"В исключительных обстоятельствах" - читать интересную книгу автора (Пронин Виктор, Ромов Анатолий, Рыбин...)

Анатолий Ромов «ХОКУМАН-ОТЕЛЬ»

Одиннадцатого августа 1945 года 6-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Кравченко прорвала оборону японцев на Чанчун-Мукденском направлении и неожиданно расчленила 3-й Квантунский фронт. Стремительно войдя в глубокий тыл японцев и преодолев Корохонский перевал, 6-я гвардейская овладела городом Лубэй и подготовила тем самым плацдарм для основных сил Забайкальского фронта. Однако она оторвалась при этом от собственных баз снабжения на 450 километров, а армейские и фронтовые машины с горючим, которые могли бы выправить положение, застряли в песчаных дюнах при подходе к перевалу Корохон. Танковые войска, рвущиеся дальше, вынуждены были остановиться. В ожидании доставки горючесмазочных материалов по воздуху 9-й гвардейский механизированный и 5-й гвардейский танковый корпуса вынуждены были временно перейти к действиям сводными отрядами. Это были по армейским масштабам считанные единицы самоходок и танков, да и то для них пришлось слить горючее со всех остальных машин. Такова была обстановка к вечеру одиннадцатого августа.

В ночь с одиннадцатого на двенадцатое на небольшом аэродроме под Лубэем на пустых бочках из-под горючего сидело двое: начальник разведотдела 6-й танковой армии полковник Шеленков и капитан Гарамов. Чуть поодаль готовился к взлету «Дуглас». Машина была окрашена в защитную краску. Накрапывал мелкий дождь, было темно, и лишь при напряженном усилии можно было разглядеть в свете потайных фонарей, как по трапу «Дугласа» санитары осторожно поднимают носилки с ранеными.

— Все понимаю, Сережа. — Полковник поправил плащ-палатку. — Понимаю, что тебе, боевому офицеру, а не какому-нибудь там, ну, в общем, ты понял... не хочется этим заниматься.

Полковник был маленьким, круглолицым. Разговаривая, он то и дело вынимал платок и стыдливо сморкался, хотя стыдиться перед Гарамовым ему было нечего. В ходе рейда, когда всему составу приходилось мокнуть двадцать четыре часа в сутки, многие были простужены.

— Но... — Полковник спрятал платок в карман. — Надо. Пойми, надо, Сережа. Бесценные это раненые.

Гарамов неопределенно кивнул:

— Понимаю, Александр Ермилович.

По этому кивку и взгляду нельзя было понять, как относится сам Гарамов к разговору, Он был выше среднего роста, худощавый. В его лице была какая-то диковатая лихость, и тот, привычный и в то же время непривычный для русских лиц, южный колер, который обычно в России называется почему-то «казацким». А запавшие глаза, густые черные брови, вдавленные виски и горбатый нос придавали лицу Гарамова некую насмешливую мрачность, о которой он хорошо знал. Раньше, на прежней, довоенной работе эта театральная мрачность ему не мешала. Теперь же она была Гарамову как кость в горле, и он всячески — голосом, жестом, взглядом — пытался ее затушевать.

— Ведь по-японски ты не очень хорошо? — тихо спросил Шеленков.

Гарамов пожал плечами:

— В смысле?

— Ты вел допросы?

— Так, Александр Ермилович. В размере курсов.

— Понимаю. Хонсийский диалект от хоккайдского не отличишь: Я не хочу сказать, что ты здесь с таким багажом не пригодишься. Язык еще не все...

— Александр Ермилович, — Гарамов нетерпеливо улыбнулся, — я ведь не отказываюсь.

— Я тебе совсем не потому это говорю. А для того, чтобы ты понял: задание очень важное. Пять человек раненых, которых грузят сейчас на самолет, участники глубокого разведрейда. Они располагают данными большой важности. Прорывались назад с боем, шли по дюнам без пищи и воды. Командир и заместитель до сих пор без сознания. Всех пятерых нужно срочно перебросить в тыл, в Приморье. Нужно что-нибудь еще объяснять?

— Не нужно, Александр Ермилович.

Шеленков отвернулся и, опять скрывая насморк от Гарамова, достал платок. В темноте обозначились силуэты: по выбитой посадочной площадке к ним шли трое. В одном Гарамов сразу узнал командира разведроты Седова, рядом с ним шли офицер невысокого роста и девушка. «Врач и медсестра», — наметанным взглядом определил он.

— Мы прорвали фронт, а что толку? — Шеленков спрятал платок. — Бригады стоят, а впереди Туцюань, Таоань, да и дальше... Конечно, ГСМ нам перебросят, самолеты уже готовы. Но сам знаешь — тут не одна сотня тонн нужна. Для переброски ГСМ готовят целую воздушную армию. Дождь, туман. А где посадочные площадки? Они вот у этих пятерых. Которые на носилках.

— Военврач Арутюнов, сержант медслужбы Дмитриева! — остановившись, доложил Седов.

Гарамов сразу же попытался оценить этих двоих, с которыми ему наверняка придется лететь. Военврач с капитанскими погонами чуть щурил большие карие глаза. Вначале взгляд показался Гарамову малоприятным: зрачки все время уплывали под верхние веки, узкие губы растягивались и сжимались в некоей всезнающей гримасе. Но, приглядевшись внимательно, Гарамов все-таки вынужден был признать, что это кажущееся, а сам капитан выглядит молодцевато. Медсестра же была красивой и... капризной. Об этом говорили ее губы и взгляд, в котором сквозили уверенность в себе, озорство и понимание того, что она всем нравится.

На вид девушке было не больше девятнадцати. На голову выше врача, большеглазая, со светлыми волосами, заправленными под пилотку наспех, видимо, второпях, медсестра сейчас всем своим видом будто бросала вызов всему, что ее окружало: темноте, моросящему дождю, зеленому студебеккеру с красным крестом, стоящим возле него промокшим санитарам. «Избалованная, видно, девица, — подумал Гарамов, — знает, что такое красивая девушка на фронте и как таких обхаживают, все прощают, как над ними все трясутся». Девушка, будто читая его мысли, покосилась. Гарамов тут же пристыдил себя: «Что ты к ней пристал. Она же не виновата».

Шеленков, мельком оглядев девушку и военврача, показал на стоящие рядом пустые бочки:

— Садитесь, товарищи. Тара, по-моему, чистая.

Медсестра и врач сели. Седов ушел. Шеленков взял у

Гарамова карту, расстелил на коленях, посмотрел на врача:

— Кажется, Оганес Робертович?

— Так точно, товарищ полковник, — Арутюнов покосился на медсестру.

— Что вы скажете о раненых, Оганес Робертович?

Арутюнов стал зачем-то рассматривать землю. Вздохнул:

— Двое, в общем, терпимы. Ну и третий.

— Двое — вы имеете в виду Потебню и Савчука?

— Так точно. Еще Левашов... Если только успеем и у него не начнется перитонит.

— А командир группы Ларионов?

Арутюнов посмотрел на медсестру, будто она знала что-то о Ларионове, что следовало скрывать и от Гарамова и от Шеленкова.

— Он... выживет?

— Товарищ полковник...

— Александр Ермилович.

— Александр Ермилович. Скажу прямо: я только что его пальпировал. У Ларионова глубокое полостное ранение, необходимо переливание крови. И осколок в шее. Нужно... освободить. Ну а чтобы освободить, нужен стационар. Хороший стационар.

Арутюнов сидел с особым выражением лица, и зрачки у него совсем уплыли под веки. Этим выражением он будто говорил: «Я сделал все что смог и прошу не смотреть на меня так и не качать головой. Вы же отлично знаете, что я в ранении Ларионова не виноват».

Полковник, будто уяснив все это, выпрямился.

— Оганес Робертович. И...

Полковник повернулся к медсестре. Та улыбнулась:

— Вика...

Гарамов отметил про себя, что у медсестры приятная улыбка.

— Ну-у! В таком случае, думаю, мы не пропадем. А? — сказал Шеленков. Медсестра сразу засмущалась, покраснела, опустила глаза. — Вика — это ведь значит победа?

Медсестра искоса посмотрела на Арутюнова, будто ища защиты. «Неужели у них... между собой?» — подумал Гарамов. Шеленков расстелил на коленях карту.

— Мы находимся вот здесь, в Лубэе.

Полковник, разыскивая на миллиметровке Лубэй, нагнулся, ткнул карандашом в найденную точку. Карандаш пополз по карте.

— Доставить раненых надо в Приморье. Это около восьмисот километров. Обстановка в небе спокойная, с зенитками у японцев туго. Радаров вообще почти нет, так что, думаю, долетите. Поведет машину опытный пилот капитан Михеев. Второй пилот хоть и молод... Остальные — штурман, радист, бортмеханик — тоже рекомендуются наилучшим образом. Задача же у вас одна: вы должны следить за состоянием раненых. Сопровождающим в полете будет капитан Гарамов. Если вы с ним еще не знакомы, познакомьтесь.

— Очень приятно, — Арутюнов пожал руку Гарамову. Медсестра улыбнулась. Эта улыбка сейчас была другой, сдержанно-деловой. Подошел первый пилот Михеев, коренастый, неуклюжий в своем комбинезоне; лицо у него было костистым, покрытым явно преждевременными морщинами, левую щеку портил большой шрам со следами швов. Чуть в стороне стоял второй пилот, без шлема, со спутанными светлыми волосами, по виду совсем мальчишка, чуть ли не из десятого класса. Бортмеханик осматривал бензобак. Двое, по всей видимости, радист и штурман, влезли по трапу в самолет. Шеленков встал, за ним и остальные.

— У нас все готово, товарищ полковник. Лететь можно.

Шеленков как-то по-простецки кивнул:

— Ну что, удачи.

Он не спеша, по очереди, пожал всем руки: сначала Вике, потом Арутюнову, потом пилотам и напоследок Гарамову. Подходя к трапу, Гарамов вдруг поймал себя на мысли, что ему сейчас очень хочется помочь медсестре ступить на трап. Кажется, то же самое мечтал сделать и Арутюнов.

Перед трапом все трое остановились, и Гарамов сказал, сам не ожидая этого и поддерживая девушку за локоть:

— Вика, прошу!

Медсестра, будто не слыша этих слов, поставила ногу на трап, посмотрела на Арутюнова. Но руку все же подала Гарамову. Он подсадил ее, ощущая мягкую, легкую ладонь и короткое, не допускающее никаких вольностей, благодарное пожатие. Вика исчезла за дверью. Гарамов как можно дружелюбней посмотрел на военврача: «Давайте вы». Капитан легко поднялся, Гарамов в два прыжка взлетел за ним. Через несколько секунд, осмотрев что-то напоследок у крыльев, поднялись пилоты и бортмеханик. Михеев, подняв планшет, чтобы не задеть раненых, прошел в кабину, механик пробрался за ним. Второй пилот, влезший последним, был без головного убора. Он долго задраивал дверь и только после этого натянул шлем, болтающийся за спиной. Покосившись на Гарамова, боком протиснулся вперед. Захлопнулась дверь кабины, и скоро заработали моторы.

Кайма вокруг солнца, опускавшегося в море, была густо-фиолетовой и нестерпимо яркой рядом с холодным зеленым горизонтом. Стук шаров в бильярдной прекратился несколько минут назад. Значит, они должны сейчас выйти. Свет в номере был погашен, но Исидзима — директор специального «Хокуман-отеля» для высших чинов японской армии — стал у окна так, чтобы его в любом случае не было видно. Он наблюдал за выходом. Сначала все было пусто, только на асфальтовой площадке у розария стояла подъехавшая час назад длинная черная машина майора Цутаки. Интересно. Если он угадал, вся акция должна была у них занять минут десять. Остальное — на декорацию. Неужели не угадал? Нет, угадал. Из главного входа в отель, изображающего раковину, неторопливо вышли четыре человека в смокингах. Исидзима сразу же убедился: это те же, кто приехал. Первый, коренастый, с уверенной походкой, — сам майор Цутаки Дзиннай, выпускник императорской школы разведки, бывший руководитель отдела армии по формированию «летучих отрядов». К сожалению, точной должности Цутаки сейчас Исидзима не знает, но по тому, что группа Цутаки наделена чрезвычайными полномочиями и контролирует второй отдел, можно предположить, что он подчинен непосредственно штабу генерала Отодзо. Однако в Дайрене он для всех просто майор Цутаки. Исидзима отметил — Цутаки единственный, на ком вечерний костюм сидит нормально. Даже при беглом взгляде на остальных ясно, что это кадровые офицеры, привыкшие больше прыгать с парашютом, стрелять и брать «языка» где-нибудь в зарослях, чем носить крахмальные рубашки. Расхлябанный в ходьбе, с болтающимися руками — лейтенант Таяма Каору, по кличке Летун, начинал снайпером в армии. Косолапый увалень — капитан Мацубара Сюнкити, он же Дикобраз, бывший командир знаменитого диверсиями в тылу «Седьмого летучего отряда». Наконец, высокий, поджарый, длиннорукий — телохранитель майора Цутаки, лейтенант Тасиро Тансу, признанный всеми специалист по рукопашной. Они приехали, чтобы покончить счеты с руководителем отряда № 731 — генералом Отимия: война заканчивалась, и, вероятнее всего, группе Цутаки было поручено замести все следы, касающиеся разработки бактериологического оружия. Майор пригласил Отимию в бильярдную, приказав всем разойтись по номерам. Интересно, тело генерала Отимия возьмут с собой или оставят в номере? Ага, вот и тело. Два привратника что-то несут; судя по их походке, это нечто тяжелое. Огромный кожаный чемодан, вполне в стиле Цутаки. Привратники — старый Горо и молодой Масу. Значит, они решили все-таки похоронить Отимию со всеми почестями. Горо — человек Исидзимы, а Масу прибыл недавно по личному назначению генерала Ямадо, значит, фактически — это ставленник Цутаки. Падающий сверху мягкий свет цветных китайских фонариков на секунду скользнул по напряженным лицам Горо и Масу. Вот они вплотную подошли к машине, опустили чемодан в багажник. Тасиро захлопнул крышку. Четверо вместе с Цутаки сели в машину. И когда привратники повернулись, пошли к раковине входа, машина плавно тронулась с места, развернулась у угла здания и исчезла в зарослях.

Теперь из высоких гостей, да и вообще из всех постояльцев, в отеле осталось двое: шеф армейской разведки императора Пу И генерал Ниитакэ и патрон Исидзимы — генерал Исидо Такэо, заместитель шефа разведки Квантунской секретной службы по агентуре.

Исидзима прислушался. В коридоре и за окнами тихо. Кажется, они действительно уехали, не оставив засады. Впрочем, она им и не нужна. Если Исидзима все правильно понимает, то от директора «Хокуман-отеля» людям Цутаки скрывать нечего. Они конечно же знают, что все шесть его официантов кадровые офицеры японской разведки — четверо японцев и два семеновца. Все с самого начала работают на второй отдел и лично преданы ему, Исидзиме Кэндзи, — уж он позаботился, чтобы всех их купить на корню. Сам он вполне лоялен ко второму отделу. Сейчас, когда вот-вот будет подписана капитуляция, из всех многочисленных забот Исидзимы по заданию второго отдела у него осталась только одна — охранять жизнь генерала Исидо. Но тут есть одна тонкость. Он лоялен к Цутаки, но тем не менее обязан подчиняться только второму отделу, а значит, и второму человеку в отделе — в первую очередь.

Исидзима стоял у окна еще около получаса. Солнце зашло, и полоса пляжа впереди слилась с линией моря, стала невидимой. В саду среди причудливо расположенных камней, в стеблях бамбука и листьях пальм мелькали светлячки, словно далекие фонарики. Исидзима чуть приоткрыл раму, и в комнату тихо вошел запах магнолий. За дверью раздалось знакомое попискивание. Орангутан Сиго. Опять выпустили обезьяну из сада. Да, подумал Исидзима, после того как два дня назад армейское командование сняло с «Хокуман-отеля» официальную охрану, смерть будет часто посещать этот райский уголок. Иначе зачем же в такое трудное время посылать высшие чины сюда на отдых. Значит, забота у секретных служб теперь одна — скрыть все, что только можно. Если он все правильно понимает, то люди в черных смокингах могут прийти завтра за Ниитакэ или Исидо. А потом? Официантов они, конечно, не тронут — мелочь. Девушек? Девушек, наверное, тоже. А впрочем, кто их знает. Что же получается. Очередь за генералами Ниитакэ и Исидо, только кто из них первый? Толстый слюнявый бабник Ниитакэ или его патрон, отрешенный от мирских благ? Скорей всего, Ниитакэ, потому что майор Цутаки понимает, что Исидзима, наделенный полномочиями охраны, так просто Исидо не отдаст. Да и Исидо хитрая лиса. Пока не подписана капитуляция, он будет делать все, чтобы продлить охранные полномочия Исидзимы. Вполне возможно, что директор отеля рано или поздно вынужден будет предать своего шефа. Генерал Исидо — козырь, серьезный козырь. И за его жизнь Исидзима сможет выторговать у Цутаки максимум возможного. А если получится — даже больше; все дело в том, как сложатся события после войны. Впрочем, он уже предполагает, как они могут сложиться. Через неделю, максимум дней через десять сюда придут советские войска. Вернее всего, они передадут занятую территорию НОАК. Гоминьдан будет изгнан. И Исидзима должен успеть уйти до этого времени. Поэтому сейчас-то он и должен выбрать, кто же сможет принести ему большую пользу — Цутаки или Исидо?

Выйдя, в коридор, Исидзима почувствовал, как его ласково тронула теплая мохнатая лапа Сиго. Орангутан подпрыгнул, зачмокал, потянулся вверх, вытягивая длинные морщинистые губы. Исидзима отвернулся, погладил обезьяну за ухом.

Исидзима отвел обезьяну вниз, прошел через холл и через заднюю дверь выпустил Сиго в сад. Горо, дремлющий в кресле, открыл глаза. Да, старик еще себя покажет. Старая закалка. Горо чуток, очень чуток.

— Горо, я вам много раз говорил: следите, чтобы Сиго не входил в отель.

Горо поднялся, поклонился, сказал почти беззвучно:

— Чемодан был тяжелым.

Настоящий агент старой секретной службы, ему не нужно ничего объяснять.

— Спасибо. Я отмечу ваше усердие. Что еще?

Горо закрыл глаза, выразив этим почтение.

— Вас спрашивала госпожа Мэй Ин.

— Что вы сказали?

— Сказал, что не знаю, где вы.

— Правильно. Кто дежурит у Исидо-сан? Вацудзи?

— Нет. Хаями и Корнев.

— Да, я забыл. Как только сменятся, пусть подойдут ко мне. Я буду на берегу.

— Будет выполнено, Исидзима-сан. — Горо опустил голову, показывая этим, что все понимает.

— Что Исидо-сан?

— Он спрашивал, где генерал Отимия.

— Зачем?

— Он просил пригласить генерала к нему. Хотел поиграть с ним в покер.

— Что вы ответили?

— Ответил, что не знаю, где генерал Отимия, но поищу.

Интересно, Горо догадывается о чем-то?

— Горо, как вообще... вокруг было тихо?

Старческие складки на шее Горо дернулись. Их поддерживал стоячий воротник расшитого золотом кителя.

— Вы имеете в виду приезжих?

— Горо, я спрашиваю вас вообще: было ли все тихо?

Горо склонился.

— Да, все было тихо, Исидзима-сан. Приезжие играли наверху в бильярд, я сам слышал стук шаров. Потом стук шаров прекратился, и господа офицеры спустились.

Шарами занимался, вернее всего, кто-то один. А остальные трое — генералом.

— Хорошо, Горо. Значит, я на берегу. И помните, что я вам говорил насчет Сиго. Отель пока еще не пуст.

— Хорошо, Исидзима-сан.

Исидзима прошел в сад и вышел к морю. Розы пахли вовсю, забивая даже запах магнолий. Он остановился у причудливо изогнутого островка из высоких, уходящих к окнам кактусов. Если где-то и может остаться человек Цутаки, так он будет сидеть или в бамбуковой роще, или здесь. Однако в двухметровых зарослях кактусов никого не было. Впереди, у линии прибоя, можно было различить солярий и смотровую башню, чуть подальше — причал для катеров. Там тоже никого не было видно. И Исидзима с удовольствием вдохнул аромат моря. Он сегодня перехитрил их всех. Осталось не так уж много дел: перед сном навестить генерала Исидо, поговорить с Корневым и Хаями... И тут он почувствовал, как кто-то осторожно подошел к нему сзади.

Вика сидела закинув голову. Ее загораживал Арутюнов, и Гарамов с трудом мог разглядывать лицо медсестры. Сколько ей было лет в сорок первом, когда началась война? Наверное, что-то около пятнадцати. Ему же в то время было уже двадцать три. Если бы они могли каким-то образом встретиться тогда... Да нет. Как они могли встретиться? Никак. Она, судя по выговору, откуда-то из большого города, скорей всего москвичка или ленинградка. А он? Он — шпана ростовская. Но если она москвичка, то в принципе они могли и встретиться: он ведь учился там в цирковом техникуме. И Сергей невольно начал вспоминать, как он попал туда.

Как-то летом, когда Гарамову было двенадцать и он, как обычно, прыгал в Дон с такими же сорвиголовами с главного городского моста, к нему подошел человек в спортивном костюме. Он зачем-то пощупал его плечи, шею и дал записанный на бумажке адрес.

— Зайдешь, дело есть.

«Делом» оказалась секция по прыжкам в воду. И Гарамов стал заниматься. Прыгать ему нравилось. Дома об этом никому не говорил, потому что отлично знал, как воспримет отец весть о его новом увлечении. Но родитель все-таки узнал и устроил один из самых больших скандалов. Сухой, сутулый, с нависшими, мохнатыми бровями и большим носом, в котором Сергею всегда чудилось что-то волчье, отец в, самом деле напоминал того доброго волка, который только прикидывается злым. Гарамов-старший ходил по комнате и раздраженно накачивал сына, повторяя в общем одно и то же:

— Нет, вы посмотрите, кем же он будет — Сергей Гарамов! Сергей Александрович Гарамов! Он, видите ли, будет прыгуном в воду! Чертовщина! Может быть, ты передумаешь и станешь прыгуном через скакалку? А? Как тебе это нравится? Не смотри в пол! Смотри мне в глаза!. Нет, ты понимаешь, наконец, что это не мужское занятие? Но я уж об этом не говорю! Я молчу! Бог с ним — не мужское! Но пойми, пойми ты своим куриным умом, что это не занятие для думающего, интеллигентного человека! Для настоящего человека, человека высокой культуры! Именно таким, я надеюсь, ты обязан стать! Не смотри в пол! Смотри мне в глаза! Нет, это только себе представить — прыжки в воду! Я тебе приказываю: немедленно прекратить эти идиотские прыжки! Слышишь? Немедленно! Сергей! Ну? Отвечай, Сережа, ты должен понимать, что у тебя плохо с точными науками! Дай мне слово, что ты немедленно перестанешь заниматься этими идиотскими прыжками! Слышишь, Сергей? Нет, он определенно оглох! Подними глаза!

Гарамов хотя и пробурчал: «Не подниму», но прыжками в воду все-таки действительно скоро перестал заниматься и перешел на гимнастику и акробатику. В пятнадцать лет у него уже был первый разряд, в шестнадцать он стал мастером спорта. К тому времени Гарамов уже не раз бывал в цирке, а после присвоения ему первого спортивного разряда по гимнастике понял: что бы с ним ни случилось, он будет работать цирковым артистом, а после десятого класса уедет в Москву поступать в цирковой техникум. Он мог, конечно, попытаться уехать и после седьмого, но знал, что это нереально — отец не отпустит. Поэтому в восьмом, девятом и десятом классах Гарамов, зная, что всю программу придется повторять в техникуме, практически не учился всерьез, а отсиживался. С одной стороны, он, как мастер спорта по гимнастике, был гордостью школы, с другой — фамилию Гарамова склоняли так и этак на всех собраниях. Его несколько раз исключали из школы за различные выходки, но в конце концов благодаря хлопотам отца — старого профессора — восстанавливали.

Потом была Москва, цирковой техникум, куда Гарамов поступил, пройдя все три тура. Через два месяца сам придумал номер с ножами и начал тренироваться, вгоняя их в доску вокруг нарисованного человека. Партнершей согласилась быть его бывшая соученица по курсу Таня Ливанова.

Так случилось, что, выпустившись, они каждый вечер под туш, в костюмах «Американа», выходили вдвоем на манеж, делали несколько танцевальных «па» и расходились под стихающую музыку в разные стороны. Таня становилась спиной к доске, оркестр умолкал, и Гарамов один за другим всаживал в доску вокруг головы и плеч Тани двадцать ножей — последний точно над макушкой. Номер нравился, шел на «ура». За год выступлений они не то что ни разу не уходили с манежа «под стук собственных копыт», а неизменно выбегали на три-четыре повторных комплимента.

Гарамов любил цирк. Он любил его безотчетно. Любил приходить на утренние репетиции. Любил запах опилок и зверинца. Любил тишину, которая повисала в цирке, когда он брал первый нож. Сергей знал, что тишина и напряженность, повисающие в цирке во время их номера, все время разные, меняются, каждая имеет свой тембр и даже — цвет. После пятого вонзившегося ножа она уже другая. Совсем другая после десятого. И отличная от всех, не похожая ни на что — после того, как он берет последний, двадцатый нож и, прицеливаясь, медленно и настороженно вытягивает руку вперед.

Перед самой войной умер отец. В телеграмме, которую ему прислала сестра, было сказано коротко: «сердечный приступ». Вскоре после отца умерла мама. Потом началась война.

— Простите меня, Исидзима-сан. Если только можете, простите.

Исидзима усилием воли заставил себя не отступить назад. Мэй Ин, стоявшая перед ним на песке в фиолетовом кимоно с узором в стиле «дзёмон» и красном оби, могла бы понять это как знак отвращения. Но ведь отвращения к ней в нем нет, просто сейчас связь с Мэй Ин ему ни в коем случае не нужна. Оглядывая и оценивая ее легкую фигуру, взгляд, движение ресниц, он вынужден был признать: это действительно одна из лучших девушек «Хокуман-отеля». Она хороша тем, что необычна. В ее лице живет, постоянно и неуловимо возникая, то, что так нравится мужчинам: смесь независимости, слабости, нежности и силы. Лицо ее явно относится к южному, китайскому типу, и он, знаток японских лиц, хорошо это видит. Видит и то, как в резко очерченной линии маленькой верхней губы, в чуть выпуклых азиатских глазах Мэй Ин всегда прячется вызов обычной островной сдержанности, которую принесли много веков назад на острова ее предки. Пусть воспитание сделало свое, пусть все ее движения, мимика, любое выражение чувств, даже досада, горесть и смертельное отчаяние всегда будут упорядочены, а не отданы на откуп хаосу, но этот бросающий вызов всему миру взгляд, эти отчаянно-нежные глаза и губы останутся. Останутся, несмотря ни на что. И этим ее лицо прекрасно.

— Мэй Ин. Я ведь просил тебя.

Она опустила глаза, разглядывая песок и лениво подползавшую к их ногам волну. Все девушки «Хокуман-отеля», независимо от того, были ли они китаянками или русскими, носили звучные китайские имена. Настоящее имя Мэй Ин, уроженки Киото, было Хигути Акико, но здесь никто так ее не звал.

— Мэй Ин. Девочка. Пойми, у меня сейчас много дел. Очень много. Ты ведь понимаешь?

— Понимаю, господин.

Вдруг он увидел: она плачет. Мэй Ин давилась слезами, отвернувшись и закусив нижнюю губу. Ну да, этим, и должно было все кончиться. Виноват он сам, только он, и больше никто. Не нужно было доводить до всего этого. А что нужно было? Ну хотя бы, как только все началось, как только он понял, что выделяет Мэй Ин из остальных, сразу же надо было перевести ее в Дайрен. С лучшими рекомендациями, конечно.

— Ну, Мэй Ин? Что ты?

Он попытался успокоить ее, погладить по плечу, но она замотала головой, продолжая плакать. «А я ведь тупица, — подумал Исидзима. — Влюбил в себя девчонку и сам теперь не знаю, что делать. Ай-яй-яй!» Правда, она много раз ему помогала, но, в конце концов, можно было обойтись и без этого.

— Мэй Ин! — Исидзима постарался вложить в голос строгость: — Мэй Ин!

— Простите, Исидзима-сан.

Судорожным глотком она подавила очередной всхлип, достала из-за пояса надушенный батистовый платок. Не разворачивая, осторожно промокнула щеку, а затем задрала голову вверх и, облизывая губы, сказала не глядя:

— Простите, Исидзима-сан. Просто я очень хотела вас видеть. Вот и все. Я сейчас уйду.

— Девочка, ты ведь чуть-чуть мешаешь мне, понимаешь?

— Я все понимаю и больше не буду. Простите, Исидзима-сан.

— Мы ведь живем бок о бок. И непременно увидимся. Ну, девочка?

— Я понимаю, Исидзима-сан. Мне все время кажется, что вы исчезнете. Уйдете, растворитесь куда-то.

Как женщина она все чувствовала, Исидзима понимал это, но все же сказал:

— Смешно. Я привязан к этому месту. Просто цепями прикован. Куда я уйду?

— Не знаю. Куда-то уйдете, и я вас больше не увижу.

Неподалеку вдруг что-то промелькнуло. Кажется, пришли Хаями и Корнев. Да, так и есть — он видит их силуэты за солярием.

— Ну что ты, девочка. Улыбнись. Ты ведь видишь — я здесь, со мной все в порядке.

— С вами все в порядке, — склонив голову, повторила она, приложив руки к груди. Улыбнулась. — С вами все в порядке, и я рада.

Легко повернулась. Некоторое время он видел, как она шла по песку. Потом Мэй Ин скрыли кусты магнолии. Исидзима вдруг подумал: «А ведь если он будет уходить с кем-то из двоих, с Цутаки или Исидо, ему имеет прямой смысл взять с собой и Мэй Ин. Да. Но пока не нужно говорить ей об этом». Он подошел к солярию, сказал, обращаясь к казавшимся теням у стены:

— Ну что?

— Все в порядке, Исидзима-сан. — Хаями Ре, маленький, коренастый и лопоухий хонсиец, выступил из темноты. — Сейчас дежурят Вацудзи и Наоки..

— Что приезжие? Они уехали спокойно?

Хаями посмотрел на поджарого, такого же маленького, как он, Корнева-крепыша. Тот усмехнулся.

— Не знаю, спокойно ли они уехали, — сказал Корнев. — Но генерала они увезли с собой.

Значит, Хаями и Корнев все поняли.

— Вы что, видели это?

— Не видели, — сказал Корнев. — Но Цутаки-то мы знаем.

Некоторое время все трое молчали, прислушиваясь к шуму волн.

— Они его прикончили в оранжерее, — сказал Хаями. — Я слышал, как генерал прошел туда с Масу. А потом оттуда же Масу и Горо проволокли чемодан.

Ну что ж. Хаями молодец. Наверное, непосредственным исполнителем был или сам Цутаки, или его телохранитель Тасиро Тансу.

— А генерал Исидо? Он что-нибудь слышал?

— Не слышал, но понял. Он искал генерала Отимия, а потом, когда Горо его так и не нашел, наверное, увидел Цутаки с его людьми. Он выходил гулять по коридору. Тут у него нервы и не выдержали. Он сразу вернулся в номер. И потом несколько раз спрашивал из-за двери, здесь ли мы. И ужинать не выходил — попросил принести в номер, я сам и ходил. Повар приготовил сегодня любимое блюдо генерала.

— Хорошо, Хаями. Отмечаю вашу наблюдательность.

— Рад стараться, господин директор.

Кажется, пора идти к генералу. Исидо наверняка его ждет.

— Чем сейчас занимается Исидо-сан?

— Думаю, что ждет вас.

— Хорошо. Будьте наготове. От Цутаки можно ждать удара в любую минуту. Побудьте пока здесь, я пойду к генералу. Долго не стойте, минут двадцать — и идите спать.

Хаями и Корнев поклонились.

Сидя на подрагивающей скамейке под иллюминатором, Гарамов продолжал следить за Викой, размышляя о собственной судьбе. Как только началась война, его направили в действующую армию. Четыре года, до самого мая сорок пятого, он служил в разведроте, мерз в засадах, чавкал сапогами по болотам, добывал «языка» за линией фронта. Прошел с боями всю Белоруссию. Потом была Польша и, что самое трудное, Германия. Ловил парашютистов, ползал по лесам, выявляя диверсантов и различные группы «мстителей». Потом для всех было 9 Мая Но для него, для разведчика, война не кончилась: в числе отобранных его перебросили на Дальний Восток, и вот сейчас он сопровождает раненых.

Размышляя об этом, Гарамов продолжал непрерывно следит за Викой. Она по-прежнему смотрела перед собой. И вдруг Арутюнов, загораживавший Вику, встал. Пространство между Гарамовым и Викой освободилось.

— Посмотрю Ларионова, — тихо сказал врач. Вика, будто поддерживая его желание, кивнула. Держась за обшивку, согнувшись, Арутюнов пробрался к носилкам, на которых лежал Ларионов. Они находились у самой кабины пилота. Гарамов, делая вид, что следит за врачом, повернул голову на самом деле только для того, чтобы увидеть Вику. Она сидела все так же, будто на скамейке ничего не изменилось и они по-прежнему были разделены сидящим между ними Арутюновым. «Могла бы посмотреть, — подумал Гарамов. — Она же понимает, что я хочу этого. А собственно, почему она должна это понимать? Она сидит не двигаясь, будто не чувствует даже, что на нее смотрят».

— Сержант... — ощущая, как от волнения першит в горле, сказал Гарамов. — Вы ...откуда?

Вика, повернувшись, некоторое время изучала его, будто пытаясь понять, что же скрывается за его вопросом. Нет, она совсем не маленькая. Гарамов, встретившись с с ней взглядом, постарался как можно независимей улыбнуться и с тоской подумал: «Хоть бы военврач подольше оставался у носилок. А я бы за один такой взгляд, за одно то, что вижу сейчас ее глаза, полжизни отдал бы».

— Меня зовут Сергей.

— А меня вы уже знаете. — Ее глаза по-прежнему были серьезны и будто убеждали его, что не допустят сейчас ничего легкомысленного.

— Вика — это действительно победа?

— Да.

— Очень красивое имя.

— Не знаю. Я привыкла.

— Так вы откуда?

— Из Москвы. А вы?

Разговор наладился, теперь он расскажет ей, откуда он. И в этот, момент послышался приближающийся, идущий из ночного неба резкий свистящий звук. Чужой самолет? Да. Причем, кажется, судя по этому звуку, — истребитель. Неужели они атакованы? В ночном небе. Вдали от своих. Но ведь ближайшие аэродромы японцев подавлены. Наверное, Вика увидела что-то в его лице, потому что ее губы испуганно застыли, зрачки сузились. Свист все ближе, вот он уже навис над ними, надавил на уши, упал на голову. Они атакованы — бешеная очередь из тяжелого пулемета. Бьет по моторам и кабине пилотов. Бьет умело. И тут же все провалилось. Кажется, они подбиты или просто сбросили высоту и разворачиваются, чтобы уйти из-под обстрела.

У входа в номер на втором этаже с вделанным в инкрустированную дверь перламутровым цветком лотоса Исидзима остановился. Номера в «Хокуман-отеле» отличались не по цифрам, а по названиям. Раньше, когда в отеле бывало много отдыхающих, это создавало некоторые трудности, сейчас же спутать гостей и номера, которые они занимают, было трудно — таких номеров в «Хокуман-отеле» осталось всего три. В «Азалии» на третьем этаже живет генерал Ниитакэ, в «Лотосе» на втором — генерал Исидо и на втором же, в «Сакуре», — генерал Отимия. Последний, впрочем, уже не живет, а жил. «Не забыть отметить в журнале, что сегодня «Сакура» освободилась», — напомнил сам себе Исидзима. Тихо кашлянул. Из-за двери спросили:

— Кто там?

— Вацудзи, это я.

— Кто? Назовите имя.

— Исидзима.

После долгой паузы наконец щелкнул замок, дверь открылась.

— Простите, шеф, вы очень тихо ответили, — Вацудзи Каору сделал незаметное движение и спрятал пистолет в карман. Он был выше среднего роста, с прилизанными волосами и ярко выраженной внешностью хоккайдца. Узкие губы, большой нос, близко посаженные глаза. Как только Исидзима вошел, Вацудзи сразу же закрыл дверь. Второй официант, наверняка до этого дремавший в кресле, встал и поправил бабочку. Раньше, до «Хокумана», этот второй, Наоки Таро, служил инструктором в десантных войсках. Он выглядел флегматичным и полноватым.

— Правильно, Вацудзи. Сейчас можно ждать всего. Генерал поужинал?

Вацудзи посмотрел на Наоки. Тот поклонился:

— Да, Исидзима-сан. Я уже отнес посуду на кухню.

Исидзима подошел ко второй двери, прислушался: тихо. Нет, он все-таки уверен, что генерал Исидо стоит сейчас тут же, за дверью, и слушает. Исидзима постучал. Сказал:

— Ваше превосходительство, разрешите войти? Это я, Исидзима.

Тишина. Ясно — генерал стоит за дверью. Старая лиса.

— Ваше превосходительство. Это я.

Щелкнул замок — и снова тихо. Наверное, генерал, открыв защелку, спешит принять достойную позу.

— Войдите, — наконец послышалось из-за двери. Исидзима открыл дверь. Генерал сидел в глубине кабинета в удобном европейском кресле, делая вид, что смотрит в чуть приоткрытое окно. На нем было кимоно из красного шелка с синим оби. Из-под халата выглядывали коричневые самурайские хаками.

— Можете подойти, Исидзима.

Исидзима медленно подошел и остановился.

Генерал Исидо выглядел моложе своих пятидесяти. Коротко остриженный ежик черно-седых волос, маленькие усики над чувственными губами. Твердый взгляд жестко-осмысленных темных чуть навыкате глаз. Взгляд человека, привыкшего допрашивать, а то и просто пугать. Однако главной специальностью генерала были не допросы. Последние два года он отвечал за подготовку всей агентуры — от Китая до Бирмы и Сингапура.

— Вы знаете про Отимию?

Исидо спросил это тихим, ровным голосом, не поворачивая головы.

— Да, ваше превосходительство.

Исидо пошевелил губами, и Исидзима понял, что он повторяет заклинание из учения великого Омото-кё. Кончив шептать, Исидо сказал громко:

— Они задушили его, как гуся. И увезли в чемодане.

— Я видел, ваше превосходительство.

Исидо повернул голову, спросил, усмехнувшись:

— Чья теперь очередь? Ниитакэ? А, Исидзима? Или моя?

— Не посмеют, ваше превосходительство.

— Скоты, они ведь только этого и хотят. Им ведь нужны списки. Поэтому сначала они возьмутся за меня.

— Не посмеют, ваше превосходительство.

— Мерзавец Цутаки. Грязный мерзавец. Кем он был во время войны? Никем. Рядовой исполнитель. А теперь от его прихоти зависит, кого предать смерти. Что вы молчите, Исидзима?

— К сожалению, зависит.

— Наверное, они кокнули Отимию где-нибудь в туалете.

— В оранжерее, ваше превосходительство.

Исидо прищурился:

— В оранжерее? Ну да. Конечно. Вообще-то Отимия сам идиот. Что он — не мог сообразить?

— Ваше превосходительство... О чем вы?

— Согласен, они убрали бы его в любом случае. Но лучше умереть с почетом. У него же есть оружие. Несколько пуль в них, а последнюю — в себя.

— У него не было выхода, ваше превосходительство.

Исидо несколько секунд не мигая смотрел в упор на Исидзиму.

— К черту! Надо сматываться. Сматываться — куда угодно.

— Цутаки всюду поставил заслоны. Все машины проверяются. Даже непроезжая часть патрулируется спецгруппами.

— Знаю, — вздохнул Исидо. — Я сам готовил приказ № 62.

Лицо Исидо стало каменным, и эта неподвижность показалась Исидзиме очень похожей на обреченность.

— Вы же знаете, ваше превосходительство, конец иногда становится началом.

— Слушайте, Исидзима. Не оставляйте меня. Вы единственный, на кого я могу здесь положиться.

— Понимаю, ваше превосходительство.

— Вы и ваши люди.

Исидзима в знак согласия склонил голову.

— Ну что вы молчите, Исидзима?

— Ваше превосходительство, вы все знаете.

Исидо снова откинулся в кресле. А Исидзима подумал, что если подписание капитуляции затянется и придется уходить, генерал будет его первым помощником. Но Исидзима еще не решил, кого из двух ему выбрать — Исидо или Цутаки.

— Я никому не верю. Иногда мне кажется, что Цутаки завербовал и вас?

— Меня?

— Да, вас.

— Каким образом?

Исидо молчал. Было ясно, что он напуган. Но Исидзима понял: генерал знает, что он его союзник в борьбе с Цутаки. Конечно, Исидо убежден, что Исидзима Кэндзи за время работы в «Хокуман-отеле» сколотил состояние, поэтому и рассчитывает на него в надежде спасти это богатство. Пусть считает так, это очень хорошо. В принципе после того, как Исидзиме удалось найти тайник Исидо и перефотографировать списки его агентуры, больше с генерала взять нечего.

— Вы знаете, меня Цутаки завербовать никак не мог.

Исидо впился в него глазами. Гипнотизирует.

— А ваших людей?

— Во-первых, мои люди преданы мне. Во-вторых, они подобраны лично мной.

— Есть и в-третьих?

— Есть. Я плачу им приличное жалованье.

Исидо криво усмехнулся. Выдохнул воздух.

— Я забыл. Я им тоже приплачиваю, но, наверное, меньше.

— Ваше превосходительство, я хорошо знаю этих людей и держу их в руках.

— Скажите, что я им добавлю.

— Спасибо, ваше превосходительство, это не помешает. Еще раз прошу — будьте осторожны с Масу, новым привратником. Он не проверен. Боюсь, что это человек Цутаки.

Исидо молчит. Обдумывает, зачем все это сказано. Конечно, все это Исидо знал и без него. Но он сейчас пытается оценить, насколько это сообщение искренне.

— Это тот, что тащил чемодан? Вместе с Горо?

— Совершенно верно.

— Хорошо, Исидзима. Спасибо.

— Позвольте пожелать вашему превосходительству спокойной ночи?

Исидо подошел к окну, распахнул рамы до конца. За окном шумела бамбуковая роща. Большинство цветов давно закрылось, сейчас ветер вносил в комнату запах водорослей, терпкий, густой запах йода. Исидо вздохнул. Поверил в искренность. Или сделал вид, что поверил.

— Жаль, что вы не можете спокойно посидеть со мной.

— Мне самому жаль, ваше превосходительство.

— Спокойной ночи, Исидзима. Завтра утром я жду вас, как всегда.

Исидзима поклонился и вышел. Вацудзи и Наоки молча следили, как он открыл дверь в коридор. Оставшись в коридоре один, Исидзима огляделся. За ним щелкнул замок.

Он прошел в конец второго этажа, к своей комнате. Войдя, зажег ночник и прежде всего долго и тщательно проверял метки. Все они были на месте. Но он все-таки проверил их еще и еще раз. Убедившись, что все метки не сдвинуты, он снял фрак, осторожно повесил его в шкаф, затем вгляделся в собственное отражение. Оскалившись, подмигнул сам себе. Из зеркала в дверце шкафа на него смотрел человек среднего роста, широкоплечий — типичный житель западного побережья. Лицо узкое и узконосое, с глубоко сидящими глазами, скулы выражены слабей, чем у китайцев, и сравнительно светлой кожей. Любой японец, посмотрев на такое лицо, скажет про себя: «Э, братец, да ты точно откуда-нибудь с Ниигаты или Кинадзавы». Он отлично знал эту свою особенность — у него был ярко выраженный тохокский тип, тип этнических японцев с примесью айнов.

Он закрыл створку шкафа, потушил ночник. Разделся, откинул одеяло, лег на спину. Прислушался к шуму моря. Ну что ж, по крайней мере еще часа четыре он поспит.

Когда сопровождающий капитан стал поглядывать в ее сторону, а потом и просто откровенно разглядывать, Вика сначала про себя решила, что ему просто нечего делать. Потом это стало ее раздражать, даже злить — слишком уж настойчиво он смотрел на нее. Это заметил даже Арутюнов. Капитан, будто почувствовав ее возмущение, вдруг совсем перестал обращать на нее внимание. И через несколько минут Вика поняла, что злится на него уже за то, что он теперь на нее не смотрит.

Вика Дмитриева родилась и выросла в Москве, на Ленинградском шоссе, в старом двухэтажном доме. В нем всегда пахло керосином — внизу была известная на всю округу керосиновая лавка. В их квартире, в настоящей московской коммуналке жило десять семей, но у Вики в их комнате («у нас двадцать метров», — с гордостью говорила мать) был свой угол и кровать за большим зеркальным шкафом. Он был-приставлен торцом к стене, и в детстве Вика очень любила свой уголок. Там было темновато даже днем, но она любила лежать на кровати, делать уроки и даже читать, ловя скупой свет, проникавший в узкую полоску между стеной и шкафом. Мать, все время строчившая на машинке у окна, время от времени, не отрываясь от шитья, говорила скрипучим голосом: «Вика, сейчас же вылезай, глаза испортишь. — И через секунду: — Кому сказала?» На это Вика всегда отвечала одно и то же: «Мам, я так лежу, я не читаю» — и продолжала читать, приготовившись, чтобы в случае опасности успеть спрятать книгу глубоко под матрас.

Отец Вики умер вскоре после того, как она родилась, — от разрыва сердца. Пошел на работу и не вернулся. Вика была четвертой у матери, она уже с пяти лет знала со слов тетки, что матери «шить приходится не вставая, глаза все, смотри, вытекли», и все для того, чтобы прокормить «ораву», то есть их — Вику, двух братьев и сестру.

Потом Вика повзрослела, и как-то сразу все, что было в ее жизни раньше, отодвинулось, стало далеким. Началась война, и через два месяца на старшего из двух братьев, Юру, пришла похоронка. Через год, в сентябре сорок второго убили и младшего — Артема. В этом же сорок втором, как только Вике исполнилось шестнадцать, она пошла работать санитаркой в Боткинскую больницу, которая была рядом. Здесь она стала взрослой и впервые влюбилась — во врача их отделения. Фамилия его была Немчинов, а имя странное, казавшееся Вике красивым, — Леонард. Немчинов был высоким, старым для нее: ему было уже тридцать два — и чуть прихрамывал (он уже воевал и был ранен). Однажды она осталась на ночное дежурство, Немчинов тоже дежурил по отделению. Она зашла к нему по какому-то пустяковому делу, в это время началась бомбежка. Вика испугалась, Немчинов прикрыл ее, обнял, усадил на диван. А потом и уложил, делая вид, что загораживает от опасности телом. Тут же все и случилось. Утром Немчинов пообещал ей жениться и сказал, что то, что ей нет еще восемнадцати лет, не беда — он добьется в загсе разрешения. А потом Немчинов над ней подшутил. Вика ухаживала за одним молоденьким и очень тяжелым раненым. Солдатик был совсем плох, и вдруг неожиданно захотел есть, и Вика по его просьбе дала ему помидоры из передачи, принесенной родственниками. В палату ненадолго зашел Немчинов и видел, как раненый ест. Утром он умер — у него начался отек легких. Отправив умершего в морг, Немчинов подошел к ней и сказал серьезно: «Ну что же ты, растяпа. Я еще вчера подумал — зачем ты ему помидоры даешь?» — «А что, нельзя?» — испугалась Вика. «Конечно нельзя. Вот у него легкие и отекли, из-за помидоров». Немчинов ушел, а Вика бросила дежурство, убежала в больничный сад и до ночи рыдала там, спрятавшись в кустах. Там же ее Немчинов разыскал и объяснил, что пошутил. Там же она дала ему пощечину. После этого любое воспоминание о Немчинове вызывало у нее только одно — холодное отвращение. Поэтому сейчас, почувствовав, как смотрит на нее капитан, сидевший на скамейке за Арутюновым, она сначала подумала обычное: «Пусть смотрит, меня от этого не убудет». Спору нет, капитан был красив, даже, как она сказала себе, необычно красив. Может быть, он мог бы и понравиться ей. Она стала даже думать об этом капитане, но тут некстати вспомнила все, что у нее было с Немчиновым, ощутила, как привычно нарастало знакомое отвращение, и сказала себе: «Нет уж, спасибо, великое, лучше не надо». После этого каждый раз, когда капитан на нее смотрел, она отворачивалась. В один из таких моментов она вдруг услышала грохот, треск пулеметной очереди и поняла, что их обстреляли.

Младший садовник «Хокуман-отеля» Лим, поворачиваясь на циновках, попытался натянуть на себя покрывало и попал ногой в дырку. В темноте хрюкала свинья. Лим посмотрел в раскрытую дверь, увидел звезды. Прислушался к прибою и понял, что спать не сможет. Не сможет отвоевать у старости и боли в пояснице те несколько часов блаженства — сна, которые ему полагаются, как и всем вокруг. Но почему бы и нет? Разве он не имеет права на достойную старость, достаток, хорошую жену? Ведь сейчас он так близок к этому, как никогда. От сознания, что это так, он готов простить судьбе все — нищету, проклятый радикулит, бессонницу. Ему теперь не страшно то, что пугало раньше. Даже то, что заканчивается война и неизвестно, какая еще власть будет. Здесь, на этом благосклонном побережье, лучшем курортном месте в Маньчжурии — да что там в Маньчжурии, во всей Азии — в мирные дни можно горы свернуть, если есть ум, трудолюбие и некоторые средства. Некоторые... Лим усмехнулся. Он сам видел, как за одно только дежурство господин Исидзима лично дал одному из официантов тысячу гоби. Тысячу гоби за полдня! Это не считая зарплаты, еды и бешеных чаевых! Конечно, официанты для него богачи, да и живут они в отеле, у каждого свой номер, пусть на двоих, но свой, с удобствами, как во дворце. И все-таки Лим теперь знает: состояние каждого из них — жалкая горстка по сравнению с тем, сколько может лежать там, в тайнике. Нет, наверное, не зря говорится, что плохие и хорошие события распределяются в жизни человека равномерно. И то, о чем он узнал в последние дни, узнал сам, определил своим умом, вычислил, — свидетельство этому.

Лим осторожно повернулся, выставил левую ногу. Боль в пояснице не давала ему встать сразу, и он выставлял сначала одну ногу, потом вторую и только потом поднимался. Отставив правую ногу и сделав усилие, Лим приподнялся, встал. Вышел из фанзы. На берегу было довольно светло — стояло почти полнолуние, сзади хорошо были видны спящие фанзы, в которых жила прислуга из отеля; справа, чуть поодаль, в саду мелькали, как светлячки, фонарики перед «Хокуманом». Согнувшись и превозмогая боль, возникавшую при каждом шаге, Лим подошел к линии прибоя. Ведь он знает не только точное место на втором этаже, он даже знает стену, в которой расположен тайник. Стену, инкрустированную фигурками животных — цапель, воробьев, тигров, лягушек, стрекоз. Пена, мягко накатив на песок, подошла к самым его ступням и исчезла куда-то, растаяла, испарилась. Говорят, есть специальные ванны, которые излечивают радикулит за пять сеансов — даже самый застарелый. Лежать в таких ваннах — блаженство, и спишь после них как убитый. Он знает, что такие источники есть здесь, на побережье. Если найдет тайник и достанет бриллианты — а он его найдет, должен найти, так как прощупал уже стену почти на треть, — он потом переждет, дождется мира и спокойствия и просто купит участок берега, на котором есть эти источники. И построит там пансионат. Небольшой, скромный, домашний пансионат — мест на сорок — пятьдесят, не больше. Конечно, туда сможет попасть любой желающий, заплатив нужную сумму. Но он не поленится и чуть в стороне построит себе отдельный кабинет с ванной. И будет ложиться туда два раза в день: утром, перед завтраком, и вечером, перед сном. Он сам догадался обо всем, когда возил в отель из разных адресов в Дайрене небольшие судки и плетеные корзины с деликатесами: то с омарами, то с акульими плавниками, то с сушеными каракатицами, то с ласточкиными гнездами. Он делал это немалое число раз в течение последних двух лет. Как осел таскал эти судки, которые господин Исидзима всегда принимал у него лично. И не мог догадаться, пока однажды случайно не обратил внимания на вывеску в доме, из которого вышел. Лим как сейчас помнит, это была улица Сюлинь. Он даже не знает, почему обратил внимание именно на эту вывеску, так как мог читать только собственное имя. Но когда на вывеске изображено ожерелье, он понимает, что это значит. На вывесках в других домах, куда заходил Лим, также было нарисовано что-то похожее: на одной — сверкающий камень, на другой — золотое кольцо, на третьей — браслет. И все там, откуда он возил судки с деликатесами. А потом уже определил, что, сам того не зная, все это время был связным, который перевозил драгоценности для господина Исидзимы. Вскоре случайно оказавшись в номере на втором этаже, Лим услышал стук в стене и увидел в замочную скважину, как мимо по пустому коридору прошел господин Исидзима. Так он понял, что в стене есть тайник.

Еще секунду назад лейтенант Зайцев, летевший в сплошной темноте над миром, чувствовал себя королем. Пусть все было не так, как он хотел, пусть он пока вел не истребитель, а всего лишь «Дуглас» с пятью ранеными и тремя сопровождающими, даже не вел, а был вторым пилотом — все-таки это был его первый по-настоящему серьезный полет через линию фронта, с заданием доставить раненых из Лубэя в Приморье. К тому же первым пилотом сбоку сидит не кто-нибудь, а сам капитан Михеев, с которым Зайцев уже был хорошо знаком. И вот внезапно в темноте возник звук чужого мотора. Сначала просто звук, а потом надсадный свист, рев, тупые бесконечные шлепки пуль по их обшивке. Затрещало стекло, погас высотометр и шкала левого бензобака. Потом все стихло, и Зайцев понял — очередь прошла по доске приборов и, кажется, задела Михеева. Что же это? Откуда он взялся? Случилось непоправимое: их обстрелял блуждающий японский ночной истребитель. Михеев, кажется ранен, А истребитель сейчас вернется, чтобы добить их. Зайцев автоматически сделал то, что должен был по инструкции сделать в такой ситуации каждый — резко сбросил высоту и отвернул в сторону. Кажется, его маневр помог. После пулеметной очереди ничего не было, только жужжание их моторов за корпусом, спокойное, размеренное.

Истребитель не возвращался. Они ушли. И вдруг Володя понял, что он, совершив маневр, сбился с курса и не знает сейчас, куда летит. Зайцев ясно видит, что доска приборов прошита очередью, левый бензобак тоже. Шкала гидрокомпаса потухла, а Михеев молчит. Было слышно только, как бортрадист кричал в микрофон: «Полтава! Полтава, я — Гусь-один! Полтава, мы атакованы неизвестным самолетом!»

— Что они там? — спросил Зайцев.

— Рация к черту! — Сеня выругался. — Земля нас не слышит.

Зайцев перегнулся, тронул первого пилота за плечо:

— Товарищ капитан... Товарищ капитан!

Лицо первого пилота чуть повернулось. Володя увидел его глаза и понял, что командир экипажа мертв.

Гарамов некоторое время прислушивался. Так неожиданно обстрелявший их истребитель не возвращался. Судя по звуку моторов, «Дуглас» продолжает полет, а провал, который ощутил Гарамов, верней всего был маневром пилотов. Сергей оглядел носилки. Раненые лежали в тех же позах, только ближний к ним с Викой Левашов повернул голову в ту же сторону, где исчез свист. Послушал и снова лег прямо. Арутюнов, сидевший у передних носилок, оглянулся на Гарамова и открыл дверь кабины пилотов. Спросил что-то, исчез там. В глазах Вики мелькнул страх, но она держалась молодцом.

— Что это было? — спросила она.

— Ничего страшного, Вика. Думаю, какой-то ошалевший японец выпустил по нашему самолету очередь. И все. Такое бывает. Посидите здесь, посмотрите за ранеными.

Хорошо?

Вика все еще ждала чего-то от него, но он уже пробирался к кабине пилотов. Там было темно, горела только маленькая лампочка над разбитой панелью приборов. Есть раненые? Он вгляделся: второй пилот, будто ничего не случилось, сидит за штурвалом. Над первым, сползшим с кресла, склонился Арутюнов.

— Что с ним? — спросил Гарамов.

— Мертв, — процедил, не оборачиваясь, военврач.

Рядом склонились над Михеевым штурман и бортмеханик. Радист пытался что-то сделать с рацией.

— Несколько пулевых ранений. В голову и шею, — продолжил Арутюнов. Гарамов повернулся:

— Остальные целы?

— Целы-ы! — бортмеханик зло затряс головой.

— Они его — сразу! — всхлипнул второй пилот. — С-сволочи!

Вдруг Гарамов понял, что лейтенант плачет. Плачет, кажется, уже давно. И когда Гарамов заглянул сюда, лейтенант плакал, продолжая вести самолет.

— Что с машиной? — спросил Гарамов. — С курса не сбились?

Лейтенант не отвечал, некоторое время приходя в себя. Кашлял, облизывая губы. Наконец сказал, обернувшись:

— С курса... вы что, шутите? Командира убили.

Гарамов пытался понять, что же из себя представляет этот лейтенант. По виду хоть и молод, но злой. Где-нибудь во дворе, да и потом, в училище, скажем, такие обычно верховодят. А вот здесь, в деле, что будет — неизвестно. Невидящими глазами встретив взгляд Гарамова, лейтенант отвернулся. Сказал в пространство:

— А вы у штурмана спросите насчет курса.

Гарамов повернулся к штурману, веснушчатому здоровяку с толстенной шеей. Тот пожал плечами:

— Половина приборов сгорела, компас выведен из строя, рация разбита. Левый бензобак пуст.

Лейтенант ладонью вытер со щек слезы:

— Когда я от него уходил, высоту сбросил, заложил вираж. А теперь как слепой котенок.

Гарамов посмотрел на радиста. Маленький, чернявый, с большими девичьими ресницами, он молча снял наушники:

— Буду делать все что могу. Но рации, считайте, нет. Яйцо всмятку это теперь, а не рация.

На вид бортрадисту лет двадцать пять, штурману — около тридцати.

— Нам теперь, товарищ капитан, остается только ждать, когда ночь кончится. А заодно и облачность пройдет.

Бортмеханик, имевший погоны только с одной маленькой звездой, но на вид выглядевший старше всех, вздохнул:

— И тянуть на всю катушку на одном баке.

— Вот только куда вытянем, — радист снова надел наушники и взялся за ручку настройки.

— Что, определить курс никак нельзя? — Гарамов обращался сразу ко всем.

— Когда выбьемся из облаков, посмотрю по звездам, — ответил штурман.

— Мы что, можем не выбиться?

— В лучшем случае, думаю, мы все-таки летим на северо-восток, — сказал штурман.

— А в худшем?

— В худшем куда угодно. Вслепую летим.

— С бензином совсем плохо?

— На час-полтора хватит, — сказал бортмеханик.

Некоторое время Гарамов прислушивался к шуму моторов. Ему было жаль первого пилота, хотя его совсем не знал.

— Не выбьемся, — сказал штурман. — Все заложило.

В кабину заглянула Вика. Арутюнов кивнул ей. Вдвоем они осторожно сняли тело первого пилота с кресла, положили сбоку, укрыв плащ-палаткой.

— Слушайте, товарищ капитан, не переживайте вы, — сказал штурман. Гарамов все никак не мог привыкнуть к его оскалу, к тому, что он как будто улыбался при каждом слове. — Идите к раненым. Мы тут сами разберемся.

Гарамов вернулся к скамейкам. Через несколько минут из кабины вышли Вика и Арутюнов. Медсестра села рядом с ним. Повернулась, и Гарамов вдруг совсем близко увидел ее глаза.

— Мы долетим? — тихо спросила она.

— Вот что. Вот что, Вика. Соберитесь. Вы понимаете — соберитесь.

Она кивнула, будто все еще спрашивая его о чем-то, и он увидел по ее глазам, что она все поняла, но сумела как-то справиться со своим страхом и со своей растерянностью.

— Хорошо, я соберусь.

Еще раз, на всякий случай, он показал ей глазами: держись! Посмотрел на часы. Было десять минут третьего, и он попытался прикинуть, что может произойти теперь, когда они сбились с курса. Бензина осталось на час, пусть даже на полтора. Ясно, что все это время они будут лететь над территорией противника. Примерно минут через сорок начнет светать. Скажем, если штурман прав и они не слишком удалились от начального курса — восток — северо-восток, то с рассветом, определив точней, где они находятся, они вполне могут дотянуть до занятой нашими войсками территории где-то в районе Муданьцзяна. И сесть уже в расположении своих. А если нет? Что тогда?

Исидзима проснулся и прислушался. Он явственно услышал далекий гул самолета, который долго приближался к нему, пищал, как назойливая муха, не уходил. Наконец он понял, что это не во сне. Открыл глаза. Привычно напрягся, всматриваясь и вслушиваясь.

За окном было темно, но уже неуловимо угадывался рассвет — в бликах, пробивавшихся сквозь ночные сумерки, в шуме ветра, тихих и легких всплесках моря. Он посмотрел на часы — двадцать минут четвертого. Снова прислушался. Гул самолета медленно приближался и скоро стал совсем близким. По звуку Исидзима попытался угадать тип самолета. Тяжелый бомбардировщик? Нет, тот ревет, а этот, скорее, ноет — тягуче, с ритмичными усилениями. Штурмовик? У штурмовиков — и американских, и японских — совсем другой звук.

Исидзима потянулся к брюкам. Осторожно, чтобы не помять складки, надел их, продолжая слушать. Похоже на транспортный самолет, и, кажется, «Дуглас». Точно, он. И совершенно ясно, что самолет летит в одиночку. Скорее, это или американцы, или русские. Десант? Только вряд ли его будут выбрасывать с одного самолета. Тогда что же ему может понадобиться здесь, над пустынным побережьем? Исидзима быстро оделся. Может быть, американцы хотят высадить здесь спецгруппу. Такое уже бывало, правда не здесь, а дальше, у Аньдуна, и их быстро накрыли. Исидзима натянул туфли. Нащупал на спинке стула и повязал на ощупь галстук. Прошел в прихожую. Сначала он надел пояс с пистолетом, потом фрак. Выскользнул в коридор. Все тихо, отель спит, только справа слышен совсем уже близкий звук приглушенных моторов. Самолет идет на посадку? Да, они явно идут на посадку. Наверное, знают, что вдоль пляжа тянется годная для посадки, плотная, будто специально утрамбованная лента поросшего бурьяном глинозема. Эта полоса учитывалась при постройке отеля.

Исидзима спустился вниз, достал ключ, открыл запасной выход. Сразу за дверью, подходя вплотную, начинались густые заросли бамбука вперемешку с кустами олеандра. Выскользнув, он двинулся между стволами и остановился у кромки рощи. Он был надежно скрыт густой кустарниковой порослью.

Садятся. Исидзима увидел самолет, идущий на посадку. Колеса выпущены. Вот брюхо самолета опускается все ниже, ниже. Колеса почти касаются земли. Пока он не видит на «Дугласе» никаких опознавательных знаков. Подумал: кого в отеле может заинтересовать звук приземляющегося самолета? Официантов? Нет, они просто отметят это про себя. Масу? Да, как человек Цутаки, Масу наверняка примет это к сведению. Генерала Исидо? Генерал может проснуться, последнее время он страдает бессонницей. И генерала Ниитакэ, хотя тот обычно спит как убитый.

Самолет, несколько раз ударившись о кромку пляжа, наконец грузно приземлился и тяжело помчался к отелю. Ход его постепенно замедлялся, и Исидзима видел, что машина приближается к отелю все тише, тише и тише. Остановилась. Пропеллеры несколько раз дернулись и застыли. «Дуглас» стал примерно в двухстах метрах от того места, где стоял Исидзима.

Прошло пять, десять, двадцать минут. В зарослях снова начали трещать птицы. Он внимательно следил за дверью самолета, но никто не выходил. И все-таки если кто-то выйдет, надо остаться незамеченным. Он отступил назад и пошел боком, неслышно скользя между стволами. Так Исидзима подошел почти вплотную к самолету. От крыла его теперь отделяло метров пять. Увидеть его сквозь листву невозможно, но все-таки он на всякий случай отступил еще на метр вглубь. Никаких знаков на самолете нет, только ровная защитная краска. Чей же это все-таки самолет? Японский? Американский? Русский? Не надо сбрасывать со счетов Цутаки — это вполне могут быть его штучки. Хорошо, вариант первый — самолет связан с Цутаки и его людьми. Но Цутаки любит работать тихо, без шума. Что еще? В любом случае вряд ли это десант. Иначе те, кто в самолете, давно бы уже вышли. Может быть, это вынужденная посадка американского или русского транспортника, летящего с каким-то спецзаданием, поэтому и нет опознавательных знаков?

По звуку моторов и по взгляду, брошенному вторым пилотом на бортмеханика, Гарамов понял: бензин на исходе. Он стоял в кабине пилотов и смотрел вниз, пытаясь понять, где же они находятся. Еще не рассвело, но все-таки можно было различить, что внизу, справа, до самого горизонта тянется темное серое пространство, и он догадался, что это вода. Прямо под ними, чуть слева по курсу, колебалась белой изогнутой линией пена прибрежной полосы. Весь этот берег, отгороженный видневшейся вдали горной грядой, казался безлюдным, хотя вдоль него и тянулось что-то похожее на дорогу. Никаких строений на земле поблизости Гарамов не видел, только ровные квадратики полей, перемежаемые зарослями и пустырями. Экипаж сидел на своих местах.

Сергей понимал, что все пытаются сейчас сообразить, какое внизу побережье. Корейское? Или наше? Если самолет не очень сбился с курса и продолжал лететь к востоку и только сейчас свернул к северу, значит, справа по курсу самолета Японское море.

— Где же это мы, а, братцы? — спросил радист.

— Японское море, — сказал сидящий рядом с Гарамовым бортмеханик.

— А Желтое не хочешь? — штурман насмешливо посмотрел на него.

Бортмеханик вместо ответа посмотрел на второго пилота.

— Бензина уже нет. — Второй пилот выругался сквозь зубы, вглядываясь вниз. — Летим на честном слове.

— Хибара какая-то, смотрите, — штурман чуть при встал.

— Угу. Охотничий домик. Прямо по курсу.

Гарамов посмотрел туда, куда вглядывался штурман, и увидел далеко впереди, у горизонта, у самой кромки моря казавшееся отсюда крохотным строение. Что-то небольшое, похожее на жилой дом. Кажется, там есть еще какие-то домики поменьше, но их скрывают заросли.

— Надо садиться, — сказал бортмеханик.

— Чужая территория, — заметил радист.

— Лучше места все равно не выберешь.

— А хибара? — спросил штурман. — Место-то хорошее, только хибара.

Все замолчали, вглядываясь в проплывающую внизу кромку пляжа.

— Иду на снижение. — Второй пилот чуть опустил штурвал.

Да, если бензина нет, его можно понять. Гарамов сразу ощутил наклон. Земля стала приближаться. Ближе, ближе. Ну что ж, садиться так садиться. Надо исходить из новых обстоятельств. Сейчас Гарамов хорошо различал проносившиеся совсем близко под самолетом заросли бамбука, пустыри, покрытые травой, а ближе к морю — резко очерченную белой пеной песчаную, полосу пляжа. Пилот нажал рычаг — внизу зашумели выпускаемые шасси.

— Как будто глинозем, — вглядывался штурман. — Володенька, ты понял? Пронесло.

Пилот не ответил. Лицо его было сейчас потным; оскалившись, он вгляделся в несущуюся навстречу землю, чуть заметно двигая штурвалом. Все молчали, понимая, что сейчас, через несколько секунд, последует толчок о грунт. Вот он. Самолет встряхнуло, подбросило, снова встряхнуло. Сели. Все облегченно вздохнули. Корпус самолета мелко дрожал, но эта дрожь была теперь уже оттого, что колеса мчались по земле. Гарамов ясно различил быстро приближавшееся к ним светлое трехэтажное здание.

— Охотничий домик к нашим услугам, — штурман промокнул обшлагом рукава пот на лбу.

Здание впереди стремительно приближалось, летело прямо на них, но Гарамов почувствовал, что они остановятся ближе. Да, вот ход самолета замедлился, стал тяжелым. Штурман тяжело вздохнул.

— Порядок.

— Сели, не верится просто, — бортмеханик будто убеждал в этом самого себя.

Наступила тишина.

После жужжания моторов, все еще стоявшего у него в ушах, наступившая тишина сначала показалась Гарамову глухой, бесшумной до болезненности, будто уши залепило пластилином. Только привыкнув, он понял, что эта тишина была фоном, состоявшим из многих звуков. Он прижался к окну лбом; в рассветных сумерках неясно слышался шум листвы, плеск воды, крик вспугнутых самолетом чаек. В трехэтажном доме, находившемся теперь совсем близко, метров за двести, три окна были открыты, а дальше, за домом, он разглядел что-то вроде солярия и у самой воды — вышку, напоминавшую маяк. За вышкой причал, у которого стояли лодки и катера.

— Готовь бердан... — начал было штурман, но не докончил. — Гарамов, резко обернувшись, сунул к самому носу кулак:

— Шшш... Молчите!

Штурман понял и послушно кивнул. Гарамов жестом показал остальным: всем молчать, пока я осмотрюсь. Переглянувшись, экипаж затих, и Гарамов снова приложился к стеклу. Вглядывался. Взял бинокль.

Прежде всего он попытался понять, что представляет из себя здание, стоявшее метрах в двухстах от самолета. Оно показалось ему странным: европейское по архитектуре, но по завиткам и узорам у окон, по разбросанным кое-где на стенах выпуклым иероглифам оно явно было корейским, китайским или японским. Прямо от фасада здания к морю вел хорошо ухоженный сад — с выделенными группами кактусов и розарием. Еще раз оглядев его, Гарамов отметил вкрапления вишневых и сливовых деревьев, магнолии и дальневосточную карликовую березу. Сад богатый, подумал он, и за ним хорошо следят. Сзади, за зданием, в обе стороны тянулись густые заросли бамбука. Как раз оттуда, из этих зарослей, и доносился резкий предутренний гомон птиц. Если это чужая территория, то хорошо бы понять, кто в этом доме — гражданские или военные. Сам дом, если бы не открытые окна, показался бы Гарамову безжизненным. Чужая территория, подумал он. И скорей всего — корейская. В Северной Корее население смешанное, там живет много китайцев. Это наверняка какой-то пансионат или гостиница. Вот только кто в ней? Если бы знать! Хорошо, если гражданские. Во всяком случае, судя по безжизненному пейзажу, народу там немного. А у них — экипаж. Шестеро, не считая Вики. Причем пятеро офицеры. Как-никак, это уже боевой отряд. «Ладно, — подумал Гарамов, — надо выйти и узнать, что это за здание. И все это тихо и аккуратно». Он прикинул: дверь самолета с левого борта, обращена как раз к бамбуковой роще. От двери до зарослей примерно метров десять — двенадцать. Их он проскочит, а дальше уже бамбуковая роща, которая тянется до самого здания. Если в доме живут гражданские, все будет легко. Гарамов обернулся, сказал шепотом:

— Позовите врача и медсестру.

Радист выскользнул и скоро вернулся с Арутюновым и Викой. Вика сразу же чуть не выбила его из собранного состояния. Осмотрев всех шестерых, Сергей произнес шепотом:

— У кого есть оружие, прошу достать.

Четверо офицеров — Арутюнов, второй пилот, бортмеханик и штурман — достали четыре «ТТ». Радист, нагнувшись, вытащил из-под сиденья карабин. Гарамов приготовил два своих пистолета — казенный «ТТ» и личный парабеллум. Этот трофейный работяга, хорошо отлаженный и пристрелянный, в его руках практически не знал промаха. Кроме того, в голенищах сапог Гарамов, памятуя довоенную специальность, всегда носил две финки.

— У меня нет оружия, — будто извиняясь, сказала Вика.

— Стрелять умеете? — спросил он, будто проверяя, можно ли ей доверить оружие.

Она твердо встретила его взгляд:

— Умею, товарищ капитан.

Так же, как и он, Вика говорила шепотом. Может быть, она и в слона с двух метров не попадет, подумал Гарамов, но все же протянул ей «ТТ». И по тому, как она легко, без боязни взяла его, понял, что она действительно умеет обращаться с оружием,

— Товарищи. Прошу всех понять серьезность положения.

Гарамов сказал это, вглядываясь поочередно в каждого. Он понимал, что сейчас перед ним не бог весть какие умельцы по части боя. Четыре летчика, врач и медсестра. Люди, наверняка знающие дело на своем месте, вряд ли имеют понятие, как правильно действовать в тылу врага, в неизученной обстановке.

— Объяснять что-нибудь считаю лишним. Скорее всего, мы на территории противника, поэтому объявляю всех вас боевым отрядом и, как имеющий полномочия по полету, беру командование на себя. Прежде всего нужно выяснить, где мы сели. На разведку пойду я, здесь, в самолете, старшим останетесь вы, капитан.

Штурман кивнул.

— Прошу продумать и рассредоточить людей по самолету. Выберите наиболее удобные для обзора берега и здания точки. Вернусь через полчаса. Если по истечении этого срока меня не будет — значит, со мной что-то случилось. Условные знаки: если я появлюсь в виду самолета и сниму фуражку — положение относительно спокойное и угрозы нет. Если же вы увидите меня с фуражкой на голове, то, что бы там ни было, это сигнал опасности, и надо готовиться к бою.

Все шестеро смотрели на него. Белобрысый второй пилот смотрел прищурившись и с некоторой отчаянностью. Арутюнов, как и раньше, был весь в себе, его плавающие глаза закатились под лоб, а узкие губы поджались еще больше. Жизнерадостный штурман, спрятав на этот раз улыбку, держал пистолет перед собой, будто готовясь стрелять. Глаза пожилого бортмеханика слезились, и вообще он изо всех сил крепился — ему, наверное, не мешало бы соснуть. Радист, который смотрит на него сейчас, моргая своими длинными ресницами, может быть, и разбирается в средних и длинных волнах, но от его карабина, если дело дойдет до схватки, толку будет мало. Отдельно Гарамов выделил Вику. Было видно, что она совершенно точно имела раньше дело с оружием, занималась в каком-нибудь стрелковом кружке. Пока Гарамов давал инструкции, она быстро проверила обойму и привычно поставила на место предохранитель.

— Ясно, товарищ капитан, — сказал штурман.

— Кто-нибудь закройте за мной дверь.

Бортмеханик пошел вместе с ним. И когда Гарамов открыл выходившую к роще дверь, младший лейтенант тронул его за плечо: удачи. Гарамов кивнул. Спрыгнул в дверной проем на песок. Немедля, почти не выпрямляясь, быстро, в два прыжка проскочил в рощу, подумав на бегу, что эти заросли, подходившие вплотную к зданию и скрывавшие его, просто подарок. Стволы бамбука в роще стояли тесно. Теперь, укрытый толстым перепончатым тростником, Гарамов чувствовал себя как рыба в воде.

Постояв около минуты и прислушиваясь, он попытался понять — изменилось ли что-то в окружающих звуках. Нет, как будто бы не изменилось. Все так же кричали птицы, так же, как раньше, шуршала листва перемежающих бамбук кустов. Он осторожно достал из-за голенища финку. Привычным движением спрятал в левый рукав. Правой рукой вынул парабеллум и стволом отогнул ближнюю ветку. Бесшумно двинулся вперед. Он шел настороженно, на каждом шагу останавливаясь и вслушиваясь. Он подходил к зданию шаг за шагом, метр за метром и, подойдя вплотную, так же, метр за метром, стал изучать стену. Увидел: метров за пятнадцать в задней стене чуть приоткрыта инкрустированная, выложенная перламутром дверь с изображением птиц и цветов. Да, здание богатое. Разглядывая затейливую инкрустацию, он вдруг уловил в шуме листвы посторонний звук. Звук раздался впереди, и он напрягся, вслушиваясь. Тут же напряжение спало, он в сердцах выругался про себя. Между стволами бамбука к двери кралась большая обезьяна. Судя по движениям, она была ручной. Гарамов отогнул ветку стволом парабеллума и тут же ощутил тупой удар по голове. «Слабо бьют», — подумал он, пытаясь повернуться и ответить контрударом. Но его ударили снова, и он потерял сознание.

Когда Гарамов открыл глаза, первым его ощущением была боль. Попытался повернуть голову и еле сдержал стон. Казалось, затылок был каменным. Где же он? Большая комната, шторы. Он полулежит в кресле. Гарамов попытался поднять руку, но рука не поднималась. Дернулся всем телом и понял, что связан.

— Извините, — сказал над ним голос с сильным акцентом. — Пожаруста, тихо.

Вспомнилось: приоткрытая инкрустированная дверь, орангутан. Два тупых удара по голове. Гарамов скосил глаза: кресло, фигура в кресле. Он встретился глазами с человеком, сидящим в двух метрах от него, их отделял только низкий застекленный столик. У этого человека узкое лицо. Скулы почти не намечены, кожа смуглая, но в меру — ее можно даже назвать светлой. Глаза не раскосые, нос с горбинкой. Но в то же время ясно, что это японец, хотя одет непривычно для конца войны: белая манишка, галстук-бабочка, фрак. Так одеваются метрдотели. «Пожаруста, тихо». В японском языке нет звука «л». Да, это японец. Гарамов оглядел комнату — что-то вроде гостиничного номера с небольшой прихожей. Широкое окно, шторы с рисунками, полированная мебель, на стеклянной плите, покрывающей столик, две фарфоровые чашки, скорей всего с чаем, и телефон. Японец широко улыбнулся, показав белые плотные зубы. Гарамов дернулся, но оказалось, что он привязан и к креслу. Человек, не вставая, чуть поклонился:

— Извини-це. Меня зовут Исидзима. Исидзима Кэндзи, директор этого отеля.

Некоторое время японец наблюдал, как пленник дергается, пытаясь ослабить веревки. Гарамов хотел узнать, сможет ли он, изловчившись, ударить японца в живот связанными ногами. Нет, оторвать ноги от кресла невозможно. Веревки плотно впивались в запястья, плечи, икры, бедра, не давая шевельнуться. Дернувшись несколько раз, Гарамов ощутил бессильную мрачную ярость. Влип, так глупо влип! Если бы не обезьяна, которая его отвлекла, он бы что-то услышал. Этот японец живой человек, а не тень. Он не мог подойти к нему сзади совершенно бесшумно.

Японец опять вежливо улыбнулся.

— Напрасные усилия. Пожаруста, как можно скорей сообщите мне, что у вас в самолете?

Гарамов молчал, пытаясь сообразить, кто же этот человек. Из контрразведки? Но тогда бы его допрашивали с пристрастием. А если это не контрразведка, то кто?

Японец придвинул к Гарамову чашку.

— У нас очень мало времени. Выпейте чай. Что у вас в самолете?

— Десант, — сказал Гарамов, ощущая свой каменный затылок.

Японец покачал головой, будто сожалея о чем-то. Достал из карманов и положил на стол парабеллум Гарамова, две финки, документы.

— Очень сожалею, но я уже знаю вашу фамилию. Вы ведь господин Га-ра-мов? Или как у вас — то-ва-рищ Гарамов? Гарамов-сан?

Надо прежде всего успокоиться, а потом уже думать, что делать. Ярость, которую он сейчас испытывал, бессильная злоба на этого японца оттого, что он легко, как котенка, связал его, — все это надо было сейчас притушить. Среди прочих документов на столе лежало предписание о том, что ему, капитану Гарамову, поручено сопровождать группу в составе пяти раненых, пяти членов экипажа, врача и медсестры. И все это теперь известно. Хорош же он, не оставил документы в самолете.

— Развяжите меня немедленно, — сказал Гарамов. — За свои действия вы будете в полной мере отвечать перед советским военным командованием.

Японец покачал головой.

— Поверьте, то-ва-рищ Гарамов, или господин Гарамов, или Гарамов-сан, как вам приятней, — я глубоко сожалею, что мне пришлось связать вас. Но это вынужденная мера, применил я ее только для вашей же пользы. Поверьте мне.

Увидев легкую улыбку японца, Гарамов снова ощутил ярость. Японец сожалеюще причмокнул. Немыслимая тяжесть в затылке. Ничего, в конце концов, сейчас важно не это. Все это пустяки. Важно узнать, кто же он, этот фрачник. Он очень похож на военного, а фрак — на маскарад.

— Повторяю: если вы немедленно не развяжете меня, вы пожалеете об этом.

— Я развяжу вас, господин Гарамов, как только вы скажете мне о цели вашего прилета сюда и о том, что или кто находится у вас в самолете.

Японец оскалил в улыбке зубы.

— Кто вы сами, я догадываюсь.

Он прочел документы, это ясно, и все отлично знает о раненых.

— Я уже сказал: я представитель советского военного командования.

— Сожалею, но это неправда, господин Гарамов. Я прочел документы. Умоляю, не оттягивайте время, господин Гарамов. Мы говорим уже три минуты, а у нас на счету каждая секунда. Контрразведчики безусловно засекли ваш самолет.

«Контрразведчики засекли ваш самолет». Что это значит? Гарамов мучительно пытался понять, кто же этот японец. А может быть, он в самом деле хочет ему помочь? Ничего себе помочь — связал. Освободиться от веревок невозможно. «Директор отеля...» Как бы не так. Таких «директоров» в любой разведке и контрразведке — пруд пруди. Судя по тому, как японец бесшумно подкрался сзади и по удару, — это профессионал.

— Я жду, господин Гарамов. Чем скорее вы доверитесь мне, тем будет лучше и для вас и для меня.

С другой стороны, если этот японец из разведки, то он давно бы уже стал его пытать.

— Что в самолете? Спецгруз? Если вы молчите — значит, там спецгруз. Учтите, разговаривая с вами так, я многим рискую.

Он ведь знает, что в самолете. Знает по документам. Тогда почему спрашивает? Хочет убедиться?

— В самолете хорошо вооруженный десант, — медленно сказал Гарамов. — Если в течение десяти минут я не вернусь на борт самолета, десант начнет боевые действия. Вы сказали, что мы говорим три минуты. Считайте теперь сами, сколько вам осталось спокойной жизни.

Японец расплылся в улыбке.

— Господин Гарамов, вы профессиональный разведчик. Это можно понять по тому, как вы вошли в рощу, двигались, как вели осмотр и даже по этим ножам и трофейному парабеллуму. Так вот, как разведчик, ответьте мне: если в самолете действительно отряд, то какой мало-мальски опытный десантник выпустит на разведку одного человека? Без подстраховки, господин Гарамов? Ведь это железное правило, и вы его отлично знаете.

Следя за лицом и жестами японца, Гарамов чувствовал, что тут что-то не то. Только вот что именно, не понимал.

— Извините, господин Гарамов. Я вижу, что вы хотите что-то спросить. Спрашивайте.

Кажется, затылку стало легче. Хорошо, надо поиграть с ним в его игру. Поиграть, прикинуться, что он ему верит, а там будет видно. А может быть, это действительно не игра?

— Сначала развяжите меня.

Японец вначале подумал о чем-то, потом присел на корточки. Стал не спеша распутывать веревки. Почему он так спокойно развязывает его? Может быть, за дверью охрана? Если это так, а в парабеллуме есть патроны — дешево он свою жизнь не отдаст. Впрочем, охрана или агенты могут быть и не за дверью. Где? Вот именно — где? Да в самой комнате, за шторами, в тайниках, где угодно.

Наконец японец развязал последний узел. Вздохнул. Бросил веревки на пол.

— Берите ваше оружие и документы. Они в полной сохранности.

Гарамов взял со стола парабеллум, проверил обойму. Патроны на месте. Не опуская пистолета, взял ножи, спрятал их за голенища. Проверил документы — они были в полном порядке. Японец осторожно, вместе с блюдцем, приподнял одну из чашек, отхлебнул.

— Господин Гарамов. В вашем самолете я видел пробоины — значит, он был обстрелян. Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что вы совершили здесь вынужденную посадку. Ну и, если уж до конца, у вас не очень хорошо с горючим. Учитывая ваше тяжелое положение, я готов помочь вам, естественно, на определенных условиях.

Гарамову прежде всего надо было узнать, где они приземлились. И он спросил:

— Где мы находимся?

— Это Ляодунский полуостров, побережье Желтого моря, Западно-Корейский залив, между Дайреном и Люйшунем, или, по-вашему, Порт-Артуром. Примерно в двадцати километрах от Дайрена.

Так. Значит, если японец не врет, после нападения истребителя они всю ночь летели к югу и сейчас находятся в глубоком тылу японцев.

— Что это за здание?

— «Хокуман-отель». Место отдыха высшего состава командования японской армии.

— Если это так, то оно должно охраняться?

— И очень тщательно.

— Я что-то не заметил охраны.

Японец улыбнулся:

— Увы, она снята по приказу командования сразу после начала наступления ваших войск. Конец войны, некого охранять. В моем отеле сейчас всего двое постояльцев.

— Интересно, кто?

— Генерал Ниитакэ Минору и генерал Исидо Такэо.

Гарамов внимательно посмотрел на японца.

— Генерал Ниитакэ — шеф разведки Маньчжоу-Го?

Японец чуть нагнул голову.

— А генерал Исидо — начальник третьей канцелярии? Тот, что отвечает за подготовку агентуры?

— Совершенно верно.

Ну и ну. Если японец не врет, то в этом логове два наиболее интересных высших офицера японской разведки; А собственно, оборвал эту мысль Гарамов, почему этот Исидзима должен врать?

— Зачем вы мне все это говорите?

Японец встал и подошел к окну. Некоторое время рассматривал полосу прибоя. Выправка у него действительно настоящего метрдотеля.

— Мы оба, господин Гарамов, отлично знаем, что война Японией проиграна. Я хочу всего-навсего спасти свою шкуру. Только и всего. Не скрою, во время войны мне удалось кое-что заработать. Но вывезти это «кое-что» нельзя, тем более, что это довольно громоздкие вещи. Картины, статуэтки, предметы старины. Для неопытного глаза вокруг отеля действительно нет охраны. Но я знаю, что все подходы к отелю тщательно блокированы агентами контрразведки. Сами понимаете, что это такое — люди ранга Исидо или Ниитакэ. Даже непроезжая местность в обе стороны к Дайрену и Люйшуню прочесывается спецотрядами. По морю уйти невозможно — не на прогулочном же катере. В этой ситуации ваш самолет становится единственным шансом моего спасения.

— Вы хотите лететь к нам?

— А почему бы и нет? Не совсем к вам, но с вами. Я прочел документы, в которых указано, что вам поручено сопровождать пятерых раненых, ясно, что им ваше командование придает особое значение. Не буду допытываться какое. Меня интересует лишь ваш самолет и то, что на нем можно улететь. Не думайте, что я добрый самаритянин. Я не тешу себя напрасными иллюзиями и отлично понимаю — ваши власти, попади я к ним, не посмотрят на мое право собственности. В лучшем случае я буду объявлен военнопленным, в худшем — «военным преступником. Все мои ценности, естественно, будут реквизированы. Чтобы этого не случилось, я предлагаю вам сделку. Джентльменский договор с гарантиями. Как вы на это смотрите?

— Мне надо знать ваши условия.

— Мои условия: я достаю вам горючее и все необходимое, снабжаю продуктами, медикаментами, вызываю, если надо, мастеров, чтобы исправить повреждения. Взлететь здесь нетрудно: по той же самой полосе глинозема, на которую вы приземлились. За эту помощь вы берете меня на борт. Но не одного. Со мной должен полететь небольшой обслуживающий персонал, скажем, три-четыре человека, и один из генералов. Исидо Такэо. Ну и, естественно, мой груз. Вы летите туда, куда вам надо, единственное условие — на этом пути мы делаем короткую посадку в месте, которое я укажу. Предупреждаю: если вы помешаете мне совершить эту короткую посадку, я, рискуя погибнуть, взорву самолет. Надеюсь — это предупреждение излишне, и вы будете благоразумны.

— А кто даст гарантию, что во время этой посадки вы не устроите засаду?

— Гарантией, что во время этой посадки вы можете не опасаться засады, будет то, что я сойду один, оставив вам генерала Исидо. Думаю, шеф японской агентуры в Азии — достаточно серьезная компенсация за мое спасение.

Гарамов некоторое время цеплялся к деталям, пытаясь понять, где может быть подвох. План, который ему предлагает этот японец, действительно продуман. Если подвох, то что они могут сделать? Захватить самолет? Нет, он им этого не даст, хотя отлично понимает, что за «обслуживающий персонал» сядет в самолет. Допустим, они посадят в самолет не генерала Исидо, а его двойника. Но это уже детали. В целом то, что предлагает японец, пока устраивает Гарамова. Ведь сейчас, в этой ситуации, им надо только одно — взлететь. А дальше уже будет легче. Если они получат горючее и починят приборы, то все остальное решится по ходу дела. Захватить же самолет он им не даст.

— Что скажете, господин Гарамов? Вы принимаете мои условия?

Японец приблизился к нему вплотную, и Гарамов увидел жесткие спокойные глаза. Конечно, он принимает его условия. Потому что этот японец явно переоценивает свои силы,

— Принимаю.

— Тогда мы должны спешить.

— Что нужно делать?

— Прежде всего, чтобы вы могли свободно передвигаться, пока я буду доставать бензин и снаряжать самолет. Вам необходимо переодеться: фрак, крахмальную манишку, галстук, лаковые туфли. Так одеты все мои сотрудники, работающие здесь официантами. Если явится контрразведка, я скажу ей, что «Дуглас» вызван по распоряжению генерала Исидо, а вы — мой новый сотрудник.

Гарамов прикинул про себя все, что услышал. Кажется, японец говорит дело. И все-таки он еще раз проиграл — нет ли в этом предложении переодеться ловушки.

— Какой размер обуви вы носите? — спросил японец.

— Сорок второй.

Японец снял трубку. Сказал что-то по-японски. Вслушиваясь, Гарамов попытался разобрать, что он говорит, но из долгого разговора понял только одно: японец просил что-то принести. Заметив, что Гарамов прислушивается, японец положил трубку и улыбнулся:

— Как я понимаю, вы не очень хорошо говорите по-японски?

— Совсем немного.

Японец покачал головой:

— Среди моих официантов есть два семеновских офицера. Они хорошо знают китайский, и в случае чего — помогут. Вы помните, как меня зовут?

— Исидзима Кэндзи.

— Совершенно верно, но для вас я Исидзима-сан, и не иначе. В присутствии других вы должны обращаться ко мне с почтением: прижав ладони к бедрам, опустив глаза и кланяясь. Вот так, — японец поклонился.

— Я примерно представляю, — сказал Гарамов.

— Отлично. А теперь снимите свою одежду.

Гарамов посмотрел на японца. Тот улыбнулся:

— Никто не должен видеть, что вы советский офицер. Извините, господин Гарамов, но это необходимо.

Гарамов, не сводя глаз с японца, сел. Стянул сапоги, снял китель, брюки. В дверь постучали. Исидзима подошел к двери, спросил тихо:

— Кто там?

Услышав ответ, показал Гарамову: спрячьтесь за дверь. Потом повернул ключ. В щель было видно: вошел невысокий блондин во фраке. В одной руке он держал стопку одежды, в другой — пару лакированных туфель. Исидзима взял у него все и, коротко кивнув, сказал:

— Подождите в коридоре, господин Корнев.

Блондин молча поклонился и вышел. Исидзима протянул Гарамову одежду. Стал наблюдать, как Гарамов одевается.

— Галстук повяжу я, — предупредил он, когда Гарамов стал оглядывать себя в зеркале.

Подождав, пока Гарамов наденет фрак и завяжет шнурки на туфлях, Исидзима чуть отступил. Поморщился:

— Выбриты вы плохо. — Он некоторое время стоял, раздумывая. — Ладно, сойдет. Свой парабеллум можете спрятать за пояс.

Пока Гарамов прятал документы и оружие, Исидзима повязывал ему галстук. Осмотрев работу, подошел к двери, открыл ее, сказал по-русски:

— Господин Корнев!

Блондин, войдя, поклонился.

— Познакомьтесь: господин Корнев — господин Гарамов.

Все это Исидзима сказал совсем другим тоном: брезгливо, жестко и отрывисто.

— Господин Корнев, этот человек прибыл со специальным самолетом, который стоит сейчас у отеля. Прошу во всем помогать ему. Вы поняли?

Корнев поклонился, косясь на Гарамова.

— Прежде всего отведите его в комнату обслуживающего персонала. Накормите, если он этого захочет. Ночной завтрак готов?

— Так точно, Исидзима-сан.

— Хорошо.

Корнев вышел. Исидзима сказал тихо:

— Сейчас я пойду к генералу Исидо. У нас должен состояться важный разговор. Ему я скажу, что достал специальный самолет, чтобы вылететь отсюда. Что вам нужно для того, чтобы взлететь? Говорите коротко. Горючее — сколько? На полную заправку?

— Да.

— Что еще?

— Исправить рацию и навигационные приборы.

— Достаточно ли будет для этого одних материалов или надо вызвать специалистов с аэродрома?

— Думаю, экипаж исправит сам.

— Хорошо. Но для верности я попробую достать рацию и необходимые приборы. Пока Исидо еще обладает властью и может приказать, чтобы сюда доставили все что надо.

— Хорошо. На борту нашего самолета находятся врач и медсестра. Кому-то из них также потребуется посетить отель.

— Ваша медсестра молодая? Хорошенькая?

— Какое это имеет значение?

Гарамов удивленно посмотрел на Исидзиму. Нет, японец как будто говорит совершенно серьезно. Но ведь этот вопрос — хорошенькая ли медсестра — явно не к месту. И когда Исидзима приложил руку к груди, Сергей спросил:

— Повторяю, господин Исидзима, какое это имеет значение?

— Большое. В нашем отеле есть штатные девушки — японки, китаянки, русские. Если ваша девушка более-менее прилично выглядит, я передам ей с вами на борт платье, которое обычно в нашем отеле носят русские девушки. Вы понимаете?

— Нет.

— Ваша медсестра, если потребуется, сможет выходить из самолета под видом моих девушек.

— Но при чем тут «молодая, красивая»?

Исидзима криво улыбнулся:

— Армейский вопрос, дорогой господин Гарамов, вы уж простите. Японская контрразведка, как вы выражаетесь, не лыком шита. Всему Ляодуну известно, что у меня здесь, в «Хокуман-отеле», собраны лучшие красавицы Маньчжоу-Го. Если, еще раз меня извините, ваша девушка будет некрасива — у контрразведки найдутся серьезные поводы для размышлений. Так она красива?

Гарамов пожал плечами:

— Да.

— Очень хорошо. Сейчас Корнев проводит вас в комнату официантов, и ждите меня там, а я иду к генералу Исидо.

Гарамов посмотрел на часы — с момента его выхода из самолета прошло двадцать семь минут.

— Не получится, господин Исидзима. Оставив самолет, я назначил контрольный срок. Он истекает через три минуты.

Исидзима внимательно посмотрел на него.

— Ну что ж, идите с Корневым, он даст вам платье для девушки — и можете пройти на самолет. Заодно сообщите вашим людям о нашем разговоре. Но чем скорее вы выйдете оттуда и вернетесь в комнату официантов, тем лучше.

Сразу же как Гарамов оставил «Дуглас», штурман распределил всех, кроме Арутюнова и Вики, по постам. Сам он занял точку в средней части самолета. Радист и бортмеханик прошли в хвост и сели у иллюминаторов, второй пилот по собственному желанию остался в кабине. Этот пост каждый оценил про себя как самый трудный.

И наступил час ожидания и неопределенности, которые изматывают людей, изучивших войну. Они не любят тишины. Как ни храбрись, сколько шуток ни отпускай — все они по горькому опыту знают, что за этим обычно следуют бьющие в упор пулеметные очереди или рвущие людей в клочки разрывы снарядов. И сейчас, хотя снаружи все казалось мирным, тишина и уход Гарамова были тягостными. Но все терпели, только изредка кто-то из раненых просил пить или поворачивался. В таких случаях Вика склонялась над носилками, давала кружку с водой, поправляла повязку и шептала:

— Потерпи. Потерпи, милый. Сейчас перевязку будем делать.

Постепенно всем в самолете стало казаться, что главное — это и есть перевязка, которую обещала раненым Вика. Последним, кто видел, как Гарамов вошел в заросли, был радист, наблюдавший из хвостовой части за рощей. И теперь каждый раз, когда кто-то спрашивал его: «Ну как там, не видно капитана?» — радист отвечал разочарованным мычанием, которое звучало примерно так:

«Ээ-а».

Все знали, что самый большой обзор открывается из кабины, пилотов, обращенной к ясно уже различимой в рассветных сумерках стене. Штурман, наблюдавший из средней части за полосой прибоя и вышкой, часто заходил в кабину. Стараясь не смотреть в сторону мертвого Михеева, он на несколько минут застывал рядом со вторым пилотом. Оба всматривались в окна здания, в кусты роз и магнолий, в песчаные дорожки, полого спускавшиеся к пустому причалу.

— Все, — сказал в один из таких приходов штурман. — Пропал наш капитан.

И тут оба увидели идущего по дорожке от здания Гарамова. Но так как капитан был во фраке, летчики сначала не узнали его. Переглянувшись, оба медленно подняли пистолеты.

— Официант какой-то, — шепотом сказал второй пилот. — Чего ему надо?

Когда Гарамов подошел ближе и остановился почти у самого самолета, штурман, посмотрев на лейтенанта, прошептал:

— Володя, или я сон вижу, или это капитан Гарамов.

Вика, сидя на алюминиевой скамейке, прислушивалась к тому, что происходило за самолетом. Сейчас она услышала только шум листвы, крики птиц и то нарастающий, то ослабевающий где-то внизу звук прибоя. Рокот волн, бамбуковая роща за иллюминатором, крики неизвестных птиц, особенно вот этот, непривычно громкий и редко радостный — «А-га!», потом тишина, и снова — «А-га!» — все это вместе соединялось в ней сейчас во что-то необычное и легкое. И это «легкое, необычное», то, что жило сейчас в ней от шума листвы, от «А-га!» и рокота моря, было для нее в эти минуты главным. Вика понимала, что рядом смерть, что трем из пяти раненых нужно срочно делать перевязки, а один — Ларионов — умирает, но все-таки она думала не об этом, не об опасности, не об ужасе смерти, а о капитане Гарамове. И когда истекли обусловленные им тридцать минут, заволновалась, постигла весь ужас случившегося.

Договорившись с Гарамовым и выйдя вместе с ним в коридор, Исидзима прежде всего проследил, как они вместе с Корневым спустятся по лестнице. Когда их шаги стихли, настороженно попытался понять — есть ли еще кто-то, кроме него, в коридоре. Но вокруг все было тихо. У открытых окон шевелились занавески, и он подумал: «Вряд ли кто-нибудь станет прятаться за ними». Беззвучно пройдя на носках по коридору, он пошевелил их на своем пути просто так, больше для очистки совести. Убедившись, что за занавесками никого нет, он прошел к к небольшому холлу в центре коридора и застыл. Некоторое время он скользил взглядом по темным деревянным панно на внутренней стене, вглядываясь в инкрустированные розовым и белым перламутром рисунки. Он хорошо помнил свой тайник, но на всякий случай приказал себе сейчас еще раз тщательно пройтись по рисункам. Бутон лилии, муравей, тигр и бабочка, две стрекозы. Тайник начинался от хвоста последней стрекозы. Еще раз взглянув вдоль коридора, он легким движением руки нажал на панель и открыл небольшую нишу. Достал плоскую коробочку из черного дерева, положил во внутренний карман фрака. Снова закрыл тайник. После этого он еще несколько секунд настороженно прислушивался. Все было тихо. Он посмотрел в окно и увидел Гарамова, идущего с небольшим свертком в руке к самолету. Подумал: даже если кто-то, допустим, из людей Цутаки и увидит сейчас Гарамова, у него вряд ли вызовет подозрение фигура официанта во фраке. Отсюда, из средних окон второго этажа, была видна только носовая часть самолета. Корпус и вход в самолет загораживала бамбуковая роща. Дождавшись, пока Гарамов скроется за стволами, он спустился вниз. Центральный холл был пуст. В кресле, в неловкой позе, прислонившись щекой к спинке, спал новый швейцар — Масу. Взглянув на него, Исидзима подумал, что Масу, может быть, притворяется, и потому постоял некоторое время, изучая молодое узкогубое лицо спящего швейцара. Если только Масу все время находился здесь, как ему и положено — в кресле у главного входа, — он не мог видеть ни Корнева, ни Гарамова. Смешно, подумал Исидзима. Этот человек Цутаки, наверняка сейчас напряженно прислушивающийся к тому, как над ним стоят, как раз и есть одна из его надежд в схватке с майором. Пусть Масу спит или делает вид, что спит, — это не имеет сейчас никакого значения. Неслышно повернувшись, Исидзима снова вернулся на второй этаж и остановился у номера генерала Исидо. Постучал, услышав тихий вопрос: «Кто там?», так же тихо сказал: «Это я, Исидзима». Дверь открыл мощный, широкогрудый Кадоваки Рэйдзи; склонившись, он пропустил его и закрыл дверь. Напарником Кадоваки в этой смене, считавшейся самой тяжелой, Исидзима назначил одного из лучших охранников, тощего и жилистого семеновца Бунчикова. И вот сейчас этот бывший офицер с черными усами, мрачно свисающими над сильно выступающей нижней челюстью, стоял у, окна и выглядел застигнутым врасплох: кажется, он что-то высматривал там и обернулся, лишь когда Исидзима вошел.

— Что нового? — тихо спросил директор отеля, как бы призывая тем самым охранников генерала говорить так же, как и он. Кадоваки склонился в поклоне:

— Ничего, шеф.

— Исидо-сан спит?

— Не знаю. Бунчиков что-то слышал, но я не ручаюсь.

Исидзима повернулся к Бунчикову:

— Что скажете?

— Мне показалось, генерал подходил к окну.

— Когда?

— Примерно час назад. Когда прилетел самолет.

Исидзима подошел к двери, ведущей в комнату генерала. Приложил ухо. За дверью было тихо. Это означало, что генерал не спит, иначе он услышал бы ставшее уже привычным для него сопенье или легкий храп. Он выпрямился.

— Это наш самолет, господа. Прошу вас повысить бдительность. Не исключено, что мы улетим на нем вместе с его превосходительством.

Кадоваки и Бунчиков поклонились. Он сделал им знак, постучал в дверь. Услышал шаги.

— Кадоваки? — спросил генерал.

— Ваше превосходительство, извините за беспокойство. Это я, Исидзима.

Створки двери приоткрылись. Исидо был в халате, надетом поверх пижамы. По лицу генерала угадывалось, что он давно проснулся.

— Еще раз извините, ваше превосходительство, что осмелился побеспокоить.

Генерал кивнул. Пропустил его, закрыл дверь, прошел к окну. Исидзима ждал, остановившись в двух шагах.

— Что ж вы молчите, Исидзима? Этот самолет — наш?

Лицо генерала напоминало сейчас морду льва с плоским приподнятым носом и отвислыми щеками. Исидзима догадался, что Исидо отлично понимает, почему люди Цутаки убили вчера генерала Отимия. Война кончается, и бригадный генерал Отимия Хэндзабуро, будучи пленен союзниками, мог бы рассказать многое об опытах над военнопленными в отряде № 731, когда там совершенствовали бактериологическое оружие. Но Исидо понимает отлично и то, что Цутаки может заняться и им, генералом Исидо Такэо — из-за агентурной сети, которая хранится не только в списках, но и в его голове. Может быть, Исидо знает и еще одно: что это вопрос даже не дней, а часов.

— Ваше превосходительство, я мечтал бы сказать, что самолет, стоящий у отеля, наш. Мечтал бы.

Он замолчал, изображая лицом и позой высшую степень замешательства. Не нужно сейчас, сразу же выкладывать генералу свой план. Надо сначала довести Исидо до высшей точки, помучить, чтобы старый лис был готов на все, и только потом открыть истинное.

— Что значат эти ваши слова, Исидзима?

«Ничего не отвечай ему, выдержи, промолчи», — пронеслось в голове Исидзимы.

— Я спрашиваю, что это значит? — взвизгнул Исидо. В его голосе слышались нетерпение и страх.

Исидзима подошел к генералу вплотную. Сказал тихо:

— Это самолет — наш. И в то же время он не наш. Но он будет наш.

— Я не понимаю вас, Исидзима. Что значат эти слова?

— Ваше превосходительство, извините меня. Но я хочу сказать правду. Война кончилась.,.

От этих слов плечи генерала обреченно опустились, он отвернулся, некоторое время смотрел в окно. Оно выходило к роще, и отсюда самолета не было видно, а это означало, что Исидо не видел не только самой посадки, но и того, как Гарамов в три прыжка проскочил в заросли бамбука.

— Ну и что? — выдавил генерал.

— Ваше превосходительство... — Исидзима опять изобразил замешательство.

— Исидзима? Вы говорите это так, будто боитесь, что нас кто-то услышит.

Исидзима молча поклонился.

— Вы хотите мне напомнить о кодексе? Я должен выпустить кишки? — боязливо и в то же время брезгливо произнес генерал.

— Как можно, ваше превосходительство. Я знаю, что вы ученик «Омото-кё» и верите в мир Мироку. Но я в самом деле боюсь, что нас кто-то услышит,

Исидо старательно изучал рисунок у себя на рукаве; его губы при этом сделали движение, будто он собирался что-то сказать, и застыли.

— Ваше превосходительство, вы знаете, кем мы будем для союзников сразу по окончании войны?

Исидо усмехнулся. Тут же его губы сложились в жесткую складку, и он сказал беззвучно:

— Знаю. Что, вы видите выход?

— Вижу.

Генерал некоторое время изучал лицо Исидзимы.

— Интересно.

— Ваше превосходительство. Сейчас, когда все рушится, я готов довериться вам. Готовы ли вы довериться мне?

Генерал неопределенно покачал головой. Отвернулся.

— Ваше превосходительство! Я покорнейше жду.

— Зачем вы все это спрашиваете? Ведь сейчас хозяин вы, а не я.

Он созрел. Исидзима склонился:

— Ваше превосходительство!.. — Исидзима молча достал из кармана черную коробочку, протянул генералу. Исидо покосился:

— Что это?

— Извините, ваше превосходительство. Извольте взглянуть.

Помедлив, генерал взял коробочку. Пристально посмотрел на Исидзиму. Открыл. Сверкнули бриллианты. Коробочка была наполнена ими до краев.

Генерал некоторое время разглядывал драгоценности. Резко выдохнул воздух.

— Я знал, что вы много заработали в «Хокуман-отеле».

— Да, ваше превосходительство. И все это я обратил в камни.

— Исидзима. Это же целое состояние, десятки состояний. Зачем вы мне показываете?

Лицо генерала мучительно сморщилось. Да, подумал Исидзима, он сейчас действительно страдает. Деньги делают все.

— Я хочу довериться вам, ваше превосходительство. При условии, что вы доверитесь мне.

Генерал осторожно, будто боясь расплескать драгоценную жидкость, закрыл коробочку. Протянул ее Исидзиме.

— Довериться? А зачем, собственно говоря, я вам нужен? Зачем?

— Ваше превосходительство. И для вас, и для меня доверие — это единственный шанс.

— Но зачем вам нужно доверие? Разве не проще выдать меня Цутаки? И поделиться вашими богатствами с ним?

Исидзима взял коробочку из рук генерала. Усмехнулся:

— Цутаки обречен, ваше превосходительство. Через несколько дней, после подписания капитуляции, он будет объявлен одним из наиболее важных военных преступников. И при поимке расстрелян.

— А мы с вами? Разве нет?

— Мы с вами тоже. Но мы с вами сейчас в лучшем положении, чем Цутаки.

Генерал долго рассматривал что-то в окне, прежде чем ответить.

— Исидзима. К вашим словам я отношусь скептически, сейчас же единственное в этом, мне кажется, что вы слишком умны, чтобы подавать напрасные надежды.

— Спасибо, ваше превосходительство. В ответ на это я хочу задать вам вопрос.

— Пожалуйста, Исидзима.

— Вы знаете, сколько японцев живет в Латинской Америке?

Генерал пожал плечами:

— Исидзима, не обольщайтесь. До Латинской Америки несколько тысяч километров. Даже с полной заправкой мы не долетим туда.

— И все-таки, ваше превосходительство?

— Точных данных у меня нет. Но примерно около восьми тысяч.

— Совершенно верно, ваше превосходительство. Столько же японцев живет в нейтральных странах. И многие из этих людей, я уверен, готовы работать на вас. Простите, что я лезу не в свое дело. Но я ведь не мальчик и знаю: пока, до полной капитуляции, вы остаетесь их полновластным хозяином. Достаточно вашего слова, и каждый из внедренных обеспечит нас всем, чем вы прикажете. Всем, ваше превосходительство. Документами, прикрытием, если надо — проездом в любую точку земного шара. Соединив эти возможности с моими средствами — а если вы примете мое предложение, то с нашими средствами, — мы окажемся практически всесильны.

Оба некоторое время стояли молча.

— Спасибо, Исидзима. Не переоценивая обстановку, скажу: вы действительно открываете для меня некоторые перспективы.

— Об этом я думал уже давно. Но после того как Цутаки блокировал отель, я просто не знал, как нам с вами выбраться отсюда. Вчера, после смерти Отимии, я был просто в ужасе. И вот появился самолет. Это тот единственный шанс, который нельзя упускать. Шанс, в прямом смысле слова посланный нам с неба. Самолет американской системы, без опознавательных знаков. Не учтенный реестром императорских ВВС. Практически — чей бы он ни был, мы можем считать, что это наш с вами личный самолет. Попав на него, заправив его до отказа горючим и поднявшись в воздух, мы сможем потом выбрать любой маршрут. Вы понимаете, ваше превосходительство? Приземлиться в любой местности в нейтральной стране. Или в неоккупированном пока районе. Лишь бы там не было войск противника и можно было сравнительно легко добраться до одного из ваших резидентов.

Исидо показал рукой на кресло. Исидзима осторожно сел. Мягко приложил руку к груди:

— Вы согласны со мной, ваше превосходительство?

Генерал покачал головой.

— Что это за самолет, Исидзима?

— «Дуглас», но экипаж русский. Он летел к своим из Лубэя, был ночью обстрелян, сбился с курса. Оставшись без горючего, совершил вынужденную посадку. На самолете находится тринадцать человек. Пять раненых, пять членов экипажа, врач, медсестра и офицер сопровождения.

— Откуда вам все это известно?

— Звук самолета вы, наверное, слышали. В половине четвертого, когда самолет сел, я уже ждал его в роще. Вышедшего на разведку офицера мне удалось оглушить, связать и притащить в свой номер. Естественно, я изучил находящиеся при нем документы, среди которых был и список людей в самолете. И когда он очнулся, я предложил ему сделку. Мои условия: мы заправляем их горючим и помогаем исправить все повреждения. Они же за это берут на борт вас, меня и четырех наших людей. Затем, как сказал ему я, они высаживают нас в указанной нами точке, а сами летят дальше, куда им нужно. Думаю, что и меня, и вас устраивал бы такой вариант. Но может быть и другой. Более совершенный и удобный. Если появится благоприятная возможность — а она наверняка появится, — выбрав удобный момент, мы уничтожим русских и уже без них спокойно летим туда, куда нам вздумается. Для этого нужно только одно: предусмотрительно вызвать сюда опытного пилота из резерва разведки, одеть его в форму официанта и включить в число людей, которые сядут в самолет. Что скажете, ваше превосходительство?

Смуглое лицо генерала застыло, скулы напряглись, глаза стали стеклянными. Исидзима отвернулся, делая вид, что смотрит в окно. Наконец Исидо вздохнул.

— Где сейчас этот русский?

— Вполне возможно, ваше превосходительство, что здесь в отеле или около него еще со вчерашнего дня прячется кто-то из людей Цутаки. Я не говорю уже о том, что один из них — Масу — просто зачислен в штат. Так вот, если эти люди есть, они должны думать, что самолет прибыл по вашему приказу. Иначе они примут свои меры. Чтобы никто ничего не заподозрил, я предложил русскому пока, до взлета, надеть форму официанта. Для всех он — вновь принятый мною на работу семеновец. С той же целью я послал с ним платье для русской медсестры, такое же, как у штатных девушек отеля.

— Вы думаете, что если Цутаки решит, будто самолет прибыл по моему приказу, то он ничего не предпримет?

— Пока он разберется в ситуации и поймет что к чему, я обойду его.

— Отлично, Исидзима. Отлично, молодец. Говорите, что им нужно?

— Нам нужно, — осторожно поправил Исидзима.

— Вы правы, Исидзима, Нам. Грязная сволочь этот Цутаки. С каким удовольствием я расстрелял бы его собственными руками. Возьмите бумагу и запишите все, что нам нужно. Нам с вами, вдвоем. Все до последнего винтика.

Исидзима достал блокнот.

— Прежде всего нужен бензин, ваше превосходительство. Затем рация. Приборы. Инструменты.

— Пишите все сами, я полностью вам доверяю. Сразу же после составления списка вы свяжете меня с дежурным второго отдела в Дайрене. Я дам категорическое указание срочно, вне всякой очереди, доставить сюда все, что будет указано.

— На оперативной машине. Хорошей оперативной машине, из гаража контрразведки.

— Естественно, на какой же еще. Вы говорите, что нам нужен еще и пилот?

— Не просто пилот, ваше превосходительство, а очень опытный, преданный лично вам. Чтобы он мог длительное время вести самолет в ночных условиях по одним только позывным, без штурмана, без радиста, так как взять на борт целый экипаж мы не можем. Русские могут легко догадаться.

— Понимаю. Вы хорошо знаете летный состав в Дайрене? Я имею в виду резерв контрразведки.

Исидзима попытался вспомнить, кого же он знает. Всплыли две-три фамилии.

— Боюсь, что сейчас многое изменилось, ваше превосходительство. Я знаю только начальника летного резерва полковника Сакагами.

— Сакагами не подходит. Стар. Но я знал там пилота, которому доверил бы любой самолет.

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Бывший инструктор императорской школы ВВС, пилот первого класса майор Тамура. Вы, случаем, не знаете его?

Исидзима Тамуру знал хорошо. Пожалуй, это самый. опытный пилот из резерва контрразведки. Но что дальше. Он попытался представить: мог ли Тамура за это время быть завербован Цутаки?

— Я целиком доверяю вашему превосходительству выбор пилота. Единственное...

Он замолчал, изображая покорность.

— Я слушаю, — сказал Исидо.

Исидзима поклонился.

— У вас есть какие-то сомнения? Исидзима?

— Единственное, что я хотел бы нижайше напомнить вашему превосходительству...

— Исидзима, не тяните!

— Отдавая приказание второму отделу, следует помнить, что этот самолет ваш. Он вызван сюда вами для известных только вам целей. Пусть аппарат разведки в Дайрене не знает об этом.

— Вы боитесь, что о самолете пронюхает Цутаки?

— Да, ваше превосходительство. Боюсь, что обойти Цутаки будет для нас самым трудным. — Исидзима взял телефонную трубку: — Разрешите?

— Да.

Пока Исидзима соединялся с Дайреном, Исидо придвинул к себе блокнот и стал разглядывать список.

По ВЧ соединили быстро. Услышав отзыв дежурного по второму отделу, Исидзима передал трубку генералу. Исидо говорил негромко и спокойно:

— Это дежурный по второму отделу? С вами говорит генерал Исидо. Да, это я. С кем я говорю? Лейтенант Мидзуна? Вот что, лейтенант, во-первых, проснитесь, а во-вторых, мне необходимо срочно поговорить с полковником Катаяма. Ничего, что спит. Разбудите. Да. Хорошо, я подожду. Ничего. Я же сказал — подожду.

Некоторое время Исидо сидел молча.

— Катаяма? Доброе утро. Будьте любезны, немедленно приготовьте для меня оперативную машину. Да. Проследите, чтобы она не была гробом на колесах. Иначе я строго взыщу с вас. Я понимаю, Катаяма, не объясняйте мне... Вот это уже другое дело. Свяжитесь с полковником Окадзаки и затребуйте у него бензозаправщик с авиационным бензином, бортовую рацию, полный набор авиационных приборов для самолета типа «Дуглас». Далее, грузовую машину с передвижной спецмастерской. Запишите также комплект из пяти рабочих комбинезонов для производства ремонтных работ. Когда мне нужно? Сейчас же, черт возьми. В эту секунду. Нет, Катаяма, я отнюдь не преувеличиваю. Хорошо... По-моему, вы разучились разговаривать. Даю вам час на сборы и полчаса на дорогу. Что не реально? Хорошо. Три часа, надеюсь, вам хватит? И последнее. Летчик майор Тамура все еще в нашем резерве? Отлично. Вместе с этой машиной командируйте его в мое распоряжение. Конечно, и сухой паек, летный, офицерский, двойной комплект. Что-что? Обоснование? Это нужно для самолета, который вызван по моему приказу и стоит сейчас у «Хокуман-отеля». Все. — Исидо положил трубку. Некоторое время смотрел в окно. Сказал:

— Вы довольны, Исидзима?

— Пока все идеально, ваше превосходительство.

— Сейчас около пяти. Прежде чем Катаяма раскачается, выбьет бензин, достанет оборудование и все это погрузит, думаю, пройдет часа четыре.

— Пять. Необходимо еще время на дорогу.

— Хорошо, пять. Значит, машины будут здесь часам к десяти-одиннадцати утра. Что-нибудь еще, Исидзима?

— Ваше превосходительство. Если вам не трудно, выпишите мне доверенность на прием груза и людей. Вы же знаете, хоть это и формальность, но, когда дело касается второго отдела, она необходима.

Генерал открыл ящик стола, достал блокнот. Исидзима знал этот блокнот — каждый его лист был снабжен личным вензелем начальника третьей канцелярии штаба армии бригадного генерала. Исидо написал расписку, поставил число. Размашисто подписался, протянул листок Исидзиме. Сказал, глядя куда-то мимо:

— Печать нужна?

Исидзима склонился в поклоне, подождал, пока чернила просохнут, сложил листок вчетверо, спрятал в карман.

— Что вы, ваше превосходительство, ваша подпись — это все.

— Еще что-то?

Исидзима поклонился:

— Все, Исидо-сан. Я думаю, пока вам нужно оставить все заботы и отдохнуть. К десяти я прикажу подать завтрак в номер. К этому времени уже придет машина.

Исидо закрыл глаза. Сделал полный вдох. Потянувшись, поправил рукава халата.

— Вы правы, Исидзима. Вздремнуть не помешает.

— Приятного сна, ваше превосходительство.

Цутаки сидел в кресле у распахнутого окна и смотрел на море. Он только что искупался. На его плече еще даже не высохла соленая капля. Затем перевел взгляд на одну из лучших набережных Дайрена. Солнце еще не встало, и улицы были пустыми. Август — лучший месяц сезона, и Цутаки Дзиннай каждый день выходит из дому в одних плавках и идет по холодноватым еще камням к морю. Вода у набережной Умэ холодная, и после купанья вся его кожа покрывается пупырышками. Но он доволен. Не надевая махровый халат, лежащий на последней из ведущих к морю ступенек, Цутаки просто подхватывает его и идет к своей резиденции. Дом и весь участок огорожен высоким каменным забором. Наверху, на втором этаже, радиостанция и комнаты его людей, внизу — дежурная часть, его собственная комната, склад оружия и дешифровочная. Направо и налево от дома тянутся в обе стороны уже чуть присыпанные опадающими листьями набережные Дайрена с буковыми, тисовыми, олеандровыми рощами, купальнями, уличными закусочными, дансингами, ресторанами, беседками для игры в го. Всему этому осталось доживать последние дни, он это знает наверняка. Но он спокоен. Это его главная черта, переданная ему родителями. Именно постоянное спокойствие, введенное в абсолют, и делает его всегда хозяином положения. Хозяином жизни. Тем более сейчас ему беспокоиться нечего: у него есть задание. Задание его императора — ликвидация всех документов, в которых могут содержаться важные секретные или компрометирующие Японию данные. В случае необходимости он должен и обязан ликвидировать также и всех людей, связанных с подобными документами. Да, он точно знает, что через несколько дней сюда войдут русские. Знает, что потом они передадут этот город Китаю. Конечно, самого города, такого, какой он есть сейчас, не станет, а с ним, с Цутаки Дзиннаем, ничего не случится. Он всегда останется таким — всемогущим, сильным, не боящимся смерти, останется сыном великого народа, который никогда не будет побежден. А разве может быть высшее счастье, чем выполнить трудное и ответственное задание такого народа?

Думая об этом, Цутаки и не заметил, что солнце уже поднялось. Посмотрел на часы — скоро должен вернуться Тасиро, которого он с утра послал к ювелирам. Надо одеться. Цутаки встал, подошел к шкафу. Выбрал одежду обычного дайренского курортника — светло-серую рубашку с отложным воротником и короткими рукавами, кремовые хлопчатобумажные брюки, белые носки, туфли. Оглядел себя в зеркало и остался доволен. Нет, отнюдь не считал себя красавцем. Он знал свои недостатки, знал, что с точки зрения тех, кого он презирал, он «некрасив» — в нем нет ни слащавости, ни того, что вырожденцы называют «тонкостью». Лицо его выглядит костистым и немного квадратным. Это ему, уроженцу Киото, знак, что в его здоровом теле живет дух предков, не оставляя малейшего признака, вырожденческой анемии. Это подчеркивают и чуть нависшие над глазами густые брови, и легко намеченная ямочка на подбородке.

Цутаки вспомнил еще и о том, что, может быть, сегодня ему придется убрать генерала Исидо, которого он уважал. Недовольно поморщился. Он хотел бы придумать для Исидо почетную смерть или же убрать его так, как убрал генерала Отимия: мгновенно, без мучений. И тоже добьется, чтобы тело генерала было похоронено на родине с почестями.

Глядя в зеркало, Цутаки вдруг резко выдохнул воздух. Оскалился, изображая несколько гримас. Расчесал и пригладил волосы. Достал из ящика в шкафу и спрятал в специально вшитые внутренние карманы брюк пистолет, проверенный семизарядный браунинг и нож. Вернулся к столу и, медленно прожевывая, съел кусочек заботливо принесенной утром Тасиро Тансу суси. В дверь постучали.

— Да, — Цутаки повернулся.

— Разрешите, господин майор? — дежурный лейтенант Итикава вытянулся и отдал честь.

— Слушаю вас.

— Господин майор. Только что сообщили из второго отдела: ночью туда звонил генерал Исидо. Он разговаривал с полковником Катаяма, просил прислать двойную заправку высокооктанового бензина, приборы для самолета типа «Дуглас» и пилота.

— Бензина и пилота? Как это понять? Что там у него, самолет?

— Так точно, господин майор. Генерал Исидо сообщил полковнику, что сейчас у «Хокуман-отеля» стоит самолет, вызванный туда по его личному приказу.

Цутаки поморщился, пытаясь понять, что все это значит.

— По его личному приказу? — еще раз переспросил он.

— Так точно, господин майор.

— Почему же вы все это сообщили мне так поздно?

— Раньше не было возможности, господин майор. Запись разговора вели два наших человека: дежурный по второму отделу лейтенант Мидзуна, который успел незаметно застенографировать только то, что говорил Катаяма, и дежурный телефонного узла, слышавший весь разговор. Но их сразу не отпустили — Мидзуну задержал сам Катаяма, видимо, умышленно, а телефонисту запретил отлучаться начальник смены. Однако наши люди не сидели сложа руки. В рацию, которая послана в «Хокуман-отель», незаметно вмонтировано самопеленгующее устройство. Вот текст разговора, — Итикава положил листок на стол.

Цутаки подтянул бумажку к себе, пробежал наспех. Дочитав до слов «...и пилота первого класса майора Тамуру», спросил:

— Вы не поинтересовались — майор Тамура знает о самопеленгующем устройстве?

— Цутаки-сан. Майор Тамура включен в нашу группу.

— Я спрашиваю — знает или нет?

— Знает, господин майор.

— Машина с требуемым уже вышла?

— Так точно, вышла. Пятнадцать минут назад.

— Хорошо, лейтенант, спасибо. Задержать ее мы все равно не успеем. У меня к вам просьба: позвоните в диспетчерскую службу ВВС, запросите все наши аэродромы и попытайтесь выяснить, с какого из них был выслан этот самолет. Затем, как только вернется господин Тасиро, сразу пришлите его ко мне.

— Слушаюсь, господин майор. — Итикава вышел.

Подождав, пока шаги лейтенанта в коридоре стихнут и хлопнет дверь в дежурку, Цутаки еще раз медленно прочитал бумажку. Сложно, но это ему нравится. Для такого утра, для его настроения, а главное — для свежей головы этот текст довольно интересная загадка. Даже цепь загадок. Загадок или нелепостей? Нелепость первая: что это за самолет, который вызван по личному приказу генерала Исидо и стоит теперь у отеля? Хорошо, можно допустить, что Исидо вызвал самолет, пронюхав о вчерашней участи генерала Отимия и смертельно испугавшись. Но зачем ему опытный пилот? Ведь на этом самолете и так хорошо обученный экипаж, которому ничего не стоит посадить машину на неподготовленную площадку! И зачем двойная заправка горючего? Приборы? Рация? Ладно, Цутаки готов сделать предположение, что Исидо решил лететь куда-то далеко, поэтому и берет с собой двойной запас горючего, приборы и радиостанцию. Можно также предположить, что в пути самолет был кем-то обстрелян, поэтому Исидо и вызвал ремонтника с газовой горелкой. Но даже при всем этом остается совершенно непонятный факт: зачем вызван лучший пилот резерва майор Тамура? Один, без экипажа? Да-а! Справиться с Исидо будет не так просто. Впрочем, может быть, это даже хорошо.

Цутаки подошел к окну и стал рассматривать двор, обнаженных по пояс солдат спецкоманды, делающих в углу зарядку. За приседающими и встающими солдатами виднелись заросли акации, а еще дальше, у берега, лениво набегала на каменные ступени волна. Добежала, ткнулась в ступени — и рассыпалась. Ну что ж. Кажется, сейчас сам собой сложился идеальный способ ликвидировать генерала Исидо. Вызов Тамуры его не волнует. Тамура с самого начала боевых действий советских войск работает на него, как и все летчики резерва, хотя номинально они и подчинены начальнику третьей канцелярии. К тому же самопеленгатор, незаметно вмонтированный в рацию. С ним генерал Исидо далеко не улетит. Важно другое: начальник третьей канцелярии решил забыть свой долг и бежать — значит, он тем самым сам подписал себе приговор. Что ж, это еще лучше. Сейчас он позволит генералу Исидо оборудовать свой самолет и взлететь, а пока что для проверки и выяснения обстоятельств можно будет послать к «Хокуман-отелю» Тасиро.

Выйдя из номера генерала Исидо, Исидзима прежде всего вернулся к тайнику. Тщательно осмотревшись, открыл нишу, особым образом нажав точку сначала у первого, а потом у второго крыла нижней стрекозы. Положил в тайник черную коробку и закрыл. Оглядев гладкую стену, спустился вниз, на первый этаж. Зашел в дежурку для официантов. За окнами уже светлело. Вдали над морем стоял резко обрисованный зеленью горизонта красный солнечный диск. В дежурке за занавеской на диванах лежали не раздеваясь подсменные: Корнев и Вацудзи. Корнев лежал на спине с открытыми глазами. Увидев Исидзиму, он сел, замотав головой. Вацудзи еле слышно похрапывал на соседнем диване, Корнев кашлянул, резко толкнул напарника в плечо. Вацудзи открыл глаза, потянулся, сел. Сказал, моргая:

— Простите, шеф.

— Ничего, Вацудзи. Мне очень жаль, но спать всем нам уже не придется. Надеюсь, господа, мы с вами отыграемся потом. Во-первых, не исключено, что к вечеру мы улетим на этом самолете. Во-вторых, прошу запомнить — оплата за сегодняшний день будет начислена в размере месячного заработка.

Вацудзи улыбнулся:

— Приятные новости. Что делать? Опять охрана?

— Вы завтракали, Вацудзи?

— Еще нет, шеф.

— Позавтракайте. Плотно позавтракайте. Вы хорошо знаете развилку? Не ближнюю, а дальнюю, в трех километрах отсюда?

— Знаю как свои пять пальцев.

— Будете нести там дежурство. Вы еще не разучились ездить на велосипеде?

— Шеф...

— Тогда отправляйтесь сразу же, как только позавтракаете. Часа через четыре из Дайрена к нам должна проследовать оперативная машина второго отдела. Машину вызвал генерал Исидо. Пусть она вас не беспокоит. Эта машина везет горючее для прибывшего по вызову его превосходительства самолета. А вот если вы увидите, что из Дайрена сюда попробуют каким-то образом незаметно проникнуть люди Цутаки — пропустите их.

— Ясно, шеф!

— Пропустите, а потом, не выдавая себя, вернитесь и незаметно сообщите мне. Все ясно?

— Что же неясного, шеф? Понял.

— Вам же, Корнев, необходимо приготовить еще один комплект одежды официанта: манишку, галстук, фрак, брюки и туфли на человека среднего роста. Затем скоро сюда вернется господин Гарамов. Покажите ему что, где, накормите и попросите его подождать меня здесь. Скажите также Бунчикову, пусть незаметно возьмет его под наблюдение. Сделав это, возьмите с собой еду, кофе в термосе и идите на вышку. Тщательно наблюдайте за местностью вокруг отеля. И если увидите что-то подозрительное — я имею в виду людей Цутаки, — спускайтесь и сообщите мне. Все ясно?

— Да, шеф.

Оставив официантов, Исидзима двинулся по первому этажу в дальний конец здания. Проходя мимо кухни и ресторана, отметил про себя, что повара уже работают. Мельком увидел над плитой белую повязку и лысину старшего повара. Утром директор отеля обычно всегда заходил с проверкой на кухню, но сейчас ему нужно было срочно пройти в конец коридора, где был спуск в подвальное помещение. Там, между этим спуском и дежуркой для горничных, размещались номера, в которых жили штатные девушки отеля. Двери номеров — так было спланировано — выходили в небольшое ответвление от главного коридора. Это было сделано специально, чтобы никто не видел, как девушки входят и выходят из своих комнат. Свернув в этот тупичок, освещенный только маленьким круглым- оконцем, он остановился около двери темно-вишневого цвета с цифрой «3». В каждом углу двери светлела искусно выполненная бело-розовая инкрустация: распустившийся цветок китайской, сливы, символ Мэй Ин. Посмотрел на часы — половина шестого. Мэй Ин наверняка заснула, он знал ее привычку поздно ложиться. Она сладко спит, но надо ее разбудить, ничего не поделаешь. Исидзима постучал — за дверью было тихо. Только он подумал, стучать ли еще, как дверь открылась. Лицо Мэй Ин, стоящей за дверью в мятом ночном халатике, было сейчас без грима и оттого казалось совсем юным и чистым — и испуганным. Подумал: только дневной грим делает ее взрослой и мудрой, как и полагается выглядеть женщине, занимающей высокое место.

— Мэй Ин. Извините, что я так рано.

Девушка запахнула полы халатика, поклонилась. Сказала еле слышно:

— Господин. Вы же знаете, я всегда счастлива, когда вы приходите.

Да, она любит его. Но ему это не нужно. Он не может позволить себе ответить ей тем же — и слава богу. Войдя, Исидзима подождал, пока Мэй Ин закроет дверь.

— Господин желает что-нибудь?

— Желает. Ты, наверное, слышала, как ночью прилетел самолет?

Мэй Ин опустила ресницы.

— С этим самолетом прилетели двое, будем считать, что это люди генерала Исидо. Один из них — новый официант.

— Как он выглядит, господин?

— Высокий. Русский. Красив. По-японски понимает плохо. Зовут его Гарамов. Сможешь повторить имя? Господин Гарамов.

— Гарамов-сан? За ним надо смотреть?

— Этим займутся официанты. Ты же проследи за девушкой.

— За девушкой? Она — какая?

— Тоже русская, и так же плохо говорит по-японски. Зовут Виктория. На их языке это звучит — Вика. Она будет в штате.

— Значит, у нее будет имя, как у всех нас?

— Имя? — Он подумал, какое же дать имя. — Да, конечно будет. Ее имя — Фэй Лай — прилетевшая. Так вот, девочка, займись этой Фэй Лай. И...

— Она красивая?

— Красивая.

— Я поняла. — Мэй Ин поклонилась. — Я знаю, что это такое — новый человек в отеле. Если кто-то из персонала или гостей не так поймет ее появление — вы это хотели сказать?

— Умница. Не дай бог у меня с этой девушкой возникнут какие-то хлопоты. Ты понимаешь?

Мэй Ин отвернулась. Он тронул ее за плечо:

— Мэй Ин. Ты ведь у меня лучшая в мире.

Она посмотрела на него, и вдруг он увидел в ее глазах злость. Лицо девушки скривилось, стало некрасивым. Она кусала губы, в глазах была ярость.

— Ну? Что с тобой?

— Ничего! — крикнула она.

— Мэй Ин! Вы забываетесь!

Мэй Ин закусила губу. Отвернулась, готовая заплакать. Этого еще не хватало ему. Она ревнует, и к кому? К той, которую он даже не видел.

— Мэй Ин, посмотри на меня. Мэй Ин! Я приказываю тебе.

Она дернула плечом и не думая поворачиваться.

— Девочка, — Исидзима взял ее за руку. Тронул за подбородок, но она вырвалась. — Ну вот. Это глупо.

Он подумал — не надо на нее злиться. Хотел даже сказать, что в глаза не видел эту Фэй Лай, но передумал.

— Девочка. Если ты сейчас же не перестанешь, мы поссоримся. Мэй Ин?

— Хорошо. — Девушка все еще стояла отвернувшись. — Хорошо, господин. Простите меня ради бога. Я просто глупая. Очень глупая.

Послышался шум мотора, и Цутаки увидел, как к воротам со стороны улицы подъехала машина. Из будочки вышел дежурный капрал, отодвинул засов, напрягаясь, потянул на себя обе створки. Во двор въехал открытый вездеход, за рулем которого сидел Тасиро Тансу. Что ж, это очень кстати. Тасиро затормозил, одним взмахом перебросил длинное тело через борт, скрылся в дверях здания. Вот уже стучит в дверь.

— Войдите.

Тасиро вошел, вытянулся. Худой, жилистый, легкий, ладный, лейтенант казался сейчас Цутаки совершенством подчиненного, верной собакой, сказочным оруженосцем из эпохи «эйю дзидай», одетым в защитную гимнастерку без погон, галифе и сапоги. Да, его народ будет непобедим, если он способен рождать таких людей. Глядя на лицо Тасиро, можно подумать, что навстречу этому человеку что-то подуло, и он хочет досадливо отмахнуться, но что-то сдерживает его. Брови, скулы, углы губ Тасиро кажутся оттянутыми назад. Без сомнения, в лице Тасиро, в узких губах, в чуть выступающем подбородке есть что-то жестокое, почти зверское. Глаза лейтенанта бесстрастны, а оттого, что один чуть косит, создается вообще жутковатое ощущение. Но это и хорошо, потому что Тасиро верен Цутаки. Сначала рядовой, потом капрал, а сейчас лейтенант Тасиро Тансу всегда, в течение пяти лет войны, был верен ему, ни разу не изменил даже в мелочи.

— Тасиро, спасибо за суси.

Тасиро поклонился:

— Большая честь, господин майор.

Тасиро не бабник, равнодушен к выпивке, наркотикам, азартным играм. Пожалуй, единственный его недостаток — чрезмерная жажда убийства. Нет, можно сказать мягче — жажда всегда, во что бы то ни стало утвердить себя как идеальный аппарат уничтожения, машина смерти, которой нет равных. Тасиро, наверное, свободно может удавить десятерых, даже если они будут с ножами, а он — с голыми руками. Цутаки сам видел, как Тасиро несколько раз входил в барак к военнопленным и раздавал ножи. Итог всегда был один: пять трупов, и самое большее — один легкий порез на Тасиро.

— Очень вкусно. Как дела?

Тасиро молча полез в карман гимнастерки, достал жестяную коробочку из-под леденцов. Осторожно открыл крышку, поставил на стол. Цутаки нагнулся: в коробочке лежали два бриллианта; на глаз в одном из них было около полутора, а в другом — около двух карат. Исследовав камни на цвет, влажность среза, качество рундиста, Цутаки положил бриллианты в коробочку. Камни были средними.

— И это все?

— Все, господин майор.

— Наверное, ты жадничал, Тансу.

— Никак нет, господин майор. Я предлагал, как вы сказали, максимальную сумму в иенах за каждый карат.

— Откуда эти бриллианты?

— Камень поменьше куплен у ювелира Чжу, улица Цзюаньшань, двадцать четыре. Побольше — у Сона.

— Что, у нашего Рыжего?

— Так точно, господин майор. У Рыжего.

— Он же говорил, что у него больше ничего нет.

Уголок губы Тасиро дернулся, застыл. Значит, он пытал Сона.

— Понятно. Ты втолковал ему. А деньги, заплатил?

Тасиро молчал.

— Так заплатил или нет?

— Господин майор. Я заплатил ему по официальному курсу. В гоби.

— Тасиро, это уже плохо. Зачем ты это сделал?

— Он был готов отдать так.

— Я же просил тебя: за любой, понимаешь — любой бриллиант ты должен платить в иенах, в самом крайнем случае — в долларах. Мы больше потеряем, если будем платить бумажками, которые ничего не стоят. Ты что, не знаешь, что дайренские ювелиры самые опытные в мире?

— Знаю.

— Вот ты сейчас содрал кожу с Сона, а чего добился?

— Он достал из тайника бриллиант.

— Во-первых, нам нужен не один бриллиант, а бриллианты. Во-вторых, что это за бриллиант? Средний камень, желтая стекляшка в два карата. И об этом уже знает весь Дайрен. Кончится тем, что дайренские ювелиры начнут прятаться от нас по тайным квартирам вместе с женами и детьми. Ты понимаешь это?

Тасиро молчал.

— Хорошо. Где ты был еще?

— По всем адресам, господин майор. В том числе из крупных — у Дун Шифу на набережной Умэ, у Гуан Муляна на улице Паньбэ, у Шавлакадзе на бульваре Вэй, у Ким Гао на улице Сюлинь, у Ализаде на набережной Вэнь...

— Что, везде пусто?

— Так точно, господин майор. Пусто по всем адресам, как у крупных ювелиров, так и у мелких.

— Что ты скажешь по этому поводу?

Тасиро одернул гимнастерку. За этим молчанием что-то скрывается.

— Тансу?

— Несколько причин, господин майор. Камни резко подорожали. Они боятся. Для покупки крупных партий нет эквивалента.

Цутаки подошел к нему вплотную, взглянул в глаза:

— Болтовня. Что ты считаешь эквивалентом? Баб? Жратву? Деликатесы? Наркотики? Что ты мне тут говоришь: «подорожали», «боятся», «нет эквивалента»? А имперская иена что — плохой эквивалент?

— Виноват, господин майор.

— Или ты решил темнить?

— Вы несправедливы ко мне, господин майор.

— Так вот, я спрашиваю тебя: что — иена плохой эквивалент? Или доллары?

— Если говорить правду, то нас кто-то обошел.

— Болван. Открыл истину. Да я это знаю без тебя. Все крупные бриллианты Дайрена, Чанчуня и Харбина давно кем-то скуплены. Кем? Ты не знаешь. А они скуплены умело, постепенно, продуманно. И не так, как делал ты, а на полном доверии. Но кем?

— Господин майор. Я знаю, как и вы, что часть бриллиантов скупил некий Яо из Харбина.

— «Яо из Харбина». Младенцу ясно, что это подставное лицо.

— Еще я слышал о господине My из Чанчуня и господине Сианге из Дайрена.

— «My», «Сианг». Кто это? Духи? Не знаешь? Хорошо, пусть это духи, но кто им передавал бриллианты? Как? Каким образом?

— Несколько ювелиров сказали, что бриллианты передавались этим людям в судках с деликатесами. Уносил их пожилой кореец.

— Слушай, Тансу, хватит этих баек. «Пожилой кореец»... ну и что? Как его зовут? Какие приметы? Куда он уносил эти деликатесы? Кому передавал? С кем был связан, наконец? Почему мы до сих пор не можем это выяснить?

Тасиро пожал плечами.

— Хорошо, Тансу, — примирительно сказал Цутаки, решив больше не распекать его, — ты честно выполнил свой долг, и я благодарю тебя. Как ты себя чувствуешь?

— Не понимаю, господин майор.

— Я хочу сказать — ты готов к работе?

— Опять не понимаю, господин майор. Извините.

— Ладно, Тансу, не валяй дурочку. Спрашиваю я тебя о твоем состоянии потому, что задание, которое я хочу тебе сейчас дать, очень серьезное.

— Слушаю.

— Перехвачен ночной телефонный разговор генерала Исидо с полковником Катаяма. Несколько странных вещей. Первое, будто бы у «Хокуман-отеля» сейчас стоит транспортный самолет. Второе, генерал Исидо приказал выслать для этого самолета двойную заправку горючего, приборы, рацию и сварщика с газовой горелкой. Третье, также по приказу генерала Исидо, в «Хокуман» откомандирован летчик резерва майор Тамура. Запомнил или повторять?

— Запомнил.

— Бери машину и отправляйся. Строжайшее указание: об этом не должен знать никто — ни здесь, ни там. Как змея, незаметно, чтобы никто тебя не видел, проберись к «Хокуману» и попытайся выяснить, что там за самолет. Не думаю, чтобы он взлетел раньше темноты. Но если ты почувствуешь, что это может случиться раньше, — срочно звони мне. Если же все так, как я думаю, жди меня на нашем обычном месте. Скорей всего, я буду во второй половине дня.

— Слушаюсь, господин майор.

Тасиро повернулся на каблуках и вышел. Цутаки подошел к окну. Солдаты закончили зарядку — угол двора был пуст. Из двери, ведущей во двор, никто не выходит, значит, Тасиро решил что-то захватить и поднялся сейчас к себе наверх. Так и есть — Тасиро вышел, держа в руках большой армейский мешок. Значит, к его словам и к заданию он отнесся более чем серьезно; впрочем, иначе ведь и не могло быть. Вот Тансу Тасиро подошел к машине, аккуратно положил мешок на заднее сиденье, взявшись за бортик, легким прыжком перекинул тело. Включил мотор, подъехал к воротам, что-то сказал сквозь зубы капралу, уже торопливо возившемуся у створок. Как только ворота приоткрылись, вездеход, чуть не задев их бортиком, выехал. Вскоре шум мотора затих.

Да, подумал Цутаки, с бриллиантами его кто-то обошел. Но кто?.. Однако, что бы там ни было, он должен не полениться и еще раз объехать сейчас все адреса, по которым только что побывал Тасиро. А потом уже заняться Исидо.

Дверь самолета осторожно открылась и Гарамов увидел присевшего на корточки штурмана. Тот удивленно разглядывал его. Ясно, его озадачил маскарад. Гарамов протянул сверток:

— Что с вами? Вы как будто фрака никогда не видели, капитан?

Штурман взял сверток.

— Да нет, видел. Это что — гостиница, что ли?

— Спустите трап. А то фрак порву. Или испачкаю.

Штурман спустил трап. Гарамов ухватился за край и рывком поднялся в самолет. Штурман разглядывал сверток.

— Что здесь? Поесть принесли?

— Дайте сюда.

В свертке кроме платья и туфель для Вики поместились также гимнастерка Гарамова, сапоги и галифе.

— Подвенечный наряд. Устраивает? — Он взял сверток.

— Ничего, — осторожно сказал стоящий за штурманом радист. — Меня бы устроило.

Гарамов увидел Вику, склонившуюся над носилками, на секунду поймал в ее глазах удивление, понял, что это касается фрака, и показал рукой; мол, как я — ничего? Ему почудилась какая-то смешинка в ее глазах. Арутюнов, второй пилот и бортмеханик подошли ближе.

— Нам надо поговорить, товарищи, — обратился ко всем Гарамов.

Вика сделала вид, что ей срочно нужно дать попить кому-то из раненых. Махнула рукой — не мешайте. Но Гарамов позвал и ее.

— Товарищ медсестра. Вас это тоже касается.

Вика вздохнула.

— Идите, идите сюда, товарищ медсестра. Не нужно вздыхать.

Гарамов подождал, пока сядут все, и сел сам.

— Товарищи. Мы с вами приземлились на японской территории. Это Ляодун, побережье моря, между Дальним и Порт-Артуром.

За его спиной возникла и тут же угасла перебранка штурмана и второго пилота: «Я говорил? Разве я не говорил?» — «Ради бога, товарищ капитан».

— Товарищи офицеры, у нас серьезное положение — мы на территории противника.

— Здание-то это, что оно из себя представляет? — спросил бортмеханик.

— Это своего рода отель, место отдыха высших чинов армии и контрразведки.

Пока все молча обдумывали эту новость, Гарамов повернулся к Арутюнову и Вике:

— Что с ранеными?

— Ничего. — Арутюнов прищурился: — Если не считать, что всем нужно срочно сделать перевязки.

— Осиное гнездо, — тихо сказал радист.

— Они продержатся еще несколько часов? — спросил Гарамов.

— Что значит «несколько часов»? — Арутюнов явно рассчитывал на свои силы.

Гарамов посмотрел на Вику. Та отвела взгляд.

— До вечера.

— Не знаю, — военврач пожал плечами. — Будем делать все что сможем. Легкие раненые, может быть, и продержатся.

— А нелегкие?

— Товарищ капитан, — Вика прижала обе руки к груди, — всем раненым необходима серьезная перевязка.

— Вы не уговаривайте меня, сержант. Что для этого нужно?

— Прокипятить инструменты. Срочно. В этом здании есть где прокипятить инструменты?

— А может быть, здесь? — неуверенно сказал Гарамов. — На спиртовке.

Арутюнов усмехнулся, а Вика ответила:

— На спиртовке я могу прокипятить только ножницы. Гарамов вздохнул, молча развязал сверток. Стал выкладывать на скамейку то, что лежало сверху — свою гимнастерку, брюки, воткнутые один в другой сапоги. Оставшееся в свертке протянул Вике.

— Что это?

Гарамов вместо ответа пожал плечами. Под взглядами остальных Вика развернула светлую ткань — это оказалось длинное платье с золотым русским орнаментом. Под платьем были сложены новые лаковые туфли на высоком каблуке.

— Товарищ капитан? — Вика взяла одну туфлю. Зачем-то посмотрела ее на свет. — Туфли?

— Пройдите в носовую часть и переоденьтесь.

— Зачем?

— Переоденьтесь. Я потом объясню.

— Пожалуйста. — Вика взяла туфли и платье.

— Давай, давай, сестренка, — сказал бортмеханик.

Вика пошла к кабине.

— Ну и дела. — Радист чмокнул. Крикнул весело, придуриваясь: — Товарищ сержант, возьмите меня!

Но Гарамов глянул на него так, что радист осекся. Дверь за Викой захлопнулась.

— Товарищи. Переодеться меня и медсестру заставляют обстоятельства, сейчас объясню какие. Японцы чувствуют, что вот-вот будет капитуляция. Они, как я понял, все тут готовы продать друг друга с потрохами. Я вошел в контакт с директором этого отеля, он то ли агент, то ли черт его знает что. Нахапал тут, кажется, за войну целое состояние. А теперь, когда прижали, хочет драпать на нашем самолете. Предложил сделку: за то, что мы возьмем на борт его и еще пятерых, а потом высадим их где-нибудь в глухом месте, обещал достать нам горючее, рацию, и вообще — помочь улететь.

— Ну и что вы? — сказал штурман.

— Я согласился.

— Сколько горючего? — спросил бортмеханик.

— Полные баки. — Гарамов оглядел всех. — Думаю, что я поступил правильно.

Долго никто не отвечал.

— Еще бы нет, — наконец сказал второй пилот.

— Сидеть здесь и ждать, пока они нас перестреляют? Во! — радист показал сжатый кулак.

— Тише, — сказал бортмеханик.

— Прости, Евсеич. — Радист отвернулся, посмотрел в сторону кабины.

Штурман покачал ладонью, будто что-то взвешивал.

— Директор и еще пятеро, говорите? Не много ли? А вдруг они начнут палить?

— Один есть нюанс, — сказал Гарамов.

— Какой?

— Если учесть, что одного из этих пятерых директор оставляет нам, — не много.

— То есть как оставляет? — спросил штурман.

— Так, оставляет, — сказал Гарамов. — В подарок.

— Важную птицу, что ли? — удивился бортмеханик.

Второй пилот хлопнул себя по коленям.

— Да что нам пятеро, — сказал радист. — Возьмем. Сюда же пятьдесят влезает.

— А вдруг этот директор нас обманет? — спросил Арутюнов. — Вы подумали об этом?

— Предложите другое, — сказал Гарамов. — Не знаю, обманет он нас или нет, но другого выхода пока я не вижу, товарищ военврач.

— С другой стороны, зачем ему нас обманывать? — Штурман оглядел всех. — Он ведь мог сразу вызвать охрану, и все. Перестреляли бы нас как миленьких.

— Фрак это что, директор придумал? — сказал бортмеханик.

— Директор.

— В общем, он прав, — сказал штурман. — Не в форме же советской здесь ходить.

— Значит, гнездышко себе отлудили, — усмехнулся второй пилот. — Ну япошки. Любят пожить.

— Пляж мировой. Я бы... — радист вдруг застыл на полуслове, глядя в сторону кабины. Все повернулись.

Вика стояла у двери в светлом платье с золотым шитьем, придерживая рукой такие же золотые рассыпающиеся волосы. Она оказалась вдруг стройной и легкой, и у Гарамова перехватило дыхание.

Платье было ей в самый раз. Длинное, обхватывающее фигуру и расширяющееся книзу; по стоячему воротнику спускался русский старинный узор, расходился дальше узкой цепочкой и растекался лампасом по длинным рукавам и каймой по подолу.

— Ну как? — Вика оглядела всех. — Ничего?

Штурман застонал.

— Да перестаньте. — Вика покраснела. — Длинное?

— Где я? — штурман закрыл на секунду лицо. Отнял руки. — Кто это такая? Сестричка, да вы же ангел. Вы даже не представляете. Феерия.

— Ладно вам, капитан, — сказал второй пилот. — Что там, не смущайте девушку. Платье как платье.

— Дубина ты, Володя. «Платье как платье», — передразнил его штурман.

— Перестаньте, ребята. Научите лучше, что с волосами делать, у меня нет ни одной шпильки. — Вика стояла у кабины и растерянно улыбалась. Шагнула вперед и чуть не упала. Все невольно подались к ней, будто одновременно хотели поддержать. Она скривила по-детски губы: — На каблуках совсем разучилась.

Вика-по очереди посмотрела на всех. И опять Гарамов ощутил что-то вроде ревности.

— У вас есть лента? — спросил он.

— Конечно. В сумке.

Бережно поддернув платье, Вика присела и стала рыться в вещмешке. Достала ленту, наспех повязала волосы. Поймала взгляд Арутюнова. Кивнула.

— Полный порядок, — ответил военврач.

Вика, опустив глаза и явно тяготясь тем, что сейчас все на нее смотрят, стала собирать инструменты в большую санитарную сумку.

— Товарищи. — Гарамов кашлянул. — Наблюдение вести так же, как раньше. Вас, капитан, прошу проследить. И еще — никто не должен без согласования со мной выходить из самолета. И вообще как-то демаскировать себя. Я иду выяснить обстановку. Еда у вас пока есть, вода тоже. Медсестра вернется, как только сделает все необходимое.

Он повернулся к Вике. Она уже набила сумку до отказа и выпрямилась.

— Все взяли? — спросил Арутюнов.

— Все.

— А кохерные зажимы?

— Товарищ военврач, ну что вы. Все взяла.

— А турунды?

— И турунды взяла, Резиновые. А марлевые у нас в, индпакетах.

— А пистолет? — сказал Гарамов.

— Ой, — Вика сморщилась. — Забыла.

— А надо бы взять. Все-таки идем к врагу.

Вика повернулась. На подламывающихся каблуках прошла в кабину. Побыла там она, как показалось Гарамову, секунду и тут же вернулась, легко прихватив по дороге сумку со сложенными медикаментами. Гарамов попробовал взять у нее груз, но она отклонила его руку. Сергей открыл дверь. Вика поймала его изучающий взгляд, сказала шепотом, так, чтобы никто не слышал:

— Спрятала, товарищ капитан.

Гарамов все так же оглядывал ее, пытаясь понять, куда же она спрятала пистолет, думал, что если в сумку, то не годится. Ее можно легко выхватить. Вика поняла его взгляд, задержавшийся на груди, протянула жалобно:

— Я же сказала, товарищ капитан, спрятала. Прыгайте лучше.

Исидзима услышал, как недалеко от него зашаркала метла. Младший садовник, старик-кореец Лим, вечно согнутый из-за радикулита, подметал дорожки. С каждым из сотрудников отеля у Исидзимы были свои отношения, а с Лимом — особенные. Стоя за стволом-пальмы у торца здания, Исидзима ждал, пока Гарамов во фраке и медсестра в блекло-сером платье с переполненной сумкой в руке выйдут к отелю. Рядом с ним стояла Мэй Ин в утреннем белом кимоно. Он чувствовал, что она так же напряженно, как он, вглядывается в идущих к ним русских, хотя внешне старается выглядеть совершенно безразличной. Он сразу оценил красоту медленно идущей по песку русской медсестры, ее стать, то, как она держит голову, как красиво идет на непривычно высоких каблуках. Когда оба вышли на дорожку, он скорее почувствовал, чем услышал, как Гарамов тихо сказал: «Это он». Медсестра в ответ чуть заметно кивнула.

— Вика, — уже громко сказал Гарамов. — Вика, познакомься. Это Исидзима-сан, директор отеля.

Вика назвала себя, слегка кивнув головой.

— Очень приятно. — Исидзима посмотрел на Мэй Ин. — Это Мэй Ин. У вас же, поскольку для всех остальных вы будете на это время сотрудницей нашего отеля, должно быть другое имя.

Он снова улыбнулся и поклонился. Вика пожала плечами.

— Это другое имя у вас будет Фэй Лай. Повторите, пожалуйста. Фэй Лай. — Исидзима улыбнулся.

— Фэй Лай, — сказала Вика, — Правильно?

— Совершенно верно. Фэй Лай по-китайски означает — прилетевшая. — Он повернулся к Мэй Ин, которая стояла опустив голову: — А имя этой девушки, которая будет вам помогать, — Мэй Ин, что означает — цветок сливы. В вашей сумке, как я догадываюсь, медицинские инструменты?

— Мне нужно срочно их прокипятить. Очень срочно.

— Это легко. У нас есть специальный кипятильник, который уже час как топится. Идемте за мной.

Вместе с Викой, Мэй Ин и Гарамовым он прошел в подвал, к прачечной, в которой обычно кипятилось белье. Здесь же, рядом, размещались гладильная комната и сушилка. Они вошли в просторный небольшой зал и остановились у раскаленной плиты.

— Все это в вашем распоряжении. Плита, рядом стол, на котором вы можете разложить инструменты. Делайте что угодно и сколько угодно. Мэй Ин вам поможет. А если нужно, можете позвать еще и горничную.

Медсестра улыбнулась. Достала из сумки несколько салфеток, стала раскладывать их на столе, а Исидзима с Гарамовым поднялись на первый этаж. Заметив, что русский офицер держится настороженно, японец спросил:

Вам что-нибудь не нравится?

— Что с бензином?

— Господин Гарамов, не волнуйтесь. Пока, слава богу, все в порядке. Часа через два бензозаправщик и спецмастерская прибудут сюда. Кроме того, будут доставлены рация, инструменты и приборы. Как видите, я полностью выполняю наш договор.

— Машин пока нет. Есть только слова.

— Поверьте мне, господин Гарамов, через два — два с половиной часа машины будут. Всё. Мы пришли.

Он открыл дверь, пропустил Гарамова в коридор, кивнул сидящему в кресле Корневу.

— Дежурная комната для официантов. Располагайтесь, господин Гарамов, как вам удобно. Здесь можно отдохнуть, поесть.

Гарамов настороженно осмотрелся, но Исидзима не подал вида, что заметил его недоверие. Он сказал как ни в чем не бывало:

— Я уже распорядился, чтобы вам принесли завтрак. Если вы вдруг захотите связаться со мной — снимите телефонную трубку и наберите две единицы.

Гарамов покосился на дверь задней комнаты.

— Надеюсь, вы понимаете, — продолжал Исидзима, — что вам ни в коем случае не следует общаться с кем-то из посторонних? С людьми, которых вы не знаете...

— Мною могут заинтересоваться?

— Могут.

— Что отвечать, если кто-то станет задавать мне вопросы?

— Если вас спросят по-японски, скажете, как отвечали мне: что говорите плохо. Если же спросят по-русски — объясните коротко, что вы у меня на службе. И дайте понять, что со всеми расспросами следует обращаться только ко мне.

Ему показалось, что этот капитан готов вот-вот выхватить пистолет. Гарамов чуть подвинулся в кресле, и он понял его движение: не хочет упускать из вида двери задней комнаты.

— Если мне понадобится, я могу пройти на самолет?

— Когда угодно. Можете проводить туда вашу девушку. Но, думаю, после этого вам лучше все-таки будет вернуться сюда и подождать здесь машину.

Выйдя в коридор, Исидзима посмотрел на Корнева, тот протянул приготовленный сверток:

— Одежда, шеф.

— Бунчиков в задней комнате?

— Да, шеф. По-моему, этот русский его засек.

— Не ваше дело. Ваша задача сейчас занять пост наверху. Отправляйтесь на башню и будьте бдительны, вы поняли, Корнев? Будьте бдительны.

— Я отлично понял вас, Исидзима-сан.

— Выполняйте.

Корнев ушел. Исидзима глянул на часы: была половина десятого. Если машины уже вышли, то, по его подсчетам, через час-полтора они должны быть на дальней развилке.

Стоя у плиты в кипятильной, Акико следила за руками русской. Руки были ловкими и умелыми, они работали не спеша; вот расставили на раскаленной плите ванночки с водой, заполнили их инструментами. Сделав все это, медсестра почувствовала ее взгляд, посмотрела на нее и улыбнулась. Акико вынуждена была ответить такой же дружеской улыбкой. Подумала: наверное, эта русская часто имеет дело с медицинскими инструментами. Да, конечно. Идет война, и ей приходится перевязывать раненых. Почему же тогда руки у нее красивые, белые, чистые? Будто они никогда не знали никакой работы? Правда, ногти у нее обрезаны под самый корень. Но ведь их можно легко отрастить.

Мэй Ин мучилась. Она стояла, вслушиваясь в себя, как в груди росла и ширилась глухая неприязнь только оттого, что эта русская красива, что у нее легкий, ясный взгляд красивых глаз. Да, такая девушка могла бы свести с ума кого угодно, не только директора отеля. Где-то там, в глубине подсознания возникла мысль, что, может быть, все ее мучения напрасны? И она ухватилась за нее. Конечно же напрасны. Ведь у нее что-то есть с новым официантом. Но пересилить себя не смогла. Поклонившись, Мэй Ин вышла, закрыла за собой дверь. В темном коридоре было тихо, и она несколько минут постояла, сжав кулаки и пытаясь сдержать слезы. Будь проклят этот самолет. Самолет, который прилетел, чтобы отнять у нее Исидзиму.

Дождавшись, пока все звуки на первом этаже стихнут, Исидзима осторожно скользнул вдоль стены. Вышел в заднюю дверь. Придерживая сверток, вошел в заросли бамбука. Пройдя несколько шагов, остановился и прислушался. Оглянулся: сзади, сквозь зеленые коленчатые стволы, чуть просвечивала серая стена отеля. Там, на краю рощи, снова стали драться вспугнутые им воробьи, а впереди, в зарослях толстого перепончатого тростника, было тихо. Подождав и убедившись, что здесь никого нет, по крайней мере на расстоянии до пятидесяти метров, он пошел вперед, привычно проскальзывая между стволами и бесшумно отодвигая на пути листья и молодые ростки свободной рукой. Другая рука все время была занята: он нес сверток, придерживая его за небольшую веревочную петлю. То, что одна рука была занята, сейчас его раздражало, в таких ситуациях он любил полную свободу. Ноги при ходьбе старался ставить с носка, мягко и плотно, на каждом шагу ощущая сквозь подошву туфель песчаную почву.

Исидзима шел медленно, часто останавливаясь и напряженно вслушиваясь в голоса птиц. Он хорошо знал, что птицы всегда безошибочно указывают криком на присутствие человека. Так он двигался около сорока минут, а затем, определив, что уже прошел примерно три километра, и посмотрев на солнце — оно поднялось довольно высоко, — свернул в сторону. Скоро, метров через пятьдесят, он увидел скрытую деревьями узкую серую полосу дороги, идущую в обе стороны. Это была часть шоссе, ведущая к отелю как раз от дальней развилки, Исидзима остановился. Отметил, что место, выбранное им, идеально: он оставался незамеченным, а дорога хорошо просматривалась в обе стороны. Долго стоял, пытаясь сквозь птичий гомон расслышать вдали звуки моторов. Птицы голосили вовсю; Исидзима различал все их голоса. Даже легкий писк иволги, треск синиц и верещанье овсянок, хотя этих слабых звуков почти не было слышно, потому что, заглушая всех, радостно и громко кричали воробьи и пронзительно пищали чайки да иногда, будто проснувшись, недовольно вскрикивал пеликан. Наконец он услышал далекий и слабо различимый ровный гул и через несколько секунд понял, что не ошибся — идут машины. Когда звуки моторов стали совсем близкими, он чуть отступил — и увидел появившийся из-за поворота зеленый открытый армейский вездеход. Исидзима отлично знал, что такие машины есть только в оперативном гараже дайренского второго отдела, но на всякий случай решил подождать. Сбавив скорость, вездеход медленно поднимался в гору. За ним показался бензозаправщик и грузовик. В вездеходе он разглядел трех человек: двух впереди и одного сзади. На сидящем рядом с водителем офицере — майорские погоны ВВС. Но только убедившись, что это не кто иной, как майор Тамура, Исидзима вышел на дорогу и поднял руку. Вездеход затормозил, водитель — по нашивкам капрал — выхватил пистолет, навел на него. Тамура, всмотревшись, поднял руку, и Исидзима чинно поклонился:

— Здравствуйте, Тамура-сан. Вы помните меня?

— Кто такой? — резко спросил водитель. Парень решительный, явно из крестьян. — Поднимите руки! Кто вы?

Тамура прищурился:

— Капрал, я ведь знаю этого человека. Кажется, вы — директор «Хокуман-отеля»? Исидзима-сан?

У летчика широкое смуглое лицо. Щелочки глаз смотрят настороженно. Он знал — у Тамуры прочная репутация фанатика и аскета, но репутация одно, а когда доходит до дела, все обычно оборачивается по-другому.

— Я рад, что вы помните меня, Тамура-сан.

Исидзиме показалось, что Тамура разглядывает его сейчас так, будто он не человек, а насекомое, случайно попавшее ему на ладонь. Подумал: Цутаки завербовал его или нет? По одному взгляду этого не понять. По жестким глазам видно, что Тамура Киммо идеал пилота разведки. Он все понимает, но в то же время без колебаний готов выполнить любое задание сверху. Губы Тамуры раздвинулись в жестокой улыбке:

— Я хорошо помню вас, любезный Исидзима-сан. Простите, вы остановили мою машину по чьему-то указанию?

— С вашего позволения, Тамура-сан.

Тамура посмотрел себе под ноги. Вздохнул, повернулся к капралу:

— Подождите здесь.

Соскочил с машины, и они отошли в сторону. Встали за стволами. Исидзима покосился: кажется, сейчас от машины их не видно. Тамура все еще глядел на него как на пустое место.

— Я слушаю, Исидзима-сан.

— Его превосходительство поручил мне вас встретить, господин Тамура, и ввести в курс дела. — Он переложил сверток, полез в карман, достал и протянул бумажку. Майор вгляделся в листок. Взгляд его постепенно менялся, в нем появлялась почтительность.

— Доверенность его превосходительства, — сказал Исидзима.

Тамура с поклоном вернул бумажку.

— Я слушаю, Исидзима-сан.

— Нам с вами оказана большая честь. Наш император поручил его превосходительству генералу Исидо выполнить важное задание. Мы должны помочь ему в этом. Для успешного выполнения задания необходимо, чтобы вы прибыли в отель под чужим именем и в другой одежде. Одежда у меня с собой.

Тамура некоторое время разглядывал Исидзиму. Поклонился.

— Слушаюсь, Исидзима-сан.

Так Тамура завербован Цутаки или нет? Исидзима попробовал понять это. По поведению, жестам, взглядам как будто не похоже. Но верить им нельзя. Такие люди, как Тамура, себя не выдают. Это железный человек и безотказный исполнитель.

— Прежде всего, Тамура-сан, будьте добры, пройдем к машине. Представьте мне персонал и передайте их в мое подчинение.

— Что они должны делать? Это секрет?

— Нет. Они должны ехать дальше и ждать нас с вами во дворе отеля.

Тамура кивнул. Вместе они подошли к машине.

— Капрал Хондзё, — Тамура перевел взгляд с водителя на сидевшего сзади пожилого солдата с нашивками, — сержант первого класса Эндо, вы оба поступаете в распоряжение директора «Хокуман-отеля», господина Исидзимы. Подчиняйтесь всем его распоряжениям.

Оба вытянулись сидя.

— Сержант Эндо — лучший в эскадрилье специалист по ремонту самолетов, — негромко сказал Тамура.

Исидзима улыбнулся.

— Отлично, — обратился к ним Исидзима. — Задание свое вы знаете, но действовать вам надлежит так, чтобы все в «Хокуман-отеле» думали, что вы прибыли сюда одни.

Получив от майора Цутаки указание проверить, с какого аэродрома мог быть выслан самолет, приземлившийся у «Хокуман-отеля», лейтенант Итикава пошел в дежурку, снял трубку и начал связываться с Чанчунем. Сначала он решил попробовать связаться со штабом ВВС Квантунской армии. Правда, он хорошо знал, что такое сейчас дозвониться в Чанчунь, и поэтому заранее запасся терпением. Линия действительно была занята, но Итикава был человеком упорным, в течение получаса он раз за разом набирал номер. Наконец, понимая, что с таким же успехом он может звонить еще не один час, лейтенант стал бороться с возникшим в душе желанием плюнуть на все, без разрешения пройти в кабинет уехавшего майора и связаться с Чанчунем по ВЧ. Наконец он так и сделал: прошел в кабинет Цутаки, открыл дверь запасным ключом, набрал код и, спокойно вздохнув, уже через минуту услышал далекий голос, назвавшийся оперативным дежурным по штабу ВВС полковником Обаяси. Голос был отнюдь не дружелюбным, но Итикава, обратившись к полковнику по всей форме, сказал, что говорит от имени руководителя спецгруппы при штабе генерала Ямада Отодзо. На резкое «что требуется?» он как можно короче изложил просьбу. Выслушав, полковник Обаяси попросил повторить. Итикава повторил: их спецгруппе нужны данные, с какого аэродрома был выслан этой ночью самолет по просьбе заместителя начальника второго отдела генерала Исидо. Попросив подождать, полковник положил трубку. Видимо, он спрашивал что-то у находящихся рядом. Итикава терпеливо вслушивался в слабо доносящиеся сквозь фон переговоры, улавливая только отдельные слова: «...а зачем...», «...это не ваше дело...», «...ничего подобного». Наконец полковник спросил: «Алло! Лейтенант? Вы слушаете? Во-первых, передайте руководителю своей группы, чтобы он по этому вопросу позвонил в штаб лично...» — «Но, господин полковник...» — решительно перебил Итикава. «Подождите. Я не договорил. Значит, во-первых, пусть Цутаки позвонит в штаб лично, и не мне, а полковнику Энода. Во-вторых, боюсь, что даже если он и позвонит, мы ему эти данные не дадим. В-третьих, сам запрос нам представляется странным. Почему вы не узнаете это сами? Второй отдел у вас под боком, вы должны действовать с ним в тесном контакте. Есть еще вопросы?» Пока Итикава соображал, что ответить, оперативный дежурный положил трубку. В самом деле, что бы он мог сейчас сказать полковнику Обаяси? Что их группа фактически противостоит второму отделу в Дайрене? Однако, услышав, ответ, а главное, сообразив, что уже по всем другим официальным каналам в Чанчунь звонить бесполезно, Итикава почувствовал, что покрывается испариной. Он отлично знал порядки в своей спецгруппе, и главное, знал характер майора Цутаки. В случае невыполнения приказа он мог в лучшем случае получить пощечину и сорванные погоны; в худшем — сдать оружие и сегодня же пойти под трибунал, а в самом крайнем, что не раз бывало уже у него на глазах, — без всяких разговоров получить пулю в живот от майора. Считалось, что их группа сейчас в первой линии атаки и идет в бой с обнаженным оружием.

Исидзима подождал, пока вспугнутые птицы начнут кричать снова. Показал Тамуре: войдем в заросли. Пройдя около ста метров, он остановился.

— Тамура-сан. Для всех вы должны быть сотрудником «Хокуман-отеля». Здесь, в свертке, одежда официанта. Вам следует в нее переодеться. Свою же форму сложите и заверните, пожалуйста, в ту же бумагу.

Пока Тамура переодевался, он стоял, вслушиваясь в голоса птиц. Сначала ему казалось, что они звучат как обычно — ровно и яростно, ограждая границы своих участков и приветствуя взошедшее солнце. Но через несколько секунд где-то в стороне и впереди он уловил в их ровном стрекоте чуть заметный диссонанс. Показалось? Он напряг слух. Диссонанс в птичьем крике был, он мог в этом поклясться. Но эта еле уловимая рассогласованность звука, даже не звука, а тембра, длилась всего несколько секунд и тут же исчезла. Верещанье, гвалт птиц опять, стали спокойными. Человек? Или зверь? А может быть, ему в самом деле все это почудилось? Он оглянулся: Тамура в форме официанта уже стоял рядом.

— Извините, Тамура-сан. Прошу вас немного поднять подбородок: галстук повязан неправильно.

Тамура послушно задрал подбородок. Исидзима быстро перевязал ему галстук. Оглядев свою работу и всего Тамуру, подумал, что в общем этот летчик довольно прилично преображен в официанта.

— Сверток попрошу дать мне, господин майор.

Взяв сверток, улыбнулся Тамуре:

— Попрошу идти за мной. Старайтесь идти осторожно, так же, как я. Здесь близко, километра три.

Они двинулись сквозь заросли. Теперь, на обратном пути, он старался останавливаться чаще и вслушиваться тщательней. Нет, сколько он ни прислушивался, крик птиц до самого отеля оставался спокойным. Диссонанс в их голосах, который возник однажды, ни разу не повторился.

Молодая красивая японка в голубом кимоно вошла в дверь и поклонилась. В одной руке у нее был поднос, другую она держала перед грудью так, будто что-то от себя отстраняла. Сказала тихо:

— Доброе утро, Гарамов-сан. Меня зовут Сяо Э.

На подносе стояли тарелки с рисом и приправой, маленькая сковородка с яичницей и кофе. Гарамов поклонился.

Сяо Э осторожно поставила все на стол. Гарамов прикинулся простодушным добряком.

— Спасибо.

Гарамов, взяв палочки, осмотрел их. Сяо Э, следя за ним, улыбнулась, взяла с подноса и положила перед ним вилку.

— Вот вилка.

Он посмотрел на девушку, поблагодарил кивком головы. Сяо Э склонилась в поклоне. Гарамов стал есть, поглядывая на нее. Рис и приправа были очень вкусными, кофе — крепким и ароматным.

— Здесь кто-нибудь говорит по-русски? — спросил Гарамов, покончив с яичницей. Сяо Э поклонилась. Сказала с большим трудом, но четко:

— Я все понимать, говорить плохо. — Подняла палец: — Здесь есть два русских официант. И два русских девушка — штат. Третий девушка штат — ваш девушка.

Гарамов сделал вид, что с интересом оглядывает ее. Да, конечно, она красива, но в глазах смешливость да на лице вызывающая улыбка. Но сейчас его интересовала задняя дверь, за которой явно кто-то спрятан. Кто, человек, который должен следить за ним? Если там действительно кто-то сидит, он может попробовать выяснить это у Сяо Э. Гарамов незаметно тронул локтем пистолет за поясом, приложил руку к груди:

— Большое спасибо, Сяо Э.

Девушка поклонилась.

— Вы мне очень нравитесь.

Сяо Э повернулась, улыбаясь:

— Спа-си-бо, Гарамов-сан.

— За этой дверью кто-то есть? — Гарамов сказал это нарочно громко. Девушка посмотрела на дверь, нахмурилась. Все, там кто-то сидит, и она об этом знает. А если не знает, то догадывается.

— Это есть комната официант. — Сяо Э осторожно собрала со стола посуду. — Я еще нужно?

— Спасибо. Пока нет.

Она отошла к двери с подносом в руке, поклонилась:

— Если я нужно, позовите. — И вышла. Гарамов прислушался: за дверью стояла полная тишина. Повернулся к окну. Окно выходило в сад и к морю; у розовых кустов, склонившись, возился пожилой садовник. Пока все, что сказал ему Исидзима, подтверждается: отель действительно почти пуст. И еще кажется, что здание в самом деле не охраняется. По крайней мере, он не заметил никаких признаков охраны. Конечно, функции охранников вполне могут нести официанты, ведь, судя по этому белокурому семеновцу с лошадиным лицом, официанты здесь ничем не отличаются от агентов секретной службы.

Постучали. Вошла Мэй Ин, за ней с полной сумкой Вика. Вика открыла было рот, и он мгновенно понял, что она сейчас назовет его «товарищ капитан». Вика и в самом деле начала было: «Това...» Он, цыкнув, быстро вскочил и кинулся к ней. Вика испуганно отшатнулась, но Гарамов вытеснил ее в коридор, пригнулся к самому уху:

— Я — Сергей. Понимаешь? — сказал он одними губами. — Только Сергей. Никаких «товарищей». Не говори также вслух ничего о самолете, инструментах, раненых и прочем, поняла?

— Поняла. — Она растерянно смотрела на него.

Гарамов уже успел опять превратиться в жизнерадостного добряка. Хохотнул:

— Я тебя провожу. А?

— Проводи.

Гарамов посмотрел на стоявшую в стороне Мэй Ин:

— Передайте господину Исидзиме, что я скоро вернусь.

— Хорошо, господин. — Мэй Ин поклонилась.

На пути к выходу они прошли через большой холл. У двери, ведущей в сад, стоял навытяжку молодой швейцар в расшитой золотом ливрее. Лицо у него было каменным. Когда они подошли к двери, японец поклонился и приоткрыл одну створку. Вика, выйдя и чуть задержавшись, сказала одними губами:

— Это он.

Гарамов нарочно пошел по дорожке медленнее.

— Что значит «это он»?

— Когда мы с Мэй Ин поднимались наверх, этот японец пристал ко мне, — не глядя на него, шепотом сказала Вика.

— Пристал?

— Да. Противный ужасно, привязался, а у меня инструменты. Я боюсь. Мне кажется, они на меня смотрят отовсюду. Еще один смотрел в окно. Давай скорее отсюда улетим... Давайте... товарищ капитан.

— Вика, я ведь просил тебя — не «товарищ капитан», а Сергей. Во-первых. А во-вторых, расскажи подробней, как он к тебе пристал?

Она умоляюще посмотрела на него.

— Говори спокойно. Улыбайся. Будто мы беседуем о чем-то.

— Когда мы поднимались... Я шла первой.

— Вика, улыбайся.

Она натянуто улыбнулась, посмотрела под ноги, медленно ступая по песку.

— Думаешь, это так легко?

— Ты шла первой?

— Да. И вдруг этот швейцар остановился прямо передо мной, что-то залопотал. Быстро-быстро так, и шепотом.

— Хоть одно слово запомнила?

— Ничего я не,запомнила. Знаешь, как у них, когда они быстро говорят — «сису-сасу». Я только поняла, что он меня о чем-то упрашивал.

Они подошли к торцу здания, и здесь Гарамов увидел, что к отелю подъезжают машины.

— Что было дальше?

— Эта девушка, Мэй Ин, тут же сказала ему что-то. И он как будто испугался. Сразу поклонился и отошел.

Значит, Мэй Ин приставлена наблюдать за Викой. В это время с дальней стороны к отелю подъехал открытый армейский вездеход. В нем совершенно спокойно сидело два японца в солдатской форме. За ними — цистерна-бензозаправщик и грузовик. Значит, Исидзима его не обманул: по позе японцев ясно, что их совсем не занимает, кто они с Викой и зачем стоят здесь. Вика поймала его взгляд;

— Бензин?

— Если бензин — можно плясать. Ты говорила, что на тебя еще кто-то смотрел. Кто?

— Какой-то японец. Очень страшный.

— Где?

— Когда я кипятила инструменты. Мэй Ин вышла на минуту, и я осталась одна. Это же подвал, там окно наверху. Я подняла глаза, а он сидит у окна на корточках. Смотрит на меня и молчит. Жутко смотрел. Сергей, ты понимаешь, я никогда не видела такого страшного взгляда.

— Он был молодой?

— Во всяком случае, не старый.

— Во что он был одет?

— В военную форму.

— Погоны не заметила?

— Он был без погон.

— В ботинках или сапогах?

— В сапогах.

— Что было дальше?

— Ничего. Он смотрел на меня несколько секунд, пристально смотрел. Потом встал и исчез.

Он попытался понять, что бы это могло значить: японец в военной форме без погон...

— Вика. Это окно, где ты кипятила инструменты, выходит назад? К роще?

— Ага.

Он остановился и посмотрел ей в глаза.

— Сергей, я боюсь! И за раненых, и за себя, и за...

Гарамов осторожно взял Вику под руку, повернул и спокойно пошел вместе с ней дальше.

— Что ты. Все будет в порядке. Ну? Возьми себя в руки.

— Я все понимаю, Сергей, но мне страшно. Прости, пожалуйста.

Он постарался улыбнуться как можно спокойней:

— С инструментами у тебя в порядке? Прокипятила?

— Прокипятила.

Они остановились. Вика попыталась что-то еще сказать ему глазами, но потом вдруг передумала.

— Тяжелая сумка?

— Нет.

— Тогда иди. Тебя ждут раненые. Иди, не бойся. Тут двести метров.

Она закусила губу, нахмурилась.

— Сама видишь — привезли бензин. Я должен выяснить у Исидзимы что и как. Скажи нашим, бензин уже здесь. И предупреди всех: пусть не высовываются. Сама тоже сиди в самолете, никуда не выходи без меня, хорошо?

Она кивнула.

— Иди. Я буду наблюдать за тобой, пока ты не поднимешься в самолет.

Вика повернулась, пошла сначала по дорожке, потом по песку, проваливаясь на каблуках и чуть перекосившись в сторону, чтобы удобней было нести сумку. Некоторое время Гарамов смотрел ей вслед, потом перевел взгляд на отель. В конце первого этажа он заметил в окне лицо официанта. По всей вероятности, этот семеновец и сидел в задней комнате. А что же тогда за японец в военной форме без погон, наблюдавший за Викой? Доверенное лицо Исидзимы или посторонний? Скорее всего, это один из тех контрразведчиков, которых так боится Исидзима. Если это так, то дело плохо — контрразведчик, конечно же, должен заметить, что Вика кипятила медицинские инструменты. Так или иначе, надо как можно скорей поговорить с Исидзимой.

Вика в это время подошла к самолету, остановилась. Подняв голову, что-то сказала, протянула сумку. Ее тут же подхватили. Затем кто-то подал Вике сверху руку и помог подняться.

Сидя над аппаратом ВЧ в кабинете Цутаки, лейтенант Итикава попытался вспомнить всех знакомых, которые у него были в Чанчуне. Знакомых было много, и многие из них работали в штабе армии, но все, кого он сейчас вспоминал, не годились: обращаться к одним было нескромно, другие не имели доступа к нужным сводкам, третьи могли помочь, но был риск, что они тут же сообщат об этом генералу Исидо. Наконец Итикава вспомнил: лейтенант Сугихара. Они вместе заканчивали одно училище, во время учебы дружили, а сейчас, насколько он помнил, Сугихара был порученцем полковника штаба армии Асада. Лучшую связь трудно было себе представить, поэтому Итикава тут же по ВЧ позвонил в Чанчунь, связался с аппаратом полковника Асада и после третьей передачи трубки — все-таки прямая связь — уже разговаривал с Сугихарой, которого сразу узнал по голосу.

— Сугихара, ты? Привет. Это Итикава Кэй, помнишь?

— Итикава?

Сугихара тоже сразу же узнал его голос.

— Вот так новости. Ты откуда? Тебе что? Нужда или просто вспомнил?

— Серьезное дело, если поможешь — с меня ящик американского виски. Не шучу. Надо выяснить одну вещь.

— Перестань. Во-первых, откуда у тебя ящик американского виски? Во-вторых, я все сделаю и так.

— Ты слабо представляешь мои возможности.

— Ладно, мне все про тебя известно. Говори, что нужно?

— У нас есть данные, что в пустынном месте между Дайреном и Люйшунем сегодня ночью, приземлился транспортный самолет типа «Дуглас». Якобы по вызову генерала Исидо. Попробуй через своего шефа выяснить, с какого аэродрома мог уйти этой ночью такой самолет?

— По вызову генерала Исидо?

— Да, причем следует учесть, что это мог быть замаскированный вызов. Надо просто узнать, вылетали ли сегодня ночью с каких-нибудь аэродромов одиночные транспортники. А связываться с этими аэродромами я уже буду сам.

Почувствовав, что Сугихара замялся, Итикава сказал:

— Ну, что ты? К вам же поступают данные по всем трем родам войск.

— Тяжело. Шеф не любит, когда копаются в его бумагах. Слушай, а почему тебе не сделать проще — позвони сам этому Исидо. Он же рядом?

— Исидо не должен знать об этой проверке. Кроме того, не отсылай меня, пожалуйста, и в штаб ВВС — я только что звонил туда, но мне отказали. А я плыву, ты понимаешь? Страшно плыву. Если не узнаю, мне гроб. Помоги.

— Хорошо, — помолчав, сказал Сугихара. — Попробую что-нибудь сделать. Ты говоришь «Дуглас»?

— Да, «Дуглас» или «Цубаса», то есть этот тип самолетов.

— Ладно. Давай я запишу твой номер, и жди у телефона.

Итикава положил трубку и стал ждать. Он понимал, что если Сугихаре удастся заглянуть в сводки, которые по мере поступления из секретариата сам Сугихара лично кладет на стол своего шефа, полковника Асада, то будет все в порядке. В бумагах штаба должны быть все данные о ночных целевых вылетах. С другой стороны, Итикава понимал: они с Сугихарой занимаются сейчас тем, что на служебном языке называется разглашением военной тайны, и если Сугихара попадется на самовольном дубляже секретных данных, его по головке не погладят. Итикава волей-неволей подставлял сейчас под удар друга, но и ему были крайне необходимы данные о ночных вылетах. За невыполнение приказа майор Цутаки также взыщет и с него, лейтенанта.

Звонок Сугихары раздался через час. Он сообщил, что все это время выполнить просьбу приятеля ему «не давали обстоятельства»; Итикава расшифровал это так, что Сугихара ждал, пока шеф отлучится больше чем на двадцать минут. Сейчас же, сказал Сугихара, выдалась свободная минутка; Итикава перевел это, как «полковник ушел на совещание» — он просит его взять карандаш и записать следующее: в эту ночь с аэродромов императорских ВВС и других родов войск, в том числе погранвойск и жандармерии, было совершено сто восемь целевых одиночных самолето-вылетов, из них транспортных — тридцать четыре, а одиночных типа «Дуглас» или «Цубаса» — четырнадцать. Вылеты эти состоялись; три с аэродрома в Мукдене, четыре — из Чанчуня, по два — из Пхеньяна и Сеула и по одному — со взлетных площадок в Аньдуне, Гирине и Дайрене.

Поблагодарив Сугихару и напомнив, что обещанное виски за ним, Итикава начал связываться с базами. После долгих переговоров с диспетчерскими службами аэродромов — но это было уже легче, все-таки диспетчеры, а не оперативный дежурный генерального штаба ВВС — он исключил, как абсолютно не подпадающие под возможность вылета по приказу генерала Исидо, девять самолетов. Осталось четыре самолета, в которых можно было подозревать машину, которую — причем во всех четырех случаях замаскированно — мог вызвать этой ночью генерал Исидо. Один самолет, «Цубаса», вылетел в час ночи с аэродрома в Аньдуне. «Дуглас» поднялся в половине второго со взлетной площадки в Пхеньяне. Второй «Дуглас» взлетел в три в Гирине. И, наконец, самый подозрительный — второй «Дуглас» — поднялся в три часа пятнадцать минут у них под боком, с Дайренского военного аэродрома.

Все это Итикава аккуратно изложил в докладной, перепечатав ее начисто на машинке, и положил на стол майора Цутаки, приписав также, что в интересах дела воспользовался связью по ВЧ из его кабинета.

Остановившись у края рощи, Исидзима осмотрелся. Справа на том же месте стоит «Дуглас». Бензозаправщик, ремонтная машина и вездеход уже у отеля; солдаты в вездеходе и о чем-то переговариваются. Он предупреждающе посмотрел на Тамуру, поднял руку: выходить из рощи пока нельзя. Тамура кивнул. Он сказал тихо:

— Господин Тамура, вам нужно выбрать какое-то другое имя. Конечно, вас здесь никто не знает. Но все-таки лучше, чтобы в отеле никто не мог догадаться, что вы летчик. Мало ли. Может быть, кто-то из служащих уже где-нибудь слышал о вас.

— Я понял вас, Исидзима-сан.

Тамура помолчал.

— В школе меня дразнили Хиноки.

— Отлично. Значит, договорились: отныне вас зовут Хиноки-сан.

Тамура кивнул.

— Тамура-сан, вернее, теперь Хиноки-сан, держите себя так, как будто вы давно работаете в отеле. Видите этот самолет? Не исключено, что вам придется сесть за его штурвал.

— Ясно, Исидзима-сан.

— Еще один вопрос, господин Хиноки. Может быть, он покажется вам странным, но... вы разбираетесь в бриллиантах?

— В бриллиантах?

Этот вопрос явно был для Тамуры неожиданным.

— Да. Я спрашиваю вас об этом по поручению его превосходительства генерала Исидо. Как вы понимаете, личный разговор его превосходительства с вами на эту тему был бы сложен из-за его деликатности. Итак, вы разбираетесь в бриллиантах? Говорите прямо.

Тамура поклонился:

— Да, Исидзима-сан.

Директор отеля достал из кармана платок, развернул. Осторожно выбрал из складок крупный бриллиант. Протянул Тамуре:

— Возьмите. Возьмите-возьмите, господин Хиноки.

Тамура взял бриллиант.

— Я даю вам этот бриллиант пока для того, чтобы вы исследовали его. Что вы скажете?

Тамура молча разглядывал крупный сверкающий многогранник.

— Наверное, вам редко приходилось видеть камни такой величины?

Тамура не ответил.

— В бриллианте, который вы держите в руках, пятьдесят четыре и восемь десятых карата. Официально этот камень называется «Вторая звезда Пешавара». Его данные: топ-весселтон индийской огранки, высшего класса ВВСИ, грушевидной формы «маркиз», стодвадцативосьмигранник. Позвольте?

Он протянул руку, взял бриллиант у окаменевшего Тамуры. Аккуратно завернул в платок; вздохнув, спрятал платок в карман.

— Простите, господин Тамура. Его превосходительство просил показать вам сейчас этот камень, потому что вы должны знать, что бриллиант «Звезда Пешавара» будет вашим вознаграждением, в случае если вы поможете его превосходительству в трудной и сложной операции. Успех этой операции будет зависеть от вашего летного искусства. Нам с вами придется лететь довольно далеко, как я уже говорил, вот на этой машине.

Он вгляделся: кажется, летчик уже пришел в себя. По крайней мере, внешне Тамура снова выглядит непроницаемым.

— Простите, а куда именно, Исидзима-сан?

Директор отеля поднял глаза. Тамура смотрел на него в упор.

Судя по этому взгляду, можно сказать, что майор колеблется. Интересно, какие у него могут быть сомнения?

— Я попрошу вас следовать за мной. Нас примет его превосходительство генерал Исидо.

Вместе они вошли в заднюю дверь, поднялись по лестнице. Тамура молча шел рядом. Они прошли по коридору к номеру Исидо. У двери Исидзима прислушался, осторожно постучал, назвал себя. Вместе с Тамурой они вошли в прихожую. Дежурили Хаями и гигант Саэда.

— Что нового?

Саэда, поклонившись, показал набриолиненный пробор:

— Тихо, Исидзима-сан.

— Вацудзи не показывался?

— Нет.

— А Корнев?

— Тоже нет.

— А... — Он показал глазами на дверь. — Как?

Саэда посмотрел на Хаями, тот кашлянул.

— Его превосходительство позавтракали. Спрашивал вас. Кроме того, вас искал его превосходительство генерал Ниитакэ.

— Этому еще что?

— Не знаю. — Хаями отвел глаза. — Он вызвал Горо, а старик уже искал вас.

Если Вацудзи и Корнев не подавали никаких сигналов, значит, пока — кроме Масу — людей Цутаки в отеле нет. А что нужно этой старой развалине Ниитакэ?

— Господа. Хочу представить вам нашего нового сотрудника, господина Хиноки. Прошу принять его как равного в нашу семью. К нам прибыл еще один сотрудник, господин Гарамов, вместе с самолетом. Так вот, для господина Гарамова господин Хиноки должен быть нашим давним сотрудником. Давним. Вы поняли? Саэда? Хаями?

Все трое поклонились. Он подошел к двери, постучал.

— Да, я слышу. Входите, Исидзима, — отозвался Исидо.

Когда они вошли, генерал стоял у окна, на этот раз в полной форме бригадного генерала. Хозяин номера явно рассматривал перед этим вездеход. Директор отеля поклонился генералу. Тамура же вытянулся по струнке, щелкнул каблуками.

Исидо медленно подошел к ним. Вгляделся. Очень естественно, сделал вид, что не узнал пилота.

— Новый сотрудник?

— Ваше превосходительство, — тихо сказал Исидзима, — извините, вы не узнали майора Тамуру.

Генерал усмехнулся.

— А ведь действительно это Тамура. Простите, майор.

Тамура поклонился. Исидзима посмотрел на Исидо, тот показал глазами: я помню наш уговор.

— Ваше превосходительство. Хочу нижайше напомнить: чтобы ваш план не стал достоянием чужих ушей, для всех, в том числе и для вас, этот человек теперь будет не господином Тамура, а господином Хиноки.

— Прекрасно придумано. Значит, Хиноки-сан?

— Совершенно верно, Хиноки-сан. Ваше превосходительство, разрешите в общих чертах изложить майору ваше задание и лично его функции?

— Безусловно, Исидзима. Больше того, я требую.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Хиноки-сан, сегодня его превосходительство, вы, я и двое наших сотрудников должны вылететь на этом самолете. Думаю, вам не нужно объяснять, что цель полета и маршрут являются военной тайной. Взлет самолета произведете не вы, а другой экипаж. Однако вы должны быть абсолютно готовы к тому, чтобы в полете занять место пилота. Вам все ясно?

— Так точно, ясно.

— Сейчас будет производиться заправка самолета и мелкий ремонт. Все это время вы должны находиться поблизости, я покажу где. Кто бы ни спросил вас о цели вашего пребывания здесь, вы должны отвечать одно: ваша фамилия Хиноки и вы приняты в «Хокуман-отель» на работу официантом. Ни на какие другие вопросы отвечать не следует. Вам все ясно, Хиноки-сан?

— Ясно.

— Ваше превосходительство, как вы просили, я уведомил господина Тамуру о вознаграждении, которое ждет его в случае успеха операции.

— Прекрасно, Исидзима. И прошу вас почаще докладывать мне о ходе подготовки к полету. У меня все. Не буду задерживать вас, господа.

Пока они спускались вниз, к комнате официантов, Исидзима коротко объяснил пилоту то, что он должен был знать как штатный официант:

— Хиноки-сан, пока, к сожалению, вам придется заняться притворством. Вы, конечно, знаете в общих чертах, что такое «Хокуман-отель». И все-таки уточню: наш отель служит местом отдыха для высшего командного состава армии. Сейчас отдыхающих всего двое: бригадный генерал Исидо и генерал-полковник Ниитакэ. Подбор кадров в отеле, вплоть до судомоек, осуществляется только с ведома второго отдела. Поэтому вы должны знать, что ваша функция как официанта, за которого мы вас выдаем, — выполнение любых специальных и агентурных заданий.

Тамура кивнул.

— Подчиняться в этом качестве вы должны только мне. Кроме того, мои указания вам могут передавать остальные официанты или девушки, находящиеся в штате отеля. Больше никто. Девушек, у нас в штате семеро, все они носят китайские имена, хотя китаянок среди них только две. Еще две — японки, а также три русские. Различить их легко: все японки носят кимоно, китаянки — халаты, а русские — платье с национальным орнаментом.

— Понимаю.

— Вот и отлично.

Они спустились и пошли по коридору первого этажа. Около входа в ресторан Исидзима увидел Горо. Старик в дневной ливрее медленно шел по коридору. Директор отвел Горо в сторону:

— Меня искал Ниитакэ? Зачем?

Горо спрятал глаза.

— Горо. Вы ведь могли догадаться зачем. Или вы считаете, что даром получаете мои деньги?

— Исидзима-сан, как вы думаете, чем может интересоваться генерал Ниитакэ?

Ясно, опять бабы. Черт, этого еще не хватало.

— Он что, кого-то увидел?

— Исидзима-сан, по-моему, он заинтересовался как раз тогда, когда мимо его окошка прошла новая русская девушка.

— Хорошо, Горо. У вас все?

— Все, если не считать, что вас только что спрашивала госпожа Мэй Ин.

— Что вы ответили?

— Что пойду искать вас.

— Она была спокойна?

— По-моему, да. Госпожа Мэй Ин сказала, что пойдет к себе.

Исидзима кивнул летчику, и они двинулись дальше. Перед самой комнатой официантов Тамура замедлил шаг. Исидзима повернулся к нему:

— Вы хотите что-то сказать, Тамура-сан?

— Да, Исидзима-сан, — Тамура поклонился. — В рацию, которая прибыла со мной, вмонтирован самопеленгатор.

Тамура сейчас не прятал взгляд, а смотрел в упор. Нет, он не врет. Это честный взгляд самурая. Значит, без людей Цутаки все-таки не обошлось. В рацию вмонтирован самопеленгатор. В принципе он допускал такую возможность, но то, что Тамура сказал ему об этом сейчас, именно сейчас, — огромная удача.

— Самопеленгатор? Вы не знаете, в каком именно месте?

— На складе нашего отдела в определенных целях подготовлено несколько раций, снабженных самопеленгаторами. Обычно они монтируются между блоками Ф-48 и Н-1. Думаю, что и в этой рации он находится там же.

Значит, он сомневался не зря. Тамура работает на Цутаки. И сейчас, увидев бриллиант и получив личное подтверждение Исидо, решил переориентироваться.

— Благодарю вас, Тамура-сан. Я в полной мере оценил эту информацию.

Тамура поклонился.

Оставив Тамуру в комнате официантов, Исидзима вышел вместе с Гарамовым. Пока они шли к стоящему перед отелем вездеходу, он еще раз перебрал для себя возможности, которые возникали в связи с тем, что он узнал о самопеленгаторе.

— Надеюсь, теперь вы довольны, господин Гарамов? Как видите, бензин прибыл.

— Я не буду доволен, пока мы не взлетим.

— Все было в порядке, пока вы сидели в дежурке?

— Да, если не считать некоторых мелочей. Во-первых, вы установили за мной слежку.

— Дорогой господин Гарамов, не будьте так подозрительны. Это не слежка, а охрана.

— Допустим.

— Не «допустим», а охрана. Во-вторых?

— Приставание к нашей медсестре — тоже охрана?

— Кто к ней приставал?

— Швейцар.

— Масу?

— Не знаю, как его зовут, но знаю, что, когда она поднималась по лестнице с Мэй Ин, этот швейцар кинулся к ней и напугал.

— Что касается швейцара, то я строго взыщу с него. К ней кто-нибудь еще приставал?

— Какой-то человек наблюдал в окно, как она кипятила инструменты.

— Что? В какое окно?

— В окно, выходящее на задний двор.

Окно кипятилки как раз выходит назад, к роще. Неужели это был человек Цутаки?

— Она не заметила, как выглядел этот человек?

— Заметила. Лет двадцати восьми, в военной форме без погон, в офицерских сапогах.

Люди Цутаки ходят в офицерской форме без погон, он это знает.

— Он только смотрел?

— По-моему, этого вполне достаточно.

Они подошли к машинам. Исидзима остановился, чуть не доходя до бензозаправщика у головного вездехода. Сейчас он попытался стряхнуть с себя напряжение, которое возникло, когда он услышал про человека в форме. Солдаты при их приближении вышли из машины, явно ожидая указаний.

— Хорошо, господин Гарамов, я разберусь. Эти машины вместе со специалистами по ремонту поступают в полное ваше распоряжение. У старшего группы комплект из пяти рабочих комбинезонов: я предусмотрел, что вашим людям придется выходить из самолета. Пусть они переоденутся. Само собой разумеется, что об этом никто не должен знать. Я скоро вернусь. Надеюсь, вы понимаете — пока ваши люди не наденут комбинезоны, никто не должен видеть кого-то из членов экипажа. Пока самолет будет заправляться, они могут попасть в поле зрения контрразведки, а я опасаюсь, что ее люди уже здесь.

Вика, оставив Гарамова и двинувшись по песку к самолету, старалась избавиться от страха, как ей казалось нелепого, которому было неоткуда взяться, но она, тем не менее, сейчас испытывала его. Проваливаясь в песке на каблуках и опустив голову, она убеждала себя, что этот страх был вызван жутким взглядом японца, наблюдавшего за ней сквозь окно. Но, убеждая себя в этом, она понимала, что за этим взглядом на самом деле стоит нечто большее; она чувствовала, даже знала, что в нем скрыто что-то ужасное. Но сейчас, приближаясь с каждым шагом к самолету, Вика, как в детстве, пыталась уговорить себя, что ничего страшного нет. Это, говорила она себе, ей померещилось, а если даже и не померещилось, то как только она пойдет в самолет, оно растворится и исчезнет, скроется где-то, останется в этой местности, в этой роще.

Вика шла по песку, чувствуя, как тяжелая сумка оттягивала плечо, и ей очень хотелось обернуться, чтобы увидеть, следит ли за ней Гарамов. Она пересилила себя и, подойдя к самолету, остановилась. Открылась дверь, и второй пилот, протянув руку, взял сумку, а потом помог и ей. Чувствуя, как из-под каблуков уходят ступени трапа, Вика вспомнила слова Гарамова: «Когда подойдешь к самолету, осмотрись и скажи всем — пусть не высовываются». Сейчас все происходило наоборот: второй пилот высунулся, а она перед этим не подумала осмотреться. Забыла. Когда лейтенант втянул ее и дверь захлопнулась, Вика испытала несказанное облегчение, легкость, почти счастье. Страх тут же ушел. Она снова была в самолете, рядом стояли свои, те, кто ждал ее это время.

— Ох, ну прямо прима, — сказал штурман. — Что там слышно?

Вика устало улыбнулась. Какие они все вокруг хорошие, родные.

— Бензин привезли.

— Да ну? Не может быть?

— Как не может быть? Я сама видела, — Вика взяла сумку и встретилась взглядом, с Арутюновым. — Все в порядке, Оганес Робертович. Инструменты прокипятила, можно начинать перевязку.

— Прямо так? — улыбнулся военврач.

Вика посмотрела на свое платье.

— Конечно я сейчас переоденусь.

Она пошла к кабине. В конце пути около носилок ей пришлось, повернувшись, двигаться боком. Все, кроме лежащих без сознания, с надеждой смотрели на нее. Понимая их состояние, Вика улыбнулась каждому в отдельности, Войдя в кабину, закрыла за собой дверь. Осторожно сняла платье. Секунду полюбовалась им и положила на сиденье. Надела халат, белую шапочку. Никакого страха уже не было. Было только желание работать и вера в то, что они улетят. И еще воспоминание о Гарамове.

Вика вышла из кабины, деловито разложила салфетки, расставила емкости, лотки и стерилизаторы, в которых лежали ланцеты, зажимы всех видов, щипцы, пинцеты, ножницы. Вместе с Арутюновым начала перевязку. Военврач работал ловко и умело. Перевязку пятерых раненых они закончили быстро, и Вика видела, что теперь, после перевязки, раненым стало намного лучше. Если раньше они лежали мрачные, то теперь улыбались. Перевязав последнего раненого, Вика села около него. Этому раненому, Левашову, было около двадцати. Он лежал на спине и блаженно улыбался, глядя на Вику незамутненными карими глазами ребенка, казавшимися неестественно большими на его осунувшемся, большеносом и небритом лице. Вика кивнула ему:

— Лежи, Левашов, лежи.

— Перевязала ты меня, сестренка, и на душе стало легче. Вот только стоим, жалко.

— Стоим, потому что вынужденная посадка, — строго сказала Вика. — Скоро взлетим.

— Покурить бы, — Левашов закатил глаза. — Одну затяжечку, и все. Ничего больше не надо.

— Сейчас, Левашов, сейчас. — Вика осторожно дотянулась до его лба. Покосилась на военврача, сказала тихо: — Оганес Робертович, раненому можно покурить?

Все в самолете странно посмотрели на нее. Сначала Вика не поняла,что это значит, и спросила:

— А что, товарищ военврач?

Врач вздохнул:

— Я бы сам с удовольствием покурил.

— А что? — она повернулась к нему.

— Мы же с ночи тут стоим. Бычков и тех не осталось, все скурили. Ты же не прихватила?

— Я как-то не сообразила.

— Там ведь есть, наверное, — не глядя на нее, тихо сказал второй пилот.

— Н-наверное.

Ей вдруг стало стыдно. Действительно, не подумала.

— Да не гоняйте вы ее! — оскалился радист. — Мужики, потерпеть не можете, что ли.

— Да мы не гоняем, — обиженно отозвался второй пилот. — Я просто к тому, что мы тут все загнемся без курева. А там должно быть. Гостиница.

Вика обвела всех взглядом. Никто не смотрел сейчас на нее, даже раненые. Вспомнила слова Гарамова: «Сиди в самолете. Никуда не выходи без меня». Тут же ощутила, как в ней снова зашевелился страх, но вместе с тем знала: выйти из самолета может только она. И Вика, пересилив себя, встала, молча прошла в кабину, сняла шапочку и халат. Осторожно надела платье. Спрятала пистолет и вышла. Бортмеханик молча открыл дверь. Вика посмотрела в сторону отеля — там не было ни одного человека, и она спрыгнула на песок. Первым делом, подумала Вика, надо найти Гарамова или эту маленькую японку с китайским именем Мэй Ин. Они должны помочь ей достать табак в этой гостинице.

Гарамова возле машины с бензином не оказалось. В ней сидели только два солдата. Увидев ее, они что-то переговорили между собой и хохотнули. Вика повернулась, чтобы пройти к главному входу, и вдруг вспомнила: швейцар! Искаженное лицо, «сису-сасу». Нет, она ни за что не пойдет туда. Помедлив и чувствуя спиной, как солдаты все еще разглядывают ее, она обогнула здание, сделала шаг — и застыла. Вплотную к ней, лицом к лицу, будто выросший из-под земли, стоял тот самый японец, который смотрел на нее в окно, когда она кипятила инструменты. Только теперь он был одет как все официанты — на нем был белый фрак и черный галстук-бабочка на белоснежной манишке. Японец стоял молча, и Вике казалось, что на его лице застыла сейчас каменная, тяжелая улыбка, которая уничтожала ее, сминала, давила к земле. Вика открыла рот, чтобы закричать, и не успела.

Закончив объезд всех дайренских ювелиров, вернувшись к себе и прочитав записку лейтенанта Итикавы, Цутаки разделся и принял душ. Потом, накинув халат, сел за стол, вызвал дежурного и, поблагодарив за записку, приказал принести поесть. Дело сегодняшнего дня, которое с утра казалось ему слишком простым и в котором как будто сталкивались сначала интересы только двух человек — его и генерала Исидо, — теперь сплеталось в довольно прихотливый узел. Узел этот состоял уже из четырех имен — его, Тасиро Тансу, директора «Хокуман-отеля» Исидзимы и того самого связного, который, как они выяснили раньше, носил деликатесы для загадочных «Яо» из Дайрена, «My» — из Харбина и «Сианга» — из Гирина. Из опрошенных сейчас ювелиров почти все подтвердили, что связной был стар и согнут; три же ювелира после соответствующего обещания вознаградить их сказали, что это был пожилой кореец, согнутый радикулитом. Если они сказали это ему — значит, о том, что кореец был «согнут радикулитом», мог узнать и Тасиро Тансу, правда, другим способом. Но Тасиро ни слова не сказал ему об этом. Почему?

Имя же директора «Хокуман-отеля» Исидзимы вплеталось в узел, потому что Цутаки знал — Исидзима богат. На «Хокуман-отель» армейское командование отпускало огромные дотации. Высший командный состав, прибывая на заслуженный отдых, не должен был знать ограничений ни в чем. Кроме того, ни для кого не было секретом, что нажитые сомнительным путем богатства высших чинов все пять лет войны много раз проходили через руки Исидзимы. Как в ту, так и в другую сторону. Его должность была идеальной для посредничества. Исидзима наверняка был богат настолько, что на личные деньги мог покупать все — от деликатесов и штатных девушек до бриллиантов. Сейчас, припоминая состав служащих «Хокуман-отеля», Цутаки вспомнил, что среди них действительно есть пожилой кореец, страдающий радикулитом.

Когда Исидзима вошел в комнату Мэй Ин, девушка стояла у раскрытого настежь окна. Оно выходило на море, и из него был виден уходящий почти к самому горизонту пляж, а чуть поодаль, — самолет, у которого уже стояли бензозаправщик, машины и возились солдаты. Он вгляделся: Тамура сидит в машине, водитель и Бунчиков разворачивают шланг, рядовой-сварщик осматривает снизу баки. За этим наблюдают незнакомый ему человек в комбинезоне, скорей всего из русского экипажа, и Таранов. Он подошел ближе и встал за занавеской так, чтобы его не было видно снаружи. Мэй Ин стояла не шевелясь, будто он и не входил в комнату. Лицо ее было каменным.

— Горо сказал, что. ты искала меня. Что-нибудь случилось?

Мэй Ин отвернулась.

— Мэй Ин, Масу приставал к девушке? Как это произошло?

Мэй Ин молчала, делая вид, что вглядывается в белую куролесицу прибоя.

— Мэй Ин. Дорогая. Сейчас не место для твоих переживаний. Ну? Милая моя. Ты ревнуешь? К кому?

— Ни к кому.

— Мэй Ин. Трудно мне с тобой.

— Она прокипятила инструменты и сложила их в сумку. Мы поднялись на первый этаж.

— Дальше?

— Тут этот болван Масу подскочил и начал ее уговаривать.

— Что значит «уговаривать»? Точнее.

— Вы не знаете, как пристают к женщине? Предлагал деньги, сказал, что будет Ждать ее в своей комнате.

«Предлагал деньги». Что это — обычное приставание или проверка? Если проверка, то Масу мог затеять ее только по собственной инициативе. Корнев и Вацудзи не подают никаких знаков, значит, после того как самолет приземлился, Масу никак не мог видеть людей Цутаки. Правда, может быть и другое: Корнев и Вацудзи плохо смотрели, и кто-то из группы майора все-таки прошел к отелю. Что же дальше? Вероятно, заметив, как Вика с инструментами вышла из самолета, этот человек незаметно подкрался, заглянул в окно комнаты, а потом дал инструкцию Масу.

— Что ты сделала?

— Я тут же подошла к Масу и строго приказала, чтобы он немедленно прекратил приставания.

— Он их прекратил?

— Тут же. Отошел и встал на свое место.

— Как вела себя при этом девушка?

— Испугалась. Но я успокоила ее.

— Потом?

— Потом мы прошли в комнату официантов. Там сидел господин Гарамов.

— Подожди. Перед этим больше ничего подозрительного ты не заметила?

— А что я должна была заметить?

— Вспомни, когда Фэй Лай кипятила инструменты, никто не заглядывал в окно?

— Никто.

— Ты уверена?

— Уверена. Правда... — Мэй Ин запнулась.

— Что «правда»?

— Правда, я один раз вышла из комнаты. Но не надолго, всего на минуту.

Ясно. Этот человек не хотел, чтобы его видела Мэй Ин. А русскую он не боялся.

— Хорошо, Мэй Ин. Вспомни, когда вы вошли в комнату официантов, все было спокойно? Новый официант сидел один?

— Господин Гарамов сидел один. Девушка войдя, хотела что-то ему сказать, но он вдруг вскочил, вытолкал ее в коридор и стал что-то шептать на ухо.

— Ты не слышала что?

— Нет. Он говорил по-русски, и очень тихо.

— А что она хотела ему сказать, когда выходила, ты поняла?

— Нет, не поняла. Она только открыла рот, и он тут же вскочил.

— Может быть, ты все-таки вспомнишь?

— По-моему, она хотела как-то его назвать.

«Как-то его назвать». Ну и что? Пусть даже назвала бы. Чего же испугался Гарамов? Бунчикова? Да, наверное. Он понял, что кто-то сидит в задней комнате, еще тогда, когда вошел в дежурку. Выходит, раз Гарамов боится обнаружить себя, Значит, он верит в его план. Значит, верит и самому Исидзиме. Если бы только все удалось, подумал он. Выяснить бы, кто сидел у окна в военной форме без погон, — тогда вообще все было бы просто.

— Фэй Лай не выходила из самолета?

— Нет.

— Ты уверена?

— Пока я стояла здесь, я ее не видела.

— Вот что, Мэй Ин. Я сейчас пойду к самолету, а ты проследи, не выйдет ли оттуда Фэй Лай. Если она выйдет, делай то, что уже делала раньше. Я не хочу, чтобы у меня были с этой девушкой неприятности. И не ревнуй. Слышишь, Мэй Ин?

Мэй Ин отвернулась.

— Мэй Ин, ты слышишь, что я говорю.

Мэй Ин кивнула не поворачиваясь.

— Уверяю тебя, у меня нет никаких отношений ни с девушками, ни тем более с Фэй Лай. Ты же сама видела — я познакомился с ней при тебе.

Мэй Ин молчала, опустив голову. Нет, это когда-нибудь выведет его из себя.

— Мэй Ин. Повернись ко мне. Я приказываю тебе — повернись. Ну?

Она медленно повернулась, глядя под ноги.

— Подойди ко мне. Встань, чтобы снаружи тебя не видели.

Мэй Ин зашла за занавеску, подошла к нему вплотную, но глаз так и не подняла. Он попытался поднять, ее голову, но она вырвалась.

— Мэй Ин. Ты меня очень расстраиваешь.

Она упорно молчала, отвернувшись.

— Ты все поняла, Мэй Ин?

— Да, Исидзима-сан. Я все поняла.

Гарамов положил на колени сверток с комбинезонами и впервые почувствовал, что отчаянное напряжение, связанное с почти стопроцентной возможностью смерти или плена для всего экипажа, спало. Нет, он еще не верит, что они могут не только взлететь, но и долететь к своим. Но он почти, допустил такую невероятную возможность — возможность подняться в воздух. И эта надежда возникла в нем сейчас впервые. Впервые после того, как их «Дуглас» был обстрелян в ночном небе. Ясно, что Исидзима ведет какую-то двойную игру. Пусть так, сейчас это обстоятельство его нисколько не смущает. Пока — хотя он даже еще не понимает, что будет делать и как действовать, когда самолет поднимется в воздух, — у него нет никакого сомнения, что Исидзима кровно заинтересован в том, чтобы попасть на их самолет и взлететь вместе с ними. Что будет дальше? Исидзима посадит на самолет своих людей? Пусть. А дальше? Сам же Исидзима и будет первой гарантией того, что они улетят. А там, в воздухе, у него с Исидзимой будет другой разговор. Гарамов покосился на Бунчикова: с семеновцем, который был к нему приставлен, он уже перекинулся парой слов, когда сидел в дежурке. Себе, на уме, жилист, похож на хорошего хозяина, наверное, из казаков. Бунчиков осторожно тронул пальцем висячие черные усы:

— Что прикажете, господин Гарамов?

Второй официант, японец, сидит молча, не обращая на них никакого внимания. Ведет себя так, будто ничего не знает. Кажется, новичок. Гарамов понял это тогда, когда Хиноки с Исидзимой вошли в дежурку.

— Подъедем к самолету, — негромко сказал Гарамов.

Бунчиков повернулся к водителю, передал ему по-японски просьбу Гарамова.

Кивнув, водитель тронул ручку скорости. Машины стали разворачиваться. Почему же так странно ведет себя этот второй официант, Хиноки? Очень похоже, что он раньше не знал Бунчикова. A как, в каких случаях люди ведут себя так? Они что — враги? Поссорились? Или из разных группировок? Значит, Хиноки внедрен? Пожалуй, это ближе всего к истине. Только для чего? Неясно, но, кажется, это так.

— Прикажите им не подъезжать вплотную. Пусть остановится метров за двадцать до самолета, и начнем сгружать.

Бунчиков кивнул и бросил водителю:

— Остановитесь, не доезжая самолета.

Вездеход развернулся и медленно двинулся по узкой полосе песка. Они проехали мимо розария, чуть не задев бортом растущие с крало кусты роз. Миновали причал с катерами, вышку. Когда до самолета оставалось метров двадцать, Бунчиков тронул водителя за плечо: вездеход встал, зарывшись колесами в песок. Захрипев, остановился сзади бензовоз. Бунчиков прикинул расстояние до самолета, покачал головой:

— Пожалуй, лучше подъехать ближе, господин Гарамов. Как вы считаете?

— А вы как считаете? — спросил он, глядя на Хиноки.

Тот пожал плечами.

— Подождите меня здесь. Я сейчас вернусь.

Подойдя к самолету, он незаметно оглядел рощу. Там сейчас как будто никого не было. Дверь уже открывалась, и он встал на нижнюю ступеньку трапа. За дверью сидели на корточках штурман и бортмеханик.

— Капитан, не высовывайтесь. Держите сверток, здесь комбинезоны.

Бортмеханик ловко подхватил сверток.

— Какие еще комбинезоны?

— Обыкновенные. Пусть весь экипаж переоденется.

— И военврач? — спросил штурман.

— Военврач тоже. Японцы не должны видеть ни советскую форму, ни раненых.

— Ясно.

— Младший лейтенант, кто из экипажа нужен здесь внизу, чтобы начать заправку? Вас достаточно?

— Вполне.

— Тогда переодевайтесь первым, при этом не забудьте закрыть двери. Быстро вылезайте вниз — начинаем ремонт и заправку. Когда спуститесь, без меня ни на какие вопросы не отвечать. А вы, штурман, передайте экипажу: демаскировка смерти подобна.

Вернувшись к машине, Гарамов показал водителю вездехода: подъезжайте. Пока машины, трудно разбрасывая песок, брали с места, пока подъезжали, пока медленно разворачивались, сзади подошел бортмеханик. Сказал на ухо:

— Солдаты — кто?

Капрал остановил машину, вытащил бухту резинового шланга.

— Бунчиков, помогите! — крикнул Гарамов. Шепнул: — Один водитель, другой, вот этот, пожилой — сварщик. Покажите ему, как заделать бензобак.

— Попробую.

Рядовой уже спрыгнул, подошел под крыло, задрал голову.

— Чего это они для нас? — тихо сказал бортмеханик. — Зачем стараются?

— Ничего. Вызваны по приказу японского генерала.

— Как это вам удалось?

— Слушайте, любезный, — Гарамов посмотрел на бортмеханика. — Вы что, особо любознательный? «Как это мне удалось»... А как вам удалось плюхнуться на пляж без капли бензина? Запомните и передайте остальным: по званиям друг друга не называть, со словами «товарищ» не обращаться, и вообще вести себя так, чтобы нельзя было понять, что это советский самолет. И не задавать глупых вопросов.

— Извините, товарищ капитан. Понял.

— «Понял»... Скажите лучше, медсестра перевязку закончила?

— Закончила. — Бортмеханик задрал голову, вместе с солдатом изучая пробоины. По его лицу было ясно, что он наконец занялся любимым делом.

— Давно?

— Давно. Ждем, когда она табачок принесет. Ну и ну. Заплатки три придется ставить.

Подошел Бунчиков, и он кивнул ему:

— Скажите солдатам, что это бортмеханик и они должны строго выполнять все его указания. Вас же попрошу переводить.

— Слушаюсь, господин Гарамов.

Бунчиков пошел к машине, а он придвинулся к бортмеханику, который и в ус не дул:

— При чем тут табачок?

Бортмеханик с неохотой оторвался от осмотра..

— Как при чем? Она же за куревом пошла. А вы разве ее не видели?

— Вы хотите сказать — медсестры нет на борту? — Гарамов почувствовал, как все в нем переворачивается. Бортмеханик явно испугался, но совершенно не понимал, в чем дело.

— Н-нет.

— Давно она ушла?

— Минут двадцать.

Он попытался успокоиться. Может быть, бортмеханик здесь ни при чем.

— Что, по своей инициативе?

— Мы попросили,

— Да вы что здесь, с ума посходили, что ли? — Он подступил вплотную к побледневшему механику. — За «куревом»... Я же строго-настрого всем приказал: с борта самолета не отлучаться.

Стоя у окна чуть спрятавшись за занавеской, Мэй Ин смотрела на стоявший вдали самолет, на развернутые веером машины и на копошащихся там людей с холодной ненавистью. Да, она не зря ревновала, а теперь еще и поняла, что вчерашнее предчувствие не обмануло ее. Эти деловито копошащиеся фигурки, окрашенный в защитную краску громоздкий самолет — все вместе говорит ей сейчас об одном: он улетает, уходит, растворяется, оставляет ее одну в этом мире, преданную, любящую, не представляющую себе без него жизни. Он не сказал ей ни слова об отлете и о том, зачем здесь самолет, но ведь она все понимает и так. Что-то происходит, кто-то исчезает, появляется и переодевается, но это ее не может сбить с толку. Не собьет ни эта русская, ни ее поклонник в форме официанта. Ничему нельзя верить, если это связано с ним, ее возлюбленным. Все, что рядом с ним, имеет двойной смысл, она это понимает ясно. Ему это нужно, в этом его работа, он связан со вторым отделом, и этим все объясняется. А во всем остальном, она чувствует, он искренен с ней, и Мэй Ин доверяет каждому его слову и взгляду. Она знает, например, что ее возлюбленный — один из богатейших людей Японии, хотя и скрывает это. Значит, так ему нужно. Узнав Исидзиму Кэндзи, Мэй Ин давно поняла: она должна смириться. Пусть он связан со вторым отделом, но ей никогда не казалось, что он от нее что-то скрывает. Наоборот, всегда был одинаков с ней: он вежлив и сдержан, находчив и остроумен. И только иногда — она ясно видела это — он был беззащитен перед ней, как маленький ребенок. И вот сейчас, когда он исчезает, растворяется, она должна решить, что ей делать. Должна потому, что чувствует — сейчас решается — жить ей или умереть. Но что? Кинуться к нему? Упасть на колени? Попросить, чтобы он сжалился? Умолить его, чтобы он не исчезал, чтобы взял с собой? Какое было бы счастье, если бы он, услышав ее мольбу, кивнул и сказал так, как умеет только он: «Мэй Ин. Ну конечно. Ты же у меня самая лучшая в мире». Но это маловероятно, было бы слишком прекрасно. А что, если он этого не скажет? Может быть, сделать что-то еще? Нарушить молчаливый обет и в первый раз спросить у него: «Возлюбленный мой, ты хочешь куда-то улететь? Куда? Может быть, я что-то могу сделать? В конце концов я могу позвонить отцу. У него большие связи, он в приятельских отношениях с самим господином Отодзо. Достаточно только, чтобы главнокомандующий снял трубку, будут разрешены все вопросы». Ах, если бы она могла так сказать. А если... Мэй Ин почувствовала, как при мысли об этом у нее темнеет в глазах и она близка к обмороку: вдруг он уедет, но не один, а с кем-то? С одной из девушек отеля? С той, которая нравится ему больше, чем она? Нет. Нет. Не может быть. Не может потому, что это было бы слишком жестоко. Ну а если это так, то она, Мэй Ин — Акико, проверит это и убьет сначала ее, а потом себя.

Проходя по коридору, Исидзима отметил, что сегодня уборка сделана как и всегда: все ковровые дорожки выбиты и вычищены, двери и стены протерты, Окна в коридоре и холлах распахнуты, поэтому весь первый этаж продут морским воздухом, цветы политы обильно, но в меру, а на их листьях нет пыли. Подумал: надо бы поесть. Уже около двенадцати, а он в рот еще ничего не брал. Не было времени даже глотнуть кофе. Да и сейчас надо срочно переговорить с Масу, подняться на вышку и проверить Корнева, потом поглядеть, что происходит у самолета, наскоро перекусить — и можно будет спокойно идти к Исидо.

Выйдя в большой холл, Исидзима сразу же подошел к Масу, сидящему в кресле у входа. Швейцар встал и поклонился.

— Масу!

— Да, Исидзима-сан?

— Вы окончательно распустились. Моему терпению пришел конец.

Масу поклонился ниже:

— Не понимаю, Исидзима-сан. Извините.

— Молчать! — шепотом сказал Исидзима. — Я еще не выбрал наказания: или просто пристрелить вас как собаку, или сказать своим людям, чтобы они обработали вас внизу, в подвале.

— Исидзима-сан, за что?

— Вы что, считаете, что у вас есть покровители?

— Исидзима-сан...

— Молчать. Если этот покровитель у вас и есть, он опоздает. Вы уже будете харкать кровью, когда он узнает. Вы грубейшим образом нарушили устав отеля.

Все это Исидзима говорил улыбаясь, и лицо Масу скривилось.

— Вы знаете, какое время мы сейчас переживаем?

— Исидзима-сан.

— Повторяю: вы знаете, какое время мы сейчас переживаем?

— Нет, Исидзима-сан.

— Время, когда империя напрягает последние силы в смертельной схватке.

— Исидзима-сан. Виноват.

— Вы в своем уме? Вы, простой швейцар, додумались лезть к девушке, которая может встретиться — вы представляете с кем?

— Исидзима-сан. Простите. Я искуплю.

Масу сжимает и разжимает кулаки. Нет, ему сейчас не страшно. Он просто наигрывает, прикидывается. Значит, и он сам должен прикинуться.

— Не желаю ничего слушать. Молчать!

Масу застыл, будто изучая мраморную мозаику у себя под ногами.

— Выпрямитесь, Масу. Смотрите мне в глаза.

Швейцар выпрямился, Исидзима сказал раздельно и четко:

— Вы хорошо смотрели вокруг, когда находились здесь?

— Хорошо, Исидзима-сан.

— Ничего подозрительного не заметили?

— Ничего, Исидзима-сан.

Некоторое время он изучал глаза Масу. Маленькие, тупые, окруженные складками кожи, они напоминали сейчас глаза свиньи. Или он в самом деле туп как пробка, или Цутаки умеет хорошо подбирать людей. Ясно одно: изображая в разговоре с ним смертельный страх, Масу на самом деле не боится. Но почему: от тупости или оттого, что чувствует прикрытие? Какое? Кто этот человек в военной форме, который следил за русской медсестрой?

— Между прочим, тут не показывался один мой знакомый?

Масу с готовностью прищурился:

— Какой, Исидзима-сан? Рад служить.

— Одет в военную форму без погон.

— Вы хотите сказать, один из солдат, которые приехали на вездеходе?

— Нет, не один из солдат. Повторяю, человек в военной форме без погон и в офицерских сапогах. Вы не видели такого?

Масу внимательно посмотрел на Исидзиму. Покачал головой:

— Исидзима-сан, такого человека я не видел.

Делая вид, что это его не удивляет, Исидзима вздохнул:

— Ладно, что с вами сделаешь. Когда вы сменяетесь?

— Через час, Исидзима-сан.

— Хорошо. Если увидите человека этого — передайте, что я жду его у себя.

Масу поклонился:

— Будет исполнено.

Исидзима вышел к розарию, чувствуя, что солнце уже высоко. Его сразу же окатило теплой волной. Тело отозвалось на жару: рубашка взмокла, фрак будто прилип к телу. Стараясь скорей убежать от этой жары, он словно поплыл сквозь теплое марево. Слава богу, что бензин, рация и приборы уже здесь, теперь надо ждать, когда начнут перекачивать горючее. Подходя к вышке, он видел, что у самолета все как будто в порядке. Люди стоят под крылом, среди них он видит Гарамова, Бунчикова и Тамуру; сварщик уже включил горелку. В его руке, то распускаясь бледным цветком, то сужаясь, дрожала струя синего пламени.

Подойдя к вышке, он с облегчением вздохнул: от замшелых и выщербленных ветрами песчаных камней несло прохладой. Еще раз задал себе вопрос, который вертелся с утра: а не подозрительно ли быстро второй отдел выдал все, о чем запросил Исидо? Об этом должен был узнать Цутаки. Но, судя по прибывшей машине, он пока или не знает о ней, или решил ничего не предпринимать.

Вышка стояла здесь давно как напоминание о тщете людских желаний. Каменная башня с конусообразным куполом была построена задолго до закладки отеля и сначала предназначалась для маяка, но потом по каким-то причинам место для маяка уже после постройки башни перенесли ближе к Дайрену. Может быть, одинокая башня в какой-то степени повлияла потом на выбор архитекторов. Так или иначе, когда было выстроено здание и позже, когда отель обрел свое сегодняшнее назначение, вышка осталась частью местной экзотики. Исидзима знал, что отдыхающим нравится подниматься наверх по винтовой лестнице и любоваться морем.

Войдя в узкую арочную дверь, он посмотрел наверх, в пролет лестницы. На секунду его охватил блаженный холод. Дверь на смотровую площадку наверху была закрыта. Про себя он похвалил Корнева: пост организован по всем правилам. Прислушался: сначала наверху было тихо, потом размеренно скрипнула доска. Снова. Это шагает Корнев. Исидзима осторожно, на носках поднялся по крутым каменным ступеням почти до самого верха, спросил, остановившись у двери:

— Корнев, у вас все в порядке?

Скрип затих.

— Да, Исидзима-сан, — отозвался голос.

Подойдя к стене в холле второго этажа, Лим остановился. Он чувствовал, как колотится сердце, потеют и становятся липкими руки, а привычная боль в крестце стихает, становясь просто тупой и мягкой помехой, мешающей разогнуться. Середина дня, сейчас здесь никого не должно быть. Лим знал, что каждый раз, подходя сюда в поисках тайника, он может находиться в одной секунде от счастья: трогать и ощупывать пальцами стену, в любую минуту может увидеть, как ее часть поддается, превращаясь в крышку, открывающую сокровища. В тот раз, когда Лим, находясь в номере, случайно услышал, как что-то стукнуло в стене, а потом увидел в замочную скважину уходящего по коридору характерными, почти беззвучными шагами господина Исидзиму, ему показалось, что стук раздался где-то в середине стены, ближе к окну. Но Лим был опытен, пережил слишком много разочарований, чтобы доверять кажущемуся. Поэтому, узнав о тайнике, он стал проверять стену с самого низа, справа налево, от окна к коридору — сантиметр за сантиметром. Лим не торопился. Он знал, что чем медленней и тщательней будет ощупывать стену, тем вернее и ближе подойдет к осуществлению заветного желания. Стена представляла из себя набор панелей из темного орехового дерева с вкрапленными в них мелкими фигурками животных и насекомых из розового и белого перламутра. Фигурки были выполнены в стиле «го хуа» и изображали персонажей троесловия «Саньянь». Лим давно уже заучил и помнил все девяносто четыре фигурки — от змеи, обвивающей цветок лотоса в правом нижнем углу, до обезьяны, играющей на лютне в левом верхнем. Он знал и помнил их всех — ласточек и ящериц, тигров и стрекоз, муравьев и лис, черепах и орлов, журавлей и улиток. Сейчас, подойдя к стене, Лим прежде всего постарался успокоиться, а потом на глаз определил границу участка, который был уже проверен, и принялся за работу.

Исидзима открыл дверь, вышел на площадку башни и тут же ощутил два коротких удара в переносицу и нижнюю челюсть. Все поплыло, глаза заволокло кроваво-красной пеленой. Показалось, что он на несколько секунд потерял сознание, ощущая, как кто-то быстро начал ощупывать его, тщательно проверяя все сверху донизу. Вытащил из висящей под мышкой кобуры пистолет, проверил карманы, наконец, еще раз пробежав по брюкам, стал осторожно хлопать по щекам. Преодолев слабость и дурноту, Исидзима открыл глаза, увидел чье-то расплывающееся лицо. Долго не мог понять, кто это. Почувствовал, что из носа и рта у него густо наплывами шла кровь. Чужая рука сунула ему под нос платок, прижала к нему его собственную руку. Исидзима понял, что требуется от него, и прижал платок. Кровь пошла слабей, стало легче, и он глубоко вздохнул раз, другой, третий. Увидел стоящего перед собой человека. Вгляделся. Это был Тасиро Тансу, телохранитель майора Цутаки. Контрразведчик был в белом фраке и белой манишке, в руке он держал его «Ариту-21М». Оскалившись — в глазах лейтенанта жили сейчас два чувства: ненависть и тупое удовольствие, — Тасиро тем не менее продолжал настороженно следить за Исидзимой, проверяя каждый его жест.

— Очухался?

Кровавые круги продолжали сходиться и расходиться. Но сквозь них в углу площадки Исидзима все-таки смог рассмотреть темный продолговатый предмет. Он попытался понять, что это, потом догадался — Корнев. Корнева убили, и сделал это Тасиро Тансу... Должно же ему стать легче? Должно. Собери все свои силы. Все, что в тебе есть. Здесь, в отеле, Тасиро Тансу один или нет? Исидзима хотел бы это знать. Верней всего, Тасиро здесь не один. Где-то внизу наверняка его кто-то страхует, двое или трое. А может быть, он все-таки здесь один? Он и есть тот самый — в военной форме без погон и офицерских сапогах? Правда, в отеле есть еще Масу. Но Масу не в счет, Масу обыкновенный осведомитель.

— Вы за все это ответите, — выплевывая кровь и сильней прижимая платок к носу, сказал Исидзима. — Здесь секретный объект.

— Отвечу, скотина. Поговори у меня.

Не сдаваться ему. Не плыть перед ним, не расползаться.

— Ответите по всей полноте.

— Собака. Если ты сделаешь сейчас хоть одно неосторожное движение, слышишь, хоть одно — я тут же пущу тебе пулю в живот. Понял? — Тасиро повел пальцем на курке, и Исидзима, чувствуя, что он вполне может сейчас выстрелить, сплюнул кровь:

— Понял.

Только бы догадаться — Тасиро пришел в отель один или с кем-то. Может же быть такое везение, что Тасиро один. Конечно, есть еще Масу, но у того наверняка своя задача; во всяком случае Масу сейчас будет стоять на посту до конца смены.

— Ты все понял? Повтори!

— Понял.

— Значит, принял к сведению: если начнешь шалить, всажу пулю. Одну, не больше. Но это будет очень болезненно. Скот, ты слышишь?

— Да, — Исидзима постарался получше рассмотреть неподвижный предмет в углу смотровой площадки. Корнев. Он лежит неестественно подогнув голову и поджав под себя скрюченные руки, так, будто перед смертью пытался что-то подгрести с совершенно голого каменного пола.

— Твой кобель мертв, — поймав взгляд Исидзимы, сказал Тасиро. — Дохлятина, как все твои ублюдки. Делать с ним нечего.

Интересно, что же ему все-таки нужно? Почему он его не убил сразу? Исидзима сглотнул кровь. Тасиро Тансу ничего зря не делает. Тогда зачем все это? Надо прийти в себя и как-то расколоть его, попытаться обойти в разговоре, выяснить, один он в отеле или с кем-то. Правда, люди Цутаки щеголяют тем, что работают поодиночке, но кто его знает: прикрытие же должно быть. И Исидзима начал тянуть время. Кивнув на Корнева, он сказал:

— Вы не имели права его убивать. Этот человек назначен сюда вторым отделом.

Тасиро хохотнул, но его глаза остались верхом внимательности: он не упускал из вида ни одного движения Исидзимы.

— Вторым отделом. Что ты мелешь? Плевать я хотел на тебя и на весь твой второй отдел. Даже без этого самолета и ты и твой ублюдок генерал давно у нас вне закона. Понимаешь? Я могу раздавить тебя сейчас как клопа.

Исидзима опустил голову, чтобы сплюнуть кровь, но Тасиро дулом пистолета поднял ему подбородок:

— Ты понимаешь?

— Понимаю.

Он снял и Вацудзи, подумал Исидзима. Поэтому птицы и изменили тогда крик на несколько секунд.

— Собака! Я и без самолета русских могу перешибить тебя и оставить здесь подыхать.

— Во-первых, это не самолет русских. Во-вторых, почему вы этого не сделали?

Рискнуть? А почему бы и не рискнуть? Все равно терять нечего. Конечно, в рукопашной Тасиро силен. Но что касается извилин — он с ним еще потягается.

— Во-первых, собака, я это всегда успею сделать. Во-вторых, это самолет русских, а ты — предатель.

— Это не самолет русских. Самолет прибыл сюда по вызову генерала Исидо.

Тасиро захохотал почти беззвучно, вздрагивая краями губ. Хохотал долго. Но глаза его все время оставались спокойными. Наконец Тасиро перестал смеяться.

— Значит, ты хочешь меня убедить, что самолет прибыл по вызову японского генерала?

— По вызову японского генерала.

— Спасибо, насмешил. И девка — тоже по вызову японского генерала? И ее пистолет тоже по вызову японского генерала?

Пистолет... Конечно, медсестра могла сунуть под платье пистолет. Но это уже лучше. Разговор идет в нужную сторону. Надо сделать вид, что он одурел от боли и ничего не соображает. Если бы только удалось расколоть его.

— Собака! Откуда у нее советский пистолет? Откуда?

Исидзима сплюнул.

— Наверное, для маскировки. — И почувствовал, как дуло снова подняло ему подбородок.

— Для маскировки? А медицинские инструменты тоже для маскировки?

Исидзима покачал головой, вздохнул:

— Какие еще инструменты? Я об этом ничего не знаю.

— Простые — шприцы, зажимы...

И тут он выложил заранее приготовленную фразу:

— Не было никаких медицинских инструментов.

Тасиро снова захохотал. Он явно получал удовольствие.

— Значит, я слепой? И она макароны варила в прачечной?

Выдал себя, голубчик. Значит, Тасиро здесь один, только переоделся во фрак и лаковые туфли, которые нес с собой. А военную форму и сапоги в последний момент, перед тем как пройти на башню, снял и спрятал где-нибудь в роще. Ясно, во фраке он может передвигаться более или менее свободно и не привлекать внимания. Значит, перед окном на корточках сидел Тасиро Тансу. Он его расколол. Но от этого ему сейчас не легче. Надо ответить на новый вопрос — почему он один?

— Будешь еще врать насчет вызванного самолета?

— Что вам надо?

— Ты как говоришь, паскуда?

— Я просто спрашиваю, что вам от меня надо?

Тасиро замолчал, вслушиваясь в какую-то свою мысль.

— Ладно, скажу. Самолет и Исидо подождут. Мне от тебя надо бриллианты.

Бриллианты? Так вот почему он один. Только откуда знает о них? Впрочем, это сейчас не существенно. Главное — Тасиро интересуют именно бриллианты, а не самолет. Значит, он пока получает отсрочку. Пусть даже незначительную.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Не знаешь? Придется тебе расколоться, миленький. Ты изрядно погрел себе руки на этом месте. И конечно, как умный человек, превратил деньги в камни. Я не требую всего. Отдай половину — и я тебя отпущу.

Конечно, было бы совсем хорошо, если бы удалось выяснить, откуда Тасиро знает о бриллиантах. У такого человека, как Тасиро, для выяснения истины возможен только один путь — пытка. Другого нет. Пытка. Приятного мало. Но если для того чтобы выяснить, где он хранит бриллианты. Тасиро заранее решил, что будет его пытать, — вряд ли он это будет делать здесь.

— Я не знаю ни о каких бриллиантах.

Тасиро осклабился:

— Ничего, голубок, скоро узнаешь.

Чуть отступив, он достал и протянул чистый платок:

— Оботри рыло. Ну? Бери, сволочь!

Да, это пытка. Он сейчас поведет его пытать. Исидзима взял платок, осторожно вытер нос, губы. Посмотрел на Тасиро. Тот прищурился:

— Мало. Из башни мы оба должны выйти как огурчики.

Исидзима поплевал на платок, стал с силой тереть щеки. Кажется, кровь перестала идти. Тасиро внимательно следил за ним. Как будто остался доволен. Значит, он все это делает без ведома Цутаки.

— Ладно, хватит. Спрячь платок в карман и повернись.

Он повернулся.

— Спускайся по лестнице. Медленно. И не вздумай бежать. При попытке к бегству буду стрелять.

Исидзима чувствовал, как Тасиро идет за ним вплотную. Спустившись, услышал:

— Не выходи без моей команды. Оправь фрак.

Исидзима остановился. Тасиро встал рядом, заложил руку с пистолетом за отворот — так, что со стороны могло показаться, будто он проверяет под фраком стук собственного сердца.

— К отелю пойдем рядом. Повторяю: при малейшем неосторожном движении стреляю по ногам. На своих не надейся. Двоих я уже убрал. Трое далеко отсюда, у самолета. Двое сторожат твоего ублюдочного генерала, сам знаешь, без приказа они никуда не тронутся, да и окна выходят в другую сторону. Остается тот, что сидел в дежурке, но он связан и во рту у него кляп. Бабы тоже не спасут, двух я привязал к кроватям, остальные заперты в комнате. Иди тихо и спокойно. Вперед!

Пытать он себя не даст. Но и остаться с перебитыми ногами тоже не хочется. Тасиро стреляет виртуозно. В это время, выскочив из-за куста карликовой березы, к нему подбежал Сиго. Орангутан ухватил его за фалды фрака, заскулил.

— Сиго, отстань, — тихо сказал Исидзима.

— Что надо этой скотине? — Тасиро рядом напрягся.

— Сиго, гулять! — повторил Исидзима. — Сиго, мне некогда!

Обезьяна обиженно пискнула и убежала, но остановилась неподалеку, села на песке, стала корчить рожи.

— Пошел, скот! — сказал Тасиро. — Ну? Вперед!

Они вышли из арочной двери и медленно пошли по дорожке, ведущей в сад.

Японец-сварщик, привстав на цыпочках, потрогал свинченную и откинутую крышку фюзеляжа и посмотрел на бортмеханика. Тот кивнул. Японец стал менять наконечник горелки.

— Перевести что-нибудь? — спросил стоящий рядом Бунчиков.

— Не нужно, — сказал бортмеханик. — И так все понятно.

Гарамов прислушался к себе и усмехнулся: сколько ненужных успокоений и доводов может пронестись в голове человека за одну секунду. Например, Вика задерживается, потому что ищет курево; Вика беседует с Исидзимой; с Викой ничего не могло случиться, потому что отель рядом и все на виду; у Вики пистолет, и в крайнем случае она себя в обиду не даст. Это только начало, а сколько других? И все они будут свидетельствовать, что все как будто в порядке. Но по горькому опыту Гарамов знал, что все в порядке бывает только в одном случае, в тысяче же других на войне, как правило, люди получают пулю, гибнут, пропадают без вести, исчезают без звука и тени.

Он выругался про себя и решил идти на поиски медсестры. Он поднялся по трапу, постучал в дверь. Открыл штурман. Он был уже в комбинезоне.

— Выпрыгивайте.

Штурман прыгнул на песок.

— Все переоделись?

— Все.

— Я пойду поищу медсестру, вы остаетесь за старшего. Если меня долго не будет — рацию, приборы и остальное примете без меня. Этот, с черными усами, фамилия Бунчиков, говорит по-русски и по-японски. Если что — со всеми вопросами к нему, он поможет, но упаси бог, если он или кто-то из японцев догадается, что это за самолет. Раненых им не показывайте, по званиям и словом «товарищ» друг к другу не обращайтесь. Ясно?

— Так точно. Никто не должен догадаться, что это за самолет. Раненых не показывать, по званиям не обращаться, товарищами не называть.

— Все верно. А я исчез. Идите к бортмеханику.

Делая вид, что осматривает хвостовую часть, Гарамов стал отходить к роще. Теперь с ним все должно быть чисто, второго случая, как утром, когда он так глупо попался, не будет. Нагнувшись и улучив момент, когда Бунчиков отвернулся, скользнул в заросли. Но должен учесть, что бамбук просвечивает, веток на нижней части ствола нет, поэтому в самой роще почти невозможно подойти к кому-то незаметно. У бамбуковых зарослей есть свои преимущества: сейчас, когда он останавливался в нужном месте, его никто не видел, ему же хорошо открывалось пространство перед рощей. На берегу и у отеля все пока оставалось спокойным. Один раз пробежал уже знакомый ему орангутан, чуть позже прошел садовник в запачканном землей белом фартуке; больше людей он не заметил.

У заднего двора Гарамов попытался сквозь заросли разглядеть, что происходит в отеле. Большинство окон были зашторены, там же, где шторы открыты, отсвечивали стекла. Что-то разглядеть он смог лишь в номерах, где окна были распахнуты настежь. Но и в них не встретилось ничего особенного. Один только раз к раскрытому на втором этаже окну подошел коротко стриженный седой японец в халате, глянул на рощу и тут же исчез.

Гарамов хотел было уже проскользнуть в заднюю дверь, но ему показалось, что почва под одним из стволов, у которых он стоял, разрыхлена. Он присел, всмотрелся. Без всякого сомнения, в этом месте что-то закопано, причем недавно. Гарамов достал финку, осторожно снял лезвием верхний слой почвы — открылось зеленое матерчатое, пятно. Оставшуюся землю Гарамов бережно отгреб руками и вытащил мешок армейского образца. Вглядевшись, увидел два размытых иероглифа, нанесенных черной нитрокраской. Присел ниже. Нет, вокруг было тихо. Подождав, он достал пистолет и, убедившись, что поблизости никого нет, занялся находкой. Развязал зеленую шнуровку, раздвинул края. В мешке было спрятано обмундирование: китель без погон, галифе и черные хромовые сапоги. Потом, осторожно расстелив мешок, вынул и разложил на нем все, проверил карманы, швы, каблуки и подошвы. Искал тщательно и дотошно, но ничего особенного не обнаружил. Тайников в швах, каблуках и подошвах не оказалось, в карманах же он нашел обычные вещи: японский коробок с тремя спичками, мелкую монету и щепотку табака от японских сигарет типа «Конбан» или «Горудэн батто». Затем Гарамов еще раз осмотрел каждую из вещей. Сапоги были примерно сорок второго — сорок третьего размера. Примерил по себе рукав кителя: он был ему чуть длинноват. Если исходить из средних данных японцев, то одежда, скорей всего, принадлежит высокому человеку. Галифе и китель сшиты на заказ из обычного зеленого шевиота средней стоимости. Сапоги сугубо стандартные, офицерские, хромовые.

Все найденное Гарамов сложил аккуратно, завязал шнуровку и закопал мешок. Убедившись, что на заднем дворе никого нет, проскользнул в дверь, прошел по пустому коридору. Перед главным входом встал за занавеску у окна, выходящего к морю, и стал наблюдать.

Вокруг было тихо, и Гарамов принялся размышлять о находке, продолжая вести наблюдение. Что это, вещи того самого человека в военной форме без погон и в офицерских сапогах, который наблюдал сквозь окно за Викой? Значит, можно допустить, что этот человек тайком подошел к отелю и переоделся. Исидзима ведь говорил ему, что опасается людей из контрразведки. Не делая преждевременных выводов, все же можно считать, что этот человек работает в контрразведке и пришел он сюда, чтобы как-то проконтролировать действия Исидзимы, а значит, мог следить и за самолетом. Когда же Вика легкомысленно пошла в отель одна, не предупредив ни его, ни Исидзиму, этот человек из контрразведки вполне мог захватить ее. Только при одной мысли об этом Гарамов покрылся испариной. В кустах у самого моря что-то зашевелилось. Он вгляделся и увидел обезьяну. Орангутан не спеша подошел к башне, вошел внутрь, но через некоторое время выскочил и сел на песке поодаль. Почти тут же из башни вышли два человека во фраках. Они не спеша пошли к отелю, и через несколько шагов в одном из них Гарамов без труда узнал Исидзиму. Исидзима шел спокойно; идущего с ним рядом человека Гарамов не знал. Этот человек был на голову выше Исидзимы и шел глядя перед собой и сунув правую руку за пазуху. Интересная поза, подумал Гарамов. У этого длинного наверняка пистолет, и они не просто идут к отелю, а он ведет Исидзиму.

Гарамов продолжал следить за приближающимися. Да, совершенно точно — он его ведет, хотя все движения, позы и выражения лиц у обоих просто так и дышат невозмутимостью. Но невозмутимость — вещь относительная. Следя за длинным и изучая его, Гарамов попытался сообразить, что делать. Судя по всему, военная форма в мешке принадлежит ему и именно он наблюдал за Викой через окно. А если спрятал форму, переоделся и скрытно ведет Исидзиму в отель — значит, действует в одиночку.

Гарамов стал ждать их. Но теперь все зависело от того, куда они повернут, войдя в отель. Направо? Налево? Гарамов попытался вспомнить, в какой части отеля расположены лестницы, ведущие на второй этаж. Кажется, в правой, то есть в той, где он сейчас стоит. Так и есть. Идут. Кажется, к нему. Да, точно — повернули в его сторону. Гарамов подождал, пока они поравняются, чуть присел и, выйдя из-за занавески, коротким ударом ребра ладони по шее свалил длинного японца на пол.

Сначала Лиму показалось, что внизу, на первом этаже, кто-то идет. Да, он мог поклясться: там, внизу, сейчас идут двое, и один из них, судя по шагам, — господин Исидзима. Неужели ему придется на сегодня отказаться от поисков? Лим затих, прислушиваясь и заклиная судьбу. Нет, кажется, шаги внизу стихли. Надо начинать. Лим приказал себе не бояться, он ведь не дурак: самолет, который прилетел, вполне может быть вызван по указанию господина Исидзимы. Значит, ему надо торопиться. Появление самолета вполне может поставить под угрозу осуществление мечты.

Участок, который Лим уже проверил, занимал больше трети всей площади — от пола и до известной только ему условной линии, которую он называл про себя «от третьего когтя орла до кончика хвоста ящерицы». Прислушавшись и убедившись, что здесь, в коридоре второго этажа, никого нет, Лим поблагодарил небо, что нижняя, самая трудная для него часть стены уже проверена: сего спиной нагибаться, исследуя этот участок, было мукой. Теперь же он может искать тайник, и сегодня он должен сделать больше, чем обычно. Эх, если бы мог проверить все. Но из этого ничего не выйдет. После долгих колебаний Лим наметил себе только участок от третьего когтя орла до второго крыла нижней стрекозы. Помолившись одному из восьми главных божеств даосского пантеона и сказав тихо: «Чжунли Хань, помоги мне», Лим суеверно поплевал на оба мизинца и начал прощупывать маленький участок стены у третьего когтя орла. Затем пошел дальше, касаясь одного и того же участка до десяти раз. Так, трогая выбранную точку сначала большим, а потом указательным пальцем, Лим пытался нащупать скрытый в дереве и перламутре секрет тайника.

Сразу же после удара длинный японец качнулся, обмяк и стал заваливаться на бок; его правая рука выскользнула из-за обшлага фрака вместе с пистолетом. Исидзима быстро повернулся, взглянув на Гарамова, одной рукой подхватил падающее тело, а второй выхватил пистолет из цепких пальцев. Затем торопливо сунул пистолет в карман и сказал почти беззвучно:

— Держите его, я открою номер!

Гарамов подхватил длинного. Исидзима мягко вставил ключ, открыл ближайший номер, и они вместе затащили того в комнату.

В комнате было полутемно, окна выходили в рощу и были зашторены. Исидзима тут же запер дверь и, как только они положили японца на кровать, достал из двух внутренних карманов фрака девятизарядный «Вальтер» и «ТТ». Гарамов присмотрелся. Да, это был его «ТТ», тот, который он дал Вике.

— Вам знакомо это оружие?

Гарамов спрятал пистолет.

— Это мое личное оружие, господин Исидзима. Но отобран он не у меня.

— Понятно. У вашей медсестры.

Исидзима стал методично проверять карманы длинного. Из бокового достал кожаный бумажник, два чистых платка и три ключа на самодельном проволочном кольце. Полез в брюки, оттянул их и выудил из-за пояса десантный нож в чехле. Бумажник, ключи и «Вальтер» взял себе, нож и платки положил рядом. Снял у захваченного брючный ремень, спустил брюки до щиколоток и туго стянул ноги ремнем. Только после этого вздохнул и вытер пот со лба.

— Кто это? — спросил Гарамов.

— Потом объясню. Посмотрите на антресолях над шкафом, там должны быть веревки.

Гарамов вышел в прихожую, открыл антресоли, нашел небольшую бухту белых веревок, на которых обычно развешивают белье. Исидзима быстро разрезал веревку на несколько кусков, туго спеленал японцу руки, сложив их сначала на животе, а потом, уже скрученные, надежно примотал к телу. Выбрал среди разложенных кусков веревки самый длинный и так же туго, оборотов в двадцать, спеленал ноги. Только тут Гарамов заметил, что десны у Исидзимы, губы и нос разбиты. Исидзима поймал его взгляд, улыбнулся:

— Теперь мы можем говорить спокойно. Спасибо, господин Гарамов.

— Это он вас так?

Директор отеля достал платок, потрогал губу, вздохнул.

— Знакомьтесь, господин Гарамов. Перед вами лейтенант Тасиро Тансу, личный телохранитель и главный палач в особой группе контрразведки майора Цутаки Дзиннай, лучший чистильщик фронта. Вы слышали о майоре Цутаки?

Цутаки Дзиннай. Гарамов попытался вспомнить, слышал ли он когда-то эту фамилию. Нет, не слышал.

— Нет, не доводилось. Кто он?

— Как вы говорите, «царь и бог». Сейчас занят тем, что уничтожает потихоньку всех носителей секретов из второго отдела.

— Этот Тасиро Тансу здесь один?

— Пока, думаю, один. Будем ждать, когда он очнется. Что же с Викой. Если с ней что-то случилось, виноват будет только он один.

— Я нашел в роще закопанный мешок с военной формой без погон. Похоже, что это он смотрел в окно.

— Похоже. Что вас толкнуло прийти в отель, вы же должны быть у самолета?

— Ушла и не вернулась наша медсестра. Вы ничего не знаете о ней?

Видимо, с лицом Гарамова что-то происходило. Исидзима мягко тронул его за плечи:

— Успокойтесь. Она давно ушла?

— Около получаса.

Исидзима резко выдохнул ртом воздух, выражая этим жестом сочувствие.

— Боюсь, эта сволочь привязала ее где-то. Так, по крайней мере, он мне сказал.

— Где?

Исидзима скосил глаза. Лицо Тасиро Тансу дернулось, губы непроизвольно сжались.

— Попробуем выяснить у него. Я так и думал — он очнется раньше, чем это сделал бы я.

Веки Тасиро Тансу открылись, некоторое время он сосредоточенно и неподвижно смотрел вверх. Потом, не поворачивая головы, одними зрачками обвел комнату, остановил взгляд на Исидзиме, Гарамове, Снова перевел глаза на потолок.

— Тасиро! Где русская девушка? — спросил Исидзима. Тасиро не шевельнулся. Гарамов достал свой парабеллум. Подумал: что бы ни случилось, сейчас он прихватит его.

— Где русская? — повторил Исидзима. Тасиро неподвижно смотрел вверх. Гарамов, утяжеляя дыхание, медленно поднес дуло к виску Тасиро, Тот не дрогнул ни одним мускулом. Гарамов почувствовал: кажется, он в самом деле сейчас на грани того, чтобы пристрелить японца. Прохрипел:

— Где русская?

Сказал шепотом по-русски, обращаясь к Исидзиме, но работая на связанного:

— Исидзима, я пристрелю его как последнюю сволочь, если он не скажет.

— Он нам нужен, — подыграл Исидзима.

— Я плевал! — Он пригнулся вплотную к Тасиро и сказал по-японски: — Говори, где русская девушка, иначе стреляю.

Японец молчал

— Паскуда! — выругался Гарамов и начал медленно вести пальцем по курку сверху вниз — отработанный прием, показывающий, что он сейчас выстрелит. Тасиро не реагировал. Было видно, что эта комедия проводилась впустую. Исидзима тронул Гарамова осторожно за плечо, и тот понял: лучше все это оставить. Спросил взглядом: что делать?

— Боюсь, мы зря теряем время. Оно сейчас нужней для вашей медсестры.

— Нужней, но где она?

— Узнаем у девушек. Кажется, он их запер в одной из комнат.

— В какой? — Он показал взглядом на Тасиро: а с ним?

— Его оставим пока здесь. Развязаться, я думаю, он не сможет. Только нужно сделать кляп.

Директор отеля достал из кармана грязный платок, скатал его в трубку, ножом разжал Тасиро зубы. Поморщившись, плотно воткнул кляп.

— Думаю, чтобы вытолкнуть этот кляп, он потратит по меньшей мере час. Нам же этого вполне достаточно.

Они вышли. Исидзима тщательно запер дверь и прошел в конец коридора. Завернул за угол, остановился у одной из дверей. Прислушался. Сказал:

— Есть кто-нибудь? Сюэ Нян, вы у себя?

Достал связку, вставил и повернул ключ.

В комнате на лежанке молча сидели пять девушек. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: они в шоке. Он узнал Сяо Э, подававшую ему утром завтрак. Как только они вошли, она повалилась на лежанку и забилась в истерике. Директор отеля сел рядом, стал гладить девушку по спине:

— Ну, Сяо Э. Этот человек обезврежен. Мы его связали, заперли, а ключ вот здесь, в этой связке. Ну, Сяо Э? Он ведь вам ничего не успел сделать?

Сяо Э, тихо всхлипывая, затрясла головой: нет.

— Где Мэй Ин?

Она продолжала плакать не отвечая.

— А Фэй Лай?

Гарамов обратил внимание на одну из русских. Она была хорошенькой, какой-то мягкой, у нее были круглые васильковые глаза и маленький нос, с которого сейчас слезла пудра и выступили скрываемые до того конопушки. Исидзима посмотрел на эту русскую:

— Что, Сюэ Нян?

Девушка вжала голову в плечи, испуганно посмотрела на стену. Да, все эти девицы боятся длинного японца так, будто это дикий зверь.

— Понятно, Сюэ Нян. Они там?

Русская кивнула.

— Он с ними что-нибудь сделал?

Сюэ Нян покачала головой.

— У вас что, язык отнялся?

Сюэ Нян сморщилась, заплакала.

— Хорошо, хорошо. Сидите пока здесь. Ничего не бойтесь. Вы поняли, что я сказал? Ничего не бойтесь, он был один. Мы сейчас придем. Господин Гарамов, прошу вас, загляните в комнату под знаком «ласточка», она рядом. А я пройду в следующую.

Когда Гарамов вошел в соседнюю комнату и увидел беспорядочно разбросанные по полу белье, подушку и одеяло, а на кровати связанную Вику, у него сразу перехватило дыхание и сжало горло. Вика хоть и была в платье, лежала на кровати босая и простоволосая, с неестественно задранным подбородком. Ему показалось, что она мертва. Первое, что бросилось в глаза, были босые, безвольно раздвинутые и связанные ступни. Мертва? Он кинулся к ней, вытащил изо рта кляп, осторожно отложил скомканный, испачканный слюной платок. Нагнулся, погладил по щеке:

— Вика!

По движению ее лица он убедился, что она все-таки жива. Нагнулся — что же у нее с головой — и увидел, что лежать с закинутым затылком ее заставляет веревка, пропущенная под подбородком и привязанная за переднюю дужку кровати. Перерезал веревку и освободил подбородок. Вика тут же сморщилась, будто съела что-то кислое, пригнула подбородок к груди. Снова слабо закинула голову. Он осторожно поддержал ладонью ее затылок, сказал тихо:

— С тобой все в порядке?

Она открыла глаза, сказала шепотом:

— Ты?

— Я.

Вика смотрела куда-то вниз, и он понял, что она проверяет: в платье ли она.

Гарамов хотел помочь ей сесть, но лицо Вики вдруг искривилось. Глаза наполнились слезами. Вика закусила губу и стала хныкать, нет, не плакать, а именно хныкать, вцепившись двумя руками в его плечо. Так хнычут совсем маленькие дети, когда их что-то напугает. И Вика сейчас хныкала, глядя в пространство, вздрагивая и дергая его за плечо, а он не знал, что делать, и только повторял:

— Ну что ты, Вика! Что ты! Ну? Не надо. Все в порядке. Главное — ты жива. Ну, Вика? Все ж хорошо.

Но это ее не успокаивало. Она продолжала жалобно хныкать, и тогда он закричал на нее. На какое-то время это подействовало. Она перестала подвывать, несколько секунд молчала, уставившись в одну точку, и вдруг, уткнувшись ему в грудь, заревела в голос. Она плакала, задыхаясь, обиженно искривив лицо, всхлипывая, глотая слезы и повторяя с разными вариациями одну и ту же фразу:

— Я же хотела как лучше! Я же... хотела... как... лучше...

Гарамов терпеливо ждал. Похлопал по щеке. Почувствовал — сейчас рыдания должны прекратиться. Так и случилось, и он подумал: главное, она жива.

— Успокоилась?

Она, все еще вздрагивая, улыбнулась.

— Ну вот. Рева-корова.

Вика выпрямилась, встала. Поправила платье, стала растирать затекшие руки и ноги. Вдруг испуганно прижала руку к груди.

— Что?

— Пистолет.

Гарамов улыбнулся.

— Я без пистолета.

— У меня твой пистолет, не волнуйся. Обувайся. Раненые, наверное, заждались.

Вика сидела неподвижно, и он понял, что она что-то ищет.

— Ты что?

— Ничего. Помоги, а? Тут шпилька должна быть.

Они принялись вместе искать шпильку. Сначала он поднял матрас, потом помог Вике перевернуть лежащие на полу одеяло, белье и подушку. Наконец шпилька нашлась. Она лежала на полу за кроватью. Вика подобрала волосы, заколола их, нагнулась, нашла туфли, надела, мягко втиснув ступни. Он с трудом выдержал ее взгляд. Она сидела перед ним, легкая, странно соединяющая в себе беззащитность и силу.

— Сердишься? — сказала Вика.

— Сержусь.

Она мягко тронула его руку, приблизила лицо. Он почувствовал ее дыхание и ощутил в душе нежность. А собственно, что у него было в жизни? Вика, будто почувствовав, что он подумал, по-ребячьи сморщила нос. Она будто изучала сейчас, почему он молчит, будто знала, что ему хочется сидеть вот так бесконечно. И он сел бы, но надо было пересилить себя. Оба поднялись.

— Я больше не буду, — Вика вздохнула. — Я готова.

— Пошли.

В коридоре они столкнулись с Исидзимой и Мэй Ин. Директор отеля спросил: «У вас все в порядке?» С Мэй Ин, кажется, не все было в порядке: на скуле у нее Гарамов заметил большой кровоподтек, а за ухом — царапину. Исидзима покачал головой:

— Ничего, ничего, как вы говорите — дешево отделались. Мэй Ин, пройдите к девушкам и успокойте их.

Мэй Ин поклонилась и вошла в комнату Сяо Э. Вика и Гарамов пошли за Исидзимой. Идя за Викой и разглядывая ее шею, легкий пушок на ней, подобранные волосы, Гарамов почувствовал вдруг, что все, что с ним сейчас происходит, случилось из-за какой-то малости. Только оттого, что Вика на секунду приблизила к нему лицо. И не нужно, и ничего больше не будет. Они перекачают бензин, взлетят, прилетят в Приморье, сдадут раненых — и разойдутся. А если не взлетят и их всех пришьют здесь — тоже ничего не будет. Потому что счастья не бывает.

На стуле в дежурке дергался связанный официант — квадратный, широкоплечий. Когда они вошли, Исидзима стал быстро развязывать официанта, повернулся:

— Сначала нам нужно подойти к самолету, господин Гарамов, и проверить, как идет заправка. А потом мне на доклад к генералу Исидо. Наступает ответственный момент. Если вы будете так любезны — пройдите вдвоем с Фэй Лай к самолету. А я вас сейчас догоню.

Как только Гарамов вышел, Исидзима повернулся к Кадоваки. Квадратный грузный официант под его взглядом потупил голову.

— Позор, — тихо сказал он. — Позор, господин Кадоваки.

— Господин Исидзима.

— Я нахожу вас связанным? Кем? Кто вас связал?

— Господин Исидзима.

— Позор.

— Он ударил меня сзади.

— Хорошо.

Он поправил на Кадоваки лацкан фрака, сдул пылинку. После этого крепыш приободрился, поднял голову.

— Как вы себя чувствуете? Вы способны работать?

Кадоваки неуверенно улыбнулся.

— Кстати, знаете, кто это был?

— По-моему, человек Цутаки. Тасиро Тансу?

— Значит, все-таки не сзади?

— Не сзади, — Кадоваки виновато скривился.

— Он самый. С ним вы могли и не справиться, и я вас понимаю. К тому же должен сообщить печальную весть.

— Что случилось, господин директор?

— Только что пал смертью храбрых на своем посту наш боевой соратник Корнев.

— Корнев?

— Боюсь, та же участь постигла и Вацудзи.

— Вацудзи? Кто их?

Исидзима опустил глаза.

— Тасиро?

— Да. Но об этом хватит.

— Слушаюсь, господин директор.

— Кадоваки, я уже объявил всем, что оплата за сегодняшний день будет равна месячному заработку, причем плачу в долларах. Кстати, вы не хотели бы улететь в нейтральную страну в качестве штатного охранника генерала Исидо?

Кадоваки поклонился.

— Получать там будете в твердой валюте.

— Это моя мечта, господин директор.

— В таком случае даю вам важное задание. Прежде всего возьмите под непрерывный и надежный контроль нового швейцара Масу. Он сейчас сменился и сидит у себя в комнате на этом этаже. Понятно?

— Да, господин директор.

— Пусть сидит. А если выйдет — не спускайте с него глаз.

— Прошу прощения, в этом случае мне следовать за ним?

— Незаметно проследите, куда он пойдет, и сообщите мне, но далеко не ходите — вам ни в коем случае не следует покидать первый этаж.

Он подошел к двери в коридор, чуть приоткрыл ее. Так он стоял около минуты, наконец шепнул:

— Кадоваки, видите — по коридору четвертая дверь напротив?

Кадоваки подошел на цыпочках, вгляделся. Сказал тихо:

— Так точно, господин директор. Комната номер шесть, «резеда».

— Все правильно. Она сейчас заперта и ключ у меня в кармане. Там Тасиро.

Глаза Кадоваки округлились.

— Не бойтесь. Он связан, и у него во рту кляп. Возьмите эту дверь под наблюдение. Никто не должен пытаться проникнуть туда, особенно Масу.

— Осмелюсь спросить, а окно? Это ведь первый этаж.

— Ну, вряд ли кто польстится на это окно, оно зашторено. Но на всякий случай я загляну к Наоки и попрошу проконтролировать окно снаружи.

Сменившись с дежурства, Масу сразу же прошел в свою комнату, с наслаждением скинул расшитый золотом жаркий и тяжелый китель и умылся. Стало легче, и он подошел к окну. Сейчас, разглядывая слабо шелестящую за окном листву бамбуковой рощи, он пытался понять, что же все-таки означала фраза лейтенанта Тасиро Тансу. Дело даже было не в самой фразе, а в том, как она была произнесена. «У вас тут служит кореец, согнутый радикулитом?» Еще бы. Такой кореец у них служит, и это не кто иной, как младший садовник Лим. Абсолютное ничтожество, человек, стоящий в обществе на последней ступеньке. Но тогда зачем о нем спрашивать? Нет, за этим вопросом, как будто бы невинным, наверняка что-то стоит. Причем что-то очень важное. Масу вряд ли обратил бы внимание на этот вопрос, если бы не одно совпадение. Нет, не совпадение. Он теперь это отлично понимает. Буквально перед тем, как этот вопрос был ему задан, этот Лим, согнутая каракатица, прополз мимо него, отвесив, наверное, миллион поклонов. А, проскользнув и решив, наверное, что Масу остального уже не увидит, крадучись прошел к лестнице и поднялся на второй этаж. Да, Масу не придал бы этому вопросу значения, если бы не странное поведение Лима. Вопрос, который был ему задан сразу же после того, как садовник поднялся наверх, убедил его, что в этом что-то есть. Более того, Масу вспомнил, что уже несколько раз Лим, делая вид, что закончил свою работу и пряча в кладовке свою метлу, после этого не шел в свою комнату около помойки, а крадучись поднимался на второй этаж. Что ему было там нужно?

Раздумывая над этим, Масу постепенно пришел к выводу, что должен подняться наверх. Лим еще не спускался, он что-то делает наверху. Значит, он должен как можно тише подняться на второй этаж и попытаться выяснить, что делает там сейчас этот слизняк. Судя по вопросу, он делает там что-то интересное, что может ему, Масу, потом пригодиться. Во всяком случае узнать это не помешает.

Масу посмотрел на свои туфли. Лаковые туфли швейцара для такой цели не годятся — они скрипят на каждом шагу. Он подошел к кровати и вытащил из-под нее мягкие лайковые тапочки, расшитые причудливым узором. Снял туфли, надел тапочки, встал, сделал несколько шагов. Совсем, другое дело. Идти можно совершенно беззвучно, и нога отдыхает. Надо пойти, пока эта развалина, этот «согнутый радикулитом» кореец еще там.

Масу подошел к двери, открыл ее, осмотрелся. Коридор был пуст в обе стороны. Он вышел. Кажется, все вокруг тихо. Убедившись, что его никто не видит, и осторожно ступая, Масу двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж.

Подойдя к самолету, по лицам стоящих у крыла штурмана и бортмеханика Гарамов понял, что главное сделано. К бензобаку тянулся шланг, насос мерно работал. Значит, бензобак уже отремонтирован и на него поставлены заплаты. И все-таки из головы не выходил тот, кого они оставили связанным в комнате. Конечно, развязаться он не сможет, но вдруг его обнаружит кто-то из своих?

— Идет, голубчик, — тихо сказал бортмеханик. — Идет бензинчик родимый.

Пожилой солдат-японец сидел в машине, разбирая и складывая горелку, рядом стояли капрал-водитель и Хиноки. Лицо Хиноки казалось сейчас каменным, будто он нарочно хотел показать, что все, что происходит вокруг, ему глубоко безразлично. Лицо капрала, наоборот, простецкое, широкое, мужицкое, было оживлено и всем своим видом приглашало к общению. Капрал курил, поглядывая то на стоящих у самолета, то на море.

— Без инцидентов? — тихо спросил штурмана Гарамов.

— Пока, — так же тихо ответил штурман. — Сестричка, курить принесла?

Вика не ответила.

— Что с оборудованием? Рацию, приборы приняли? Все в комплекте?

— Разбираться надо, но как будто все в комплекте. Приемник уже работает, радист и второй пилот там колдуют.

— А вы что?

— Я вас ждал, сейчас пойду помогать.

— Заглянуть в самолет они не пытались?

— Нет.

— Как раненые? — по-прежнему почему-то не глядя на штурмана, спросила Вика.

— Есть, по-моему, хотят, — тихо сказал штурман. — Да и нам, грешным, не мешало бы рубануть из котелка.

Штурман посмотрел на Гарамова.

— Есть сухпаек, — без всякой жалости сказал Гарамов.

— Бросьте вы — «сухпаек»... Попользоваться надо. Неужели здесь нельзя что-нибудь отхватить? Отель высшего разряда, официанты в манишках. Неужели там не найдется горяченького? И курева, — штурман посмотрел на Вику, — сестричка забыла.

Но Вика вдруг медленно пошла на него, закусив губу. Штурман заметил ее угрозу и начал пятиться.

— Ты что? Ты что? Чумная, что ли? — зашипел он. — Очумела?

— Я вам сейчас такое курево устрою. Задохнетесь.

Гарамову показалось — она сейчас ударит штурмана. Но Вика остановилась и отвернулась. Видать, злость у нее быстро проходит. Штурман растерянно завертел головой:

— А что я такого сказал? Вы же все слышали? Что я такого ей сказал?

— Ладно вам. Молчите.

— А что ладно-то. Я же только про курево. А она на меня буром...

Подошел Исидзима, штурман замолчал.

— Что-нибудь случилось?

Исидзима оглядел их исподлобья. Враг, подумал Гарамов, глядя на его смуглые скулы, тонкий нос и глаза, почти невидимые в щелочках век. Это его смертельный враг, агент японской секретной службы, да еще — лихоимец, замысливший спасти на их самолете богатство, нажитое за счет других. Но этот враг ведет себя так, что Гарамов испытывает к нему сейчас чуть ли не симпатию. А может быть, это очень даже хорошо, что он пока, вот именно пока, будет испытывать к нему симпатию? «Постой, — подумал Гарамов, — что же получается? Я должен испытывать к нему симпатию, а потом — предать? Какая ерунда. А он что — не собирается меня предать? Тогда и конец разговорам». Пока эта симпатия работает на руку и ему и всем остальным. А вот когда они сядут в самолет и поднимутся в воздух, когда люди Исидзимы, в этом Гарамов был уверен, попробуют их взять — тогда он посмотрит насчет симпатий.

— Ничего, господин Исидзима. Я хотел попросить горячей пищи для экипажа и несколько пачек сигарет или папирос. Людям нечего курить.

Исидзима поклонился:

— Понимаю, господин Гарамов. Вам скоро все принесут.

Бортмеханик снова отошел к бензонасосу, и Исидзима добавил:

— Но вас, когда вы управитесь здесь со всем, попрошу все же находиться в комнате официантов. Надеюсь, вы понимаете, зачем это нужно? Положение такое, что вы должны быть все время у меня под рукой.

Из люка спрыгнул второй пилот. Он явно хотел что-то сказать Гарамову, но, увидев рядом Исидзиму, осекся. Директор отеля все это отлично разглядел и повернулся:

— Здравствуйте. Надеюсь, господин... или как у вас — товарищ Гарамов сказал о моей роли? Я — директор этого отеля.

Второй пилот, очевидно пытаясь сообразить, как себя вести, молчал. Исидзима посмотрел на Гарамова:

— Господин Гарамов, я жду ответа.

— Да, он обо всем знает. Это член экипажа.

— В таком случае я хотел бы спросить у этого члена экипажа — как идут дела? Что с приборами и рацией? Когда самолет будет готов к взлету?

Гарамов, поймав взгляд лейтенанта, кивнул:

— Скажите.

— Приборы и рацию заменяем, но работы много. Всю доску придется перебирать. Ну и бензин еще не закачан.

— Что значит много? — спросил Исидзима. — Когда вы закончите?

— Если повезет — часа через три-четыре.

— Ну, считайте, через пять. Уже стемнеет. Что ж, меня лично это устраивает. Еду и сигареты вам сейчас принесут. Еще какая-нибудь помощь нужна?

Второй пилот посмотрел на мерно двигающийся поршень насоса, потом на стоящий поодаль вездеход. Гарамов подумал: а ведь от этого пацана зависит, взлетят они или не взлетят.

— Самолет нужно развернуть.

— Развернуть?

— Видите, колеса в песок въехали? А взлетать надо в другую сторону, по глинозему.

— Понятно. Что для этого нужно?

— Нужны машины, и не одна. — Второй пилот по-мальчишески провел ладонью по вихрам: — В идеале — парочку вот таких, как этот вездеходик. Тросами зацепим — и сливай воду.

— Может, одна потянет? — спросил Гарамов.

— Может, и потянет, если она двужильная. Но лучше две.

— Подождите, — Исидзима коротко оглянулся. — Подождите, господин член экипажа. Кажется, я придумал. Будут две машины. Это ведь не очень к спеху? Через час-два не поздно?

— Ага, — сказал второй пилот. — Не поздно. Через два — в самый раз.

— Господин Гарамов, подождите меня здесь.

До чего же он корректен, просто сил нет, подумал Гарамов. Поклоны через каждое слово.

— Чтобы достать машину, мне необходимо отлучиться. Я буду примерно через два, в крайнем случае — через два с половиной часа.

Лим нажал на тонкую перепонку, соединяющую две половинки муравья, сначала большим потом указательным пальцем. Раз, другой, третий. Серединой муравья заканчивалась первая половина участка, который Лим наметил на сегодня. Каждый раз, пробуя пальцами очередную точку, Лим придавал руке легкое колебательное движение, одновременно усиливая нажим и как бы пробуя сдвинуть невидимую крышку. Конечно, все это кропотливая и нудная работа. Но ведь за свою долгую жизнь он много раз имел возможность убедиться: как только он, да и не только он, а любой человек пытается повернуть судьбу сразу, наскоком, одним ударом, он всегда неизменно терпит неудачу. Только то, что дается не сразу, тяжким трудом, многочисленными и бесконечными усилиями, — только это может принести хоть какую-то надежду на успех.

Ощупывание стены уже начинало тяготить его — это очень хороший признак. Раз трудно, то он идет по правильному пути. С удовлетворением отметив это про себя и закончив ощупывать перепонку, Лим осторожно перевел палец чуть в сторону, к перламутровому подбрюшью. Он собрался было уже нажать, как вдруг услышал прямо у себя над ухом свистящий шепот. Шепот был страшным: пальцы, грудь, ноги Лима сразу стали ватными. Еще через секунду все в нем окаменело.

— Та-ак. Что ты здесь делаешь, свинья вонючая?

Этот шепот прозвучал для него громом. К тому же он раздался так неожиданно, что Лим сначала отказался поверить в его реальность. Но шепот был, это не галлюцинация, а он, Лим, не сумасшедший. И опять ватно обволокло ноги: тот, кто стоит за ним, долго наблюдал за его действиями, все видел и все понял. Значит, все в его жизни кончилось, обрушилось и наступает конец его надеждам, мечте о безбедной старости, конец ожиданиям счастья, которое, как он думал, заслужил под конец жизни. Он, наверное, увлекся и не услышал шагов. Теперь все. Прощай надежда. Шепот сдул ее, уничтожил. А если так, значит, у него теперь нет ничего, и лучше всего умереть. «Жестоко караешь меня, в Всевидящий, — подумал Лим. — Жестоко». Лим готов был уже отнять от стены руку, но чьи-то пальцы, цепко взяв запястье, снова приложили руку Лима к стене.

— Ну-ну, гнида, — раздался шепот. — Не убирай клешню. Теперь повернись.

Лим послушно повернулся не убирая руки. Сначала он увидел острое длинное лезвие ножа, приставленное вплотную к кончику его носа. А где-то там, за ножом, было видно, как его ощупывали глаза Масу, нового швейцара. Ну да. Он ведь наверняка мог видеть, как Лим вошел в отель, а потом поднялся на второй этаж. Лим постарался изобразить на лице высшую степень почтения:

— Господин Масу? Как я рад, здравствуйте, господин Масу! Ради бога, простите, господин Масу! Ради бога, пощадите меня, если я в чем-то провинился!

— Свинья, — прошипел Масу. — Быстро выкладывай, что ты здесь делал? Зачем ощупывал стену?

— Господин Масу, пощадите! Я не хотел ничего дурного! — Лим, сделав вид, что готов заплакать, придал дрожь щекам, губам, подбородку. Ему самому показалось, что он сейчас заплачет, но на Масу это не подействовало.

— Или ты перестанешь юлить, или я убью тебя.

— Я не хотел ничего дурного! Пощадите, господин Масу, вы ведь добрый! Я не хотел ничего плохого. Клянусь богами! Просто я очень люблю эту стену!

— Что? — Нож сполз с кончика носа и уперся в щеку. — Ты любишь эту стену? Почему это, интересно, ты так ее любишь?

Масу нажал, и Лим почувствовал, что нож сейчас проткнет щеку.

— Я очень люблю троесловие «Саньянь!»

Масу сузил глаза и приставил нож к горлу Лима:

— Что? Ты очень любишь троесловие «Саньянь»? Сволочь! Я что, слепой? Думаешь, я не видел, как ты лапал стену, будто клопов давил? Быстро: что ты там искал?

Масу схватил Лима за волосы, задрал ему голову и приставил нож к правому глазу:

— Быстро, или я выколю тебе глаз. Говори, что ты искал? Считаю до трех! Раз!.. Два!..

Кончик ножа больно уперся в веко. «Да, — лихорадочно думал Лим, — если я сейчас не скажу, что искал, он в самом деле выколет глаз. Может быть, лучше остаться без одного глаза, чем выдать тайну? Но ведь Масу, выколов один глаз, вполне может выколоть и второй. Как же Масу удалось подкрасться так бесшумно? Наверное, это случилось потому, что я слишком увлекся и в мечтах о счастье забыл, что никогда не следует забывать об опасности».

— Все! Я тебя предупреждал, — зло прошипел Масу.

— Подождите, господин Масу! Подождите. Я все скажу!

Масу приблизился к его лицу вплотную.

— Сволочь! Посмей только обмануть... Что ты искал?

— Тайник... Я искал тайник, господин Масу...

— Тайник? Какой тайник?

И в этот момент они оба услышали совсем недалеко, где-то в середине коридора, легкие шаги. Лим сразу узнал их: это были шаги господина Исидзимы. Неужели спасение, подумал он. Лицо Масу застыло, он лихорадочно оглянулся. Увидев занавеску окна, показал Лиму ножом: «Тихо!» — и втащил его за цветастый полог.

Вернувшись в отель, Исидзима прежде всего заглянул на кухню и приказал отнести в самолет горячую еду и несколько блоков сигарет. После этого он зашел в комнату официантов. Кадоваки стоял у двери. Видно было, что официант все время старательно наблюдал за дверью комнаты «резеда».

— Что-нибудь произошло?

— С «резедой» ничего, господин директор. Масу вышел из своего номера и поднялся на второй этаж.

— Масу?

— Да. Минут пять назад. Он шел крадучись, очень осторожно. На ногах у него были мягкие тапочки.

Масу шел крадучись и осторожно. Это новость. Может быть, на втором или третьем этаже у них прячется еще кто-то?

— Мягкие тапочки? Интересно, он мог заметить, что вы за ним следите?

— По-моему, нет, господин директор.

— Вы уверены?

— Он ни разу не обернулся.

— Хорошо, Кадоваки. Все остается в силе. Продолжайте наблюдение за «резедой».

Двигаясь бесшумно, он подошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Прислушался. Ему показалось, что наверху, в коридоре и номерах второго этажа, стоит абсолютная тишина. Поднимаясь по ступенькам, подумал: может быть, Масу что-то понадобилось в номере генерала Исидо? Но если это так, зачем тогда Масу принимал такие меры предосторожности? Тапочки... Шел крадучись... Ведь Хаяси и Саэда, несущие сейчас охрану генерала Исидо, наверняка заперли наружную дверь. И никакие тапочки здесь не помогут. Ступив в коридор второго этажа, он неслышно двинулся к центральному холлу и, когда был совсем близко от него, вдруг услышал шепот. Один голос был хриплым и злым, второй — напуганным и старческим. Приблизившись вплотную к холлу, он встал за одной из занавесок: сейчас ему было отчетливо слышно каждое слово... Кажется, судя по вопросам и ответам, «старческий голос» что-то искал в стене. В конце концов понял: это младший садовник Лим пытался найти его тайник. «Хриплый» же, судя по допросу, каким-то образом пронюхал об этом. Голос наверняка принадлежит Масу. Как будто все становится на свои места. Лим, вернее всего, догадался, что он носил в судках. Старик-кореец неграмотен, темен, забит, но он вполне мог догадаться о том, что в судках были не только деликатесы. Но как Лим узнал, что тайник находится именно в этой стене? Скорее всего, кореец ухитрился как-то выследить, но как? Впрочем, сейчас это уже неважно. Да и ищи Лим хоть тысячу лет, он никогда не обнаружил бы тайника, не зная способа нажатия панели. Зато очень интересно выяснить, почему обо всем этом узнал Масу. Вообще, почему он оказался здесь. Может быть, швейцару о тайнике что-то сообщил Тасиро? Сделав своим сообщником? Вряд ли. Хотя в принципе Тасиро вполне мог сказать Масу о том, что Лим как-то связан с бриллиантами. Но как Тасиро узнал? О старике Лиме и Тасиро, и Цутаки могли узнать только в одном случае: если они, чувствуя неизбежность капитуляции, перед бегством начали потрошить дайренских ювелиров. Правда, при этом ни Тасиро, ни Цутаки не стали бы посвящать мелкую сошку вроде Масу хоть в одну из своих тайн. Вернее всего, Масу решил действовать на свой страх и риск и сейчас пытается вырвать у Лима признание. Вот уже и обещание считать до трех. Он не очень громко изобразил собственные шаги и тут же — по шороху — догадался, что оба спрятались за занавеской. Подойдя к холлу, сделал вид, что оглядывает стену. Из-под занавески у окна торчали ботинки Лима и тапочки Масу. Резко отдернул полотно.

За занавеской стоял бледный и близкий к обмороку Лим; Масу, оскалившись, держал у его горла нож.

— Та-ак, — он огорченно вздохнул. — Ай-яй-яй. Что я вижу? Масу, вы...

Договорить он не успел. Масу с коротким вскриком бросился на него, выкидывая вперед руку с ножом. Он целил в живот, и Исидзима едва успел отстраниться, так быстр был бросок. Рука Масу прошла мимо, чуть не задев фрак. Исидзима как можно резче ударил по руке ребрами обеих ладоней. Нож, описав дугу, со звоном стукнулся где-то у противоположной стены. Масу же, падая, по инерции попытался повернуться, но Исидзима, опередив его, резко отступил и ударил ногой в живот. Лицо Масу исказилось от боли. Он упал на пол как мешок. Но швейцара следовало проучить, как раз сейчас для этого представлялся идеальный случай. Взяв Масу сзади за ворот рубашки, Исидзима повернул его лицом к себе. У того изо рта тонкой струйкой шла кровь, но Масу не был в бессознательном состоянии, все понимал и чувствовал.

— Ай-яй-яй, Масу. — Он не очень сильно, но болезненно ударил швейцара по правому уху. В глазах Масу мелькнула ненависть, но для острастки Исидзима тут же ударил по левому. Швейцар замычал от боли.

— Вам совсем не жалко себя, Масу. Ай-яй-яй.

Швейцар снова дернулся, прикидываясь, и тут же, резко рванувшись, попытался ударить его ногой. Исидзима легко отстранился и, приговаривая «ай-яй-яй», стал методично и расчетливо избивать Масу: костяшками пальцев — по легким, кулаком — по печени, коленом — в диафрагму, по ребрам. Закончил ударом обеих ладоней одновременно плашмя по ушам, так что Масу захрипел, как загнанная лошадь. Глаза швейцара поплыли, он стал падать. Кричать у него уже не было сил. Исидзима подхватил Масу, чтобы тот не упал, встряхнул. Масу затравленно поднял на него глаза.

— Смотрите, смотрите, господин Масу. Смотрите на меня! Как только вы опустите глаза — сразу получите новый удар! Вы поняли?

Масу слабо кивнул.

— Очень хорошо. А теперь, Лим, подойдите ближе.

Кореец, дрожа от страха, приблизился.

— Я слышал, вы искали какой-то тайник. Кроме того, этот тайник, как я понял, очень интересовал и господина Масу.

Он посмотрел на Масу — кажется, тот ничего не соображает. Лим же — напуган до смерти.

— Я не хочу выяснять, что это за загадочный тайник, который вы здесь так старательно ищите. Но прошу запомнить, уважаемый младший садовник: тайком, без разрешения ступив на второй этаж, вы грубейшим образом нарушили распорядок, установленный в нашем отеле. Вам это понятно?

— Простите, господин директор! Я... — Лим хотел было упасть на колени, но Исидзима силой удержал его.

— Не нужно. Стойте и слушайте. Хочу спросить: вы выполнили все свои утренние обязанности по саду?

— Конечно, господин директор! Вы же...

— Остальное меня не интересует. Сейчас прошу вас следовать за мной.

Сжимая ворот рубахи, он повернул хрипло дышащего Масу, подвел его к одной из дверей. Достал ключи, открыл номер. Втолкнув в дверь еле передвигающего ноги швейцара, швырнул его на кровать и достал в антресолях веревки.

— Лим, вот веревки. Привяжите как можно прочней к кровати этого господина.

Лим, дрожа от страха, стал привязывать Масу. Веревок он не жалел, и в конце концов все еще находящийся в шоке Масу был опутан от горла до щиколоток.

— А теперь воткните ему кляп. Что вы смотрите на меня? Не знаете, что такое кляп? Можете использовать для этого собственный платок господина Масу.

Хоть и поздно, но теперь, кажется, Лим будет ему предан душой и телом. Впрочем, если Цутаки в самом деле узнал о роли садовника — кореец обречен.

— Неплохо, Лим. Думаю, этому господину полезно будет полежать здесь, в тишине, и хорошенько обдумать, как опасно бросаться с ножом на своего хозяина. Все, Лим, все, не впихивайте платок слишком глубоко. Он задохнется, а это пока не входит в мои планы. Прошу вас. Выйдем.

Они вышли. В коридоре Лим опять попытался было встать на колени, но, увидев его взгляд, низко поклонился, непрерывно повторяя:

— Господин директор, ради бога, простите меня. Господин директор, ради бога...

— Все, Лим. Вы слышите? — Он запер дверь и положил ключ в карман. — Все. Можете идти к себе.

Лим исподлобья посмотрел, сказал тихо:

— Господин директор, я буду помнить об этом до конца жизни и до конца жизни буду молить о вашем здоровье.

— Лим. Я простил вас только потому, что считаю: вы и так сейчас достаточно наказаны.

— Господин директор!

— Все, Лим. Идите.

Дождавшись, пока шаркающие шаги Лима стихнут внизу, он подошел к тайнику.

Вика оглянулась и увидела в дверном проеме второго пилота. Стоя на трапе — была видна только его голова, — белобрысый поставил перед собой алюминиевую кастрюлю с крышкой.

— Сестричка, харч! Принимай, только осторожней, горячо!

Пилот обернулся и, взяв у кого-то снизу, поставил рядом вторую, потом третью.

— Ох, порубаем, ребята! А потом Москву послушаем. — Радист отложил паяльник.

— Сначала накормим раненых, — сказал Арутюнов.

Вика, взяв медицинские судки, стала разливать в них суп для раненых, раскладывать рис и жаркое. Второй тяжелораненый, Шаков, впервые за все время пришел в сознание и открыл глаза. Увидев взгляд Шакова и поняв, что он осмыслен, Вика обрадовалась так, что чуть не выронила судок и пролила суп.

— Где я? — увидев взгляд Вики, прошептал раненый.

— Шаков... Голубчик...

Поставив злополучный судок, она нагнулась и торопливо зашептала, забыв, что Шаков все время был в забытьи и видит ее первый раз в жизни:

— Вы слышите меня? Шаков, миленький, как же хорошо, что вы очнулись... Шаков! Вы слышите меня?

Шаков сморщился.

— Ты кто?

— Я медсестра.

— Где я нахожусь?

— В самолете. Мы летим к своим. Как вы себя чувствуете? Болит сильно?

Рядом склонился Арутюнов. Вика поняла, что и он сейчас разделяет с ней эту маленькую победу. Шаков не видел военврача, он всматривался в Вику, в ее платье, казавшееся ему чужим. Наконец прохрипел:

— А наши все где? Ларионов? Левашов? Живы?

— Живы, Шаков, не волнуйтесь.

Пусть плох Ларионов, подумала Вика, зато второй тяжелораненый, на выздоровление которого они не надеялись, теперь, может быть, будет жить. Шаков попытался приподняться, и Вика с трудом уложила его на носилки.

— Вы что, раненый? Лежите, вам нельзя вставать. Вон Ларионов, смотрите, за вами. А вон, впереди, Левашов. Видите?

Увидев Левашова, а потом и Арутюнова в форме, Шаков успокоился. Покосился на судок с супом. Вика поняла, что он хочет есть, и, взяв судок, стала кормить Шакова из ложечки. Раненый ел с трудом, еле прихватывая суп вспухшими губами. Шаков съел всего несколько ложек и, сказав «спасибо, сестра», отвернулся, закрыл глаза и вскоре заснул.

Вика посмотрела на врача:

— Оганес Робертович, что делать? Может, перевяжем?

Ей страшно, до боли хотелось, чтобы все они уцелели. Все, кто оказался сейчас здесь.

Арутюнов вместо ответа покачал головой. Она разозлилась.

— Может быть, перевяжем все-таки? — повторила она.

— Не нужно, — ответил Арутюнов. — Гарамов запретил. Вы же видите, что здесь японцы.

Радист, не оборачиваясь, поднял паяльник:

— Это кто ж придумал насчет горячего?

Арутюнов, не обращая внимания ни на кого, сощурился и увел глаза под лоб. Вике было ясно, чем вызвано недовольство военврача: Ларионова без переливания крови они вряд ли уже спасут. Ей стало грустно, и она вспомнила о Гарамове, о том, как он вызволил ее из плена, спас. Тогда ей очень хотелось расцеловать его, но не было сил. И сейчас, вспоминая его, она поняла, что он ей дорог как никто другой. Она ухватилась за эту мысль: вот именно, дорог. Но что это такое — дорог? Что это значит? Для нее это чувство было странным, и Вика попыталась рассердиться на себя за то, что оно в ней возникло. Ведь у нее прежде всего пять раненых, и она должна сейчас думать о них. Так нет же, все-таки думает о нем. И чтобы как-то избавиться от этой мысли, она закрыла глаза и стала повторять про себя: «Только бы мы все уцелели. Только бы мы все уцелели».

Достав из тайника черную коробочку, Исидзима посетовал про себя на то, что времени у него сейчас в обрез, и быстро прошел в конец коридора к своей комнате. Убедившись, что оставленные метки не тронуты, запер за собой дверь и, подойдя к боковой стене, попеременным нажатием двух пальцев открыл еще один тайник. Пока все, что он задумал, складывалось одно к другому. Если не будет непредвиденных помех, он успеет. А если будут?..

Здесь, в комнате, ниша тайника была больше, чем в холле второго этажа; в самом ее низу лежали два плоских металлических ящичка, черная коробка, точная копия той, которую он принес с собой, а на ней — стандартная фотокассета с пленкой. Прежде всего он занялся тем, что считал самым важным: вытянул из кассеты новый глянцевый позитив, взял ножницы и, сверяя на свет изображение — это был текст, который ему удалось перефотографировать три дня назад в тайниках, найденных у Отимии и Исидо, — аккуратно нарезал пленку на несколько небольших кусков. Получилось как раз то, что было нужно — по два кадрика в каждом. Он отодвинул дно у одной из черных коробок, вложил туда кусочки пленки и снова задвинул. Когда с этим было покончено, взял из ниши один из металлических ящичков, открыл циферблат и проверил часовой механизм. Это была мина.

Исидзима попробовал положить ее во внутренний карман фрака и с огорчением убедился, что при всех его усилиях она не поместится, а он и так был перегружен: под фраком кроме собственного пистолета у него были припрятаны еще и вещи, отобранные у Тасиро. Вздохнув, он нехотя втянул живот и засунул ящичек под ремень и тщательно закрыл его рубашкой. Да, подумал он, место для мины не идеальное и крайне неудобное, особенно, когда он будет идти по роще. Но делать нечего, времени, для того чтобы вернуться потом в номер, у него не будет. Еще раз проверив про себя — все ли взял, он положил обе черные коробочки в нишу и закрыл тайник. Затем, выйдя из комнаты и шагая к генералу Исидо, подумал, что неплохо было бы поесть. Он надеялся, что генерал сейчас не рискнет отправиться в ресторан, но надежда не сбылась. Когда он вошел в прихожую, охранник, сидевший в одиночестве, доверительно доложил, что генерал Исидо с утра пребывает в отличном настроении и лично сообщил ему, что у него разыгрался аппетит. Двадцать минут назад Исидо-сан ушел в ресторан в сопровождении гиганта Саэда, который и будет ему прислуживать. Подумав, что ресторан не идеальное место для разговора, а если еще учесть, что там сейчас наверняка сидит и генерал Ниитакэ, то вообще дело гиблое. Однако Исидзима отправился туда. Другого выхода не было.

Ресторан, занимавший все левое крыло с окнами на море, считался гордостью «Хокуман-отеля». У входа Исидзима остановился. В глубине за бамбуковыми перегородками еле слышно звучал рояль. Это играл постоянно живущий в отеле пианист Кен Чжао.

Исидзима прошел в украшенное росписью «табео» и потайными фонариками преддверие, соединявшее в себе гардероб и проход в зал, встал так, чтобы видеть ту часть ресторана, в которой сидели Исидо и Ниитакэ. Оба генерала — в дневных кимоно — пили у окна сакэ, а Саэда, склонившись над столиком с подносом в руке, расставлял закуски.

Директор отеля поморщился: рояль надо настроить — звук дребезжит, а Чжао в меланхолии: было видно, как у рояля дергалась и застывала его спина, медленно раскачиваясь по привычке из стороны в сторону. Пианист не замечал ничего вокруг, извлекая из рояля смесь плачущих и смеющихся звуков. Чжао целиком ушел сейчас в свою любимую мелодию «Камни кивают». Когда-то этот сын голландца и китаянки гремел в модных дайренских ресторанах и считался «любимцем Дайрена», но два года назад он пережил, как он любил повторять, неудачную любовь и прочно осел здесь.

Из-за цветных окон-витражей в ресторане было полутемно; у дальней стены возвышалась эстрада с пустующими пюпитрами. Раньше эстрада никогда не пустовала, на ней лежали инструменты или занимались танцовщицы; здесь же, у входа, всегда дежурил портье; но уже три месяца как портье и выступавшие каждый вечер артистки варьете были уволены. Остался один Чжао.

Саэда поставил последнюю тарелку. Исидзима, чуть повернувшись, встретился с ним взглядом. Поднял брови. Из-за генерала Ниитакэ ему сейчас мучительно не хотелось идти к столику. Старый болтун наверняка отнимет у него лишних полчаса, если не больше. А тема разговора примерно ясна: скорей всего, генерал будет настаивать на свидании с новенькой горничной — русской медсестрой — в «Зале радости». Что поделаешь, придется хитрить и изворачиваться. Может быть, даже надо будет пообещать ему это развлечение на вечер. Кивнув Саэда, чтобы тот продолжал работать, он вышел из-за перегородки. Еще издали поймал взгляд Исидо и улыбнулся в ответ. Пройдя по вощеному паркету, украшенному изображениями цветов, степенно поклонился и замер у столика.

— О, Исидзима, — Ниитакэ поставил чашку. Лицо генерала со старческими прожилками на полных щеках, круглыми глазами-луковицами и редкой бородкой казалось липким. — Я вас ищу весь день.

— Добрый отдых, господа. Хочу пожелать вашим превосходительствам приятного аппетита.

— Спасибо, — Исидо поклонился сидя.

Исидзима еще раз нагнулся в ответ, сложив руки по швам.

— Исидзима-сан, может быть, вы разделите с нами трапезу? — сказал Исидо.

Он сделал вид, что колеблется. Ниитакэ, хмурясь, щелкнул Саэда пальцами:

— Третий прибор! Исидзима, вы же знаете — мы без вас пропадем. И потом, у меня к вам разговор.

Саэда вопросительно выпрямился.

— Неси, неси, — сказал Ниитакэ. — И третью чашку прежде всего.

— Хорошо, если я не нарушу вашу беседу. — Он сел, показав глазами Саэда, что хотел бы получить обычное меню: суп с плавниками и сусё с рисом. Тот исчез, нагнувшись сначала к боковому столику и поставив третью чашку. Ниитакэ поднял фарфоровый чайник, чтобы налить водку, но Исидзима покачал головой. Надо как-то выманить из-за стола Исидо.

— Ваше превосходительство. У меня сегодня много работы. Я воздержусь.

Ниитакэ, отодвинув мешавший ему рукав кимоно, сделал движение, будто давит его просьбу, как досадливое насекомое, и налил сакэ в чашку:

— Исидзима-сан, перестаньте. Уже почти вечер. Ах, струя, струя, прозрачная, как родник. Сакэ превосходно подогрет. И чашки какие, посмотрите. А сакэ? Это же настоящий «Масамунэ». Ну где вы возьмете сейчас настоящий «Масамунэ»? Грех отказываться. — Налив чашку на четверть, Ниитакэ поставил чайник на стол. Все трое, поклонившись друг другу, выпили по глотку.

— Хорошо играет, подлец, — сказал Ниитакэ. — И сакэ прекрасный. Исидзима, я слышал, у нас в отделе появилась новая девушка. А?

Исидзима поклонился.

— Ее как будто зовут Фэй Лай?

— Вы правы, ваше превосходительство..

— Я всегда считал, что у вас прекрасный вкус, Исидзима. Сказочная красота. Как бы заполучить эту Фэй Лай на сегодняшний вечер? Устроим?

— Ваше превосходительство. Вновь прибывшие девушки не сразу приноравливаются к нашим порядкам. Им нужно чуть-чуть привыкнуть. И потом, учтите, Ниитакэ-сан, — она ведь русская.

— Ну и что? Она здесь не одна русская. Разве Сюэ Нян отличается скромностью?

— Я с вами согласен, и все равно — русские очень капризны. Никогда не знаешь, что они выкинут. Я бы рекомендовал вашему превосходительству чуть подождать.

Саэда разложил на столе третий прибор, поставил перед ним закуску и крытый фарфоровый судок с супом. Лицо Ниитакэ жалобно сморщилось:

— Ох, как я не люблю эти песни: «Подождать». Это же новая девушка. Сделайте что-нибудь. Поверьте, я в долгу не останусь. Ну?

Исидзима переглянулся с Исидо, будто подыскивая союзника против назойливости сластолюбца.

Ниитакэ сложил руки.

— Хорошо, ваше превосходительство. Я попробую.

Ниитакэ взял свою чашку:

— Исидзима. Я вам этого не забуду. — Он сделал большой глоток. — Иначе я умру.

Они стали есть. Покончив с первым и вторым, Исидо встал.

— Простите, генерал. Я хотел бы отдать некоторые распоряжения нашему директору.

— Отдавайте. Только скорее возвращайтесь, я хотел бы еще кое о чем с вами поболтать.

Вместе с Исидо они отошли к прихожей. Кен давно уже перестал играть «Камни кивают» и сейчас вовсю выбивал на клавишах забубенную «Морскую красавицу».

— Ну что? — спросил Исидо. — Как мне кажется, с самолетом все в порядке?

— Все в порядке, ваше превосходительство.

— Неужели можно укладываться?

— Если не возникнет неожиданностей, к вечеру все будет готово.

— И мы взлетим?

— И мы взлетим.

— Просто боюсь верить в это. — Исидо достал платок и вытер пот. — Исидзима, я ведь доверился вам, пожалуйста, не подведите меня.

— Ваше превосходительство. Здесь уже были люди Цутаки. Думаю, скоро он появится здесь сам.

— Ну и что? Я должен что-то сделать?

— Пока нет. Только одно — помнить наш уговор.

— Может быть, позвонить кому-то наверх? Ведь я могу добраться до самого Ямадо Отодзо. Скажу ему, чтобы он убрал этих своих головорезов.

— Пока не нужно, Исидо-сан. Единственно: мой авторитет для Цутаки ничто, вы же фактически сейчас глава второго отдела. Поэтому хочу еще раз напомнить: он должен твердо знать, что вся инициатива с вызовом самолета исходит от вас. Только от вас. И ссылаться в возможном разговоре с ним я буду на вас. Вернее всего, он начнет выяснять, откуда вызван самолет, если уже не начал это делать. Но ведь вы знаете, какая сейчас неразбериха. Пока Цутаки что-то узнает, мы успеем взлететь и уже ночью будем где-то на нейтральной земле.

— Я все понял, Исидзима. Ссылайтесь на меня.

— Прошу прощения, что я рискнул напомнить об этом вашему превосходительству еще раз. Кроме того, я подумал: в нашем предприятии нам потребуется вся наша решимость.

Исидо смерил его глазами. Усмехнулся:

— Не беспокойтесь, Исидзима. За моей решимостью дело не станет. Лишь бы обойти этого мерзавца Цутаки.

— Тогда я спокоен. Я могу быть свободен, ваше превосходительство?

— Конечно, Исидзима, идите.

— У меня еще много дел. Нужно достать вторую машину и развернуть самолет.

— Прекрасно, Исидзима. Если исходить из ваших слов — закончив обед, я могу собирать вещи?

— Можете, ваше превосходительство. Как только все будет готово, я сообщу вам.

Исидо, поклонившись, вернулся к столику, а Исидзима еще некоторое время простоял за перегородкой, проследив, как генерал, запахнув кимоно, сядет на свое место. Послышалось, как Кен опять перешел на что-то медленное. После этого директор отеля выскользнул в коридор и через заднюю дверь вышел к роще. Войдя в заросли и легко продвигаясь между коленчатыми стволами по знакомому маршруту, подумал, что было бы хорошо, если бы Цутаки задержался в Дайрене хотя бы еще на час.

Гарамов, склонившись вместе со всеми над свистящим и булькающим, забитым морзянкой приемником, чувствовал, как рядом стояла Вика. Он слышал ее дыхание, ощущал тепло ее кожи, иногда даже касался виском прядки ее волос. И хотя они ничего не говорили друг другу, да и вообще не разговаривали с тех пор, как вошли в самолет, Гарамов чувствовал, что теперь, после случившегося, они стали как будто ближе, словно их соединяла невидимая нить. Казалось, никто, кроме них, не знает, какая именно, но экипаж, видимо, знал. Вернее, догадывался по тому, как Вика смотрела на Гарамова и как он поглядывал на нее.

Покрутив ручку настройки, радист застыл, а через несколько секунд, сдвинув назад один наушник, он сказал глухим шепотом:

— Штаб базы. Чтоб мне провалиться, штаб базы. Нас ищут.

Вика скосила глаза, и Гарамов встретился с ней взглядом. Откровенно-радостный серьезный взгляд серых глаз мелькнул только на секунду, спросил у него что-то и ушел в сторону. Но он догадывался: она верит в благоприятный исход полета и благодарит Гарамова за содействие.

— Нас? — спросил штурман, но радист снова натянул наушник и не услышал вопроса. Покрутил ручку, сказал, будто случилось что-то немыслимое:

— Витька Колесников стучит. Его почерк. Забожусь, его.

— Жаль, отозваться нельзя, — сказал второй пилот. Штурман хмыкнул, а пилот продолжил:

— Вызвать бы сюда наши штурмовики — на раз бы взяли весь полуостров.

Он посмотрел на Гарамова:

— Может, включим передатчик, капитан? А? Сообщим нашим?

— Перестаньте. — Гарамов чувствовал дыхание Вики и ее щеку.

— А что «перестаньте»?

— Потерпите, ради бога. Дайте послушать. Вы отлично понимаете, что нельзя включать передатчик. Засекут.

Все снова склонились над приемником. Радист повернул ручку и поймал сводку Информбюро. Ровный голос сказал:

— К исходу двенадцатого августа передовые части первой Краснознаменной армии на дальних подступах к Муданьцзяну успешно форсировали реку Мулинхэ. Взят город Мулин. Одиннадцатого и двенадцатого августа части тридцать девятой армии вели бои у городов Солунь и Ванемяо. В ходе боев противник был вынужден отойти к Цицикару и далее на восток.

Сводка закончилась. Радист снял наушники и выключил приемник.

— А про наших молчат, — сказал штурман. Никто ему не ответил. Гарамов отлично понял, что значит это общее молчание. Про шестую танковую армию в сводках нет никаких сообщений. Из этого следует только одно: пока другие части Забайкальского фронта ведут упорные бои, шестая танковая по-прежнему безнадежно застряла без. воды, горючего и боеприпасов на направлении главного удара. Все это можно срочно перебросить только одним путем: по воздуху. Конечно, все это будет перебрасываться и без их самолета. Но не зря штаб базы ищет их в эфире. Транспортникам для успешной переброски ГСМ не хватает именно тех данных, которые известны пятерым участникам разведрейда.

Пройдя по роще бамбука минут сорок, Исидзима остановился. Заросли были здесь реже, чем у моря. Он всмотрелся, но в просветах стволов была видна только голая земля. Никаких признаков машины, на которой, как он считал, должен был приехать Тасиро Тансу.

— Вацудзи! — негромко позвал он. — Вацудзи, вы слышите меня?

Ему отозвалась тишина. Слабо попискивали птицы. Шумели стволы. Звать сейчас Вацудзи было неосторожностью. Тасиро вполне мог оставить у машины кого-то из напарников. Но выхода не было.

— Вацудзи, отзовитесь! — снова позвал он. — Это я, Вацудзи?

Директор отеля огляделся. Может быть, он не дошел до места? Нет, судя по растительности, он стоял около дальней развилки, там, где должен был дежурить Вацудзи. Если допустить, что Вацудзи давно мертв, а в машине затаился кто-то из людей Цутаки, — теперь, при выработанном им плане это не так страшно. Вообще — во многом этот план дает ему преимущество. Подождав, он достал пистолет и стал медленно продвигаться к развилке, через каждые несколько шагов повторяя имя Вацудзи.

Исидзима шел сужающимися кругами и в конце концов наткнулся на то, что искал: пустой армейский вездеход. Машина стояла боком к нему, въехав в заросли, сломав бамбук и оставив за собой довольно большую просеку. Он несколько секунд прислушался, пытаясь услышать чье-то дыхание. Вытянул руку с пистолетом:

— В вездеходе! Есть кто-нибудь?

Тишина была абсолютной, если не считать птиц и шумевшей листвы. Держа пистолет на изготовку, подошел и убедился, что машина пуста. Взглянул на номер — это была оперативная машина дайренского второго отдела. Открыл ящик у переднего сиденья — в нише лежала начатая пачка сигарет «Конбан», коробок спичек, добротный кожаный бумажник и пистолет. Не трогая, он осмотрел пистолет — это оказался «Арита-21М», этой маркой были вооружены все официанты. Взял бумажник — в первом же отделении лежали документы Вацудзи. Исидзима просмотрел два — военный билет и удостоверение официанта, подписанное начальником тыловой службы. Значит, Вацудзи мертв и лежит где-то поблизости. Директор отеля медленно стал по секторам осматривать вокруг и наконец заметил чуть поодаль, за стволами, на земле что-то темное. Это и был Вацудзи. Официант лежал на боку, прижав щеку к земле и вытянув вперед руку. Поза его казалась естественной: можно было предположить, что Вацудзи лег на землю несколько минут назад и сейчас серьезно и пристально рассматривает что-то впереди остекленевшими глазами. Присев, по выверту головы определил: сломаны шейные позвонки. Скорей всего, шею сломали сильным ударом рукой сзади, и нет никакого сомнения, что это работа Тасиро.

Исидзима вернулся к машине, сел за руль. Ключа зажигания не было. Достал бумажник Тасиро, в одном из отделений нашел ключ. Вставил, повернул, нажал педаль — мотор сразу же заработал. Да, это машина Тасиро. Директор отеля удовлетворенно вздохнул, потому что первая цель была достигнута. Выключил мотор и, достав из-под брюк мину, открыл часовой механизм. В этой системе механизм начинал работать от сотрясения при езде. На сколько же поставить завод? Он посчитал: отсюда до отеля три километра, это примерно три минуты, ну, еще для верности надо прибавить минут семь. Десять минут будет идеальным сроком. Чтобы проверить ее действие, вышел из машины, присел, приложил металлическую коробку к днищу под радиатором. Магнитное дно, хлопнув, сразу притянуло мину к радиатору. Кажется, с этой, как говорится на Руси, адской машиной все в порядке. Отодрав ее от днища, Исидзима снова спрятал железную коробку под брюки и затянул ремень. Сел за руль, включил мотор. Через пять минут, миновав отель, развернулся на узкой полоске пляжа. Легко пробуксовав по песку, остановился у самолета, возле которого стоял второй вездеход. Насос и шланги были сложены и убраны в его багажник. В машине сидел Тамура, капрала и солдата-ремонтника не было. Тамура повернулся.

— Все в порядке, Тамура-сан?

— Да, Исидзима-сан. Заправка закончена. Солдаты пошли в отель обедать, их увел ваш официант.

Летчик помедлил и усмехнулся:

— Русские в самолете.

«Русские в самолете». Конечно, Тамура давно все понял и сейчас хочет показать это. А также и то, что он с ним заодно: держит себя так, будто единомышленники.

— Когда ушли обедать солдаты?

— Около получаса назад.

Из самолета спрыгнули один за другим Гарамов и еще двое: пожилой бортмеханик и белобрысый, тот, кого Гарамов назвал «одним из членов экипажа». Он поклонился:

— Пожалуйста, господа, вторая машина к вашим услугам. Можете разворачивать самолет. — И знаком отозвал Гарамова в сторону. Из самолета выпрыгнул штурман, сразу же стал помогать остальным заводить тросы. Подошли солдаты и Бунчиков. Он подумал: надо успеть все сказать Гарамову сейчас, пока остальные вместе с Тамурой разворачивают самолет и ничего не услышат. Это важно. Сейчас никто не должен услышать ни звука из их разговора. Наблюдая, как капрал и белобрысый цепляют тросы, он отошел вместе с Гарамовым подальше.

— Господин Гарамов, как видите, я держу взятое слово. С приборами и рацией как будто все в порядке? Монтаж ведь закончен?

— Осталось поставить все на свои места и закрепить. Работы самое большее на час.

— Когда наступит полная темнота, самолет сможет взлететь?

— Если ничего не случится — взлетит. Только надо будет как-то осветить взлетную полосу.

— Я уже думал об этом. Здесь много хвороста, и нетрудно будет разложить костры, я позабочусь. Теперь самое главное. В моих планах могут произойти некоторые перемены.

Если бы он был сейчас на месте Тамуры, то попытался бы по губам определить, о чем они разговаривают с Гарамовым. Но Тамура стоит к ним спиной.

— Какие именно?

— Будьте готовы к тому, что вам придется взлететь без меня.

— Без вас?

— Да. Без меня, без моих людей и без генерала Исидо.

Ясно, что этот Гарамов сейчас не верит ни одному его слову. Но это не важно, главное — изложить суть.

— Надеюсь, вы ни разу еще не включали передатчик?

— Естественно, нет.

— Господин Гарамов. Слушайте меня внимательно и не перебивайте. В переданную вам рацию вмонтирован так называемый самопеленгатор — прибор наведения, по которому ваш самолет легко можно обнаружить в темноте и без всяких усилий сбить. Этот самопеленгатор представляет из себя небольшой самостоятельный блок, вмонтированный в передатчик между блоками «Ф-48» и «Н-1». Предупредите вашего радиста: пусть как можно скорей найдет и удалит этот блок. Сделать это надо не включая передатчик. Но и после удаления следует помнить: передатчик над японской территорией включать ни в коем случае нельзя. Услышав его работу, служба радиоперехвата без труда определит, что это за рация. А раз блок самонаведения будет молчать — значит, они поймут, что вы его удалили. Значит, за вами начнется серьезная охота, так сказать, обычными средствами. Поэтому вы должны взлететь в темноте и над территорией Маньчжоу-Го лететь молча, руководствуясь только навигационными приборами и своим радиопеленгом. К вашим приборам придана система отзыва японских ВВС «свой — чужой». Можно надеяться, что с этой системой ваш самолет аэродромы ПВО не тронут. Но лучше всего, если большую часть пути вы будете лететь над морем. Вам понятны мои указания?

— Понятны. Непонятно только, зачем вы все это мне говорите.

— Охотно объясню. В вашем языке есть как будто выражение «дать отступного»?

Гарамов усмехнулся, и Исидзима подумал, что этот старательный капитан сейчас явно перепроверяет все, что он ему сказал.

— Или «откупного»? Не помню, подскажите, как правильней?

— И так, и так правильно.

— Замечательно. Я всегда считал, что у русских очень богатый язык. Так вот, господин Гарамов, перед тем как вы взлетите, я вызову вас к себе и вручу небольшую черную коробочку. Эту коробочку вы со всем ее содержимым должны в полной сохранности передать вашему командованию. Помощь вашему самолету и передача содержимого коробочки как раз и будет моим «отступным». Своего рода залог советской власти, чтобы меня после капитуляции не судили, как военного преступника. Теперь вам все ясно?

— Все.

— И еще одно. Если мне придется при третьем лице спросить вас о генерале Исидо, вы должны ответить: «Его превосходительство уже в самолете».

— Не понимаю. Почему я должен это говорить?

— Господин Гарамов. Это очень важно. «Его превосходительство уже в самолете». Поверьте мне. Вам же это ничего не стоит.

— «Его превосходительство уже в самолете»? Зачем?

— Ответить так будет в ваших интересах. Кроме того, вы должны сделать вид, что коробочку, которую я вам передам, вы якобы тоже передадите генералу Исидо.

Оба вездехода, взрывая песок и натягивая тросы, уже развернули «Дуглас» и медленно вытаскивали его на твердую полосу глинозема. Гарамов следил за ними, потом повернулся. Сказал, глядя куда-то мимо:

— Смотрите, господин Исидзима. Если хоть в чем-то, что вы мне сказали, скрыт обман, предупреждаю: приму контрмеры. И будут они решительными.

— Принимайте, господин Гарамов. Но уверяю, что я вас не обманываю. Самолет готов к взлету. Сначала вы должны передать своим людям все, что я сказал. А после этого сидеть и ждать моего звонка в комнате официантов.

Да, говорить с этим Гарамовым нелегко... Солдаты уже отцепили тросы. Подойдя, Исидзима кивнул Тамуре. Вчетвером, вместе с капралом и солдатом, они отошли в сторону. Исидзима посмотрел на мужиковатого капрала, тот старательно вытянулся.

— Капрал, вы оба можете сейчас отправляться в свою часть. Ясно?

— Так точно. — Капрал повернулся к Тамуре: — Господин майор?

— Делайте, что вам приказано. Вы что, глухой? Я остаюсь здесь.

— Слушаюсь, господин майор.

Солдаты пошли к машинам. Исидзима повернулся и сказал совсем тихо:

— Тамура-сан, хочу спросить: ваш истребитель всегда стоит наготове на Дайренской базе?

— Да, Исидзима-сан.

— Не исключено, что вам не придется лететь на этом «Дугласе». Наоборот — вам придется сбить его.

— Сбить?

— Да, сбить, поднявшись в воздух на своем истребителе. Только сделать это нужно будет так, чтобы «Дуглас» ни в коем случае не упал в море.

— Не упал в море? Почему?

— Позже я все объясню, сейчас же меня интересует другое: в случае необходимости ваш истребитель сможет поднять еще двух человек?

— Безусловно, Исидзима-сан. Для этого предусмотрены места сзади.

— Отлично. Помните, что наш договор о вознаграждении остается неизменным, а пока подождите меня в комнате официантов.

Тамура ушел в отель, а Исидзима подошел к вездеходу Тасиро Тансу. Сел за руль, развернулся и медленно поехал вдоль линии прибоя. Вечерело. Солнце стояло уже низко и было ярко-красным. Скоро опустится над западной частью моря, и перед темнотой горизонт сначала развалится, вспыхнет, а потом сомкнётся — и наступит вечер. Миновав вышку, он повернул к отелю; обогнув сад, осторожно въехал на задний двор, где находилась небольшая площадка. Здесь обычно повара ставили баки с пищевыми отбросами. Но сейчас задний двор был пуст. Развернувшись, Исидзима въехал на площадку так, чтобы надежно скрыть машину от посторонних глаз. Затем, убедившись, что его никто не видит, быстро вытащил из-под ремня мину, стрелку часового механизма поставил на цифру «10», вышел и, присев, сунул коробку под машину, напротив сиденья водителя. Послышался мягкий хлопок — магнитная мина прочно прилипла к железу, сел за руль, вздохнул и прислушался. Все вокруг было спокойно.

Исидзима вывел машину и, подав назад, поставил вездеход на асфальтированную площадку перед отелем. Вынул и спрятал в карман ключ зажигания. Осмотрелся. У главного входа стоял только Горо.

Исидзима поднялся в свою комнату, набрал дайренский номер. Попросил подозвать к телефону господина майора Цутаки. После первого отзыва сел в кресло, вслушиваясь в фон и наблюдая за солнцем — оно опустилось ниже. Да, это важный момент. Самый важный за весь день. Он знал, что Цутаки не подойдет к трубке сразу. Хоть он и назвал себя, как только услышал отзыв дежурного на том конце провода, его еще раза два переспросили, кто и по какому поводу спрашивает господина майора. Он оба раза терпеливо назвал себя и повторил, что господин Цутаки нужен ему по неотложному личному делу. Наконец услышал в трубке сухой, резкий голос:

— Цутаки слушает.

— Цутаки-сан, прошу прощения, что неожиданно побеспокоил. С вами говорит Исидзима Кэндзи, директор «Хокуман-отеля».

Воздух за окном стал густым, тяжелым — первый признак наступления сумерек. Кажется, голос Цутаки чуть-чуть изменился:

— Добрый вечер, Исидзима-сан, рад, что вы мне звоните. Чем обязан?

— Добрый вечер. Я знаю, как вы заняты, Цутаки-сан, и не осмелился бы отрывать вас от дел. Но обстоятельства складываются так, что я вынужден просить вас срочно приехать к нам в отель.

— Случилось что-нибудь серьезное?

— Простите, Цутаки-сан. Но я не могу говорить на эту тему по телефону. Мне кажется, может случиться что-то серьезное. Поэтому я и просил бы вас приехать как можно скорее в отель.

Трубка некоторое время молчала. Ясно, что Цутаки и без его вызова собирался приехать. Он наверняка должен был как-то условиться о встрече с Тасиро.

— Хорошо, — сказал наконец Цутаки. — Мне нужно устроить кое-какие свои дела. Если я приеду часа через два? Не будет поздно?

Он рассчитал, что Цутаки приедет сюда быстрее, за час. Впрочем, два часа тоже вполне приемлемый срок.

— Ни в коем случае, господин майор. Еще одно. Ради бога, простите, что осмеливаюсь напоминать об этом. По приезде в наш отель вам не нужно скрываться. Но желательно, чтобы непосредственно ваш вход в отель не заметили определенные лица. Я буду ждать вас в своей комнате на втором этаже, номер двадцатый — «флокс». Я не стал бы отвлекать вашего внимания этими деталями, но это очень важно.

— Хорошо, Исидзима-сан. Я вас понял, я буду через два часа.

Исидзима положил трубку и подошел к окну. Кажется, с вызовом он все сделал правильно. В окно было видно, как очертания солнца стали размываться, оплывать, окружая светило золотом, туманным, постепенно тускневшим маревом. Еще минуту — и ало-оранжевый диск коснется зеленой, потемневшей воды.

Исидзима стоял, смотрел на закат и думал о том, что навсегда покидает «Хокуман-отель». Но у него не было никаких сожалений. Рано или поздно, это должно было случиться.

Повернувшись, он подошел к тайнику, поднял руку, чтобы нажать на стену, и услышал стук в дверь. На цыпочках приблизился к двери, вслушался.

— Исидзима-сан, простите, пожалуйста. Вы у себя?

— Мэй Ин? Ты одна?

— Да, господин.

Он открыл дверь.

— В чем дело? Что случилось?

Мэй Ин молча смотрела на него, в ее глазах стояли слезы. Нет, она искренне любит его. Раньше он сомневался, считал, что это просто очередная влюбленность девочки, которая вскоре пройдет, и в соответствии и относился к ней. Так нет же, любит по-настоящему. А он? Он ничего не может сказать самому себе. Мэй Ин нравится ему, как, пожалуй, ни одна женщина не нравилась ему до этого. Больше того — она очень часто снилась ему; он вспоминал и думал о ней, но убедил себя, что не должен допускать любви к тому, кто нравится ему. К тем, к кому он равнодушен, — да, а мог бы кто захватить и увлечь его — нет. Поэтому с Мэй Ин он держался всегда одинаково ровно.

— Мэй Ин? Я спрашиваю вас?

Девушка беспомощно и тихо заплакала. Он поддержал ее за локоть, и она невольно ткнулась ему в плечо. Некоторое время он слышал только ее всхлипывания и чувствовал, как она часто и резко вздрагивает.

— Что случилось, девочка? — участливо спросил он.

— Ничего, — замотала она головой. — Ничего, просто я хочу умереть.

— Ну вот. Почему ты должна умирать?

Он почувствовал себя несчастным. Подумал: она могла бы быть ему прекрасной, изумительной женой. Она из тех, кто может составить счастье любому мужчине.

— Дайте мне умереть, господин. Почему вы не даете мне умереть? — Она посмотрела ему в глаза, и он увидел в ее взгляде, зрачках тоску.

— Мэй Ин, успокойся.

— Проклятый самолет. Я чувствовала, еще когда он садился той ночью, что из-за него вы покидаете меня.

Он осторожно отвел ее в комнату, усадил на диван, Мэй Ин всхлипывала. Ей нужно было дать что-то выпить, чтобы успокоилась.

— Подожди. — Открыв бар, он налил в рюмки коньяк. — Выпей. Лучше залпом.

Она взяла рюмку, выпила и, сморщившись, поставила пустую рюмку на стол. Он выпил вслед за ней.

— Мэй Ин. Самолет здесь ни при чем.

Она успокоилась, вздохнула.

— Я знаю, что мучаю вас. Простите меня.

Лицо ее стало каменным. Она будто обреченно и покорно чего-то ждала.

— Что ты, Мэй Ин! Прекрати.

Он протянул руку и почувствовал прикосновение ее ладони. Пальцы Мэй Ин сейчас как будто боялись его руки, вздрагивали, ускользали, но все время возвращались к нему.

— Хочу поручить тебе очень ответственное задание. Ты должна выглядеть безупречно. Быть в вечернем гриме и в праздничном кимоно. Под оби спрячешь вот эту коробочку так, чтобы никто ничего не заметил.

— Хорошо, господин.

— Через полчаса ко мне должен приехать майор Цутаки.

— Да, господин.

— Его машина должна быть спрятана где-то в зарослях. Ты видела когда-нибудь, где он обычно ее прячет?

— Да, я видела.

— Ты выйдешь во двор и будешь прогуливаться перед моими окнами. Увидишь мою тень — я буду сидеть спиной к окну, — направляйся к машине Цутаки. Не торопись. Сделай вид, что совершаешь обычную вечернюю прогулку. Если ты увидишь, что машина охраняется, — вернись в отель, позвони мне и спроси, свободен ли я. Это условная фраза. Я скажу, что нет. После этого иди к себе и жди — я подойду. Ясно?

— Да, господин.

— Если же машина пуста, ты, убедившись, что никого вокруг нет, достанешь коробку, отодвинешь вот эту заслонку и передвинешь вот этот рычажок — до отказа. Понятно?

— Да, господин.

— Потом снова задвинешь крышку, зайдешь с правой стороны — запомни: с правой — и вот этой плоскостью приставишь коробку к машине снизу. Примерно на полметра вглубь. Самое лучшее — если коробка окажется точно под местом водителя. Эта сторона — магнитная, поэтому коробка сразу пристанет к днищу. Тебе понятно?

— Да, господин.

— Как только коробка прилипнет к машине, возвращайся в отель. В любом случае делай это медленно, не спеши — ты прогуливаешься. Изобрази, что тебе нечего делать и ты любуешься природой. Понюхай цветы, подойди к морю. И только после этого позвони мне. И скажи... Не знаю даже, что тебе сказать. Придумай сама.

— Я скажу, что люблю вас.

— Хорошо. А теперь — пора.

Она еле слышно дотронулась до него в темноте, и он понял, что она таким образом прощается. Потом взяла коробочку и тихо вышла.

Цутаки старался вести вездеход осторожно — дорога была с выбоинами и скрытыми ямами, до краев наполненными водой и грязью от недавних дождей. Уже стемнело. Свет фар, колеблясь и прыгая, неровно освещал дорогу. Оба его спутника — застывший рядом с Цутаки капитан Мацубара и сидящий сзади лейтенант Таяма — молчали. Они были в обычной рабочей форме спецгруппы — офицерских гимнастерках без погон. Только, он, Цутаки, как был, так и остался в выбранной им с утра одежде курортника. Интересно, зачем ему позвонил Исидзима? Цутаки и сам намеревался прибыть сегодня в «Хокуман-отель». Причин для этого несколько. Прежде всего надо убрать генерала Исидо. Кроме того, он хотел бы выяснить, что же все-таки это за «пожилой кореец, согнутый радикулитом»? Человек, о приметах которого ему почему-то не сказал ни слова Тасиро. Впрочем, наверное, Тансу мог промолчать об этом лишь потому, что осторожен. Однако лучше не думать о Тансу, а вернуться к Исидзиме.

Да, этот Исидзима любопытен. Он, конечно, аферист высокого класса, жулик-виртуоз. Ясно что все эти годы Исидзима пользовался своим постом для того, чтобы делать деньги. Выжимать их можно было из чего угодно — из постояльцев, из дотаций военного ведомства, из посредников, ведающих снабжением. Исидзима пользовался ситуацией, старательно выполняя при этом все задания второго отдела. Сейчас Исидзима занят как будто бы только охраной генерала Исидо. Это поручено ему вторым отделом, но делает директор это слишком уж старательно — не за страх, а за совесть. Генерал зачем-то нужен ему. Скорей всего, Исидзима, чувствуя приближение капитуляции, строит в связи с Исидо какие-то свои планы. А может, все это связано с бриллиантами, тихо и незаметно исчезнувшими из лучших коллекций Дайрена, Харбина и Чанчуня?...

Цутаки почувствовал легкий толчок в плечо. Повернулся: капитан Мацубара смотрел на него, подняв брови. Кивнув на фары, сказал: «Скоро отель, лучше выключить свет и ехать в темноте». Подумал: ему повезло, что он работает с такими людьми. Кажущийся увальнем хмурый Мацубара и сидящий сзади расхлябанный с виду Таяма — люди, которые могут все. Они знают, что идут с ним сейчас в передней линии атаки, в которой не нужны громкие слова, а только молчаливая непоказная смелость, безжалостность к врагам и умение.

Цутаки выключил фары. Довольно долго машина ехала в полной темноте, пока он не угадал поворот к развилке. Здесь начиналась ведущая к отелю бамбуковая роща, и Цутаки, свернув и проехав вдоль рощи около двухсот метров, остановил машину. Вгляделся,чтобы найти условное место, в котором его ждет Тасиро. Кажется, это именно здесь. Он поднял руку и открыл дверцу — Мацубара и Таяма вместе с ним бесшумно выскользнули из машины. Войдя в заросли, все трое остановились. Цутаки прислушался, приложил ладонь к губам, тихо пискнул. Так пищит, пролетая, летучая мышь. Трое замерли, но никто не отозвался. Цутаки снова пискнул, снова прислушался и посмотрел на Мацубару. Капитан сказал одними губами: «Никого нет». Таяма же показал рукой, Цутаки вгляделся: чуть в стороне в стене бамбука темнела просека из нескольких сломанных стволов. Здесь проехала машина.

— Хорошо. — Он повернулся: — У меня нет времени. Тут где-то в стороне должен быть вездеход Тасиро. Ждите здесь, я поеду в отель.

— А Тасиро? — тихо спросил лейтенант.

— Если подойдет — один должен остаться здесь, а второй вместе с ним пусть приблизится к заднему двору. Условный сигнал тот же.

— А если не подойдет? — спросил Мацубара.

Странно, подумал Цутаки, ведь Тансу давно должен быть здесь. Может быть, с ним что-то случилось? Нет. Если что-то и могло случиться, то только не с Тасиро.

— Если не подойдет, ждите здесь, на этом месте. Я выясню, что там происходит, и подъеду.

Мацубара кивнул. Цутаки вернулся к машине, сел и в полной темноте поехал к отелю. Уже через две минуты ему открылся сад, освещенный китайскими фонариками, и крыло отеля. В этом крыле горели почти все окна первого этажа и несколько окон на втором. Три окна подальше, в центре, он знал, освещают апартаменты генерала Исидо. У него вдруг мелькнула мысль: ведь «определенным лицом», о котором ему туманно намекнул в разговоре по телефону Исидзима, вполне мог быть сам генерал.

Цутаки осторожно въехал на свое обычное укромное место у поворота. Остановил машину. Выключил мотор, вынул ключ.

Двадцатый номер — «флокс» — справа на втором этаже, окнами на море. Из распахнутых окон первого этажа доносились рассеянные звуки рояля. Он попытался вспомнить, кто из швейцаров должен дежурить вечером у главного входа. Горо или Масу? Кажется, Горо. Это хуже. Впрочем, это не имеет сейчас существенного значения. Проскользнуть в отель через заднюю дверь и подняться по лестнице он сможет, легко обманув любого. В том числе и старую дотошную лису. Цутаки вышел и боком, неслышной тенью влился в кусты, примыкающие к стене здания.

Оставшись один, Исидзима осмотрел окно и, не зажигая света, осторожно задернул шторы, оставив между портьерами в центре широкую незакрытую полосу. Чуть придвинул стул и проверил, можно ли сесть на него спиной к окну так, чтобы силуэт был хорошо виден снизу. После этого, встав за портьеру, мягким движением достал из висящей под мышкой кобуры пистолет. Снова спрятал. И снова мягко выхватил. Так он сделал несколько раз, проверяя, как быстро сможет ответить на возможную угрозу. Хотя вряд ли в разговоре с Цутаки у них дойдет дело до оружия. Наоборот, он должен сделать все, чтобы убедить майора, что он настроен мирно. Цутаки обязательно должен поверить, что он жаждет только одного — сотрудничества. Но он хорошо знал: если речь заходит о бриллиантах, не только от Цутаки, от любого можно ждать всего. В том числе и неожиданного выстрела сквозь карман. Впрочем, здесь, в отеле, Цутаки вряд ли решится на что-то подобное. К тому же он узнает от него о Тасиро и Масу. Но все-таки он должен быть уверен, что в случае необходимости сумеет выхватить пистолет быстрее, чем это сделает Цутаки. Несколько раз достав и спрятав «Ариту», Исидзима наконец оставил пистолет в кобуре. Открыл тайник, достал лежащие там две черные коробочки, положил на стол. Было слышно, как на крыше отеля, над третьим этажом, возятся чайки. Они там гнездились еще с весны. Он зажег свет — и в этот момент раздался телефонный звонок. Звонил Исидо.

— Исидзима, как идут дела?

Генерал нервничал.

— Все в порядке, ваше превосходительство.

Кажется, Исидо ждет, что он скажет сейчас еще что-то. И Исидзима самым спокойным голосом добавил:

— У вас все готово?

— Я сижу на чемоданах.

— Исидо-сан, мы должны скоро вылететь. Осталось еще несколько мелких работ.

— Надолго?

— Минут на двадцать—тридцать. Кроме того, надо распорядиться, чтобы вдоль взлетной полосы разложили сухие ветки для костров.

— Значит, я жду вас?

— Да, зайду к вам примерно минут через сорок, крайний срок — через час. Думаю, часа через полтора мы уже будем в воздухе.

— Исидзима, повторяю, я готов.

Исидо чрезмерно волнуется, но с этим уже ничего не поделаешь. Когда самолет взлетит, генерал будет поставлен перед свершившимся фактом. А для Цутаки проверить, в самолете ли генерал, будет не так просто. Если он попытается пройти в комнату генерала — официанты не дадут. Исидзима нажал на рычаг, набрал номер. Услышал голос Гарамова:

— Вас слушают.

— Господин Гарамов, это Исидзима. Я хотел узнать — все в порядке?

— Самолет готов к взлету.

— Я сейчас дам указание и выделю людей, они займутся взлетной полосой. Вас же попрошу по-прежнему оставаться в комнате для официантов.

— Я должен ненадолго сходить к самолету. Экипаж ждет разрешения начинать разогревать моторы.

— Пусть им скажет об этом Бунчиков.

— Сказать должен я. Он — чужой человек.

— Тогда уж попросите экипаж проследить, как выделенные мною люди разложат ветки для костров, и возвращайтесь к телефону. Вы все время должны быть у меня под рукой. Вы все поняли, господин Гарамов?

— Понял. Передать трубку Бунчикову?

— Да.

Он отдал распоряжение Бунчикову взять как можно больше свободных от работы женщин и проследить, чтобы разложили на всем пути взлета кучки сухих веток. Напомнил, чтобы после этого они не расходились, пока не разожгут костры.

Дверь в его комнату открылась неожиданно — просто открылась, и в щель проскользнул тот, кого он ждал. Прежде чем ответить на поклон, он оценил одежду майора. Брюки, свободная рубашка, туфли. И сразу понял: если дело дойдет до схватки, никакого преимущества у Цутаки перед ним не будет. Судя по выпуклости, пистолет у майора спрятан в брюках во внутреннем кармане. В случае необходимости он успеет выхватить свой «Ариту» как минимум секундой раньше. Цутаки улыбнулся; он встал, кланяясь и указывая на свободный стул:

— Добрый вечер, Цутаки-сан. Очень рад вас видеть. Я давно жду вас.

— Добрый вечер, Исидзима-сан. Я тоже рад вас видеть.

Цутаки совершенно спокоен, собран и сдержан. Да, это особый тип человека. Интеллектуал, и в то же время воин, свободно владеющий любым видом оружия, приемами дзюдо и каратэ.

— Прошу вас, присядьте, Цутаки-сан. Может быть, хотите чего-нибудь выпить? Чаю?

— Благодарю вас. Не хочу.

— Сакэ. У нас есть настоящий «Масамунэ»?

— Благодарю вас, Исидзима-сан. Я человек неприхотливый и пью редко.

Исидзима еще раз показал рукой, и Цутаки сел.

— Может быть, все-таки «Масамунэ»? — Исидзима улыбнулся. — Прошу, Цутаки-сан.

— Нет, тем более сейчас. Как я понимаю, нам предстоит серьезный разговор на не менее серьезные темы?

Исидзима постарался задержать паузу как можно дольше.

— Если позволите, Цутаки-сан.

Сел спиной к окну. Некоторое время они оба молчали, улыбаясь друг другу. Наконец Цутаки поклонился:

— Насколько я помню, Исидзима-сан, вызывая меня, вы рекомендовали при входе в отель не попадаться на глаза «определенным лицам». Я хотел бы знать — кто эти определенные лица?

— Цутаки-сан. Честно говоря, я не осмеливаюсь даже назвать имя.

— И все-таки назовите, мне очень интересно.

— Его превосходительство Исидо-сан.

Цутаки поднял брови:

— Почему?

Исидзима усмехнулся. Взял одну из черных коробочек, отодвинул, снова придвинул.

— Это серьезный разговор, Цутаки-сан. Вернее, у меня сегодня к вам два серьезных разговора. И первый из них о том... Боюсь, что пока мы разговариваем с вами, его превосходительство уже садится в самолет.

— Неужели его превосходительство покинул «Хокуман-отель?» Он в Дайрене?

— Цутаки-сан, не убеждайте меня в том, что вы не знаете о самолете, который стоит сейчас у правого крыла здания.

Майор опустил глаза, было видно, что в его душе происходила внутренняя борьба.

— Цутаки-сан. Я хочу откровенного разговора. Со своей стороны обещаю говорить искренне.

Исидзима знал, что в столкновении двух противоборствующих сторон очень важно правильно начать разговор. Пока что тон был взят верно, о чем говорила внутренняя борьба Цутаки с самим собой. Наконец справившись с волнением, майор вздохнул:

— Допустим, что я знаю об этом самолете.

Все правильно, подумал Исидзима, Цутаки клюнул, хотя еще и сомневается. Но в это время за окном загудели моторы «Дугласа». Сначала их звук был прерывистым, неровным. Потом установился, ровно повис над берегом.

— Слышите?

— Да, Исидзима-сан. Это моторы самолета. По-моему, «Дуглас»?

— Цутаки-сан. Утром я был убежден, что этот самолет прислан сюда с вашего ведома.

— И что же?

— Я разубедился в этом.

— Когда?

— Сразу же после утреннего разговора с генералом Исидо.

— Любопытно — что же он вам сказал?

Любое неточное слово в этом разговоре могло насторожить контрразведчика. Поэтому Исидзима должен был говорить почти правду, чуть изменяя детали.

— Он сказал, что боится участи генерала Отимия. И попросил помочь ему совершить побег на самолете, который он вызвал.

— Интересно. Куда же уважаемый Исидо-сан хотел сбежать?

— В одну из нейтральных стран.

Цутаки некоторое время разглядывал стол. Наконец поднял голову:

— А вы?

— Сначала я согласился.

— А потом передумали?

— Да, Цутаки-сан. Я передумал.

Он встретился с майором взглядом и легко выдержал его.

— Почему?

— Видите ли, Цутаки-сан, это «почему» связано со второй частью нашего разговора.

— Что еще за вторая часть?

— Цутаки-сан, давайте отбросим громкие фразы. Вы согласны на откровенный разговор?

Он совсем не так прост, как, скажем, генерал Исидо. Его не возьмешь на показную искренность. Нужны поступки.

Цутаки усмехнулся:

— Хорошо, — ответил он, не то соглашаясь на откровенность, не то лишь занимая выжидательную позицию.

Но Исидзима решился:

— Война кончилась. Япония потерпела поражение.

Глаза Цутаки ушли в сторону.

— Я уверен, конечно, что Японию не сломить, — тут же поправился директор отеля. — Она воспрянет, возродится. Но сейчас капитуляция — вопрос дней, а может быть, часов. И нам, тем, от кого, может быть, зависит будущая судьба страны, надо скрыться. Мы не должны позволить уничтожить себя хотя бы для того, чтобы в будущем помочь ее возрождению. Вы согласны?

Майор молчал, не решаясь высказать вслух очевидное.

— Так вы согласны? Это очень важно, Цутаки-сан.

— Допустим, — выдавил он.

— Я очень рад, что вы почти согласились со мной. Еще раз повторяю: я иду на большую откровенность и взамен прошу от вас такой же откровенности и помощи.

— В чем же может выразиться ваша откровенность?

— Сейчас увидите.

Он придвинул и раскрыл одну из коробочек. Камни, оттененные черным деревом, щедро отозвались на свет лампы.

— За время войны мне удалось скопить некоторое состояние и превратить его в камни. Вы разбираетесь в бриллиантах, Цутаки-сан?

Вопрос был лишним, так как майор не отрываясь смотрел на камни.

— Судя по всему, вы понимаете в них толк. Прошу прощения.

Цутаки пересилил себя, отвел взгляд от камней, вздохнул. Теперь надо следить за его рукой. Она может в любой момент потянуться к брюкам, к внутреннему карману.

— Цутаки-сан. Я предлагаю вам половинную долю моих нескольких миллионов.

Цутаки взглянул ему в глаза.

— Да, Цутаки-сан, вы можете с настороженностью отнестись к моему предложению. Но попробую объяснить, почему я это делаю.

— Я слушаю.

Цутаки серьезен. Это очень важно. Значит, он раздумывает, а это уже хорошо.

— Сейчас, когда все разваливается, вы — один из немногих сильных людей государства.

Он напряжен. Конечно, главное для него сейчас — черная коробочка. Если это действительно так, то это почти успех.

— В союзе с вами мы можем выбраться в любую нейтральную страну, чтобы переждать там трудные времена. По зрелом размышлении, я понял, что могу это сделать только с вами. С вами, а не с генералом Исидо.

Цутаки молчал, поощряя его тем самым к разговору.

— Я ведь не мальчик, уважаемый Цутаки-сан, и понимаю, что Исидо обречен. Он был обречен с самого начала. Я делал ставку какое-то время на него. Но в конце концов понял, что сейчас он — ничто. Я знаю, уважаемый Цутаки-сан, что вы контролируете каждый его шаг. Согласитесь: связываться с обреченным с моей стороны было бы недальновидным.

— И что же вы сделали?

— Я откупился от него и сказал, что присоединюсь к нему позже. Мне совсем не хочется лететь в одном самолете с потенциальным мертвецом. Поэтому я спрашиваю вас — вы согласны на мое предложение?

— Исидзима-сан. Вы ставите меня перед очень серьезным выбором. Я должен подумать.

— Генерал Исидо отвечает за нашу агентурную сеть в Юго-Западной Азии, так, по крайней мере, он мне сказал. И предложил в обмен на соответствующий эквивалент воспользоваться помощью этой агентуры.

— Вы отказались?

— Я решил ставить на вас.

— Вы говорите откупились?

— Да. За задаток, который я должен ему сейчас передать, генерал обещал ждать меня там, где он обоснуется, и подготовить прием. Он даже дал мне два адреса.

— Интересно, — Цутаки улыбнулся. — Вы помните их?

— Манила, авенида Кейсон, сорок пять. Бангкок, Хамапурароуд, четырнадцать:

Адреса были подлинными. Цутаки наверняка знал эти адреса, хотя вид у него был совершенно бесстрастный. Однако не зря же он переспросил об откупе. Его интересовала сумма. Исидзима замолчал, ожидая вопроса.

— И большой задаток? — не удержался Цутаки.

— Треть этих камней.

— Ого. Немало.

Было видно, что майор жадничал, а значит — решился.

— Но немалая и услуга.

— Как я понял, вы должны передать ему этот задаток сейчас. По-моему это лишнее, — запнулся Цутаки. — Генерал может взлететь и без этих камней.

Исидзима закрыл коробку, придвинул к ней вторую, усмехнулся.

— Цутаки-сан, я не уважал бы себя, если бы позволил выкинуть на ветер треть ценностей, которые мне удалось нажить тяжелейшим трудом, — произнес Исидзима, раскрывая вторую коробку. Камни так же живо отозвались на свет — вся коробка жила сейчас прихотливой игрой граней. — Осмелюсь спросить, Цутаки-сан, вы могли бы сказать, что это?

Цутаки прищурился.

— Похоже на бриллианты, правда?

— Это не бриллианты? — удивился Цутаки.

— Конечно нет. Это так называемые стразы. Поддельные бриллианты, искусно сделанные из горного стекла — фидонита. Посмотрите.

Он взял один из камней и протянул майору. Тот осторожно прихватил двумя пальцами искрящийся кристалл. Поднес к глазам.

— Очень похож.

— Попробуйте разрезать им стекло на моем столе. Попробуйте, попробуйте.

Цутаки опустил руку и с нажимом провел камнем по стеклу. Грань, проскрипев, не оставила следа.

— Видите? Мастерство ювелира придало этой подделке вид настоящего бриллианта. Но это фальшивка. Страз. Прошу.

Цутаки положил камень в коробку. Исидзима осторожно закрыл ее.

— Эту коробку я передам сейчас генералу Исидо. Его превосходительство не искушен в ювелирном деле, и для того, чтобы распознать подделку, ему потребуется специалист в той стране, куда он прилетит. Вы понимаете, что требуется, чтобы он никогда не смог обратиться к нему?

Цутаки молчал.

— Цутаки-сан?

— Пока не очень.

— Выход только один, Цутаки-сан. Простите.

— Я слушаю вас, Исидзима-сан.

Конечно, он все понял уже давно, но делает вид, что не понимает.

— Сбить этот самолет, как только он поднимется в воздух.

— Вы решительны, Исидзима-сан.

— У меня нет другого выхода. Раз я предлагаю вам союз, значит, вынужден просить вас об этом. Генерал Исидо очень нежелательный свидетель, и я бы не хотел, чтобы в Юго-Западной Азии жил такой человек.

Сейчас очень важно понять — отдал уже Цутаки приказ сбить «Дуглас» или нет. Кажется, нет. И сейчас просто выжидает.

— Вы знаете, любезный Исидзима-сан, здесь наши точки зрения совпадают. Но сбить самолет не так просто. Придется звонить в Дайрен.

— Подождите. У меня есть некоторые соображения по этому поводу. Вам подчинены летчики резерва второго отдела. Так?

— Допустим. В очень ограниченной мере.

— Генерал Исидо вызвал сюда пилота, как я понял из разговора, этот пилот — майор Тамура, один из лучших летчиков резерва.

— Майор Тамура? Я слышал о нем. И мне очень хотелось бы понять, зачем Исидо его вызвал.

— Кажется, его превосходительство хотел тайно взять этого пилота с собой. Он попросил меня переодеть его в форму официанта и под именем господина Хиноки незаметно посадить на борт. Но в последний момент он вдруг отменил свое решение.

— Странные перепады. А где сейчас этот Тамура?

— Внизу, в комнате официантов. В случае необходимости его можно вызвать по телефону.

Майор некоторое время молчал, обдумывая что-то про себя, а Исидзима некоторое время наблюдал за лицом Цутаки, проверяя, все ли сказанное им было верным. Как будто все. Во всяком случае, ясно, что мысли Цутаки так или иначе сейчас крутятся вокруг черной коробочки.

— Цутаки-сан, для начала нашего союза прошу вас дать указание майору Тамуре сбить этот самолет. Причем весь остальной летный состав Дайрена не должен ничего знать об этом.

— Вы беспощадны.

— Я только хочу защитить мои и ваши интересы. — Исидзима положил руку на трубку. — Значит, я вызываю его?

Цутаки некоторое время колебался, прикидывал, не лучше ли сейчас захватить самолет, пока он еще не взлетел. Но подумал, что это все не так просто — самолет при первом же выстреле мог пойти на взлет. Поэтому кивнул:

— Хорошо, Исидзима-сан. Вызывайте.

Директор отеля набрал номер. Услышав отзыв Бунчикова, попросил прислать наверх господина Хиноки. Ожидая пилота, они сидели молча до тех пор, пока не раздался стук в дверь и не вошел Тамура. Исидзима показал на свободный стул. Пилот сел. Цутаки улыбнулся:

— Тамура-сан. Мне передали некоторые подробности вашего прибытия сюда. Но они меня не интересуют. Интересы Великой Японии требуют, чтобы вы немедленно выехали в Дайрен.

В глазах Тамуры отразилось колебание, но Цутаки повернулся к нему:

— Что?

— Нет, я готов... Но... моя машина ушла. На чем?

Исидзима достал ключ:

— Вот ключ. На счастье, в отеле сейчас есть свободная машина. Она стоит внизу.

Тамура, поклонившись, взял ключ. Цутаки продолжал:

— Тамура-сан, вы немедленно едете в Дайрен, на аэродром, к своему истребителю. Пока вы будете в пути, я дам по телефону санкцию наземным службам на ваш вылет и попрошу подготовить машину. Вы должны сбить этот «Дуглас». Как вы сделаете — не моя забота, вы опытный летчик. Хочу напомнить, что на самолете установлена рация с самопеленгатором. Так что выполнить эту задачу вам будет легко. Ну, а если же они будут работать на каком-то другом передатчике, что вряд ли, — вы опытный пилот, и у вас будет достаточно времени, чтобы обнаружить и сбить их в свободном поиске. Важно только, чтобы этот самолет был сбит над землей, вы поняли? Над землей, и как можно ближе к Дайрену. Вы должны запомнить место падения. Вам все ясно, Тамура-сан?

— Да, Цутаки-сан.

— Выполняйте.

Тамура поклонился и вышел. Цутаки сразу же вызвал дайренский аэродром и попросил подготовить для вылета самолет пилота первого класса майора Тамуры. Улыбнулся:

— Вы довольны, Исидзима-сан?

У того как бы гора свалилась с плеч. Но еще оставались Тасиро и Масу. С ними надо было что-то делать. Исидзима начал издалека:

— Господин майор, мы ведь договорились быть откровенными? Так вот, я понял ваш утренний намек.

— Утренний намек?

— Да. Как мне кажется, я сделал верный вывод. Лучше поделиться частью, чем потерять все. Думаю, вы согласитесь со мною.

— Простите, Исидзима-сан. Я не очень понимаю, о чем вы говорите. Что это за «намек»?

Кажется, сейчас был он искренне озадачен. Тем лучше, если только не прикидывается.

— Это значит, что я понял смысл указания о моих бриллиантах, которое вы дали утром лейтенанту Тасиро. И швейцару Масу.

— Указания о ваших бриллиантах?

Цутаки нахмурился.

— Подождите, Исидзима-сан. Я хотел бы услышать об этом подробнее. Это любопытно. Из чего вы сделали вывод, что я давал какие-то указания о ваших бриллиантах лейтенанту Тасиро и швейцару Масу?

Цутаки не прикидывался, хотя его лицо и оставалось бесстрастным, а на губах — вежливая улыбка. В глазах ясно сквозила озабоченность.

Исидзима сделал вид, что раздумывает, опустив голову. Наконец вздохнул:

— Сегодня утром лейтенант Тасиро убил двух моих людей. Хорошо, если вам нужна их смерть — пожалуйста. Но зачем он напал на меня и, пытаясь применить пытку, потребовал отдать бриллианты? Сожалею, но мне пришлось его обезвредить.

Цутаки сморщился. Покачал головой:

— Исидзима-сан. Вы уверены, что говорите правду?

— Абсолютно уверен, Цутаки-сан. Чуть позже — о чем я также сожалею — мне пришлось обезвредить еще одного вашего человека, недавно принятого к нам на работу, — швейцара Масу.

— Масу? Что же сделал он?

— Масу с ножом в руке пытался выяснить у нашего младшего Садовника Лима, где находится некий тайник с бриллиантами. Простите, Цутаки-сан, но я был убежден, что все это делается по вашим указаниям.

— Это вам Масу сказал об этом? О моих указаниях?

— Нет. Но я ведь отлично понимаю, что лейтенант Тасиро и швейцар Масу — ваши люди. После того как я застал Масу за этим занятием, он попытался напасть на меня. Открою небольшой секрет. Лим, о котором я упомянул — пожилой безобидный кореец, к тому же очень больной, страдает радикулитом, — был связным, с помощью которого я в свое время получал бриллианты от некоторых дайренских ювелиров. Бриллианты — вещь опасная, и здесь необходима осторожность. Поэтому Лим, сам того не ведая, носил их в судках с деликатесами. Естественно, все эти сделки были абсолютно законными. Но согласитесь, Цутаки-сан, чем меньше людей знает о твоем богатстве, тем лучше.

Раздался звонок. Он положил руку на трубку, отметив про себя, что удар попал точно. Веки Цутаки сжались, за ними мелькнуло плохо скрываемое бешенство, хотя лицо майора по-прежнему было спокойным, а губы продолжали улыбаться.

— Ради бога, простите, Цутаки-сан. Неожиданный звонок. Разрешите?

Он с самого начала все понял правильно. Тасиро и Масу действовали не по указанию Цутаки, а на свой страх и риск. Взял трубку:

— Исидзима слушает.

— Господин, простите, что оторвала вас от дела. Я хотела сказать вам только дно: я люблю вас.

Голос Мэй Ин был тихим, но прозвучал в душе Исидзимы громкой благословенной музыкой.

— Вы слышите меня, господин?

Он часто в своей жизни натыкался на сравнение: голос женщины может быть хрустальным, но только сейчас, услышав Мэй Ин, понял, что это значит.

— Да, конечно. Я слышу тебя, дорогая моя. Я слышу, радость моя, цветок моего сердца. И хочу ответить: я сейчас очень занят. Если ты не возражаешь, мы поговорим об этом после. Хорошо?

— Конечно, мой господин. Я была рада услышать ваш голос. Еще раз простите меня.

Он положил трубку. Откинулся на стуле. Значит, все в порядке. Впрочем, он так и думал: машина Цутаки должна была стоять одна, без охраны. Ведь Цутаки рассчитывал, что Тасиро где-то здесь.

— Прошу простить меня, господин майор. Звонок женщины.

— Ну что вы, наоборот, — я огорчен, что помешал. Но мне бы хотелось знать, Исидзима-сан, что вы имели в виду под словом «обезвредить»?

— Не беспокойтесь, Цутаки-сан. Я не причинил им никакого вреда. Мне только пришлось связать их и запереть.

— Где они?

— Масу здесь, на этом этаже, через несколько комнат. Лейтенант Тасиро внизу, в номере «резеда». — Исидзима взял со стола и спрятал во внутренний карман фрака обе коробочки. — Вы хотели бы их увидеть, Цутаки-сан?

Они вышли в коридор. У номера, где находился связанный Масу, остановились. Исидзима достал связку ключей, открыл дверь. Увидев майора, Масу замычал. Исидзима вынул из его рта кляп.

— Цутаки-сан, — прохрипел Масу, — директор отеля избил меня и связал.

— Масу, — Исидзима покачал головой. — У нас очень мало времени. Я хотел бы, чтобы вы сказали господину Цутаки, что вы хотели выяснить у садовника Лима?

— Я? — Масу вращал глазами. — Это неправда! Клянусь, я ничего не хотел у него выяснить. Просто он мне показался подозрительным! Но я ничего не хотел у него выяснить!

Цутаки достал нож, присел, приставил лезвие к горлу Масу:

— Признайся, от кого ты узнал о корейце?

— Цутаки-сан... Цутаки-сан, пощадите! — По лицу Масу тек пот. — Я не узнал о нем. Я просто услышал!

— От кого? Говори!

— Мне сказал об этом лейтенант Тасиро! Пощадите, господин майор!

Цутаки чуть прижал лезвие.

— Врешь, собака?

— Клянусь, не вру! Пожалуйста, Цутаки-сан, уберите нож! Господин Тасиро спросил меня о Лиме!

— Как именно спросил? Вспомни!

— Сейчас вспомню, господин Цутаки! Сейчас! Только уберите нож!

— Говори!

— Он сказал так: «Есть ли у вас пожилой кореец, согнутый радикулитом?»

Цутаки чуть отвел лезвие, и Масу облизал губы, не сводя глаз с ножа.

— Бриллиантов захотелось, сволочь поганая?

— Господин майор! Пощадите! Клянусь, я ничего не знал!

Цутаки встал. Улыбнулся:

— Узнаешь.

Они вышли в коридор. Звук моторов стих. Значит, двигатели прогреты. Спустились вниз, подошли к двери с изображением резеды. Исидзима заметил, как дернулась створка в комнате официантов — Кадоваки нес свою службу исправно. Цутаки повернулся:

— Тасиро здесь?

— Да, Цутаки-сан.

— Мне хотелось бы поговорить с ним наедине.

Исидзима открыл дверь, впустил Цутаки и стал ждать, прислонившись к стене. Прислушался. За дверью было тихо. Потом услышал голоса, и снова наступила тишина. Скорее всего, Цутаки и Тасиро перешли на шепот. Исидзима настороженно пытался понять, о чем говорят сейчас в комнате Тасиро и Цутаки. Он ждал, когда же майор наконец повысит голос. Но вместо этого услышал вдруг гулкий звук, напоминавший одновременно щелчок вынутой из бутылки пробки и треск хлопушки. Так звучит пистолетный выстрел в упор, если ствол приставили вплотную к телу и при спуске сильно надавили на пистолет. Дверь открылась. Лицо майора было, как и подобает в такую минуту, бесстрастным. Он вежливо улыбнулся.

— Простите, Исидзима-сан. Я, кажется, немного запачкал номер.

Директор отеля молча поклонился. Значит, как он и думал, лейтенант превысил свои полномочия.

В другом конце коридора, у выхода на рабочий двор, стояли женщины. Они ожидали распоряжения разжечь костры. Цутаки заметил их, и Исидзима тут же предупредил:

— Цутаки-сан. Прошу прощения, эти женщины ждут приказа разжигать костры для взлетной полосы. Мы отпускаем генерала Исидо?

Цутаки сказал со вздохом, как будто думал о другом:

— Что нам остается делать, Исидзима-сан? Распоряжайтесь.

Исидзима окликнул ближе всех стоявшую к нему женщину и сказал, чтобы они разжигали костры. Женщины сразу же потянулись гуськом к выходу. Проследив за ними, Исидзима заглянул в дежурку, позвал Гарамова. Тот вышел, старательно сложив руки, поклонился Цутаки. Майор ответил, а Исидзима спросил как можно спокойней:

— Его превосходительство генерал Исидо уже в самолете?

— Да. Его превосходительство генерал Исидо на борту.

— Отлично. — Исидзима достал из кармана черную коробочку, — Передайте это лично его превосходительству. И можете взлетать.

Гарамов спрятал коробочку. Оглядев Цутаки и Исидзиму, поклонился по всем правилам — прижав руки к бедрам. Повернулся, вышел в заднюю дверь. Подождав немного, они вышли вслед за ним. По заднему двору подошли к торцу здания и сразу же увидели костры. Их неровно очерченные живые пятна, вздрагивая, уходили далеко вдоль берега, намечая взлетную полосу. В это же время Гарамов подымался в самолет. За ним убрали трап, захлопнули дверь; тут же взревели моторы.

Когда «Дуглас» с ревом пробежал по глинозему между зажженными кострами и скрылся в темноте, у Исидзимы вдруг возникло желание выхватить «Ариту» и всадить несколько пуль в бок Цутаки. Искушение было столь велико, что его рука невольно потянулась к пистолету. Но это был рискованный шаг. Если бы он сделал эту глупость сейчас, то не исключено, что кто-то, кто, может быть, работает в отеле на Цутаки, тут же сообщит в Дайрен. И за самолетом начнется охота. Нет. Гораздо проще подождать несколько минут, когда майор уедет на заминированной машине. Через семь минут движения а пути, он взлетит на воздух, и все решится само собой. Пока будут выяснять обстоятельства, самолет прибудет к месту назначения, да и сам Исидзима в это время будет уже далеко. Но Цутаки спутал этот план. Повернувшись к директору отеля, он сказал:

— Уважаемый Исидзима-сан. У меня возникла мысль использовать в наших целях майора Тамуру. Ведь это один из лучших летчиков ВВС, и его можно подцепить, скажем, на те же, стразы. В истребителе есть как раз еще два места. Как вы считаете?

Исидзима молчал, глядя на берег. Без самолета он казался пустынным. Костры все еще горели. Несколько женщин ходили по пляжу и разбрасывали их — в темноте над отлетающими головешками косыми хвостами рассыпались искры. «Что же это — ловушка?» — размышлял он. Ему показалось, что голос Цутаки прозвучал слишком уж искренне. Да, очень похоже на ловушку, но она пока его устраивает.

— Цутаки-сан, мне кажется, в вашей идее есть резон.

— Рад, что вы согласны со мной. Попробуем съездить в Дайрен? Вам, наверное, нужно что-нибудь взять с собой на случай, если вы сюда уже не вернетесь?

— Цутаки-сан, все, что я хотел бы взять с собой, здесь, в кармане моего фрака, остальное — в надежном месте.

— В таком случае — прошу. Моя машина недалеко, в кустах с той стороны отеля.

Они прошли через задний двор, углубились в заросли и вышли к дороге. В кустах темнел вездеход. Метров за двадцать Исидзима легко угадал его очертания. Цутаки открыл дверцу противоположной стороны водителя. Исидзима сел рядом. Майор достал и вставил ключ зажигания, повернул — заработал двигатель. Директор отеля посмотрел на свои часы, отметил время и похвалил себя за предусмотрительность: машина, на которой уехал летчик Тамура, должна пройти на три минуты больше. Значит, взрыв произойдет до того, как Цутаки увидит искореженный вездеход с трупом пилота. Что же касается Исидзимы, то он был сейчас даже рад тому, что сидит вместе с Цутаки в вездеходе. Расправиться с ним он сможет, когда они подальше отъедут от отеля. Тем более, что руки Цутаки будут заняты, да и доставать пистолет из брюк в таком положении трудно.

Майор включил фары, вывел машину из кустов, повернул к развилке. До поворота на Дайрен они проедут около двух минут, вхолостую мотор работал где-то тридцать секунд, — значит, сразу после развилки у него будет чуть более четырех минут на реализацию задуманного. Но и этому плану не суждено было сбыться: на самой развилке Цутаки затормозил, остановил машину. «Пора», — пронеслось в голове Исидзимы, но вдруг он увидел, как майор приложил ладонь к губам и издал свистящий звук летучей мыши. «Черт, — ругнулся про себя Исидзима. — Стрелять теперь рискованно. Оказывается, майора здесь кто-то ждет». Из кустов бесшумно вышли двое в военной форме без погон — Мацубара и Таяма. Цутаки кивнул, и вышедшие сели в машину сзади. «Ну и растяпа же, — продолжал ругать себя Исидзима. — Не предусмотрел, что кто-то может ждать его здесь на развилке». Теперь стрелять нельзя. Остается одно — выпрыгнуть из машины на полном ходу в самый последний момент и на всякий случай попытаться огнем из пистолета продержать их до взрыва в машине или возле нее. Выключить двигатель Цутаки вряд ли успеет, чего вполне хватит, чтобы мина взорвалась от встряски работающего двигателя. Если же все трое успеют выскочить, то пули Исидзимы заставят их прятаться за машиной.

— Что слышно? — спросил Цутаки севших в машину.

— Вездехода Тасиро нет, — сказал Мацубара. — Самого его — тоже.

— Знаю. Что еще?

— Нашли труп официанта.

— Все?

— Нет. Впереди, километра за четыре, что-то взорвалось. Совсем недавно. Да от отеля взлетел самолет.

— Взорвалось? — удивился Цутаки. — Что взорвалось, ты не понял?

— Не знаю. Похоже на артснаряд или на очень мощную мину.

— Ладно. Посмотрим.

Цутаки дал газ, и вездеход тронулся. Значит, осталось три минуты. Машину встряхнуло, Исидзима незаметно посмотрел на часы. Две с половиной минуты. Он никогда не думал, что секундная стрелка может идти так быстро.

Что же делать? Выпрыгнуть? Да. Выпрыгнуть после того, как стрелка сделает еще два оборота. Ничего другого он сделать уже не успеет — любое его движение тут же. насторожит задних. Выходит, что он прыгает, на лету выхватывает пистолет и стреляет в Мацубару и Таяму? Да, стреляет, потому что главное сейчас ликвидировать их. А Цутаки тем временем проезжает еще несколько метров и тормозит. Вдруг подумал: мучительно хочется жить. До боли, до звона в ушах. Жить, вдыхать воздух, слушать, как шумит море. Нет, он будет искать выход до последней секунды. До самой последней. Стрелке осталось пройти не так уж мало — сорок секунд. Целых сорок секунд. Это почти вечность, бесконечный океан времени...

Исидзима напрягся перед прыжком, но в это время Цутаки положил ему руку на плечо:

— Дорогой Исидзима-сан...

Как только «Дуглас» взревел моторами, поднялся в воздух, генерал Исидо позвонил дежурившему у входа Горо и спросил, где директор отеля.

— Не знаю, ваше превосходительство. Он вышел вместе с майором Цутаки и больше не возвращался.

— С Цутаки? — удивился Исидо.

— Да, ваше превосходительство.

— О проклятье! — не удержался генерал и бросил трубку...

Раздался глухой звук взрыва, и Мэй Ин посмотрела на небо — ей почему-то показалось, что этот звук шел оттуда. Нет, все тихо. Правда, ей почудилось, что по небу прокатилась звезда, упала, вычеркнулась из огромного сонма звезд, из искринок, бесконечно висящих в спокойном ночном небе. И Мэй Ин невольно связала падение этой звезды с непонятным ей звуком и вдруг ощутила в своем сердце страшную пустоту. Ей захотелось закричать, чтобы освободиться от этого ощущения, но губы онемели. И она осела, поняв, что означал этот звук.

Утром 13 августа «Дуглас», ведомый вторым пилотом Зайцевым, благополучно приземлился на аэродроме в Приморье. Ларионова спасти не удалось, но данные, сообщенные остальными членами группы, были использованы для составления карты срочного развертывания посадочных площадок для транспортной авиации 12-й воздушной армии. К исходу 13 августа, используя крохотные клочки земли для посадки, летчики перебросили танкистам все необходимые горючесмазочные материалы, еду и боеприпасы. В тот же день 6-я гвардейская по приказу командующего фронтом повернула на юг и начала успешное наступление на Мукден, Чанчунь, Туцюань, Таоань, овладела этими городами, а затем, в ходе боевых действий, — Порт-Артуром и Дальним.

Исход войны был решен. До безоговорочной капитуляции Японии оставалось 9 дней.

Сразу же после приземления капитан Гарамов сдал встретившим его представителям штаба фронта полученные от Исидзимы бумаги и шкатулку. Списки агентуры и бриллианты оказались подлинными. В конце списка, в углу последней страницы, было написано два слова по-русски.

После изучения материалов, полученных из Харбина, Чанчуня и Дальнего, группа под руководством майора Водорезова выяснила: Исидзимой был некто Буйнаков, появившийся в Маньчжурии еще в начале 1917 года, сразу после Февральской революции. Происхождение — из разночинцев, учился в Петербургском университете, изучал японский язык. Воевал на германском фронте, был ранен и отправлен в тыл. Февраль застал его на Дальнем Востоке. Буйнаков жил сначала в Харбине, потом, в Дальнем, переменил несколько профессии. Документы подтвердили главное — связей с белоэмигрантскими организациями Буйнаков не имел, хотя те не единожды пытались его завербовать. Затем Буйнаков исчез. Исидзима, японский подданный, появился в Порт-Артуре вскоре после этого.

На основании имеющихся данных группа сделала вывод: опасаясь мести белоэмигрантов, Буйнаков стал Исидзимой. Ему удалось стать директором «Хокуман-отеля», разбогатеть, но, судя по его действиям, Буйнаков оставался патриотом своей Родины.

Водорезов снова достал из ящика стола списки агентуры, полученные от Исидзимы через Гарамова. Еще раз вгляделся, прочитал в углу последней страницы мелким почерком написанное наспех: «Для Родины» — всего два русских слова. Подумал: за этими двумя словами стоит чья-то жизнь. И вряд ли он сможет разгадать ее до конца, как бы ни пытался. Почему-то на ум пришло чье-то изречение: «Чтобы что-то создать, надо чем-то быть». Да, вот именно, подумал он, Буйнаков был и остался среди врагов Советской России патриотом своей Родины.