Часть 7

В Патоис родился маленький Стиврат. В этом краю Дух Земли, косматый великан с котенком рыси на плече, вручил Сеславину венок и дубовый посох. В тамошних дебрях отныне бродил огненногривый тур. Поэтому, когда Элено и Ри безопасно добрались до Беркенфьолле, Дейвен предложил Сеславину: "Иди ко мне в следопыты. Будешь охранять участок Патоис, где работает твоя жена". Сеславин сразу согласился. Землепроходцы продолжали опыты с локусами-двойниками, и Ярвенна все лето занималась полевыми исследованиями, пытаясь понять, насколько глубоко ее поляна связана со своим двойником, каковы повадки странного зверя-проводника, проникают ли в Обитаемый мир другие псевдообъекты?

Летом Стиврат отдыхал у бабушки в Лесной Чаше. У тещи с тестем жил и Сеславин. Когда ему не надо было идти на дежурство в "Северную Оливу", он брал с собой Стиврата на озеро или в лес.

Два-три раза в неделю Сеславин возвращался в Даргород, чтобы полить Ярвеннины комнатные цветы. И сейчас, сделав это, Сеславин уселся на подоконник с толстой тетрадью в руках. Друзья давно советовали Ярвенне издать сборник своих песен. Их пели землепроходцы, потом подхватили добровольческие молодежные артели, "Если печаль воды…" звучала даже в светописной пьесе по "Вихрям Летхе". Но до сих пор тексты ходили переписанными от руки. Сеславин любил поэзию и знал в ней толк. Он обещал Ярвенне помочь сделать подборку.

Из открытой тетради выпал исписанный листок. Сеславин подхватил его. Это был черновик новой песни. На другой стороне листка стихотворение было переписано начисто, а название подчеркнуто: "Письмо".

Глядя, как медленно гаснет вечерний свет,

Я сочиняю письмо на закате дня

И посылаю из мира, где тебя нет,

В мир, где нет меня.

Но донесется ли еле слышный ответ,

Тронет ли душу, струны звезд теребя,

Странная песня мира, где меня нет, -

В мире, где нет тебя?

Земля сотрясается в бешеном беге лет,

Ветер касается сердца, за дальние грани маня.

Слышны ли звуки мира, где тебя нет,

В мире, где нет меня?

Видно, так нужно по правилам чьей-то игры:

Чтобы холодная вьюга, врываясь вселенской зимой,

Разъединила и сделала чуждыми эти миры —

Мир твой и мой!

Непроницаем и холоден звездного неба покров.

Тщетно пытаясь проникнуть за грань, всякий раз

Мы упираемся в серые стены миров,

Разъединившие нас.

Это стихотворение Ярвенна еще не показывала Сеславину. Наверное, оно было написано, когда он водил Элено и Ри по лесным дебрям. Он подолгу не бывал дома, и Ярвенна, скучая по мужу, может быть даже, к нему и обращалась в своем "Письме". Сеславин пожалел Ярвенну, почувствовал, как теплеет на сердце, и вдруг неожиданно для себя счастливо улыбнулся.

Тут же он ощутил, что его зовут — перед глазами замерцали языки огня, и Сеславин услышал ломающийся голос с характерным выговором тысячных кварталов Летхе. У костра, слегка размытый дымом, стоял паренёк. Возраст — старшие классы интерната, прикинул Сеславин. Должно быть, искатель приключений.

После интервью с Элено и Ри к Сеславину пару раз уже обращались с Земли. Какой-то сумасшедший даже хотел продать ему душу за могущественный артефакт: насмотрелся мистических блокбастеров про Зону Зла. Сеславин не явился ему, не явился бы и никому другому. Ему больше нельзя было вмешиваться в дела земных людей. Элено и Ри удалось спасти, не было нужды новым контактом подвергать опасности кого-либо другого, тем более искателя приключений едва ли пятнадцати лет.

Подросток у костра выглядел диковато: футболка болтается мешком и точно так же болтается вокруг талии широкий ремень с оскаленной мордой псевдообъекта на пряжке, купленный в дешевом ларьке.

Сеславин пригляделся: вокруг редкие заросли и валуны… В мегаполисе — визовый режим, на выездах установлены пропускные пункты. Теперь выбраться из города можно только без дороги, через окраинные кварталы с номерами от тысячи и выше, где жили озлобленные безработные, уже не искавшие работы. На окраинах мегаполиса скапливались отбросы социальной конкуренции.

Сеславин усмехнулся и вздохнул. Парень на пустыре, кажется, думает, что если из телепередачи он узнал "тайну" про железо, огонь и дуб, значит, надо непременно самому попробовать, как это работает. Но сегодняшний день едва ли откроет новую страницу интернатского фольклора.

Сеславин был уверен, что добрая доля этого фольклора посвящена каменистым пустырям загородной зоны. Наверняка, тот, кто ни разу здесь не бывал, считался трусом. В овражках растет сухолист: он потому так и называется, что его листья от природы "сухие", и их можно сразу завернуть в бумажку и курить. (Сеславин читал об этом в одном из очерков Элено). В спальнях по ночам рассказывают жуткие истории о псевдообъектах, наполовину навеянные комиксами и кино.

— Ну, ладно, — подросток махнул рукой, убедившись, что ничего не происходит, — раз ты меня не слышишь, я пошел. А если слышишь, то пока… удачи! — и побрел через кусты к тропинке.

Сеславин еще смотрел на кострище в кустах, когда услышал громкие голоса.

Благодаря Шахди и Элено, Сеславин неплохо знал быт бедных кварталов Летхе. Были и не совсем ясные ему понятия: например, секс как способ унизить человека. Сеславину казалось невероятным, что ласки, связанные с любовью, продолжением рода и наслаждением, в культуре Земли Горящих Трав очень часто имеют значение глумления над человеческим достоинством. В тамошних ругательствах часто повторялась угроза "наказать" сексом, причем мужчина мог адресовать ее мужчине

Если бы Сеславин не слышал об этом раньше, он никогда бы не понял, что происходит на пустыре. Тем более что ему ничего не было видно, кроме пятачка травы возле костра. Доносились лишь голоса.

Он спрыгнул с подоконника. Сеславину было ясно, что он не может явиться в Летхе одетый, как сейчас, в рубашку даргородского покроя. Он было растерялся, но вспомнил, что однажды Шахди подарил ему ремень из Летхе. Почти такой же был у подростка. Сеславин сбросил рубашку, надел ремень — подходящий вид для жаркого летнего дня на окраине.

Он возник около дымящегося кострища, быстро вышел из зарослей, раздвинув ветви рукой. К досаде Сеславина, обидчиками были — пятеро мордоворотов в пестрых футболках, с короткими стрижками, у одного кусок арматуры в руке. Сеславин полагал, что с виду он сам внушительнее каждого в отдельности, но на фоне всех пятерых смотрится куда скромнее. Проигрывает по массе. Не скажешь же им: "Ребята, я, честное слово, спортсмен, боец, я ударом кулака могу убить". Нет хуже, когда все решает масса.

— Ты что, не один? — толстый, потный мужик встряхнул подростка, держа его за вывернутую назад руку.

— Да не знаю я, кто это, — огрызнулся тот.

— Отпусти его, — произнес Сеславин.

— А то что? — насмешливо спросил один из парней.

— Ну… А то заставлю, — прямо сказал Сеславин.

Он с невольным любопытством вслушивался в ответные насмешки и брань, отмечая про себя, что Шахди был прав: эти ребята теперь и его собираются наказать за наглость с помощью сексуального насилия.

— Лучше не надо, — предупредил Сеславин, принимая стойку.

Но из попытки напугать "быдляков" ничего не вышло. Они окружили его. Драка получилась сумбурной и долгой. Сеславин заметил, что у этих парней есть какая-то неизвестная ему система, но что владеют они ей плохо, поэтому в схватке много ненужной толкотни, случайных движений и возни. Самому Сеславину в основном приходилось просто держать удар. Он сознавал, что не вправе убивать: он землепроходец. Но Сеславин внутренне не был готов даже нанести кому-нибудь из противников серьезную травму, сломать руку или колено. Он вошел в состояние боевого неистовства, чтобы не чувствовать боли, и пару раз вырывался из захватов одной только силой. Точно так же, не каким-нибудь ловким приемом, а одной силой он в толчее отнял кусок арматуры: просто схватил ладонью железный прут и дернул на себя. Когда железяка оказалась у Сеславина, нападавшие невольно попятились. Но Сеславин, взявшись за концы прута обеими руками, вдруг резким движением согнул его и перекрутил.

— Убью! — свирепо проговорил он, с таким выражением лица, что от него отшатнулись.

— Да он накурился чего-то, ты глянь… — неестественная сила чужака, то, как он давал себя молотить, не чувствуя боли, и какой-то безумный взгляд вызывали подозрение, что с ним что-то не так. Сеславин отшвырнул завязанную узлом арматуру, и она врезалась в землю. Парни попятились еще дальше. Сеславин стоял на месте, но, казалось, это он усилием воли столкнул противников в заросли.

— Сваливаем отсюда… Вот хрень!

— Он точно под кайфом…

Зашелестела листва, кусты сомкнулись, Сеславин глубоко вздохнул, стараясь теперь подавить свое боевое неистовство.

Интернатский пацан стоял шагах в десяти. Сеславин повернул к нему разбитое в кровь лицо, думая, что мальчишка будет в шоке. Сеславин ощущал, что у него самого нервы натянуты, и он выбит из колеи на весь день. Но подросток смотрел на него с обыденной настороженностью. Он был растрепан, обозлен и все еще испуган, однако было видно, что его уже больше занимает полуголый незнакомец с крутой пряжкой на ремне. Он был, похоже, меньше потрясен случившимся, чем Сеславин.

— Сильно они тебя? — спросил он, одновременно наметанным взглядом пытаясь распознать, точно ли этот чужак здорово под кайфом.

— Да нет, — Сеславин потер бок и посмотрел на расползающийся под кожей кровоподтек. — Ты-то цел? А то мне пора.

Он собирался нырнуть в кусты и исчезнуть, вернуться домой.

— А я тебя по ящику видел… — вдруг неуверенно сказал подросток.

— Когда еще? — хмыкнул Сеславин. — Сто пудов, не меня. Похожего кого-то, — и махнул рукой. — Ладно, я пошел. Увидимся, — и тут на глазах у изумленного подростка пошатнулся, колени у него подогнулись, и он медленно опустился на землю.

Пацан по мобильнику вызвал спасательную службу. Он понятия не имел, что с незнакомцем: или он ранен, или это передозняк. Умнее всего, конечно, было не связываться. И все же бросить этого парня просто так было жалко: может, с ним и ничего, проспится, но что-то он выглядит, как будто уже помер. "Скажу, что просто нашел его тут, я даже не знаю, кто это…" — обреченно подумал подросток, ожидая, что все равно придется отвечать — хотя бы за то, что ходил на пустырь.

Сеславин потерял сознание от острой кровопотери: он получил сильный удар в подреберье, но не чувствовал боли и даже не догадывался о начавшемся кровоизлиянии в брюшную полость. Личность неизвестного, подобранного спасательной службой, установила полиция. На Сеславина из Даргорода давно имелась ориентировка.

Он пришел в себя на операционном столе. Сеславин видел часть помещения, в глазах было темно, и одновременно слепил свет хирургической лампы. Рассудок погружался в туман, но Сеславин попытался вырваться. Что-то его держало. Тело было прочно зафиксировано на столе, не хватало силы освободиться. Как все следопыты, Сеславин носил ритуальную вещь своего прямого начальника: у него был знак Дейвена из Анвардена — медная бляшка на шнурке. Сеславин крикнул:

— Дейвен! Дейвен, смотри!..

Он не позволял себе поддаться действию препаратов, отворачивался от маски, которую чужие руки пытались прижать к его лицу, и даже когда угасло сознание, ему еще некоторое время чудилось, что он борется.

Сеславин пришел в себя снова, должно быть, через немалый срок. Он чувствовал только слабость, в голове прояснилось. Сеславин вспомнил, как явился подростку на пустыре и уже не смог вернуться обратно… Пошевелился: неужели свободен? Слабым звоном отозвалась тонкая цепочка, прикрепленная к браслету на запястье. Прикован! Не уйти. Цепочка ведет к кольцу в стене. "Значит, знают, кто я", — подумал Сеславин.

Он лежал на койке, укрытый легким темно-серым одеялом, в маленьком помещении без окон. У двери застыли две неподвижные фигуры в серебристой форме. Армилл, похоже, сделал выводы из побега Ри: поставил пост прямо в камере.

В Северной Оливе в доме собраний заполночь горел свет. Шахди, весь в черном, молча устроился в углу. Аттаре, наоборот, не сиделось. Он вставал из-за стола, выглядывал в окно, нервно вдыхал холодный ночной воздух и снова возвращался на свое место. Хородар готовил на плитке чай. Он видел, что Ярвенна вздрагивает от озноба, и подсовывал ей горячую кружку:

— Еще не все потеряно. Комитет народов вступит со Стейром в переговоры…

— Стейр очень жестокий человек, — с невыразимой тревогой повторяла Ярвенна. — Очень жестокий…

Отчетливо слышался размеренный голос начальника следопытов Дейвена:

— Полагаю, это была больничная палата. В ней находились люди или ивельты в белых халатах. Сеславин лежал на столе, как мне показалось, ему оказывали медицинскую помощь. У меня была мысль появиться там, но я понял, что вряд ли что-то смогу. Вмешаться можно было только при условии, что я возникну в помещении и под дулом огнестрелов заставлю этих людей снять с Сеславина ремни и фиксаторы. Обзор был такой, что я видел только часть помещения. Там могла быть охрана. Сеславин почти в ту же минуту потерял сознание. С него сняли мой ритуальный знак и спрятали его в сейф, я перестал что-либо видеть.

Ярвенна не сводила с Дейвена измученного взгляда.

— Комитет народов приостановит работу на поляне-двойнике и в городе-мираже в Тиевес, — продолжал тот. — Это важные локусы, но Сеславину известно их местоположение.

— Сеславин последние три года занимался только Элено и Ресс, — напомнил Дьорви. — Он не так много знает.

— Он знает, что мы открыли Элено Харту и Ресс Севан переход в наш мир, — напомнил Дейвен. — Ивельты будут исследовать это место, чтобы найти переход средствами земной науки. Нашим путем они все равно не пройдут.

— Сеславин не станет добровольно говорить на допросах, — понизив голос, добавил Дьорви. — Ему худо придется…

Хородар сходил за своей курткой и набросил ее на плечи Ярвенне:

— Не отчаивайся пока. Наши разведчики разбросают в Летхе обращения к Стейру с предложением о переговорах. Их цивилизация тратит очень много ресурсов. Стейр сам — один из крупнейших собственников Земли. Надеюсь, что в конце концов Сеславина можно будет просто выкупить.

Иногда Ярвенну пронзало ожидание, и горячая кружка вздрагивала в руках. Сейчас откроется дверь и войдет Сеславин. Он вырвется из плена и исчезнет на глазах у всей охраны. Они не смогут удерживать его долго: он находчивый, смелый, сильный. Но эта детская надежда тотчас же угасала, и без нее Ярвенна ощущала в душе пустоту.

Надежды землепроходцев на переговоры не оправдались. Стейр решил взять реванш за информационный взрыв, вызванный выступлением Элено Харта и Ресс Севан. В СМИ появились сообщения о суде над Сеславином из Даргорода. Открытый процесс над иномирцем должен был превратиться в настоящую апологетику цивилизации паразита.

Сеславину было предъявлено несколько обвинений, в особенности — участие в террористической операции, в результате которой были уничтожены два служебных автолета Ведомства вместе с пилотами и конвоем, сопровождавшим Ресс Севан.

Его судили юристы из Ведомства. Открытый процесс подразумевал, что журналистам регулярно передаются материалы слушания, в том числе видеозаписи. Все это сопровождалось комментариями экспертов.

"Деятельность иномирцев сеет панику и дестабилизирует психологический климат в современном обществе, провоцирует людей на нервные срывы, стрессы, разрушает единство и гармонию нашего социума. Подстрекательство к недовольству существующим миропорядком оказывает пагубное влияние на незрелых людей. Сеславин из Даргорода, как боевик организации "землепроходцев", представляет собой тип фанатика, чей идейный терроризм легко переходит в терроризм практический, — говорилось в комментариях. — По мнению специалистов, он является носителем агрессивных установок, которые не поддаются исправлению, и запрограммирован на борьбу с миропорядком Земли. В связи с этим суд вынужден принять решение о его физическом уничтожении".

Канцлер Стейр заявил, что ради защиты населения Земли он считает необходимым утвердить ходатайство суда о вынесении смертного приговора Сеславину.

Роль самого Сеславина на суде была незначительной: ему практически не давали слова. Материалы, поступавшие с процесса в СМИ, были почти целиком сфабрикованы. Ведомством создавался очередной миф: о человеке из "зоны зла", которым движут комплексы, зависть к благополучию других и природная жестокость.

Сеславину дали только один шанс повлиять на этот сценарий. Однажды его ввели в кабинет с авангардной офисной мебелью из небьющегося стекла.

— Я ваш адвокат, Сеславин. Можете сесть.

Адвокат, холеный чиновник Ведомства, с самого начала подчеркнул, что его не волнует моральная сторона процесса. Его интересует только решение логической задачи: сумеет ли он спасти от смертной казни врага общества номер один.

— Вы должны говорить, как я вас научу, и мы с вами добьемся более мягкого приговора.

Сеславин понимал: вот и соломинка, за которую ему предлагают ухватиться.

— Вам следует придерживаться линии, что вы лишь выполняли приказы своего начальства, — поучал адвокат. — Вы действовали не только под влиянием привитых вам с детства понятий, но и находились на службе, в непосредственном подчинении у определенных лиц. Несомненно, это снижает меру вашей ответственности за совершенные преступления. Мы будем просить суд учесть еще и то обстоятельство, что в Обитаемом мире у вас не могло быть никакой моральной альтернативы. Для вас это личная трагедия, вы были жертвой манипуляций со стороны вашего правительства, и только на Земле Горящих Трав впервые поняли, что вам лгали…

Сеславин перебирал в пальцах звенья цепи у запястья.

— Возможно, именно сейчас, когда вы увидели альтернативу, вы начинаете раскаиваться и осознавать, что все это время служили марионеткой в руках зла, — объяснял адвокат. — Когда вы оказались извлеченным из нездоровой среды вашего общества, пелена начала спадать с ваших глаз. Теперь вы ужасаетесь тому, что вы совершили. Таким образом, вы не только преступник, но и жертва, вы меня понимаете? Вы не можете нести полную ответственность за то, что только плен вырвал вас из-под влияния ваших кукловодов…

Адвокат обрисовал все моменты, которые вызовут сочувствие к Сеславину в суде. Он делал длинные, значительные паузы, точно ожидая, что тот определится и скажет "по сценарию":

— Это так и есть! Я действительно начинаю понимать, что все время был слепым орудием, но разве после всего, что я сделал, у меня есть шанс?!

Однако Сеславин сумрачно слушал и ничего не говорил. Тогда адвокат перешел к чистому расчету:

— Мне все равно, что вы думаете. Я прежде всего профессионал. Как профессионал, я объясняю вам, какой мы с вами должны придерживаться концепции, если хотим смягчить приговор. Я гарантирую, что избавлю вас от смертного приговора, если вы не будете мешать мне работать.

Сеславин по-прежнему молчал, глядя на отражение своей закованной руки в черной крышке стола и теребя цепочку возле браслета.

Он понял свой выбор. Он будет жив, пока представляет собой ценность для медиа-кампании против Обитаемого мира. Может быть, речь идет всего лишь о нескольких выступлениях в СМИ. Но он может и удержаться на этом свете подольше, если его имя станет своего рода символом раскаяния и будет пользоваться публичным спросом. Сеславин освоил бы пошлый язык официальной Земли: взывал бы к высшему вселенскому принципу, разоблачал моральное падение "зоны С-140х", призывал людей осознать, что все имеющееся у них сейчас блага "дал" им Стейр.

— Мне не нужна защита, — хмуро сказал Сеславин. — Совсем не нужна.

Когда пришло время, он так же спокойно и хмуро выслушал приговор. В глубине души даже шевельнулось облегчение: все, больше не будут они его бесчестить, выставлять злодеем и марионеткой.

Страшно одно. Должно быть, Сеславину предстоит разделить со здешними людьми их земное посмертие. Какое оно? Сколько столетий Дух мира Горящих Трав впадал в безумие, дичал и терял те слабые начала культуры, которые успел усвоить! Может быть, после смерти человека на Земле Горящих Трав ждет самая безумная, дикая и страшная преисподняя. Вот и придется мучиться тысячу лет, пока Земля не освободится от паразита, и Дух снова не просветится, а вместе с ним не станет культурной и человечной посмертная участь людей.

После вынесения приговора Сеславина вернули в камеру. Недавно адвокат задал ему вопрос:

— У вас есть жалобы?

Сеславин ответил:

— В камере всегда горит свет. Внутри — пост охраны, так что я никогда не бываю один. У меня нет ни прогулок, ни книг, ни работы. Но я достаточно здоровый человек, чтобы это терпеть. Так что у меня нет жалоб.

Лампы дневного света постоянно мерцали вдоль голых, серо-стального цвета стен, однотонность которых не нарушала ни единая царапина. Такими же серыми были потолок и пол, и казалось, что весь мир ограничен этим пространством. Койка, стол и табурет были привинчены к полу, цепь из сверхпрочного материала, державшая Сеславина, продета в кольцо в стене. Двое охранников, сменяя друг друга, неподвижно стояли у двери.

Днем Сеславин часами шагал по камере. Ему, запертому в тесноте, все время не хватало движения. Но он видел у своих ног живую траву, за левым плечом — ствол старого дуба. На ветке дуба висела железная лампа с зажженным фитилем: дуб, железо и огонь — алтарь Сеславина.

Сеславин видел и Ярвенну — совсем рядом. Он не мог ни ответить ей, ни явиться, но слышать ее голос для него было как глоток воздуха: "Я тебя жду. Ты вернешься. Как бы тебя ни держали, они когда-нибудь не уследят за тобой, и ты вырвешься от них. Ты сильный, смелый… Я с тобой. Я тебя люблю". Ярвенна почти не покидала поляны. Вечером она говорила: "Спи, я побуду с тобой. Постарайся уснуть, мой милый. Я надеюсь, тебе дают спать". Закрыв глаза, Сеславин видел, как качается под ветром полынь и цветет чертополох в Обитаемом мире.

Пока длился судебный процесс, днем его иногда уводили из камеры, чаще всего для съемок в зале суда. Сеславин старался не падать духом. Пусть на последних снимках и видеоматериалах у него будет ясный взгляд. В камере Сеславин стал повторять курс истории философии, вспоминал наизусть стихи и каждое утро начинал со старинной даргородской "молитвы в узах". В ней Сеславин обращался к небожительнице Ярвенне, покровительнице Даргорода, в честь которой назвали его жену. Ее культ был культом матери и спасительницы. Сеславин твердил: "Дивная и премудрая Ярвенна, утешь в оковах даргородского воина Сеславина. Осуши мои слезы, вложи в сердце надежду, укрепи против смертных мук". Он повторял это две дюжины раз, меряя камеру шагами.

В СМИ сообщалось: канцлер Стейр посетил ежегодный фестиваль пива в Летхе, прибыв на который, обменивался рукопожатиями с простыми людьми.

Но СМИ пришлось рассказать и об инциденте между канцлером Стейром и наладчиком терминалов оплаты Йанти Дейсом: сотни очевидцев разнесли эту сенсационную новость по всему мегаполису.

Фирма, где работал Йанти, осуществляла поддержку терминалов на пивном фестивале. Йанти был в спецодежде, и канцлер Стейр сразу понял, что перед ним рабочий, а не кто-нибудь из гуляющих. Красавец Стейр великодушно протянул "быдялку" руку — в знак социального мира и трогательного единения канцлера, от каждого шага которого зависит судьба миллионов, и трудящегося представителя этих миллионов. Но Йанти Дейс — светловолосый парень с глубоко посаженными серыми глазами — не пожал руку канцлера, а отчетливо бросил:

— Не трогай меня.

Стейр застыл, хватая ртом воздух, а потом выругался:

— Пошел отсюда, придурок!

Однако канцлер первый пошел своей дорогой, все еще совершенно растерянный. Он не знал, как ему в этой ситуации поступить: то ли отдать приказ охране, чтобы из мерзавца сделали отбивную, то ли собственным кулаком сломать ему челюсть, то ли приказать — пусть сегодня же арестуют этого несчастного идиота… Только отойдя шагов на десяток, канцлер сообразил, что самым практичным решением было бы подчинить себе волю подонка и заставить его все-таки подать руку в ответ.

В представительстве канцлера отказались комментировать этот инцидент для прессы.

Стейр был взбешен. Армилл давно не видел своего друга и начальника в таком состоянии. Канцлер пил рюмку за рюмкой и мерил шагами свой блестящий хай-тэковый кабинет.

— Армилл, я уверен, найдется мразь, которая из этого скота сделает героя!

— Ерунда, — отмахнулся Армилл. — Любой миф надо поддерживать. Есть у твоего Дейса свои СМИ? Нет! Вот так-то… Не думай о нем, дружище. Если тебя это так задело, давай я пошлю за ним моих ребят. Ну, Алоиз! В конце концов, сегодняшнюю историю можно повернуть, как угодно. Выяснится, что парень сумасшедший, или давай засадим его по уголовной статье: сразу будет видно, что публично оскорбить канцлера может или бандит, или псих. Стоя у власти, нельзя быть таким ранимым, канцлер. Поверь, тебе надо просто расслабиться.

— Шавки из газет так и заливаются, — нервно продолжал Стейр. — Можно подумать, больше писать не о чем! Дерьмо! Я первое лицо Земли, и вдруг оказывается, что в глазах всего этого сброда имеет значение, подал мне руку или нет какой-то Йанти Дейс, какой-то наладчик…

— Ну, давай уберем его, — повторил Армилл. — Это просто. Я пошлю своего агента туда, где он обычно бывает. Агент будет скромненько стоять в уголке, а сам внушит ему любые нужные действия: пусть твой Дейс повесится или пойдет прикончит какого-нибудь прохожего и отправляется в тюрьму. Раз уж в эту историю вцепились СМИ, пускай все убедятся, чего стоит парень, не подавший руки канцлеру.

Йанти не доработал до конца фестиваля. На другой день его уволили из фирмы. Ведомство не имело к этому никакого отношения.

"Люди могут подумать, что наши сотрудники — сборище маргиналов, — высказался на корпоративном сайте сам гендиректор. — Йанти Дейс вредит репутации фирмы. Пусть он демонстрирует свои личные взгляды в пивной, а не на рабочем месте".

Йанти, теперь уже безработный, пошел в бар — увидеться с дядей Омшо и Хенко. На душе у него было неспокойно. На работу теперь точно никто не возьмет: если он самому канцлеру не пожимает руки, чего ждать такого смутьяна "простому" начальству?

Йанти читал газеты. Как-то он вычитал, что на генетических фабриках население Земли воспроизводится с расчетом примерно на десятипроцентную безработицу, необходимую для здоровья экономики. "Сволочи!" — думал он. Им нужна безработица, чтобы было, куда выбрасывать таких, как Йанти, а остальные бы не дергались — вот и все "здоровье"…

— Как по-твоему, тебе теперь ничего не сделают? — озабоченно спрашивал в пивной Омшо, вертя в руках пластиковый стакан.

Йанти только поморщился и небрежно повел плечом. Лохматый Хенко сощурился:

— Вот теперь им радость будет, если ты сломаешь шею. Ты лучше осторожнее, Йанти!

Через пару дней на улице к Йанти подошел незнакомый парень в сером обтягивающем свитере. Йанти остановился. Еще с тех пор как он разыскивал дядю Омшо и расспрашивал в пивнушках, нет ли тут ребят со свалки, его многие знали в лицо и иногда подходили, чтобы спросить: "Ну что, нашел того мужика?".

Незнакомец приблизился вплотную, и по его жестким, тонким губам Йанти прочел:

— Йанти Дейс…

Голоса он не слышал, в глазах тоже на миг потемнело. Когда Йанти пришел в себя, незнакомца уже не было. Йанти даже не вспомнил о нем. Он пошел дальше своей дорогой вдоль длинного жилого дома с обшарпанными подъездами. Вечером к нему обещала зайти Неска. Она была единственным, что у него осталось, кроме пивнушки, приятелей и тяжелого "железа" в "качалке", куда они ходили вдвоем с Хенко. Но Неска была важнее всего. Пока Йанти имел работу, он чувствовал себя уверенным, удачливым человеком. Он на своем стареньком, надежном "Кессо" привозил дяде Омшо на свалку аккумуляторы и продукты, готов был при случае заплатить за Хенко, оказавшегося на мели. С Неской они оба и не заметили, как стали пользоваться деньгами и вещами друг друга, как своими, тем не менее он, наладчик терминалов, зарабатывал больше уборщицы в кинотеатре. Теперь Йанти оказался выбитым из привычной колеи, потерявшим право на прежние уверенные ухватки. Лишь рядом с Неской он по-прежнему чувствовал себя вожаком, сильным человеком. Как она умела внушать ему такую уверенность, он не задумывался, не задумывалась, должно быть, и она. Но Йанти чувствовал, что сейчас ему особенно важно видеть ее как можно чаще.

Неска припарковала мотоцикл возле его дома и, стягивая с плеч лямки рюкзака, вызвала лифт. Добравшись до двери Йанти, она позвонила несколько раз: за дверью была полная тишина. Тогда, поставив на пол рюкзак и бросив сверху куртку, Неска достала собственный ключ.

В пустой комнате были задернуты занавески, на продавленном диване — неубранное постельное белье. Неска собрала простыни, положила в шкаф, открыла окна; подняла с пола футболку и сунула ее в стиральную машину; выставила на стол в кухонном блоке две банки пива и взяла пластиковые упаковки с готовым ужином, чтобы разогреть. Она не успела включить микроволновку, как услышала — лязгнул замок.

— Йанти, — Неска выглянула в полутемную тесную прихожую.

— Здорово, Неска! — ответил тот.

Йанти, широко улыбнувшись, шагнул из темноты коридора. Он увидел подругу и внезапно остановился. Неска успела заметить только, что он необычно побледнел, дыхание стало прерывистым, а глаза налились кровью.

— Осторожно, Йанти, — Неска невольно попятилась в угол, видя, что он идет на нее, как слепой. Йанти сдавленно выругался и схватил ее за руку. Пластиковая упаковка полетела на пол, мороженые овощи рассыпались по синтетическому покрытию. От рывка Неска упала на колени, растрепавшиеся черные волосы заслонили ей глаза.

— Ты сдурел? — крикнула она, поднимаясь.

— Убью, — Йанти снова, хрипло ругаясь, попытался ее схватить.

Неска хотела увернуться, но он швырнул ее в угол и начал избивать ногами в тяжелых ботинках, которые, войдя, не снял. Мобильник был у Нески в кармане, но не было возможности даже набрать две цифры, чтобы вызвать полицию. Да и никогда в жизни Неска бы не вызвала полицию своему Йанти. Она пыталась отбиваться, вывернулась, выползла из угла и вскочила на ноги.

— Йанти, ты что, ты что?! — крикнула Неска. — Тебя же заберут!

Вот он убьет ее — и его заберут в полицию или в дурку, и напишут, что "нигде не работающий Йанти Дейс во время бытовой ссоры до смерти забил свою сожительницу". Что тогда с ним будет?

Йанти перехватил запястье Нески, когда она пыталась заслонить лицо, и толкнул ее в сторону окна, Неска ударилась бедром о радиатор. Йанти, отшвырнув стоявший на дороге стул и закусив губу, шагнул к ней.

— Йанти! — снова крикнула Неска. Она выпрямилась, откинула с лица волосы, глядя ему в глаза. — Ты с ума сошел! Бешеный громоносец Йанти, ты же убьешь меня, свою колдунью Неску.

Неска давно уже знала наизусть книги Харта и Севан о Древней Земле… Она иногда рассказывала Йанти, будто была колдуньей из северного племени, которое жило в те времена далеко за заливом Летхе, в тундре, где половину года стояла полярная ночь. Колдунья Неска в меховой куртке, вышитой бисером, разжигала огонь у своего шатра и била в бубен, а к ней прилетал псевдообъект — неистовый зимний громоносец. Она называла Йанти своим громоносцем в минуты особой близости, интимной или дружеской нежности.

Йанти замер. Слово "громоносец" взорвалось у него в мозгу. Так могла его назвать только Неска. Она видела его яростный оскал и налитые кровью глаза. Но вдруг стиснутые зубы Йанти медленно разжались, он опустил руки, несколько раз глубоко вздохнул, словно просыпаясь, вытер лицо рукавом рубашки.

— Неска… ты что?… — Йанти в недоумении потряс головой. — Что тут за разгром? Что за… — он потер руками виски. — Не помню, когда я домой пришел. Это я где-то перебрал, видно, и вырубился спать?

Йанти сильно нахмурился. С ним никогда такого не бывало, и объяснение казалось ему ненадежным.

Раздался звонок в дверь. Неска схватила трубку домофона.

— Откройте, полиция!

Неска поняла: это сработала система прослушивания, и на шум скандала прибыл полицейский наряд. Йанти в растерянности оглянулся.

— Йанти, послушай! — Неска схватила его за рукав. — Пожалуйста, молчи, я сама спроважу "киборгов". Только молчи!

Она бросилась открывать, на ходу поправляя волосы и запихивая под широкий ремень выбившуюся в драке футболку.

Йанти встал рядом с Неской, опустив голову: он ничего не понимал. Неска отворила дверь.

— Мы поссорились, — быстро сказала она, по очереди глядя в глаза двоим крепким "киборгам". — Мы ругались и били посуду. Просто скандалили, мой парень вот стул на пол швырнул со зла. Я упаковкой "Быстрого ужина" в него запустила, видите? — она кивнула на подтаявшие уже мороженые овощи на полу. — До драки не дошло. Штраф за шум готовы заплатить. Берите, да и дело с концом.

Йанти поднял голову. Он догадывался, что произошло что-то жуткое. На счастье, Неска сумела защитить от его кулаков лицо.

Полицейские медлили.

— Он вас ударил? — спросил один.

— Да что вы? — возмутилась Неска. — Мы помирились уже, видите, он стоит спокойно. Штраф берите… — она порылась в кошельке, доставая карточку. — Йанти, и ты свою дай.

Он был так потрясен, что она сама достала из нагрудного кармана его рубашки идентификационную карту…

Белые круглые светильники на потолке освещали перрон подземки. Йанти и Неска стояли обнявшись у серой колонны с корявой надписью, сделанной черной краской из баллончика: "368-й интернат, 8-я группа — уроды". Только что прогрохотал поезд. Поток холодного ветра закружил обрывки газет на заплеванных плитах под ногами. Человек в синей засаленной куртке бродил между колоннами, время от времени что-то поднимая с пола.

Подземка в Летхе была местом почти заброшенным, а проезд в ней — бесплатным. Ездить под землей считалось последним делом, пользовались подземкой обычно подростки и безработные из самых удаленных кварталов, не имевшие ни машин, ни мотоциклов и экономившие себе на пиво. На стенах, мимо которых текла лента эскалатора, в мерцании светильников можно было увидеть, в числе прочих, надписи, свидетельствующие о недавних событиях: "Юго-Западная свалка — навсегда!" "Верните свободу!" и, под неожиданно искусно выписанной красно-черной оскаленной мордой псевдообъекта — "Черный Житель жив!".

Йанти и Неска приехали сюда, чтобы поговорить. Они схватились друг за друга, словно собрались целоваться. Ежась от подземного ветра, развевающего ее волосы, Неска спрашивала, почти касаясь губами уха Йанти:

— А что случилось, когда я сказала "громоносец"?

— Я услышал… а до этого ничего не помню. Что со мной было, Неска? — Йанти крепко прижимал ее к себе. — Пришел домой, вижу, ты на кухне… И вдруг раз! — что-то включилось…

Поезд снова прогромыхал мимо.

— Я мужика какого-то мутного встретил, — продолжал Йанти. — Слушай, Неска! Это он мне сказал, чтобы я тебя убил. Я сейчас вспомню… погоди, вспомню. Да, он сказал тебя бить до смерти, не слушать, не останавливаться… Сильно я тебя, Неска? Неска, ведь это не я!..

Неска вскинула голову:

— Я знаю.

Снова пронесся поезд.

— Что, Неска, не слышу? — Йанти наклонился.

Неска, обхватив его обеими руками, крикнула сквозь грохот:

— Я знаю, что это не ты. Они хотели тебя подставить! Не подал руки Стейру, а потом, смотрите, забил до смерти на кухне свою подружку, отморозок, негодяй. Меня бы не было, а ты бы попал на тюрьму или в дурку, а в газетах бы написали: видали, тот самый парень — убийца и псих!

Йанти скрипнул зубами.

— Они обломились. Но они все равно завтра меня снова подставят. В этот раз повезло. А потом? — Йанти бросил взгляд себе под ноги, где подземный ветер шевелил обрывок старой газеты с заголовком: "Суд вынес смертный приговор иномирцу". Под грохот поезда Йанти кричал в ухо Неске.

— Они все равно меня достанут. Заставят убить тебя… первого встречного… или себя. И ничего не докажешь.

Поезд отгремел, безработный в синей куртке уселся в углу под другой колонной прямо на пол. Неска глядела мимо Йанти, в сторону эскалатора.

— Йанти, что же делать?

— Есть один выход, — сказал он. — Мне надо бежать.

— Куда?!

— Не важно, куда, лишь бы отсюда. Из мегаполиса.

— Ты что, Йанти? Ты замерзнешь или умрешь от голода. На тебя нападет псевдообъект.

— Все равно так будет лучше, — ответил Йанти. — А может… знаешь, может, мне Черного Жителя вызвать? Может, он из этих, — он опять бросил взгляд на клочок газеты, — из иномирцев. Хотя бы пожрать принесет.

— Йанти… — Неска обеими руками сжала его ладонь. — Я с тобой, Йанти.

Он ответил:

— А вот это не надо.

Безработный у колонны задремал, ветер утих, гул поезда растворился далеко в тоннеле. Йанти сказал Неске на ухо:

— Нет. Житель… Вдруг не поможет… Я… в общем, не надо тебе со мной. Я как-нибудь выберусь, не пропаду. Дождусь перемен и тогда вернусь, Неска.

Она долго не отвечала, потом уткнулась лбом Йанти в плечо.

— Я тебе отдам свой мотоцикл. Я сложу тебе с собой вещи, Йанти.

Йанти решил собраться и ехать сейчас же.

— Уже поздно, — беспокоилась Неска.

Йанти повел плечом:

— Чего ждать? Мне, наоборот, успеть бы уйти.

Сначала они поехали к Неске, по дороге зашли в магазин. Она сложила Йанти в рюкзак запас еды — бутерброды и ворох пакетиков с "сухими" обедами. Потом Йанти прихватил у себя кое-какую теплую одежду, достал из багажника машины монтировку — для самообороны на случай встречи с псевдообъектом.

Вскоре у подъезда взревел мотоцикл, и Неска с Йанти вынеслись на трассу. Теперь они направлялись к дяде Омшо. Йанти позвонил ему на мобильник и сказал, что надо срочно увидеться.

Йанти не был уверен, что сможет вызвать Черного Жителя. Он никогда не вникал в эти тонкости. Нужны сталь, песок и ветер, но кто его знает: возьмешь не ту сталь, не того состава, — и не сработает. Омшо сам Черный Житель подарил заварочный чайник, и Йанти догадывался, что это уже налаженное устройство, которое наверняка должно действовать.

Омшо встретил их с Неской подъезда. На нем был толстый оранжевый свитер, у пояса позвякивал неразлучный чайник.

— Омшо, привет, — Неска протянула ему заранее написанную записку: из-за прослушивания она не хотела объяснять вслух, что им понадобилось.

Омшо вчитался и, подняв брови, вопросительно посмотрел на Йанти. Тот виновато развел руками. Омшо вздохнул, еще раз перечитал.

— Наших все меньше. Лансе пропал, — печально сказал он. — Ты, Неска, хоть теперь заходи чаще. Будь осторожнее, Йанти.

Неска забрала у него записку и, скомкав, положила в карман. Омшо медленно отстегнул чайник от пояса и торжественно закрепил затвор цепочки на ремне Йанти.

— Береги вещь.

— Я тебе этот чайник потом верну, — Йанти положил руку на плечо старика.

— Да, браток. Ты уж верни, как сможешь, — печально ответил Омшо.

Когда мотоцикл Нески и Йанти сорвался с места, он еще долго стоял у подъезда со вселенской печалью в слезящихся от ветра глазах.

Йанти и Неска снова оказались на трассе, а потом в лабиринте между хозяйственными постройками на окраине города. Йанти не знал этих мест, поэтому часто они с Неской оказывались в тупике, натыкались на запертые ворота. Уже смеркалось, когда мотоцикл остановился на загородном пустыре. Над редкими деревьями розовел закат.

Йанти сидел за рулем, а Неска сзади, ее кроссовки намокли от влажной травы — здесь недавно прошел дождь.

— Я буду тебя ждать, Йанти. Ты это знай. У меня не будет другого парня, пока ты не вернешься, — сказала Неска.

Йанти ответил:

— Я вернусь.

Неска спрыгнула с сидения и обняла его, Йанти, оставаясь сидеть, крепко прижал ее к себе. Они никак не могли разойтись: целовались, не отпускали друг друга. Стемнело сильнее, и снова начал накрапывать дождь. Только тогда они опомнились, и Йанти завел мотоцикл, а Неска пошла через склады к автобусной остановке.

Йанти гнал до тех пор, пока не заглох мотор. Горючее кончилось, впрочем, обратной дороги не было по-любому. Йанти сел под елью возле сдохшего мотоцикла.

Прямо перед ним высилось огромное, толстое дерево с узловатым стволом. Ветер приносил запах болота. Было темно, но светилась фара мотоцикла. Йанти видел, как поодаль поблескивает черная вода среди незнакомой ему острой травы. Оттуда доносилось гулкое уханье.

Йанти на всякий случай приготовил монтировку. Он понимал, что его жизнь зависит сейчас лишь от того, сумеет ли он вызвать Черного Жителя и станет ли тот помогать?

Йанти достал из пакета бутерброды и банку пива, оттягивая решительную минуту.

Порыв ветра опять принес запах болотной гнили и мелкие капли дождя. Поляну стремительно охватывал мрак, даже свет фары с трудом пробивался сквозь него. Ветви кустов зашелестели под хлынувшим ливнем. Грянул гром, и молнии заблистали: почти без перерыва, стало светло, как днем.

Йанти почудилось, что дерево дрожит и будто бы двигается. Он вгляделся и понял, что у дерева не один ствол, а сразу несколько, растущих из одного корня. Казалось, кто-то взял и скрутил их жгутом. Йанти вновь оглушило громом. Дерево задрожало сильнее, и он с изумлением увидел, что "жгут" начал раскручиваться. В вышине извивались уже восемь или десять древесных крон. Наконец стволы расположились в виде направленной к небу воронки. "Не иначе и оно тоже псевдообъект!" — подумалось Йанти.

— Эй! — внезапно услышал он за спиной.

Йанти обернулся, как ужаленный. В грохоте грома, скрипе ожившего дерева, шуме ливня человеческий голос показался ему страшнее всего.

Яркий сполох высветил черную человеческую фигурку со свертком в руках.

— Это тебе.

— Что?!

— Дождевик. Я принес тебе непромокаемый плащ, Йанти, — ответил человек, перекрикивая грозу.

Ветер чуть не вырвал плащ из рук человека.

— Черный Житель!

— Меня зовут Шахди. Да, Черный Житель. Возьми плащ.

С его помощью Йанти закутался в дождевик. Шахди тоже был в длинном плаще с капюшоном.

— Это дерево… — вспомнил Йанти. — Оно живое!

— Мы зовем его гром-дерево, оно оживает во время грозы, — прокричал сквозь бурю Шахди. — Ему не до нас.

— Откуда ты взялся? Из другого мира?

— У тебя заварочный чайник, который я подарил Омшо, — ответил Шахди. — Мы же с тобой старые знакомые, Йанти, чему ты удивляешься?

Шахди на миг исчез во внезапно наступившем кромешном мраке, и снова заблистали зарницы.

— У тебя будет проводник, — сквозь грохот кричал Шахди. — Он отведет тебя к месту перехода.

— Что?..

— Туда, где переход в Обитаемый мир.

Земные масс-медиа сообщили, что вынесенный Сеславину приговор приведен в исполнение.

У землепроходцев не было никаких доказательств его смерти, кроме стейровских газет. По закону, Сеславин считался пропавшим без вести при обстоятельствах, дающих основание предполагать его гибель. Ярвенна могла быть признана вдовой спустя год.

Все эти дни Ярвенна почти не уходила с полынной поляны неподалеку от лагеря землепроходцев. Она повесила на ветку дуба железную лампу и зажигала ее, чтобы Сеславин мог ее видеть. Ярвенне и самой было чуть легче, когда в сумерках она различала бьющийся язычок пламени. "Он жив", — чудилось ей в трепете крохотного огонька.

Вечером Хородар позвонил Ярвенне. В даргородской квартире никто не брал трубку. В Лесной Чаше ответила Ярвеннина мать. Она давно узнавала по голосу всех ее друзей-землепроходцев:

— Милый Хородар! Ярвенна ушла. Ушла на поляну к мужу. Он, бедный, может быть, еще жив, она хочет быть с ним.

Хотя было уже поздно, Хородар пешком отправился из лагеря на Ярвеннину поляну. Высокие сапоги художника были в ночной росе, в волосах застряли мелкие веточки, пока он выбирался из зарослей на открытое место.

— Ярвенна! Где ты? Появись, — попросил Хородар, вдруг охваченный чувством, что он здесь лишний.

В сумерках рядом с зажженной лампой медленно прорисовалась женщина в белом. Хородар облегченно вздохнул:

— Здравствуй, Ярвенна. Я уж думал, ты не покажешься… Можешь со мной поговорить?

— Здравствуй, Хородар, — тихо ответила она. — Что?..

— Ты ушла, ничего никому не сказала, — начал художник. — Я хочу знать, Ярвенна… Как тебе помочь?

— Я маме сказала, — ровно ответила она. — Я буду здесь, на поляне. Мой муж не умер, он пропал без вести.

— Я не спорю, — покорно кивнул Хородар. — Да и Совет землепроходцев не спорит. Я пришел только спросить: что ты собираешься делать? Жить на поляне, да? Тебе ничего не нужно? А что ты будешь делать, когда похолодает?

— Возьму дубовые ветви и железную лампу домой — сказала Ярвенна. — Мне легче тут, среди полыни. Это мое растение, оно дает мне силы. Зимой я поставлю его алтарь в комнате.

— Тебе ничего не нужно, Ярвенна? — повторил Хородар. — Я буду тебя иногда навещать.

— Да, — Ярвенна чуть-чуть улыбнулась. — Спасибо. Приходи. Хородар, я не хочу, чтобы вы думали, будто я не в себе. Все… в порядке, — добавила она. — Просто я должна быть с ним.

Ярвенна собиралась взять отпуск по семейным обстоятельствам. Она готова была уволиться, если нужно, лишь бы ничто не мешало ей проводить дни на полынной поляне. То же самое она сказала на совещании землепроходцев:

— Я останусь на поляне, пока есть хоть малейшее допущение, что Сеславин жив…

Ярвенну поддержал Хородар.

— У ветеранов есть предложение Свету, — начал он. — Представьте… Может быть, неудачный пример, но представьте, что Сеславин ушел в море. Мы получаем известие, что корабль разбился, и есть только крошечный шанс, что его выбросило на какой-нибудь не нанесенный на карты остров. Мы отправляем спасательную экспедицию. Затратную и долгую экспедицию, которая, скорее всего, кончится ничем.

Сейчас Ярвенна надеется, что Сеславин жив. Будь он действительно жив, Ярвенна всегда будет для него причиной продолжать борьбу. Человек, которого никто не ждет, никогда бы не сумел вынести столько, сколько сможет вынести человек, на алтаре которого любимая поддерживает огонь. Мы предлагаем Совету считать, что Ярвенна находится в экспедиции в поисках мужа. Пока мы не узнаем наверняка о его судьбе.

— Хородар, — поднялся один из землепроходцев. — Мы все понимаем и разделяем горе Ярвенны. Это и наше горе. Но давай посмотрим трезво. Как мы можем узнать о его судьбе наверняка?

— Если Сеславин даже не казнен, так или иначе Стейр его не отпустит живым, — добавил с места Дан из Даргорода, редактор внутреннего издания "Северной Оливы". — Прости, Ярвенна, но это правда. Если его до сих пор не убили, все равно он будет убит. И мы действительно не узнаем, когда. Значит, допущение, что он жив, может оставаться даже через десять лет.

— Разумно будет ограничиться годом, пока Ярвенна не будет признана вдовой, — предложил начальник следопытов Дейвен.

— Это невозможно, — быстро возразила Ярвенна. — Я имею в виду не год, а все время, пока можно надеяться.

— Неужели отныне получается, что ты видишь свое место только на полынной поляне? А твоя работа, твоя семья, ребенок? А ты сама?..

— Ты, по сути, уходишь из жизни вместе с Сеславином, — печально добавила одна из женщин. — Ты поступишь так, как считаешь нужным, но я бы просто хотела, чтобы ты пожалела себя… и свою мать, и своего сына. Вряд ли Сеславин пожелал бы, чтобы ты вычеркнула себя из жизни.

— Ярвенна, все знают, что вы очень любили друг друга, но нельзя же доходить до такого… самоотречения! — послышался голос из заднего ряда.

— Ну зачем сразу так? — вмешался Дьорви. — А если бы Сеславин был просто тяжело болен, и у него оставался один шанс из тысячи? Ярвенна тоже сидела бы возле него до последнего, и все бы сказали, что она права. В чем тут отличие, я не понимаю. Что Сеславин в другом мире и не может ей ответить? А будь он в бреду, без сознания?

Тихий поморник-полукровка говорил, как обычно, будто бы сам с собой, ни на кого не глядя, и хотя начал он громко, под конец его почти не было слышно. Дьорви не умел говорить на собраниях.

— Вопрос стоит не о том, — уточнил председательствующий Дейвен, — как поступать Ярвенне. Она взрослый человек, и может распоряжаться собой без нашего разрешения. Вопрос в следующем. Ярвенна — молодая женщина, мать маленького ребенка. Это не мешало ей заниматься полевыми исследованиями и подолгу жить Патоис. Формально, ее теперешняя "экспедиция" вполне безопасна: почему бы ей и не зажигать алтарь Сеславина на поляне? Опасность такого решения в другом. Ярвенна надеется, что Сеславин слышит ее, и что она дает ему силы своим ожиданием, своей верой в то, что он возвратится. Пройдет год, надежды, конечно, станет меньше. Но у нас по-прежнему не будет безусловной уверенности в смерти Сеславина. Если Ярвенна примет решение вернуться к обычной жизни, к работе, к сыну, наконец, признает себя вдовой и перестанет каждый день зажигать лампаду, ей придется допустить мысль, что Сеславин поймет: даже она устала верить в его возвращение.

— Никогда такого не случится! — перебила Ярвенна. — Ты же знаешь, Дейвен, я никогда не брошу его там одного!

— Подожди, — мягко попросил начальник следопытов. — Мы знаем, что Сеславин — мужественный человек. Он уверен, что мы получили известие о его казни и считаем его погибшим. Если, — подчеркнул Дейвен, — если он жив, он способен встретить это достойно. Но месяц, полгода, год слышать, как тебя зовут, как в твое возвращение верят, а потом понять, что все, у жены другая жизнь…

— Дейвен! — прервала Ярвенна.

— Я знаю, ты этого не допустишь, — повторил тот. — А значит, для тебя не будет пути назад. Мы сможем получить доказательства смерти Сеславина, только если режим Стейра падет, и нам достанутся архивы Ведомства. Может быть, через пять, десять лет. У тебя не будет своей жизни, ты не позволишь себе погасить огонь в его лампе и заняться наукой, работой, личной судьбой. Хорошо, пускай… Самое ужасное в том, что, вероятно, ты отдашь эти годы человеку, которого уже нет в живых. Представь: минуло десять лет… Ярвенна, наверное, я понял бы, если бы это сделала мать, старая мать, которая может ждать вечно…

Ярвенна подняла голову:

— Тогда считайте, что я его мать.

Повисло ошеломленное молчание.

— Я не сошла с ума, и я это делаю не от горя, — продолжала она. — Горе у меня большое, но я могу его перенести. Я люблю Сеславина. Разве он не заслужил того, чтобы я была с ним в самый трудный час до конца? — устало закончила Ярвенна.

Совет одобрил предложение ветеранов "Северной Оливы" считать Ярвенну в экспедиции по поиску пропавшего без вести мужа. Аттаре присутствовал на собрании, хотя он, больше не землепроходец, не имел права голоса. Поздно вечером вернувшись домой, он с порога услышал от матери:

— Тебя ждет Джола. Я предложила ей посидеть у нас, она на веранде.

Аттаре быстро прошел на веранду, где обычно писал монографию по ночам. Джола сидела за письменным столом, склонившись над книгой. Услышав шаги, она быстро обернулась.

Джоле было жаль Сеславина и Ярвенну, но она их почти не знала. Ее больше тревожило то, как тяжело перенес Аттаре известие о казни Сеславина. Джола видела у него снимок погибшей в Тиевес экспедиции. Она знала, что Аттаре и Сеславин были единственными выжившими из девушек и ребят, запечатленных на общем светописном снимке. Теперь только сам Аттаре оставался на нем живым среди мертвых, и чувство вины, ощущение собственного дезертирства не давало ему покоя. Он писал научный трактат, сидел на веранде и бродил по взморью с Джолой, а их уже не было на свете.

Джола пыталась утешить его. Аттаре получил тяжелые раны, когда на крыломахе атаковал патрульный катер ивельтов, и потом целый год лечился в больнице, в здравнице и дома, никак не в силах выздороветь совсем.

— Ты никогда не боялся за себя, — убеждала его Джола.

— Тогда, на крыломахе… это, наверное, была ошибка, — отвечал Аттре.

— Но ты же защищал святилище царевича Тирса!

— И потом сказал на суде, — с горечью вспоминал Аттаре, — что шкура золотой козочки, сбитые сандалии Тирса мне всегда будут дороже человеческой жизни. А сейчас я бы отдал все: и любые реликвии, и свою глупую монографию — лишь бы у Сеславина был шанс, хотя бы единственный из десяти тысяч…

Они с Джолой говорили не один раз, но разговор так и не сдвинулся с места. Джола иногда спрашивала Аттаре: "Как тебе пишется?". Он с досадой отвечал, что пытался, сидел до рассвета, а результат — три строки, и он не может сосредоточиться.

— Нет никакого смысла, — повторял он. — Я был уверен, что, хотя я ушел из землепроходцев, я тоже делаю важное дело. Пишу фундаментальный труд, который даст ключ к пониманию всей культуры Земли Горящих Трав. Но я вижу, это все многословный, самодовольный вздор, бумага, которая пошла на мою монографию, стоит дороже!

Джола уже знала Аттаре. Она жалела, что еще не закончила техникум и не изобрела эликсир радости: без этого эликсира он не станет слушать ни ее, ни ученых, высоко оценивших отдельные главы его труда, напечатанные в журналах. Когда друзья позвали Аттаре на совет в Северную Оливу, Джола нарочно решила его дождаться. Она опасалась, что он вернется совсем разбитым… Но когда Аттаре вернулся, Джола даже не могла сразу понять, в каком он настроении.

— Что там решили, Аттаре?

Тот ответил не сразу.

— Я, Джола, даже не знаю, как тебе сказать… Происходят очень печальные вещи. Но у меня сегодня впервые за долгое время стало легче на сердце. Сеславина наверняка больше нет, Ярвенна будет напрасно ждать его целые годы. Кажется, что друзьям остается только оплакивать их обоих… и вообще все наши потери, — он бросил взгляд на светопись из Тиевес, стоявшую у него на столе, — само то, что человеческая жизнь — постоянное "обретение утрат", как говорится в одной старой поэме. Но когда человек может отдать жизнь за Землю Горящих Трав, а другой человек — вечно ждать того, кого любит, что такое потери? Это культура, это, может быть, самое главное приобретение человечества. Хотя… — он с горечью добавил, — хотя, конечно, дорогой ценой.

Не все землепроходцы так однозначно поддерживали решение совета, как Аттаре. Позицию несогласных во внутренней газете "Северной Оливы" высказал Дан. Он писал, что, поддерживая Ярвенну, ветераны отдают предпочтение отвлеченной идее и забывают про право на счастье каждого человека. Их утешает мысль о Ярвенне, преданно плачущей у алтаря своего мужа, потому что они дошли до крайнего максимализма.

Дан не первый раз выступал против того, что он называл "землепроходческой романтикой". Комитет народов заявил, что Обитаемый мир не намерен вести войну с Землей Горящих Трав, не будет ни мобилизации, ни попытки установить на Земле свою власть. Все участие людей из Обитаемого в судьбе мира-соседа будет исключительно добровольческим, но Комитет обещает создать условия для подготовки бойцов. Большинство землепроходцев видело будущее Земли Горящих Трав только как свободное от власти ивельтской элиты и переданное в руки передовой части народа, которая, несомненно, выделится в процессе борьбы.

Подобные замыслы настораживали Дана и его единомышленников. "Романтика землепроходцев" имела тревожную тенденцию обернуться пафосом войны, подвигов — не мирных и не трудовых, — отказом от простых радостей жизни во имя чужого светлого будущего и опасностью далеко зайти в этой затее.

Себя Дан относил к "умеренным", а большинство ветеранов — к "радикалам". Дан считал, что вмешательство в дела Земли должно ограничиться истреблением паразита, чтобы он не заразил Обитаемый мир и, прежде всего, чтобы не пожрал саму Землю. После этого оставалось бы только придерживаться политики невмешательства, возможно, вступить в переговоры со Стейром и заключить соответствующий пакт на условии, что ивельты не попытаются подсадить в недра Земли еще одного паразита.

Землепроходцы не соглашались с позицией невмешательства по двум основным причинам. Во-первых, еще Ри предвидела: "Как только ивельты лишатся паразита, их единственной опорой останется техническое превосходство, вооруженное усмирение бунта. Кончится тем, что "быдляки" просто растерзают верхушку, или наоборот, ивельты зальют мятеж такой кровью, какая еще никому не снилась". Поэтому землепроходцы были убеждены, что истребление паразита уже исключает всякое дальнейшее невмешательство. Во-вторых, многие из них восприняли идею Стелаиса, что вся вселенная — единый мир, и народы, живущие в нем, связаны общей судьбой.

Но к мнению Дана и других "умеренных" Совет землепроходцев серьезно прислушивался. В Обитаемом мире уже давно не было почвы для фанатизма, для достижения цели любой ценой. Строить школу в глухой деревне или ликвидировать наводнение в Хельдерике было подвигом, за который с азартом брались любители приключений вроде Сеславина. Теперь речь шла о реальной и опасной борьбе, о растущей ненависти к врагу, жажде мести за погибших друзей. В этом котле оказывались люди, мало видевшие в своей жизни зла, эмоционально развитые, все принимающие близко к сердцу. Поэтому Совет землепроходцев большое внимание уделял моральной подготовке добровольцев. Суд над Аттаре за уничтожение сторожевого катера землян тоже был вызван желанием Совета дать оценку зарождающемуся "романтизму".

Теперь "спасательная экспедиция" Ярвенны стала болезненным вопросом не только для Северной Оливы, но и для всего движения землепроходцев. Дан осуждал ветеранов за то, что они своим авторитетом провели в Совете решение, ради "идеальной любви" приговаривающее молодую женщину к верности погибшему мужу.

Ярвенна вернулась на свою полынную поляну и виделась только с сыном. Стиврат по-прежнему жил у бабушки в Лесной Чаше. Он был еще слишком мал, чтобы очень скучать по отцу. Ярвенна объяснила, что Сеславин выполняет важное задание на Земле Горящих Трав, и Стиврат лишь изредка о нем вспоминал. Зато сама Ярвенна непрестанно думала о муже. Она подолгу сидела у корней дуба, над ее головой висела железная лампа Сеславина. Так сидят у постели больного: на всякий случай, чтобы, открыв глаза, он мог видеть родное лицо. Иногда Ярвенна вставала и уходила в полынь, становясь невидимой для человеческого взгляда.

Ярвенну навещал только Хородар. Она сама просила друзей дать ей побыть одной, не беспокоить ее слишком часто. Хородар замечал, как день ото дня полынь на Ярвенниной поляне становится выше и гуще: это было верной приметой, что здесь водится полевица. Если Ярвенна не выходила к Хородару сразу, он, бывало, ее не звал и возвращался в Северную Оливу, так и не повидавшись. Художник понимал, что, растворившись в полыни, Ярвенна отдыхает, что она в это время сама, будто трава, жива чувством земли под босыми ногами, дождем и ветром.

Хородар был влюблен в Ярвенну с тех пор, как увидел ее в гостях у Аттаре, где она пела "Семена полыни". Но Ярвенна была счастлива с мужем, и Хородар покорно полюбил всю ее семью. Сеславин с Ярвенной тоже считали его своим близким другом, и, приглашенный на все их домашние праздники, художник Хородар с кудрявой головой, широким лбом и бородой в блестящих черных завитках сам себе казался диким чудищем, которое в одиночестве наблюдает из зарослей за влюбленной парой.

Теперь Ярвенну через год признают вдовой. У Хородара камень лежал на сердце. Если бы он встретил ее впервые только сейчас! Тогда бы в его любви не было той сомнительной, темной стороны: что он выиграл на смерти друга.

Хородар был влюблен так, как умеют любить художники: в Ярвенне для него воплощался какой-то таинственный идеал, ее красота обнаруживалась в линиях, пропорциях, в чередовании движения и статики. Только сейчас у него появился шанс приблизиться к ней иначе: как к женщине. Но несчастного художника изводил внутренний голос: "Может быть, случилось то, на что ты надеялся? Ты не смотрел на девушек, столько лет был верен замужней женщине… чего ты ждал? Во всяком случае, теперь ты рад, правда?". Хородар ужасался этой мысли. Ему казалось, Ярвенна обязательно спросит его: зачем же он пять лет был вхож в их семью, зачем стал другом человека, жену которого втайне любил?

Хородар чувствовал, что должен дать Ярвенне понять: с ним она снова может быть счастлива. Ярвенна увидит, она поверит, что Хородару был дорог и Сеславин, и точно так же дорог маленький Стиврат, его сын, и он действительно любил всю их семью, и только больше всех — саму Ярвенну. Но пока Хородар не смел даже намекнуть ей на это.

Чтобы встретиться с Даном, Хородар заглянул в редакцию. Лагерная газета "Листок Оливы" версталась в типографии в Даргороде. Только что привезли пачки свежих номеров. Они лежали в углу редакционной комнаты, дожидаясь, пока их отнесут в Дом собраний, куда за газетой может зайти любой.

— Давай поговорим, Дан, — напряженно сказал Хородар. — Надо бы кое-что обсудить.

Редактор сразу догадался:

— Ты про Ярвенну? Ну, давай.

— Зря ты лезешь в ее жизнь, — художник опустил голову. — Зря…

— Располагайся, — предложил сидящий за столом Дан. — Кажется, разговор у нас не на два слова.

Хородар опустился на свободный стул, подождал, не добавит ли Дан еще что-нибудь. Тот молчал. Светописец мирно сказал:

— Ты не прав. Ярвенна любит Сеславина, для нее он жив, и тут ничего не поделаешь.

— Если это ее личное дело, объясни, зачем мы тогда его обсуждали на Совете? — слегка усмехнулся Дан. — Кажется, вам самим хотелось привлечь побольше внимания к жертве Ярвенны. Она для вас вроде живого памятника на могиле героя-первопроходца.

Светописец слушал в немом удивлении, порываясь возразить.

— Что ты такое говоришь? — произнес наконец Хородар. — Что ты выдумал? По-твоему, мы хотим из памяти друга сделать святыню землепроходцев, превратить Сеславина в нашего героя? И для этого нам вдобавок нужна верная, безутешная вдова? Ты с ума сошел, или я тебя не понимаю. Из Сеславина не надо делать героя: он и так герой, он награды свои заработал трудом и кровью. И Ярвенна… Для нее не жертва — прождать его десять лет, а, наоборот, для нее жертва — ради приличий заставлять себя даже сейчас жить обычной жизнью, держать для таких, как ты, благопристойный уровень "личного счастья". У тебя самого, Дан, счастье каждого человека — отвлеченная идея, — хмуро добавил он, — так что и герой для тебя — кто-то опасный, и любовь — какой-то максимализм…

Но Хородар не смог переубедить редактора и ушел от него ни с чем. Он вышел из редакции, мучаясь в душе вопросом, какова доля правды в словах Дана? "Неужели мы все авантюристы? — светописец нахмурился, стараясь представить это себе. — Предположим, через сто лет в учебниках истории напишут: "…погиб во время авантюры на Земле Горящих Трав". Внезапно ему вспомнились строки из географического трактата в стихах, найденного археологами:

Вихри Летхе,

Темные ели Кибехо

И теплота Тиевес,

Травы и листья Патоис

И Хирксон-скалы.

"Отдал жизнь за будущее Земли… за теплоту Тиевес, за травы и листья Патоис… вот как напишут в учебниках", — подумалось Хородару, и эта мысль вопреки всему заставила его улыбнуться.

Поляна Ярвенны все гуще зарастала полынью. Закончилось лето. Созрели полынные семена. Ярвенна по-прежнему ждала своего пропавшего мужа. После первых недель беспросветного горя ее жизнь вошла в новую колею. Ярвенне действительно казалось, что она в экспедиции. Она вела дневник полевых наблюдений, отмечая все необычное, что происходило вокруг нее.

Ярвенна писала. "Я услышала страшный рев. К счастью, я сразу поняла, что это не здесь, а в сопределье. Я посмотрела, что происходит. Тур Сеславина ревел и рыл копытом землю, а потом всю Патоис окутала пелена дождя". "Пелена дождя по-прежнему окутывает Патоис, и здесь, на моей поляне под Даргородом, тоже моросит дождь". "Меня часто навещает зверь-проводник. Мне кажется, он зовет меня в Патоис".

Но Ярвенна не имела права совершить переход: после того как Сеславин попал в плен, локусы в сопределье, о которых он знал, были временно оставлены землепроходцами.

Явления, происходящие на поляне в Патоис, повторялись в локусе-двойнике в Обитаемом мире, и наоборот. В Патоис тоже выросла необыкновенно высокая и густая полынь. Над ней иногда кружила белая птица, временами издавая скорбный крик. Ярвенна понимала: это Дух создал свое воплощение, чтобы вместе с ней выразить свою скорбь. Тур на поляне иногда бесновался, словно в поисках обидчика. Дух снова становился свидетелем гибели людей, которых считал своими, и ощущал, что в этом опять виноваты пришельцы, хозяева паразита.

В полевом дневнике Ярвенна писала: "Я вижу Духа в том облике, в котором он являлся нам с Сеславином: в виде рогатого исполина в вышитой бусами медвежьей куртке. Мне кажется, он повторяет мои движения: когда я сажусь, он садится, и стоит неподвижно, когда я стою".

Однажды на рассвете Ярвенна увидела, как в Патоис через поляну проходят призрачные воины здешних краев, вооруженные луками и копьями. В воздухе разносился бой бубнов, звуки воинственной песни на древнем языке. Людей Патоис вел высокий бородатый человек, на плече у которого сидел ворон, а у ног держался матерый волк. Вдалеке Ярвенна различила фигуру женщины в длинном платье, благословлявшую его движением обеих рук. Это были Стиврат и его жена.

"Полынная поляна в Патоис привлекает грозных псевдообъектов, — писала Ярвенна (слово "псевдообъект" землепроходцы давно взяли в свой обиход). — Сюда стягиваются волки, они бродят вокруг в зарослях, и несколько раз я замечала парящего громоносца. С каждым разом Дух все больше принимает облик воина. Сначала он приходил безоружный, в последнее время его лицо и руки покрыты боевой раскраской, он держит в руках топор. Кажется, он чего-то ждет. Я хотела бы явиться к нему".

Первое время Ярвенна была слишком поглощена горем, чтобы осмысливать то, что происходило на полянах-двойниках. Но теперь все стало настолько необычным, что она уже не могла не придавать значения своим наблюдениям.

Поздним вечером огонек в лампе, качавшейся на ветви дуба, казался всего лишь светляком.

Вдруг Ярвенна беззвучно вскрикнула, поднеся к губам руку. На поляне-двойнике под чернеющим во тьме дубом стоял Сеславин. На голове у него был венок из листьев, а в руке — проросший ростками тяжелый посох, набалдашник которого зорко смотрел во тьму горящими глазами. Он казался скорее задумчивым, чем печальным. Ярвенна не могла разглядеть его лица, но они так хорошо знали друг друга, что она узнала его и поняла его настроение по одним очертаниям фигуры. Забыв о запрете, она готова была шагнуть в сопределье. Но раньше, чем она сделала это, Сеславин растворился во мгле. Это был такой же призрак, как богатырь Стиврат или древние воины.

Сеславин объявил сухую голодовку. Он требовал, чтобы официально вынесенный ему смертный приговор был на деле приведен в исполнение.

На допросе Армилл велел испытать на нем новую версию сыворотки "х-2а".

— Ваша раса обладает врожденной способностью к молекулярной транспортации, поставленной на семантическую основу — эти ваши алтари из металлов и растений, — сказал ему Армилл. — Но ты уже убедился, что мы не дадим тебе уйти?

Сеславина подготовили к опыту, усадили в кресло и зафиксировали.

— У тебя, как всегда, есть выбор, — объяснил глава Ведомства, подойдя к креслу вплотную. — Ты добровольно участвуешь в опытах. Не сопротивляешься сканированию мыслей и прочим нашим способам получить информацию. Это тебя не освободит от болезненных ощущений, потому что нам необходимо хорошо изучить возможности будущего врага: твою устойчивость к боли, холоду и жаре, химическим препаратам, различным ментальным воздействиям. Но если ты будешь сотрудничать, мы постараемся причинить твоему телу и личности как можно меньше разрушений. По окончании опытов гарантируем жизнь, — Армилл наклонился над Сеславином и многозначительно понизил голос. — Не хочешь — учти: мы можем снять с этого кресла полутруп, а уже завтра ты будешь готов к повторению. Подумай о возможностях нашей медицины. Мы посмотрим, что у тебя внутри, иномирец, разберем и соберем тебя столько раз, сколько нам будет нужно. Сегодня начнем с испытания новой версии сыворотки правды: я хочу знать, что ваши землепроходцы уже успели натворить на Земле, и как вы надеетесь добраться до паразита. Ты все понял?..

Сеславин так стиснул зубы, что не сразу смог разжать их. Для всей Земли он уже казнен "гуманной казнью", через смертельную инъекцию. Что бы с ним ни сделали, об этом никто даже не узнает.

— Я не сотрудничаю… — обреченно повторил Сеславин то, что чаще всего ему приходилось говорить все последнее время.

Он вздрогнул, ощутив, как ему в вену вводят иглу. Дальше с ним собирались разговаривать только тогда, когда он, обработанный специалистами, уже не будет иметь собственной воли.

Для Сеславина это означало начало неравной борьбы. Допрос пришлось прекратить, когда у него началась передозировка. Он сперва держался, потом внезапно потерял сознание, у него упало давление, началась рвота, так что Армилл только бросил медперсоналу: "Он ваш" и вышел из лаборатории.

Сеславину не хватало сил прийти в себя. Он оставался в полубеспамятстве, с закрытыми глазами. Иногда Сеславин снова погружался в сон, но ненадолго, опять возвращаясь в то сумеречное состояние, в котором ему не хватало воли даже пошевелиться. Новое видение разбудило его: ощущение внезапного падения заставило дернуться, застонать, и он, наконец, открыл глаза.

В помещении было тихо и тепло. Сеславин лежал на койке полуголый, до пояса укрытый тонким одеялом. Внезапно у него бешено забилось сердце, дыхание стало неровным, и он ощутил боль в груди. Это был приступ ужаса при мысли, что сейчас за ним придут и снова отведут в лабораторию. С выражением отчаяния и беспомощной угрозы на лице Сеславин жадно ловил каждый звук… Нет, никто не идет. "Предивная и мудрая Ярвенна, утешь в оковах… Осуши мои слезы, вложи в сердце надежду, укрепи против смертных мук…" — усилием воли заставил он себя повторять даргородскую "молитву в узах". Он повторял ее долго, не давая себе думать ни о чем другом, кроме порядка слов: утешь, осуши, вложи, укрепи… Сеславин сбивался, у него получалась бессмыслица: он не замечал, что вместо "предивная" произносит "приди", неверно выговаривает окончания. Но на этот раз ему удалось справиться с приступом страха. Сеславин снова закрыл глаза.

"Ты видишь мою полынь?".

Он затих. Далеко, на даргородской земле, качались под ветром темно-зеленые стебли. Сеславин собрался с силами, чтобы не оборвалась ниточка, связывающая его с родным миром. "Зови меня еще раз, Ярвенна, — мысленно повторял он. — Я слишком ослаб, я не вижу тебя…".

Под Даргородом царила осень. Сеславин провел в плену больше двух месяцев. Только благодаря своему алтарю в Обитаемом мире он замечал, как идет время. В траве застревали опавшие листья, отцветала полынь. Сейчас было утро.

"Я знаю, что ты жив".

Пока Ярвенна стояла там и звала его, от Сеславина не требовалось большого усилия воли, чтобы видеть ее поляну. Но если она уходила, он больше не мог сосредоточиться на своем алтаре. Поляна тонула для него в тумане, и когда ему удавалось смутно разглядеть полынные заросли, он и сам не знал: может быть, это просто его воображение.

С ним работал психолог, игравший роль "доброго друга", сочувствующего лица. На допросах медики Ведомства использовали препарат, который при внутривенном введении воздействовал на рецепторы и вызывал сильные мышечные боли. Тупая боль в одеревеневших мышцах длилась бесконечно долго, а потом сменялась слабостью и утомлением. Обычно тогда и приходил психолог:

— Вы со мной можете обо всем говорить откровенно. Я просто хочу вам помочь. Сейчас вы особенно нуждаетесь в психологической поддержке.

Раньше для Сеславина эти разговоры были дополнительной пыткой, он требовал, чтобы психолог оставил его в покое со своей "помощью". Вначале с ним даже случилось что-то вроде истерического приступа, когда, рыдая и ругаясь, он повторял, чтобы психолог больше не приходил.

Но потом Сеславин перестал реагировать на его сочувствие, точно сам ушел от него за какую-то невидимую черту.

Ведомство применяло на допросах еще один способ пытки: прямо к межреберным нервам подводились электроды. Пропущенное через них напряжение давало острую, нестерпимую боль, отраженную в живот. Электроды казались Сеславину самым страшным из того, что с ним до сих пор делали.

Во время пытки, инстинктивно пытаясь вырваться, как-то раз он вдруг высвободил из зажима правую руку. Сеславин приподнялся в анатомическом кресле. Его рука, свободная для взмаха, была таким же оружием, как лучевой пистолет ивельтов.

Рядом тихо гудел аппарат распределения электроэнергии, к которому вели провода, подсоединенные к грудной клетке Сеславина. Он сорвал их. Охранники выхватили шприцы-пистолеты, заряженные ампулами с быстродействующим снотворным.

— Стоять на месте! — крикнул Сеславин сорванным голосом и яростным жестом указал в их сторону.

Его ладонь охватило голубое свечение и погасло. Больше ничего. Сеславин слишком ослабел, ему не хватало внутренней силы, чтобы, как древний небожитель, призвать на головы своих врагов молнию. Зато его самого уложили в кресло несколько метко посланных ампул.

Проснувшись в камере, Сеславин попытался облечься сиянием. Он поднес к глазам руку. Она едва светилась. Но это стоило Сеславину такого внутреннего напряжения, что помутился взгляд.

Ему все тяжелее было связно мыслить, говорить, вставать с койки. Вот и сияние стало совсем слабым. Он пытался увидеть алтарь на полынной поляне, но в голове стоял туман, не удавалось сосредоточиться.

Сеславин продолжал держать голодовку. Ему вводили растворы в вену, и, хотя он отказывался от воды и пищи, его жизнь пока была вне опасности. Он уже понял, ему не дадут умереть. Если бы Сеславин мог, он бы призвал следопыта Дейвена и попросил: "Застрели меня".

Руну Дейвена он мог бы, прокусив губу, написать кровью. "Явись, застрели меня", — сказал бы Сеславин. Будь в камере только видеонаблюдение, Дейвен успел бы появиться с парой короткоствольных огнестрелов в руках и освободить своего друга двумя пулями в голову. Прежде чем прибежит охрана, он бы исчез. Но прямо в камере — пост.

Даже странно называть это помещение камерой… По сути, больничная палата, чистая, с кондиционером. Самое дикое, что Сеславину до сих пор приносили завтрак, обед и ужин. Открывалось окно автодоставки, и агент Ведомства ставил на стол тарелку с искусственной, но, наверняка, питательной смесью и стакан с розоватой жидкостью. Спустя определенный срок тот же агент убирал тарелку и стакан обратно.

"Милосердная диктатура", — понимал Сеславин. Ему не доставляют страданий больше, чем необходимо для целей Ведомства. Вот еда, и держат не в крысиной яме, и психолог навещает. Можно даже сотрудничать. Армилл обещал: "Это тебя не освободит от болезненных ощущений, но если ты будешь сотрудничать, мы постараемся причинить твоему телу и личности как можно меньше разрушений". Его бы обрабатывали в лаборатории не так жестоко, давали большой срок на восстановление, и потом бы позволяли поплакаться психологу: "Я больше не могу, пощадите". А тот бы утешал: "Потерпите еще немного, скоро все это кончится, вам никто не желает зла" и оказывал другую "психологическую поддержку", так необходимую одинокому человеку, переживающему стресс…

Сеславин покривил губы. Страх и горькое отвращение — вот и все чувства, которые ему доводилось испытывать последнее время. Только полынь, что качалась под ветром где-то там, совсем в другом мире, была его убежищем.

Лаборатория находилась рядом с камерой. Сеславин вскоре заметил, что его ведут не привычным путем. На этот раз заставили войти в лифт. Сеславин напряженно ждал, что с ним сделают? Может быть, ивельтам понадобилась другая лаборатория, как-то по-особому оборудованная. Или это путь в один конец, последние шаги перед смертью?

Его ввели в кабинет, полный отливающих металлическим блеском декоративных деталей странной конфигурации. За столиком с прозрачной крышкой сидел сам канцлер Стейр. Неестественно идеальное лицо ничего не выражало. Зачесанные набок длинные черные волосы, бледная кожа и яркие голубые глаза создавали еще большее впечатление искусственности.

— Решил на тебя посмотреть напоследок. Все-таки мы с тобой лично знакомы.

На столе стояли бутылка и два бокала.

— Можешь сесть… Сеславин из Даргорода.

Охранники закрепили цепь во вделанном в пол кольце. Сеславин хотел подойти к свободному креслу. Он не чувствовал ничего особенного, но внезапно все изменилось. Он ощутил неодолимую слабость, затем резкий запах нашатыря. Перед глазами расходились круги.

— Вот так номер. Кажется, мои ребята перестарались. Это обычный обморок, лежи спокойно.

Взгляд Сеславина наконец прояснился: он понял, что лежит на диване, а над ним с фамильярным участием наклоняется канцлер Стейр.

— Выпей воды. Сейчас пройдет, — канцлер подал ему бокал.

Сеславин хотел привстать, но только повернул голову в сторону от бокала.

— Не надо, — сказал он хрипло.

Сеславин напрочь сорвал голос во время пыток.

— А, это гребанная сухая голодовка! — догадался Стейр. — Ну, как хочешь, я поставлю воду сюда, — он придвинул поближе столик. — Неужели даже один раз нельзя расслабиться? Я бы предложил тебе чего-нибудь покрепче… Что если мы выпьем за твою девушку? Ах, да, она теперь твоя жена. Или вдова? Интересно, как в этом случае обязана себя вести женщина из вашего мира: траур, рыдания, скорбь? Или, может, она просто найдет себе другого: тоже с сиянием, с молниями… Вы же здоровая раса полубогов, все как на подбор! Какая разница, один или другой.

Сеславин резко приподнялся.

— Не вставай, — махнул рукой Стейр, выплеснув воду на пол и налив себе и ему коньяку. — Я все прекрасно понимаю. Сегодня у тебя выходной. Отдыхай.

— Что вам надо, канцлер? — напрягая сорванные связки, глухо спросил Сеславин.

— Не стоит так волноваться, — Стейр тронул его за плечо. — Я просто забыл, что в вашей цивилизации куча каких-то комплексов и запретов, когда речь заходит о сексе. Ты плохо выглядишь. И… я слежу за тем, как работают ребята Армилла. Вот посмотри.

Стейр взял со столика пульт управления и навел его на стенной монитор.

На экране возник полуголый человек в анатомическом кресле: к его грудной клетке были присоединены провода, рядом тихо гудел аппарат распределения электроэнергии. Сеславин увидел искаженное, покрытое бисером пота лицо и услышал собственный дикий крик.

Он ощутил, как его мышцы сейчас напрягаются точно так же, как на экране монитора.

— Все-таки выпей, — посоветовал Стейр. — Станет легче.

Сеславин взял у него бокал дрожащей рукой… и молча поставил на стол.

Сеславин сидел на диване, положив на колени руки, сцепив ладони в замок.

— Значит, эта блестящая змея Ри и ее доходяга-любовник теперь отдыхают в вашем дивном мире? — поинтересовался Стейр. — Даже не могу представить, каково им там. Может, и хорошо, хотя сомневаюсь, что Ри так уж легко обходиться без парка автолетов и бассейна с подогревом. Или за предательство родной цивилизации вы ее всем обеспечили?

Сеславин низко опустил голову. Некоторое время Стейр молча разглядывал его.

— Я попрошу Армилла дать тебе два-три дня отдохнуть… — наконец сказал он. — Ты сам виноват, Сеславин. Ты всегда ненавидел нашу "милосердную диктатуру"! Поздравляю, ты попал в такие условия, когда у нас просто нет милосердных способов для работы с тобой.

Сеславин держал ладони в замке, чтобы канцлер не видел, как у него дрожат руки.

— Святое дерьмо! Тебе же было бы легче, если бы тебя можно было безболезненно подключить к какой-нибудь штуке и за час-другой скачать все данные, которые нас интересуют. Ты же не считаешь, что я садист? — примирительно спросил Стейр. — Наши методики заточены под земных людей, а не под вторженцев из сопределья. Нам просто не хватает технологий, чтобы обойтись с тобой достаточно мягко. Кстати, возможно, именно теперешние опыты позволят нам в будущем более милосердно осуществлять подобные мероприятия с твоими друзьями-террористами.

Сеславин медленно поднял голову. Он хотел что-то сказать, но только беззвучно шевельнул челюстью. Он чувствовал себя опустошенным. Стейр доверительно взял его за локоть:

— Ну, ты слушаешь меня?.. Я сострадаю людям. Я страдаю за них. Как верховному правителю Земли, мне приходится противостоять тупости и агрессивности обыкновенных людей, защищать их от их пороков, решать их проблемы. Вдобавок я должен кормить сотни тысяч аутсайдеров, которые меня же и поносят!.. Ради их защиты мне приходится теперь брать на свою совесть тяжелое бремя… — Стейр еще ближе наклонился к Сеславину, опираясь на ручку кресла. — Знаешь, о чем я мечтаю? О том, чтобы я мог позволить себе абсолютное милосердие, даже к таким, как ты. Например, был бы я гребанным магом из книжек Адви Данруса. Достаточно щелкнуть пальцами, чтобы у вас начисто стерлись из памяти последние пять лет.

— Пять лет поисков… потерь, открытий? — хрипло спросил Сеславин, его тусклый взгляд ожил и блеснул.

— Ты очень сильный человек, — тихо произнес Стейр — Мне это нравится. Ты меня ненавидишь, но я люблю всех, я прощаю… Я бы хотел обладать абсолютным могуществом, чтобы проявлять абсолютное милосердие, даже к тем, кто ненавидит меня. Ты понимаешь? Я бы отпустил тебя в твой мир, если бы действительно мог щелкнуть пальцами и лишить твою расу воли к агрессии против меня.

Сеславин разжал руки, чтобы отереть влажный от пота лоб. Неожиданно Стейр удержал его ладонь:

— Мне тебя жаль, — добавил Стейр. — Ради чего ты готов издохнуть? Чтобы дать свободу и счастье всем людям этой убогой Земли — так тебе промывают мозги там, в Обитаемом мире?

Сеславин с тупым удивлением посмотрел на свою руку в узких ладонях канцлера. Тот продолжал говорить:

— С чего ты взял, что они несчастны? На Земле Горящих Трав жили дикари, не имевшие собственной культуры… пока, конечно, ваши землепроходцы им ее не придумали! — усмехнулся Стейр. — Племена, которые здесь обитали, — это прошлое. Ведь у них уже нет ничего самобытного! Просто нет. Мы дали им прогресс и духовность. В школах преподаем высший вселенский принцип… — он помолчал. — Ты образованный человек, сам должен знать: древние формы религий, когда богам придумывали собственные имена и судьбы, были смешны… Сейчас этого нет, зато есть высший вселенский принцип. Наша цивилизация продолжает верить в высшую волю! — значительно подчеркнул Стейр.

Сеславин чувствовал себя беспомощным. Канцлер говорил доверительным тоном, заглядывая ему в глаза и не выпуская руки. Стейр словно искал сочувствия, ждал какого-то особенного понимания со стороны пленника. Он выжидающе всматривался в окаменевшее лицо иномирца:

— Говорят, ты молишься в камере, Сеславин. Видишь, даже такой, как ты, нуждается в чем-то высшем.

— Вы не поймете, канцлер, — вздрогнул Сеславин. — Ярвенна — не божество. Она идеал.

— Идеал… Получается, ты молишься не богине, а какому-то культурному феномену твоего народа? Ну… чего еще ждать от такого сумасшедшего мира? — Стейр тяжело вздохнул. — Вы действительно инсектоиды. Вас просто никто не поймет. Чтобы вдолбить земным людям свои представления, вам понадобится хренова куча времени и фантастический полицейский и пропагандистский аппарат.

— Я должен сказать вам спасибо, канцлер, — вдруг с нажимом произнес Сеславин.

— Что? За это предупреждение? — не понял Стейр.

— Нет. За то, что вы делаете с людьми. По сравнению с вами многим из них даже инсектоиды покажутся не такими уж жуткими.

Стейр рассмеялся, хотя его лицо почти не изменило выражения из-за слабой подвижности мимических мышц:

— Это была шутка, правда? Да ты мечтатель!.. Ну нет, против твоих землепроходцев все наше общество выступит единым фронтом. Мы позаботимся об этом. Скоро мы получим возможность медицинским путем устанавливать так называемые "гены асоциальности". Специалисты добьются, чтобы наши генетические фабрики больше не производили таких моральных отходов, как Элено Харт. Для граждан, которые не желают проходить проверку на лояльность, введем более строгое ограничение в профессии, узаконим принудительную психокоррекцию для лиц с девиантными наклонностями. Так что к тому времени, когда вы доберетесь до паразита, наше общество будет единым и монолитным, готовым бороться с инсектоидами из зоны зла до конца.

Стейр щелкнул дистанционным пультом. Кабинет наполнился тихой музыкой. Светильники давали мягкий голубоватый свет. Открытый бар рядом с креслом канцлера тоже был с подсветкой.

— Расслабься, — покровительственно говорил Стейр, вглядываясь в лицо Сеславина. — Ты действительно не хочешь меня понять? Я жесток, да? Ну что ты боишься? Я не сделаю тебе больно, — Стейр коротко засмеялся, продолжая говорить ласково, как с упрямым ребенком.

Сеславин содрогнулся, вырвал у него руку.

— Стейр, вы вот так делаете, да?.. — спросил он. — Смотрите, как ко мне подключают электричество, — он мотнул головой в сторону монитора на стене, — а потом сострадаете?!

— Да, мне нравится именно это, — с иронической откровенностью подтвердил канцлер Стейр. — А у тебя никогда не бывает странных желаний?

Сеславин, стиснув зубы, в упор смотрел на него, но канцлеру, похоже, нравилось его выражение.

— Тебя окружают чужие люди, которым нет до тебя дела — для них ты всего лишь биологический материал. Каждый день они берут тебя и бесстрастно препарируют, как подопытное животное. Твои собственные друзья считают тебя мертвым. Тут у кого хочешь крыша поедет… — Стейр внимательно следил за выражением лица Сеславина. — Ты действительно готов умереть за придуманное тобой счастье придуманного тобой народа Земли, который уже и так счастлив со мной? Это как соперничество за женщину. Народу хорошо со мной, а твои домогательства его только раздражают. Ты просто не понимаешь, ведь так?..

Сеславину начинало казаться, что все это ему снится: Стейр в самом отвратительном своем облике.

— Ты мог бы понять, если бы захотел, — голос канцлера чуть дрожал. — Кто наказывает, тот и дает защиту. Не надо быть таким грубым. У тебя философское образование! Неужели ты не понимаешь? Экстатический восторг измученной души, жестокая боль, невыносимая страсть — твое "я" уничтожено, ты осознаешь над собой что-то высшее. Чтобы испытать всю полноту бытия, нужно бессилие, пассивность и смирение. Боль срывает с личности покровы амбиций, самоуверенности. Ты станешь иным, изменится все твое восприятие. Ты почувствуешь, что ты счастлив.

У Сеславина снова расплывались в глазах круги.

— Я не сотрудничаю, — тихо ответил он наконец.

Стейр тихо выругался:

— Я потратил на тебя кучу времени. Ты действительно такое грубое быдло, что ничего не чувствуешь? Получается, я зря тут распинался перед тобой? Я бы советовал тебе быть немножко тоньше.

— Да, канцлер, я не могу наслаждаться унижением.

Его глухой, но ровный голос разочаровал канцлера.

— Ну, ладно, — подытожил Стейр. — По-моему, тебе, в самом деле, это недоступно…. - он помолчал. — Раса инсектоидов… Значит, скоро сдохнешь.

— Я знаю.

Стейр взял пульт с прозрачной крышки стола, нажал кнопку вызова охраны, бросил: "Уведите" и отвернулся.

Когда Сеславина вернули обратно в камеру, он, как подкошенный, упал на койку. Нервное напряжение, особенно напряжение последних минут разговора с канцлером обошлись ему так дорого, что спустя несколько минут, уже лежа, он снова потерял сознание.

Лес сбросил цветные листья. Голые деревья окружали единственное зеленое место, поляну-локус Ярвенны.

Обычная полевица давно бы уснула на зиму. Она забралась бы в дупло или в нору, зарывшись в сухие листья и дожидаясь, пока ее убежище засыплет снег. Полевица проснется весной, когда зазвенят ручьи на ее поляне.

Но в локусе Ярвенны вторично за год зацвела полынь. Ярвенна не уходила, и поляна чувствовала, что полевица не спит, значит, зима далеко. Вот почему, хотя лес вокруг облетел, полынная поляна зеленела и даже цвела, как цвела бы и в суровое холодное лето. Жизненная сила локуса делала ее землю более теплой, чем везде в лесу. Осенние дни становились короче, и, не впитывая досыта солнца, трава стала темнее цветом. Но полынь стояла стеной, выше и с более толстыми стеблями, чем могла бы вырасти естественно. Поляна чувствовала, что на ней живет маленькая, но необыкновенно сильная полевица-полынница.

Ярвенна упорно надеялась, что Сеславин жив и видит локус, где стоит его алтарь. Как бы он ни ослабел, это особое, сильное место он должен видеть: ведь оно все пронизано ожиданием Ярвенны и ее мыслями о нем.

Ярвенна понимала, что скоро выпадет снег. На поляну, хоть и с опозданием, придет короткая осень, потом долгая даргородская зима. И это место, которое сейчас для Сеславина что-то вроде маяка, издали видимого сквозь туман, перестанет его притягивать. Доживет ли он до весны, когда Ярвенна снова сможет "зажечь" этот "маяк"? Она в отчаянии заправляла железную лампу маслом и до упора откручивала фитиль, чтобы она горела как можно ярче.

Сеславин давно потерял счет времени. По цветущей на поляне полыни он прикидывал, что все еще конец лета или начало осени. Теперь в камере он иногда проверял силы: пытался облечься сиянием или мысленно сосредоточиться на какой-нибудь своей ритуальной вещи в Обитаемом мире. Он знал, что дома в Даргороде хранится его железный нож, вроде того, что он подарил Элено и Ри. Но Сеславину не удавалось ничего увидеть. Сияние, которым он облекался, тоже было неярким и слабым, и быстро угасало само собой.

Когда его в очередной раз вывели в коридор, что-то вдруг подсказало ему: на сей раз он не вернется. Острое предчувствие смерти заставило его пошатнуться. Конвойные уже привыкли, что он слабо держится на ногах. Сеславин шел медленно, его не подгоняли. Лифт… Дверь открывается…

Недавно по дороге в лабораторию у Сеславина случился панический приступ. Его успокоили уколом транквилизатора. Теперь Сеславин вновь ощутил, что боль в груди не дает ему вздохнуть, и лоб влажнеет от пота. Но он еще держался. Конвойные отвели иномирца вниз, на какой-то подсобный этаж, в небольшой пустой зал.

Это был тускло освещенный кремационный зал.

— От тебя останется несколько горстей праха, — сообщил канцлер Стейр, неожиданно выходя навстречу Сеславину. — Если хочешь, я окажу тебе последнюю услугу: своими руками развею прах над Летхе с высоты правительственного небоскреба.

В светло-сером комбинезоне, почти таком же, как форма охранников, с кобурой лучевого пистолета у пояса, канцлер был необыкновенно строен и юн.

— Мне все равно, что будет с моим прахом, — хмуро ответил Сеславин.

— Да, у тебя нет фантазии, — согласился Стейр.

— Зато у вас есть, канцлер: вы, кажется, меня живым собираетесь сжечь? — с вызовом спросил Сеславин.

Страх совсем отпустил. Предчувствие смерти сменилось ожиданием свободы. "Перенес", — мелькнуло у Сеславина, и только потом он понял, что именно перенес: все сомнения насчет себя, всю неуверенность в своих силах. Все, что положено перенести человеку, прежде чем он пойдет на смерть так, как Сеславин молился Ярвенне Даргородской: с укрепленным против мук сердцем…

— Заживо? — рассмеялся Стейр. — Я что, хренов маньяк? По-твоему, у меня других развлечений нет? Я, между прочем, соблюдаю собственные законы. Суд, учитывая твои преступления против Земли Горящих Трав, приговорил тебя к гуманной казни через инъекцию нейротропного яда.

Сеславин почти не почувствовал облегчения. Персоналу в спецодежде, в халатах и перчатках, стало быть, предстоит возиться уже с мертвым телом…

— Ну, пусть будет инъекция, — уронил он.

— А она уже была, — внезапно возразил Стейр. — Твоя казнь давно состоялась. Когда, Армилл?

Глава Ведомства невозмутимо назвал точную дату.

— Видишь, — пожал плечами Стейр. — Приговор уже исполнен. Святое дерьмо! Об этом свидетельствуют документы и СМИ.

— Я все еще жив, — упрямо сказал Сеславин.

Стейр едва заметно покачал головой:

— Это твое мнение. По-твоему, мои масс-медиа лгут, Ведомство фабрикует политические мифы? Давай перенесем решение нашего спора на полчаса… Мне кажется, ты скоро поймешь, что твое существование — одна иллюзия, которую ты упорно пытаешься выдать за правду.

— Ну, давай, сожги меня заживо, — снова повторил Сеславин.

— Я только сжигаю труп, — бросил Стейр

Оператор уже настроил режим кремационной печи. Сеславина должны были зафиксировать на загрузочном столе. Он мысленно вызывал образ поляны под Даргородом. Его чувства были обострены. С необычайной четкостью Сеславин увидел пригнувшуюся от сильного ветра полынь, Ярвенна стояла, защищая ладонью огонек лампы. Сеславин видел сразу и поляну, и кремационный зал. Ему казалось, что он стоит на границе между ними: с одной стороны волны полыни, с другой — каменный пол.

Конвоиры схватили Сеславина, чтобы заставить лечь на стол. Он сделал попытку вырваться. Сеславин чувствовал, что его хотят оттащить от спасительной грани. Отчаяние хлестнуло по нервам, тяжелыми, неровными толчками забилось сердце. Состояние боевой ярости пришло само, мышцы наполнились прежней силой. Сеславин облекся сиянием. Яркая вспышка ослепила конвой. Это было предельное напряжение, казалось, уже несовместимое с возможностями измученного человеческого тела.

Цепь Сеславина натянулась в руках персонала: его удерживали вчетвером. Неожиданно от браслетов на запястьях иномирца по металлическим звеньям побежало свечение. Цепь вспыхнула, кое-кто из служащих испуганно отдернул руки. Сеславин рванул ее на себя и ощутил, что свободен.

Канцлер Стейр выхватил пистолет раньше всех. Он направил ствол в иномирца, стоящего в столбе света. Но Сеславин уже исчез, и кремационный зал теперь снова освещали лишь люминесцентные лампы. Тогда Стейр, не отводя ствола, несколько раз нажал на спуск. Канцлер расстрелял служащих крематория за их оплошность.

Сеславин шагнул за грань, туда, где шумела высокая трава, и ему почудилось, что его охватывает холодный ветер и горчащий полынный запах.

"Это сон", — вдруг понял он. Полынь вокруг него была выше человеческого роста. В плену Сеславин не один раз пытался предугадать, каким будет его посмертие. "Оказывается, это просто полынь…". Смерть явилась ему в образе поляны под Даргородом.

Силы совсем оставили его. Сеславин ощутил толчок в грудь: сердце сократилось и уже не расслабилось…

Ярвенна увидела, как он возник на поляне, все еще окруженный светом. Она вскрикнула и кинулась к мужу. Ярвенна не успела добежать. Сеславин упал навзничь, сияние вокруг него быстро померкло. Уже сгущался вечерний сумрак. Ярвенна встала на колени, наклонилась над мужем, прижалась щекой к его груди. Сеславин не дышал, сердце не билось. Ярвенне было страшно смотреть на его лицо, чужое, несмотря на знакомые черты. Она взяла его запястье, но не почувствовала, как в вене под ее пальцами бьется кровь, только звякнула тонкая цепь. Ярвенна положила обе ладони на грудь Сеславину. В своем локусе она, дочь полевицы, стала маленькой богиней травы. Поляна, на которой полынь цвела в середине осени, была полной чашей жизненной силы.

Сеславин лежал, запрокинув голову, отрешенный и, Ярвенне казалось, отдаляющийся все больше. Лампа на ветви дуба покачивалась под ветром, и огонек в ней все еще горел. Ветер шатал полынь. Руки Ярвенны становились все горячее, от них согревалась неподвижная грудь Сеславина. Ярвенна бы не заметила, если бы так пролетели целые сутки.

Она не сводила глаз с посеревшего, замкнутого лица мужа. Внезапно тот с трудом разомкнул плотно сжатые губы и сделал едва слышный вдох. Вместе с ним вздохнула Ярвенна. Наклонив голову к самым его губам, она слушала. Дыхание было слабым, но не прерывалось.

Сеславин снова оказался в Даргородской больнице, где однажды уже лечился после ранения. На этот раз его состояние было тяжелым. Из реанимации Сеславина перевели в отдельную палату терапевтического отделения.

Ему трудно было восстановиться. Случайные звуки: шаги, скрип оконной рамы, приближение человека, которое он замечал боковым зрением, заставляли Сеславина вздрагивать.

Ему постоянно хотелось спать, но заснуть он не мог, особенно ночью. Встать, сделать несколько шагов по палате стоило большого усилия, и до самой весны единственная возможная для него прогулка была — посидеть на балконе в кресле.

Ярвенна не отходила от него. Заведующий отделением позволил, чтобы она жила в палате с мужем, считая, что Сеславину полезнее будет забота близкого человека, чем сменяющихся на дежурстве сиделок.

— Ты устала со мной? — спрашивал ее Сеславин, замечая, что она занята каждой мелочью его быта, как мать, смотрящая за малым ребенком.

— Нет, я устала без тебя, — отвечала Ярвенна.

Сеславин говорил мало, глухо, прерывисто. К его новому голосу Ярвенна долго не могла привыкнуть. Ему еще предстояла операция на голосовых связках.

Посторонних повидаться с Сеславином не пускали. В число посторонних попали даже друзья-землепроходцы и родственники, кроме родителей Ярвенны — тестя и тещи Сеславина. Перед первым свиданием Ярвенна предупредила их: "Только, пожалуйста, ведите себя, как обычно, не жалейте, не ахайте". Ярвенна не могла забыть, как в вечерних сумерках на поляне ей показалось, что волосы Сеславина присыпаны известью или пылью. Только когда ей позволили войти к нему в реанимационную, Ярвенна увидела голову мужа на чистой наволочке подушки и поняла, что его темно-русые пряди перемешались с седыми.

Сеславин не рассказывал о том, что с ним было в плену. Лечащий врач даже Ярвенне не разрешал об этом спрашивать. Кроме того, часть допросов Сеславин перенес в измененном состоянии сознания и не помнил их. Но землепроходцам необходимо было знать, что Ведомству удалось выяснить об их деятельности в мире Горящих Трав. Когда силы Сеславина немного восстановились, он прошел несколько сеансов гипноза, во время которых выяснилось: несмотря на новые версии сыворотки "х-2а" и прочие методы Ведомства, он ни словом не обмолвился о полынной поляне. Стейр получил информацию о городе-мираже, покинутых убежищах Элено и Ри, о ряде теорий и открытий землепроходцев, о которых Сеславин читал в научных журналах. Но про локус-двойник в Патоис он даже не упомянул, точно этот локус в его сознании был окружен особой защитой.

Здравница под Даргородом в сосновом бору была очень уединенным местом. Сеславина направили сюда в середине весны. Белокаменная усадьба в старинном стиле у озера, питающегося родниками, выглядела приветливо и уютно. Сеславин устал лечиться и часто вспоминал, как Аттаре плел корзины. Сам Сеславин выбрал себе подходящий лечебный труд — он решил заняться чеканкой оберегов. Это был старинный народный промысел: маленькие прямоугольные обереги из меди и бронзы, изображающие сказочную птицу, зверя, растения или саму "хозяйку" Ярвенну Даргородскую. Техника чеканки была простой, в оберегах больше ценилось знание обычаев, а не изобретательность мастера. Сеславин скоро сделал первый оберег, который можно было считать уже не ученическим. Неудачные работы расплавлялись в тигле, заливались в форму, прокатывалась через вальцы — и получалась новая пластина.

Возле здравницы останавливался междугородний автобус. Сеславин ходил на остановку встречать Ярвенну, когда она навещала его. Она часто привозила с собой маленького Стиврата. Вначале мальчик засмущался, увидев отца после такой долгой разлуки. Но они еще не дошли до здравницы, как уже дружески болтали по дороге.

Стиврат, крепкий, высокий для своих лет, держал отца за руку. У него были большие, широко расставленные круглые серые глаза, круглая голова и вздернутый нос. На штаны Стиврату Ярвенна нашила кожаные заплатки на попе и на коленях, чтобы не протирались. Стиврат был непоседа, и даже когда шел с отцом, начинал скакать.

— Ты жил с бабушкой, да, Стиврат? — спрашивал Сеславин.

— И с дедом!

Сеславин улыбнулся. У Стиврата появилась привычка с горячей убежденностью заявлять о своей точке зрения. Разумеется, не только с бабушкой, но и с дедом!

— Ты скучал, когда не было мамы?

— Скучал, — подтвердил Стиврат.

— Но у бабушки с дедом все равно интересно? — продолжал Сеславин. — Ты все-таки не очень скучал?

— Я не очень скучал. Мама сказала — ты поехал в чужую страну. Мама сказала, что пойдет тебя искать. Потом она тебя найдет, и ты опять будешь с нами жить.

— Правда? — удивился Сеславин. — Это как в сказке, да? Муж поехал в чужую страну и пропал. Тогда жена собралась…

— Велела сковать себе семь посохов железных и семь пар железных башмаков, — вдруг продолжила Ярвенна, и Стиврат закивал, услышав знакомую сказку. — Когда она семь пар железных башмаков износит и семь посохов железных изломает, тогда и найдет своего мужа.

Сеславину внезапно слезы застлали взгляд, и он ничего не ответил.

— А еще есть другая сказка, — сказал Стиврат. — Знаешь, какая? Как у нее был сын. Он вырос и говорит: я сяду на коня… да? — он покосился на Ярвенну. — И найду… Да?

— Да, поеду в чужую страну искать своего отца, — подтвердила та.

Ярвенна задумалась, вспоминая, как рассказывала Стиврату сказки, чтобы он лучше понял, почему она так надолго оставляет его с бабушкой и почему больше не приходит домой Сеславин.

— А я вам кое-что сделал, — Сеславин сунул руку в карман. — Вот, Стиврату и тебе.

Он разжал ладонь. На ней лежали рядом два оберега. Сеславин опустил ладонь пониже, чтобы Стиврату было видно. Мальчик тут же попытался схватить один оберег.

— Нет, погоди, — остановил Сеславин, слегка отодвинув ладонь. — Мама должна первая взять, правда?

Стиврат смутился и выдавил:

— Ага…

Ярвенна улыбнулась:

— Вот твой, — показала она Стиврату. — Бери.

Мальчик взял бронзовый прямоугольник, поворачивая его то правильно, то вверх ногами:

— Это кто?

— Рысь, — ответила Ярвенна. — У тебя на Земле Горящих Трав есть своя рысь. Когда ты подрастешь, мы пойдем туда, и ты ее позовешь.

— А это кто? — продолжал Стиврат, показывая пальцем на оберег, который все еще лежал на ладони Сеславина.

— А это, — ответил тот, — даргородская хозяйка. Когда мы на зимний солнцеворот наряжаем дерево, кто тебе приносит подарки?

Стиврат засмеялся:

— Мама!

Сеславин рассмеялся тоже. На солнцеворот сама Ярвенна, изображая небожительницу, дарила им со Стивратом подарки.

Они шли через сосновый бор. Впереди меж редких прямых стволов уже виднелось озеро и белый фасад здравницы. Сеславин одной рукой обнял Ярвенну, и она молча прижалась к нему.

"Я жив", — вдруг подумал Сеславин. Он всей грудью вдохнул свежий ветер.

А где-то там, как казалось ему, не так далеко отсюда, дышала жизнью Земля Горящих Трав:

Вихри Летхе,

Темные ели Кибехо,

И теплота Тиевес,

Травы и листья Патоис,

И Хирксон-скалы.