Олег Серегин Дикий Порт

Глава первая. Заклятие крейсера

По руинам бежала собака.

Холод шел из черных щелей, холод и все запахи холода. С неба свет, и тепло, и смерть. Собака чихала, когда кислота и гарь били особенно резко. Спотыкалась, поджимала левую заднюю, встряхивала ушами, неуклюжая по-щенячьи: не волчья сестра овчарка, не огромный дог или мастино – толстый, веселый, балованный английский коккер. Черная тина покрывала ее от ушей до купированного хвоста, уже подсохшая, но все еще липкая. Цементная крошка въедалась меж пальцев. Бежать было неловко.

Но очень нужно.

С неба свет, и тепло, и смерть.

Душноватые, тянущие, как поводок, запахи остановили ее. Собака всю жизнь прожила в доме, обоняние у нее было наполовину отбито, и она привыкла во многом полагаться на зрение и слух. Сейчас не шумели машины и люди, один только лес вдали, и видно было совсем не то, что раньше. Приходилось спрашивать нос: нос отвечал, что она пришла на место.

Пусто, никого. А с неба свет.

Собака задрала морду.

Четыре луны светили – мелкие, вроде теннисных мячиков. Мимо них, быстро затухая, неслась вверх одинокая искра.

Вдруг напал чих. Порыв ветра принес кисло-горький кусок запаха, острый, как сломанная ветка под лапой. Но вместе с ним шел и другой, нежный, тающий… Собака встряхнулась, гавкнула пару раз, поскребла землю.

Она. Хозяйка. Миска, щетка, сладкая голая рука. Тепло. И с неба тепло.

Пробраться в щель оказалось непросто. Мешали раскормленные бока-подушки. Собака едва не застряла, но все же вырвалась, ободравшись, злая и кричащая от боли. Милый запах стал сильнее, в нем слышалось теперь другое, будто повернутое вкось, но собака не умела этого понимать. Она была очень домашней.

Она попыталась лизнуть руку хозяйки, но наткнулась на кость и мясо. Такая кормежка выпадала нечасто, несмотря на всю хозяйкину доброту и щедрость. Жадный рык поднялся внутри. Давний голод разом обжег желудок и подкатил к горлу. Здесь было совсем темно, но все равно хотелось оттащить мясо в сторону, чтобы никто не отнял. Только поняв, что мясо очень большое, и с места его не сдвинуть, собака легла, урча, и начала грызть. От сытости ей стало тепло, страх истаял, и короткая память очистилась. Больше не было страшного, от которого она, не выдержав, побежала в липкое черное болото за край поселка. Собака не видела самого страшного, но были грохот, и паника, и яркие вспышки, а потом появился запах. Вкусный, вязкий, жаркий, он и сейчас оставался кое-где, не торопясь уходить. Собака зафыркала, уловив его, уже исчезающий.

И запахи людей исчезали тоже. Но было мясо.

Если бы собака умела думать, то подумала бы, что ее тошнит.

От страха.

С неба свет, и тепло, и смерть.

В небо все люди.

Бросив свой кусок, собака вылезла наружу. Небо на востоке светлело, одна из лун уже пропала за горизонтом. В серой заре поднимались тонкие нити дыма – что-то горело, и оттуда пахло кислым. Еще пахло лесом, чужим лесом, в котором не было и не могло быть волков.

От черной тины все чесалось. Люди ушли, все люди, которые были. До последнего. Больше нет.

Собака села. Понюхала воздух.

Завыла.

В ходовой рубке ракетоносца, выполняющего тактическую задачу, по уставу не положено находиться посторонним. Исключения не предусмотрены.

Первый пилот молчал. На мониторе перед ним вместо звездной карты или хотя бы заставки с галактиками и туманностями восседал в лотосе длинноухий идам. Монитор имитировал гигантский овальный иллюминатор, и оттого казалось, что идам снаружи, из космоса, заглядывает в рубку. Это могло бы наводить на мысли, но в рысьих пилотских глазах стояло лишь отражение божества и ничего более.

Первый был буддист и нарушения устава переносил стоически. Зато второй пилот ненавидел морковку. Сопя злобно, он ерзал в кресле, вцепившись в сальные подлокотники. Надежды, что визитер удалится тихо, почти не оставалось. Встречаться с ним глазами было опасно, но не коситься украдкой через плечо второй не мог. Нервы. Свербела мысль, что даже капитан, будь он в рубке, не решился бы связываться с чудовищным гостем.

Нарушитель устава мучения второго пилота игнорировал и с таким вкусом хрупал своей чертовой морковкой, что выносить это становилось совершенно невозможно. Даже первый, явно пытавшийся замедитировать, периодически вздрагивал и с укоризной косился на идама, не выполнявшего своих прямых обязанностей.

Идаму, впрочем, было без разницы.

Второй не вынес.

– Что ты все морковь жрешь?! – заорал он, развернувшись вместе с креслом так резко, что едва не описал полного круга. – Ты что, заяц?!

– Да, – флегматично ответил нарушитель и посмотрел сначала на початый корнеплод, а потом на пилота. – Я заяц-убийца.

Первый вздохнул. Если Лакки Джек хочет быть боевым зайцем, он им будет. Это все знают. Возражать Лакки – как пытаться раскрутить колесо сансары в обратную сторону: толку-то?

То ли второй вывел Джека из равновесия, то ли Джеку надоело стоять и смотреть. На какой-то неприятный миг второму показалось, что сейчас Лакки усядется в капитанское кресло, но кощунства не случилось.

Вышло хуже.

Джек прошел к центральному монитору и хозяйственно пощупал предмет, свисавший перед тем с потолка.

Первый пилот сморгнул и выключил идама.

Второй пилот задумался, не засветить ли Лакки в морду: будучи с ним одного роста, но вдвое хлипче, он рисковал попасть в медотсек, причем не своим ходом, и все-таки…

– Это что за бублик? – тем временем продолжал Лакки.

– Не трожь! – по-гадючьи прошипел второй.

– Чего? – удивился Джек.

Повеяло нехорошим.

– Сержант, – мирно сказал, вставая, первый пилот, – не надо другому человеку трогать удачу. Ее тратит, понимаешь?

Джек поскреб небритость.

– У меня в детстве тоже такой был, – сообщил он, толкая большим пальцем игрушечный «Миллениум Фалкон». – Только побольше. С метр в поперечнике. И еще надувной Чубакка.

– А надувной Амидалы у тебя не было? – злобно спросил второй.

Лакки посмотрел на него, и второй печально заткнулся.

Серый пластмассовый кораблик слабо покачивался над головой сержанта.

– Патрик, – ласково сказал Джек, – не горюй. Не отъем я твою удачу. Он меня ей только польза прибудет – я знаешь какой удачливый? Я от таких скорбей живой остался, что черти в аду копыта съели с досады. Во!

И Лакки выпятил подбородок, предъявляя знаменитую художественную роспись – вражескими когтями по физии.

«Это его медаль», – подумалось Патрику.

Наград сержант не имел.

– А из офицеров тебя все равно разжаловали, – заметил первый пилот, поддерживая беседу в избранном Джеком тоне.

– А за общую аморальность, – с удовольствием сказал Лакки. – Я ею, может, горжусь!.. – но распространяться на этот счет не стал.

Издерганный Патрик прежде уже пытался подавать рапорт насчет бесчинств Лакки. Капитан выслушал его, установил тяжелый квадратный подбородок на сплетенных пальцах и сказал, что не примет. А когда пилот задохнулся от возмущения, скучным голосом объяснил.

После эвакуации Первой Терры лейтенанта Лэнгсона представляли к награде. Всех представили, кто уцелел из терранского гарнизона: немногих. Но Лакки хорошо знал, по чьей вине ему пришлось проявить героизм. И, к несчастью, этому уважаемому человеку случилось проходить мимо него по коридору.

Лейтенанта укатали быстро. Даже история о RHH-40/8-2, где Счастливчик со своими парнями сумел захватить рритский корабль без помощи биологического оружия, скрутив врагу грандиозный кукиш, исчезла из сетевых архивов армейских журналов. Помнить-то ее помнили, но…

Патрик устало напомнил себе, что сержант Лэнгсон опасен не только для своих.

Оптимизма не внушило.

Первый пилот занимал стратегическую позицию в кресле вполоборота, следя за тем, чтобы маньяк Лакки не облапал еще раз священную посудину Хана Соло.

– Гады, сволочи, – сказал Лакки беззлобно. – Погоны сняли, а насчет резьбу с рыла убрать – на это, говорят, страховки нет.

– Не замечал, что б ты жаловался.

– Девки млеют. Видно же, что когтями приласкали… – и Лакки тепло улыбнулся чему-то своему, нутряному. – Только бриться неудобно.

– А ты кремом. Депилятором.

– Что я, баба?

Первый отметил, что увлеченный беседой Лакки постепенно теряет интерес к драгоценной удаче, и, мысленно извинившись перед идамом, с головой окунулся в сансару.

– Любят тебя девки, а? – это вышло не слишком естественно, но Лакки сошло.

– Ага, – хмыкнул тот, оттаивая. – Где поймают, там и любят…

– А чего сюда пришел? Устава не нарушал давно?

– Ты это к чему? – двинул бровью Джек.

– А рыжая-то?

– Какая рыжая?

– Как какая? Венди.

Джек демонстративно сплюнул, жутковато поиграв шрамами на лице.

– Стер-рва. Ходит, сиськами светит…

– Не дала еще? – ядовито спросил Патрик.

– Щас я тебе дам, – щедро посулил Лакки. – В бубёл. С руки. И будешь ты у меня наместо надувной Амидалы. Рыжая там со своим животным милуется, а я к различной фауне, вот беда-то, равнодушен. И зоофилок тоже не очень уважаю.

– Ну ты это… не надо, – вклинился первый. – Она оператор, ей положено.

– Зоофилить-то? Или над людьми измываться?

– За животным следить.

– А тебя как звать-то? – вдруг обнаружил Лакки провал в памяти. – Забыл. Ты ведь япошка у нас? От япошек все зло.

– Я не японец, – со сверхчеловеческим спокойствием ответил первый пилот. – Меня зовут Маунг Маунг Кхин.

– Ты меня что, тупым считаешь? – гавкнул Джек. – Чего повторяешь два раза?

– Не считаю. Имя такое.

Лакки хмыкнул и отгрыз кусок морковки. Первый пилот думал о том, как полезно уметь контролировать собственный пульс, и что техники существуют, но где же взять время, да и без наставника ничего не добьешься. Кажется, уже семнадцатый дубль: сержант забывает, как Маунга зовут, подозревает в нем ненавистного «япошку» и обдает шутливой агрессией. Утомило адски. Кхин искал утешения в мысли, что хотя бы серьезно настроенного Лакки ему видеть не доводилось.

Человек, способный сойтись с ррит в рукопашной и остаться в живых.

И даже в относительно целых.

Джек Лэнгсон по кличке Счастливчик.

Не зли его.

Маунг подозревал, что на самом деле Счастливчик так выражает свою симпатию. Лакки не хотел его смерти и даже как-то напился пьяным в компании своего закадычного дружка Крайса по кличке Крайс-воздвигнись, старшего офицера Морески и Кхина.

– Лакки, – тоскливо сказал Патрик; Маунг едва не прицыкнул на него вслух: не к месту, не вовремя! – Ну Лакки, ну что ты шляешься-то сюда? Я понимаю, Венди достала уже. Ну сходил бы на кухню, к кэпу бы в гости сходил, на тренажеры бы сходил…

О’Доннелл допускал ужасный, гибельный промах. Он считал Лэнгсона тупым агрессивным психом и разговаривал с ним сообразно своим представлениям о психах. Он даже не понимал, что Маунг сделал бы такого типа на счет три, – но Джек был не просто умен, он был дьявольски умен.

И агрессивен.

Насчет психа у Кхина имелись сомнения.

Лакки не только знал много умных слов – он ими выражался. Длинными, художественно выстроенными фразами. Даже ругался он театрально и так замысловато, что порой сказанное не усваивалось с налету. Джеку нравился имидж психа и придурка, потому что вообще нравился чужой страх. Но если он понимал, что личина больше не внушает веры, и если его это не тревожило, то мог расслабиться и заговорить на нормальном для себя языке. То есть на трех языках сразу. Двумя из них были человеческий и матерный, но третий…

Джек Лэнгсон, отморозок и сквернослов, знал латынь.

– По морде тебе сходить могу, – предложил отморозок и медленно моргнул. На иссеченной роже расплывалась чеширская улыбка. Светло-серые глаза, словно раскаленные добела, смотрели с бугристой маски двумя ножами.

«Драки хочет», – в тоске подумал Маунг и тут же понял, что ошибся. Если б Лэнгсон хотел размять мышцы, то сцепился бы со своими, такими же могучими и страшными космопехами. Уж нашел бы повод.

Сейчас Счастливчик хотел безнаказанно поиздеваться.

«Это Венди его достала», – решил первый пилот.

– Не надо, – сказал он буднично.

– Чего? – удивился Лакки.

– Ну вот побьешь ты Патрика, – предположил Маунг. – Ляжет он в медотсек. А у нас бой, насильственная стыковка. Упаси удача. И финал всем, Джек.

– Умный ты, Маунг, – сказал Лакки.

– Есть немного, – смиренно отвечал пилот.

Кхин читал выложенные в общий доступ отчеты военных ксенологов. Судя по ним, общение с пленными ррит во многом напоминало его попытки совладать с Лакки.

– Ну ладно, – сказал Джек. – Пойду, убью кого-нибудь.

На самом деле у него просто кончилась морковь.

Кхин проводил Лэнгсона взглядом. Когда двери за его спиной сошлись, Патрик издал тихий стон.

– Заткнись, – сквозь зубы велел Маунг.

– Удачу залапал, – почти всхлипнул Патрик. – Ну зачем, зачем мы его пустили?

– А как бы ты его не пустил? – хмуро спросил Кхин. – У него красный маркер.

Патрик беззвучно сплюнул.

Маунг вздохнул и отвернулся к мертвому монитору. Лучше не думать о возможных последствиях. В конце концов, из колеса сансары ему еще долго не вырваться. Это тело – лишь одно из многих.

Ракетоносный фрегат «Миннесота» покидал сектор KLJ-58/8. За кормой оставалась планета того же номера, единственная в секторе пригодная для жизни. Месяц стандартного времени назад там располагалась колония, по документам – с «большим потенциалом». До войны планета претендовала на звание Терры-4. Она и сейчас могла бы претендовать, – изобильная водой, с прекрасным климатом, – но вот потенциала не было, потому что колония кончилась.

Маунг Маунг Кхин, первый пилот, вернулся к созерцанию идама в окне-мониторе. Неожиданно для себя он задумался о погибшей удаче рейса, и было это очень неприятно. Кхин не чувствовал себя готовым к перерождению. Тогда он подумал о еще одной удаче, которой Авалокитешвара в своем невероятном милосердии осенил «Миннесоту», и немного успокоился. К последнему оружию нельзя обращаться попусту, по мелочи, но если перед кораблем и впрямь поднимется смерть, то ей противостанет она. С тем Кхин закрыл глаза и обратился мыслями к «Сутре сердца».

Патрик О’Доннелл, второй пилот, по-прежнему мучился предчувствиями. Бесстрастный сосед окончательно ушел в себя. Маунга Патрик уважал так, как мало кого на свете, даже больше, чем капитана и маму, и если бы первый смилостивился, сказал что-нибудь успокаивающее, так О'Доннелл и сам бы посмеялся над дурной приметой. Но Маунг молчал. Второй помялся в кресле, запустил вне расписания проверку доступной сканерам зоны и принял, наконец, решение: отправился жаловаться капитану.

Джек Лэнгсон, командир приписанного к «Миннесоте» взвода космопехотинцев, шагал по центральному коридору к жилым отсекам.

Капитан корабля, Ано Карреру, писал рапорт. Ему только предстояло услышать от второго пилота дурную новость, поэтому сейчас на сердце у него было легко. Все прошло спокойно, насколько может быть спокойной эвакуация вырезанной рритскими войсками колонии. Карреру остался бы безразличным к гибели всех на свете колоний: он не был плохим, бесчувственным человеком, но его волновало лишь то, что непосредственно принадлежало ему. Судно, экипаж, семья на Земле. Тем, кто попадал в категорию собственности, жилось как за каменной стеной – ради них капитан Карреру готов был расшибиться в прах.

Старший офицер Морески спал.

В медицинском отсеке стояло тихое жужжание: моющий аппарат ездил по полу, разворачивался, тыкался в углы. Сама корабельная медичка вытирала пыль, сквозь баюкающий ровный звук следя за дыханием единственного пациента. Паренек лежал без движения, приоткрыв губы. Глядел в потолок. Стимвит-Х пришлось вводить внутривенно. Подходить к мальчику с иголкой очень не хотелось, но он просто не в состоянии был ничего проглотить. Как будто отключился рефлекс.

Ничего особенного.

Шок.

Он насмотрелся особенного, этот Тери Уивинг. Должно быть, Тери: он не мог выговорить ни слова, не отвечал жестами, и писать, когда ему дали планшет, тоже не стал. Пришлось проверить списки жителей колонии, они же теперь – списки погибших. Уивинг единственный подходил по возрасту.

Медичка подошла к раковине, сполоснула тряпку и вымыла руки. Скользнула взглядом по зеркалу, поправила волосы и с неудовольствием подумала, что левый глаз все еще заметно красный. Вспомнила, что еще можно закапать, но ни рецимина, ни ферона-Т в ее аптеке не хранилось. Все необходимое, ничего чудодейственного.

Смарт-пылесосик отъехал к себе на место и умолк. Медичка прошла в пустой лазарет, села на одну из коек, затянутую целлофаном. У нее была своя каюта, как у офицеров – сущий ящик рядом с рабочим местом, отгороженный листом пластика, – но туда не хотелось. Тери Уивинг едва слышно дышал через рот. Женщина посмотрела на пальцы его правой, видимой руки: если только скомкал простыню, хотя бы взялся за нее… не было даже тремора.

Сквозь полуоткрытую дверь сладко-черешнево темнела гитара. Наклейки на передней деке, крепления под ленту, чтобы играть стоя; ласковый хозяйский взгляд замер на выгибе обечайки. Женщина облизала губы, точно сражаясь с соблазном. Вздрогнула, резко выдохнула. Отвернулась.

У нее были маленькие тонкопалые руки, похожие на двух паучков.

От входной двери раздалось покашливание. Оно пыталось казаться деликатным, но выходило непохоже.

Медичка встрепенулась.

– Да?

– Айфиджениа? – начали неуверенно. Не потому, что смущались, а потому, что казарменная глотка не приноровлялась сходу к стерильной тишине лазарета.

– Джек?

В ответ ввалился Лэнгсон. Его появление изменило структуру пространства: медотсек стал очень маленьким и очень тесным. Хозяйке он был по размеру, а гостю жал.

Айфиджениа улыбнулась.

– Привет, – сказали ей. Медичка машинально скользнула взглядом по келоидным рубцам на лице Джека и в очередной раз нелестно подумала про того, кто это шил. Разгладит теперь, конечно, только хирург. Могли и не уродовать так человека… Щетина у Лэнгсона росла в разные стороны, как дикая трава.

И впридачу – тик, подавленный чудовищным усилием воли. Айфиджениа подмечала профессиональным взглядом: левая бровь и скула, и, должно быть, уголок губ, растянутых в постоянной ухмылке.

– Я узнать зашел, – продолжал Джек. – Как она, работает? – Голос прозвучал гулко, как из бочки, потому что в этот момент Лэнгсон, скрючившись в три погибели, озирал заднюю стенку диагност-камеры и наполовину влез между ней и стеной.

– Вроде, да.

– Эти драные разъемы как на две недели делают, суки, – во всеуслышание объявил Джек, что-то с хрустом дергая, – Топчи их конем… черт.

Он вылез из щели, сел на корточки и отряхнул руки.

Айфиджениа смотрела с укоризной, склонив набок птичью маленькую головку. Слишком большие глаза для такого узкого, кукольного лица. Слишком черные. Очень длинные брови. Тощая. Безгрудая. Некрасивая женщина.

– Извини, – спохватился Лэнгсон. – Забылся.

Та вздохнула.

– Спасибо, Джек. У меня все работает.

– Это у меня все работает, – ухмыльнулся Лэнгсон с долей облегчения. – Как увидит, так от страха сразу заработает.

Медичка засмеялась.

– А с тобой чего случилось? – спросил Джек грубовато, радуясь, что нашел предмет для разговора и можно забыть про оплошку.

Она удивленно моргнула.

– Ничего. А что?

– С глазами у тебя что?

– Сосуд лопнул.

Лэнгсон так выразительно скосился на неподвижное тело у стены, что Айфиджениа отрицательно замотала головой. Почти испуганно.

– Ну ладно, – мрачно сказал Джек. – Привет, в общем.

Некрасивая. Словно девочка-подросток, которая начала увядать, не успев вырасти. Не то что Венди, рыжая-как-с-обложки, с ногами, с губами, нахальная стерва…

– Ладно, – сказала медичка. – Ты-то как? Мазь есть еще?

– Кончилась.

– Давай я сама сделаю, – предложила она.

Лэнгсон без лишних слов стащил рубашку и плюхнулся спиной прямо на целлофан.

– Я бы простыню постелила, – упрекнула Айфиджениа.

– Плевать, – буркнул Джек.

На груди и животе раны были длиннее и глубже. И казались свежее. Тяжело заживали.

Так и виделось: он сумел уклонился от удара в лицо, выгнулся назад, и когти соскользнули, разрывая кожу, – а рассчитывал бивший снять все мягкие ткани и выдрать глаза. Но второй удар, сильней и точнее, пришелся по напряженным мышцам торса.

Почему Лэнгсон оказался без защитного костюма, он не рассказывал. Зато рассказывал, почему его съездили когтями. Один из ритуальных ножей рритского воина в это время торчал в стене за джековой спиной, а второй – в джековом же бедре.

Второму ножу, аккуратно обточив рассчитанную на когтеносные пальцы рукоятку, Джек определил быть при себе вместо мачете.

Айфиджениа склонилась над широкой грудью. Природа скроила Джека не очень-то ладно, зато сшила накрепко, и грубой физической силы ему было не занимать… От Лэнгсона пахло. Он вымылся, прежде чем идти сюда, сероватые блондинистые волосы не успели высохнуть после душа, и подворотничок на отброшенной куртке блистал снежно, но от кожи пахло солдатом. Это держится долго. Можно отмываться часами, можно одеть штатское и сбрызнуться парфюмом, и все равно даже за неделю жизни в собственном доме рядом с чистоплотной женщиной запах не выветрится.

Джек расслабился. У Айфиджении были легкие руки, дергающую боль сменял медицинский колкий холодок, а от самой медички шло тепло. Лакки чувствовал себя ручным волком, которому чешут брюхо, а он валяется лапами кверху и разве что не поскуливает от кайфа. Это было здорово – и кайф, и волчье самосознание тоже.

– А я слышала, – между делом проговорила Айфиджениа, колдуя над ним, – что в таких случаях клыки выдирают и на шее носят…

– Это от слабости, – совершенно другим голосом ответил Джек. Отрешенные глаза ясно поблескивали. – Они так боятся ррит, что прячутся от этого страха в презрение. Вроде как это не они на нас охотятся, это мы на них охотимся. А я не боюсь. Я – равный.

Медичка ловко и бесцеремонно расстегнула на нем штаны и стянула ниже. Шрамы доходили до паха, и там-то выглядели хуже всего.

– Ёпть, женщина, предупреждать надо! – неожиданно сконфузился Лэнгсон.

– А ты неужто стеснительный?

– Я подтаял, – обиделся Джек. – И у меня интеллектуальная фаза.

– Я заметила, – сообщила Айфиджениа, – мне нравится.

Лэнгсон вздохнул.

– Всем нравится яйцеголовый, никто не ценит Лакки… – пробормотал он, застегиваясь и поднимаясь с койки. Сморщился, когда целлофан отлипал со спины. – А ведь если б не Лакки, всем яйцеголовым давно настал бы пинцет…

– Ты только личностью не расщепляйся. Этого не хватало.

– Не буду. Раз не велишь.

Женщина улыбнулась, принимая шутку.

Джек посидел напротив, глядя в пол, и вдруг сполз с койки, устроившись у медичкиных ног.

– Айфиджениа, – задумчиво проговорил он. – Дочь Агамемнона и Клитемнестры, принесенная в жертву Артемиде для того, чтобы поход греков на Трою осенила удача.

Она тихо засмеялась.

– Джек, зачем ты помнишь столько ненужных вещей?

– Не знаю, – Счастливчик пожал плечами. – Я не нарочно. Мозги так устроены.

– Это просто мода, – с сожалением объяснила медичка. – Мода на имена. Она проходит волнами. То девочек зовут Мэри и Сюзи, то Глэдис и Дейдра, а то вдруг Эланор и Арвен. Вот только мода на одежду меняется каждый сезон, а людям с именами жить всю жизнь.

Лэнгсон скривился.

– Мне еще повезло, – весело сказала Айфиджениа. – У меня родители греки. И греческое имя. Если б меня звали, скажем, Алатириэль – не знаю, как бы я жила. Я же просила, не надо меня называть полным именем. Я Ифе. Или майор Никас, если уж хочешь официально.

– Не хочу официально, – откровенно сообщил Джек.

Ифе смотрела на него сверху вниз. Так хорошо, по-доброму, что хотелось положить ей голову на колени, и чтобы гладила. «Эх ты, Птица», – думал Джек. Он хотел знать, отчего у нее покраснели глаза. Плакала? Мучилась над полутрупом в углу, пробуя гитару? Лэнгсона злило, что Птица тратит себя по мелочи. Лучше бы мелкий эвакуант сдох. Лакки в свое время был в его положении и на самом деле желал парню добра.

Во вселенной ррит не существовало мирного населения, нонкомбатантов, дипломатической неприкосновенности, Красного Креста, перемирий, пленных, оставшихся живыми после допроса, обмена ими, завершения войны чем-то помимо тотального физического уничтожения противника. Многого другого тоже. К примеру, категории «женщины, дети и старики» в человеческом понимании. Ррит не знали дряхлости, не щадили собственный молодняк, а самки их были крупнее и сильнее самцов. Иное устройство чужой расы их смешило. Казалось глупым и неудобным. И не становилось поводом для послаблений.

Они могли оставить мальчишку в живых нарочно. Чтобы боялся, нес страх как заразу. Люди боялись все меньше и меньше, и, судя по действиям противника, сейчас ррит хотели исправить именно это. Иначе зачем был нужен дикий прорыв, который заведомо не мог окончиться занятием постоянных позиций? Стратеги объяснить не могли; объясняли ксенологи.

Уже второй. В прошлый раз они дошли до самой Земли. До третьей линии обороны.

В этот – их не подпустили даже к «области сердца».

Прогресс налицо.

– Вот только жалко, планшет умер, – сказала Ифе.

Джек встряхнулся, выцепленный из размышлений. Он успел чуть ли не задремать. «Подтаял», – раздраженно подумал он.

– То есть – умер?

– Волнами идет. Ничего не видно. Придется на браслетнике теперь все делать. Но планшет, он же одноразовый, его не починишь.

– Не бывает ничего одноразового, – авторитетно заявил Лакки. – Давай сюда. Даже презерватив можно употребить вторично…

– Джек! Я тебя прошу.

– Что?

– Здесь же ребенок!

– Ребенок спит, – отрезал Счастливчик. – А даже если и нет – не маленький уже.

– Джек. Ему плохо.

– А кому хорошо? – безобидно проворчал Лакки, вытягивая у нее из рук планшет. – Мне? Тебе? У тебя вон глаза красные.

– Так сильно заметно? – погрустнела медичка.

– Н-ну… так. Скальпель дай, – сказал Лэнгсон.

Айфиджениа встала. Потрогала по пути лоб молчащему парню.

– Джек, – глухо спросила она, – что там было?

Лэнгсон посопел. Он понял вопрос, что там было не понимать. Повествовать желания не было.

– На Кей-эль-джей, – мягко, но настойчиво уточнила медичка. – Ррит…

– Черт-те что было, – нехотя ответил Лакки. – Не надо тебе этого.

– Джек, ты что, не понимаешь?

– Понимаю. Не надо этого женщине видеть.

– Я на своем веку видела много трупов. Я их, извини, потрошила. Там вряд ли было что-то для меня новое, Джек.

Лэнгсон, хмуро пялясь на собственные колени, взял протянутый скальпель. Провел маленьким лезвием по едва заметному шву на боковой грани планшета.

– Мне нужно знать, – продолжала медичка. – Я должна понять, что говорить мальчику, когда он очнется.

– Ты ему не говори, – посоветовал Джек, снизив голос до шепота.

Ифе построжела.

– Я лучше разбираюсь.

Лакки вздохнул.

– Видишь эту сволочь? – и он показал острием скальпеля на какую-то нитку. – Это детонатор.

– Что?! – изумилась медичка.

– У этих сук динамика продаж рассчитана, – объяснил Лакки. – Не реже, чем раз в год человек должен покупать новый браслетник и новый планшет. А иначе невыгодно. Но если их хрень станет ломаться чаще, то они прогорят. Так что делают все равно с запасом прочности – и ставят внутрь детонатор. Постоянную рекламу и моду на новинки оплачивать дороже. Понимаешь?

– Ой.

– «Ой», – передразнил Лакки, уткнувшись в коварный механизм. – Все равно это гниль. Может, еще год протянет. Месяц точно… если б они это дело программировали, то любой ребенок бы мог поменять прошивку. Поэтому – железка. Железку не всякий полезет мацать.

– Спасибо, – Айфиджениа встала. Места в отсеке было немного, отойти она смогла только к диагност-камере. Постояла, пальцем протерла темные пуговки индикаторов. – Джек, но ты все-таки расскажи мне…

Борткомпьютер приветствовал капитана «Миннесоты».

Карреру кивнул первому пилоту, сел. Откинулся на подголовник.

До сеанса галактической связи оставалось шестнадцать часов. Карреру подумал, что успеет еще и выспаться, и перепроверить рапорт.

Он был чудовищно ответственным человеком. Ответственность теснила, как атмосферное давление, отовсюду, неотступно, и другой в его роли давно превратился бы в законченного невротика. Но не Карреру: тот ею жил. Спокойный, полный пожилой человек, устойчивый душевно и телесно, он и смахивал на какое-то большое млекопитающее – слон, морж, бегемот. Простота и приземленность, которые лет сто назад назвали бы деревенскими.

В глазах Карреру стояла застарелая усталость.

Дизайн рубки рассчитывали психологи. В ней должно было сгореть слишком много нервов, и потому цвет стен менялся от глубокого, бархатного серого к лиловато-зеленому; черные и серебристые рейки складывали контур. Человека, не слишком зацикленного на собственном внутреннем мире, дизайн должен был успокаивать и умиротворять. На Ано, во всяком случае, действовало, и он мысленно помянул проектировщика добрым словом.

Черно-серебряная, на мониторе просияла звездная карта. Капитан покосился вправо и обозрел точеный профиль Маунг Кхина, золотистый на фоне хвойного цвета панели. Вид азиата, безмятежного, как храмовый истукан, успокаивал. Тип людей, к которому принадлежал Маунг, всегда вызывал у капитана симпатию. Ано носом чуял, что Кхин сделан из титана, что он не подведет, не выдаст, выдержит, что на него можно даже переложить часть собственной ответственности – высшая степень доверия.

Профессионал.

Мастер своего дела.

– Ориентировочно через полчаса мы должны принять сводку от группы «Шторм». – Голос первого звучал приглушенно. – Разрешите вызвать пилота О’Доннелла?

Карреру мысленно поморщился. Второй пилот, на горе втянувшийся в затяжной конфликт с морковкой вообще и сержантом Лэнгсоном в частности, добавил ему головной боли.

«Миллениум Фалкон» из набора игрушек ко второму римейку «Звездных войн».

Курам на смех.

– Нет необходимости, – как можно ровнее ответил Карреру. – Пилот О’Доннелл явится через пять минут.

Капитану не нравились пилотские суеверия. Человек довоенной закалки, он не разделял их, к тому же был религиозен в старом, уже почти смешном смысле этого слова. Он бы с удовольствием выбросил игрушку, которая болталась над капитанским экраном, – его, в сущности, личным пространством! – и только взгляд Маунг Маунг Кхина не дал ему в свое время это сделать. Потом Карреру сдался.

Приметы, амулеты, талисманы… капитан мог не любить Кхина, но в здравомыслии отказать ему не мог. Что там, узкоглазый был хладнокровен до полной отмороженности.

И он тоже верил в пластмассовую игрушку.

Карреру больше беспокоил кошмарный Лакки. От всего его взвода проблем было меньше, чем от одного психа-сержанта. Ано читывал истории о таких людях: они появляются из войны и в ней живут, опасные для врага, друга и себя самих… увы, старые байки не предлагали решений. Кроме единственного. Рано или поздно бешеные гибли.

Но до этого надо было еще дожить самому.

Кхин молча опустил ресницы. Сухие темные руки взлетели над пультом, как над клавишами рояля. Или плашками вибрафона. Дочь Ано играла на вибрафоне, потому он знал, с чем сравнивает. Минимум прикосновений. Только палочек нет, а так похоже…

Прикосновение. Экраны ожили, начали мерцать, выбрасывая в деловитую тишь рубки показатели, карты, схемы, отчеты сенсоров. Интенсивность освещения снизилась. Звуковой сигнал – включение дополнительного голосового интерфейса – прозвенел мелодично до сладости во рту. Вибрафон. Иренэ Карреру, музыкантша, любимица-гордость, записала для отца подборку звуковых файлов. Ано почувствовал тепло и немного успокоился. Какая-то часть его существа любила такие моменты – за красоту, за действенность, которая сменяла тупое ожидание. Весь остальной Карреру их ненавидел. Тупое ожидание сменялось ожиданием нервозным, дикой надсадой, вызванной попытками заглянуть в будущее и увидеть, не случится ли в нем какой-нибудь пакости.

Излучая хмурые мысли, вошел О’Доннелл.

– Бортовой компьютер готов к работе, – сказала под потолком искусственная женщина, голосом, подогнанным под голос Иренэ; так по-домашнему, будто сообщала, что готов обед. – Целостность hardware и software – девяносто девять и пять десятых процента. Данные о местоположении устарели приблизительно на двадцать минут.

– Внеплановую запускал? – сухо спросил Кхин.

– Рефлекторно, – неохотно ответил О’Доннелл, пристально изучая схему палуб ракетоносца.

– Начинаю тестирование систем жизнеобеспечения.

– Ресурс вырабатывается, Патрик.

– С одного раза не выработается.

Маунг Маунг обернулся ко второму пилоту, смерил цепенящим своим взглядом. «Жарко здесь, – думал Карреру. – Зачем температуру подняли?..»

– Системы жизнеобеспечения работают нормально.

Небесное тело номер пятьдесят восемь дробь восемь, Кей-эль-джей, покинуло зону сканирования. Истекали минуты, боевая группа «Шторм» ждала возвращения «Миннесоты», скромной сестры милосердия, засвидетельствовавшей смерть. Эвакуация предполагалась, выступала поводом рейса, но ни Карреру, ни сам командующий флотом не думали, что найдется кого эвакуировать после двадцати восьми условных часов присутствия ррит. В колонии на момент захвата оставалось семьдесят шесть человек, и тот единственный, которого «Миннесота» несла сейчас подальше от планеты-могилы, получался довольно высоким процентом выживших. Даже если рассматривать его как полчеловека; что-то осилит там медицина…

Квартет лесных кукушек подал нежные голоса, и Иренэ сказала:

– Связь установлена. Принимаю информацию. Дефект канала, внимание, зарегистрирован дефект канала…

Маунг Маунг сложил ладони и поднес их к губам. Карреру тщетно пытался не смотреть на стриженый затылок, но в глазах плыло, и первый пилот казался единственным островком уверенности в мире сумбура и хаоса.

«Он откуда?.. черт. Я знал, я забыл. Корея, Малайзия, Вьетнам?.. нет, не то…»

– Сводка принята, капитан.

– Доложите обстановку.

– Группа ушла по направлению к DFP-55/0. Со связью перебои. Уровень опасности оценивается как высокий, судя по всему, имело место столкновение с противником. Нам необходима корректировка курса. Срочно.

У Карреру упало сердце. Потянуло вперед и вниз.

«Я так и знал. Так и знал. Это все предчувствие. Он тут ни при чем. Это предчувствие…»

– Подготовить двигатели к запуску, – он не узнал собственного голоса. «На подбор», – явилась и завертелась между ушами дурацкая мысль: Карреру смотрел, как руки двух пилотов мечутся над пультами – узкие темнокожие кисти азиата и широкие, как лопаты, белые – ирландца… Галстук душил, неприятно проскальзывая во взмокших пальцах.

– Начинаю тестирование ходовой части.

– Начать сканирование прилегающей зоны, – холодно велел Кхин.

– Третий раз подряд?! – слишком громко уточнил Карреру.

Встретил непроглядно-темный взгляд первого пилота и, сжав губы, коротко кивнул.

– Ты заходи почаще, – сказала она под конец, прислонившись к вогнутому косяку. Улыбалась, чуть приподняв брови.

– Надоем, – хмыкнул Лакки.

– Если надоешь – я скажу.

– Ладно.

«Можно подумать, я в своей жизни не видела трупов. Изуродованных. Сколько угодно, – сердито говорила Ифе. – Джек, я врач!» – и Лакки забирала тоска. Ну как можно – ей? Когда там и без судмедэкспертов ясно все было, как день, и страшно, как война…

А в их мире нет понятия зверства. Они не зверствовали, гордые ррит.

Они развлекались.

Отрубить руки и ноги. Еще живой, хлещущий кровью мешок – швырнуть. Взяв за голову. На дальность. Соревнуясь. Это замечательно весело, это даже, наверное, спортивно. И, должно быть, это научно, – выяснять расположение и функции внутренних органов, потроша живой экземпляр…

…женщину. Толстую, лет пятидесяти. Лица не тронули, и в смертном покое оно почему-то стало таким, как при жизни, точно добрая усталая тетка не умирала в непредставимых муках…

А когда кровь алая – все вообще понарошку. У них, у людей, она черная. Если быть пунктуальным, иззелена-темно-коричневая.

На коже х’манка рритская кровь пачкается, как одуванчиковый сок.

Лакки это знал практически.

Гордился.

Он шел по тому же коридору, от рубки, лазарета и офицерских кают к родной койке. Айфиджениа мало что сумела из него вытянуть, в конце концов он подумал, что утомил и разозлил ее, и тогда решительно попрощался. Лакки отлично знал, до какой степени он не ангел и какие чувства у окружающих вызывает. Обычно это смешило, но мысль, что он может замучить Птицу, вызывала ужас. Джек крайне редко испытывал ужас.

Не испытал и секунду спустя, когда с сухим треском навстречу, взмывая под потолок, рванулся дракон.

– Фас! – донеслось уже задним числом.

Лакки преспокойно упал, вписываясь в вектор драконьего прыжка. Когти вонзились в покрытие с двух сторон от него, нижнечелюстные выросты, острые, как ножи, остановились над глазами, потом сдвинулись, и жуткая потусторонняя морда, покачиваясь из стороны в сторону, вознамерилась обкапать его слюной.

Дракон Фафнир, вообще-то, был очень положительное существо и настоящий мужик. Это принцесса дракону досталась не та.

– Держать так, насовсем не убивать! – распоряжалось стервозное высочество, уперев руки в боки. Зажатый драконом Лэнгсон видел только ярко-рыжий костер на голове Венди и красивую белую руку под закатанным рукавом.

– Ты меня заикой, что ли, сделать хочешь? – спросил Лакки, ухмыляясь, и потянулся почесать Фафниру горло. – Так прицеливайся аккуратней, а то я ведь и сам могу кого хочешь заикой сделать.

Дракон зашипел, выражая недовольство то ли прямой угрозой хозяйке, то ли тем, что посторонний самец уделяет ему интимные ласки.

– А ты не чирикай, мурло хвостатое, – посоветовал Лэнгсон. – Ты лучше свою бабу в узде держи. Ошалела совсем, не видишь?

Венди хмыкнула и уселась Фафниру на спину. Четырехметровый ящер не шелохнулся. Джек, распростертый под живой пирамидой, вздохнул. Сколько он видел на своем веку экстрим-операторов, Венди была самой красивой и самой психованной. В силу последнего, видимо, и поперла в самую дикую из военных специальностей.

– Давай я тебя трахну, – предложил Лакки совершенно серьезно. – Легче станет.

– Это я тебя трахну. Фафниром, – ледяным голосом сообщила Венди.

«Дура», – подумал Джек. Лейтенант Вильямс не заслуживала даже цитаты из Фрейда.

– Ну Ве-е-енди!.. – жалобно завели где-то со стороны фафнирова хвоста, – ну ты чего-о?..

– Отставить гугнеж, – строго сказал Лакки. – Лейтенант Вильямс, вам тяжко?

– Ч-чего? – задрала брови та.

– Маньяк маньякА видит издалека, – сообщил сержант. – Вы мне сейчас оружием угрожаете, вы в курсе? Чревато взысканием. И нехреновым. Ваше начальство будет вас долго огорчать в неудобной позе.

– Да пошел ты знаешь куда… – сходу Венди даже не придумала.

Лакки счел, что пора действовать.

– Кра-айс! – благим матом заорал он, и неожиданно тихо докончил, – воздвигнись.

И Крайс воздвигся.

Как бульдозер, выехавший из-за угла.

Он был большой.

То есть действительно большой.

Джек рядом с ним был как Айфиджениа рядом с Джеком. Крайс-воздвигнись не уступил бы в габаритах какому-нибудь ррит помельче. Разве что мелкий ррит двигается со скоростью разъяренной мангусты, а настолько крупный Homo sapiens далек от проворства.

– Хватай ее, – распорядился Лэнгсон.

Венди с готовностью заорала.

– Ну-ну-ну, – воркующе сказал Крайс.

Голос у него не соответствовал всему остальному совершенно. Голос принадлежал молодому менеджеру субтильной наружности. Из хорошей семьи. Джек представил, как где-нибудь в хорошей семье стекла содрогаются от утробного рыка, принадлежащего Крайсу, и хихикнул.

В этот момент Фафнир мотнул головой, выясняя, где находится подруга и куда ее тащат. От резкого движения с его пасти сорвался шматок слюней и украсил джекову щеку.

Лэнгсон истек ядом. В том, что он сказал, никто ничего не понял.

– Большой мальчик тебя не обидит, – честно обещал Крайс, утаскивая Венди в охапке. Рыжая вопила и брыкалась, гигант кряхтел, принимая немилосердные пинки в живое тело, но упорно волок ее к корме.

– Ну чего стоишь? – с ненавистью простонал Лэнгсон дракону. – Иди, спасай бабу!

Дракон неуверенно засвистел.

– Вниз головой ее покрути! – остервенело рявкнул Джек подельнику.

– Фа-афнир! – тут же огласил жилую палубу экстатический визг.

Лакки шестым чувством ощутил над собой пустоту еще до того, как сорвалась с места шипастая тень. Тут же вскочил, отфыркиваясь, не намеренный пропускать смертельного номера.

Крайс, как куклу, швырнул Венди прямо в дракона.

Та ухитрилась сгруппироваться в полете, вписываясь меж растопыренных конечностей и живых лезвий своего оружия, – ухватила Фафнира за плечевые выросты, – крутнула сальто, падая ему за спину, – и поймала осиной талией захлестывающий хвост.

Дракон приземлился. Самортизировал падение оператора, плавно доведя ее до поверхности, и отпустил.

Венди села на пол. Потом встала. Ее шатнуло.

– Ух! – очумело выдохнула она, держась за хладнокровного, как всегда, Фафнира. Потрясла головой. Под встрепанными рыжими лохмами сияла широчайшая улыбка. – Класс!

– Ну ты! – с долей восхищения сказал Лакки. – В-вот маньячка…

Крайс неодобрительно вздохнул.

– Я вам что, тренажер – синяки на мне ставить? – пожаловался он.

– Тебе, слону, поставишь, – проворчала Венди. – Фафнир меня нежнее держит. А у него броня, между прочим.

– Вот Фафнира и лупи. А то повадилась, – укорил Крайс.

Из дверного проема в коридор высунулась голова.

– Голову высовывать уже можно? – предметно поинтересовалась она, то есть он, предъявив лицо рядового Переса.

– Нельзя, – ответил Лакки. – Тут убивают.

– Кого? – встрепенулась Венди.

– Вообще, – сказал Джек. Устрашенная голова скрылась, и он ощутил сухость во рту. – Вообще убивают. Намордник надо животному надевать.

Венди заливисто расхохоталась. Как ведро ионов серебра выплеснула в воздух.

– Эта прелесть, – она обняла дракона за шею, – может стенку бетонную пробить ударом хвоста. А ты говоришь – намордник!

– Слюнявчик, – отрезал Джек. – Эй вы там! Чай есть?

– Есть, – за находившихся там ответил Крайс. – Тебя дожидались.

Лэнгсон проводил глазами его могучую спину и почесал темя.

– Венди, – ласково сказал он, когда Крайс скрылся. – Я тебя понимаю хорошо: сам такой. Сам тоскую и над людьми измываюсь. Только ты не над теми людьми веселишься, чуешь? А то ведь всякое может случиться.

– А над кем мне? – неожиданно логично спросила Вильямс. – Над теми же, что и ты? Нагрузку надо равномерно распределять. Патрика вон ты и в одиночку до нервного срыва почти довел. Я, конечно, могу медичку покусать…

«Только попробуй», – пронеслось в голове и мгновенно закаменели мышцы.

– …но ее же жалко, – рассудительно закончила Венди, не дав Лакки рассвирепеть. – Как ребенка обидеть.

– Ну-ну, – неопределенно сказал Лакки, подумав, что Айфиджениа слаба и беспомощна только лицом к лицу. Таких, как она, надо либо лелеять и нежить, либо убивать сразу, и второе тоже ой как рискованно: что-то станется с тем, кто убьет Черную Птицу…

Впрочем, дура Венди этого не чувствует, а одними мозгами – не понять.

– Радуйтесь, что я веселая, – сверкнула зубами Вильямс. – Пошли чай пить.

Джек ухмыльнулся. Экстрим-операторша словила свою дозу экстрима и теперь какое-то время будет паинькой. Обстановка собиралась перейти в домашнюю, атмосфера – в приятную, чай тоже в перспективе сменялся чем-то большим…

И вдруг тошнотно завыл аларм.

– Мама… – прошептал О’Доннелл.

Кхин закрыл глаза.

На всех трех экранах, красуясь в неторопливом вращении, хищно выгибался чужой корабль. Его единственный представляла модель: малую долю, матку адского роя, ждущего во тьме. Зримость пугала, но в строчках цифр по низу экранов ужаса крылось больше.

Се-ренкхра, «одаряющий смертью», – род облегченного крейсера, – вел за собой «большую свиту».

Ударный флот.

Второй пилот подался вперед, привстав, – корабль был опознан.

«Йиррма Ш’райра».

…В начале эры посол Объединенных Наций летел на Анкай, чтобы представлять расу Homo. Вежливо приветствовать, присоединиться к тысячелетним конвенциям, с должным трепетом подписать договоры, бывшие ровесниками фараонов и зиккуратов или рубил и скребел, – все расчислено, взвешено, взято до нас, – поблагодарить тех, в чьей психике существовал механизм благодарности за оказанную честь.

Тогда к золотой Анкай от державной Кадары направилась дипломатическая миссия. У ррит не бывает гражданских судов, и посольство явилось на се-ренкхре: гарантий безопасности не давали, достаточно, что не демонстрировали агрессии. Тогдашний посол теперь стал верховным командующим, а «Йиррма» – флагманом одного из его командармов. Его правой руки и «второго лезвия».

Все нетайно. Все ясно, и ярко, и беспощадно, как вспышка сверхновой. К чему скрывать славнейшую силу, доблесть, не ведающую равных?

Т’нерхма аххар Цаши аи Н’йархла направляет удар.

Патрик даже помнил, что означает название корабля. Ш’райрой звали героя рритской легенды, неимоверно древней, старше любых земных сказок, – великого героя, исполина, страшного для чужих и своих. Кто разузнал, как докопались – неведомо, но в репортажах о том анкайском саммите уже рассказывали. И про то, что йиррма – это украшение для волос, тоже. И се-ренкхра…

«Серьга Кухулина», – зачем-то перевел про себя О’Доннелл. – «Смертедар».

– М-мать… – шепотом сказал капитан.

– Если мы сейчас развернемся, то успеем уйти из зоны огня, – сказал первый пилот. Спокойно, как всегда; лишь чуть быстрее. – Почти.

Патрик втянул легкими безвкусный воздух.

Нахлынул и раздавил непомерный, противоестественный страх.

– Да скорее же… – непонятно кого попросил Карреру. Пилотов? Бортовой компьютер? «Миннесоту»?

Ему ответили.

– Тестирование ходовой части закончено, – мягко проговорила Иренэ. – Готовность к запуску – ноль процентов.

Молчание.

– Что?! – взвизгнул Карреру, точно издалека или сквозь вату услышав собственный голос.

На долю секунды, казалось, оцепенели даже числа в строках.

– Готовность к запуску – ноль процентов, – повторил камень, которым стал Маунг Кхин, продолжив голосом осыпающегося песка, – гравигенераторы отказали, капитан.

– К-какие? – глупо спросил О’Доннелл, и глупость эта подействовала вдруг как подзатыльник, отрезвив и встряхнув.

– Ходовые, – равнодушно ответил Маунг. – Патрик, если бы «жизнь» рухнула, мы бы уже не разговаривали.

– К-как?..

– Месяц назад, когда нам астероидом прилетело, – услышал себя Карреру. Он плавал в поту, не чувствуя рубашки, глаза заволакивал красный туман, но ответственность держала как экзоскелет, не позволяя согнуться, сдаться, упасть. – Так бывает. Проверка ничего не дает, потому что рассинхронизация идет по минимуму. Последствия запаздывают. Вот аукнулось.

– Это все Лакки, черт, он удачу лапал! – выкрикнул Патрик.

– Не ори, – уронил первый пилот.

– Почему оно сейчас аукнулось? Почему не вчера?!

– Отставить, – приказал Карреру.

Второй замолк словно выключенный.

– Сгенерировать аварийный сигнал. По всем типам связи. Подготовить и отправить адресное сообщение группе «Шторм», с просьбой о помощи.

Пауза.

– Сделано.

«Это бессмысленно», – подумал О’Доннелл. Один из показателей на капитанском экране, – крупные цифры, отмеченные красным, – перестал изменяться.

Численность «свиты».

Мозг Патрика отказывался ее воспринимать.

– Есть ответ, капитан.

Пауза.

– Пилот?

– «Шторм» требует изменить курс и идти по направлению к DFP-55/0. Высланы точные координаты.

– Мы же доложили об аварии, – механически произнес Карреру.

– Я отправил сообщение вторично.

– Хорошо.

«Они не могут повернуть»: мысль – застывающий клей, льется и льется из бочки в черный колодец. «Они не могут ломить против «большой свиты». Никакая долбаная группа». Патрик глотал и глотал комок. Горло начинало саднить.

– Они должны уже ответить.

– Они молчат, капитан.

Карреру понял.

Первый пилот обернулся, и Ано люто, по-черному позавидовал Маунгу. Спокойствие и едва уловимая грусть на лице азиата не были маской, плодом самообладания и притворства. Он не боялся. И все. Просто не боялся.

– Каков курс в данный момент? – прикосновение ледяного взгляда оказалось приятным, как компресс.

– Идем прямиком в «Йиррму», – ответил Кхин, пожав плечами.

– Что, на таран угадали? – фыркнул Патрик.

– Нет, конечно. Но с сохранением теперешнего курса пройдем на расстоянии в пару тысяч километров.

– Если будет еще чему проходить… – пробормотал О’Доннелл.

– Отставить панику, – хрипло сказал Карреру.

– Это не паника, капитан, – внезапно обнаглел второй пилот. – Это факт.

– Отставить… хамство.

О’Доннелл захихикал.

– Вы в порядке, капитан? – обыденно спросил Кхин. – Выглядите нездоровым.

– Правильно, – вслух подумал О’Доннелл, – здоровеньким помирать обидно…

– Патрик, заткнись.

– Спасибо, Маунг.

– Я… – Ано подавился словом, – у меня, должно быть… я в порядке, – «Зачем спрашивает?» – мелькнуло раздраженное.

Капитанский экран вспыхнул золотыми панелями, они на миг озарили рубку и погасли. Перелив певчего дерева, сыгранный для отца любящей дочерью, зазвенел в воздухе. Смолк, тонким эхом таясь по углам.

Первый пилот скосил глаза на капитана. Потом на экран. Вызов предназначался Карреру, но тот, похоже, был не в состоянии даже прочитать принятое, не то что среагировать адекватно.

Впрочем, на такое и Маунг не смог бы легко ответить.

Лицо О’Доннелла перекосила улыбка.

– Капитан, нам помощь нужна? – надтреснуто, со смешком выдал он.

– Что? – прохрипел тот.

– По общей линии сообщение от противника. Они спрашивают, не нужна ли нам помощь.

Карреру резко сгорбился. На миг Кхин заподозрил худшее. Потом понял, что тот насильно заставляет разладившийся организм работать снова, губя необходимейшие ресурсы, выжигая нервные клетки… европеец не владел никакими техниками, его сила воли была – буквально – грубой силой, расходуемой настолько неэкономно и неразумно, насколько вообще возможно. И все-таки капитан распрямлял себя, готовясь в последний рывок.

Маунг почувствовал уважение. Он был свидетелем подвига.

– Какого черта?… – взрыкнул, наконец, Карреру, поднимая взгляд.

Патрик заледенел лицом. Отчеканил:

– Получено требование визуального контакта.

Капитан вдохнул и выдохнул – шумно, глубоко. Маунг смотрел на него с болью. Порой человек способен поделиться собственной силой, но как делиться своим умением? Ему можно только учить. Долго. Кхин колебался, не предложить ли Карреру заменить его, когда тот спокойно приказал:

– Принять. Включить переводчик.

Данные о местоположении уже устарели на несколько минут. Все это время корабли мчались друг другу навстречу – как далеко сейчас се-ренкхра?

– Связь установлена, – шепнула Иренэ.

Маунг стиснул зубы и подобрался в кресле. Напомнил себе, что в сансаре все иллюзорно, что благие дакини и Махакала имеют зримый чудовищный вид. Что корабль осенен небесной удачей. Что до се-ренкхры более пяти парсек, броня и орудия «Миннесоты» исправны, и проклятая группа «Шторм» все-таки близко, близко, почти совсем рядом, и…

…что это не он сейчас смотрит в золотые вражеские глаза.

В центральном экране, ослепительный и грозный как молния, стоял ррит.

Изображение плыло, но гранитной неподвижности врага не скрадывали помехи. Маунг быстро читал отличительные знаки инопланетянина, снизу вверх – от тяжелого пояса и рукояток священных ножей в ножнах. От широкой груди: завораживающе красивых насечек, черных по желтоватому металлу брони, странно похожей на древние людские доспехи. От длинной гривы, заплетенной в множество кос с зажимами и подвесками, от крупных парных браслетов, громоздкого ожерелья-воротника из тысячи причудливых звеньев – до серег. Скромных, розовато-белых серег из кости.

Из костей. Из чьих-то маленьких пятипалых рук.

Ррит смотрел недвижно, словно позволяя любоваться собой.

«Это он. Сам, – думал Маунг. – Это Т’нерхма».

И дальше мысли соскальзывали, точно под откос по обледенелой тропе – что у ррит три сердца, и оттого они намного выносливее людей, что до войны люди успели освоить три планеты земного типа, что слишком многие расы Галактики используют для дыхания кислород, и что значат украшения рритского командарма: зажимы в косах, браслеты и ожерелье… что означает ожерелье?

Все равно. Только не думать о том, как капитан сидит под взглядом врага, встречая его молчаливый смех.

Глаза ррит, озера кипящего золота в черной кайме, сузились, тонкие губы дрогнули, открывая белизну природного оружия. Как они сумели сохранить зубы и когти не атрофировавшимися за время разумности, вчетверо большее, чем у людей?.. пятипалая, почти человеческая ладонь огладила левую височную косу, и из кончиков пальцев мягко, наполовину вытекли янтарные острия.

Т’нерхма что-то сказал – минуту назад. Звука не было, только картинка, а потому слова врага произнес переводчик голосом Иренэ.

– Х’манку нужна помощь? – спросила девушка, и безумной насмешкой почудилось в речи компьютера – участие.

«Они понимают, что у нас неисправны двигатели», – мельком подумал Маунг.

Карреру с усилием поднял лицо: как самого себя вздернул за подбородок.

– Мы признательны за беспокойство. Нам не нужна помощь.

За время ожидания командарм не шевельнулся – даже блики на украшениях не дрогнули.

– Неужто х’манк отважен? – челюсти Т’нерхмы разошлись, открывая, насколько в действительности длинны клыки ррит, жесточайших воинов во Вселенной.

Бледный до желтизны Карреру улыбнулся.

Спокойно и гордо улыбнулся в ответ.

Кхин вздрогнул. Выпрямился в пилотском кресле и одними губами начал произносить мантру. Ощущение тупого дурмана медленно отступало.

Еще.

Снова.

Ом.

Обладает ли ррит природой Будды?

Смотри сейчас кто-то на Маунга, увидел бы, как каменеет и светится внутренне-ясным его лицо, словно останавливается в жизни, и четкие губы складываются в чужую улыбку.

Ррит более не удостаивал червей-х’манков членораздельной речью. Лишь рыком, упреждающим жертву о часе смерти, – чуть склонившись к экрану со своей стороны, будто грозя прыгнуть сквозь и тотчас самолично разорвать глотку. Закачались косы, отягощенные металлом, легкие серьги мотнулись, когда он выпрямился, собирая броней свет командного пункта «Йиррмы».

И Ано Карреру захрипел и сполз в кресле, царапая грудь.

Только теперь Маунг услыхал вой тревоги.

Двери рубки разошлись. Вбежал Морески, заспанный и оттого какой-то одичавший. Следом, дыша ему в спину, появился Джек Лэнгсон. «Млять!!» – по обыкновению вопил последний, уже разобравшись в ситуации не разумом, но чутьем. Маунг не шелохнулся.

Истекла минута, требовавшаяся для того, чтобы «Йиррма» получил изображение с «Миннесоты».

Ррит засмеялся.

Это мало напоминало человеческий смех, но сомнений не оставалось; да и как он мог не смеяться, гордый воин, – такое стоит рассказывать в кругу сородичей, похваляясь и хохоча за пиром победы: х’манк, жалкая тварь, умер от страха, увидев его клыки.

– Пинцет, – негромко и по-детски обиженно сказал О’Доннелл. – П-подгадал…

Счастливчик шагнул вперед, деловито вытащил повисшего мешком Карреру из кресла и сунул в руки ошалелому Морески. Стал перед капитанским экраном, вздернул подбородок.

Воин увидел воина.

– Kyrie eleison! – выдохнул Лакки и внезапно светло и дико улыбнулся ррит; в широко раскрывшихся глазах просияло безумие.