"Не приходя в сознание" - читать интересную книгу автора (Пронин Виктор Алексеевич)

Глава двенадцатая

Мастерство оперативного работника заключается еще и в умении вести себя совершенно естественно в любой обстановке и при этом задавать необходимые вопросы, уточнять детали, вызывающие подозрения. В каждой ситуации существует круг вопросов, которые можно задавать, не опасаясь выдать себя. Например, в доме отдыха можно у каждого человека спокойно спросить, откуда он, надолго ли приехал, когда уезжает, сколько ему осталось быть здесь, часто ли он отдыхает вообще, бывал ли здесь раньше, как достал путевку... И так вот, не выходя за круг обычных курортных тем, можно выяснить о человеке все необходимое.

Есть свой круг естественных вопросов и на острове. Здесь никого не удивит, если вы спросите, например, давно ли человек на острове, собирается ли уезжать, как вообще он здесь оказался, приехал с семьей или один, не надоела ли ему суровая романтика края утренней зари, а поскольку народ здесь в основном практичный, простой и открытый, можно спокойно спрашивать и о зарплате, и о жилплощади, и о надбавках, даже о том, как человек этими надбавками распоряжается.

Левашов и Пермяков во время очередной своей встречи в тамбуре решили провести своеобразную анкету — всем задать одни и те же вопросы, а потом сопоставить их. Возможно, это позволит сделать какие-то выводы. Вопросы были выбраны самые простые — давно ли на острове? Как попал сюда? Думаешь ли возвращаться на материк?

И вот такие ответы они получили.

А р н а у т о в.

— Давно ли... Хм, иногда мне кажется, что здесь, на острове, я провел всю свою жизнь. А там, там была жизнь, в которой я не всегда поступал, как мне хотелось, говорил не то, что думал, да и общался с людьми не самого лучшего толка. Как оказался здесь... Нет, я сюда не приехал, не прилетел, не приплыл, я сюда бежал, ребята. Бежал. От самого себя, да и не только. Было от кого бежать, от чего... Давняя это история. И уж коль я здесь оказался, останусь. Придется остаться. Знаете, что я вам скажу? Человек должен время от времени совершать поступки, которые встряхивали бы его, заставляли бы почувствовать оставшиеся силы, омолаживали его хотя бы духовно. Может быть, для этого нужно влюбиться, нахулиганить или вообще выкинуть такое, что никому и в голову не придет! Так вот, остров дает такую возможность, он встряхивает, ты все время чувствуешь себя как после чашки крепкого кофе. Знаете, висит здесь в воздухе нечто такое, что заставляет тебя идти быстро, оглядываться неожиданно, смотреть пристально и быть все время к чему-то готовым. Даже если ты и миновал пенсионный рубеж.

Б о р и с.

— Я родился здесь, на острове. И считаю, что мне повезло. Был я на материке, даже за Уралом был. Красиво, конечно, там, но не для меня. Я, братцы, красоту понимаю по-своему — хорошо мне или не очень. Мне здесь хорошо. И я знаю — будет еще лучше. Занесет, к примеру, нас с вами через годик-второй, подобьем костяшки, и сами увидите. Дите подрастет, работаю я хорошо, честно, прорабом стану. Танька надбавку получать начнет, еще кое-что намечается... И потом я так считаю — где человек родился, там он и жить должен. В этом месте у него все лучше будет получаться, и везти ему будет, и здоровье у него не пропадет. Кем бы он ни стал — прорабом, поэтом, бухгалтером, — повезет ему только на своей земле.

О л е г.

— Черт его знает, как я здесь оказался... Занесло каким-то шальным ветром. С перекати-поле такие вещи случаются. Я не ворчу. Если так случилось, значит, так должно было случиться. Против судьбы не попрешь. У нас после института выбор был довольно своеобразный — казахские степи, якутская тайга и сахалинские туманы. Выбрал туманы. Не жалею, нет. Туман — это приятное явление природы, мне нравится. И в прямом и в переносном смысле. Туман позволяет сохранять отношения между людьми, в тумане все мы кажемся слегка расплывчатыми. Это как раз то, что нужно, чтобы не растерять друзей. Абсолютная, жесткая ясность ведет к разрыву. Когда все совершенно ясно, становится скучно. Вот я и думаю — пусть в семье тоже будет не то розовый, не то голубой туман. Согласитесь, мы выглядим лучше в тумане, чем при ярком, прямом свете юпитеров. Не видно морщин, не видно слез, хандры. Уеду ли я отсюда? Наверно, уеду. Вот ветерок поймаю попутный. Говорят, яхтсмены-профессионалы различают ветры даже по цвету. Мой цвет неопределенный. Может быть, розовый, а может, голубой.

В и т а л и й.

— Год я здесь. Ясно? Год. И уже в печенках у меня и остров, и снег, и бухты, и все его потроха. Господи, вы все уже у меня в печенках, если хотите знать. Уеду ли? Обязательно. Как пить дать. Вот деньги малость поднакоплю. Если без трепа, то я ради этой самой деньги и приехал сюда. И не думаю, что меня нужно за это презирать. Нет, себя я за это не презираю. Даже уважаю. Государству нужен специалист в этом далеком, суровом краю? Пожалуйста. Я готов. И опять же я прошу заплатить мне не только ради себя — государству полезнее человек с лишней копейкой, потому что он, не думая о хлебе насущном, с большей готовностью отдает себя общему делу. Открою секрет — хочу купить машину. Куплю. Пока не куплю — не уеду. О себе я думаю? Не только. О государстве тоже. Социологи доказали — человек с машиной гораздо выгоднее народному хозяйству, чем человек на своих двоих. Он мобильнее, его знания, опыт, энергия используются эффективнее. У него бо́льшая отдача. Поэтому, покупая машину, я делаю вклад не только в собственное благополучие, но и совершаю патриотический поступок. Вот так-то, граждане пассажиры, вот так-то, братцы-кролики! Нас голыми руками не возьмешь.

К полудню узкая тропинка на крыше состава превратилась в плотную дорожку. Все до боли в глазах всматривались в слепящую даль, надеясь увидеть снегоочиститель. Весь день по стометровке, протянувшейся среди бесконечной белой равнины, прогуливались люди, отвыкшие от солнечного света, свежего воздуха и простора. Несколько раз в океане показывались силуэты судов. Они возникали и медленно таяли в светло-голубой дымке.

Левашов нашел Лину на крыше последнего вагона, там, где заканчивалась протоптанная в снегу дорожка.

— Интересно, где мы встретимся в следующий раз? — Левашов обрадовался, увидев Лину.

— А, это вы... Простите — ты. — Она улыбнулась. — Где увидимся? Во всяком случае, не на крыше вагона. Это уж точно.

— Можно, я задам тебе один неприличный вопрос?

— Разве что один... — Лина насторожилась, но вопроса ждала с интересом.

— Ты замужем?

— Нет.

— А была?

— Это уже второй вопрос, а мы договорились только об одном.

— Значит, была.

— Да. Недолго.

— Послушай, Лина, может быть, я произвожу странное впечатление...

— Не производишь.

— Подожди, не перебивай. — Левашов взял ее за руку. — Ситуация не позволяет выдерживать все сроки приличия... Ротор на подходе. Ты мне ничего не скажешь?

— Что тебе сказать... Даже не знаю, что тебе и сказать... Я не привыкла к таким темпам. — Она прямо взглянула на него.

— Я тоже. Но темпы диктует ротор.

— Странно все как-то получается. — Лина улыбнулась, но ее раскосые глаза остались темными и серьезными.

— Такие вещи всегда происходят странно, — сказал Левашов.

— Какие вещи?

— Когда один человек приходит к другому и приглашает его с собой на остров Уруп, на Таганку или в соседнюю пещеру.

— И вот приходит к тебе этот человек, — медленно проговорила Лина, — и начинает задавать довольно бесцеремонные вопросы... Была ли ты замужем, где твой бывший муж, есть ли у тебя ребенок...

— Об этом я не спрашивал.

— Нет, почему же, об этом надо спросить. Знаешь, Сережа, обычно люди очень неохотно признаются в одиночестве. Если ты одинок, значит, ты слаб, бездарен, угрюм. Конечно, я могу найти уйму оправдывающих обстоятельств — я совсем недавно на острове, я приехала отнюдь не в прекрасном настроении и самочувствии, то, что произошло со мной на материке, в какой-то степени катастрофа... Но знакомые думают, что знают все, а на работе есть более важные вещи, есть твой моральный облик, и он должен быть чистым. Но где кончается чистота и начинается стерильность? Ведь мы не стремимся к моральной стерильности, верно? А эта деликатность... Она стала такой удобной и непробиваемой стеной, за которой часто прячется самое дремучее равнодушие. И тонкий, воспитанный человек отлично себя чувствует, оставляя за спиной твою зареванную морду! Соседка пожалуется кому-то на твою грубость, начальник беззлобно отметит, что ты редко выступаешь на семинарах... Иногда так хочется, чтобы хоть какой-нибудь пьяница спросил в автобусе — отчего ты, девка, хмурая сидишь? Странно, я до сих пор как о чем-то светлом вспоминаю заседание месткома, на котором разбирали меня за какую-то провинность. Мне тогда объявили выговор, но, господи, с каким волнением я отвечала на вопросы! Чем занимаюсь после работы, что читаю, какие фильмы нравятся...

— Послушай, Лина, — медленно проговорил Левашов, — давай как-то определимся.

— По сторонам света?

— Нет. Давай определимся между собой. Видишь ли, я не привык к таким вот ситуациям, и ты не удивляйся, пожалуйста, если я слова буду говорить не из этой оперы. Если я скажу сейчас, что люблю тебя, это будет нечестно. — И не говори! В чем же дело?

— А дело в том, что я, наверное, могу тебя полюбить.

— Отлично! Тогда и поговорим.

— Лина, нам нужно встретиться в Южном, когда вернемся из своих командировок. Это будет где-то через неделю. А с поправкой на погоду — через две недели. Через две недели в кафе «Рябинка». В семь часов вечера.

— Ты уверен, что это необходимо?

— Если к тому времени все потеряет значение, значит, кто-то из нас не придет. Может, мы не придем оба. Это вовсе не исключено. Поэтому я не прошу у тебя телефона и не даю тебе своего. На всякий случай назначим второй контрольный срок — через месяц там же, в то же время. Годится?

— Сережа, прошу тебя об одной вещи... Я прошу тебя прийти, даже если к тому времени потеряю для тебя значение. Ты скажешь мне об этом сам, хорошо?

— Заметано, — улыбнулся Левашов.

Потом они спустились в вагон, прошли в пустое купе, где жила Лина, зажгли два огрызка свечи и уселись друг напротив друга. Оба поставили локти на столик, оба подперли подбородки ладонями и... рассмеялись.

Уже то, что они одни в купе, наполненном уютным запахом коптящего фитиля, было самым большим, что вообще могло быть между ними в этот день. Они словно давно шли навстречу друг другу и теперь не торопились, зная, что у них еще очень много времени. И зная, что это не так.

Утром Левашов хотел было зайти к проводнице, но остановился, услышав голоса в купе. Там был Виталий. После всего, что сказала ему Оля в тот вечер... Видно, он был из тех, кого трудно оскорбить.

— И вагон холодный, — говорил Виталий, — и ты какая-то холодная.

— Слава богу, не все так думают. А холодно — бери ведро и мотанись по составу... Может, наскребешь чего.

— Слушай, Оля, а этот дружок твой... Коля... Тебе в самом деле интересно с ним? Какой-то он того...

— Давай-давай, я слушаю!

— Не для тебя он, Оля! Он же лопушок садовый!

— Да ты на себя посмотри, тюря нехлебаная! Бери лучше ведро, совок и пройдись по вагонам.

— Пошли вместе?

Левашов понял, что пора вмешаться. Если они отправятся сейчас на поиски угля, то поставят под угрозу всю операцию. Ясно, что за чемоданом присматривают не только они с Пермяковым. Есть в поезде еще один человек, который не сводит глаз с восьмого вагона.

— Куда это вы собираетесь, молодые люди? — Левашов отодвинул дверь.

— Да вот товарищу холодно стало, решил печь истопить...

— А стоит ли? Завтра все равно стронемся.

— Оля, посмотрите, какой у него свитер. — Виталий ткнул пальцем Левашову в грудь. — Ему здесь зимовать можно. Идемте.

— Оля, вам не страшно идти с ним? По моим наблюдениям, этот человек готов на все, кроме одного — поработать на общество.

— Сам вызвался — пусть сходит.

— Сам? — удивился Левашов. — Тогда другое дело... Счастливого улова!

— Будет улов, парень, будет! — заверил его Виталий.

Когда они вышли из вагона, Левашов бросился к Пермякову.

— Гена, проснись, Гена!

— Спокойно, Сережа, — сказал Пермяков, не открывая глаз.

— Виталий и проводница только что пошли по ящикам уголь собирать.

— Что?!

— Я иду в тамбур. Займу там позицию. А ты поднимайся на крышу. Они могут выбраться с того конца вагона.

— Все понял.

— И еще. Ничего не предпринимать. Только наблюдение.

Тамбур был пуст. Виталий и Оля уже прошли в восьмой вагон. Левашов подошел к внешней двери и рывком открыл ее. В темный тамбур вместе с солнечным светом осыпался молодой сверкающий снег. Сразу стало светло и холодно.

— Вот, давно пора.

Левашов обернулся.

В тамбур входил Олег.

— Скоро отправляемся... — Левашов почувствовал необходимость что-то сказать. — Теперь везде будем знакомых встречать.

— Я и так встречаю их на каждом шагу. — Олег осклабился, наслаждаясь ярким солнцем, свежим воздухом.

— Да ведь вы летун, — усмехнулся Левашов.

— Для нашего уважаемого кодекса важно не количество мест службы, а количество отработанных лет. Ну а тут у меня все в порядке. Об этом я забочусь. Послушайте, а как вы относитесь к летунам? Смелее! Я вообще не обижаюсь, я только делаю выводы!.. Ну!

В это время распахнулась дверь, и из восьмого вагона выбежала Оля. Не сказав ни слова, она проскочила через тамбур в свой вагон. Вслед за ней показался Виталий. Ведро в его руках было пустым.

— Какой же у тебя улов? — поинтересовался Левашов.

— Да какой улов... Вы думаете, мне уголь был нужен?

— А, вон оно что. — Левашов заметил красное пятно на щеке у Виталия. — Я вижу, ты сегодня с утра начинаешь румянец наводить.

— И на старуху бывает проруха. — Виталий прошел в вагон.

— Понимаешь, — Олег постучал себя кулаком по груди, — не могу без новых людей. Кисну! Неинтересно жить. Проработав год на одном месте, я уже знаю, чем буду заниматься в январе, марте, августе. Жизнь становится... ну, как езда в автобусе, когда наизусть помнишь весь маршрут и знаешь, когда будет последняя остановка. Я не хочу знать, где моя последняя остановка.

— Ты просто бродяга, — улыбнулся Левашов. — Будь я психологом, я назвал бы тебя человеком, склонным к авантюрным поступкам.

— Даже так? — Олег озадаченно поднял вверх брови и выпятил губу.

— Но ведь это тяжело, а?

— Тяжело, — согласился Олег. — Приходится рассчитывать только на собственные силы. Ни профсоюз, ни администрация не обязаны заботиться о летунах. Но я не жалею. Я не насилую себя ни ради карьеры, ни ради зарплаты. Я остаюсь самим собой.

— Зачем? Ради чего?

— А ради себя самого! Разве этого мало?

— Вы все еще трепитесь? — В дверях снова показался Виталий. — Не надоело языки чесать?

— А ты опять за углем? — спросил Олег.

— Вот хожу по составу, высматриваю угольщицу посимпатичнее.

— Ну да, вторая-то щека осталась бледноватой, — сказал Левашов.

— Знаешь, парень, не надо. — Виталий положил ладонь Левашову на плечо. — Не надо. За мной тебе все равно не угнаться.

— Разумеется, — сказал Олег. — Ведь ты на одну щеку впереди.

— Ладно вам... Слушайте, а чего вы здесь торчите? Наверх бы выбрались, свежим воздухом подышали! Такие девушки, оказывается, с нами едут. — Виталий причмокнул. — Идемте, а?

— Нет, брат, иди уж ты один. Понимаешь, годы не те... — Олег с ласковой улыбкой так щелкнул Виталия по носу, что у того выступили слезы.

— Ну, как хотите. — Виталий открыл дверь в восьмой вагон.

— Куда же ты? — спросил Олег. — Там была одна девушка, но сбежала.

— Из этого вагона легче подняться, — пояснил Виталий. — А те лестницы работают с перегрузкой. Не достоишься. То спускаются, то поднимаются... — Он помолчал, подыскивая еще какой-нибудь довод. — И потом, надо осваивать новые пути!

Виталий захлопнул дверь, и в наступившей тишине Левашов услышал, как щелкнул замок.

— Новости есть?

— Да, — ответил Пермяков. — Виталий только что выбрался из восьмого вагона.

— Вынес?

— В авоське. А потом сразу к себе в купе.

— Сейчас он там?

— Нет. Вышел через несколько минут. И опять с пакетом. Но пакет был уже другой, хотя завернут в ту же газету. Понимаешь? Все очень просто — если кому-то показался подозрительным его сверток, то вот он, пожалуйста. Он и сейчас разгуливает с ним по вагону. Даже газету в нескольких местах порвал, чтобы все видели, что у него там свитер.

— Осторожный, гад, — сказал Левашов.

— Да, Серега, ты извини, что я спрашиваю об этом... Эта женщина... Она его сообщница или твоя? Я имею в виду Ткачеву...

— Какую Ткачеву? — удивился Левашов.

— Методист Дворца пионеров.

— А, Лина... Нет, она моя сообщница. Вернее, я не против того, чтобы она была моей сообщницей.

— Серега, ты всерьез?

— Не знаю... На данный момент мне просто жаль было бы потерять ее из виду...

— Скромничаешь, — не то спросил, не то подтвердил Пермяков.

— Маленько есть. Слушай, каким-то ты больно заинтересованным выглядишь?

— Откровенно говоря, Серега, если бы ты женился... я чувствовал бы себя спокойнее каждый раз, когда моя жена будет ставить тебя в пример.

— Какие же у тебя черные мысли! — рассмеялся Левашов.