"Не приходя в сознание" - читать интересную книгу автора (Пронин Виктор Алексеевич)

8

Положив крупные ладони на холодное стекло стола, Рожнов, не перебивая, слушал Демина. Время от времени он отрывал ладони от стола и внимательно рассматривал их, словно по линиям пытаясь узнать судьбу людей, о которых шла речь.

Когда Демин замолчал, Рожнов поднялся, подошел к окну и сильным ударом ладони распахнул форточку. Сразу потянуло свежим весенним воздухом. С утра подморозило, сверкало солнце, и кабинет был залит светом.

— Итак, подозреваются трое, — сказал Рожнов.

— Да. Борисихин был в больнице и скрывает это. Брюки Мамедова несут на себе следы преступления. А у Жигунова найден зеленый шарф... тоже в крови.

— Чем они это объясняют?

— Ничем. Собираются с мыслями. А я собираюсь поговорить с ними на эту тему. Все детали выяснились только вчера вечером. Во всяком случае, есть основания подозревать каждого из них.

— Согласен. Не исключаю, что кто-то из них действительно преступник. Мамедов ограблен полупьяным опустившимся стариком. Две тысячи рублей — это серьезные деньги даже для Мамедова, и он может пойти на нечто рисковое, чтобы попытаться их вернуть... Я правильно понял положение?

— В общих чертах... Правильно.

— Вот видишь, — заметил Рожнов. — Борисихин тоже имеет основания поступить жестко по отношению к этой компании. На кону — жена. Он ее любит, у нее уйма достоинств, правда, есть и небольшой изъян — выпивоха.

— Теперь Жигунов...

— Ну что ж, отец его поступил безнравственно. Жена погорячилась, рассказав обо всем мужу. Ее можно понять, девчонка, широко раскрытые восторженные глаза... И вдруг — притязания пьяного старика... Ужас. Умом можно тронуться. Но прошел год... За такое время страсти обычно утихают, и на их месте остается в душе выжженное пятно.

— Появилось золото, — напомнил Демин.

— И пока ни один из твоих «преступников» никак на золото не выходит. Все их отношения золота не касаются. Да и кулоны просто так, от хорошего или плохого настроения, не глотают. Это можно сделать только в критическом положении, когда нет времени, чтобы бросить кулон в щель пола, заткнуть за надорванные обои, вдавить в хлеб или в колбасу. Отсюда вывод: нам неизвестны главные события, происшедшие в тот день. Мы знаем события второстепенные, о которых можно говорить даже следователю, если он слушает, если ему это интересно.

— Намек понял, — усмехнулся Демин.

— Никаких намеков, — Рожнов показал Демину раскрытые ладони, — установленные события объясняют поведение всех действующих лиц, соответствуют их характерам, их судьбам, их прошлому. Все они неплохо вписываются в события, которые тебе известны. Но золото, Демин! Оно никуда не лезет, ни к кому не прикладывается, оно стоит особняком и освещает все события зловещим желтым светом, если позволишь мне выразиться так красиво. — Ты отдавал кулончик на экспертизу? — неожиданно спросил Рожнов.

— А как же... Ребята подтвердили, что это золото, проба, говорят, невысокая, пятьсот с чем-то... Цена около двухсот рублей.

— Это цена нового кулона? — уточнил Рожнов.

— Дело в том, что он как раз новый, Иван Константинович.

— В каком смысле?

— Неношеный. Если он и принадлежал кому-то, то хозяин берег этот кулон, держал его в шкатулке, в сафьяне, в ватке. Но в последние дни кулону досталось больше, чем за всю предыдущую жизнь, — он побывал в небрежных, чужих, грубых руках.

— Это все можно узнать по его внешнему виду? — усомнился Рожнов.

— Ничего сложного, Иван Константинович. Кулон неношеный, потому что на нем нет потертостей, смазанных линий, мелких царапин, которые возникают даже при самом бережном отношении. Достаточно положить его на стеклянную полку, опустить в шкатулку, где есть брошки, кольца, цепочки, и на кулоне возникают мельчайшие царапины. Здесь же их нет. Зато есть глубокие, свежезазубренные царапины. Такое впечатление, что этот кулон какое-то время болтался в кармане вместе с мелочью, ключами... Понимаете? Вот его увеличенная фотография, на ней все видно. — Демин вынул из папки большой снимок, сделанный Савченковым. В сильном боковом свете кулон выглядел очень выпукло. Фигурка Водолея пересекалась глубокой царапиной, которую можно было сделать разве что гвоздем или лезвием. Зато остальная поверхность кулона оказалась совершенно чистой, а если и просматривались какие-то вмятины, то они были явно фабричного происхождения. Кулон сказал еще не все, но он уже не молчал.

— Какие мысли вызывает у тебя этот кулон? О чем ты думаешь, глядя на него? — с улыбкой спросил Рожнов.

— Прежде всего Дергачевы — это не те люди, которые запросто могут иметь золото, хранить его, носить. А если учесть, что Дергачев продавал его по цене ниже государственной, вывод напрашивается простой — золото краденое. Помня о том, что оно неношеное, что у Дергачева видели чуть ли не дюжину подобных вещиц, украли это золото не у частного владельца. Где-то витринку ребята пообчистили.

— Не слыхал. — Рожнов озадаченно вскинул брови, полистал папку с ориентировками. — У нас давно такого не было. Надо будет спросить у соседей. Вокруг пять областей, первые запросы к ним.

— Уже разосланы, — сказал Демин.

— Молодец. Догадайся ты еще и позвонить, тебе вообще цены бы не было. Да, почти все твои приятели называют высокого человека, молодого и красивого, который тоже принял посильное участие в торжествах по случаю дня рождения старика...

— Называют, — подтвердил Демин. — Кроме того, у забора возле лаза на соседнюю улицу найден след в снегу, наши знатоки утверждают, что след оставил человек высокого роста, где-то под сто девяносто. Сорок четвертый размер.

— Может быть, я заблуждаюсь, — медленно проговорил Рожнов, — но по невежеству сдается мне, что люди молодые и красивые, а если высокие, то вообще... Сдается мне, что у них вырабатывается повышенное требование к жизни, к окружающим... Заметь, я говорю не вообще о человечестве, а о наших с тобой клиентах. Если заморыш может спокойно пребывать в тени и не чувствовать себя при этом уязвленным, то человек высокий стремится занять в своей группе положение, соответствующее его росту, его заметности... Это идет еще с мальчишеского возраста — самый высокий, значит, самый сильный, значит, самый умный, а тут и до храбрости недалеко... Хотя все это и правильно, и условно, и растяжимо, — продолжал Рожнов, снова укладывая ладони на стекло и тем как бы прекращая свободное течение беседы. — Как бы там ни было, меня тревожит этот долговязый. Сам он не появляется, не находит нужным, может быть, у него есть основания опасаться нас с тобой, а?

— Будем искать, Иван Константинович. Его никто не знает в этой компании. Не исключено, что он приезжий. И вполне возможно, сейчас уже где-нибудь на южных берегах или на лыжных курортах...

— Ты слишком хорошо думаешь о нем или же выдаешь собственные заветные желания, — усмехнулся Рожнов.

— Это все, что мне остается, Иван Константинович.

— Подобная публика не стремится на лыжные курорты, они даже не знают, где находится Бакуриани и как туда добираются. Их образ красивой жизни иной. Все проще, Демин, все куда проще.

— Бывают исключения.

— Они подтверждают правило. Нужен словесный портрет. Займись. Нужен хороший, добротный, подробный портрет. Причем в популярном исполнении, чтобы его можно было зачитать дружинникам, участковым, соседям. И еще... Не может быть, чтобы никто из подозреваемых ничего бы о золоте не знал. Поспрошай настойчивей, боюсь, что все эти события золотишком заверчены...

Демин прошел в свой кабинет, положил перед собой чистый лист бумаги и написал на нем два слова: «словесный портрет».

Надо же, каждый день пользуемся словесным портретом, даже не сознавая того. Описываем друзей, знакомых, продавцов, с которыми поругались, девушек, с которыми познакомились, описываем обидчиков и благодетелей, самих себя описываем, договариваясь о встрече по телефону. И настолько поднаторели в этом, что по двум-трем словам безошибочно узнаем человека в тысячной толпе. Достаточно бывает сравнить кого-либо с птицей, предметом домашнего обихода, и мы уверенно находим его в чужих коридорах, приемных, кабинетах.

Итак, кого ищем? Ищем молодого человека высокого роста, весьма уверенного в себе, учитывая, что в незнакомой компании он вел себя, можно сказать, нагловато. За этим выстраивается не только внешность, но и некие представления о его духовном мире, вкусах и привязанностях. Он пришел в дом, где у него нет друзей, нет ровесников. Дергачев старше его лет на пятнадцать, их могут связывать только деловые интересы. Ни Борисихины, ни молодой Жигунов его не знают. В тот день, когда они встретились, Дергачев продавал золото, и, кроме того, с ним тогда же произошло печальное событие — он погиб. А его жена проглотила золотую вещицу. Значит, играли, играли золотые страсти...

Телефонный звонок прервал его раздумья. Звонил дежурный.

— Валентин Сергеевич, здесь женщина... Хочет пройти. Ее фамилия Борисихина.

— Пусть идет.

Войдя в кабинет, Борисихина улыбнулась Демину как хорошему знакомому. Глядя на ее оживленное лицо, трудно было представить, в каком состоянии она была совсем недавно.

— Разрешите?

— Всегда вам рад! — искренне ответил Демин.

— Надо же... Никогда не знаешь, куда тебе нужно стремиться, где тебе рады, а где только терпят!

— Садитесь. Внимательно вас слушаю.

— О, Валентин Сергеевич, если бы вы знали, какие жестокие слова произносите! Внимательно вас слушаю... Дежурное начало, правда?

— Не совсем, — смутился Демин. — Я сказал это от всей души.

— Так привыкаешь к этим... «Привет, старуха! Стакан хильнешь? Ну, ты и жрать здорова...» Так привыкаешь, что, когда слышишь нормальную человеческую речь, охватывает оторопь, не верите? Плакать хочется. Начинаешь понимать, что мимо проходит что-то важное, даже не то чтобы важное... Настоящее.

— Но муж к вам хорошо относится, — осторожно заметил Демин.

— Муж? — Борисихина сморщила нос. — Знаете, с ним странное происходит... Может быть, он и любит меня... Хотя нет, скорее любил. Думаю, кончилось, но он не хочет себе в этом признаться. Нет, это не любовь. Может быть, забота, привычка, сострадание, ответственность... Валентин Сергеевич, вам не кажется, что все эти слова рядом со словом «любовь»... как бы это... не тянут? Они слабее, даже вместе взятые. И потом, в них ощущается какая-то снисходительность. Сами по себе и сострадание и забота прекрасны. Но когда заменяют любовь — они ужасны. Хотя грубость и любовь совместимы, да?

— Знаете, мне трудно сразу так вот переключаться.

— Даже нетерпимость, подозрительность можно принять как вполне приличные спутники любви... Если она настоящая, конечно.

— Если она настоящая, ей ни к чему и подозрительность, и грубость... Вы сказали, что с вашим мужем происходит что-то странное? — напомнил Демин.

— Ишь как у вас — одна неосторожная фраза, и ты уже на крючке. — Борисихина склонила голову, как бы напоминая себе, что здесь надо держать ухо востро. — Я имела в виду наши отношения... Он так уверен в моем падении, в то, что оно окончательное... Он заранее простил мне будущие грехи. И даже те, которых мне никогда не совершить. Эта уверенность в том, что я всегда буду нуждаться в его прощении... Она все испортила. Даже когда я возвращаюсь домой совершенно чистая перед ним во всех смыслах слова, он смотрит на меня со скорбью обманутого и осмеянного мужа. Это тяжело, Валентин Сергеевич. Так и хочется дать ему основания для этой скорби.

— Наверно, это не самое лучшее в семейной жизни, но у меня такое впечатление, что вы еще что-то хотите сказать.

— А! Я и забыла... Мне кажется, — сказала Борисихина раздумчиво, — что я уже видела его раньше, этого долговязого. Во всяком случае, он показался мне знакомым. В центре я его видела, недалеко от рынка.

— Он был один или с приятелями?

— Не хочу сбивать вас с толку — не помню. Возможно, я тогда была не совсем трезва, за мной это иногда водится, — доверчиво улыбнулась Борисихина. — Но если вам интересны мои зыбкие и расплывчатые воспоминания, смазанные временем...

— Для меня сейчас нет ничего важнее! — заверил ее Демин.

— Если так, — Борисихина забросила ногу за ногу, сощурилась, словно каким-то колдовским манером вызывая в себе исчезнувшие образы. — Он был не один... С ним были такие же, как и он... Шалопуты.

— Чем они занимались?

— Шатались. Знаете, есть люди, у которых образ жизни шатающийся. Или, скажем, пошатнувшийся. Себя могу привести в качестве примера.

— Значит, он местный?

Борисихина вскинула бровь, осмысливая вопрос, задумалась. По ее лицу как бы пронеслась тень колебания, неуверенности. Если парень окажется местным, то возникают соображения солидарности. Нехорошо, дескать, своих выдавать. Но, видимо, здравый смысл взял верх.

— Да, похоже, что местный, — сказала Борисихина. — То ли они искали развлечений, то ли уже нашли их... Что-то в этом роде. Знаете, есть сопляки, уверенные в какой-то своей значительности, в каком-то превосходстве... Может, папа с мамой вбивают им в головы эту чушь, а может, им иначе жить неинтересно.

— Знаю, — коротко сказал Демин. — Он показался вам сопляком?

— Он и был сопляком. Не исключено, что я видела его даже не в этом году... Поэтому...

— Вы не помните имя? Ведь вчера у Жигунова его как-то называли?

— Ха! Вы не видели меня вчера? Вам повезло, Валентин Сергеевич.

— Вам тоже немного повезло, — заметил Демин. — Иначе мы не сидели бы с вами в этом кабинете.

— Да, — кивнула Борисихина. — Я запросто могла лежать в холодном помещении под простынкой.

— Ну уж коли у нас получился такой разговор, рискну задать один вопрос...

— Все, что касается меня, пожалуйста! — с готовностью ответила Борисихина.

— Это касается не только вас. Если не сможете по каким-то причинам ответить — ваше дело. Но буду признателен, если ответите. Суть заключается в расхождении некоторых данных... Ваш муж утверждает, что весь день после пожара он добросовестно отработал на заводе металлоконструкций.

— Значит, так оно и было! — несколько поспешно воскликнула Борисихина. — Его завод — это не контора какая-нибудь, человек на виду... Он ведь работает в конструкторском бюро, и так просто уйти, прийти...

— Я был на этом заводе, немного знаком с работой конструкторов. Они имеют право, может быть, это их обязанность — бывать в цехах, где изготавливаются металлоконструкции. Короче — он может уйти, и никто на заводе не поручится, что в данный момент он в цеху, а не между цехами, идет в контору, а не к себе домой. Еще короче — у нас есть доказательства, что ваш муж около часа дня был в больнице.

Борисихина передернула плечами, исподлобья посмотрела на Демина.

— Простите, но это... Очень важно? В этом таится какое-то зловещее значение? Объясните, я никак не соображу.

— Все очень просто. В больнице лежат люди, пострадавшие на пожаре. Старик Жигунов, Свирин, там же была и Дергачева, но на следующий день как раз, когда там вертелся ваш муж, она умерла.

— Он что-то ей сделал?

— Не похоже. Но он там был. Зачем ему понадобилось приходить в больницу тайком, через служебный ход, в рабочее время?

— А вы можете ответить на этот вопрос? — с улыбкой спросила Борисихина.

— Могу. Но боюсь, что ни вам, ни вашему мужу мой ответ не понравится.

— Рискните.

— Хорошо. Ваш муж вчера, взбудораженный тем видом, в котором он вас застал, нанес опасные для жизни травмы нескольким людям. Чтобы замести следы преступления, он поджег дом. Но Жигунова и Свирина удалось спасти. Говорить они не могут, но, когда заговорят, назовут преступника. Ваш муж пробирается в больницу, чтобы убить оставшихся в живых участников печального застолья. Но ему это не удается, поскольку мы предвидели такую попытку. Вспугнутый нашим сотрудником, он скрывается.

— Боже, в каком ужасном мире вы живете! — воскликнула Борисихина. — Скажите, Валентин Сергеевич, а вы сами верите во все это?

— Полностью принять эту версию мне не позволяют некоторые другие факты. Но и отказываться от нее я не имею права, да и не хочется, она многое объясняет.

— Слушая вас, я не могла поверить, что речь идет о моем муже, мне все время приходилось делать над собой усилие, чтобы помнить, что рассказываете вы не о преступнике международного класса, а о Борисихине... Нет-нет, так он вести себя не мог.

— Вы плохо знаете своего мужа, — заметил Демин. — Мы вообще плохо знаем людей, которые живут рядом.

— Как бы там ни было, все, что вы рассказали, заставляет меня иначе взглянуть на своего благоверного. Я, кажется, начинаю его уважать. Глядишь, и до любви дело дойдет, — добавила Борисихина невесело. — Неужели это бывает, чтобы столь злодейские поступки могли вызвать уважение и даже любовь к человеку?

— Дело не в злодействах. Просто вы убедились, что муж способен на сильные страсти, на отчаянные действия, что он решителен, когда дело касается вашего достоинства... Правда, форму он выбрал не самую лучшую, но это уже от слабости.

— Как знать, — улыбнулась на прощание Борисихина. — Да, а что говорит обо всем этом мой муж?

— Молчит. Не был, говорит, в больнице, и все тут. Я спрашиваю, может быть, кто-то сходил туда в ваших туфлях... И это отрицает. Не могли, говорит, с моих ног похитить туфли так, чтобы я этого не заметил. Я, говорит, не то что некоторые, с которыми подобное может случиться.

— Так он еще и шутит?! — восхитилась Борисихина. — Никогда бы не подумала.

Привели Мамедова. Он был бледен, густая щетина с невероятной скоростью покрыла почти все его лицо, придав ему скорбный и запущенный вид.

— Положение таково, — начал Демин. — Экспертиза утверждает совершенно уверенно, что на ваших брюках следы огня и кровь, которая по группам принадлежит двум пострадавшим людям — Жигунову и Свирину. Вам не хочется уличить экспертов в невежестве?

— Нет, не хочется. Ваши эксперты очень грамотные люди, и я искренне уважаю их за мастерство и добросовестность.

— Спасибо. Я обязательно передам им ваши слова. Но в таком случае как вы объясняете появление на ваших брюках столь зловещих следов?

— А! — Мамедов безнадежно махнул рукой. — Так ли уж важно, что я скажу, как объясню... Не поверите. И правильно сделаете. Такие следы, такие следы... Я даже не знаю, чем их можно обесценить.

— Вы поджигали дом?

— Что вы, Валентин Сергеевич! Как можно поджечь дом, в котором живут люди! И потом... Тогда я еще не терял надежды этот дом назвать своим.

— Что же произошло, Мамедов?

— Произошло то, что Мамедов оказался в опасности. По собственной глупости. Следы — это одно, но против меня говорит и долг старика. Две тысячи я ему отдал, а он мне отвечает, что вернет, когда у него будут деньги... Ха! Будто я не знаю, что, когда у него будут деньги, он их тут же пропьет. И правильно сделает, что еще остается старику... Но мне-то, мне обидно! А если мне обидно, думаете вы, Валентин Сергеевич, значит, у Мамедова есть основания для опасного преступления. Две тысячи рублей! Подумаешь! Если вы мне понравитесь, если вы у меня попросите, я подарю их вам не задумываясь!

— Вы это серьезно? — жестко спросил Демин.

— Вполне! А... — Мамедов осекся, склонил голову к плечу, словно пытаясь понять перемену, происшедшую в Демине, и наконец улыбнулся. — Простите... Получилось так, что я предлагаю вам деньги. Нет-нет, я только говорю о своем отношении к деньгам. Послушайте, как все произошло, Валентин Сергеевич. Вы не поверите, но я к этому готов. Приходим мы вдвоем с моей женщиной к Жигунову. У того гости. Говорить невозможно. Я ему о долге, о доме, о его обещании, а он мне в ответ — садись, дорогой, гостем будешь, семьдесят мне исполнилось. Что делать? Надо садиться. Сели. Я тост сказал, хороший тост, всем понравилось, все выпили. Еще тост, еще выпили. Пора уходить. Ушли. Я проводил женщину домой, потом сел на такси и поехал к Жигунову. Подумал, что гостей уже нет и мы можем поговорить...

— Итак, вы приехали к дому, — напомнил Демин.

— Совершенно верно. Приехал. Расплатился с таксистом, подхожу к дверям и вижу — в окнах огонь. Бросаюсь в дом, затаптываю...

— Что горело?

— Газеты на полу. Большая куча бумаги, тряпок... Такое впечатление, что кто-то стащил в кучу... Потом вижу — лежат люди, в крови. Я оттащил в сторону старика, Свирина, а потом испугался... Зайдет человек — что подумает? Подумает — Мамедов преступник. И я поступил не как мужчина... Убежал. И вот мне наказание.

— В котором часу это было?

— Стемнело уже, март, рано темнеет.

— Вы загасили огонь полностью? Он не мог снова разгореться?

— Разгореться? — Мамедов потер щетину, — Нет. Не мог.

— Вы ушли в калитку?

— Конечно. Куда же еще?

— Вас кто-нибудь видел?

— Думаю, что нет. Когда выходил, подождал, пока пройдут люди, сразу свернул в переулок. Старался, чтобы меня не видели. Ну что, верите, Валентин Сергеевич?

Демин вздохнул, прошелся по кабинету, снова сел. Ему хотелось верить Мамедову. В его голосе было что-то такое, что вызывало доверие, даже в выражении лица. Мамедова чувствовалась горькая искренность. Возможно, за ней стояло сожаление в содеянном, но логика поступков, логика характера сбивала с толку, и он не стал торопиться с выводами.

— Неважно, верю ли я вам сейчас, Мамедов. Ну, верю, ну, не верю... Следствие идет, улики против вас, и потому отпустить не могу! Терпите. Мужайтесь. Будем работать. Помогайте по мере сил. Я с радостью отпущу вас, но мне нужны основания. Скажите, когда вы второй раз вернулись в дом, там никого не было в полном здравии?

— Нет, — подумав, ответил Мамедов. — Я обошел весь дом, да что там обошел, я его обежал не один раз... Когда я увидел этих людей, среди них и женщина... Они так веселились за столом, и вдруг... Я растерялся...

— Значит, только эти четверо?

— Да, хозяин, Дергачевы и этот маленький мужичок, его фамилия Свирин.

— А когда вы приходили к Жигунову в первый раз, кто был за столом?

— Я уже рассказывал... Рассказывал правду, поэтому смогу только повторить. Если бы я врал, то кто знает, сейчас бы сказал что-то другое...

— Вы помните за столом высокого молодого парня с длинными волосами?

— Помню.

— Вы его знаете?

— Первый раз видел.

— Опишите его.

— Вы сами, Валентин Сергеевич, описали его... Высокий, молодой, длинные волосы, усики...

— Стоп. Подробнее об усиках, слышу об этом впервые. Раньше вы говорили, что он безусый.

— Усики неважные, жидковатые. Темные, концы вниз, по нынешней моде, слегка запущенные, их не мешало бы подровнять сверху, чуть укоротить снизу... Хорошо подстриженные усы встретишь нечасто... Вот и свои я уже не могу назвать хорошими. — Мамедов горестно потрогал пышные усы.

— Что еще можете сказать о том человеке?

— Он был с деньгами, — с неожиданной уверенностью сказал Мамедов. — Да. В тот день я вообще все, что касалось денег, замечал в первую очередь. Хотя сам о деньгах говорить не люблю, что-то в этом нехорошее, это все равно что обсуждать женщин. Настоящий мужчина этого делать не будет, хотя может любить и то и другое.

— И что же молодой человек? — Демин слегка подправил направление мыслей Мамедова.

— За столом возник разговор, что неплохо бы еще выпить... И тогда этот парень вынул из кармана двадцать пять рублей... Надо было видеть, как он это сделал... Последнюю четвертную так не отдают. Этаким легким движением, как бы отбрасывая руку в сторону, протянул деньги Свирину. Не глядя, заранее уверенный, что деньги возьмут и что надо сделают.

Демин представил эту маленькую сценку. Молодой парень посылает за выпивкой сорокалетнего мужчину, причем не просит его, ссылаясь на незнание города, почти швыряет деньги, уверенный, что их обязательно кто-то подхватит и тут же побежит исполнять поручение. И это при том, что он новичок в доме.

— Свирин сбегал за водкой?

— Это получилось как-то само собой, словно заранее все знали, что бежать ему. Хотя и парень, и Дергачев, и Михаил Жигунов были моложе, — произнес Мамедов с осуждением.

— За столом как-то отметили щедрость парня?

— Старик сказал, что, мол, заходи почаще, жаль, не знали тебя раньше. Парень ответил, что, дескать, не огорчайтесь, еще узнаете.

— Это была угроза или похвальба?

— Скорее похвальба.

— Не возникло никакой напряженности, взаимного недовольства?

— Нет, все смеялись над молодой женщиной, она быстро опьянела, ее увели в другую комнату, потом за ней пришел муж, ругался, ему предлагали выпить.

Позвонил Пичугин и пожаловался, что ему не удалось найти никого, кто купил золото у Дергачева. Он обошел все квартиры, многие утверждали, что слышали, будто Дергачев якобы продавал кому-то золото, но кому — неизвестно.

— Костя, покупателей нет вообще или они не признаются?

— Таятся, Валя. Поняли, что золото нечистое, что придется вернуть. Милые такие тетушки, заботливые, чаем угощают, ужасаются, когда я им про пожар рассказываю, но, как только заходит разговор о золоте, смыкаются уста, Валя! И ни звука. Глазами моргают и молчат.

— Сработала система отбора. Дергачев ведь не всем подряд предлагал, не каждый купит ворованное. Он был неплохим психологом. А то, что оно ворованное, догадаться нетрудно — по дешевке сбывал. У этих людей одна слабость — они трусоваты. Вышлем официальные повестки.

— Думаешь, поможет?

— Попробуем. Составь списки наиболее вероятных покупателей, слесарь назвал несколько квартир, сам пораскинь умом. Повестки оформим по всей строгости, с печатями, подписями, предупреждениями и так далее. Пусть распишутся в получении. Прямо сегодня и провернем. Еще одно... Дергачев квартировал у старика Жигунова что-то меньше года, так? Нужно срочно узнать, где он жил до этого. Понимаешь? Точный адрес. Договорились?

— Вас понял, — сказал Пичугин и повесил трубку.