Гудела циркулярная пилаСреди двора, визгливо дребезжала,Пахучие роняя чурбакиИ рассыпая вороха опилок.А стоило глаза поднять — вдалиВиднелись горы, пять высоких гребней —Там, где садилось солнце над Вермонтом.Пила то дребезжала, напрягаясь,То выла и гудела вхолостую.Все было, как всегда. И день кончался.Ну что бы им не пошабашить раньше,Обрадовав мальчишку, — для негоСвободных полчаса немало значат!Пришла его сестра позвать мужчин:«Пора на ужин». В этот миг пила,Как будто бы поняв, что значит «ужин»,Рванулась и впилась мальчишке в рукуИли он сам махнул рукой неловко —Никто не видел толком. Но рука!Он даже сгоряча не закричал,Но повернулся, жалко улыбаясьИ руку вверх подняв — как бы в мольбеИли чтоб жизнь не расплескать. И тутОн понял (он ведь был не так уж мал,Чтоб этого не осознать, подросток,Работавший за взрослого) — он понял,Что все пропало. «Ты скажи, сестра,Скажи, чтоб руку мне не отрезали!»Да там уже и не было руки.Врач усыпил его эфирной маской.Он булькнул как-то странно и затих.Считавший пульс внезапно испугался.Не может быть. Но… стали слушать сердце.Слабей — слабей — еще слабей — и все.Что тут поделаешь? Умерший умер,Живые снова занялись — кто чем.