"Пока мы не встретились" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 29

Прошла неделя. Однажды утром Кэтрин выбралась из спальни, пока Монкриф еще спал. У нее были важные дела. Если поспешить, то к полудню можно вернуться. Монкриф, конечно, рассердится, но тут уж ничего не поделаешь.

Викария забрали в Эдинбург, там его будут судить, но никто не сказал ни слова о том, что будет с Глинет. Кэтрин решила сделать все возможное, чтобы ее бывшая компаньонка не пострадала.

Вот и экипаж. Питер недоволен и не скрывает этого. Кэтрин сделала вид, что не замечает его настроения, а любуется пейзажем. На самом деле она с тяжелым сердцем думала о предстоящей встрече со своей бывшей компаньонкой и о встрече с Монкрифом по возвращении.

В Колстин-Холле даже зима казалась приятным временем. Мягкий снежок укрыл окрестности пушистым одеялом. Не яркое зимнее солнце играло в окнах господского дома, бросало веселые блики на подъездную дорожку.

В Колстин-Холле ее встретили так, будто она отсутствовала не два месяца, а целый год. Кэтрин поздоровалась с поварихой и со всеми служанками, кивнула дворецкому и двум лакеям. Колстин-Холл был процветающим имением, но прислуги здесь, было несравненно меньше, чем в Балидоне. Из-за небольших размеров самого здания Колстин-Холл выглядел уютнее, чем огромный замок.

В Балидоне на каждом шагу встречались символы войны. Щиты, старинные палаши, боевые штандарты и знамена служили молчаливым напоминанием о воинственных нравах предков Монкрифа. В Колстин-Холле же ничто не говорило о прошлом. Шестнадцать лет, прошедших со времени войны с Англией, могли быть тремя столетиями, на Колстин-Холле это никак не отразилось. Да, хотят они этого или нет, но английский образ жизни побеждал древние обычаи Шотландии, и Колстин-Холл, казалось, приветствовал эти перемены. Однако сама Кэтрин предпочитала Балидон, ведь там был Монкриф.

Кэтрин послала за своим поверенным и выполнила все юридические формальности, необходимые для задуманного ею дела. Потом села в экипаж, но направилась не в Балидон, а в дом викария.

Питер помог выйти хозяйке из кареты. Кэтрин несколько минут постояла перед небольшим коттеджем, собираясь с мыслями перед встречей, и решительно постучала в дверь. Вскоре она увидела Глинет.

На Глинет были темно-синее платье и фартук. Золотистые волосы молодой женщины прятались под косынкой, под глазами залегли черные тени, как будто она не спала много ночей.

Несколько мгновений они стояли, разглядывая друг друга. Наконец Глинет произнесла:

– Вы знаете.

– Вы говорите о вашем отце? Да, я знаю, что он пытался меня убить. А вы знали?

Казалось, прямой вопрос застал Глинет врасплох. Она отступила назад, молча, приглашая Кэтрин, пройти в маленький, жарко натопленный коттедж. Перед камином на коврике играл с деревянной лошадкой маленький мальчик. Он был так похож на Гарри, что Кэтрин замерла на месте, ожидая приступа боли. Но боль не пришла, и Кэтрин с облегчением улыбнулась.

– Вы подарили Гарри сына.

– Да.

– Глинет, вы пытались мне навредить? – чуть слышно спросила Кэтрин. – Вы давали мне опий?

Глинет глубоко вздохнула и посмотрела Кэтрин в лицо:

– Я подозревала отца. И когда могла, мешала. Но думаю, он несколько раз подливал опий в вашу пищу.

– Почему вы мне не сказали?

– Вы бы не поверили.

Кэтрин не нашла, что возразить. События того времени до сих пор сливались в ее памяти в сплошной туман.

– Я ведь его любила, – тихо произнесла Глинет и взглянула на сына. Мальчик был копия Гарри.

– Мне казалось, я тоже, – честно призналась Кэтрин в ответ на откровенность Глинет.

– Кэтрин, разница в том, что я любила Гарри, невзирая на все его недостатки и даже пороки, а вы нашли в них причину, чтобы его разлюбить.

Кэтрин стала разматывать шарф. Сейчас поздно обсуждать характер Гарри.

– Что вы собираетесь теперь делать? – спросила она у своей бывшей компаньонки.

– Найду кого-нибудь, кто будет присматривать за Робби. Потом буду искать работу. Искать место, чтобы жить. Новый викарий будет здесь через месяц.

– Возвращайтесь в Балидон, – предложила Кэтрин. – Глинет, вы были отличной домоправительницей. Мы снова можем подружиться.

– Что скажет Монкриф?

Кэтрин улыбнулась:

– Я – герцогиня Лаймонд. Монкриф не вмешивается в мои дела.

Глинет посмотрела на сына.

– А Робби?

– Возьмите его с собой. В Балидоне масса детей.

Кэтрин достала из-под накидки какой-то документ и протянула его Глинет.

– Когда Робби подрастет, Колстин-Холл будет принадлежать ему.

Глинет не могла произнести ни слова, пытаясь сдержать слезы, которые набежали на глаза, пока она читала документ. Колстин-Холл перейдет во владение ее сына, когда он достигнет совершеннолетия – двадцати одного года.

Глинет долго не поднимала глаза, наконец, она посмотрела на Кэтрин.

– То, что я должна вам сказать, может заставить вас пересмотреть свое предложение. Я приехала в Колстин-Холл, потому что хотела увидеть женщину, на которой женился Гарри. Я думала, что возненавижу вас, и может быть, действительно ненавидела, но только сначала. Я быстро поняла, что вы совсем не знали Гарри, ничего не понимали в его натуре, и я смягчилась. Я никогда не хотела нанести вам вред.

Кэтрин кивнула. Она поверила Глинет.

– Гарри никогда не стал бы вам писать. Не тот он был человек.

Кэтрин почувствовала, что сейчас их с Глинет разделяет настоящая пропасть. Возможно, так будет всегда. И дело не в том, что они любили одного человека. Разница в другом – Глинет довольствовалась тем, что Гарри ей уже дал, она не стремилась получить больше.

– Вы любили человека, которого никогда не было, не реального человека, а свою фантазию, – добавила компаньонка.

– А вот тут вы ошибаетесь, – улыбнулась Кэтрин. – Он вполне реален.

О да, еще как реален, и Кэтрин его любит.

Монкриф позвонил. В комнату заглянул лакей. Хозяин бросил на него мрачный взгляд:

– Где Уоллес?

– Передвигает мебель, ваша светлость.

– Мебель? У нас что, больше некому этим заняться?

Лицо лакея побагровело.

– Ваша светлость, он помогает мисс Гортензии.

Монкриф откинулся в кресле и молча смотрел на лакея, стараясь сдержать гнев.

На пожаре он видел, как Уоллес пытался успокоить Гортензию. И дурак бы заметил взгляды, которыми они обменивались. Монкриф никому не рассказывал о том, что обнаружил в башне после пожара, когда разбирали обуглившиеся головешки. Кровать, то есть собранный остов кровати, оплавившийся серебряный подсвечник.

Несколько дней назад Гортензия сама пришла к Монкрифу и призналась, что в тот день, когда упала Кэтрин, это она, Гортензия, охваченная ужасом перед разоблачением, бросилась вниз по лестнице и нечаянно сбила Кэтрин с ног. Она не хотела навредить Кэтрин. Кэтрин собиралась заняться инвентаризацией, а Гортензия как раз поджидала своего любовника. Женщина не назвала его имени, но Монкриф и сам догадался. Уоллес был на несколько лет моложе Гортензии, однако подобные, отношения встречаются гораздо чаще, чем считается в обществе.

– Питер вернулся?

– Нет, ваша светлость. – Лакей замер, ожидая неизбежного вопроса, и Монкриф спросил:

– А моя жена? От нее нет известий?

Кэтрин уехала рано утром, когда Монкриф еще спал. Она оставила лишь коротенькую записку, объяснив, что у нее неотложные дела в Колстин-Холле.

Монкриф был зол, как никогда в жизни. Лакей всей душой мечтал убраться подальше.

– Передай это герцогине, как только она вернется.

Лакей осторожно приблизился и взял из рук герцога резную шкатулку.

– Да, ваша светлость. Подождать ответа?

Следовало отмахнуться от такого дурацкого вопроса, но Монкриф все же ответил:

– Думаю, я скоро сам увижу герцогиню. Если только тебе не известно что-то, чего я сам не знаю.

Лакей побледнел, и Монкриф отпустил его взмахом руки.

Вернется ли она? Или предпочтет остаться в Колстин-Холле? В последнее время они говорили о ее здоровье, о суде над викарием, о разных мелочах, но о самом важном молчали. О его любви. Об их браке.

– Ваша светлость, герцог будет недоволен. – Питер с тревогой смотрел в сторону Балидона.

Приближался вечер. Закат щедро раскрасил небо розовыми и оранжевыми полосами. Зимняя суровость пейзажа смягчилась. Последний луч солнца заглянул даже в окно кареты, задержался на кожаной обивке дверцы, пробежал по руке Кэтрин.

Она собиралась вернуться к полудню, но они с Глинет никак не могли расстаться. Говорили о Гарри, о жизни, о будущем. Робби очаровал Кэтрин, она быстро сумела подружиться с мальчиком с помощью цукатов, которые сунула в ридикюль в Балидоне.

– Да, Монкриф рассердится. Это уж точно, – поправляя перчатки, пробормотала Кэтрин. – Тут уж ничего не поделаешь, Питер. Я и сама боюсь.

Оглянувшись, Питер бросил на нее недоверчивый взгляд.

Теперь, когда судьба Глинет определилась, Кэтрин поговорит, наконец, с Монкрифом.

Когда подъехали к Балидону, Кэтрин услышала, что кто-то хрипло ее окликнул. Она выглянула из кареты и увидела замерзшего лакея, который подпрыгивал то на одной ноге, то на другой, пытаясь хотя бы немного согреться.

– Ваша светлость! – радостно воскликнул лакей и протянул Кэтрин шкатулку. – Мне приказали передать вам это, как только вы приедете.

Кэтрин взяла у него из рук тяжелый предмет. Она отлично его помнила – видела у Монкрифа в библиотеке. Даже заглянула внутрь, пытаясь найти ключ от ящика.

В шкатулке оказалась связка ее писем. Захлопнув крышку, Кэтрин крикнула лакею:

– Господи, ну иди скорее в дом! Герцог вовсе не хотел, чтобы ты замерз до смерти.

Выражение страха в его глазах не исчезло. Кэтрин уже и сама начала бояться. У дверей ее встретил Уоллес.

– Где Монкриф? – спросила она.

– В библиотеке, ваша светлость. Герцог приказал сообщить ему о вашем возвращении сразу же.

Значит, разговор состоится раньше, чем она рассчитывала.

– Уоллес, зажги свечи в часовне.

Дворецкий отдал распоряжение, и замерзший лакей припустил по коридору восточного крыла. Кэтрин снова обратилась к Уоллесу:

– Скажи Монкрифу, что я сейчас буду.

Приказ не вызвал у дворецкого никакого энтузиазма. Похоже, Уоллес тоже не желал попадаться на глаза разгневанному хозяину. Кэтрин вздохнула – разговор будет нелегким.

Часовня располагалась в противоположном от герцогского кабинета крыле. С главным зданием ее соединял узкий коридор. Часовня представляла собой миниатюрную копию готического собора с контрфорсами и высокими арочными сводами. В стенах располагалось восемь цветных витражей. При дневном свете они отбрасывали разноцветные блики на мозаичные полы и прихожан, возносящих хвалу Господу.

Однако сейчас был уже поздний вечер, и лакей зажег алтарные свечи. Их меняли каждый день, так чтобы высота свечей оставалась постоянной, независимо от того, как быстро они сгорали. Их мерцающий свет отражался в золоте алтарных икон и канделябров, отбрасывал дрожащие тени на древний запрестольный образ из слоновой кости.

Кэтрин присела на мягкую, украшенную резьбой скамью и невольно задумалась: о чем же молились здесь предки нынешнего герцога Лаймонда? Богатство не может уберечь человека от душевной боли и отчаяния, но оно отделяет хозяев Балидона от простых смертных.

Даже скромное благополучие Кэтрин в Колстин-Холле оказывало такое же действие. С ней редко заговаривали, разве что отвечали на вопрос или приветствие. Даже когда был жив Гарри, Кэтрин в основном была одна. Наверное, именно поэтому она очень дорожила их перепиской, находя в ней общение, которого ей так не хватало.

Кэтрин взяла со скамьи шкатулку со своими письмами, снова ее открыла и вдруг заметила, что на дне лежит еще одно письмо с хорошо знакомым ей почерком. Отложив всю стопку, Кэтрин взяла в руки послание Монкрифа и несколько минут не решалась его вскрыть.

Справившись с робостью, Кэтрин решительно взломала печать и развернула единственный листок. Письмо было написано не так размашисто, как прежние. Видимо, Монкрифу надо было слишком много сказать ей.

«Моя любимая Кэтрин», – начиналось письмо. При этих словах ее сердце болезненно сжалось.

«Я решил возвратить тебе эти письма только под давлением обстоятельств. Конечно, они твои, ибо ты их написала, но каким утешением они были для меня! Пока я был в Северной Америке, они служили мне путеводной звездой ко всему, чем я дорожил в своей жизни. Я читал и перечитывал их, пока не выучил наизусть. Я полюбил женщину, которая их написала. И это, моя драгоценная Кэтрин, оказалось моей самой большой ошибкой».

Руки Кэтрин задрожали. Чтобы успокоиться, она сделала глубокий вдох и лишь тогда продолжила читать:

«Эти месяцы в твоем обществе показали мне, как ограничены, были твои письма. Они не могли передать твоего смеха, блеска в твоих глазах. Из них нельзя было узнать о твоей доброте, о милой привычке закатывать глаза, когда ты сталкиваешься с мелкими неприятностями.

Случилось так, что сначала я влюбился в твои слова и только потом – в тебя».

Подпись стояла другая, Кэтрин на мгновение удивилась, потом улыбнулась. Она осторожно свернула письмо, положила его на дно шкатулки и вынула из стопки другое. Странно, что она помнила каждую написанную им фразу, и совсем забыла то, что писала сама.

«Мой дорогой!

Вчера я видела малиновку, хорошенькую маленькую птичку, в окружении воробьев и посочувствовала ей, сама не знаю почему, но затем поняла – она тоже была одна среди чужих. Конечно, малиновка с ее чудесным хохолком выглядела очень нарядно, но воробьи были вместе.

О Господи! Глупо завидовать воробьям».

Кэтрин улыбнулась, припомнив, наконец, то утро, когда написала эти слова. Ей было так грустно, она так сильно тосковала о нем.

Кэтрин начала читать вслух, как часто делала раньше, чтобы убедиться, что слова не звучат слишком сентиментально или жалостливо.

«Я так о тебе беспокоюсь. В сердце Северной Америки зимы суровы. Я лежу в спальне, слушаю завывания бури и думаю о том, каким опасностям ты подвергаешься в этой дикой, бескрайней стране. Я раздобыла карту и теперь часто ее разглядываю, пытаясь представить тебя среди этих чужих просторов».

Ее слова подхватил голос вошедшего в часовню Монкрифа:

– «Береги себя ради меня! Я запрещаю тебе любое геройство!»

Кэтрин аккуратно сложила письмо и отложила его в сторону. Монкриф протянул ей руки, Кэтрин вложила в них ладони. Монкриф помог ей встать.

– «Постоянно вспоминай, – продолжал он, – что главное для тебя – вернуться домой, ко мне, вернуться живым и невредимым».

– Монкриф, любимый! – воскликнула Кэтрин, тщетно пытаясь удержать слезы.

– Это ведь я писал тебе эти письма, я, а не Гарри.

– Я знаю.

Монкриф приподнял бровь:

– Знаешь?

– Почерк на пузырьках с лекарствами был такой же, как в письмах.

Монкриф долго смотрел на нее, потом тряхнул головой.

– Я боялся, что ты не вернешься.

– Как ты мог так подумать?

Монкриф протянул руку и вытер слезы на ее щеках.

– Добро пожаловать домой, Кэтрин.

В этот момент Кэтрин до конца осознала истинность этих слов – ее дом там, где Монкриф.

– Оставайся со мной навсегда. Я люблю тебя. Кэтрин была охвачена таким волнением, что долго не могла говорить. Любовь смягчила обычно суровое лицо Монкрифа, его взгляд выражал всю нежность, которую он испытывал, и которая пробуждала ответное чувство в сердце Кэтрин.

– Я тоже люблю тебя, Монкриф.

– На эту фразу у тебя ушло столько времени, что ее можно было высечь тупым кинжалом на гранитной плите.

Кэтрин взяла его лицо в ладони, чувствуя странную нежность к этому могучему и дерзкому человеку.

– Мой дорогой Монкриф…

Он наклонился и поцеловал ее. Оба забыли обо всем на свете.

Одна из свечей вдруг затрещала. Видимо, при изготовлении допустили дефект или в воск попала капля воды. А может быть, отозвались миллионы молитв, которые четыреста лет звучали под этими священными сводами и которые, наконец, были услышаны.