"Искатель. 1971. Выпуск №1" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА V

Когда Мегрэ бывал поглощен новым расследованием, он редко обедал дома — не потому, что экономил время, а просто ему было необходимо остаться одному, и жена его давно уже об этом знала. Засунув руки в карман плаща, с мокрым от дождя лицом он шел по улице, все еще погруженный в гнетущую атмосферу дома на набережной де-ля-Гар.

Самоуглубленность Мегрэ во время расследования, его дурное настроение, ставшее уже легендарным, его хмурый вид, сутулая спина и многое другое как бы стало частью той профессиональной техники, которую он бессознательно выработал за долгие годы.

Например, он не случайно зашел в эту эльзасскую пивную и уселся за столик около окна. Ему было просто необходимо почувствовать твердую почву под ногами, опереться на нее, ощутить тяжесть собственного тела, его весомость.

Ему нравилось, что на официантке был национальный костюм, что она была статной, здоровой, смеющейся, с ямочками на щеках, с завитками белокурых волос и явно свободна от каких бы то ни было психологических комплексов. По той же причине ему показалось вполне естественным заказать на завтрак жирную и сочную тушеную капусту, которая подавалась здесь большими порциями вместе с точно покрытыми лаком сосисками и кусочками копченой грудинки нежно-розового цвета.

Заказав завтрак, включая пиво — оно сюда само просилось, — он позвонил жене, любопытство которой выразилось только в трех весьма кратких вопросах.

— Убийство?

— Нечто в этом роде.

— Где?

— Иври.

— Сложное?

— Возможно.

Она даже не спросила, придет ли он к обеду, зная заранее, что теперь она может не увидеть его два или три дня.

Мегрэ машинально съел завтрак, выпил две полные кружки пива и принялся за кофе, глядя на косой дождь, который все шел и шел. Прохожие, идущие навстречу дождю, низко наклонялись, держа зонтики, как щиты.

Он заметил, что шея у него больше не болит. Утреннее ощущение неловкости совершенно прошло.

В два часа дня Мегрэ вернулся в свой кабинет, где его ожидало несколько телефонограмм.

Он не спеша уселся за письменный стол, набил свежую трубку и вдруг вспомнил о маленькой чугунной печке, которая так долго стояла в его кабинете даже после установки центрального отопления на набережной Орфевр и которую администрация в конце концов все-таки у него забрала.

В течение долгих лет друзья часто подсмеивались над его манией по двадцать раз в день открывать печку и помешивать угли, а он любил смотреть на пламя точно так же, как любил слушать шум ветра и дождя за окном.

Первая телефонограмма, которую он взял в руки, была передана одним из инспекторов районного отделения Иври.

Некая Мелани Кашэ, домашняя хозяйка, проживающая в доме рядом с Ляшомами, накануне вечером ездила в гости к сестре на улицу Сент-Антуана. Пообедав у нее, она вернулась домой на метро около девяти часов вечера.

Подходя к дому, она заметила голубой «понтиак», стоящий перед особняком Ляшомов. Как раз в это время Леонар Ляшом открывал обе створки ворот, и, пока она искала ключ в сумке, он сел за руль и въехал во двор.

Она с ним не заговорила, потому что, несмотря на то, что уже пятнадцать лет жила рядом с ними, не поддерживала никаких связей с Ляшомами и знала их только в лицо.

Инспектор продолжал ее расспрашивать, но Мелани Кашэ была твердо уверена, что она видела именно старшего брата, Леонара, и добавила то, что уже было известно Мегрэ.

— Ведь его брат никогда не водит машину. Уезжал ли Леонар Ляшом еще раз после этого? Во всяком случае, не сразу после ее возвращения. Она живет на втором этаже. Окна ее квартиры выходят на набережную. Войдя в квартиру, она сразу подошла к открытому настежь окну — она воспользовалась своим уходом, чтобы проветрить квартиру, — и услышала стук закрывающихся тяжелых ворот, знакомый скрип засова. Она машинально выглянула в окно и увидела, что на тротуаре уже никого нет.

Вторая телефонограмма была от инспектора Бонфиса, которого Мегрэ послал на канал Сен-Мартэн. Он нашел баржу «Twee Gebroeders», когда с нее разгружали кирпичи. Бонфису пришлось походить по разным бистро, прежде чем ему удалось встретить одного из братьев, Жефа Ван-Ковеляра, который явно стремился продолжить празднование вчерашнего дня рождения.

Жеф рассказал, что накануне вечером и ночью он несколько раз выходил на палубу. На аккордеоне играл не он, а его брат. Один раз, выйдя на палубу, он услышал какой-то шум со стороны набережной.

— Не правда ли, это было похоже на звук раздавленного стекла?

— Да. Он доносился от стены кондитерской фабрики. На тротуаре никого не было, и вдоль стены тоже не было видно ни одного человека.

Да, Жеф был твердо уверен, что видел только чью-то голову над стеной, голову человека, который, несомненно, взобрался на лестницу во дворе.

На каком расстоянии от дома? Около десяти метров. Это точно, так как к этому времени Жеф Ван-Ковеляр выпил только пять-шесть стаканов можжевеловой наливки.

Мегрэ взял со стола план, составленный оперативным отделом. Крестом было отмечено то место стены, на котором было раздавлено бутылочное стекло, на расстоянии десяти-двенадцати метров от дома. А в трех метрах от этого места находился фонарь, что делало показания матроса вполне достоверными.

Бонфис особенно настойчиво расспрашивал Жефа относительно времени, желая выяснить, в котором часу он был свидетелем этого происшествия.

— Это легко узнать, потому что я выходил еще до того, как подали пирог.

Бонфису пришлось сходить на баржу, чтобы расспросить жену Жефа. Пирог был подан на стол около половины одиннадцатого.

Мегрэ механически регистрировал эти сведения, не пытаясь пока систематизировать полученную информацию и делать из нее выводы.

Он просмотрел третью телефонограмму, также из Иври, переданную несколькими минутами позже первой. За всеми этими клочками бумаги, на которых было набросано несколько беглых строк, скрывались долгие часы поисков, хождений под дождем и внушительное количество людей, которым пришлось задавать вопросы, на их взгляд, весьма нелепые.

Все так же накануне вечером, только несколько раньше, в шесть часов, некая мадам Годуа — хозяйка соседней бакалейной лавчонки, расположенной прямо против моста Насиональ, — заметила красную спортивную машину, стоявшую в нескольких метрах от ее лавки. Она заметила, что «дворники» на ветровом стекле были включены и что за рулем сидел мужчина. Он читал газету, и поэтому верхняя лампа была включена. У него был вид человека, который кого-то ждет.

Сколько времени стояла машина? Подсчитав, сколько клиенток она успела обслужить за это время, мадам Годуа определила, что около двадцати минут.

Нет. Этот мужчина был не слишком молод, лет за сорок. На нем был желтоватый непромокаемый плащ. Она его хорошо разглядела, потому что, устав ждать, он вышел из машины и прогуливался по тротуару. Он даже постоял перед ее лавкой, разглядывая витрину.

На нем была коричневая шляпа. Она разглядела даже его небольшие усики.

Это не был один из Ляшомов, ни месье Леонар, ни месье Арман. Она их обоих хорошо знала в лицо. А их старая служанка Катрин иногда заходила к ней в лавку за покупками и до сих пор должна ей. Эти люди были должны всем окрестным торговцам, в каждом магазине лежали их неоплаченные счета.

Потом бакалейщица услышала стук высоких женских каблучков. Лампа перед витриной освещала часть тротуара, и она абсолютно уверена, что узнала Полет Ляшом, подошедшую к мужчине, и даже может сказать, что на ней было меховое пальто и бежевая шляпка.

Мужчина распахнул перед ней дверцу. Полет Ляшом наклонилась, садясь в машину, которая была очень низкой.

— А вы не запомнили марку машины?

Она не различает никаких марок. У нее никогда не было машины. Она бедная, одинокая вдова и…

Инспектор проявил профессиональное рвение и принес ей проспекты различных автомобильных фирм.

— Она походила на эту! — сказала лавочница, указывая пальцем на изображение «панхарда».

Больше сообщений не было, если не считать дневной газеты, в которой Люка обвел синим карандашом несколько строк:

Прочие подробности будут опубликованы позже. Вокруг дома в Иври сейчас уже бродит добрый десяток журналистов.

А Мегрэ невозмутимо сидит за письменным столом, курит трубку, и облако голубоватого табачного дыма поднимается над его головой, пока он систематизирует полученные сведения.

Итак, в шесть часов вечера Полет Ляшом вышла из дома в меховом пальто и бежевой шляпке. Она не воспользовалась своей машиной, а быстро пошла по направлению к мосту Насиональ — метров двести от дома, — где ее ждал какой-то мужчина в красной спортивной машине, — по-видимому, марки «панхард».

Почти в то же самое время ее собственная машина, голубой «понтиак», стояла у подъезда особняка Ляшомов.

Не было никаких точных сведений о том, когда и кто воспользовался этой машиной.

Стало только известно, что около семи часов вечера ее там уже не было и что около девяти часов Леонар Ляшом приехал на ней и поставил ее в гараж в глубине двора.

А в котором часу обедали Ляшомы? Должно быть, обычно они обедали вшестером, потому что маленький Жан-Поль тогда еще не был в интернате.

Значит, в этот вечер Полет отсутствовала. Почти с уверенностью можно сказать, что Леонара тоже не было дома.

Следовательно, в столовой сидели только старики, Арман и мальчуган.

Приблизительно в десять часов хозяин баржи «Twee Gebroeders» услышал звук раздавленного стекла и в то же время увидел над стеной чью-то голову.

В половине двенадцатого ночи Полет вернулась — неизвестно, каким транспортом. Взяла ли она такси? Или ее привезла домой та же красная машина?

Когда она проходила к себе по коридору второго этажа, ее шурин в пижаме и халате приоткрыл дверь своей комнаты и пожелал ей доброй ночи.

Спал ли уже Арман? Слышал ли он, когда вернулась его жена?

Надев халат, Полет направилась в конец коридора в общую ванную и заметила свет под дверью комнаты Леонара.

Затем, следуя своей привычке, она приняла снотворное и, ничего не слыша, спала до утра.

Все остальное было еще более проблематично, кроме часа смерти Леонара, которая, по словам доктора Поля, последовала между двумя и тремя часами ночи.

Где и когда выпил Леонар такое значительное количество спиртного, на которое указывало исследование желудка и анализ крови?

Мегрэ нашел на столе первый отчет экспертов. В него входил подробнейший перечень всего, что находилось в комнате убитого, включая описание мебели, обоев и всех предметов. Но в этом списке не были упомянуты ни бутылки, ни стаканы.

— Будьте любезны, попросите к телефону доктора Поля. Он должен быть уже у себя.

Он действительно только что вернулся после завтрака, который привел его в великолепное настроение.

— Говорит Мегрэ. Не можете ли вы уточнить одну деталь? Речь идет об алкоголе, обнаруженном при вскрытии трупа Леонара Ляшома.

— В желудке, во всяком случае, находился коньяк, — ответил Поль.

— Мне бы хотелось знать, в котором часу был выпит этот коньяк. Вы имеете об этом представление?

— Я даже могу это установить с точностью до получаса. Часть алкоголя, найденного в крови, была поглощена в самом начале вечера, может быть, даже раньше, но это наименее значительная часть. Что же касается коньяка, который находился в желудке в момент смерти, он был выпит довольно много времени спустя после последнего приема пищи, я сказал бы с большим допуском, между 11 часами вечера и часом ночи. Наконец, если вы хотите узнать количество, я выскажусь с большей осторожностью, но все же я его определю в добрую четверть литра.

Мегрэ замолчал, переваривая эту информацию.

— Это все, что вы хотели узнать?

— Минутку, доктор. Можете ли вы после вскрытия сказать, что Леонар был большим любителем выпить или даже пьяницей?

— Ни то и ни другое. Печень и артериальные сосуды в безукоризненном состоянии. Я только обнаружил, что у этого человека в детстве был легкий туберкулезный процесс, возможно даже не замеченный, как это часто случается.

— Благодарю вас, доктор.

Леонар Ляшом вышел из дома в неизвестное время, он мог выйти следом за своей невесткой или позже. Одно твердо известно — то, что он вернулся в девять часов вечера.

В этот час в доме еще не все спали. Возможно, только маленький Жан-Поль. Но и это не наверняка. Так же мало вероятно, что Леонар прямо прошел в свою комнату, не зайдя в гостиную.

Следовательно, он встретился с братом и двумя стариками, а возможно, они даже говорили о чем-то в течение неопределенного времени, пока Катрин на кухне мыла посуду.

Начал ли пить Леонар в это время? О чем они говорили? В котором часу родители ушли к себе наверх?

Если бы не служебное рвение и упрямство следователя Анжело, который помешал ему допросить членов семьи, как ему этого хотелось, Мегрэ теперь все бы давно знал.

Оставались ли братья вдвоем? Что они обычно делали в таких случаях? Читали каждый в своем углу? Болтали?

Совершенно ясно, что Леонар пил коньяк не у себя в комнате, так как там не были найдены ни рюмки, ни бутылки.

Леонар не был пьяницей. Это утверждал доктор Поль, который за долгие годы своей работы вскрыл сотни трупов, и Мегрэ привык ему доверять.

Значит, между одиннадцатью часами вечера и часом ночи старший из братьев Ляшомов выпил добрую четверть литра коньяка?

Где хранилось вино в этом доме? В столовой или в каком-нибудь шкафчике гостиной? Или, может быть, Леонару пришлось спускаться за ним в погреб?

Когда вернулась невестка, он был уже в своей спальне.

Выпил ли он до этого? Или он это сделал после ее возвращения?

Мегрэ подумал о том, что по меньшей мере десяток инспекторов продолжает бегать под дождем, звонить в различные квартиры, расспрашивать людей, пытаясь оживить их память.

Новые сведения добавятся к тем, какими уже располагает Мегрэ, которые будут, а может быть и не будут, противоречить предыдущим.

Ему вдруг захотелось встать, пройти в комнату инспекторов, поговорить о чем-нибудь другом, когда раздался телефонный звонок.

— Некая мадам Буанэ настоятельно хочет побеседовать с вами лично.

Эта фамилия ему ничего не говорила.

— Узнайте у нее, в чем дело.

Его имя слишком часто появлялось в газетах, и многие желали во что бы то ни стало говорить с ним лично, даже по вопросам, которые не имели к нему никакого отношения, как, например, потерянная собака или возобновление паспорта.

— Алло! Она говорит, что она консьержка с улицы Франсуа.

— Передайте ей трубку… Алло!.. Здравствуйте, мадам. Говорит Мегрэ.

— До вас не так легко добраться, господин комиссар. Но я боялась, что вам не передадут. Я хотела вам сообщить, что она только что вернулась.

— Одна?

— Да с целой кучей продуктов, а это означает, что она намерена обедать дома.

— Сейчас выезжаю.

Он снова предпочел взять такси вместо слишком известных черных машин уголовной полиции; Уже темнело. На Рю-де-Риволи пришлось дважды останавливаться из-за затора, и целых десять минут ушло на пересечение Пляс-де-ля-Конкорд, сплошь покрытой мокрыми крышами машин.

Не успел он войти в подъезд дома, где жила Вероника Ляшом, как консьержка выглянула из швейцарской.

— Шестой этаж, налево. Я могу вам сообщить, что, кроме всего остального, она принесла лук порей.

Он заговорщически подмигнул ей, избегая входить в швейцарскую, так как заметил там ее мужа, а у него не было желания терять время на болтовню.

Дом был комфортабельный, лифт шел медленно, но бесшумно. На шестом этаже на левой двери не было никаких табличек, и Мегрэ, нажав кнопку звонка, ждал, прислушиваясь к шагам, которые приближались из глубины квартиры, приглушенные ковром.

Дверь отворилась, но ожидали явно не его. Женщина смотрела, нахмурив брови, как будто пытаясь вспомнить, где она видела его лицо.

— Вы не?..

— Комиссар Мегрэ.

— Мне сразу показалось, что я где-то видела ваше лицо. Я сначала подумала, что в каком-нибудь фильме, а оказывается, в газетах. Войдите.

Мегрэ был удивлен, так как Вероника Ляшом оказалась не такой, как он представлял себе по описанию консьержки. На ней был не строгий костюм мужского покроя, а тончайший пеньюар. Комната, в которую она провела посетителя, напоминала скорее будуар, чем гостиную.

Здесь было много белого цвета — стены, шелковая обивка мебели, и лишь только кое-где — голубые пятна фарфора и блекло-розовый тон пушистого ковра.

— Что вас так удивляет? — спросила она, указывая ему на глубокое кресло.

Пальто было мокрым. Мегрэ не решался сесть.

— Позвольте ваше пальто.

Она понесла пальто в прихожую. По крайней мере в одном пункте консьержка не ошиблась: вкусный запах жареного лука уже доносился из кухни.

— Я не думала, что полиция так быстро появится здесь, — заметила она, садясь напротив Мегрэ.

Некоторая полнота не портила ее, а, наоборот, делала очень симпатичной, и Мегрэ подумал, что многие должны находить ее соблазнительной. Она не жеманилась и даже не потрудилась прикрыть пеньюаром открытые выше колен ноги. Ее ножки с лакированными ноготками играли домашними туфельками, опушенными лебяжьим пухом.

— Вы можете закурить вашу трубку, господин комиссар.

Она вынула сигарету из портсигара, встала, чтобы взять спички, и снова села.

— Меня только немного удивляет, что они вам сказали обо мне. Должно быть, вы их так бомбардировали вопросами, что им пришлось рассказать. Ведь для них я уже давно паршивая овца, и я уверена, что мое имя в этом доме табу.

— Вы в курсе того, что произошло сегодня ночью?

Она указала на развернутую газету, валявшуюся на стуле.

— Мне известно только то, что я прочла.

— Вы прочли газету недавно, когда вернулись домой?

Она колебалась одно мгновение.

— Нет, у моего друга.

И добавила добродушно:

— Вы знаете, мне тридцать четыре, и я уже совершеннолетняя.

Глаза у нее были выпуклые, темно-голубые, одновременно наивные и лукавые.

— Вы не очень удивлены, что я не бросилась немедленно на набережную де-ля-Гар? Признаюсь, что я наверняка даже не пойду на похороны. Меня не приглашали ни на свадьбы моих братьев, ни на похороны моей старшей невестки. Мне не сообщили о рождении племянника. Как вы видите, это окончательный разрыв!

— А разве вы сами этого не хотели?

— Да, вы правы, я сама оттуда ушла.

— По какой-нибудь определенной причине? Если я не ошибаюсь, вам было тогда всего восемнадцать лет.

— И моя семья желала выдать меня замуж за богатого промышленника. Но заметьте, что и без этого я бы все равно ушла из дома, только, может быть, немного позже. Вы там, конечно, были.

Он кивнул головой.

— Не думаю, что за это время что-нибудь изменилось к лучшему. Там все так же мрачно? Пожалуй, меня больше всего удивляет, что грабитель не испугался. Или он был пьян, или же никогда не видел этого дома при ярком свете.

— Вы верите в этого грабителя?

— В газете… — начала она. На лбу у нее появились морщинки. — Значит, это неправда?

— Я не уверен. Члены вашей семьи немногословны.

— Я помню, как в моей юности иногда за целый вечер не произносилось и десяти фраз. Как выглядит моя невестка?

— Довольно хорошенькая, насколько я мог заметить.

— Правда ли, что она очень богата?

— Очень.

— Я прочла о ней все, что было написано в газетах в связи со свадьбой. Я видела фотографии. Сначала я очень жалела эту бедную девушку, а затем начала размышлять.

— И к какому заключению вы пришли?

— Если бы она была некрасивой, все это было бы легче понять. В конце концов биография ее отца дала мне ключ к разгадке. У него ведь были неприятности, не так ли? Он вышел из самых низов. Рассказывали, что вначале он ездил на своей тележке из одной деревни в другую и не умел ни читать, ни писать. Я не знаю, воспитывалась ли его дочь в монастырском пансионе, но независимо от того, в какой школе она училась, другие девчонки устраивали ей нелегкую жизнь. Конечно, имя Ляшомов звучит еще солидно, в особенности в Иври. Особняк на набережной все еще остается крепостью. Вы понимаете, что я хочу сказать? Эти Зюберы, отец и дочь, сразу вошли в круг большой буржуазии…

Мегрэ самому все это уже приходило в голову.

— Я подозреваю, что она за это дорого расплачивается, — продолжала Вероника. — Не хотите ли выпить стаканчик?

— Благодарю. Вы не встречали никого из членов вашей семьи в последнее время?

— Никого.

— Вы ни разу туда не возвращались?

— Я скорее сделала бы крюк, чтобы не проходить мимо дома, с которым у меня связаны слишком тяжелые воспоминания. Однако мой отец, вероятно, неплохой человек. Он не виноват в том, что родился Ляшомом и что его сделали таким, каким он стал.

— А Леонар?

— Леонар гораздо более Ляшом, чем отец. Именно Леонар хотел во что бы то ни стало выдать меня замуж за богатого промышленника, отвратительного типа, и он говорил со мной по поводу этого брака тоном короля, объясняющего принцу-наследнику, что его основной долг — обеспечить продолжение династии.

— Вы знали вашу первую невестку?

— Нет. Когда я жила дома, мой брат, несмотря на все свои усилия, еще не нашел выгодной партии. Я была первой, от которой потребовали самопожертвования. Что же касается Армана, то в это время он как раз болел. Он никогда не обладал крепким здоровьем. Совсем молодым он был уже плохой копией Леонара. Он старался подражать всем его жестам, походке, голосу. Я высмеивала его. По существу, он просто жалкий человек.

— Вы не имеете никакого представления о том, что могло произойти прошлой ночью?

— Никакого. Не забудьте, что я знаю меньше, чем вы. Это действительно не был грабитель?

— Я все больше в этом сомневаюсь.

— Вы хотите сказать, что преступление могло быть совершено кем-нибудь из домашних?

Она задумалась, и вывод, который она сделала, был крайне неожиданным:

— Занятно!

— Почему?

— Не знаю. Надо обладать определенным мужеством, чтобы убить человека, и я просто не представляю себе, кто в этой семье…

— Где вы были прошлой ночью?

Она не обиделась на этот вопрос.

— Меня удивляет только, почему вы не задали мне этот вопрос раньше. Я находилась за стойкой бара, «Амазонка». Полагаю, вы в курсе? Именно поэтому вы были так поражены, увидев меня в домашнем туалете, который модный журнал назвал бы воздушным. «Амазонка» — это работа. Смокинг черного бархата и монокль. Дома я снова становлюсь сама собой. Вам понятно?

— Да.

— Когда я нахожусь дома, я веду себя так, как будто мне нужно отомстить за то, что на работе я обязана изображать деловую, энергичную женщину.

— А ваши братья или невестка никогда не заходили в «Амазонку»?

— Прежде всего, они не знают, что я там работаю, потому что я никогда не давала им своего адреса, а известна я только в очень узком кругу. Затем, я сомневаюсь, чтобы у них явилось желание созерцать представительницу семейства Ляшом стоящей за стойкой бара в ночном кабаре. Однако…

Она остановилась, неуверенная…

— Я не знаю лично мою невестку Полет. Прошли уже годы с тех пор, как ее фотография была помещена в газетах в связи со свадьбой. Но однажды вечером мне показалось, что я увидела ее сидящей за столиком в нашем кабаре. Возможно, что мне это только показалось. Вот почему я колебалась и не рассказала вам об этом сразу. Меня поразило, как она смотрела на меня — так пристально, с таким любопытством. К тому же она была одна.

— Когда это случилось?

— Месяца полтора тому назад, возможно, уже два.

— Вы ее больше не видели?

— Нет. Простите, но мне надо сбегать на кухню, взглянуть на суп.

Она довольно долго оставалась на кухне, и он сидел, прислушиваясь к стуку кастрюль и тарелок, звону ножей и вилок.

— Я воспользовалась случаем, чтобы заодно поставить жаркое в духовку. Не надо об этом сообщать ни владелице «Амазонки», ни нашим клиентам, потому что меня перестанут уважать, и я рискую потерять свое место: я обожаю готовить.

— Для одной себя?

— Да, для себя одной, а иногда и для двоих.

— Сегодня вечером для двоих?

— Как вы догадались?

— Вы только что упомянули про жаркое.

— Да. Мой друг должен сейчас прийти.

— На этот раз дело идет о серьезной связи?

— Кто вам об этом сказал? Кто-нибудь из «Амазонки»? Неважно, раз я этого не скрываю. Ну что ж, господин комиссар? Представьте себе, что в тридцать четыре года я влюблена и задаю себе вопрос, не бросить ли мне все для того, чтобы выйти замуж. Я люблю заниматься хозяйством, ходить на рынок, к мяснику, в молочную. Я люблю сидеть дома и готовить изысканные кушанья. И все это бесконечно более приятно, когда ждешь кого-нибудь и накрываешь стол на двоих. Таким образом…

— Кто он такой?

— Уже не слишком молодой, сорок четыре года. Нельзя сказать, чтобы он был красавцем, но очень приятный. Со своей стороны, он тоже устал от меблированных комнат и ресторанов.

Он работает в рекламе. Так как он занимается в основном кинорекламой, то ему приходится ежедневно бывать у Фуке, у Максима, в клубе на Елисейских полях. У него было столько кинозвезд, сколько ему хотелось, но, как известно они тоже большей частью живут в меблированных комнатах и питаются в ресторанах. Тогда-то он и начал думать, что такая женщина, как я…

Несмотря на столь явную иронию, чувствовалось, что она влюблена, возможно, даже страстно.

— Я только что от него, и мы решили сегодня пообедать вдвоем. Мне уже пора накрывать на стол. Если вы еще хотите задавать мне вопросы, пойдемте со мной. Я могу одновременно работать, слушать вас и вам отвечать…

— Я спрошу у вас только его имя и адрес.

— Он вам нужен?

— Не исключено.

— Жак Сенваль, улица Понтье, 23. Жак Сенваль не настоящее его имя. В действительности его зовут Артур Бакэ, но это не слишком звучное имя для агента по рекламе. Вот почему он взял псевдоним.

— Благодарю вас.

— За что?

— Вы меня так мило приняли.

— Ну что вы! Вы даже отказались выпить стаканчик! Правда, у меня в доме не так уж много выпивки. С меня хватает, что я всю ночь вынуждена пить шампанское. Чаще всего я делаю вид, что пью, и выливаю остатки в мойку.

Этой женщине было еще интересно жить.

— Простите, что я не плакала. Возможно, это следовало сделать, но у меня не выходит. Мне не терпится узнать, кто убил Леонара.

— Мне тоже.

— Вы мне скажете?

— Обещаю.

Казалось, они уже стали сообщникам, потому что в конце концов на лице Мегрэ появилась такая же беспечная улыбка, как улыбка полной женщины в пышном, шуршащем пеньюаре.

Выйдя на площадку лестницы, он задержался, поджидая лифт. Лифт поднимался снизу и остановился как раз на этой же площадке; из него вышел мужчина с темными волосами, уже редеющими на висках. На нем был светлый плащ, а в руке он держал коричневую шляпу.

— Простите, — пробормотал он, проходя мимо комиссара. Мужчина оглянулся и снова взглянул на Мегрэ, как будто его лицо тоже было ему хорошо знакомо.

Мегрэ спустился в лифте. Консьержка караулила его за стеклянной дверью.

— Вы его видели? Он только что поднялся.

— Да.

— А она вам какой показалась?

— Она очаровательна.

Он благодарил, улыбался. Консьержка могла ему еще понадобиться, и нельзя было ее разочаровывать. Он также пожал руку мужу, шоферу такси, которому прежде случалось несколько раз возить его на своей машине.

Когда Мегрэ наконец вышел на улицу, первое, что он увидел, был красный спортивный «панхард», стоящий у подъезда.