны бесчисленными старинными портретами в фантастическом стиле духовидца XVI столетия Доменико Теотокопули.[28] Наконец наш проводник остановился перед тяжелой резной дверью, извлек из кармана металлическое кольцо с ключами и вставил один из ключей в замочную скважину. Дверь распахнулась, я почувствовал, как переступаю порог и меня проводят в душноватую комнату, которую почти целиком занимала расположенная в центре большая кровать с пологом.

Крокетт помог мне снять сюртук, Ашер подошел к изголовью кровати и зажег мраморную лампу на небольшом овальном прикроватном столике. Затем, обернувшись ко мне, он с легким поклоном пожелал мне спокойной ночи и быстро покинул комнату.

Крокетт подвел меня к кровати. Я уселся на краю, закинул ногу па ногу и начал снимать ботинки, намереваясь отойти ко сну. Пока я возился со шнурками, Крокетт бросил быстрый взгляд через плечо, желая убедиться, что Ашер действительно ушел, а потом наклонился ко мне и почти шепотом произнес:

— Заваливайтесь на боковую, По, вы совсем окосели от вина. Я еще потреплюсь с Ашером, попробую что-нибудь выведать у него, очень он мне подозрителен. Так и подпрыгивает, точно белка под дубом. Чтоб меня повесили, если он не вовсе свихнутый. — Похлопав меня по плечу, он добавил: — До утра, напарник! — развернулся и ушел.

Оставив попытки развязать шнурки на ботинках — они были так дьявольски хитро запутаны, словно их завязывал сам царь Гордий, — я задул прикроватную лампу и рухнул головой на подушку. Но к великому удивлению моему и даже огорчению, благодетельный бог Сна не спешил протянуть мне чашу своего сладкого нектара. Я лежал на огромной кровати с пологом, в темноте, в непривычной для меня обстановке, и веки мои не желали смыкаться: целый рой диковинних и причудливых видений неистово кружил в воздухе надо мной, словно в безумной пляске неистового, необузданного карнавала.

Наконец эти пугающие призраки растворились в столь же отчетливых фантазмах сна. Я погрузился в трепетную дремоту. Как долго я пребывал в этом бессознательном состоянии — не могу сказать с точностью. В одном лишь я уверен: в какой-то момент в ту страшную ночь я очнулся от сна с глухим вскриком ужаса, одержимый внезапной и безусловной уверенностью в постороннем присутствии радом со мной!

Страх поначалу воспрепятствовал мне воспользовался органами зрения. Я лежал неподвижно, крепко зажмурившись и стараясь убедить себя, что присутствие другого существа в комнате мне просто примстилось. Наконец я заставил себя разомкнуть веки. Как выразить словами запредельный — невыразимый ужас, охвативший меня, когда я убедился в истинности своего страшного предчувствия?!

Темная, грозная фигура нависала над изножьем моей кровати. Закусив губу, чтобы одержать крик, я лежал в агонии смертного страха. Вероятно, уговаривал я себя, эта фигура — всего лишь сотканная из воздуха, навеянная алкоголем химера. Но нет! Фигура была слишком реальной, слишком материальной, чтобы принять ее за иллюзию. И хотя в висках пульсировала боль, я с уверенностью мог сказать, что успел уже оправиться от последствий своей невоздержанности и полностью владею своими чувствами!

Несколько мгновений, которые показались мне вечностью, я лежал неподвижно, словно парализованный, едва осмеливаясь дышать. Ни Ашер, ни Крокетт не позаботились задернуть шторы единственного в комнате окна и теперь сквозь незадрапированные стекла в комнату лился поток лунного света: очевидно, с утра покрытое тучами небо к ночи прояснилось. Мое зрение приспособилось к лунному освещению комнаты, и я со всей отчетливостью увидел, что посетитель мой — женщина!

Пот выступил из всех пор моего тела и ледяными бусинами застыл на лбу. Внезапно темная фигура сдвинулась с места — поплыла — к моему изголовью. Все ближе и ближе подходила она, пока не нависла прямо надо мной. Она склонилась ниже, и я почувствовал теплое дыхание на своей щеке. В это мгновение лицо незнакомки осветилось проникшим в комнату лунным лучом, и я уставился на се черты в изумлении и полном недоумении.

Ледяной холод сковал мое тело — наступило отупение всех чувств. Я задыхался. Грудь тяжело вздымалась, мозг пылал, душу томила смутная, невыносимая тоска.

С неистовым воплем ужаса я приподнялся на кровати — и вновь откинулся, провалившись в глубокий обморок!