Sicut lilium inter spina{1}

Наш дражайший коллега доктор Ф.-В.А. был главным свидетелем трагических событий, разыгравшихся в Корпусе Неизлечимых.

Этот документ, который его автор назвал «романом», является, таким образом, единственным свидетельством пагубных изменений, происходящих в мозгу под воздействием болезни. Скажем без глумления, но со всей твердостью: невозможно принимать всерьез абсурдные выпады нашего друга против самых уважаемых общественных институтов страны и в частности нашей Гильдии.

Разумно ли было публиковать этот текст?

Доктор Ж. Дарфей

Директор больницы им. Гипократа

V

Еще за годы до того, как из самых оригинальных полицейских участков страны поползли и запрыгали блохами слухи о том, что в Корпусе совершаются массовые убийства, мои коллеги и близко к нему не подходили, как я уже говорил и на том стою. Собратья по профессии и Гильдия врачей бойкотировали меня кто во что горазд, по самые уши, правда не зарываясь. Они утверждали, что я идиот. То же самое говорили в свое время про Эйнштейна, Галилея, Коперника, Аристотеля и Луи-Филибера Дюпона, парировал я. Впрочем, насчет последнего это была святая правда, с его имечком только собирать по капельке море.

Эта изоляция, в которой я вынужден был пребывать с головы до пят, кривым царем среди слепых, позволяла мне вводить какие угодно новшества. Что я и делал, оптом и хладнокровно, и никто не лез ко мне с критикой, как к мертвому с припарками. Первое введенное мною правило гласило, что на умирающих необходимо надевать сюртук.

Я выдал экспромтом еще целый ряд интересных и свежайших идей. Они были истреблены на корню безысходно, как выходы метро, поскольку я так и не получил имманентных и фатальных дотаций, которые у правительства с его танцорами уходили в бездонную прорву. Например: я требовал разработки колбасных рудников, постройки на морском дне мозаичных тротуаров, проведения чемпионатов по бильярду, на которых претенденты сидели бы на качелях, скрипичных концертов с использованием ресниц рыжего вместо смычков и т.п.

Тео был самым молчаливым из моих пациентов. Выносливость на исходе дней сделала его желчным. Мне до того тягостно было видеть, как он борется за жизнь, что только его смерть опечалила бы меня сильнее. Лицо Тео, некогда цвета слоновой кости, стало зеленее позора и рутины. Однажды утром я, жизнелюб и ловкач, спросил его: «Что я могу сделать для вас?» И он, мизантроп и краснобай, ответил мне: «Подождите, пока я созрею».

Сказать по правде, в Корпусе Неизлечимых, которым я руководил столь же успешно, сколь и вдохновенно, не случалось ничего такого, чего не происходило вне наших стен, равно как и наоборот, даже в выходные дни. Будучи врачом, я могу с уверенностью утверждать это благодаря моему блокноту голубых кровей. Уходившие в лучший мир смотрели на нас с небес и ворочались в своих могилах под землей. Мои весьма полемичные читатели удивлены? Если они усомнились в моих словах, их недоверие ранит меня как острый кадык. Обо всем этом ничего не должна была знать Сесилия, симфония моя шелковая, желанная и пламенная, ибо когда в ту пору цесарку жарили, голова болела у куропатки.

Полиция, столь уязвимо прозаичная, заинтересовалась Корпусом в тот день, когда ей стало ясно, что смерти там случаются подозрительные, хоть и вроде бы как Бог на душу положит. Я согласился поговорить с ними о Тео – по телефону, если они поклянутся мне не соблазняться таблетками кокаина, не приставать к медсестрам, не воровать масло из холодильника, не напиваться медицинским спиртом и т.д. и т.п. Судьба ввергла меня в горячку современного мира, не знающего достоинства.