"Nevermore" - читать интересную книгу автора (Шехтер Гарольд)

Эдгар Аллан По считается по праву родоначальником детектива. В самом деле, к середине XIX века литература была готова к появлению нового жанра: грамотная публика хотела сказок, предпочтительно — страшных, городской фольклор все чаще обращался к темам насилия, а развившееся книгопечатание позволяло авторам прилично зарабатывать на «сенсационных повестях». Оставалось смешать ингредиенты по рецепту. Сделать это выпало американскому критику и поэту-романтику, эмоционально неустойчивому и вечно бедствующему Эдгару По. Его раздирали два, казалось бы, взаимоисключающих стремления: склонность к кошмарному и мистическому — и стремление к сияющему свету чистого разума. Так появился классический и любимый всеми текст — «Убийство на улице Морг».

Современный американский исследователь романтизма XIX века Гарольд Шехтер — фигура, напротив, вполне уважаемая и академическая. В нем вряд ли можно заподозрить человека, увлеченного какой-то бесовщиной, но ценят его в литературном мире не за лекции для студентов. Он написал ряд документальных книг о «выдающихся» преступниках и маньяках прошлого, которые уже стали в США классикой «нон-фикшн», а также в высшей степени примечательную серию детективных триллеров, где главный сыщик — не кто иной, как сам родоначальник жанра Эдгар Аллан По. Причем сделал это Шехтер настолько хорошо, что удостоился официальной похвалы единственной наследницы Эдгара По — его внучатой племянницы Анны По Лер.

Шехтер не просто сочинил истории, а тщательно их стилизовал — воспроизвел манеру изложения и язык первоисточников (правда, по его собственному признанию, несколько упростив), предоставил свои «версии» рождения признанных шедевров По, насытил тексты множеством намеков, отсылающих к известным творениям мастера. И — да, тем, кто внимательно читал Эдгара По, дал подсказки прямо в тексте.

Переводчик первой книги этой серии — романа «Nevermore», который вы держите в руках, — решил немного упростить задачу для вас, читатель, и некоторые намеки автора расшифровал в сносках. Но в остальном вам придется полагаться на самого Эдгара По — и посмотрим, удастся ли вам разгадать имя кошмарного убийцы раньше самого автора?

Максим Немцов, координатор серии

ГЛАВА 6

Казалось бы, памятуя о враждебности между мной и полковником Крокеттом, его бесславное поражение на глазах у такого количества зрителей должно было бы принести мне полнейшее удовлетворение. Но нет: в глубине души я был до такой степени уверен в безусловном превосходстве Крокетта, что вид его раненого, но все еще способного держаться на ногах противника поразил меня словно током гальванической батареи. Мозг запылал. Голова закружилась. Мои руки, цеплявшиеся за крышку коробки, начали дрожать, и лишь рефлекс, заставивший пальцы конвульсивно сжаться на выступающем деревянном крае ящика, удержал меня от падения с высоты.

В определенной мере та сильная тревога, которую я почувствовал при первом взгляде на Нойендорфа, была вызвана пугающим, даже чудовищным обликом этого человека. Даже на таком расстоянии меня поразила исходящая от него зверообразная свирепость. Он был не так уж высок — не более пяти футов и шести дюймов, но конечности его были отлиты по особой модели. Особенно кисти — такие широкие, толстые и заросшие густыми спутанными волосами, что почти утратили сходство с членами человеческого тела. Сами руки отличались необычайной длиной и силой, хотя непропорционально короткие ноги были уродливо согнуты, придавая Гансу заметное сходство с обезьяной. Столь же гротескно выглядела его голова — невероятных размеров и совершенно лысая.

Добавьте к этим изначально отталкивающим чертам отнюдь не украшающие последствия яростной схватки с Крокеттом, то есть разодранную и окровавленную одежду, разбитоe, в синяках, лицо, полуоторванное левое ухо, на ниточке плоти свисавшее сбоку головы, и станет ясно, отчего появление этого омерзительного типа поразило мою душу, словно метко нанесенный удар.

И не только на меня это зрелище оказало подобный эффект. Спутников Крокетта, капитана Расселла и сержанта Донегана, стоявших у самого входа в хижину, при таком исходе битвы словно охватил цепенящий паралич. Лишь когда Нойендорф сделал неуверенный шажок к ним, оба полицейских очнулись от ступора и потянулись к рукоятям деревянных дубинок, торчавших из-за широких кожаных ремней.

Но оружие оказалось ненужным. Прежде чем оба стража порядка успели извлечь из-за пояса дубинки, именуемые в просторечии «билли», Нойендорф остановился, воздев обе руки к небесам, заревел от ярости и боли, подобно раненному насмерть самцу лося, и — рухнул ничком наземь!

На столь неожиданный поворот событий толпа ответила дружным протяжным вздохом растерянности и изумления. Затем наступило молчание; из хижины донесся звук, похожий на тяжелую поступь башмаков по деревянному полу. Звук этот сделался более отчетливым, крупная фигура показалась в дверях, и на бледный, пасмурный свет вышел полковник Крокетт собственной персоной, который (если не считать пятна крови и прорехи в верхней части левого рукава), казалось, ничуть не пострадал!

Увидев перед собой море взволнованных лиц, Крокетт — его собственная физиономия не выражала ничего, кроме полного удовлетворения, — испустил смешок, в котором удивление смешалось с легкой издевкой.

— Чтоб меня пристрелили, освежевали и в землю закопали без отпевания! — выразился он. — Вы что ж, ребята, думали, старый Дэви Крокетт позволит отлупить себя такому вот задире-неумехе? — И он кивком указал на бесчувственное тело, распростершееся у его ног.

— И впрямь думали! — воскликнул капитан Расселл. — Подобный вывод — сколь бы невероятен он ни был — напрашивался, пока вы не вышли из логова Нойендорфа.

— Да что там! — ответил Крокетт. — Штанцы у меня малость помялись, пока я возился с этим гадом, вот я и подзадержался, приводя себя в порядок.

В эту минуту из уст Нойендорфа, слабо зашевелившегося на земле, послышался тихий дрожащий стон.

Крокетт, чуть присев на одной обутой в тяжелый башмак ноге, другой ногой влепил мощный удар в правый висок поверженного врага, который еще раз простонал и вновь погрузился в прострацию. Крокетт наклонился и ухватил Нойендорфа за массивную правую руку, в которой тот все еще сжимал нож с длинным лезвием. Разогнув пальцы противника и завладев его оружием, Крокетт выпрямился и торжественно преподнес зловещее с виду орудие полицейскому.

— Капитан! — возвестил Крокетт. — Пусть меня кузнечики залягают до смерти, если бедную миссис Макриди прикончили не этим резаком! — После чего он обернулся к толпе, упер руки в боки и провозгласил: — Леди и джентльмены!

— Идите по домам и будьте спокойны, ибо благодаря отваге здешних констеблей и некоторой помощи со стороны вашего смиренного слуги славный город Балтимор может впредь не бояться этого коварного желтобрюхого пресмыкающегося.

— Прошли его денечки, не будет он больше ползать по ночам и убивать беспомощных вдов в постели!

Это заявление возымело тот самый эффект, на который, без сомнения, рассчитывал ловкий рубака и писака. Радостный клич пронесся по толпе, десятки шляп взметнулись в воздух, к полковнику со всех сторон ринулись поклонники — и вот уже довольного собой героя подхватили на руки и подбросили вверх.

Но не все собравшиеся разделяли общее торжество. Как paз когда я поспешно спускался со своей вышки из ящиков и бочек, несколько не слишком респектабельных субъектов начали украдкой покидать гавань. Среди них я заметил двух негодяев с дурными манерами — с оными субчиками я недавно имел несчастье столкнуться. Их лица выражали крайнее разочарование, и, покидая место действия, они бормотали невнятные угрозы в адрес Крокетта.

Благодаря общему движению и некоторому убыванию зрителей я смог подобраться ближе к своей цели. И вот уже я стою вплотную к Крокетту — поклонники снова поставили его на землю, и он нежился в лучах внимания, изливаемых на него привлекательной молодой особой, одетой в богато вышитое муслиновое платье, почти не скрывавшее линий ее женственной природы. По откровенному, чтобы не сказать — обнажающему покрою платья, как и по нецеремонной откровенности поведения я вынужден был заключить, что эта особа, при всей своей юности, успела понатореть в превратном искусстве флирта.

— Господи боже! — восклицала она тихим, как бы задыхающимся голосом, мягкой белой рукой поглаживая разодранный и окровавленный рукав Крокетта. — Ваша рука. Ах, бедняжка! Этот негодяй нанес вам ужасную рану, полковник Крокетт!

— Вы об этой царапине? — ухмылялся во весь рот пограничный житель. — Да по мне, комар жалит больнее. Хотя, должен признать, досадно, что лучшую рубашку мне так попортили. — И по его лицу скользнуло выражение искренней скорби при виде рваной дыры, оставленной в его одеянии ножом Нойендорфа.

— О, вы самый храбрый, самый сильный мужчина, какого я видела в жизни! — вздыхала молодая особа, складывая руки под подбородком и с нескрываемым обожанием уставившись на Крокетта. — Вы прямо ворвались в этот домишко, так дерзко, бесстрашно. Но как вы справились с этим ужасным чудовищем? Я прямо-таки успокоиться не смогу, пока не услышу все-все, до последней подробности!

Этот пылкий призыв, исходивший из уст весьма соблазнительного создания, едва ли сумел бы оставить без ответа даже не столь восприимчивый к лести человек, как Крокетт. Но прежде чем он успел откликнуться на эту просьбу и начать продолжительный — и, боюсь, крайне утомительный — монолог, я сделал шаг вперед, чтобы оказаться лицом к лицу с полковником.

— Растяните меня! — воскликнул он. — Вот тот малый, который первым учуял гада! — Шагнув мне навстречу, он мускулистой рукой обхватил меня за плечи и отвел немного в сторону от кучки поклонников, которые теснились все ближе в надежде услышать новые откровения. Хотя от природы я с трудом выношу подобные проявления фамильярности, в особенности от совершенно постороннего человека, в данном случае мне пришлось мириться с дурными манерами пограничного жителя.

— Кротик, — заговорил он, вплотную приближая губы к моему левому уху и понижая свой зычный глас почти до шепота. — Когда слух об этой заварушке просочится в газеты и публика прочтет, как Дэви Крокетт в одиночку справился с этим безбожным подонком, мои враги в Вашингтоне перебесятся, хоть веревками вяжи! Вы мне большую услугу оказали, Кротик, не стану спорить. Так что, будем считать, мы квиты, верно?

Он отступил на шаг и выбросил вперед правую руку в освященном традицией жесте мужского союза и примирения.

На миг нерешительность охватила меня. Скрыть от Крокетта те сведения, которые я пришел ему сообщить, как бы малоприятны ни были они для его слуха, означало бы изменить святому делу абсолютной и безусловной истины, коему я посвятил всю свою жизнь. С другой стороны, я понимал, что моя весть заведомо восстановит против меня полковника, ибо он, несомненно, воспримет мое вмешательство как умышленную, а то и злонамеренную попытку омрачить выпавший на его долю миг славы. Разум мой был охвачен смятением, и я отчаянно искал способа разрешить это мучительное, невыносимое и, по-видимому, неразрешимое противоречие!

Но тут краем глаза я уловил какое-то движение в нескольких ярдах левее того места, где я стоял. Бросив быстрый взгляд в ту сторону, я увидел, что к Нойендорфу вернулось сознание и он, приподнявшись на колени, борется с капитаном Расселлом и сержантом Донеганом, которые стараются завести руки ему за спину и зажать их парой железных наручников. Нойендорф отличался столь богатырской силой, что при обычных обстоятельствах вполне мог бы воспротивиться этому маневру, однако, все еще оглушенный мощными ударами Крокетта, он не сумел противостоять совместным усилиям двух полицейских, и после краткой жестокой схватки они сумели-таки заковать его руки в металлические браслеты.

Рывком подняв Нойендорфа на ноги, представители закона собрались вести пленника в городскую тюрьму, а сбежавшиеся зеваки, чьи лица искажали яростные гримасы негодования, обрушили на него яростные вопли: «Чудовище! — Монстр! — Нечестивый убийца!»

У меня не оставалось выбора.

— Полковник Крокетт! — заговорил я, прямо глядя в глаза народному герою. — Я принимаю вашу руку с таким же открытым сердцем, с каким она мне предложена, и не имею ни малейшего желания продлевать те неблагоприятные отношения, какие сложились между нами после вашего внезапного и дерзкого вторжения в священные пределы моего жилища. Позвольте добавить, что, памятуя о столь явно продемонстрированной вами склонности к импульсивным поступкам, а также о миссии, к осуществлению которой я вынужден теперь перейти, мне остается лишь молиться, чтобы нежелательные обстоятельства не ввергли нас вновь в столь же напряженные, столь же враждебные отношения!

С этими словами я подал ему правую руку, и Крокетт немедленно сжал ее в крепком, чтобы не сказать — сокрушительном рукопожатии.

— Кротик! — воскликнул он с тихим булькающим смешком, в котором я с огорчением различил нотку веселой снисходительности. — Пусть меня тупым ножиком освежуют, если вы не чемпион по части возить языком! Поверьте старому Дэви Крокетту на слово — упускаете вы свое призвание! Да с таким талантом молоть вздор вам бы в Конгресс выдвигаться!

И, удостоив меня добросердечного подмигивания в сочетании с дружеским хлопком по плечу, от которого — исключительно из-за его неожиданности — я отлетел на несколько шагов, — полковник развернулся на каблуках и вновь обратился к своей аудитории, которая буквально задыхалась от нетерпения, когда же Крокетт поведает им все подробности своего триумфа.

Поскольку я отличаюсь ловкостью и координированностью, свойственной виду Felis domestica,[19] я легко восстановил равновесие и направился к капитану Расселлу, который, заняв позицию позади Нойендорфа, пытался применить свою дубинку в качестве стрекала, однако пленник злобно скалился и не двигался с места.

При виде моей скромной персоны капитан на миг отказался от этих попыток и приветливо кивнул мне.

— А, мистер По! — сказал он. — Хорошо, что вы пришли вовремя и можете присутствовать при аресте этого негодяя. — И он с удвоенной силой вонзил кончик дубинки в крестцовую-поясничную область своего подопечного. — Без вашей помощи мы бы и посейчас не установили подозреваемого.

Эти слова слышал Нойендорф — он повернул массивную башку и смерил меня ненавистническим взором. Столь беспримесной, столь неукротимой злобой горели его глаза, что все мое существо пронзил страх.

Стараясь не глядеть в сторону распаленного яростью узника, я обратился к капитану с нижеследующими словами:

— Именно вопрос о личности подозреваемого и побудил меня прийти к вам. Капитан Расселл, я должен сообщить вам нечто важное, что может пролить новый свет на расследуемое вами дело.

Озадаченно хмурясь, Расселл ответил:

— Разумеется, я всегда готов прислушаться к вашей информации, мистер По, однако беседу нашу придется отложить до тех пор, пока мы не отведем нашего пленника в тюрьму.

Едва он произнес эти слова, как из гущи остававшихся еще на месте зрителей послышался повелительный хриплый голос:

— С дороги, будьте любезны! — Толпа расступилась надвое, и с полдюжины полицейских во главе с коренастым краснощеким крепышом явилась — или, точнее, ворвалась — на место действия.

— Капитан Расселл! — вскричал их предводитель и остановился, слегка запыхавшись, перед своим начальником. — Мы поспешили сюда, как только получили известие об этом богомерзком преступлении. — Он кинул негодующий взгляд на Нойендорфа. — Я вижу, вы успели уже схватить виновника.

— Благодаря самому полковнику Дэви Крокетту, — ответил капитан Расселл, указывая рукой на знаменитого охотника, который продолжал выступление перед восторженной свитой. Поскольку я стоял всего в нескольких ярдах от него, до меня отчетливо доносилась каждая до крайности живописная деталь.

— … И тут злобный дьявол ухватил меня за волосы, — повествовал он, сопровождая рассказ преувеличенной жестикуляцией — рванул меня к себе и так врезал мне головой по маковке, что я чуть не вырубился — кумпол-то у подонка крепкий, что чугунный котел. Но я вывернулся из его адских объятий и вмазал ему прямиком в пятак. Так он взъярился от этого, что запихал мне когти в самые ноздри. И мы с ним боролись и толкались и пихались сколько-то времени, а потом я исхитрился и вцепился зубами ему в ухо…

Тем временем Расселл продолжал беседу со вновь прибывшим. Завершив ее, капитан снова обернулся ко мне, а краснорожий офицер и его спутники обступили Нойендорфа и, придерживая его за скованные руки, то ли повели, то ли потащили прочь, а все еще остававшиеся на месте зрители напоследок осыпали предполагаемого преступника градом оскорблений.

— Итак, мистер По, — заговорил капитан Расселл, когда отряд полицейских, кольцом охвативший пленника, скрылся из виду. — Теперь, когда я вверил Нойендорфа охране моих подчиненных, я могу на досуге выслушать ваши таинственные вести. Что же такого неотложного случилось на сей раз? Должен признать, вы возбудили мое любопытство.

За исключением восторженной группки, внимавшей Крокетту, большая часть толпы рассеялась, но горстка бездельников все еще болталась на месте действия, бросая заинтересованные взгляды на капитана и меня.

— Было бы лучше перенести нашу беседу в более укромное место, — предложил я, многозначительным взглядом указывая на этих зевак. — Добытая мной информация предназначается исключительно для ваших ушей.

Признав справедливость этого замечания, капитан Расселл повел меня в обход хижины Нойендорфа, а оттуда — на пирс. Мы остановились примерно посредине пирса, достаточно далеко от берега, чтобы обеспечить уединение, — здесь единственным нашим слушателем была темнокрылая чайка, взгромоздившаяся на деревянную сваю из тех, что через регулярные интервалы поднимались из темных глубин океана.

— Итак, мистер По… — начал офицер, бросая на меня вопросительный взгляд.

Пронизывающий ветер с бухты заставил меня поежиться. Я откашлялся и выпалил единым духом:

— Капитан Расселл, у меня есть убедительная причина сомневаться в том, что человек, которого вы только что арестовали, является подлинным виновником этого преступления.

Брови капитана поползли вверх.

— Вот не ожидал от вас, сэр! — воскликнул он. — Вы же наблюдали это животное вблизи — неужели после этого вы сомневаетесь в его закоренелой жестокости? Или, — прибавил он, похлопывая себя рукой по боку, — сомневаетесь в его умении управляться с этим?

Проследив за движением его руки, я увидел тот самый нож, конфискованный Крокеттом у Нойендорфа и врученный капитану Расселлу: последний подвесил его к своему широкому кожаному ремню. Действительно, страшное на вид оружие, с резной рукоятью из рога оленя и длинным зазубренным лезвием.

— Преступные навыки Нойендорфа не внушают мне ни малейшего сомнения, — ответил я. — Однако мои выводы основаны не на его потенциальной склонности к смертоубийству, а на неоспоримых эмпирических фактах!

— На фактах? — подхватил капитан, и чело его омрачилось.

— Я подразумеваю то кровавое послание на стене у изголовья несчастной жертвы.

— Но ведь это вы, мистер По, столь проницательно распознали имя преступника в кровавой надписи, которую мои подчиненные и я сам приняли за простое пятно!

Я приподнял палец, чтобы вовремя прервать полицейского:

— Не совсем так. Как вы помните, я сумел разобрать пять букв из девяти, но четыре остальных, то есть почти половина надписи, были выведены так нечетко, что с трудом поддавались расшифровке и были по крайней мере двусмысленны.

Все так же хмурясь, капитан Расселл затеребил свои пышные усы.

— Вы хотите сказать, — после краткой паузы уточнил он, — что умирающая женщина хотела написать на стене какое-то другое имя?

Я пристально взглянул ему в глаза:

— Нет, капитан, я намереваюсь высказать иное — и гораздо более тревожное предположение!

— А именно, мистер По?

— Таинственное слово — точнее, некое граффито, — написано отнюдь не самой миссис Макриди!

Выражение, появившееся на лице капитана Расселла при этом моем заявлении, можно сравнить лишь с тем тупым выражением, которое проступает на морде быка, оглушенного перед смертью ударом молота. Глаза его широко раскрылись, челюсть отвисла, он словно утратил дар речи. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он сумел выдавить из себя:

— И что привело вас к столь экстраординарному заключению?

— Как и всякий вывод, основанный на дедуктивном методе, — отвечал я с улыбкой, — мое заключение также покоится на тщательном наблюдении физических данных в совокупности с применением аналитических способностей.

Капитан все так же взирал на меня с недоумением и даже некоторым испугом, а потому я поспешил продолжить:

— Предположим, ради простоты аргументации, что умирающая женщина, невзирая на прискорбно тяжкую рану, сумела каким-то образом приподняться и, окунув пальцы в кровь, написать на стене имя своего убийцы. Поскольку обе ее руки никак не пострадали при нападении, было бы естественно предположить, что это действие она совершила той рукой, какой обычно пользовалась при письме… А после того, как вы совместное полковником Крокеттом покинули пансион, я продолжал исследовать кровавые следы на стене и отметил, что все буквы слегка наклонены вправо, что объяснимо лишь в том случае, если жертва была правшой. Внимательно изучив ее ладони, я отметил другой существенный факт, а именно: хотя кисти, запястья и ладони были забрызганы хлынувшей из разрезанной шеи кровью, на кончиках пальцев крови не было вовсе. Этот факт сам по себе указывал, что таинственное послание, со всей очевидностью выведенное чьим-то таинственным пальцем, не принадлежит самой вдове. Чтобы подкрепить свои выводы, я обратился к свидетелю, близко знакомому с миссис Макриди, и в ответ на прямой вопрос эта молодая женщина уведомила меня, что в повседневном быту миссис Макриди совершала всякую работу, от глажки и шитья до письма — левой рукой!

Я подождал, пока капитан оценит важность моего открытия. Последовала протяженная пауза, во время которой на лице полицейского сменялся ряд выражений — от полного недоумения и растерянности к робкому сомнению и, наконец, до решительного отказа верить. Покачав головой, капитан Расселл сказал:

— Да, мистер По, все это крайне загадочно, однако, должен вам сказать, все эти ваши, как их бишь, эмпирические наблюдения бледнеют на фоне очевидного и явного доказательства дикого и необузданного характера Нойендорфа. И я подразумеваю не только пугающую, ужасающую даже внешность этого человека, но и те страшные угрозы, которые он, как известно, рассыпал в адрес миссис Макриди. Не говоря уж об отчаянном сопротивлении, какое оказал при аресте…

— Готов согласиться, что внешность Нойендорфа имеет в себе мало привлекательного, — признал я, — однако мы не можем судить о виновности человека лишь по его угрюмому или отталкивающему виду. Что касается угроз, то они, хотя сами по себе и заслуживают порицания, не могут служить «неоспоримым доказательством» его вины. И даже его яростное сопротивление полковнику Крокетту можно истолковать в другую сторону — как взрыв возмущения со стороны ни в чем не повинного и подвергающегося насилию человека.

— До тех пор, пока невиновность его не будет установлена безо всякого сомнения, я буду считать его наиболее вероятным подозреваемым в этом деле, — упорствовал капитан. — При всем уважении к вашей проницательности, мистер По!

Подобное упрямство, хотя и весьма прискорбное, не представляло собой ничего неожиданного со стороны обычного служаки, каким был капитан Расселл. Пока я подыскивал достойный ответ, послышался звучный стук башмаков по деревянным доскам мола. Обернувшись к источнику этого шума, я увидел полковника Крокетта, приближавшегося к нам большими, уверенными шагами. Рядом с ним, переплетя свою правую руку с его левой, шествовала дерзкая девица, чьим соблазнам столь неосмотрительно поддался бравый охотник.

— Эй, Кротик! — окликнул он меня. — Заманили капитана Расселла посередь моря, чтобы капать ему на ушко?

Подобное наглое приветствие заслуживало по крайней мере достойной отповеди, но прежде чем я собрался с мыслями, капитан со смешком ответствовал:

— Нет-нет, наш друг мистер По не капает мне на ухо, полковник Крокетт, он прямо-таки заливает совершенно невероятные измышления!

— Так я и думал! — рассмеялся Крокетт, останавливаясь вплотную к нам. Через левую руку он перебросил куртку, сброшенную еще раньше, в разгар битвы с Нойендорфом.

— Рана повыше локтя была уже перевязана кружевным платочком с вышивкой, владелица которого, как я подозревал, опиралась теперь на его здоровую руку.

— Капитан, — продолжал Крокетт, протягивая полицейскому свою мясистую правую лапу, — я пришел попрощаться с вами. Мой новый друг мисс Мул-Леди…

— Муллени, — поправила его девица с приятной, хоть и несколько насильственной улыбкой.

Мисс Муллени любезно предложила познакомить меня с вашим замечательным городом. Я прямо-таки лопаюсь от нетерпения осмотреть музей мистера Пила[20] со всеми вашими прославленными консервированными египетскими мумиюми, про которых я столько слыхал!

Обменявшись сердечным рукопожатием с полицейским и дружески попрощавшись с нами обоими, покоритель границ двинулся прочь вместе со своей спутницей. Мгновением спустя капитан Расселл в очередной раз выразил мне глубочайшую признательность и благодарность и двинулся вслед за этой парочкой.

Однако, отойдя на несколько шагов, он приостановился и снова обернулся ко мне.

— Еще одно, мистер По! — сказал он. — Если кровавые знаки над изголовьем миссис Макриди не складываются в имя «Нойендорф», что же они, ради всего святого, обозначают?!

— Это самый насущный вопрос, — согласился я, — однако, к несчастью, в данный момент я не могу сколь-нибудь уверенно ответить на него.

— Ясно, — пробормотал капитан, слегка пренебрежительным тоном, словно подразумевая: «Я так и думал». И, церемонно прикоснувшись на прощание к своему головному убору, он развернулся на каблуках и удалился.

Я остался на пирсе в одиночестве. Чувства, охватившие меня, пока я стоял так, обдумывая все произошедшие за утро события, с трудом поддаются описанию, настолько смутные, настолько противоречивые эмоции овладели моей душой. То, что мне единственному удалось проследить определенный замысел и знаки в казавшихся на первый взгляд случайными отметинах на стене той комнаты, где произошло убийство, с одной стороны, служило источником живейшего удовлетворения, однако невозможность убедить капитана полиции в том, что зверски зарезанная женщина ни в коем случае не могла быть автором этого послания, наполняла мое сердце чувством глубочайшей фрустрации.

И вдруг совершенно иное — но столь же тревожное — чувство охватило меня. Мое одиночество было нарушено.

Кто-то — что-то — находилось прямо у меня за спиной, присматриваясь ко мне со столь ощутимой, столь яростной скрупулезностью, что я материально ощущал этот взгляд на своей спине.

Сердце затрепетало, леденящая дрожь пробежала по телу, невыносимая тревога завладела мной. Кто это — что это — за незримое присутствие рядом со мной, позади меня?

Медленно, мучительно медленно я обернулся лицом к скрывавшемуся от меня наблюдателю — замер — испуганный вздох вырвался из моей груди при виде большой темнокрылой чайки, созерцавшей меня с вершины массивного деревянного пилона!

Мгновением позже, не отрывая от меня сверхъестественно разумного взгляда, пернатая тварь широко раскрыла клюв и издала хриплый, жуткий клич, подобный зловещей и невнятной вести. О смысле этой вести я мог лишь догадываться, но, стоя на продуваемом всеми ветрами пирсе, всматриваясь в эту мрачную, неприятную с виду птицу, я почувствовал, как все фибры моего существа пронизывает глубокое и страшное предчувствие.