"Княгиня Ренессанса" - читать интересную книгу автора (Монсиньи Жаклин)Глава VII МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮНесмотря на то, что Зефирина уже много дней находилась в бреду, она отчетливо сознавала, что умирает. Лихорадка, охватившая даже мозг, ни на миг не оставляла ее. Сжигаемая внутренним огнем, она то впадала в полную прострацию, то вдруг приходила в необыкновенное возбуждение. Рой сменявших друг друга образов и видений стремительно проносился за непреодолимым барьером ее плотно сомкнутых век. – Мишель… – крикнула Зефирина, проваливаясь в черную дыру. Однако до собравшихся у ее постели не доносилось ничего, кроме едва уловимых вздохов, с трудом вырывавшихся из плотно сжатых губ. – Мишель… – снова и снова повторяла умирающая. Откуда-то до нее доносится странное и прекрасное пение. Но слова песни путаются, сталкиваются… Зефирина тянет дрожащие руки в пустоту. Ей навстречу движется Мишель Нострадамус… Он шествует прямо по облаку… Восторженная улыбка освещает лицо больной. Она силится встать, но чьи-то руки ласково удерживают ее. На лоб Зефирине кладут холодные примочки. Она отбивается. Ей очень хочется подойти к своему другу, молодому и очень ученому врачу и астрологу из Салон-де-Прованса. Он-то действительно любил ее… Ей не следовало покидать его, даже ради Гаэтана. Доктор Нострадамус протягивает руку к молодой женщине. Он касается своими прохладными пальцами ее пылающего лба. От этого прикосновения больная сразу успокаивается. «Вы позвали меня, и я пришел. Я люблю вас, Зефирина, и никогда вас не забуду… Вот почему я здесь… Ночью, сидя в своем кабинете, я услышал вас…» «Я умираю, Мишель…» – со вздохом сказала она. «Не сдавайтесь, боритесь, божественная Зефирина…» «У меня больше нет сил, Мишель, я очень устала…» «Ничего, сейчас вы примите питье, настоянное на травах Прованса, которое я приготовил специально для вас…» В бреду Зефирина отчетливо видит Мишеля Нострадамуса. Он протягивает ей золотой кубок. От сильной жажды у Зефирины пересохло горло. Питье ей нравится, и она пьет, пьет, не останавливаясь, этот животворный напиток. Ослабев от сделанного усилия, она снова падает на подушки. Мишель Нострадамус удаляется в облака. «О, нет, нет, Мишель, не уходите… – кричит ему вслед Зефирина. – Если вы покинете меня, я умру…» Она вся дрожит от негодования. Обратив взор к уходящему Нострадамусу, Зефирина молит: «Помоги мне… наверное, если бы я захотела, моя судьба стала иной, Мишель?.. Скажи мне правду… Верно ли я поступила, убежав от него? Он лгал, говоря, что хочет сделать меня счастливой… Должна ли я была последовать за Гаэтаном? Мишель, вернись…» Подчинившись умирающей, ясновидящий снова приблизился к ней. Его тонкие губы подули на веки Зефирины. Теплые ладони помассировали затылок и лоб. От этого прикосновения ей стало очень хорошо. Такое же ощущение мира и целительного покоя, как однажды ночью в Салон-де-Прованс[15], разлилось по всему телу. «Скоро солнце взойдет. Я больше не могу здесь оставаться… Верьте, однажды все прояснится… вы узнаете правду… Петух прокричал трижды… Мне надо спешить… Я люблю вас… теперь спите… спите, я так хочу, божественная Зефирина, моя родная, любовь моя…» Зефирина немного успокоилась. Она поняла, что ее друг Мишель, преодолевающий, благодаря волшебству, время и пространство, глубокой ночью пришел к ней на помощь. Ей хотелось позвать его: – Нострадамус… Нострадамус! Зефирина схватилась за чью-то руку. Веки ее чуть приоткрылись. Взор наткнулся на огромную тень, склонившуюся над ней. – Княгиня смотрит на вас, монсеньор! – прошептал чей-то голос. Губы Зефирины зашевелились. Она хотела заговорить, но ничего не получилось. Зефирина снова закрыла глаза. – Боже милостивый, она скончалась, – простонала мадемуазель Плюш. – Нет, я думаю, она спит… В течение долгих восьми дней Зефирина находилась между жизнью и смертью. После «посещения» Нострадамуса молодая женщина молча боролась с паутиной, пытавшейся затянуть ее в черную бездну. Однажды утром Зефирина открыла глаза. Она была так слаба, что не могла позвать тень, которая, как ей показалось, спит на подстилке у очага. Она попробовала с большим трудом повернуться на постели. Какой-то шнурок был привязан к ее руке. Зефирина пошевелилась. Зазвенел колокольчик и разбудил спящую тень. – Зефирина… Мадемуазель… Артемиза Плюш устремилась к больной. – Santé… Sardine… Souci… Saucisse[16]… На самом верху украшенного гербом балдахина, радостно захлопал крыльями Гро Леон. – Маленькая моя Зефирина, э-э… ваша светлость… Как вы себя чувствуете? – спросила Плюш. Не отвечая на вопрос, Зефирина обвела усталым взором роскошное убранство незнакомой ей комнаты. Что за двери из золоченого дерева, шкафы, столы и столики с выгнутыми ножками, сундуки, канделябры, искусно изготовленные из дерева и драгоценных металлов? Какой удивительный паркет с геометрическим рисунком и эти восточные ковры! Что это за мраморные статуи и современные полотна с так живо изображенными на них цветами и фруктами, развешенные по стенам, обитым гобеленами? – Где я? – прошептала Зефирина так тихо, что Плюш едва расслышала. – Как где, во Флоренции. – Во… Флоренции! – повторила Зефирина. – Во дворце Фарнелло… – А-а… – У князя Фарнелло! – Фар… нелло… Казалось, Зефирина не понимает. – У вашего мужа, Фульвио Фарнелло… – мягко настаивала мадемуазель Плюш. – У моего… мужа… – с трудом произнесла Зефирина. Плюш была поражена ее бледностью, выделявшейся даже на фоне кружевной подушки, и совершенно безразличным взглядом. «Лишь бы только разум ее окончательно не повредился…» – подумала добрая мадемуазель с тревогой. А вслух сказала: – Вы нас так напугали, моя маленькая Зефирина. Буквально все во дворце молились за вас и заботились, кто как мог. Сам монсеньор приходил к вашей постели каждую ночь. Он приказал разбросать на улицах вокруг дворца побольше соломы, чтобы заглушить стук проезжающих экипажей, так мучивший вашу бедную головку. Монсеньор Фарнелло уж и не знал, что делать… Он пригласил для вас самых лучших докторов и даже сельских лекарей, которых его светлость привез откуда-то издалека… Добрая Плюш упорно била в одну точку. Но понимала ли Зефирина? Ее поведение заставляло усомниться в этом. Не ответив ни слова своей дуэнье, она отвернула голову, лежащую на батистовых подушках. – Вам надо выпить немного куриного бульона, – решительно заявила мадемуазель Плюш. Хлопнув в ладоши, старая дева позвала двух служанок с приветливыми лицами. С их помощью Зефирина проглотила без всякого аппетита несколько ложек укрепляющего питья. Ей сменили рубашку. «Да, ее не назовешь толстушкой, нашу красавицу, а уж как худа стала, как худа…» – размышляла Плюш. Она с отчаянием смотрела на красивое, но ставшее почти прозрачным тело Зефирины. Того же мнения был, похоже, и Гро Леон, который с грустью каркал: – Squelette… Sardine[17]… В другое бы время Зефирина посмеялась над образным словарем говорящей птицы, начинавшимся почему-то всегда с буквы «S». Но сейчас, измученная сделанными усилиями, она снова уснула. На следующий день больная вышла из состояния апатии на большее время, и даже слабым голосом задала Плюш несколько вопросов: – Какой сегодня день? – Вторник, мадам, – ответила дуэнья. – Осталось две недели до окончания карнавала… – А… окончание карнавала… – повторила Зефирина странным голосом. – Вы к тому дню будете совершенно здоровы, моя дорогая, – сказала Плюш, взбивая кружевные подушки. – Снова сможете совершать верхом приятные прогулки и исполнять роль хозяйки… Хотя и с некоторым колебанием, но Артемиза Плюш сделала ударение на последнем слове. «Лучший способ излечить ее, – решила старая дева, – это говорить с ней немного порезче, заставить ее осознать раз и навсегда, что она замужем… Что ж, тем хуже для маленького шевалье Гаэтана… Надо помирить ее с князем, если только это еще возможно… такой красивый мужчина… Слово Плюш, я этого добьюсь…» – думала Плюш, на которую теперь Фульвио полностью полагался. Аккуратно расставляя на столе тарелочки и оловянные баночки, Плюш, будто не замечая недовольства на лице Зефирины, продолжала рассуждать: – Когда вам станет немного получше, маленькая моя Зефирина, мы вымоем ваши прекрасные волосы, я заплету их и сделаю вам прическу. Тогда вы примите монсеньора и объяснитесь с ним, ничего не тая… Взгляните, какие цветы принес вам его светлость… Плюш с восторгом указала на живописный букет сиреневых цветов, стоящих в вазе на маленьком столике. Улыбка застыла на лице Артемизы Плюш, когда Зефирина резко бросила: – Нет, я не желаю его видеть… – Но, моя маленькая Зефирина, это же ваш муж… – Замолчите, Плюш, не говорите мне о нем… Лишившись дара речи, Плюш беззвучно открывала и закрывала рот, точно выброшенная на сушу рыба. В этот момент очень кстати вошел доктор Калидучо: – Ну, как поживает сегодня наша больная? О, да ее светлость выглядит совсем неплохо… Еще немного, и княгиня сможет верхом совершать приятные прогулки, не правда ли, мадемуазель Плюш? В следующие дни выздоровление пошло быстрее. Зефирина теперь хорошо ела, и силы возвращались к ней. Камеристки готовили для нее жасминовые ванны, девица Плюш вымыла ей голову в гвоздичном отваре, потом высушила всю копну волос при помощи нагретых над печью льняных полотенец. Причесанная и надушенная, Зефирина обретала прежний вид, но теперь выглядела более мягкой в своей слабости и даже, кажется, более красивой, чем раньше. Болезнь обострила ее черты и утончила овал лица. Ей уже не требовалась помощь Плюш, чтобы надеть халат из полупарчовой ткани и даже добраться до кресла, стоящего у окна. Сидя в нем без чтения, без движения, ни о чем не спрашивая, замкнувшись в каком-то сумрачном уединении, она проводила долгие часы, глядя, как Гро Леон летает над кустами, любовно подстриженными целой армией садовников. Это странное состояние очень беспокоило дуэнью. Она сообщила об этом доктору Калидучо. А врач был доволен. Он вылечил тело. Что же касается души, то это за пределами его возможностей! «Ее, по-видимому, гложет какая-то болезненная злоба, которая может привести к новым взрывам… у нее нет матери… Значит, действовать надо мне, и не мешкая…» – решила Плюш. На следующее утро, а это было воскресенье, добрая дуэнья, подхватив руками фижмы, понеслась наверх, в апартаменты Фульвио. – Монсеньор, – решительно начала Плюш. – При всем уважении, которое я питаю к вашей светлости, я хочу знать, каковы ваши намерения… Князь был занят тем, что вместе с Паоло складывал в сундук оружие, камзолы и манускрипты. Услышав слова Плюш, он резко выпрямился. – Ваша светлость отправляется в путешествие? – пролепетала дуэнья. – Завтра на рассвете, в Рим, мадемуазель Плюш, – подтвердил Фульвио. – Но, монсеньор… а… – Что будет с вашей госпожой? Вас ведь это беспокоит? Успокойтесь, мадемуазель Плюш, княгиня Фарнелло сможет вернуться во Францию… вообще может ехать куда захочет и жить, где ей понравится… Паоло вручит ей деньги в сумме, равной выкупу маркиза де Багатель. Пикколо и еще шестеро моих людей проводят вас до Валь-де-Луар, если таково будет ее желание… – Но… От волнения Плюш вынуждена была сесть на табурет, а Фульвио между тем продолжал: – Я должен лично вас поблагодарить, мадемуазель Плюш, за вашу преданную заботу о… (возможно, он хотел сказать «о моей жене»?)… о донне Зефире. Примите это в знак моей признательности… Фульвио достал из сундука тяжелый бархатный кошелек и вложил в руки дуэньи. Невыразительное лицо Плюш покрылось краской. – Больше, чем золотом, монсеньор, сердце мое растрогано вашей добротой… От смущения Плюш едва не заговорила стихами. Она встала и низко поклонилась. Фульвио полагал, что вслед за этим она удалится. – Прощайте, мадемуазель Плюш… – Простите, монсеньор… подумали ли вы, ваша светлость, о Боге? Что Бог сотворил, то и разрушено может быть только им… При этих словах черные брови Фульвио поползли вверх. Не думая о надвигающейся буре, Плюш смело продолжала: – Ваша светлость признает, что княгиня Зефирина является законной женой вашей милости в радости и в горести? Скорее в горести, как мне кажется! Не заметив иронии, Плюш понеслась дальше: – Ваша светлость не может отослать княгиню во Францию. – Почему же, мадемуазель Плюш? – надменно произнес Фульвио. – Она в опасности, монсеньор… Путаясь в словах, прыгая с пятого на десятое, Плюш выложила князю все, что знала или угадала о прошлом Зефирины. Необъяснимая ненависть доньи Гермины, ее мачехи, ужас, который испытывала молодая женщина перед карликом Каролюсом, ее болезненные подозрения, покушение, которому она подверглась в «Золотом лагере». Упоминание о последнем событии, казалось, больше всего остального заинтересовало Фульвио. – И что же, никто так никогда и не узнал, кто вынес донну Зефиру из огня? – спросил неожиданно князь. – Никогда… Но она часто вспоминает об этом неизвестном человеке, рисковавшем собой ради ее спасения… Монсеньор просто не знает, что моя маленькая Зефирина никогда не была неблагодарной. Среди своих сверстниц она самая умная, одаренная, тонкая, образованная, благородная и остроумная… – Не говоря уж о ее дрянном характере… Скажите-ка мне, мадемуазель Плюш, что из себя представляет эта донья Гермина де Сан-Сальвадор? – полюбопытствовал вдруг князь. Описание, полученное им от Артемизы Плюш, заставило князя задуматься. Дама, посланная Карлом V, была на удивление похожа на мачеху Зефирины, а тот факт, что ее карлик в шляпе с желтым пером пытался проникнуть в покои его жены, показался ему особенно подозрительным. Под пристальным взглядом Паоло князь в задумчивости ходил взад и вперед по комнате. Внезапно, поставив ногу на табурет, он остановился перед Плюш. Нацелив в нее увешанный перстнями указательный палец, он спросил: – Так что же вы предлагаете конкретно, упрямица вы этакая? С самого детства Плюш, когда говорила, шепелявила и брызгала слюной. Поэтому она очень стеснялась, если ей требовалось высказаться. Но в это утро она явила чудеса красноречия. Час спустя Плюш спустилась в апартаменты Зефирины. Ее длинный острый нос казался несколько короче, а маленькие глазки блестели от удовлетворения. Зефирина сидела, не шевелясь. Она по-прежнему находилась в кресле и смотрела невидящим взглядом на радужные струи фонтана Нептуна. – А вот мы сегодня приоденемся и пойдем подышать воздухом, – сюсюкала Плюш. При этих словах Зефирина взглянула на дуэнью и безразличным голосом прошептала: – Как вам угодно. – Сегодня воскресенье, вам теперь лучше, мы могли бы пойти послушать мессу… – Как вам угодно, – повторила Зефирина тем же отсутствующим тоном. Немного погодя черная с золотом карета князя Фарнелло, запряженная четверкой лошадей, в сопровождении шести человек вооруженной охраны выехала из флорентийского дворца. |
||
|