"Америка справа и слева" - читать интересную книгу автора (Стрельников Борис Георгиевич, Шатуновский...)

КОРОЛЬ ГОЛЫХ



— Поехали! — скомандовала Кристи, и мы покатили.

Наш автопоезд из трех открытых вагончиков промчался по нью-йоркскому Бродвею, слегка затормозил на повороте к лондонской площади Трафальгар-сквер, сделал минутную остановку на главной улице Гонконга, развернулся перед песчаными барханами Сахары и, набирая скорость, повез нас к вигвамам индейцев, стойбище которых раскинулось на склоне холма позади виадуков чикагской надземки.

Обогнув затем пустынную деревню гренландских эскимосов, мы попали на очень любопытную улицу, где старинные дома с белыми витыми колоннами стояли вперемежку с современными зданиями, с мексиканскими глиняными мазанками, вьетнамскими бамбуковыми хижинами, бревенчатыми избушками канадских лесорубов и палатками бедуинов.

Пассажиры автопоезда вели себя необычно.

Они вскакивали с мест, возбужденно ахали и охали, бросались от окна к окну. Можно было подумать, что они когда-то жили в этих домах или по крайней мере, бы вали здесь в гостях и вот теперь после долгой разлуки снова посетили эти места.

Впрочем, так или почти так и было, Мы тоже ахнули и чуть было не вывалились от возбуждения из окна, когда на склоне холма увидели шатер Спартака, любимого героя нашего детства. Да, конечно, это тот самый шатер, под сенью которого мы виделись со Спартаком незадолго до его гибели. Как хотелось задержать здесь автопоезд и войти в знаменитый шатер! Но наш гид, веселая и озорная Кристи, рассказав в микрофон очередной анекдот из жизни кинозвезд и на глазах у всех подтянув мини-юбку, уже командовала чуть охрипшим голосом:

— Поехали!

И мы ехали дальше, углубляясь в этот удивительный, фантастический и странный мир, имя которому Голливуд.

Пассажиры продолжали ахать и охать, узнавая улицы и дома из популярных кинофильмов. Имена актеров и актрис летали по автопоезду взад и вперед, как целлулоидные мячики пинг-понга. Казалось, что вот на той террасе сейчас появится Грегори Пек, играющий честного и благородного юриста в фильме «Убить пересмешника», а вот из этого дома выбегут Сидней Пуатье и Тони Кэртис, скованные одной цепью. Но никто не появлялся на террасе, никто не выбегал из дома. Улица этого странного города была пустынна и молчалива, как после эпидемии чумы, опустошившей эти хижины и дворцы.

Голливуд, великий Голливуд, всемирно известная «фабрика снов», «фабрика звезд» и полубогов-полулюдей, имена которых шепчут губы миллионов юношей и девушек во всем мире, был сейчас пуст и печален, как богатое католическое кладбище. В тот день, когда автопоезд возил нас по студии «Юниверсал», здесь не снималось ни одного кинофильма. Лишь из «Ущелья убийц» доносились выстрелы, крики людей и лошадиное ржание: там «выстреливали» очередную серию «уэстерна» (фильма о нравах Дикого Запада) для телевидения.

Построив пассажиров нашего автопоезда парами, Кристи провела нас по костюмерным, где когда-то гримировались и отдыхали в перерывах между съемками великие кинозвезды, показала несколько трюков, применявшихся при съемках, рассказала еще несколько ходячих анекдотов из интимной жизни известных актеров и актрис и, наконец, привела к выходу, подарив на прощание каждому свою ослепительную улыбку, увы, так и не взошедшей кинозвезды.

Очутившись за воротами, мы почувствовали себя обманутыми. Ощущая какую-то неясную тревогу, мы побежали за разъяснениями в оффис студии «Юниверсал», помещавшейся здесь же в многоэтажном параллелепипеде из стекла и нержавеющей стали. Нас принял мистер Луи Блэйн, один из директоров студии.

— Да, — печально подтвердил мистер Блэйн. — Голливуд болен, Голливуд переживает очередной кризис. Причин много. — Он развел руками и поднял их кверху, как бы прикрывая голову от лавины, грозящей обрушиться на него. — Побеждает телевидение, обращая кинозрителей в телезрителей; в связи с инфляцией в стране производство кинофильмов сильно вздорожало, часто кассовый сбор не приносит ожидаемой выручки. Кстати, — он доверительно приблизился к нам через стол, — вы не поверите, но выяснилось, что курс на кассовый успех при полном пренебрежении к художественной стороне фильмов не оправдал себя. И вот, чтобы не вылететь в трубу, киностудии прекращают съемки уже запущенных в производство кинофильмов и ищут союза с телевидением — этим молодым гигантом, еще недавно казавшимся недорослем в коротких штанишках.

— Однако мы еще повоюем, — пообещал на прощание мистер Блэйн. Как-то незаметно он перевел разговор на другие рельсы, спрашивал, как идут дела у Бондарчука, что снимает Чухрай.

Простившись с мистером Блэйном, мы долго колесили по Лос-Анджелесу, то восхищаясь, то приходя в ужас от этого гигантского города, занимающего третье место в списке американских городов. Пото. м мы решили проехать его поперек, от пляжей Тихого океана до восточных окраин, но, утомившись, бросили эту затею на полпути, не проехав и пятидесяти миль. Прожив в Лос-Анджелесе четыре дня, мы убедились, что он оправдывает свое прозвище «девятнадцати пригородов в поисках города», ибо никто не может с точностью сказать, где кончается один пригород и начинается другой, то есть никто не может с уверенностью определить, где начинается и где кончается Лос-Анджелес.

У нас было много друзей в этом удивительном городе, и к концу нашего пребывания, до краев напичканные рассказами, цифрами и личными наблюдениями, мы уже не знали, чему посвятить наш очерк: тому ли, что Лос-Анджелес, как тесто на дрожжах, растет на военно-авиационной, военно-электронной, военнокосмической и просто военной промышленности, или тому, что Лос-Анджелес — один из главных заповедников американской ультрареакции; тому ли, что участок земли под дом в районе Бэверли Хиллс стоит не менее четверти миллиона долларов, или тому, что негритянское гетто в районе Уоттс напоминает вулкан, готовый извергнуться в любое мгновение.

Мы спорили. Разложив на столе чистые листы бумаги, мы заглядывали в свои записные книжки и старались перекричать друг друга:

— В Лос-Анджелесе самые широкие, самые совершенные в мире автострады.

— В Лос-Анджелесе самый плохой, самый тяжелый в мире воздух.

— В Лос-Анджелесе все позволено, даже играть на сцене в чем мать родила.

— Городские правила Лос-Анджелеса, не отмененные до сих пор, запрещают солить огурцы в деловой части города, купать двух младенцев з одной ванне одновременно, продавать змей на улицах и стрелять зайцев из окон трамваев…

И все-таки мы решили рассказать о Голливуде, которому И. Ильф и Е. Петров посвятили в своей известной книге три главы. Они писали:

«Голливуд — правильно распланированный, отлично асфальтированный и прекрасно освещенный город, в котором живут триста тысяч человек. Все эти триста тысяч либо работают в кинопромышленности, либо обслуживают тех, кто в ней работает. Весь город занят одним делом — крутит картины, или, как выражаются в Голливуде, «выстреливает» картины. Треск съемочного аппарата очень похож на треск пулемета, отсюда и пошел термин «выстреливать». Все это почтенное общество «выстреливает» в год около восьмисот картин. Цифра грандиозная, как и все цифры в Америке».

— Асфальта и освещения в Голливуде прибавилось, — сказал нам известный кинокритик, когда мы прочитали ему этот абзац из «Одноэтажной Америки», и жителей в городе сейчас раза в три больше. Но в кинопромышленности осталось не более двадцати тысяч человек. Что касается картин, то прошлым летом во всем Голливуде «выстреливали» всего четыре картины, да так до сих пор и не «выстрелили».

Этого критика мы прозвали «оптимистом». По его мнению, Голливуд, подобно Римской империи, пал под ударами варваров. Под варварами он подразумевал телевидение и «независимые» «подпольные» кинокомпании, которые делают фильмы не в павильонах Голливуда, а прямо на улицах и площадях американских городов. Обходятся эти фильмы в десятки раз дешевле, а зрителей, особенно молодых, собирают больше. Ибо, как выяснилось, молодому зрителю надоели помпезные «Клеопатры» и «Лоуренсы Аравийские», ему хочется видеть на экране себе подобных людей, с их реальными, а не выдуманными проблемами.

Другой критик, принимавший участие в этой беседе, был явным пессимистом.

— Голливуд всегда останется Голливудом, и зрители будут смотреть то, что им показывает Голливуд, как бы они ни протестовали и ни сопротивлялись. Голливуд уже повенчался с телевидением, навязав последнему свои нравы, свою мораль и свои взгляды на искусство. Какая разница, где находится зритель — в кинотеатре или у себя дома? Впрочем, последнее еще страшнее.

— Запишите это в свои блокноты, джентльмены, — тоном мистера Адамса продолжал «пессимист». — Это очень, очень интересные цифры. Итак, записывайте. В среднем в каждой американской семье телевизор включен шесть часов сорок пять минут в сутки. Ребенок начинает сознательно тянуться к телевизионному экрану в возрасте трех-четырех лет, К 18 годам он проводит у телевидения не менее 20 тысяч часов, то есть на 65–70 процентов больше, чем в классе. Не зря мы называем наше телевидение «третьим родителем», подразумевая под этим его воспитательные функции. Что же видит наш ребенок на экране этого «буб-тьюба» (ящика для дураков)? Нам известно, что между 7 и 9 часами вечера у телевизоров торчат не менее тридцати миллионов детей и подростков в возрасте от трех до семнадцати лет. То, что они видят на экране, они воспринимают острее и серьезнее, чем взрослые. А на экране в среднем каждые 14 минут

18 секунд совершаются убийства, драки, поножовщина, насилия над женщинами.

— О да, да! — воскликнул, в свою очередь, «оптимист». — Я с ужасом гляжу на моих собственных детей. Во что они играют? В героев телевидения. Что они напевают? Мелодии телевизионных реклам. От каких кошмаров они просыпаются по ночам? От тех, что они видели накануне вечером по телевидению. Я тоже сделал подсчеты, коллега. Запишите в свои блокноты, джентльмены: мой младший сын пошел в первый класс, проведя у телевизора столько часов, сколько он не проведет в начальной, средней и высшей школе, вместе взятых…

Эту беседу мы вели в машине критика-»пессимиста», который вез нас на студию «20 век — Фокс».

Мы ехали по бульвару Голливуд, главной магистрали города Голливуд, который расположен в городе Лос-Анджелесе. Завернув за какой-то угол, мы очутились в городе Бэверли Хиллс, который также находится в городе Лос-Анджелесе. Кинокритики, перебивая друг друга, пытались объяснить нам, отчего возникла такая путаница с городами, но мы так ничего и не поняли.

Первый житель славного города Бэверли Хиллс, которого мы увидели, оказался мальчишкой лет десяти. Он стоял, чуть ли не на середине мостовой под плакатом, укрепленным на шесте, воткнутом в пустой картонный ящик. На мальчишке были синие джинсы и голубая рубашонка с короткими рукавами. Через плечо у него висела холщовая сумка, как у смоленского подпаска. Он что-то возбужденно орал и размахивал руками.

До нас донеслось:

— Гарольд Ллойд… Кёрк Дуглас…

На плакате неверной детской рукой было намалевано: «Хотите знать, где обитают звезды?»

— Хотим! — дружно отозвались мы, еще не понимая, что все это значит.

Критик притормозил у звездного мальчика и молча протянул ему долларовую бумажку. Мальчик на секунду перестал орать, проворно сцапал доллар и сунул нам какой-то пакет, аккуратно завернутый в целлофан. Это была карта города Бэверли Хиллс. Звездочками были обозначены виллы, принадлежащие голливудским светилам.

Москвич, не расстававшийся с «Одноэтажной Америкой», быстро нашел нужную страницу и привел вслух: «Здесь мы увидели человека, профессия которого, по всей вероятности, неповторима. Он один представляет этот удивительный способ зарабатывания денег. Человек этот сидел под большим полосатым зонтом. Рядом с ним был установлен плакат:

«Дома кинозвезд здесь. От 9 часов утра до 5 часов 30 мин. вечера». Это гид, показывающий туристам дома кинозвезд. Не внутреннее убранство этих домов и не Глорию Свзисон за утренним чаем (внутрь его не пустят), а так — с улицы. Вот, мол, здание, в котором обитает Гарольд Ллойд, а вот особнячок, где живет, Грета Гарбо.

Хотя деловой день был в разгаре, никто не ангажировал гида, и на его лице было написано нескрываемое отвращение к своей вздорной профессии и к американской кинематографии».

Было очень соблазнительно предположить, что мальчишка в синих джинсах, всучивший нам за доллар карту Бэверли Хиллс, был внуком этого самого гида. Но, проехав лишь полквартала, мы увидели еще одного паренька с холщовой сумкой на боку. Он тоже размахивал руками и выкрикивал имена кинозвезд, только джинсы у него были не синие, а розовые. Под правым глазом у него расплывался свежий синяк. Наверное, внуки подрались из-за более выгодного места, и обладатель розовых джинсов был потеснен на полквартала к западу от границы Голливуд — Бэверли Хиллс.

На следующем перекрестке мы увидели еще одну холщовую сумку. Еще один квартал — и снова орущий мальчишка. Еще. И еще. У гида, запечатленного на одной из страниц «Одноэтажной Америки», оказался полон город внуков, пошедших по его стопам.

Под номером 75 на карте значилась вилла Гарольда Ллойда. Да, да, того самого комика немого кинематографа, любимца публики, в том числе и советской, в двадцатых и тридцатых годах. Мы упросили критиков свезти нас к его дому. Просто посмотреть издали. О свидании с самим актером не могло быть и речи.

— Он очень стар и очень нелюдим, — объяснили нам критики. — В городе не появляется. Журналистов к себе не пускает. Даже неизвестно, жив он или умер. Впрочем, некролога в газете не было. Значит, жив.

Виллы Гарольда Ллойда мы, однако, тоже не увидели, так же как и ее хозяина. Она скрывалась где-то в зелени деревьев. Зато мы увидели забор. Прекрасный крепостной забор в три человеческих роста, выложенный из замечательного тюремного кирпича. У массивных чугунных ворот стоял черный легковой автомобиль. В автомобиле, откинув голову на спинку сиденья, спал какой-то мускулистый джентльмен. Друзья-критики объяснили нам, что кинозвезды, не надеясь на обычную полицию, вербуют себе охранников среди демобилизованных морских пехотинцев и головорезов из специальных войск «зеленые береты». Спрос на частных охранников особенно возрос после кровавой драмы на вилле, которая принадлежала актрисе Шарон Тэйт и ее мужу режиссеру Роману Поланскому.

Критики сводили нас и туда, но и там мы, кроме забора да полицейских машин, ничего не увидели. Забор там был поменьше, чем вокруг — виллы знаменитого комика, и это обстоятельство, немаловажное в Бэверли Хиллс, сыграло, говорят, свою роковую роль в судьбе голливудской красавицы Шарон Тэйт.

Это произошло августовской ночью 1969 года, когда Роман Поланский улетел по своим кинематографическим делам в Лондон. Его молодая жена, беременная на девятом месяце, пригласила на виллу старых друзей: двух мужчин и одну женщину.

Критик-»пессимист», рассказывавший нам эту историю, печально вздыхал:

— Шарон была дитя Голливуда. Она выросла в моральной атмосфере Голливуда и другой атмосферы не знала. Нужно вам «сказать, господа, что актера, который добился успеха, американские зрители чтут, как бога, но мало кто знает, что в студии его заставляют работать, как ломовую лошадь, погоняя и подхлестывая день и ночь. Когда он падает от усталости, его поднимают наркотиками. Джуди Гарланд, недавно покончившая жизнь самоубийством, рассказывала мне, что по утрам врач на студии давал ей возбуждающие таблетки, чтобы она «включилась, а по вечерам делал ей успокаивающие уколы, чтобы она до утра «выключилась». Вот так, господа журналисты, у нас снимают фильмы. Удивительно ли, что в Голливуде и в Бэверли Хиллс больше врачей-психиатров, чем во всех странах Западной Европы, вместе взятых!

— В свои двадцать шесть лет Шарон Тэйт прошла все дантовские круги Голливуда, — вступил в разговор критик-»оптимист». — Она познала наркотики, познала неписаный закон, по которому за каждую ступеньку успеха начинающая актриса в Голливуде расплачивается своим телом. Однажды я спросил ее:

— Шарон, детка, ты могла бы отдаться мужчине перед кинокамерой, чтобы потом эту сцену видели на экранах миллионы зрителей?

— А почему бы и нет, — горько усмехнулась она. — Если за это хорошо заплатят. Кроме того, этих скотов, сидящих в кинозале, только такой сценой и можно пронять.

Ее муж режиссер Поланский старался пронять зрителей темой ужаса. Наши друзья-критики в один голос заверили нас, что он весьма, весьма талантливый режиссер.

Из кинотеатров, где показывают его фильмы, зрители выходят, пошатываясь; их поташнивает от крови и трупов, от извращений и садизма, которые им добросовестно, в натуральном цвете, показывают в течение двух часов. Потом, по ночам, многие зрители кричат во сне дурными голосами, пугая домочадцев и соседей.

Шарон Тэйт убили так же бессмысленно и с той же жестокостью, которую изображал на экране ее муж. С нее сорвали одежду, скрутили руки за спиной и подвесили к люстре. Ей нанесли шестнадцать ударов ножом, распороли живот, чтобы убить еще неродившегося ребенка. Убили и ее гостей.

Полиция нашла убийц. Ими оказались ряженные под хиппи один парень и три девушки. По приказу своего «вождя», имя которого Мэнсон, они должны были убить владельца студии грамзаписи за то, что тот не признал в Мэнсоне композитора и певца-гитариста. Говорят, что убийцы просто перепутали адрес.

В студию «20 век — Фокс» мы приехали, чтобы посмотреть, как идут съемки нового фильма «По ту сторону Долины кукол». Попали мы туда к концу рабочего дня за пять минут до того, как режиссер Расе Майер, огромный мужчина с усами и в роговых очках, хлопнул в ладоши и гаркнул:

— Стоп, хватит на сегодня!

Защелкали выключаемые «юпитеры». На съемочной площадке стало темно и шумно. Ни на кого, не глядя, Майер, натаскивая через голову черный свитер, быстрыми шагами направился к выходу. Полуголая актриса, вытирая бумажной салфеткой под мышкой, устало поплелась к боковой двери. Актриса была не очень известной и, судя по всему, не очень талантливой. Но у нее, бесспорно, было достоинство, которое ценится в Голливуде превыше всего, — у нее была высокая грудь и стройные ноги.

Только что был отснят эпизод в ночном клубе. Мы рады, что видели, как творятся шедевры. Трещали кинокамеры, то наезжая на танцующую актрису, то, удаляясь от нее. А режиссер орал:

— Давай, давай, детка! Выше руки, чтобы мы могли запечатлеть все твое оборудование!

Авторы «Одноэтажной Америки» в одной из глав о Голливуде писали: «Мы, московские зрители, немножко избалованы американской кинематографией. То, что доходит в Москву… это почти всегда лучшее, что создано Голливудом».

Действительно, еще несколько лет тому назад Голливуд выпускал десяток хороших картин на сотню дрянных. Но то, что создает сегодня Расе Майер, безусловно, относится к той категории кинематографии, о которой Ильф и Петров писали:

«… Техника американского кино не нуждается в похвалах — всем известно, что она стоит на очень высоком уровне, — но так называемые «художественные» картины просто пугают.

Все эти картины ниже уровня человеческого достоинства. Нам кажется, что это унизительное занятие для человека — смотреть такие картины. Они рассчитаны на птичьи мозги, на тяжелодумность крупного рогатого человечества, на верблюжью неприхотливость. Верблюд может неделю обходиться без воды, известный сорт американских зрителей может двадцать лет подряд смотреть бессмысленные картины».

Но здесь же позволительно спросить: не сам ли Голливуд создал себе зрителя по своему образцу и подобию? «Культурный американец не признает за отечественной кинематографией права называться искусством, — свидетельствовали Ильф и Петров. — Больше того: он скажет вам, что американская кинематография — это моральная эпидемия, не менее вредная и опасная, чем скарлатина или чума. Все превосходные достижения американской культуры — школы, университеты, литература, театр — все это пришиблено, оглушено кинематографией. Можно быть милым и умным мальчиком, прекрасно учиться в школе, отлично пройти курс университетских наук — и после нескольких лет исправного посещения кинематографа превратиться в идиота».

Это было написано в те далекие годы, когда будущего режиссера Расса Майера еще не пускали в кинотеатр без сопровождения родителей. С той поры много воды утекло, много кинопленки израсходовано.

— Отслужив в армии, Майер стал зарабатывать на жизнь тем, что поставлял во фривольные журнальчики фотографии обнаженных девиц, — смущенно глядя в сторону и хихикая в ладошки, рассказывал нам критик-»оптимист». — Однажды одному владельцу бурлеска в Калифорнии пришла в голову блестящая мысль: сделать фильм с раздеванием и прочими пикантными штучками. В поисках режиссера он наткнулся на Майера. Получив на расходы буквально нищенскую сумму — двадцать четыре тысячи долларов, Майер с помощью примитивных съемочных средств в шесть недель состряпал фильм под названием «Аморальный мистер Тиз».

Рассказывать его содержание я не буду: язык не поворачивается. Скажу только, что сперва владельцы кинотеатров не посмели пустить этот, с позволения сказать, художественный фильм на экраны, и он шел в бурлесках, ночных клубах и прочих злачных местах. Но мало-помалу «Аморальный мистер Тиз» растолкал локтями конкурентов, проник и на массовый экран, принеся своим создателям свыше миллиона долларов чистого дохода. А это уже не шуточное дело, джентльмены. Перед таким фильмом раскроешь любую дверь, а перед режиссером, который двадцать четыре тысячи долларов превратил в миллион, не зазорно и шляпу снять. С тех пор за Майером в Голливуде закрепились две клички: «Король голых» и «Аморальный мистер Майер».

Но должен вам сказать, в голливудское высшее общество его довольно, долго не допускали. Брезговали. И работы ему в Голливуде не давали.

— С тех пор он сделал около двух десятков порнографических фильмов, — вступил в разговор критик» пессимист». — Один другого бесстыднее. Самое ужасное то, что эти фильмы смотрят десятки миллионов людей, в основном молодых людей. О боже, куда мы идем! Куда катится наша больная Америка! Есть ли предел падению нравов?

После этих взволнованных восклицаний наступила пауза. Это была минута скорбного молчания. Критики-либералы почтили память юных душ, павших жертвами аморального мистера Майера. Критик-»оптимист» даже приложил руку к своей грудной клетке, где-то между сердцем и селезенкой. Критик-»пессимист» прикрыл ладонью глаза, как будто боялся показать нам свою душевную боль. Может быть, в эту минуту они думали о своих детях?

— Да, король обнаженных обратил на себя внимание, — продолжал критик-»оптимист», справившийся, наконец, с волнением. — Не так давно президент компании «20 век — Фокс» знаменитый Ричард Занук неожиданно велел показать ему последнюю работу Майера — «Ласка». Ну и фильм, скажу я вам!

— Суперпорнография! — буркнул критик-»пессимист».

— Так вот, посмотрев «Ласку», Занук спросил своих помощников:

— Сколько выручки принесла эта картина?

— Уже шесть миллионов долларов.

— А сколько этот… как его?.. Король голых истратил на ее производство?

— Семьдесят две тысячи долларов.

— Всего-навсего?! — удивился Занук. — Почему же мы до сих не подписали с ним контракт? Такие люди на земле не валяются! Если он сделал такой прибыльный фильм в кустарных условиях, то, представьте себе, что он может сотворить, если ему дать наш бюджет и голливудское оборудование?

Так Майер попал в Голливуд на студию «20 век — Фокс». В фильме «По ту сторону Долины кукол», который он сейчас мастерит, будет не менее восемнадцати эпизодов, снятых в постели.

— Я беседовал с ним недавно, — угрюмо сказал критик-»пессимист». — Я попросил его изложить творческое кредо. Он мне изложил его так: в некоторых, говорит, фильмах зритель ждет полтора часа, чтобы увидеть пять минут эротизма. У меня другой принцип. В моих, говорит, фильмах уже через пятнадцать секунд зритель получает то, за чем пришел. О господи, куда мы катимся?!

— Но куда же смотрит общественность? — возмутился Москвич. — Разве нельзя прекратить это безобразие, это растление? Ведь в Америке много талантливых режиссеров и прекрасных актеров, которых уже тошнит от пошлости, садизма, насилия, секса, оглупления. Разве нельзя, в конце концов, принять какой-нибудь закон, ограждающий…

Критики переглянулись с недоумением. Они даже побледнели.

— Но подобный закон был бы покушением на свободу творчества, — осторожно промолвил критик-»оптимист».

— На свободу и на демократию, — поддержал его критик-»пессимист».

— И на святые принципы частного предпринимательства! — закончили они громким дуэтом. Теперь они смотрели на Москвича почти с негодованием.

— Опять забыл, где я нахожусь, — виновато пробормотал Москвич, обращаясь к Вашингтонцу. — Пожалел их же детей и вот попал в гонители «свободы и демократии».

Вашингтонец укоризненно покачал головой. Ведь перед началам автомобильного путешествия он читал интервью с кинорежиссером Брианом Хаттоном. Когда режиссера спросили, чувствует ли он моральную ответственность перед зрителями, смотрящими его фильмы, он ответил:

— Я «лично за то, чтобы с разговорами о морали покончить раз и навсегда. Кому она нужна в наши дни? Кому нужны эти анекдоты «люби своего соседа»? Мой единственный долг — делать кинофильмы, которые приносили бы хорошие деньги. Я бизнесмен, бэби, я делаю большой бизнес, а на остальное мне наплевать.

— Кому же принадлежит нынче Голливуд? — спросил Москвич.

— О, у Голливуда теперь новые хозяева, — ответил «оптимист». — Почти все в Голливуде нынче принадлежит крупным промышленникам, нефтяникам, а кое-что даже техасским скотоводам.

— Кинокомпанию «Уорнер бразерс» скоро купит нью-йоркская корпорация «Кини», — добавил «пессимист». — Спрашиваете, что за корпорация? Извольте — отвечу. Хозяева ее начали с похоронного бюро, потом прибрали к рукам цветочные магазины. Дальше — больше, скоро «Кини» уже владела стадионами, прокатом автомобилей и банком в штате Нью-Джерси. Теперь будет «выстреливать» кинофильмы.

— Наверное, бывшие хозяева похоронного бюро большие знатоки киноискусства? — спросил Москвич.

Вместо ответа критики расхохотались.

— Вы знаете, кто сейчас руководит кинокомпанией «Парамоунт»? — справившись со смехом, спросил «оптимист». — Боб Эванс. Слышали когда-нибудь это имя? Вот и в Голливуде год тому назад никто о нем ничего не слышал.

— Он был совладельцем компании по пошиву штанов, — хохотнул «пессимист».

— Гуляка, игрок и неисправимый бабник, — хихикнул «оптимист».

— Весьма, весьма прыткий молодой человек, — согласился «пессимист».

— Боб часто выпивал с нефтяником Чарльзом Блюдором, нынешним хозяином кинокомпании «Парамоунт», — продолжал «оптимист». — Однажды Боб говорит нефтянику:

— Знающие люди подсчитали, что семьдесят пять процентов американцев ходят в кино лишь трижды в году. Двадцать пять процентов бывают в кинотеатрах раз тридцать — сорок в год. Кто же они? Молодые люди в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет. Вот на кого надо нацелиться, Чарли! Вот кого надо завоевывать!

— Боб, я вижу, что у тебя есть кое-какие идеи, — сказал в ответ нефтяник. — Назначаю тебя, Боб, художественным руководителем и вице-президентом моей кинокомпании.

— Так Боб Эванс стал рулевым киноискусства и духовным наставником молодежи, — подытожил «пессимист».

Вдоволь насмеявшись и утерев платочком слезы, критики глубоко вздохнули. Москвич открыл, было, рот, хотел что-то сказать, но осекся под их строгими взглядами.

— Не забывайте, что у нас система частного предпринимательства, — холодно напомнил ему «пессимист».

— Да, да, джентльмены, — решительно закивал головой «оптимист», — мы ценим свободу творчества превыше всего!..