"Искатель. 1971. Выпуск №1" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА I

— Ты взял зонтик?

— Да.

Дверь уже закрывалась, и Мегрэ двинулся к лестнице.

— Не надеть ли тебе шарф?

И она бросилась за шарфом, не подозревая, что эта простая фраза может выбить его из колеи и надолго испортить настроение.

Стоял ноябрь, 3 ноября, но было еще довольно тепло. Только непрерывно шел дождь; падая с низкого, серого неба, он казался в это раннее утро особенно неприятным и надоедливым. Вставая сегодня с постели, Мегрэ болезненно поморщился, так у него одеревенела шея. Конечно, это нельзя было назвать невралгией, просто он неловко повернул голову, отсюда и появилось это неприятное ощущение.

Дождь моросил и вчера вечером, когда они с женой долго шли по бульварам, возвращаясь из кино.

Все это, конечно, не имеет значения, но из-за этого шарфа, плотного шарфа, связанного мадам Мегрэ, он вдруг почувствовал себя старым.

Спускаясь по лестнице, затем шагая по улице под зонтиком, он все еще вспоминал вчерашний разговор с женой о том, что через два года ему надо выходить на пенсию.

Они вместе порадовались этому, а потом долго, неторопливо строили планы, говорили о деревне, в которой будут жить на берегу Луары — эти места они оба любили.

Мальчишка с непокрытой головой, бежавший навстречу, налетел на него и даже не извинился. Молодожены, тесно прижавшись друг к другу, шли под одним зонтиком — должно быть, всегда ходят на работу вместе.

Вчера было воскресенье — более унылое, чем обычно, возможно, потому, что в этом году на него пришелся день поминовения усопших. Мегрэ готов был поклясться, что и сегодня утром в воздухе еще чувствовался запах хризантем. Они с женой смотрели из окна на людей, которые целыми семьями направлялись на кладбище, а из их близких никто не был похоронен в Париже.

На углу бульвара Вольтера, на остановке, настроение у него испортилось еще больше при виде огромного автобуса нового образца. Знают, ему не придется стоять на площадке, и он будет вынужден погасить трубку.

У каждого из нас бывают такие дни, правда?

Ну, ничего, они скоро пройдут, эти два года, и тогда ему не нужно будет надевать толстый шарф, выходя утром под этот противный дождь, чтобы шагать через весь Париж, который иногда, как сегодня, бывает черно-белым, словно в старом немом фильме.

Автобус был битком набит молодежью, одни узнавали комиссара, а другие не обращали на него никакого внимания.

На набережной дождь показался ему еще более упрямым и холодным. Мегрэ углубился под своды здания уголовной полиции, где вечно гулял сквозняк, быстро поднялся по лестнице и тотчас же, вдохнув привычный запах и увидев тусклый свет еще горящих ламп, ощутил грусть при мысли, что скоро ему уже не придется приходить сюда каждое утро.

Старый Жозеф, который по таинственным причинам избежал ухода на пенсию, поклонился ему с видом сообщника:

— Вас дожидается инспектор Лапуэнт, господин комиссар. Как всегда по понедельникам, в приемной и просторном коридоре в этот ранний час уже собралось много народа. Несколько незнакомых лиц, среди них две или три молодые дамы — их странно было видеть здесь, — и в основном, завсегдатаи, которых часто можно встретить в уголовной полиции.

Он вошел в свой кабинет, повесил в стенной шкаф пальто, шляпу, пресловутый шарф, хотел открыть зонтик и поставить его в угол сушиться, как ему наказывала мадам Мегрэ, но раздумал и тоже сунул его в шкаф.

Было около половины девятого утра. Почта ждала его на столе. Открыв дверь в комнату инспекторов, он сделал приветственный жест Люка и всем остальным.

— Скажите Лапуэнту, что я пришел.

Конечно, они немедленно начнут шептаться, что патрон встал сегодня с левой ноги, а ведь это было не совсем так. Случается, что именно те дни, когда ты ворчишь, обижаешься, вспоминаются много времени спустя как самые счастливые дни твоей жизни.

— Доброе утро, патрон!

Лицо у Лапуэнта было усталое, но глаза, покрасневшие от бессонной ночи, радостно блестели. Он прямо дрожал от нетерпения.

— Я его поймал!

— Где он?

— В закутке, в конце коридора, под охраной Торранса.

— В котором часу?

— В четыре утра.

— Он тебе все рассказал?

— Я велел принести кофе, потом около шести утра легкий завтрак на двоих, и мы болтали, как старые друзья.

— Давай его сюда.

Это была хорошая работа. Вот уже несколько лет Грегуар Бро, известный под кличкой Терпеливый, а также часто именуемый Каноником, безнаказанно действовал в чужих квартирах, никогда не попадаясь на месте преступления.

Его поймали единственный раз, двенадцать лет назад, застав на месте преступления, но, отбыв срок, он снова принялся за старое, ничего не меняя в своих привычках.

Он вошел в кабинет следом за сияющим Лапуэнтом, у которого был такой торжествующий вид, как будто он поймал самую большую в мире форель или щуку. Каноник смущенно остановился перед Мегрэ, углубленным в бумаги.

— Садись.

Комиссар спросил, дочитывая письмо:

— У тебя есть сигареты?

— Да, месье Мегрэ.

— Можешь закурить.

Арестованный был толстым парнем сорока трех лет, с двойным подбородком, носом картошкой и детским ртом. Должно быть, он был толстым с детства. Его светлая, розоватая кожа легко краснела.

— Итак, ты наконец попался?

— Да, попался.

В первый раз его арестовал сам Мегрэ, с тех пор они часто встречались и дружелюбно раскланивались..

— Ты снова принялся за старое! — говорил комиссар, намекая на очередное таинственное ограбление квартиры.

В ответ Каноник отмалчивался, скромно улыбаясь. Невозможно было ничего доказать. И все-таки, хотя не было никаких очевидных улик, сомнений не оставалось: подобные ограбления как бы носили его подпись.

Каноник всегда работал один, подготавливая каждую кражу с необычайной тщательностью и терпением. Он был человеком спокойным от природы, без пороков и страстей, с крепкими нервами.

Большую часть времени он проводил в углу бара, кафе или ресторана, как будто погруженный в чтение газеты или подремывая, но на самом деле, обладая тонким слухом, не пропускал ни одного слова из разговоров своих соседей, Он также был страстным читателем еженедельников, в которых тщательно изучал светскую хронику, и потому был прекрасно осведомлен об отъездах и приездах всех видных лиц.

Затем в один прекрасный день в уголовной полиции раздавался телефонный звонок какой-нибудь знаменитости, актера или кинозвезды, которые, вернувшись из Голливуда, Лондона, Рима или Ниццы, находили свою квартиру ограбленной.

Мегрэ не нужно было дослушивать до конца жалобы пострадавших. Он сразу спрашивал:

— Холодильник?

— Пуст.

Домашний бар был также пуст, кроме того, можно было быть уверенным, что на кровати спали и пользовались пижамой, халатом и домашними туфлями хозяина дома.

Это и было «подписью Каноника» — привычкой, появившейся с самого начала его «деятельности». Возможно, прежде он действительно голодал и нуждался в теплой постели. Убедившись, что квартира осталась пустой на несколько недель, что в ней нет слуг, что консьержке не поручили ее проветривать, он проникал в нее без отмычек, ибо ему были известны тайны всех замков.

Очутившись на месте, он не спешил складывать вещи, драгоценности, картины, безделушки, а располагался надолго, вернее на то время, которое было необходимо, чтобы прикончить все съестные припасы.

Случалось, что после его пребывания обнаруживали до тридцати пустых консервных банок, а также изрядное количество пустых бутылок. Он читал книги. Он спал. Он блаженствовал в ванной и при этом никогда не возбуждал подозрения соседей.

Затем он отправлялся к себе домой и снова возвращался к своим повседневным привычкам. По вечерам он посещал подозрительный бар на авеню де Терн, где играл в белот.[1] Завсегдатаи бара относились к нему с уважением, хотя и несколько недоверчиво, потому что он всегда работал один и никогда не рассказывал о своих подвигах…

— Она вам позвонила или написала?

Он задал этот вопрос с той грустью, которая напомнила Мегрэ его собственное недавнее настроение.

— О чем ты спрашиваешь?

— Вы сами знаете, месье Мегрэ. Без нее вам бы меня не поймать. Ваш инспектор (он повернулся к Лапуэнту) караулил на лестнице еще до моего прихода, и я думаю, что его коллега стоял на улице. Не так ли?

— Да, так.

На самом деле Лапуэнт провел не одну, а две ночи на лестнице дома в Пасси, в котором находилась квартира некоего месье Элевара. Этот Элевар уехал в Лондон на две недели. В газетах сообщали о его отъезде в связи с договором, который он заключил на постановку фильма с участием знаменитой кинозвезды.

Каноник никогда не спешил «въезжать» в квартиру сразу же после отъезда хозяев. Он выжидал некоторое время, принимал меры предосторожности.

— Я ломаю себе голову, как это я сразу не заметил вашего инспектора… Теперь, конечно, неважно!.. Получил хороший урок… Так она вам позвонила?

Мегрэ отрицательно покачал головой.

— Значит, написала?

Мегрэ кивнул.

— Вы, наверное, не можете показать мне ее записку? Хотя она, конечно, изменила почерк?

Положим, она даже не потрудилась это сделать, но не стоит ему рассказывать.

— Я так и думал, что это случится в один прекрасный день, только не хотел верить… Она просто уличная девка, извините за выражение… И однако, я не обижаюсь на нее… Я был счастлив целых два года, правда…

Долгие года ничего не было известно о его любовных связях. И вдруг на сорок первом году жизни он внезапно поселился с девицей по имени Жермен, которая была моложе его на двадцать лет и незадолго до их знакомства ежедневно прогуливалась по авеню Ваграм.

— Ты женился на ней? В мэрии?

— Даже в церкви. Она же из Бретани. Она, наверное, уже переехала к Анри?

Он имел в виду молодого сутенера по прозвищу Анри — мой глазок.

— Нет, это он перебрался в твою квартиру.

Каноник не возмущался, не клял судьбу, он обвинял в случившемся одного себя.

— Сколько я заработаю?

— От двух до пяти. Инспектор Лапуэнт допросил тебя?

— Да. Он записал все, что я ему рассказал.

Раздался телефонный звонок.

— Алло! Комиссар Мегрэ слушает.

Он слушал, нахмурив брови.

— Повторите фамилию, пожалуйста.

Он подвинул к себе блокнот и записал: «Ляшом».

— Набережная де-ля-Гар?.. В Иври? Хорошо… Врач уже прибыл?.. Констатировал смерть?..

Каноник сразу отодвинулся на второй план, и казалось, что он сам это почувствовал: он поднялся с места, не ожидая разрешения.

— Я полагаю, у вас есть другие дела…

Мегрэ обратился к Лапуэнту:

— Отведи его в камеру, а сам немедленно отправляйся спать!

Мегрэ открыл шкаф, чтобы взять пальто и шапку, но внезапно повернулся и протянул руку толстяку с розовыми щеками.

— Не наша вина, старик.

— Я знаю.

Мегрэ не надел шарфа. Проходя через комнату инспекторов, он позвал Жанвье, который только что пришел и был еще свободен.

— Пойдешь со мной.

— Хорошо, патрон.

— А ты, Люка, позвони в прокуратуру, На набережной де-ля-Гар, в Иври, убит человек выстрелом в сердце. Его фамилия — Ляшом. Кондитерская фабрика Ляшом…

Это имя напомнило ему детство, проведенное в деревне. В то время во всех полутемных деревенских лавчонках, где рядом с овощами продавались галоши и литки, всегда можно было найти обернутые в целлофан пачки печенья с этикеткой «Кондитерская фабрика Ляшом». Там было и сухое печенье «Ляшом», и вафли «Ляшом», впрочем, и то и другое имело одинаковый картонный привкус.

С тех пор он никогда не слышал этого имени и не видел картинок, на которых был изображен мальчуган с чрезмерно красными щеками, с идиотской улыбкой, поглощающий вафли «Ляшом». И только изредка в какой-нибудь заброшенной деревне можно было еще встретить эту фамилию, написанную полустертыми буквами на старой кирпичной стене.

— Предупреди оперативный отдел.

— Хорошо, патрон.

Люка снял телефонную трубку. Мегрэ и Жанвье спускались по лестнице.

— Возьмем машину?

Утренняя меланхолия Мегрэ совершенно рассеялась в привычной атмосфере уголовной полиции. Будничные заботы заполнили его мысли, ему было некогда задумываться о своей жизни, решать личные вопросы.

Воскресенье — опасная вещь и даже вредная! В машине он закурил трубку, которая снова обрела привычный вкус, и спросил Жанвье:

— Ты слышал о бисквитах «Ляшом»?

— Нет, патрон.

— Ясно. Ты слишком молод!

А может быть, их просто никогда не продавали в Париже? Существует множество изделий, которые производят специально для провинции. А бывает, что вещи, совсем вышедшие из моды, продолжают изготовлять для определенной клиентуры. Он вспомнил о знаменитых во времена его молодости аперитивах, нынче их можно найти только в заброшенных трактирах, стоящих далеко от больших дорог.

Переехав через мост, они не смогли сразу свернуть на набережную из-за одностороннего движения, и Жанвье пришлось изрядно покрутиться, прежде чем они снова выехали к Сене напротив Шарантона. На той стороне был ясно виден старый винный рынок, а левее — железнодорожной мост, на который медленно взбирался поезд.

Там, где некогда стояли редкие особняки, высились теперь шести-семиэтажные доходные дома, в нижних этажах которых разместились магазины и бистро. И все же то там, то здесь еще виднелись пустыри, мастерские, несколько одноэтажных домишек.

— Какой номер?

Мегрэ ответил, и они остановились перед домом, который некогда выглядел богатым. Трехэтажный особняк, сложенный из камня и кирпича; позади него высилась огромная труба, напоминающая фабричную. Около ворот стояла машина. Полицейский агент прохаживался взад и вперед по тротуару. Трудно было определить, находится этот дом в Париже или уже в Иври. Очевидно, именно эта улица и была границей, отделяющей пригород от столицы.

— Здравствуйте, господин комиссар. Вас ждут наверху. Калитка не заперта.

Ворота, выкрашенные в зеленый цвет, казались очень большими. Мегрэ и его спутник вошли в узкую калитку и сразу же очутились под сводами, похожими на своды уголовной полиции, только с той разницей, что здесь туннель заканчивался двумя дверьми с облезлыми матовыми стеклами. Одно стекло было выбито и заделано куском картона.

Здесь было холодно и сыро. Мегрэ не мог сразу решить, в какую из дверей войти. Наконец он выбрал правую и, по-видимому, не ошибся, потому что перед ними открылось нечто вроде холла с широкой лестницей, идущей вверх.

Стены, некогда белые, давно пожелтели и были покрыты коричневыми потеками. Штукатурка потрескалась и во многих местах отвалилась большими кусками. Первые три ступени были из мрамора, остальные деревянные, давно не мытые, они громко скрипели под ногами.

Кто-то стойл наверху. Молодой человек с усталым лицом смотрел на них, перегнувшись через перила. Как только Мегрэ вступил на площадку второго этажа, он представился:

— Легран, секретарь комиссариата Иври… Наш комиссар ждет вас…

И снова холл, выложенный мраморными плитами, окна без штор, за которыми видны Сена и дождь.

Дом оказался громадным, с широкими коридорами, по обеим сторонам которых шли двери, как в административных зданиях, и везде тот же запах очень старой пыли.

В конце какого-то узкого коридора секретарь свернул налево и, постучав в дверь, сразу же открыл ее. Они очутились в темной спальне, освещенной тусклой электрической лампочкой.

Окно спальни выходило во двор, и сквозь посеревшую от пыли муслиновую занавеску была видна труба, которую Мегрэ заметил еще с улицы.

Он был шапочно знаком с комиссаром района Иври, который не принадлежал к его поколению и, должно быть, поэтому пожал ему руку с преувеличенной почтительностью.

— Я прибыл немедленно… сразу же после телефонного звонка…

— Доктор уже уехал?

— У него был срочный вызов. Я не считал необходимым его задерживать, так как с минуты на минуту должен появиться судебно-медицинский эксперт.

Убитый лежал на кровати. Кроме полицейского комиссара, в комнате никого не было.

— А семья?

— Я отправил их в гостиную, возможно, они разошлись по своим комнатам. Я думал, что вы предпочтете…

Мегрэ вынул из кармана часы. Было без четверти десять…

— Когда вас вызвали?

— Приблизительно час тому назад. Я только что вошел к себе в кабинет, как позвонили моему секретарю и просили меня приехать сюда.

— Вам известно, кто звонил?

— Да. Брат покойного, Арман Ляшом.

— Вы его знаете?

— Только по имени. Он иногда заходил в комиссариат, чтобы заверить подпись или для других формальностей. Это люди, которых не замечаешь…

Эта фраза поразила Мегрэ: «Люди, которых не замечаешь».

Он понял, что хотел, сказать комиссар, потому что этот дом, так же как этикетки кондитерской Ляшом, казались чем-то бесконечно старомодным, совершенно чуждым современному миру.

Мегрэ давным-давно не видел такой спальни, сохранившей во многих мелочах облик прошлого столетий. В ней даже стоял умывальник с ящиками, облицованный серым мрамором, с фаянсовым тазом и таким же кувшином, украшенным крупными рисунками цветов, с мыльницами и подставкой для гребня из того же фаянса.

Сама по себе мебель, возможно, и не была уж такой безобразной. Некоторые предметы могли бы даже высоко оценить на аукционах или в антикварных магазинах, но все в целом производило впечатление чего-то мрачного, тоскливого, бесконечно угнетающего.

Казалось, что когда-то, очень давно, жизнь в этой комнате остановилась, не жизнь человека, лежащего на кровати, а жизнь всего дома, всего этого мира, и сама фабричная труба, видневшаяся в окно, с выложенной на ней коричневыми кирпичами огромной буквой «Л» была нелепой и такой же безнадежно устарелой.

— Имело место ограбление?

Ящики стола были выдвинуты. У распахнутой дверцы шкафа валялись на полу галстуки и белье…

— Исчез бумажник.

— Кто он такой? — Мегрэ указал на труп, лежащий на кровати. Простыни были смяты. Подушка свалилась на пол. Рука мужчины свесилась с кровати. На разорванной или сожженной выстрелом пижаме виднелись следы крови.

Если сегодня ранним утром окутанный туманом Париж напомнил Мегрэ о контрастных черно-белых тонах старых немых фильмов, то в этой комнате у него внезапно, возникло воспоминание об иллюстрированных воскресных газетах начала века, когда вместо фотографий публиковали гравюры, изображавшие драматические происшествия недели.

— Это Леонар Ляшом. Старший сын Ляшомов.

— Женатый?

— Вдовец.

— Когда это произошло?

— Сегодня ночью. По мнению доктора Вуазена, смерть наступила около двух часов ночи.

— Кто в это время находился в доме?

— Минуточку… Старики, отец и мать, в верхнем этаже, в левом крыле дома — значит, уже двое… Мальчуган…

— Какой мальчуган?

— Сын убитого… Мальчик лет двенадцати. Сейчас он в школе…

— Несмотря на смерть отца?

— По-видимому, никто еще ничего не знал в восемь часов утра, когда мальчик обычно уходит в школу.

— Значит, никто ничего не слышал?.. Кто еще находился в доме?

— Служанка… Ее зовут Катрин… Она спит наверху в левом крыле, там же, где старики и мальчик… Кажется, она одного возраста с этим домом, такая же ветхая, как все здесь… Есть еще младший брат… Арман…

— Чей брат?

— Убитого… Его спальня в другой конце этого коридора. Он женат…

— Значит, все они ночью были дома и выстрел никого не разбудил?

— Так он утверждают, Я ограничился тем, что задал им несколько вопросов… Это весьма сложно… Увидите сами!

— Что сложно?

— Выяснить что-либо! Когда я приехал, то еще не знал, в чем дело. Арман Ляшом, тот самый, который позвонил в комиссариат, открыл мне дверь, услышав, что подъехала машина. У него был вид невыспавшегося человека. Не глядя на метя, он пробормотал: «Мой брат убит, господин комиссар». Затем он проводил меня сюда и указал на эту кровать. Я спросил его, когда это произошло, а он мне ответил, что не имеет ни малейшего представления. Я настаивал: «Вы были дома?» — «Конечно. Я спал у себя в комнате».

Районный комиссар, казалось, был недоволен собой.

— Не знаю, как вам объяснить. Обычно, когда в какой-нибудь семье происходит подобная драма, все родственники находятся около убитого, одни плачут, другие пытаются что-то объяснить, в общем, ведут себя достаточно шумно. В данном же случае мне пришлось довольно долго выяснять, что, кроме этих двух мужчин, в доме находились и другие люди.

— Вы видели остальных?

— Только жену.

— Жену Армана Ляшома, который вам позвонил, не так ли?

— Да, Я услышал шорох в коридоре. Открыл дверь и увидел ее. Она выглядела такой же утомленной, как и муж. Ничуть не смутилась, увидев меня. Я спросил ее, кто она такая. Арман ответил за нее: «Это моя жена…» Я спросил, не слышала ли она какой-нибудь шум сегодня ночью, она ответила — нет и объяснила, что обычно принимает на ночь снотворное, не помню уже какое, так как страдает бессонницей…

— Кто обнаружил труп? Когда?

— Старуха служанка в восемь сорок пять утра.

— Вы ее видели?

— Да, наверное, она сейчас на кухне. Я подозреваю, что она глуховата. Заметив, что старшего сына нет в столовой, где вся семья обычно собирается к первому завтраку, старуха отправилась сюда и постучала. Затем вошла, увидела и сообщила остальным.

— А что говорят старики?

— Молчат. Мать убитого наполовину парализована и смотрит в одну точку, как будто она не вполне нормальна. Отец же настолько подавлен, что не понимает, о чем его спрашивают.

Районный комиссар повторил:

— Увидите сами!

Мегрэ обернулся к инспектору Жанвье.

— Сходи-ка взгляни.

Жанвье ушел, а Мегрэ наконец подошел к убитому, лежащему на левом боку, лицом к окну. Кто-то уже закрыл ему глаза Над полуоткрытым ртом темные с проседью усы. Его редкие волосы казались приклеенными ко лбу и вискам. Было трудно понять выражение его лица. По-видимому, он не успел ощутить боли. На лице его застыло изумление. Хотя, возможно, это выражение было вызвано полуоткрытым ртом и могло появиться уже после смерти.

В коридоре послышались шаги. Первым в комнату вошел помощник прокурора, с которым Мегрэ был давно знаком. Взглянув на убитого, он молча пожал руку Мегрэ. Секретарь суда также оказался старым знакомым, и Мегрэ приветствовал его кивком головы, но он никогда не встречал высокого молодого человека без шляпы и пальто, который вошел последним.

— Следователь Анжело…

Молодой человек протянул холеную, сильную руку, руку теннисиста, и Мегрэ снова подумал о том, что новое поколение приходит ему на смену.

Правда, следом за ним в комнату ворвался старый доктор Поль. Он запыхался, но был, как всегда, возбужден, и на лице его было написано живейшее любопытство.

— Где мертвяк?

Мегрэ заметил, что серо-голубые глаза молодого следователя стали ледяными. Он нахмурился. Доктор Поль его явно шокировал.

— Фотографы уже закончили? — спросил доктор Поль.

— Еще не приходили. Но вот, кажется, и они.

Теперь нужно было ждать, пока фотографы и эксперты оперативного отдела, которые заполнили комнату, закончат свою работу.

Отведя Мегрэ в сторону, помощник прокурора спросил:

— Семейная драма?

— Говорят, что произошло ограбление.

— Никто ничего не слышал?

— Да, так они утверждают.

— А сколько человек было в доме?

— Подождите, я сосчитаю… Старики и служанка, уже трое… Мальчуган…

— Какой мальчуган?

— Сын убитого… Значит, четверо… Еще брат с женой. Итого шесть! Шесть человек, помимо убитого, и никто ничего не слышал…

Помощник прокурора подошел к косяку двери и провел рукой по обоям.

— Стены толстые, но все же!.. Нашли оружие?

— Не знаю… Районный комиссар ничего не сказал. Я жду, когда окончатся формальности, чтобы начать допрос…

Фотографы искали розетки, чтобы включить свою аппаратуру, и, не найдя их, были вынуждены вывернуть лампочку из люстры. Они суетились, ворчали, толкали друг друга, перекидываясь короткими фразами, а молодой следователь в сером костюме, похожий на студента-спортсмена, стоял неподвижно, не произнося ни одного слова.

— Как вы считаете, я могу уйти? — спросил районный комиссар. — Меня наверняка ждет целая куча народа. Я могу послать вам несколько полицейских агентов на случай, если около дома начнет собираться толпа зевак…

— Пожалуйста, буду вам благодарен…

— Может быть, вам понадобится один из моих инспекторов, знающих этот район?

— Конечно, понадобится, только позднее. Я вам позвоню. Еще раз спасибо.

Уходя, районный комиссар повторил:

— Сами увидите!

Помощник прокурора спросил шепотом:

— Что вы должны увидеть?

Мегрэ ответил:

— Семейство… Все окружение покойного… Около убитого никого не было, когда приехал районный комиссар… Все сидели по своим комнатам или в столовой. Никто до сих пор не подает признаков жизни. Их не слышно.

Помощник прокурора оглядел мебель, обои, покрытые пятнами сырости, зеркало над камином, на котором виднелись, следы, оставленные несколькими поколениями мух.

— А меня это ничуть не удивляет…

Фотографы ушли первыми, и в комнате стадо свободнее. Доктор Поль приступил к беглому осмотру трупа, пока эксперты искали отпечатки пальцев и обыскивали комнату.

— В котором часу он умер, доктор?

— Я смогу это сказать более точно после вскрытия, но, во всяком случае, он был убит добрых шесть часов тому назад.

— Наповал?

— Выстрелом в упор… Входное отверстие величиной с блюдечко. Вокруг раны следы ожога…

— А пуля?

— Я найду ее во время вскрытия, так как она застряла в грудной клетке. Это дает основание предполагать, что стреляли из револьвера малого калибра.

Руки доктора были в крови, он подошел к умывальнику, но кувшин оказался пустым.

— Так. Но где-нибудь должен же быть кран…

Кто-то открыл дверь. Младший брат убитого Арман Ляшом стоял в коридоре. Он молча провел Поля в обветшалую ванную комнату, посредине которой возвышалась допотопная ванна на высоких выгнутых ножках; из кранов капала вода, очевидно, уже много лет, потому что на эмали виднелись темно-коричневые следы.

— Я вас оставляю, Мегрэ, работайте, — сказал со вздохом помощник прокурора и обернулся к новому следователю. — Я возвращаюсь в прокуратуру.

Следователь пробормотал:

— Простите, что я не могу вас сопровождать. Я остаюсь.

Мегрэ вздрогнул и чуть не покраснел, увидев, что молодой чиновник это заметил. Следователь поспешно добавил:

— Не сердитесь, господин комиссар. Вы же знаете, что я только дебютант. Для меня это возможность многому научиться.

Не звучала ли легкая ирония в его голосе? Он был вежлив, даже слишком вежлив. И абсолютно холоден, несмотря на свое внешнее дружелюбие.

Да, это, безусловно, был представитель новой школы, из тех, которые полагают, что следователь прокуратуры должен с начала до конца вести следствие и что роль комиссара уголовной полиции сводится только к тому, чтобы выполнять его приказания.

Жанвье, стоявший в дверях и слышавший весь разговор, обменялся с Мегрэ красноречивым взглядом.