"Равнодушные" - читать интересную книгу автора (Моравиа Альберто, Потапова Злата...)

VII

Из коридора Карла прошла в холл. Вот за этой портьерой они вчера вечером прятались с Лео. Перед глазами у нее все плыло; чтобы не упасть, она ухватилась за портьеру. Наконец она одолела холл и стала спускаться по мраморным ступеням лестницы. В саду было тихо-тихо. За деревьями с голыми ветвями виднелась каменная ограда, желтоватая, в больших пятнах плесени. Ни света, ни тени, ни ветерка, воздух холоден и неподвижен, небо серое, в вышине летит стая ворон, то распадаясь, то соединяясь, но все дальше уплывая в безбрежность. Лишь одна птичка прячась где-то, тихонько и жалобно посвистывала; казалось, и самой природе было тяжко.

Шаг за шагом, держась за ограду, Карла обошла вокруг виллы. Посмотрела вверх на закрытое окно столовой. «Что делают те трое? До сих пор сидят за столом и пьют? А может, спорят?»

Она подняла камешек и бросила его прямо перед собой, сорвала цветок, всячески стараясь доказать себе, что не пьяна. Но на чуть большем расстоянии все путалось и плыло, словно в тумане, деревья извивались, точно змеи. И главное, бесполезно было притворяться — ноги у нее подгибались. Впечатление было такое, будто при каждом шаге земля вздрагивала и куда-то проваливалась.

Позади виллы сад сужался, но был более густым и зеленым. Здесь росли огромные деревья, кустарник был почти в рост человека. В глубь сада вела лишь одна запущенная аллея у ограды, но и она до того заросла травой, что порой трудно было отыскать дорогу. В конце сада находилось и маленькое прямоугольное строение, бывший сарай, но с того места, где стояла Карла, его сквозь деревья не было видно.

У стены виллы стояла зеленая скамья. Карла села на нее и обхватила голову руками. Еще никогда ей не было так плохо. Опьянение не проходило, а, наоборот, усиливалось, на смену недавней легкости, воздушности пришло чувство тошноты и какого-то оцепенения. Бесконечное мерцание перед глазами всех предметов становилось невыносимым. «Неужели нет возможности прекратить эту пытку», — в отчаянье думала она, глядя на белесый гравий под ногами. Никакого ответа. Покоренная этой мутной круговертью и немотой природы вокруг, испытывая смутное желание забыться, раствориться в этой тишине, Карла закрыла глаза. Она не спала и ни о чем не думала. Так, смежив веки, она в неподвижности просидела на скамье минут десять. Внезапно на плечо ей легла чья-то рука. Она открыла глаза и увидела Лео. На согнутой руке он держал плащ, во рту дымилась сигарета.

— Что с тобой? Почему ты здесь сидишь? — спросил он.

Карла подняла голову.

— Мне плохо, — ответила она.

— Плохо, что плохо? — повторил Лео и, нетерпеливо улыбнулся. — Но все-таки вставай и пойдем… тебе совсем не так уж плохо… Просто ты выпила лишнего.

Карла с трудом поднялась, но тут же уцепилась за Лео.

— Поддержи меня, — умоляюще попросила она, — У меня все кружится перед глазами. — Посмотрела на Лео, снова опустила голову и глубоко вздохнула. Они сделали несколько шагов и вошли под свод ветвей узкой, сырой аллеи, тянувшейся вдоль ограды. Лео то и дело спрашивал у Карлы:

— Тебе лучше?

И она отвечала:

— Нет.

— Тебе лучше?

— Нет.

Сплетавшиеся над их головами ветви деревьев были такими же неподвижными, как серое небо над ними. Густой слой опавших, прелых, черных листьев скрадывал звук шагов, тишина была полной и не нарушалась ни единым звуком.

— А теперь тебе лучше, дорогая? — снова спросил Лео. Возбужденный, сгоравший от желания, он выбирал удобный момент, чтобы обнять Карлу. Ее тело мягко покоилось на его руке, ее округлое бедро прижималось к его бедру, и от этих прикосновений желание становилось еще неудержимее. «Спокойнее, спокойнее, — убеждал он себя. — Сейчас отведу ее в сарай и там овладею ею… немного терпения».

Взгляд Карлы блуждал по мрачной тенистой аллее.

— Зачем ты заставлял меня пить? — спросила она наконец плаксивым голосом.

— А зачем ты пила? — парировал Лео. Вопросы, сплошные вопросы. Они остановились.

— Я пила, — безвольно отвечала Карла. — Чтобы не видеть больше маму, тебя… и даже Микеле… Чтобы никого не видеть. — Она опустила глаза и покачала головой. — Но, знай я, что мне будет так плохо, я бы никогда не стала.

— Не говори глупостей! — воскликнул Лео до того громко, что сам удивился. — Ты пила, потому что тебе это было приятно.

Она загадочно улыбнулась.

— Думаешь, я тебя люблю? — спросила она кокетливо.

Они взглянули друг на друга: Карла внимательно, с тем легким безумием в блестящих глазах, которое порождает опьянение, Лео насмешливо и возбуждению. Оба были немного смущены. Внезапно Лео отпустил руку Карлы и грубо обхватил ее за талию. Она пьяно захохотала и забилась в его объятиях, бесстыдно дергаясь всем телом.

— Лео, Лео! — кричала она, захлебываясь от хриплого смеха. — Лео, не смотри на меня так… нет… пусти меня!

Свод ветвей заглушал ее тонкий голос, вырываясь, она видела, как к ней тянется багровое лицо Лео, полное жадной и какой-то старческой похоти. Она сама не знала, зачем сопротивлялась. Наконец Лео одолел ее и крепко сжал в объятиях. На миг взглянул на нее — испуганные глаза, побледневшее лицо, полуоткрытый рот. Он наклонился и поцеловал ее.

Он разжал руки, и они, чуть покачиваясь, вновь вошли под густое переплетение ветвей деревьев и кустарника. Внезапно Карла остановилась в нерешительности и нервно сжала плечо Лео.

— Не надо, Лео… не надо… — пробормотала она, грозя ему пальцем, точно капризная девочка. И сразу умолкла — ее отвлекли катившиеся по лицу слезы и звук собственного голоса. Она вглядывалась во что-то скрытое в тени аллеи, и ее залитые слезами глаза странным образом меняли выражение.

— Продолжай, — сказал Лео. Но Карла, казалось, не могла отвести завороженного взгляда от почти погребенного под ворохом черных листьев камня, круглого и белого, как яйцо. Да она и не знала, что сказать. Эти слова «не надо» вырвались у нее непроизвольно. Она тут же забыла, чем они были вызваны, и снова погрузилась в полузабытье.

— Ну, — подбадривал ее Лео. — Чего не надо делать? Не надо пить? Э, я понимаю… Но теперь… тебе нужно идти дальше, — сказал он, слегка подтолкнув ее.

Они забрались в самую глубину сада. Здесь аллея огибала сарай, прилепившийся к ограде. Стену сарая густо обвил плющ, видна была лишь потрескавшаяся дверь с ржавыми петлями.

— А… это что такое? — недоуменно спросил Лео, словно он и в самом деле очень удивился.

— Дом садовника.

— Дом садовника?! О, какой красивый! А сам садовник дома?

— Нет.

— Дом садовника… — радостно повторил Лео, так, словно в этих словах был другой, скрытый смысл. — Пойдем, посмотрим.

Карла засмеялась. Все это казалось ей нелепым, но она ничего не возразила. Дверь была не заперта. И когда Лео ее распахнул, то увидел, что в доме одна-единственная комната с низким потолком и пыльным деревянным полом. Стены были голыми, в одном углу на железной кровати лежал серый, дырявый матрац, из которого торчали клочья ваты. В другом углу на треножнике стоял ржавый тазик. Больше ничего. Карла неотрывно глядела на эти жалкие вещи, тошнота стала просто невыносимой; ей хотелось вернуться на виллу и там поудобней улечься на диване. Но, сломленная усталостью и опьянением, она села на кровать и подогнула ноги.

— Зачем, — печально спросила она, — зачем ты заставил меня пить? — Она смотрела на деревянные половицы; на глаза ей падала прядь волос, во рту, полном слюны, она ощущала горечь. Лео сел рядом. «Самый удачный момент», — лихорадочно думал он. И обнял Карлу за талию.

— Будь умницей, вспомни, — ласково уговаривал он, — ты пила по собственному желанию, правда?

Карла покачала головой, но ничего не ответила.

— К тому же, — добавил Лео, — какое это имеет значение?

Он слегка оттянул рукав платья и осторожно поцеловал оголившееся плечо.

— Все пройдет. Скоро тебе станет лучше.

Его взгляд был прикован к полоске обнаженной груди, видневшейся сквозь глубокий вырез платья. Вдруг он схватил Карлу, опрокинул навзничь, смял. Борьба, скрип пружин, бесполезные попытки освободиться.

— Пусти, — пробормотала она и перестала сопротивляться, ослабевшая от борьбы и от незнакомого ей тягостного чувства. Она уставилась в потолок широко раскрытыми, полными страдания глазами. Внезапно на нее камнем обрушился Лео, лицо его было неестественно красным. Он целовал, ее в шею, в щеку, потом в губы. Карла закрыла глаза и уронила голову на плечо. Прикосновение влажных, мягких губ Лео оставляло ее равнодушной, ей хотелось спать. Но тут ее заставил вздрогнуть треск отлетевших пуговиц, покатившихся по полу, от толчка в спину она чуть приподнялась. Она открыла глаза и увидела возбужденное, горячечное лицо Лео, склонившееся над ней, и заметила, что плечи ее обнажены. Она забилась, отчаянно ухватилась за край платья, точно цепляясь за куст у края пропасти. Все было напрасно. Лео с такой силой дважды рванул платье, что у нее чуть не сломались ногти. Со странным хладнокровием и тщательностью, которые никак не вязались с его возбуждением, Лео приподнял Карлу и не без труда опустил платье на живот. Принялся лихорадочно отстегивать бретельки лифчика. Карла смотрела на него испуганно. Пыталась сопротивляться, но он действовал с методичностью хирурга во время операции: хмурил брови, сердито качал головой и кривил рот, словно говоря: «Нет, не надо, дорогая, не надо… Не волнуйся… Все будет хорошо… Доверься мне». Эти повелительные жесты Лео, и чувство горечи во рту, тошнота сделали больше, чем все прежние усилия Лео. Карла сдалась. Поднимала руки, когда их надо было поднять, прогибала спину, когда нужно было ее прогнуть, не схватилась за рубашку, которую Лео ловко опустил. Голая по пояс, она покорно лежала на матраце, закрыв глаза. Тошнота становилась все сильнее, она больше ничего не соображала, ей казалось, что она умирает.

— Какая красивая девочка! — восхищался Лео. Обнаженная Карла ослепляла его, он не знал, что ему ласкать раньше, — нежные, хрупкие, матовые плечи, либо юную, молочной белизны грудь, которую он пожирал жадным взглядом и никак не мог насытиться. — О, какая красивая девочка! — Он уже наклонился, чтобы обнять ее, как вдруг увидел, что Карла приподняла голову, испуганная, белая как полотно, и что-то промычала, дергая подбородком. Он отпустил ее, отодвинулся. Карла как безумная вскочила с кровати и показала глазами на треножник в углу. Лео все понял; он схватил тазик и поднес его Карле. И в тот же миг в проржавевший таз с бульканьем хлынула рвотная масса. На секунду рвота прервалась, затем началась с еще большей силой. Все тело Карлы содрогалось в конвульсиях. Придерживая ей голову, Лео смотрел на нее в полном бешенстве.

«Моя вина, хоть покаянную молитву читай. Я не должен был так ее спаивать». Теперь было бесполезно обманывать самого себя: его затея провалилась. Он смотрел на Карлу, задыхаясь от злости. Вот она, девушка его мечты, голая, готовая отдаться, и она держит на коленях не его голову, а таз, от которого не может оторвать отчаянного взгляда. «А ведь не напои я ее, сейчас она уже была бы моей», — подумал он.

Наконец Карлу перестало рвать, она оттолкнула от себя полный таз, и Лео с отвращением поставил его на треножник. Обернувшись, он посмотрел на Карлу — она сидела голая на краю кровати, опустив голову и бессильно уронив руки. Лео поразило несоответствие между худым телом — лопатки буквально просвечивали, плечи были острыми, узкими — и непропорционально большой грудью и головой. «Она неважно сложена», — подумал он, пытаясь утешиться.

— Как ты себя чувствуешь? — громко спросил он.

— Плохо, — ответила Карла. Она смотрела в пол и беспрестанно сглатывала горькую слюну. Взгляд ее то и дело останавливался на платье, сползшем на голый живот. Ей стало холодно, ее переполняло черное отчаянье. «Все кончено», — подумала она. И в самом деле она чувствовала, что ее прежней жизни приходит конец. Но все было безрадостным, пошлым, о чем неумолимо напоминал этот таз. Что изменилось, она и сама точно не смогла бы объяснить. Она осторожно подняла голову и сквозь пелену слез посмотрела на Лео.

— А что теперь? — невольно вырвалось у нее.

— Теперь одевайся, и уйдем отсюда, — с трудом сдерживаясь, ответил Лео.

Он поднялся и стал прохаживаться по комнате, расшатанные половицы скрипели под ногами. Время от времени он бросал взгляд на Карлу, которая начала одеваться. Желание вспыхнуло в нем с новой силой, и он спрашивал себя, а не стоит ли подождать, когда ей станет легче, и снова пойти на штурм. Но было уже поздно Карла оделась. «Бесполезно, — подумал он с досадой. Момент упущен… На сегодня все». Он подошел к кровати.

— Ну, а сейчас как тебе? — спросил он.

— Лучше, — ответила Карла. — Лучше. — Она застегнула последние пуговицы и встала. Сначала она, а затем Лео, стараясь не касаться друг друга, вышли из дома садовника,

В саду глухо шумели ветви деревьев.

— О, дождь идет! — удивленно воскликнул Лео. Его смущало молчание Карлы. Он старался держаться как можно свободнее. Они сделали несколько шагов, воздух под этим зеленым укрытием был душный, густой, черная тень окутывала переплетение ветвей. На размякшей земле журча струилась по прелым листьям вода.

— Странное дело, — сказал Лео. — Каждый день — одно и то же: рассвет ясный, утром небо начинает хмуриться, с полудня и до самой ночи льет дождь.

В ответ — молчание.

— Так мы увидимся сегодня вечером? — настойчиво спросил Лео. Карла остановилась, посмотрела на него. «Никогда больше не увидимся», — хотела она ответить, но ее удержала мысль: «Я должна дойти до самого конца… до полного крушения».

— Может быть… не знаю, — опустив голову, ответила она и пошла дальше.

В конце аллеи они снова остановились.

— А знаешь, — с глупой улыбкой сказал Лео, сжимая ее локоть, — знаешь, даже когда тебя тошнит, ты все равно остаешься красивой.

Они посмотрели друг на друга.

«Если б я могла его полюбить», — подумала Карла, глядя на его красное, невыразительное лицо. Опьянение еще не совсем прошло, и она испытывала огромную потребность в чьем-то участии и нежности. И тут Лео легонько хлопнул ее по щеке.

— Глупышка, — сказал он, — глупышка, сначала пьешь без меры, а потом тебе становится плохо. Моя маленькая дурочка. — Он привлек ее к себе. — Поцелуй меня, и забудем об этом.

Они поцеловались. Карла отстранилась, вышла из-под прикрытия ветвей, побежала под дождем и исчезла за углом виллы.

«Какой отвратительный день, — подумал Лео, направляясь к выходу. — Какой идиотский день!»

Теперь дождь мерно кропил землю с небесной выси. В саду стало совсем сыро, легкий беспрестанный шелест воды скрадывал все другие звуки. Лео уходил взбешенный. Мало того что день рождения Карлы — цветы, сумка — обошелся ему в полтысячи лир, так еще из-за этого шампанского любовное приключение закончилось нелепо и даже постыдно. «Карла ни о чем другом и не мечтает, — с яростью думал он. — Зачем, спрашивается, было ее спаивать?! А теперь все придется начинать сначала». Лишь когда он выбрался на шоссе и посмотрел, в какую сторону ему теперь идти, он вспомнил про Лизу. Вчера вечером она пригласила его заглянуть на часок.

Вначале мысль о возвращении к бывшей любовнице показалась ему абсурдной. Он не любил ходить уже проторенной дорогой. Такой визит не лучше подогретого супа, который остался со вчерашнего дня. Но, с другой стороны, желание, которое возбудила в нем Карла, осталось неудовлетворенным.

«Если я сегодня не пересплю с кем-нибудь, — думал он, шагая под дождем по широкой и пустынной улице богатого предместья, — меня хватит апоплексический удар». Перед глазами стояла обнаженная плачущая Карла, и видение было столь сильным, что он провел ладонью по глазам, чтобы его отогнать.

«Ладно, схожу, — решил он после недолгих колебаний. — В конце концов Лиза тоже женщина».

И сразу приободрился. Подозвал таксиста.

— Виа-Боэцио, — приказал он, плюхаясь на сиденье.

Автомобиль набрал скорость, Лео закурил сигарету. «Это будет самый прекрасный день в ее жизни», — подумал он. И представил себе, как Лиза, завидев его, бросается ему на шею. «Вчера вечером она немного поломалась, ей хотелось меня разжечь. У нее тоже есть своя женская гордость… Но сегодня она не заставит себя долго упрашивать».

Мчащийся автомобиль бросал его из стороны в сторону, Лео казалось, что этим визитом к Лизе он проявит великодушие, сам останется не в накладе и Лизу осчастливит. «Это будет самый прекрасный день в ее жизни, — повторял он про себя. — Я подарю ей нечто такое, о чем она и мечтать не смела. И к тому же удачно закончу это дурацкий день». Он выкинул в окошко окурок сигареты Автомобиль, мягко скользя колесами по мокрому асфальту, выехал на пустынную улицу, обсаженную платанами. Машина остановилась. Лео вынул бумажник, расплатился, вылез и, горбясь под дождем, нырнул в парадное.

Он медленно поднимался по лестнице, без грусти и даже с удовольствием вспоминая, сколько раз проделывал это десять лет назад. «Ничего не скажешь, десять лет — это десять лет», — думал он, даже не пытаясь понять свою глубокомысленную сентенцию. Позвонил, ему открыла служанка. Все было как прежде. На миг ему даже показалось, что и он снова стал таким, как десять лет назад. Все стояло на своих местах; шкафы в темном коридоре, там, в глубине коридора, — стеклянная дверь в будуар, а вон и та вечно опущенная гардина, те же ковры. Он сел в одно из скрипучих кресел и закурил.

Спустя мгновение вошла Лиза.

— А, это ты! — разочарованно протянула она, села и посмотрела на Лео так, словно желала угадать причину его прихода.

— Не ждала? — удивился Лео, который был уверен, что его ждут с великим нетерпением. — Между тем вчера ты мне говорила кое-что другое.

— Мало ли что люди говорят, — ответила она, одернув юбку, — особенно ночью, когда не видят лиц друг друга.

«Притворяется, — подумал Лео. — Хочет, чтобы ее упрашивали». Он пододвинул свое кресло к креслу Лизы и, наклонившись к ней, сказал:

— А я уверен, что ты говорила искренне.

— Ну а вдруг я передумала? — живо возразила она. Сейчас вчерашняя минутная слабость предстала перед ней во всей своей неприглядной сути — не как вспыхнувшая вновь страсть к Лео, а как легкомыслие, недостойное ее любви к Микеле.

— Многое могло измениться со вчерашнего вечера, — убежденно добавила она.

Лео пристально посмотрел на нее. Взгляд его перебегал с лица на тело, на белую округленную грудь и обнаженную полоску плеча, которые в полутьме гостиной казались более свежими и гладкими, чем это было на самом деле. «Хочет меня помучить, — подумал Лео. — Ого, да она хитрее лисы». Он еще ближе наклонился к ней и сказал:

— А ты сейчас на редкость хороша.

— Значит, раньше я была некрасивой?! — воскликнула она с непроизвольным кокетством. Но тут же устыдилась своей новой слабости. «Надо выставить его вон, — подумала она. — Дать ему понять, что он просчитался».

Она взглянула прямо в его красное, возбужденное лицо, лицо человека, уверенного, что добыча от него не ускользнет, — достаточно было посмотреть, как он изгибается в низком кресле, как напряглась его грудь, как сверкают вожделением глаза, которым он пытается придать выражение неподдельной страсти. Ей стало противно, и внезапно она решила, что будет куда интереснее и умнее разыграть его, — сначала сделать вид, будто он желанен и любим, а потом отвергнуть. Ее переполняла гордость. «Теперь я люблю и любима другим», — хотелось ей с вызовом крикнуть Лео.

— Ты всегда была красивой, — ответил Лео. — А теперь стала еще красивее.

— Но у тебя есть Мариаграция, — парировала Лиза, начиная свою игру. — Зачем тебе я?

— Между мной и Мариаграцией все кончено… все… А вот ты снова влечешь меня, как и в те далекие времена.

— Покорно благодарю.

— Нас разлучило недоразумение, — продолжал Лео, — всего лишь недоразумение… Что поделаешь. Людям свойственно ошибаться… С тобой я ошибся, признаю… Но теперь я пришел, чтобы сказать — забудем прошлое и помиримся.

Он умолк и протянул Лизе руку.

Она посмотрела на его лицо, на протянутую руку.

— Зачем нам мириться?… Ведь мы никогда не ссорились.

— Нет, так дело не пойдет, — возразил Лео. — Я тебе честно говорю — так дело не пойдет… Ради бога, не притворяйся ничего не понимающей и, прости за грубость, дурочкой. Ты отлично поняла, о чем идет речь. Я говорил яснее ясного… Надо забыть прошлое и помириться! И даже, почему бы и нет… начать все сначала… Я так готов… Как видишь, я не темню… Говорю то, что думаю, и не прибегаю к уловкам… Я жду твоего ответа.

— Право же… не знаю… — Она сделала вид, что пребывает в сильнейшем смятении.

— Как это не знаешь? Наберись смелости и отвечай прямо.

— Ну что ж, — сказала Лиза. — Если хочешь, давай помиримся… а о том, чтобы начать все сначала, я должна подумать.

«Главное сделано, — очень довольный собой, решил Лео. — Она далеко не глупа… и все поняла». Он наклонился и с жаром поцеловал Лизе руку. Поднял голову и сказал:

— Больше всего мне нравится в тебе простота и искренность… С тобой все решается легко и быстро… И не бывает никаких сюрпризов.

— Это потому, — ответила она, придавая своим словам особый скрытый смысл, — что я всегда вовремя угадываю чужие намеренья.

— Вот и чудесно! — воскликнул Лео, подвигая еще ближе свое кресло к ее креслу. — Какие же, к примеру, у меня сейчас намерения?

— Сейчас у тебя?

Она взглянула на него. Эти уловки, эти банальные вопросы и ответы, преследовавшие одну-единственную цель, после того как она почти насладилась местью, стали ей противны. «Все кончилось для тебя… все кончилось, мой Лео. Теперь я люблю и любима», — с гордостью думала она. Но решила довести игру до конца.

— Сейчас у тебя? На это ответить нетрудно.

— Раз знаешь, скажи, — раздраженно настаивал Лео.

— Так вот, — начала она, стыдливо потупив глаза и загадочно улыбаясь, — все это получалось у нее очень естественно. — Если уж тебе непременно хочется знать… твои намерения, как мне кажется, весьма агрессивны.

— То есть? — спросил Лео, так сильно наклонившись вперед, что задел подбородком плечо Лизы. Она посмотрела на него — это красное, устремленное к ней лицо бесило ее. «То есть, — хотелось ей ответить, — зря стараешься… Я люблю Микеле… он мой возлюбленный». Но она сдержалась.

— Будь поосторожнее, — предупредила она кисло-сладким голосом. — Так можно и упасть.

Лео был слишком возбужден, чтобы прислушиваться к ее словам.

— Что ты сказала? — удивился он,

— Что так можно и упасть, — повторила Лиза. — И даже разбить себе лоб.

— Во всяком случае, — ответил Лео, не поднимая головы, неторопливо, упрямо, — мои намерения крайне просты. Сейчас ты оденешься, мы выпьем вместе чаю… Лучше всего у меня… Поужинаем, сходим на какой-нибудь спектакль… А потом я отвезу тебя домой.

Он умолк. Лиза изобразила на лице сомнение.

— Я, пожалуй, приняла бы твое предложение, — сказала она наконец. — Но кто мне поручится, что ты действительно любишь меня, что это не минутный каприз и что ты завтра снова не вернешься к Мариаграции?

— Да нет же, — не подымая головы, возразил Лео, с упорством, порожденным еле сдерживаемым вожделением и нетерпением. — Ты ошибаешься… Я же сказал, и повторяю снова… К Мариаграции я не вернусь. Между этой женщиной и мной все давно кончено… Мы были вместе, пока могли… Это была одна из тех любовных связей, которые тянутся и никак не кончаются… Отчасти — по привычке, отчасти — по разным другим причинам…

— По причинам взаимных материальных интересов? — подсказала Лиза.

— Каких там материальных интересов?! Словом… — Лео поднял наконец глаза и посмотрел на Лизу. — Нечего впутывать сюда Мариаграцию… Лучше отвечай…

— На что?

— О, Господи! — деланно непринужденным тоном воскликнул Лео и, словно желая поправить платье Лизы, положил ей руку на плечо. — Ведь я тебе уже говорил… Согласна ли ты поехать ко мне?

Она заколебалась — сказать ли ему правду? Но ее выручило прикосновение руки к ее затылку.

— Перестань, — сердито сказала она. — Терпеть не могу, когда меня трогают за шею.

— Прежде тебе это очень нравилось, — медленно произнес Лео, пристально глядя ей в глаза и почти касаясь губами ее губ.

— Да, но… теперь я стала другой… — поспешно отвечала она, пытаясь устоять перед ласковым прикосновением этой крепкой руки. — Пусти меня.

— Пустить? — Внезапно Лео вскочил, наклонился, схватил ее за волосы, откинул ей голову назад и попытался поцеловать. Лиза едва успела закрыть рот рукой. — Ну, не будь же злючкой, — сказал Лео. Он явно не принимал всерьез ее сопротивление. В его взгляде, в том, как он решительно отвел ее руки, была такая уверенность в окончательном успехе, что ею овладела слепая, бешеная ярость. Она сама отняла руку ото рта.

— Пусти меня — понял? — приказала она гневным голосом, сверкая глазами. Но Лео воспользовался этим, чтобы прижаться своими губами к ее вздрагивающим губам. И как она ни извивалась и ни пыталась высвободиться, ему удалось ее поцеловать. Наконец она сумела рывком вскочить, толкнув Лео в грудь. Толчок был до того сильным, что Лео потерял равновесие и рухнул в кресло.

Но тут же поднялся и, одергивая пиджак, сказал:

— Что за глупые шутки, Лиза?! Разве мы не договорились снова стать друзьями?… А с друзьями разве так обращаются?

Лиза демонстративно указала ему на дверь.

— Убирайся.

— Но почему? — изумился Лео.

— Я не люблю тебя и никогда не любила! — с присвистом выкрикнула Лиза прямо ему в лицо. — Я притворялась, чтобы получить редкое удовольствие — послушать твои басни… А теперь убирайся!..

Секунду Лео стоял молча, пораженный ее словами. Но потом на смену немому изумлению пришел гнев, упрямое желание отомстить. Он рассвирепел.

— Ах, вот как! — закричал он. — Я должен уйти! После того, как мной позабавились, словно игрушкой!.. Нет, не уйду.

Он умолк, подыскивая Лизе достойную ее вероломства кару. Но безуспешно — слишком велика была его ярость. Может быть, разломать шкаф или разбить фарфоровую статуэтку? Или дать ей пощечину?

— Не уйду, пока не поцелую тебя.

Он оттолкнул кресло и хотел ее обнять. В бешенстве у него мелькнула мысль: повалю ее и овладею ею прямо на ковре. Но Лиза ускользнула от него и укрылась за креслом. Мгновение они стояли друг против друга, наклонившись и пальцами впившись в кресло.

Их взгляды скрестились, каждый старался предугадать намерения другого.

— Убирайся вон, — тяжело дыша, выговорила наконец Лиза. Растрепанная, взбудораженная, она со страхом смотрела на искаженное злобой, вспухшее лицо Лео. И тут Лео прибег к хитрости — ногой оттолкнул ее кресло и схватил ее за волосы. Молниеносно сжал ее в объятиях.

Несколько секунд длилась борьба, — Лео пытался отбросить прочь руку Лизы, она старалась вырваться из его цепких объятий. Наконец ей это удалось, и она отбежала к двери.

— Убирайся, — срывающимся голосом приказала она. — Убирайся, или я позову служанку.

Грудь у нее вздымалась, волосы разметались, лицо покраснело, одно плечо обнажилось. Она ухватилась рукой за дверь и прерывающимся голосом повторила:

— Убирайся.

Но тут кто-то из коридора толкнул дверь, пытаясь войти в комнату.

— Не надо, Мария, — не оборачиваясь, крикнула она. — Пока вы не нужны.

— Открой, — послышался за дверью мужской голос. — Я не Мария. Открой!

Лиза невольно отодвинулась, дверь от резкого толчка отворилась, и вошел Микеле.

В руке он держал шляпу и был в насквозь мокром зеленом плаще. Посмотрел на тяжело дышащую, растрепанную Лизу, перевел взгляд на багровое лицо Лео. И сразу же мысленно воссоздал только, что происшедшую здесь сцену. «Лео пришел, возобновить прежнюю связь, а Лиза его отвергла», — подумал он. Но не поступил так, как того требовали обстоятельства. Он лишь смутно подумал, что это удобный предлог для полного разрыва с Лизой. И потом, разве не положено в таких случаях выказать свое презрение?

— Простите, — сдержанным тоном, стараясь вложить в каждое слово побольше иронии, сказал он. — Вина целиком моя… Решил больше не приходить сюда и все-таки пришел… Я вам помешал… простите.

Он неловко и как-то нелепо поклонился, повернулся и вышел. Дверь захлопнулась.

Внезапное и бесшумное появление Микеле из тьмы коридора и столь же внезапное его исчезновение охладили пыл Лео. Он усмехнулся.

— Это и есть твоя большая любовь, Лиза? — сказал он.

Еще не совсем пришедшая в себя, она мрачно кивнула. И тут вдруг поняла, что Микеле ушел, даже не попрощавшись, и, быть может, навсегда. Сама мысль об этом была непереносимой, она бросилась к окну, распахнула его настежь.

Квартира была в бельэтаже, и потому окна были очень низко от земли. Лиза высунулась, окинула взглядом улицу. Было холодно, на мокрой улице — ни души, лил дождь, большой безлистный платан, казалось, заслонил собой все небо. Но чуть левее, держась поближе к стенам домов, неторопливо шел мужчина в зеленом плаще, схваченном поясом.

— Микеле, — крикнула она, — Микеле!

Он обернулся, с любопытством посмотрел на нее и продолжал свой путь.

— Микеле! — с силой крикнула она.

На этот раз Микеле, не оборачиваясь, на ходу, помахал ей рукой. Он уже удалился на порядочное расстояние и теперь споро шагал по омытому дождем тротуару. «Сейчас он завернет за угол». Лиза поняла, что звать его снова бесполезно, и повернулась к Лео.

— Не бойся, он вернется, — с лицемерным участием сказал Лео, стоявший посреди комнаты. — Я его знаю… Он не из тех, кто поступает твердо и решительно… Не сомневайся, твой друг вернется.

Этот наглый, насмешливый голос ранил ее в самое сердце. Лиза с достоинством подошла к противоположной стене и нажала кнопку. Немного спустя появилась служанка.

— Мария, проводите синьора до двери.

Это был конец, банальнейший и глупейший конец. От гостиной до двери было всего два шага.

— Я ухожу, Лиза… ухожу… Передай привет Микеле, — бормотал Лео, направляясь к выходу.

Служанка ничего не понимала и растерянно переводила взгляд с Лео на хозяйку. Однако Лео не стал ждать, пока его выставят за дверь. Он взял шляпу, пальто и ушел.

Дождь подействовал на него умиротворяюще. Он раскрыл зонт и зашагал по тротуару, ни о чем больше не думая. «Могло выгореть, а могло и нет. На этот раз не выгорело. Сегодня я твердо понял — эта струна больше не зазвучит», — утешился он. После чего с легким сердцем закурил и, стараясь не ступать в лужи, пошел дальше своим обычным шагом, не быстро, но и не медленно.

Он добрался до конца улицы и свернул на широкую мокрую площадь без памятников и скверов, На углу, под столбом со знаком «остановка», группа людей ждала трамвая. Подойдя поближе, он увидел Микеле, Тот стоял, прислонившись к столбу.

— О, ты еще здесь! — воскликнул Лео без тени досады,

— Как видишь, — ответил Микеле, кинув на него скучный взгляд, — жду трамвая.

— Я еду домой на такси. Могу и тебя захватить, — сказал Лео. — Эй, такси!

Микеле не отказался. «Почему у меня все складывается так глупо», — подумал он, садясь в такси рядом с Лео.

С минуту они молчали.

— Позволь узнать, — сказал наконец Лео, — почему ты ушел? Разве ты не понял, что она только того и ждала, чтобы ты остался?

Микеле ответил не сразу. Он смотрел в окошко на залитые дождем фасады домов.

— Понял, — сказал он наконец.

— Тогда почему же ты не остался?

— Потому… что я ее не люблю.

Такой ответ вызвал у Лео улыбку,

— Ясно. Значит ты считаешь, что жить надо лишь с женщиной, которую любишь?

— Да, я так думаю, — серьезным тоном ответил Микеле.

— Ну, если так! — пробормотал Лео в некотором замешательстве. — Но я, к примеру, — спокойно добавил он, — обладал многими женщинами, которых не любил, хотя бы той же Лизой. И, несмотря на это, никогда потом не раскаивался… И поверь, я наслаждался ничуть не меньше, чем другие…

— Не сомневаюсь, — сквозь зубы процедил Микеле. — Но ты уверен, что в мире все до одного похожи на тебя? «Хоть бы ты убрался ко всем чертям», — хотелось ему добавить,

— Меня другое удивляет, — невозмутимо продолжал Лео. — Когда я вижу, что юноша без связей, почти без денег, ну как ты, гордо отвергает такую женщину, как, скажем, Лиза, которая, при всех ее недостатках, женщина привлекательная… мне начинает казаться, что мир перевернулся вверх дном.

— И пусть себе переворачивается, — пробормотал Микеле, но Лео этого не услышал.

— Впрочем, по мне, так поступайте, как хотите, — заключил Лео. Он закурил и поплотнее закутался в пальто.

Микеле посмотрел на него.

— А по-твоему, я не должен отказываться от, Лизы? — спросил он.

— Ну, разумеется, — подтвердил Лео, вынув изо рта сигарету. — Прежде всего потому, что Лизой пренебрегать не стоит. Как раз сегодня я ее хорошенько разглядел… Она полновата, но сбита крепко… У нее красивая грудь, бедра… — добавил он, подмигнув Микеле… — И к тому же, дорогой мой, в постели она доставит куда больше наслаждений, чем любая из этих сентиментальных синьорин… Лиза темпераментна… Она настоящая женщина… И второе… где еще ты найдешь в наше время любовницу с квартирой? А в твоем положении снять номер в гостинице либо комнату ты не можешь — это тоже большое удобство: приходишь, уходишь, приезжаешь, когда тебе вздумается. Никто тебе — ни слова, распоряжаешься, как в своем доме. Между тем в твои годы обычно приходится водить возлюбленную в самые скверные места — дешевые ресторанчики и гостиницы, о которых потом даже вспоминать неприятно. Добавь к этому, что Лиза не будет стоить тебе ни лиры… Понимаешь, ни лиры! Право же, не знаю, чего еще можно желать?…

«Да, — с грустью подумал Микеле. — Чего еще можно желать?» Он сидел, немного согнувшись, молча глядя то на Лео, то на дорогу. Уже стемнело, но фонари еще не зажглись… Влажные сумерки опустились на улицу, до того людную, что сквозь толпу не видно было, где она кончается. Люди, зонты, машины — все сливалось в дождливой дали в темное пятно, и лишь по желтым, мерцающим огням можно было различить проносящиеся мимо отдельные машины. «А что делать дальше?» — спрашивал себя Микеле. Всякий раз, когда он смотрел, как вокруг него кипит жизнь, собственная нерешительность повергала его в смятение.

— Брось, не раздумывай долго, — обратился к нему Лео. — Все куда проще, чем тебе кажется. Лиза тебя ждет не дождется. Вернись к ней сегодня же, и она встретит тебя с распростертыми объятиями.

Микеле повернулся.

— Значит, я должен притворяться, будто люблю её? И потом…

— Зачем притворяться? — прервал его Лео… — Кто тебя заставляет… Не усложняй. Главное, что она готова лечь с тобой в постель… Вот и будь доволен.

Микеле снова задумчиво посмотрел на дорогу.

— Пусть остановит машину на площади, я там сойду, — предупредил он. — Но представь себе, — продолжил он начатый разговор, — что кто-то тебя оскорбил… Этот кто-то тебе не слишком неприятен, и, несмотря на оскорбление, ты не в силах его возненавидеть… Ты притворишься разгневанным и дашь ему пощечину или же промолчишь?

— Зависит от того, какое оскорбление нанесено, — ответил Лео.

— Величайшее!

— Но в таком случае, — возразил Лео, — этот человек не может быть мне хоть мало-мальски симпатичен. А тогда твой вопрос теряет всякий смысл.

— И все-таки. Как бы ты себя повел в такой ситуации?

— Конечно, я бы дал ему пощечину, — решительно ответил Лео.

На площади автомобиль остановился. Когда Микеле стал вылезать из машины, Лео потянул его за рукав.

— Заставь Лизу, — сказал он, подмигнув Микеле и выразительно прищелкнув пальцами, — …потрудиться. — Затем откинулся на сиденье, крикнул шоферу свой адрес, и машина помчалась дальше.

Пять минут спустя Лео уже был дома. Он прошел в свой кабинет — почти голую комнату, в которой стояли лишь коричневая этажерка и американский письменный стол да висели книжные полки. Сел в кресло; в дождливых сумерках эта удобная, но стандартная мебель навевала невыносимую тоску, казалась лишней, ненужной. И вообще, было самое скверное время дня — уже не вечер и еще не ночь. Свет с улицы был слишком слабым, чтобы ясно различать что-либо, а свет настольной лампы казался слишком ярким в этой серой полутьме. Однако Лео быстро поборол тягостное чувство. Он зажег свет, прочел деловое письмо и стал писать ответ. В этот момент зазвонил телефон. Не выпуская ручки, он поднял трубку и поднес к уху.

— Алло?

— С кем я говорю? — донесся до него женский голос. «Мариаграция», — подумал Лео.

— Мой номер триста четырнадцать — девяносто шесть.

— Я говорю с синьором Мерумечи? — переспросил женский голос…

— Да.

— Это я — Мариаграция… Карла предлагает отправиться в «Ритц» потанцевать… Хочешь пойти с нами?…

— Хорошо… Я буду у вас примерно через час.

— Кстати, — добавила Мариаграция. — Когда мы сможем с тобой встретиться?

Лео по опыту знал, что теперь разговору не будет конца.

— Решим это попозже, — ответил он и резко положил трубку. После чего закончил письмо и неторопливо написал еще одно.

Дел в истинном значении этого слова у него не было. Вся его работа заключалась в том, что он старался извлечь как можно больше выгоды из принадлежавших ему домов, которые сдавал внаем, да иногда осторожно спекулировал на бирже. Однако его капиталы росли с каждым годом. Он тратил лишь три четверти своих доходов, а на оставшиеся деньги покупал новые дома. Запечатав в конверт оба письма, он закурил и перешел в спальню. За час он должен был успеть побриться, одеться и приехать к Арденго. Он зашел в ванную, помылся, аккуратно и тщательно побрился, вернулся в спальню и стал одеваться. Его страстью были превосходно сшитые костюмы из превосходной ткани. Сам ритуал одевания доставлял ему огромное наслаждение. Он надел белую шелковую рубашку, выбрал галстук серебристо-черного цвета, натянул серо-красные шерстяные носки и, наконец, после долгих и сложных манипуляций облачился в темно-синий приталенный костюм моднейшего покроя. Затем стал любоваться собой перед зеркалом. Возможно, оттого, что в полутьме он казался более приятным, моложавым, либо оттого, что он был в совершенном восторге от своего великолепного костюма, но только Лео твердо уверовал в то, что лицо у него красивое, благородное и в меру печальное. Он посмотрел на часы. Прошло уже сорок пять минут. Он торопливо вышел из дому, заскочил в гараж, выкатил автомобиль, а десять минут спустя уже звонил в дверь виллы семейства Арденго.

В гостиной горела всего одна лампа, возле которой неподвижно сидела на диване Карла. Она уже успела одеться и приготовиться к выходу. На ней было легкое персикового цвета платье, она накрасилась, причесалась и припудрилась.

— Мама сейчас придет, — сказала она.

— Прекрасно, — ответил Лео, садясь и энергично потирая руки. — Как себя чувствуешь?

— Хорошо.

Они помолчали. Лео взял руку Карлы и поцеловал ее.

— Так что будем делать?

— Съездим в «Ритц», потанцуем, — рассеянно ответила Карла. — Вечером ты поужинаешь с нами, да?

Послышался скрип открываемой двери. Карла мгновенно отдернула руку. Вошел Микеле.

— О, какой шикарный вид! — воскликнул он с наигранной веселостью. — Добрый вечер, Лео… Чем же вы здесь занимаетесь, богатые, счастливые, роскошно одетые?

— Собираемся в «Ритц» потанцевать, — тем же рассеянным тоном ответила Карла.

— Танцевать? — Микеле сел. — Я тоже не прочь… возьмешь меня с собой, Карла?

— Пригласил всех Лео, — ответила она, пристально глядя на возлюбленного.

«Я и не думал, черт побери, никого приглашать», — Котел возразить Лео, но промолчал.

— Почему, Лео, — слабо запротестовал Микеле. — За чай я еще пока в состоянии заплатить сам.

Карла снова посмотрела на Лео.

— Какой может быть разговор! — поспешил сказать Лео. — Я приглашаю и, само собой, плачу за все.

Секунду все трое молчали.

— Но, Микеле, — добавила Карла, — ты пойдешь с нами только при условии, если переоденешься…

— Да, конечно…

Микеле наклонился. Ботинки покоробились, брюки до самых колен были забрызганы грязью, а сам он весь промок.

— Конечно, ты права, Карла. Он встал.

— Тысячу раз благодарю тебя, мой великодушный друг, удаляюсь, дабы привести себя в порядок.

Он отвесил Лео поклон и ушел.

— Мне очень грустно, — сказала Карла еще до того, как за Микеле закрылась дверь.

— Почему?

— Сама не знаю. — Она посмотрела на темные оконные стекла, по которым стекали сверкающие капли дождя. — Может, из-за дождя. — Ее голова томно склонилась к Лео. Лео нежно погладил ее по волосам и поцеловал.

— Будешь танцевать со мной. Только со мной одной. Мама посидит… Она сможет потанцевать с другими… Ну хотя бы с Микеле, — с откровенным бесстыдством сказала Карла. Она резко засмеялась, ей показалось, что она и в самом деле постарела на целый год. «Это конец», — подумала она.

Они снова поцеловались.

— Значит, вечером ты придешь ко мне, да, Карла? — небрежным тоном сказал Лео.

Она побледнела.

— Как это к тебе?

— Ко мне домой, — пояснил Лео, глядя ей прямо в глаза. Он увидел, что она колеблется, — наклонила голову, словно ища что-то на ковре.

— Нет… Это невозможно, — сказала она наконец.

— Почему? — не сдавался Лео. — Ты обещала… И ты должна прийти.

— Нет… нет. — Она покачала головой. — Это невозможно.

Секунду оба молчали. Лео смотрел на Карлу, тугая грудь под узким платьем возбуждала его, кровь прилила к его лицу, и без того красному.

«Какой чудесной любовницей будет эта курочка! — подумал он. — Ах, какой она будет любовницей!» Он стиснул зубы, сгорая от страсти, обнял ее за талию.

— Карла, ты должна прийти, так нужно, если ты не придешь, то… — Он запнулся, лихорадочно подыскивая убедительный довод. Внезапно он вспомнил, до чего ей осточертела ее теперешняя жизнь и как она жаждет новой. — То как же ты сможешь начать новую жизнь?! — тихо докончил он.

Она посмотрела на него. «Он хочет всего лишь поразвлечься, — трезво подумала она. — И все-таки он прав — это будет новой жизнью». Она понимала, что для этого сначала надо безжалостно испепелить прошлое, но ночное свидание в чужом доме было ей противно, пугало ее.

— Я приду днем, — предложила она с лицемерным простодушием. — В один из ближайших дней… Да? Выпьем чаю, побеседуем… Хорошо?

— Не хочу чаю, я в тебе души не чаю, — сказал Лео. И сразу же после этой плоской остроты перешел в атаку. — Нет, любовь моя… либо сегодня ночью, либо никогда.

— Но пойми, Лео… — умоляюще лепетала она.

— Я буду ждать тебя в машине, — продолжал Лео. — И еще до наступления утра отвезу домой. — Он на миг взглянул на нее. — Вот увидишь, тебе это так понравится, что ты станешь проводить у меня все ночи.

— Нет, — испуганно шептала она.

«Нет, все должно быть ясно… придется все сказать…» Она посмотрела на Лео, и вдруг ей захотелось закричать от ужаса. «Все ночи, — повторила она про себя… — Что он такое говорит? Как я дошла до этого?»

— Я уверен, что ты придешь, — сказал Лео и грубо взял ее за локоть, — Скажи, что придешь! Да?

Она ухватилась за последний предлог.

— Но ведь мы всего два дня, как… любим друг друга… Почему ты не хочешь подождать? Неужели ты не понимаешь, что каждая женщина дорожит своей честью.

— Моя дорогая, — торопливо проговорил Лео, — я все понял. Это значит, что я буду ждать тебя сегодня вечером, договорились?

Она все еще не решалась, молчала, пряча глаза.

— Я дам тебе ответ на танцах, — сказала она наконец. — Да, — добавила она, словно желая убедить себя, — на танцах я непременно дам тебе ответ.

«Слава тебе Господи», — подумал Лео. Он обнял ее.

— А теперь нам остается лишь отправиться на эти самые танцы, — весело сказал он. Он обхватил ее за талию и, наклонившись своим красным, возбужденным лицом к ее — накрашенному, испуганному, прошептал: — Знаешь, кто ты?… Чудо… Да, да, моя чудесная куколка!

Скрип двери.

— Так мы едем, Мерумечи? — войдя, спросила Мариаграция.

Лео поднялся.

— Отлично, я готов, — поспешно ответил он.

Карла тоже поднялась и пошла матери навстречу.

— Почему ты не взяла сумочку, которую тебе подарил Мерумечи? — спросила Мариаграция, оглядев дочь с ног до головы. — Она будет великолепно гармонировать с этим платьем.

— Сейчас захвачу ее и вернусь, — сказала Карла.

Она торопливо поднялась по лестнице, вбежала в комнату. Сумочка лежала на комоде, изящная, сделанная с большим вкусом. И когда Карла взяла ее, ей внезапно пришло в голову, что сумка может быть первым из бесчисленного множества подарков. Мысль об этом так ее поразила, что она остановилась перед зеркалом, вглядываясь в свое лицо. И зримо представила себе, как сидит у Лео на коленях и треплет его по щеке. А потом, нежно склонив голову ему на грудь, полушепотом просит денег на одно миленькое платьице. А может, она пойдет с ним к знаменитой модистке и закажет три-четыре парижских шляпки, последний крик моды, которые так ей нравятся. Все это, честно говоря, было очень соблазнительно. Так, же, как возможность стать обладательницей автомобиля, дома, драгоценностей, возможность путешествовать, увидеть незнакомые страны и незнакомых людей, одним словом, не знать преград своим планам и желаниям. Необыкновенно соблазнительно. Она невольно улыбнулась, но вдруг, подойдя совсем близко к зеркалу, увидела круглое, красное пятно на шее. Вначале она ничего не поняла, потерла пятно пальцами, стала его рассматривать. И тут вспомнила, что недавно в гостиной Лео поцеловал ее в шею. Ее охватил безотчетный страх, что мать может заметить это предательское пятно. Она схватила пудреницу и обильно присыпала его пудрой. И вот, когда она извивалась перед зеркалом, пытаясь разглядеть, исчезло ли наконец пятно, ей показалось, что требование Лео прийти ночью к нему домой и мечта о подарках, о вожделенных платьях, неразрывно связаны друг с другом… «О, боже, неужели это и есть новая жизнь?» — подумала она со страхом, но страх этот был несильным — неизбежной данью условностям. Она еще не успела достаточно глубоко разобраться в своих чувствах, чтобы испугаться по-настоящему. «Такой будет отныне моя жизнь?» Но у нее не было времени, чтобы додумать свою мысль до конца. Звук клаксона, донесшийся из погруженного в ночную тьму сада, предупредил ее, что пора отправляться в «Ритц».

Она потушила свет, стремительно сбежала по лестнице. И хотя эти привычные действия не оставляли ей времени для раздумий, ее ни на миг не покидало острое чувство грусти. Ей хотелось плакать, лицо ее исказилось гримасой боли.

В коридоре было темно, она ощупью добралась до холла, открыла дверь. Лео, Микеле и Мариаграция, ждавшие Карлу в автомобиле, встретили ее радостными возгласами. Площадку окутывала плотная мгла. Капли дождя бесшумно падали на землю. Нельзя было различить ничего, кроме сверкающих фар машины и двух ее желтых, светящихся стекол, сквозь которые, сидя в глухо закупоренной железной «коробке», эти трое смотрели на нее, Карлу, и на их розовых, веселых, возбужденных лицах было написано любопытство. Это длилось одно мгновение. Карла села в машину, тяжело опустившись на сиденье рядом с Лео, и машина тронулась с места.

Всю дорогу никто не проронил ни слова. Лео умело вел свой громоздкий автомобиль по запруженным людьми и машинами улицам. Карла сидела неподвижно и, точно зачарованная, смотрела на эту ночную жизнь города, смотрела вперед и вниз, где на спуске между двумя рядами черных зонтов, в брызгах дождя, словно обезумевшие, метались красные огни машин. Мариаграция тоже смотрела в окно, но не для того, чтобы полюбоваться чем-то, а чтобы полюбовались ею самой. Поездка в большой роскошной машине вызывала у нее чувство счастья, ощущение богатства. И всякий раз, когда из многолюдья возникала фигура бедняка либо скромно одетого человека, она брезгливо морщилась, точно желая сказать: «Ты, жалкий кретин, идешь пешком… Так тебе и надо… А я вот по праву мчусь сквозь толпу, откинувшись на мягкое сиденье машины».

Лишь Микеле не смотрел в окно, его больше интересовали те трое, что сидели в прочном кузове автомобиля. Казалось, будто этот железный кузов отгородил их от внешнего мира. Лица его спутников были в тени, но когда машина проносилась мимо дорожного фонаря, перед ним на мгновение представало морщинистое, дряблое лицо матери и ее блестящие от гордости глаза, восхищенное лицо Карлы — лицо девочки, едущей на праздник, и, наконец, красное, спокойное, немного суровое в профиль лицо Лео, пугающе недоступное, как те далекие загадочные предметы, которые в бурю внезапно освещаются на миг вспышками молний.

Каждый раз, когда Микеле видел мать, сестру и Лео, его изумляло, что они едут вместе с ним. «Почему они, а не другие?» — спрашивал он себя. Эти трое были ему чужими. Он почти не знал их. Ему казалось, что, будь на месте Карлы блондинка с голубыми глазами, на месте матери — худая высокая синьора, а на месте Лео — низенький, нервный человек, в его собственной жизни ничего бы не изменилось. Но рядом с ним, в тени, неподвижно сидели именно эти трое, и каждый толчок заставлял их стукаться друг о друга, точно это были куклы-марионетки. Больше всего его мучило, что эти люди так далеки ему и так безразличны и что каждый из них, да и он сам, безнадежно одинок.

Наконец они добрались до места. Черные машины стояли в четыре ряда на темной площадке возле отеля. Машины были всех размеров и марок. Шоферы в сверкающих кожаных плащах и кепках курили и переговаривались, собравшись небольшими группами. И казалось, что в этот темный зимний вечер парадный вход в отель «Ритц» особенно приветливо и щедро сверкал огнями. Вращающаяся дверь из стекла и дерева, привычно скрипнув, пропустила их одного за другим в вестибюль, где было полно швейцаров и слуг. Они прошли в гардероб, где уже висело великое множество плащей и пальто, пересекли целую анфиладу пустых, раззолоченных салонов и наконец добрались до танцевального зала. У дверей за столом сидел человек и продавал билеты. Лео заплатил за всех, и они прошли в зал.

Час был уже поздний, в низком, длинном зале было черно от людей. Столики стояли у самых стен, а посредине и в проходах между столиками танцевали пары. На небольшом возвышении, украшенном двумя пальмами в кадках, играл негритянский джаз.

— Сколько народу! — с восхищением воскликнула Мариаграция, осмотревшись с благородным достоинством. — Вот увидишь, Карла, мы не найдем места, — досадливо добавила она…

Однако, вопреки ее мрачным предсказаниям, нашелся свободный столик в углу. Они сели. Мариаграция сняла накидку.

— Знаете, — сказала она, окидывая взглядом зал и обращаясь сразу ко всем трем своим спутникам. — Тут масса знакомых… Посмотри, Карла… Вон сидят Валентини.

— И Сантандреа, мама.

— И Контри, — добавила Мариаграция. Она слегка наклонилась и, понизив голос, сказала: — Кстати, о Сантандреа. Ты знаешь, какое свадебное путешествие они совершили два месяца назад в Париж? В одном и том же спальном вагоне ехали новобрачный, новобрачная и ее друг. Ну… как его зовут?

— Джорджетти, — подсказала Карла.

— А, точно — Джорджетти!.. Подумать только, что происходит. Послушаешь со стороны, так даже не верится!

Музыка умолкла, после вялых хлопков танцоры вернулись на свои места. И сразу же шум голосов в зале стал сильнее. Мариаграция повернулась к Лео.

— А не сходить ли нам сегодня еще и в театр, посмотреть французскую труппу, — предложила она. — Мне оставлены билеты в ложу на сегодня либо на послезавтра.

— Сегодня не смогу, — ответил Лео, пристально глядя на Карлу. — В одиннадцать у меня очень важное свидание.

— Свидание в одиннадцать вечера, — с иронией и подчеркнутой небрежностью повторила Мариаграция. — А скажите, Мерумечи, — с мужчиной или с женщиной?

Лео заколебался — стоит ли пробуждать ее ревность?

— Разумеется, с женщиной, — ответил он наконец. — Но я неточно выразился… Это не свидание, а видите ли… будет скромный ужин… В доме одной моей приятельницы, которая собирает старых друзей.

— Кто же эта синьора, если не секрет? — злым голосом спросила Мариаграция.

Лео растерялся. Он не предвидел столь нескромного вопроса. Стал лихорадочно подыскивать имя женщины, которая была бы незнакома Мариаграции.

— Смитсон, — сказал он наконец. — Художница Смитсон.

— О, чудесно! — с едким восторгом воскликнула Мариаграция. — Смитсон… Мне ужасно жаль, но как раз позавчера я была у ее модистки. И она показала мне модель шляпки, которую Смитсон велела ей прислать в Милан… Увы… ваша художница уже пять дней, как находится в Милане!

— В Милане?! — изумился Лео.

— Да, да, — вмешался в разговор Микеле. — Разве ты не знаешь? Выставка ее картин открывается на несколько дней раньше, чем предполагалось.

— Итак, отправляйтесь к вашей Смитсон. — Мариаграция ядовито усмехнулась. — И поскорее! Но боюсь, что если вы и успеете на ближайший поезд, даже на самолет, то все равно опоздаете на свидание.

На секунду она умолкла. Лео не отвечал. Карла со страхом посмотрела на мать.

— Дорогой мой, у лжи короткие ноги, — не унималась Мариаграция. — Хотите, я вам сама скажу, кто эта достойная синьора, которой вы собираетесь нанести визит? Наверняка это не порядочная женщина, таких вы избегаете… Скорее всего — какая-нибудь кокотка низкого пошиба.

Карла побледнела так сильно, что Лео с испугом подумал: «Сейчас она упадет в обморок либо разрыдается». Но ничего подобного не произошло.

— Мама, не кричи так, — спокойно сказала Карла. — Тебя могут услышать за соседним столиком.

Один из оркестрантов трижды ударил в барабан. Танцы возобновились.

— Ну, Лео, идем потанцуем, — предложила Карла. Они прошли к танцевальной площадке мимо сидящих за столиками, первой шла Карла, за ней Лео. Лицо Карлы, когда она шла мимо шумных столиков, оставалось белым как бумага, и на нем появилось выражение мрачной решимости. В сумятице танцующих пар, прежде чем прижаться к Лео, она подняла голову.

— Так вот, Лео, — сказала она твердо и, как ему показалось, даже сквозь стиснутые зубы, — сегодня вечером я приду к тебе.

— Ты серьезно?

— Вполне.

Сейчас она говорила уже не твердо, а дрожащим, прерывающимся голосом: казалось, ей вдруг изменила решимость и у нее перехватило дыхание.

— Все, — добавила она. — Больше ни слова. Я хочу танцевать.

Они стали танцевать. Лео крепко обнимал Карлу за талию. Успех вдохновил его, и он чувствовал себя необычайно легким, окрыленным. И хотя площадка была узкой, а танцующих пар очень много, Лео выделывал самые немыслимые па.

«Теперь ты от меня не уйдешь, — думал он. — Теперь уже не уйдешь». А в душе Карлы царили тоска и смятение. Она танцевала вяло, ей хотелось выбраться из этого скопища людей, забиться в угол и закрыть глаза. А перед ней снова и снова, точно на карусели, проносились танцующие пары: лица мужчин, женщин, застывшие и живые, серьезные и улыбающиеся. Музыка была мажорной, бравурной, но все же с легким оттенком грусти. Впрочем, мелодия была банальной и беспрестанно повторялась. От мелькания всех этих лиц, от грохота музыки у Карлы кружилась голова.

Танец кончился. Пары вернулись на свои места. Вернулись и Мариаграция с Микеле. Они о чем-то сердито спорили.

— Больше никогда не буду с тобой танцевать, — раздраженно говорила Мариаграция.

— В чем дело? — властно спросил Лео.

— Никогда, — повторила Мариаграция. — Представьте себе, Лео, все смотрели на нас… Они, наверно, бог знает что подумали… Это было ужасно!.. Он танцевал… как… — Она поискала подходящий эпитет и, не найдя, в порыве гнева выпалила: — Как вор.

— Неужели? — изумился Лео.

— Как безумец, — с достоинством поправилась Мариаграция.

— Буду премного благодарен, — натянуто улыбаясь, сказал Микеле, — если вы мне объясните, как танцуют воры. И кто вор в этой компании… Я или кто-нибудь другой?

— Прошу тебя, замолчи, — умоляюще проговорила Мариаграция, озираясь вокруг.

— Но все-таки, — не унимался Микеле. — Уж скорее я танцую легко, невесомо, как ограбленный… Ограбленный морально и материально… Однако полный страсти и вдохновения… А вот чтобы узнать, как танцуют воры, тебе надо потанцевать с кем-нибудь другим… Безусловно… с кем-нибудь другим, — повторил он, пристально глядя на Лео.

Секунду Лео молчал. Обе женщины, затаив дыхание, смотрели на него. Он мрачно улыбнулся.

— Похоже, — сказал он и встал, — что с тобой, Микеле, и в самом деле творится неладное… Поэтому лучше тебе уйти. Иначе придется уйти мне.

— Да, Микеле, уйди, дорогой, — сказала Мариаграция.

Он посмотрел на мать.

— Значит, ты предпочитаешь прогнать сына, — вырвалось у него, — а не чужого тебе человека?!

— Но ведь пригласил-то нас Лео!

На это Микеле нечего было возразить. «Она права, — подумал он. — Заплатил за всех Лео». Он огляделся: в большом, низком зале стоял оглушительный шум, за столиками, скрестив оголенные ноги, сидели накрашенные дамы и мужчины — с сигаретой в зубах, небрежно откинувшись на спинку стула. Они ели, пили, о чем-то беседовали, не обращая внимания на остальных. На эстраде под пальмами музыканты уже настраивали инструменты. «Мне нечего ей возразить».

— Ты права, — сказал он наконец. — Я ухожу… А вы развлекайтесь. Вор удаляется.

И он направился к выходу.

На улице лил дождь. «Вор, вор,» — почти беззлобно повторял Микеле, притворяясь перед самим собой взволнованным. «Он пытался украсть у меня и Лизу. Кто же тогда из нас двоих вор?» Но спустя несколько минут он, к своему изумлению, обнаружил, что гнев испарился, что он совсем успокоился. Ни один поступок Лео, даже самый гнусный, не мог пробить броню его равнодушия. После короткой, нарочитой вспышки ярости, он, как всегда, испытывал лишь какую-то пустоту, безразличие.

Тротуары были запружены людьми, мостовая — машинами. Был час пик. Микеле без зонтика шел под дождем так медленно, словно это был приятный солнечный день. Останавливался посмотреть на витрины магазинов, на яркие вывески, сверкавшие во тьме, провожал взглядом хорошеньких женщин. Но, как ни старался, не мог по-настоящему увлечься зрелищем вечерней, шумной улицы. Глухая тоска, овладевшая им, когда он шел через пустые залы «Ритца», не покидала его. Он не мог отделаться от мысли, будто смотрит в зеркало и видит себя таким, каков он есть на самом деле: одиноким, жалким, равнодушным.

Ему захотелось сходить в кино. На этой улице как раз был дорогой кинозал с мраморным парадным входом, над которым призывно сверкали огнями рекламы. Микеле подошел, посмотрел фотографии — фильм о китайцах, сделанный в Америке. Слишком примитивный — не стоит. Он закурил и безнадежно зашагал дальше под дождем в людской толпе. Докурив, выбросил окурок. «Нет, видно, не удастся убить время».

Между тем тоска все росла, ширилась. Он уже знал ее симптомы — вначале легкое замешательство, чувство неуверенности в себе, бесплодности всего, потребность что-то сделать, воспылать страстью. Затем — нарастающее чувство горечи во рту, пересохшее горло, широко раскрытые глаза, в гудящей голове вновь проносятся обрывки фраз и, наконец, — слепое отчаяние. Этого приступа тоски Микеле боялся до боли в сердце. Он старался не думать об этом, хотелось жить, как другие люди, — сегодняшним днем, без забот, в мире с самим собой и окружающими. «Стать обыкновенным глупцом», — вздыхал он иногда. Но когда он меньше всего этого ждал, одно-единственное слово, образ, мысль вновь вызывали у него приступ тоски. Тогда его спокойствие и иллюзии рушились, все усилия оказывались напрасными, приходилось вновь задумываться над своей жизнью. И когда он в тот вечер медленно брел в толпе по тротуару и смотрел на сотни ног, шлепавших по грязи, его поразила бессмысленность собственных поступков. «Все эти люди, — подумал он, — знают, куда идут и чего хотят. У них есть цель, и поэтому они спешат, волнуются, грустят, веселятся, словом, живут… А у меня в душе пустота, никакой цели… сижу ли, хожу ли — все едино». Он больше не мог оторвать взгляда от тротуара. В сотнях ног, месивших грязь, чувствовалась та уверенность, твердость, которой не было у него. Он смотрел, и отвращение к самому себе росло. Ведь он всегда и всюду один и тот же — равнодушный, не имеющий цели. Эта грязная после дождя дорога была и дорогой его жизни, по которой он шел без веры и без одушевления, ослепленный обманчивыми огнями рекламы. «Куда же они ведут, эти огни?» — думал он. Он поднял глаза к небу и увидел, что там, в черной вышине, огненные буквы рекламируют зубной порошок и крем для ботинок. Он снова опустил голову — ноги продолжали двигаться, из-под ботинок летела грязь, толпа безостановочно текла куда-то. «А я, куда я иду? — спросил он самого себя. Он сунул палец за воротник. — Что я за человек? Почему не бегу, не тороплюсь, не поступаю честно, повинуясь первому порыву? Почему утратил веру?». Тоска давила его, ему хотелось остановить кого-нибудь из прохожих, схватить его за ворот и спросить — куда он идет, почему так спешит. В толпе людей, у которых есть цель, он тоже должен иметь цель, любую, пусть даже-обманчивую.

«Куда же я иду?» Прежде люди, похоже, знали свой путь от первого и до последнего шага, теперь — нет. Словно на голову вдруг надели мешок — полная слепота и тьма. Куда-то идти надо! Но куда? Микеле решил пойти домой.

И тут он заторопился. Вся улица была забита машинами, и они медленно продвигались вперед у самого тротуара. Под косым, слепящим дождем невозможно было перебежать улицу. Машины, стоявшие в два ряда у светофора, — один ряд поднимался на холм, другой спускался, — были словно зажаты между темными и освещенными фасадами домов. Они ждали сигнала, чтобы ринуться вперед. Микеле тоже ждал. И вдруг среди других машин он увидел одну невероятно большую. В ней неподвижно сидел мужчина, лицо его оставалось в тени. Чья-то женская рука обнимала его, нетрудно было догадаться, что эта сидевшая рядом женщина положила ему голову на колени, а рукой обвила возлюбленного за плечи, точно умоляя его о чем-то и не смея взглянуть ему в лицо. Неподвижно сидящий мужчина и припавшая к нему женщина на миг промелькнули перед глазами Микеле в белом свете фонарей. Затем машина тронулась с места и, словно кит, поплыла среди других машин. Больше Микеле ничего не увидел, кроме красной сигнальной лампочки сзади, чуть выше номерного знака. Казалось, будто эта красная лампочка, мигая, звала его, Микеле. Но тут же исчезла и она.

После этой мимолетной сценки тоска стала непереносимой, нервы совсем сдали. Микеле не знал ни того мужчины, ни женщины. Вероятно, они были из другой среды, возможно, вообще иностранцы. И, однако, ему казалось, что это была фантазия его души, плод больного воображения, что само зрелище предстало его глазам по чьей-то высшей воле. В том мире действительно страдали, обнимали возлюбленного яростно, со страстью, напрасно умоляли. Это и был его, Микеле, подлинный мир, а не тот мирок, в котором столько шума, ложных чувств, где, неправдоподобные, какие-то стертые, мечутся мать, Лиза, Карла, Лео. Он мог бы искренне ненавидеть того иностранца, искренне любить ту женщину. Но он знал — бесполезно надеяться, доступ в землю обетованную для него закрыт, и ему никогда туда не добраться.

Тем временем полицейский-регулировщик остановил бесконечный поток машин, и Микеле перешел дорогу. Посредине улицы у него закружилась голова, и он стал задыхаться. Тогда он снял шляпу — пусть холодный дождь освежит его. Он не мог бы объяснить, какие он испытывал чувства, — его одолевали смутные желания, от отчаянной тоски он ощущал физическую боль. Мимо проезжало свободное такси. Он поднял руку. Сел, дал шоферу адрес дома. Но воспоминание о тех двух — мужчине и женщине, обнимавшихся в роскошной машине, осталось.

«Узнать бы, куда они отправились, — почти всерьез подумал он. — Дать шоферу их адрес, поехать к ним и попросить, чтобы они взяли меня с собой». Эти нелепые мысли и видения слегка успокоили его. Однако при каждом толчке ему казалось, будто он пробудился от чудесного сна, и он с горечью сознавал, что это — грезы и что его жизнь не изменится ни на йоту, все и вся вокруг останутся прежними.

До дому он добрался за пять минут, под усиливающимся дождем быстро пересек сад, вошел в темный холл. В коридоре тоже было темно. Он положил плащ и шляпу на стул и, не зажигая огня, стал ощупью пробираться к лестнице. Проходя мимо гостиной, он заметил, что сквозь замочную скважину пробивается луч света и слышится музыка — вальс, тот самый, что совсем недавно звучал в зале отеля «Ритц». «Меня преследуют галлюцинации», — подумал он. Открыл дверь, вошел. В той части гостиной, где обычно принимали гостей, было темно, но дальше за аркой горел свет и кто-то играл на рояле. Он подошел поближе. И тут женщина, склонившаяся над клавишами, обернулась и посмотрела на него. Это была Лиза.

«Пришла, чтобы объясниться, — тоскливо подумал Микеле. — Как будто я сам не понял все уже давным-давно».

Он сел в кресло, в тени.

— Мы танцевали в «Ритце», — спокойно сказал он. — Но там была такая скучища, что я ушел. И потом, представь себе, я поссорился с Лео.

Она с любопытством посмотрела на него.

— В самом деле? — сказала она, встала и подошла к нему. Села совсем рядом. — А по какому поводу? — спросила она доверительным голосом, но как-то нерешительно. — Быть может, из-за меня?

Микеле посмотрел на ее полное робкой надежды лицо и чуть не расхохотался. «Бедная ты моя Лиза, — хотелось ему ответить. — Как же мне тебя убедить, что я тебя не люблю». Но из жалости сдержался.

— Нет, не из-за тебя… Из-за наших дел, вернее, из-за матери, — лаконично ответил он.

— А, понимаю, — сказала Лиза, немного разочарованная. Она пристально, влюбленными глазами смотрела Микеле прямо в лицо. Ей мучительно хотелось оправдаться, объяснить, что произошло сегодня у нее с Лео.

«Тогда все станет ясно, — подумала она, — и Микеле, как вчера, положит мне голову на колени». Однако время шло, а она никак не находила предлога, чтобы заговорить об этом. Они посмотрели друг на друга.

— Я не случайно спросила, не из-за меня ли вы поссорились, — сказала Лиза. — Ведь у тебя есть основания сердиться на меня и на Лео!

— С чего бы!.. Я ничего не имею ни против тебя, ни против него, — ответил он, в упор глядя на Лизу. «К сожалению», — хотел он добавить.

— Я тебя понимаю, — продолжала Лиза. — О, я тебя прекрасно понимаю!.. Поэтому я и хочу объяснить тебе все.

Микеле ничего не ответил и не пошевелился. «Надо ей показать, что меня не волнуют ее переживания. Мне это просто неинтересно».

— Прежде всего, — Лиза наклонилась и посмотрела Микеле в глаза, — если ты думаешь, что между мной и этим человеком есть что-то, поверь, ты глубоко ошибаешься… У нас… Скрывать бесполезно… была связь… Он любил меня… — Лиза небрежно махнула рукой, как бы давая понять, что все это давно быльем поросло. — Я была молода… нуждалась в помощи… Он был настойчив, обстоятельства так сложились… Словом, я ему уступила.

— Мне говорили, что ты до сих пор замужем, — невольно вырвалось у Микеле.

— Мой муж сбежал, — невозмутимо ответила Лиза, — спустя год после свадьбы… прихватив все мои драгоценности…

Она на миг задумалась, но не было в ее взгляде ни печали, ни растерянности — просто важный разговор прервался из-за несущественной подробности, и теперь она старалась поймать утраченную нить.

— Я уступила Лео, — продолжала она после короткой паузы, — и наши отношения продолжались несколько лет… Три года… Пока однажды я не поняла, что не люблю его, никогда не любила. И мы расстались.

«Вернее, не бросил ли он тебя ради моей матери?» — хотелось спросить Микеле. Но он подавил в себе это желание. Да и что это меняет?

— Больше мы не виделись, разве что изредка в вашем доме… И так вплоть… вплоть до сегодняшнего дня… когда он пожаловал ко мне с непонятными намерениями… Быть может, хотел все начать сначала. — Она презрительно засмеялась, чтобы подчеркнуть всю нелепость надежд Лео. — Точно я могла забыть его прежнее поведение!.. Да и вообще, как будто у меня не было другого выбора… Словно достаточно ему было явиться, чтобы заполучить меня… Я как раз выгоняла его из дому, когда ты пришел… Это чистейшая правда, поверь мне. Могу поклясться всем, что есть самого святого на свете!..

Лиза неуверенно, с немой мольбой взглянула на Микеле. Он сидел, опустив голову, и рассматривал свои руки.

— Да, верно, — сказал он наконец, глядя на нее с выражением некоторой озабоченности.

«Что, — да, верно? Что он этим хотел сказать? Да, верно, ты мне не изменила? Либо — да, верно, ты мне изменила?» Его ответ окончательно поверг Лизу в смятение. Наклонившись к нему и еще не остыв после своего пламенного объяснения, она пристально посмотрела на него, пытаясь угадать по его лицу скрытый смысл его слов. Но Микеле оставался хмурым, равнодушным, в глазах была суровость. Казалось, будто он за все время вообще не проронил ни слова.

Лиза, глубоко разочарованная, выпрямилась в кресле. В голове у нее роились мысли, одна неприятнее другой. «Он мне не верит», — думала она и от отчаяния готова была до боли заломить руки. Так, в неловком молчании, прошло с минуту. Вдруг Лиза засмеялась.

— Бедный Лео! — воскликнула она. — Сегодня у него поистине несчастливый день… Поссорился с тобой и со мной… Не считая скандала с Мариаграцией, что, впрочем, в порядке вещей. Сколько неудач сразу! — Она посмеивалась, а сама искоса поглядывала на Микеле и видела, что взаимное непонимание не уменьшается, а растет. А она все смеялась; гостиная была погружена в полутьму, две лампочки на рояле, вставленные в две оплывшие искусственные свечи, освещали сверкающую крышку рояля и казались двумя восковыми свечами на крышке гроба. Лиза смеялась, но смех замирал в горле при взгляде на замкнутое лицо Микеле, смотревшего на нее с плохо скрываемой жалостью. Она словно читала отражавшиеся на нем мысли.

«Передо мной — сумасшедшая. Поневоле приходится ее слушать, поддакивать ей, а главное, стараться ее не рассердить». Для нее, с такой страстью мечтавшей о полном примирении, не было ничего страшнее этой холодной вежливости.

Наконец Микеле сказал:

— Конечно, все могло сложиться для него и получше.

Этот ответ лишил Лизу последних призрачных надежд. Ею овладело полнейшее, горчайшее разочарование. «Он мстит мне, — подумала она. — Решил, что я ему изменила, и теперь даже не хочет меня выслушать. Поэтому он и ответил так по-идиотски».

И все-таки перед ней сидел прежний Микеле — в этом не было никаких сомнений: та же чистота и честность во взгляде и на челе. Его увлечение ею было искренним, неподдельным. Ей вновь показалось, что если она отыщет нужные слова, то наверняка сумеет его убедить в своей искренности.

— Пойми, Микеле, — умоляюще сказала она, снова наклоняясь к нему. — Не моя вина, что ты застал меня с Лео… Он пришел… И потом, неужели ты способен поверить, что после того, что произошло между мной и тобой утром, я в полдень могла спокойно принять этого человека? И вообще, я при всем желании не могла любить Лео: он корыстный, суетный человек. Нет, ты плохо обо мне думаешь. Поверь, ты не прав, ты считаешь меня легкомысленной и — как бы это поточнее выразиться? — легко доступной женщиной. Но, уверяю тебя, это не так… Я совсем другая… Мне нужно нечто совсем иное, большее, чем красивая внешность и мужская сила… Я об этом дни и ночи мечтаю… Мне нужны еще… — Тут она внезапно умолкла и посмотрела Микеле в глаза. — В тебе, только в тебе, — медленно, тихим голосом договорила она, приблизив свое лицо к лицу Микеле, — соединилось все, что мне нужно. И поэтому я ценю и люблю тебя.

«Вот это, что называется, высказала все откровенно, в лоб», — подумал Микеле. Он ничего не ответил, откинул назад голову и скорее смущенно, чем презрительно, посмотрел на Лизу. Она всем телом клонилась к нему из своего низкого кресла. Узкое платье натянулось, обнажив мускулистое бедро с розовыми подвязками. Микеле поразило, какое оно упругое. «Лизой и в самом деле не стоит пренебрегать, — подумал он. — Лео прав». Но тут же, отчасти из-за фальши, звучавшей в ее голосе, отчасти из-за низости собственных мыслей, он почувствовал к ней такое отвращение, что у него дрогнули губы.

«Нет, не этого я жду от любви», — подумал он. Опустил глаза и откинулся назад в кресле.

— Не смотри на меня так! — не дав ему заговорить, испуганно воскликнула она, увидев, что, воспламенившись было при виде ее оголенной ноги, он сразу же вновь отпрянул и застыл в неподвижности. — Не будь таким… замкнутым… Прошу тебя, ответь!.. Скажи искренне все, что ты думаешь. — Она умолкла.

Впервые с момента своего прихода Микеле услышал, как хлещет дождь по ставням, вспомнил о Лео, о сестре и матери, оставшихся в «Ритце».

— Что я думаю? — повторил он без тени иронии. — Думаю, что они все не возвращаются, что сегодня плохая погода, вот о чем я думаю.

Молчание. Лиза так и осталась сидеть, согнувшись вдвое. Больше говорить было не о чем и незачем. Все ее попытки безнадежно провалились, Она смотрела на туфли Микеле, а в душе была кромешная тьма. «Уж лучше было не отвергать Лео, — поймала она себя на мысли. — По крайней мере, сейчас у меня хоть он был бы».

В гостиной становилось все темнее. Тьма постепенно поглощала стены и мебель, она густела и мрачно опускалась на обоих, Лизу и Микеле. Слабый свет словно вырывал из темноты небольшую пещеру с низким дымным сводом. И в этом мертвенном свете две черные фигуры сидели у гроба, на крышке которого язычки пламени восковых свечей покачивались, мигали, все больше слабея, пока наконец не погасли вовсе.

— Что случилось? — с отчаянием спросила Лиза из ночной тьмы.

— Ничего особенного, — донесся до нее голос Микеле. — Из-за бури где-то, верно, порвались провода. Подождем.

Полнейшее молчание, тьма, шелест дождя. И вдруг Микеле почувствовал, что на руку ему легла рука Лизы, и безжалостно усмехнулся. «Самый удобный момент, чтобы простить, забыть все и в желанной темноте дать волю чувствам», — подумал он.

Но его измученная душа отвергала едкий сарказм, в своем воображении он видел иное, — он ищет Лизу в ночи, находит, прижимает к груди и целует, впервые искренне, крепко… Какие-то мгновения он еще боролся со своей слабостью, во тьме перед глазами мелькали совсем другие образы — мужчина и женщина, которых он увидел в роскошном автомобиле. И тут же вспоминал об обнаженной ноге Лизы, на которой сосредоточились все его желания. «Почему Лиза не та женщина, а я не тот мужчина?!» Слышно было, как ударяют капли дождя о стены виллы, тьма была непроглядной, глупая, нежная рука по-прежнему жадно ласкала его. Микеле не решался отбросить ее, потерять навсегда. Он отсчитывал секунды в надежде, что вот-вот загорится свет и разделит их. «О, рука, — молил он, — подожди немного… Ну хоть столько, чтобы можно было соблюсти приличия». Он попытался улыбнуться. Но свет не загорался. И тогда Микеле, сознавая, какой непростительной слабости он поддается, наклонился и поцеловал ей руку.

«Теперь все кончено, — подумал он с радостью и отвращением. — Сейчас я посажу ее к себе на колени и поцелую в губы». Он уже хотел так поступить, как вдруг из коридора донесся взрыв хохота, шум голосов. Дверь гостиной отворилась, колеблющийся свет свечи прорезал тьму, и сама комната словно покачнулась. К потолку взметнулись яркие языки пламени и гигантские тени. Первым вошел Лео, за ним — Карла и Мариаграция.

Они ступали осторожно, стараясь разглядеть тех двух, что сидели в креслах. Лео держал в руке свечу, и Микеле прекрасно видел его красное, залитое светом лицо. Мариаграция и Карла шли по бокам, и пламя свечи освещало их лишь наполовину. Они нерешительно приблизились в сопровождении своих гигантских теней, скользивших по потолку и стенам.

— А, это ты?! — воскликнула наконец Мариаграция, узнав Лизу.

— И давно вы тут сидите? — спросила Карла. — А когда погас свет?… Ну, а мы танцевали, веселились… А потом, представляешь, Лео уговорил маму станцевать чарльстон!

— И она его отлично станцевала, — сказал Лео, подойдя поближе.

— Ах, Мерумечи, не вспоминайте об этом чарльстоне, — со вздохом сказала Мариаграция. Она села в кресло и казалась очень усталой. — Вообрази только, — добавила она, повернувшись к Лизе. — Вдруг он меня закрутил, стал выделывать самые немыслимые па и говорит: «Повторяйте за мной». Я вначале не хотела, но потом стала подражать каждому его движению и уже минут через пять танцевала лучше всех в зале… Не такой уж трудный танец этот ваш чарльстон.

— Да… Но не станешь же ты утверждать, что умеешь танцевать его в совершенстве, — заметила Карла.

— Почему не стану? — обиделась Мариаграция. — Если хочешь, могу его повторить. Хоть сейчас… Это легче легкого.

— Но, мама, — не сдавалась Карла. — Новый танец нельзя разучить за один вечер!

— Ах вот как?! — воскликнула Мариаграция в крайнем возмущении и встала. — Так вот… сейчас сама увидишь. Тогда ты убедишься, что не в пример тебе я никогда не лгу.

Она сняла накидку, повесила ее на кресло.

— Лиза, сыграй, пожалуйста, чарльстон! — попросила она, повернувшись к приятельнице. — Ноты найдешь в сборнике танцев, который лежит на рояле.

Лиза поднялась, и Лео, держа в руках свечу, пошел за ней.

— Какой танец сыграть? — спросила Лиза. — «На океанском корабле»? или «Ночь в Нью-Йорке»?

— Отлично. Сыграй «Ночь в Нью-Йорке», — одобрила Мариаграция.

Лиза села за рояль и приготовилась играть. Лео стоял сбоку и освещал ноты. У противоположной стены стояли, окутанные тьмою, Микеле и Карла.

В тишине зазвучали легкие, стремительные звуки музыки.

— Ну, смелее же, — подбодрил Мариаграцию Лео.

Внимательно глядя на свои ноги, Мариаграция начала танцевать. Язычок пламени скупо освещал ее накрашенное, напряженное лицо, изрезанное мелкими морщинами. Серебристого цвета платье было слишком узким, и при каждом резком движении отчетливо обозначались полная грудь и бедра. Мариаграция резко вскидывала ноги, стараясь попасть в ритм танца, но, очевидно, она позабыла урок Лео, потому что внезапно остановилась и разочарованно поглядела на него.

— Не знаю… в «Ритце» играли другой танец. Этот у меня не получается, — сказала она.

— Вот видишь, мама! — воскликнула Карла, выйдя из тени. — Я была права.

— Нисколько! — Освещенное пламенем свечи лицо Мариаграции выразило величайшее недовольство. — Танец не тот.

— Но ведь ты сама его выбрала, — обернувшись, сказала Лиза.

Лео со свечой в руке подошел к Мариаграции, Карле и Микеле, которые стояли полукругом и обменивались враждебными взглядами.

— Не важно… не важно… — примирительно повторил он. — Не все сразу. В другой раз получится лучше.

Все пятеро на миг умолкли и посмотрели друг на друга. Должно быть, дождь усилился, слышно было, как он хлестал по ставням и как они вздрагивали от сильных порывов ветра.

Наконец Карла сказала:

— Надо пойти переодеться. Скоро ужин.

— Вы останетесь поужинать с нами, не правда ли, Мерумечи? — сказала Мариаграция, любой ценой желавшая встретиться с Лео на следующий день.

— Да нет. Хотя, пожалуй, останусь, — ответил Лео.

Один за другим они нетвердым шагом направились к двери. Мариаграция, держа в руке огарок свечи, объявила:

— Кто меня любит, тот последует за мной…

Карла засмеялась. Лео, прежде чем выйти, подошел к Микеле, который остался сидеть в кресле.

— Ну, — спросил он, — послушался моего совета? Не забывай, Лизой не стоит пренебрегать… Она, конечно, жирновата… но зато многоопытна.

После чего, подмигнув Микеле, который продолжал молча и равнодушно сидеть в кресле, поспешно догнал остальных. Пламя свечи в последний раз осветило притолоку двери и исчезло во тьме коридора. До Микеле донеслись голоса, он слышал, как мать говорила: «Карла, открой дверь». Микеле так и не встал с кресла и остался один сидеть в темноте.

Остальные четверо, сталкиваясь друг с другом, шумно поднимались по лестнице. На втором этаже Карла нашла в передней еще две свечи. Их взяла Мариаграция и увлекла Лизу за собой — показать новое платье.

— Воротник из золотистой парчи, — дважды повторила она, — сама увидишь. Это сейчас очень модно.

В передней остались Карла и Лео. Они взглянули друг на друга. Глаза Лео горели от едва сдерживаемого возбуждения. Он поставил свечу на стол и мягкими пальцами ласкал руку Карлы, руку, которая ему безумно нравилась, — она была белой, тонкой и холодной. Он смотрел на Карлу снизу вверх, с ленивым сладострастием и в то же время оценивающе, и представлял себе, на какие бесстыдные ласки способна эта холодная рука.

«Эти ручки кажутся цветами — такие они нежные, деликатные, — подумал он. — Но когда доходит до ласк, они способны на все». И чем больше он об этом думал, тем больше возбуждался. Внезапно лицо его помрачнело, он отпустил руку Карлы и обнял ее за талию.

Карла в этот момент явно думала о чем-то другом.

— Нет, Лео, нет, будь осторожнее, — отбиваясь, прошептала она, испуганно оглядываясь вокруг. Наконец она уступила.

И как раз в этот миг вошла Лиза.

Она увидела, что Лео и Карла застыли в объятии посреди комнаты, в окружении пяти бархатных портьер. Она отступила на шаг и спряталась. Слегка приоткрыла портьеру. Стоявшая на столе свеча выхватывала из тьмы две склоненные головы, губы, слившиеся в поцелуе, и две тени, взметнувшиеся в полной тишине к потолку. Она ни о чем не думала, сердце ее учащенно билось. На миг она перестала следить за влюбленными и застыла в нерешительности, испуганная, не зная, как быть дальше. Потом вновь осторожно посмотрела сквозь портьеру. Лео выпустил Карлу из объятий, и теперь они о чем-то шептались.

— Мне показалось, — донеслись до нее слова Лео, — что одна из портьер колыхнулась. — Дух, — с улыбкой воскликнул он, пародируя медиумов. — Если ты здесь, стукни об пол один раз, если тебя нет — два.

Карла нехотя засмеялась — ее полуосвещенное лицо прорезали морщинки. Лизе, притаившейся за портьерой, захотелось и в самом деле стукнуть об пол — посмотрела бы она, как они вскочат, потрясенные, испуганные, побагровевшие от страха.

— Сядь сюда, — сказал Лео. — Ко мне на колени.

— Но, Лео, — умоляюще проговорила Карла. — Если кто-нибудь нас застанет, Лео?!

— Не бойся.

Послышался шорох. Лиза широко раскрытыми глазами впилась в полутьму… Нет, это ей не пригрезилось. Карла сидела у Лео на коленях, головой прижимаясь к его голове. И он… целовал ее в шею.

— А теперь, Карла, — весело сказал Лео. — Если ты есть, поцелуй меня… если тебя нет — поцелуй дважды. — На секунду воцарилось молчание. Большая голова Карлы томно склонилась к плечу Лео. Внезапно Карла отпрянула назад.

— Нет, Лео, нет, — повторила она. — Это — нет.

И забилась в его объятиях. На потолке заколыхались две гигантские тени. Потом застыли. Пламя свечи становилось то коротким, то длинным. Эти двое не двигались и не говорили ни слова. Чуть-чуть слышно с равномерными паузами поскрипывал диван. Лиза поднялась и бесшумно проскользнула в комнату Мариаграции. Теперь изумление сменилось мстительной радостью. «Возьму Мариаграцию за руку, поведу в переднюю и покажу, что творит ее дорогой Лео», — подумала она. Но когда она вошла, вид Мариаграции, она и сама не знала почему, заставил ее отказаться от своего намерения.

Мариаграция прохаживалась по комнате, держа в руке свечу, и с гордостью поглядывала в зеркало на свое новое платье.

— Нравится тебе? — спросила она, озабоченная тем, что заметила маленький недостаток, — лишнюю складку чуть пониже пояса. — А не сшить ли мне поясок? — сказала она. — И, пожалуй, даже… Может, ты, Лиза, что-нибудь придумаешь?

Она беспрестанно вертелась перед зеркалом, неудовлетворенная производимым впечатлением. Лиза села в темном углу. Теперь, неизвестно почему, при воспоминании о поцелуе двух влюбленных у нее больно сжималось сердце. Она закрыла глаза.

— Право же, не знаю, — неопределенно ответила она.

— Как это, не знаешь?! — удивилась Мариаграция, снова глядя в зеркало. — Я тут мучаюсь, а ты отвечаешь — не знаю… Что же ты тогда знаешь?

«Я много чего знаю», — хотелось Лизе ответить. Но теперь у нее пропало всякое желание рассказать Мариаграции о новых проделках Лео. Ее удерживало какое-то странное чувство, вернее, даже обостренное чувство собственного достоинства. Она боялась, что подумают, будто она поступает, так из низменного желания отомстить Лео за измену, а не из-за искреннего отвращения к поступку Лео и чувства привязанности к Карле. Поэтому она промолчала.

— Как ты думаешь, может, прикрепить к груди золотую розочку? — спросила Мариаграция. Свеча, которую она держала в руке, осветила ее озабоченное дряблое лицо.

— Да, конечно, — поспешно согласилась Лиза.

А перед глазами стояли те двое, их склоненные головы. И ей хотелось плакать. Такое случилось с ней впервые. Она испытывала физическую боль, точно произошло нечто очень печальное и даже страшное.

— Ну, а как насчет пояса? — не унималась Мариаграция. — Тоненький золотой поясок сюда подошел бы?

Она еще раз посмотрелась в зеркало и, кажется, осталась довольна.

— Очень красивое платье, — сказала она. — Вот только эта складочка… Эта проклятая складка… — На ее раскрашенном лице снова отразилось сомнение. — Может, я неаккуратно надела комбинацию? — сказала она. Поставила огарок свечи на пол, обеими руками подняла подол платья и стала расправлять шелковую комбинацию. Язычок пламени колебался, покачивался, и к потолку, змеясь, вздымались струйки копоти.

Сидя на стуле в темном углу, Лиза не шевелилась и не говорила ни слова. Ее взгляд перебегал с толстых голых ног Мариаграции на дверь, за которой сейчас обнимались в передней Лео и Карла. Она испытывала гнетущее чувство омерзения. И это чувство было для нее новым — она ясно и трезво видела, что эта любовная интрижка приведет Карлу к полному падению, что она погубит свою молодость. Удивления или гнева к обоим она не испытывала, о нет! Да и как она могла, при ее-то собственной бурной жизни! Но она испытывала какую-то смутную жалость к Мариаграции, Лео, Карле, всем сразу, да и к себе самой. Необычность этих чувств испугала Лизу. Она вдруг ощутила странную усталость. И ей до слез захотелось сейчас же уйти, обдумать в одиночестве все события этого дня. Она встала.

— Я ухожу, — сказала она.

Мариаграция, которая тем временем сняла платье, подбежала к ней в одной комбинации и трусиках.

— Как, уже?! — воскликнула она. Но удерживать ее не стала, обняла на прощание и пошла посветить ей до дверей. — Что будешь делать сегодня вечером? — спросила она на пороге.

— Лягу спать, — самым естественным тоном ответила Лиза.

Мариаграция испытующе поглядела на нее.

— Ну, до свидания, — сказала Лиза и, громко хлопнув дверью, чтобы предупредить влюбленных, вышла.

Карла мгновенно встала с дивана и пошла ей навстречу.

— Я провожу тебя, Лиза, — сказала Карла. — А ты, Лео, пять минут побудешь один в темноте.

Пламя свечи ярко освещало круглое лицо девушки. Лиза заметила, что глаза у нее усталые, припухшие, а щеки бледнее, чем обычно. Лизе вдруг захотелось поговорить с ней, рассказать, что она все видела. Но Карла уже повернулась к ней спиной и стала спускаться по лестнице.

Все время, пока они спускались, Лиза на каждой ступеньке лихорадочно спрашивала себя: «Должна я с ней поговорить или нет?» Она смотрела на детские щеки Карлы, на ее большую голову, и ей становилось еще больше жаль девушку. «Во всем виновата Мариаграция, — думала она. — Это из-за нее Карла, бедняжка, очутилась в таком тяжелом положении». Они дошли до холла. Завести разговор или промолчать? Лиза никогда еще не испытывала такой неуверенности и такой жалости — чувства, прежде почти незнакомого ей. «Это не ее вина», — все время повторяла она про себя. Ей хотелось каким-нибудь жестом или взглядом, без слов, дать понять Карле, что ей известна ее постыдная тайна. Но это ей никак не удавалось.

В коридоре перед зеркалом она стала надевать шляпу. Карла стояла рядом, держа в руке свечу. Лиза беспрестанно поглядывала на девушку.

— Что с тобой, Карла? — внезапно спросила она. — Мне кажется, ты сегодня не такая, как всегда.

— Со мной?! — деланно изумилась Карла. — Ровным счетом ничего.

— Знаешь, ты очень бледная, — продолжала Лиза, — по-моему, ты переутомилась.

Карла промолчала. «Все-таки должна я с ней поговорить?» — все еще колебалась Лиза. Она надела пальто и, прежде чем уйти, взяла Карлу за руку. Они посмотрели друг на друга. Карла не выдержала пристального взгляда Лизы и опустила глаза.

— Карла, — внезапно сказала Лиза взволнованным голосом. — Ты изменилась… Что с тобой?

— Да… ничего.

Лиза была в растерянности и никак не решалась уйти.

— Тогда обними меня, — неожиданно сказала она. Они обнялись. Но, целуя Карлу в холодную щеку, Лиза испытывала сильнейшее недовольство собой и досаду. «Не так, совсем иначе я должна была с ней говорить». Они прошли в холл.

— Помни, — неловко сказала Лиза. — Если у тебя что-нибудь сложится не так либо… произойдут неприятности, — ты всегда можешь прийти ко мне. Ничего от меня не скрывай.

— Конечно, конечно, — стыдливо пряча глаза, ответила Карла.

Лиза вышла, и дверь захлопнулась.

Карла в задумчивости поднималась на второй этаж. Разговор с Лизой ее немного напугал. «Неужели она о чем-то догадалась?»- с беспокойством спрашивала она себя. Но чем больше она об этом думала, тем менее вероятной представлялась ей такая возможность. Ее любовная интрига с Лео началась лишь вчера, Лиза всего два раза заглянула к ним, да и то ненадолго. Нет, это исключено… Если только… если только у Лизы не зародились подозрения вчера вечером, когда ее и Лео вдруг не оказалось в холле. «Но догадалась она или нет, теперь уже слишком поздно, — подумала она со смешанным чувством радости и грусти, — сегодня вечером я отдамся Лео».

Она медленно поднималась по ступенькам, и дрожащий огонек свечи двигался вместе с ней, отбрасывая на стену гигантскую тень с огромной черной головой. «Значит, я иду навстречу новой жизни». Она хотела бы сохранить спокойствие, но это ей никак не удавалось. Бесполезно скрывать от самой себя, что сердце у нее дрожит от страха и она испытывает растерянность и тревогу. «Хоть бы уж поскорее пролетели эти часы, — подумала она и по-детски глубоко вздохнула. — Пусть поскорее пройдет эта ночь. Больше я ни о чем не молю бога».

В темной передней пламя свечи осветило Лео, сидевшего в кресле. Она поставила огарок свечи на стол и села с ним рядом.

— Какая скука, правда? Да еще свет никак не дают, — сказала она, чтобы только не молчать.

Лео ничего не ответил и взял ее за руку.

— Так ты придешь сегодня вечером? — спросил он. Но Карла не успела ему ответить. Портьера одной из пяти дверей распахнулась, и вошла Мариаграция. Она куталась в длинную черную шаль и несла свечу. Лицо ее было воплощением ехидства.

— Лиза ушла, — бросила она Лео, не садясь. — Вы, Мерумечи, возможно, предпочли бы, чтобы я пригласила ее на ужин. Я не ошиблась?… Но что поделаешь… Нельзя всегда получать все сразу… К тому же у вашей дорогой подруги будет время, чтобы подготовиться к вашему визиту… Ночному.

Слово «ночному» сопровождалось глухим смешком. Затем, не дожидаясь ответа, она повернулась и стала спускаться по лестнице.

— Куда ты, мама? — крикнула ей вслед Карла, вскочив со стула.

— Я думаю, пора ужинать, — не оборачиваясь, ответила Мариаграция и медленно, ступенька за ступенькой, продолжала спускаться, в одной руке держа свечу, а другой опираясь о деревянные перила. — Но если вам, Мерумечи, хочется поскорее увидеть Лизу, не стесняйтесь… Ведь мне это безразлично.

Луч света исчез, снова стало совсем тихо. Слова Мариаграции замерли где-то внизу, на последней ступеньке узкой лестницы. Карла, которая следила взглядом за тем, как мать спускается, повернулась к Лео, откинувшемуся на спинку кресла.

— Бесполезно, — сказал Лео, — у твоей матери есть достоинства и недостатки. Но уж если она что-нибудь вбила себе в голову, ее потом не разубедишь. — Он умолк, безнадежно махнув рукой. С минуту они просидели в молчании. Карла озабоченно и даже испуганно смотрела на Лео.

— Знаешь, мне показалось, что Лиза кое о чем догадалась, — обратилась она наконец к возлюбленному.

— Каким образом?

— Не знаю… Но по тому, как она со мной говорила, по ее тону…

— По мне, пусть думает что угодно, — прервал ее Лео, сопроводив фразу презрительным жестом. Обняв Карлу, он привлек ее к себе. Но она, сама не зная почему, оттолкнула его.

— Нет… хватит, — запротестовала она, упираясь ему руками в плечи.

— Но почему? — прохрипел Лео, Он тянулся к ней из тени своим возбужденным лицом, пытаясь удержать ее в объятиях. — Что тебе стоит? Я только еще разик поцелую тебя.

— Нет! — Она сопротивлялась с необычным упорством. Глаза ее гневно сверкали. Борясь с Лео, она задела стол, стоявшая на нем свеча упала и погасла. Сразу же наступила полная тьма. Карла бегом бросилась вниз по лестнице. Топот шагов, и все стихло.

«Какая же она странная, — подумал Лео, оставшись сидеть один в темноте. — Чуть раньше позволила бы раздеть себя догола… а пять минут спустя не позволяет даже поцеловать в лоб».

Он был даже не рассержен, а лишь несколько удивлен. Желание постепенно улеглось. Он попытался разглядеть что-либо в окружавшей его тьме, затем стал рыться в карманах. Наконец отыскал коробку спичек, зажег одну. Быстро наклонился, поднял свечу и поднес горящую спичку к фитилю.

«А теперь, — подумал он, — надо пойти поужинать». Он поднялся, направился было к двери, но вдруг вспомнил, что забыл назвать Карле час и место встречи.

Он вернулся, поставил на стол огарок и медленно, методично, в зыбком свете свечи, толстой самопишущей ручкой с золотым пером написал на визитной карточке, которую вынул из бумажника: «Жду тебя через час в машине у ворот сада». «Отдам ее, когда буду уходить», — решил он. После чего, довольный собой, снова взял огарок и стал спускаться по лестнице.

На столе, накрытом для ужина, горела только одна свеча. В столовой было почти совсем темно. Лео различал лишь слабо освещенные лица Микеле, Карлы, Мариаграции, уже сидевших на своих обычных местах. Лео тоже сел, поставил рядом свечу и, не говоря ни слова, начал есть. Первое блюдо было съедено в полнейшем молчании. Все четверо смотрели на колеблющиеся язычки пламени двух свечей. Ни малейшего звука, каждый думал о своем, о том, что мучило его больше всего. Но из всех четырех особенно взволнованна и растерянна была Мариаграция. Она сидела, опираясь подбородком о скрещенные руки. В углах рта резко обозначились две морщины, широко раскрытыми глазами она молча следила за зыбкими огоньками обеих свечей.

Наконец она решилась и посмотрела на Лео. И сразу же лицо ее исказилось горькой, недоброй усмешкой.

— Хотела бы я знать, — напряженным голосом проговорила она, обращаясь сразу ко всем троим, — почему в мире столько лжецов?! Вот что я хотела бы знать! Ну хорошо, ты поступаешь подло, я допускаю, что так можно поступить… Но скрывать свои поступки, лгать, искажать истину… одна мысль об этом приводит меня в бешенство…

В ответ молчание. Никто не отваживался неосторожным словом невольно поощрить Мариаграцию на новые обличения. Мариаграция переводила взгляд с одного на другого, точно побуждая их заговорить. Но Лео и Карла опустили глаза, а Микеле просто отвел взгляд. Тогда после атаки фланговой Мариаграция перешла в атаку лобовую.

— Скажем, вы, — продолжала она, обращаясь к Лео, — имеете полное право встретиться с кем-то после ужина. Никто не может вам этого запретить. Хотя уйти сразу после ужина из дома, куда вас пригласили, было бы проявлением элементарной неучтивости к хозяевам… Но зачем, вместо того чтобы сказать правду, придумывать одну ложь за другой, уверять, что у вас важная деловая встреча, что вы идете к Смитсон, которая, кстати, находится в Милане. Словом, нести всякую чушь?! Объясните мне, Мерумечи, кто вас заставляет? Кто вас просит лгать, и притом глупо?! Ведь это не просто ложь, а прямое оскорбление. Будто я настолько глупа, что не понимаю простых вещей. А ведь было бы куда лучше сказать правду: знаете, уважаемая синьора, в такое-то время я должен буду вас покинуть, потому что иду к такой-то даме. Я бы вам ответила — идите куда и к кому угодно, хоть к дьяволу, коль скоро вам это нравится… И все стало бы на свои места.

Она умолкла, повелительным жестом отстранила блюдо, которое ей протягивала в полутьме служанка. Она была крайне возбуждена, руки у нее дрожали, она непроизвольно переставляла с места на место вилки, ножи и рюмки.

— Скажите же что-нибудь! — выкрикнула она, увидев, что Лео упорно молчит… — Говорите… Хоть раз скажите правду!

Лео исподлобья взглянул на свою бывшую любовницу. «Ты заслужила не одну, а целых десять пощечин, — подумал он, с ненавистью глядя на ее увядшее, глупое лицо. — Не меньше десяти». Но лишь взял с подноса мясо и процедил сквозь зубы:

— Мне нечего сказать.

Ничто не могло так возмутить Мариаграцию, как этот равнодушный ответ.

— Как?! — воскликнула она. — Я вас обвиняю во лжи, притом справедливо, а вы не только не соизволите объяснить свое поведение, но и отвечаете грубо… Так… так, точно я же еще и виновата! Знаете, кто вы?! Вы наглец.

Обычно Лео не отвечал на упреки бывшей любовницы. Но в этот раз, то ли от нервного возбуждения перед ночной встречей с Карлой, то ли от того, что оскорбления Мариаграции задели его за живое, но он возмутился.

— Послушайте, — зло бросил он, внезапно повернувшись от служанки, которая протягивала ему поднос, к Мариаграции. — Пора бы вам наконец уняться… Иначе мне и в самом деле придется ответить грубостью… Хорошенького понемногу.

Сказав это, он посмотрел на Мариаграцию с такой ненавистью и столь вызывающе, что у нее ком подступил к горлу. Язычки пламени двух свечей при малейшем порыве ветра колыхались, то выхватывая из темноты сведенные яростью челюсти Лео с гладко выбритой чуть розоватой кожей, под которой пульсировала кровь, то вновь погружая их во тьму. Прищуренные, разгневанные глаза неотрывно смотрели на Мариаграцию, рот кривился в недоброй, презрительной усмешке, и узкий конус тени, падавшей на край подбородка, как бы подчеркивал, что Лео с трудом сдерживает охватившую его ярость.

Мариаграция, обвинительная речь которой была столь внезапно прервана, в растерянности смотрела на это беспощадное лицо, на враждебный взгляд припухших от бессонных ночей глаз, готовых, точно катапульта, сокрушить ее одним ударом. Она дрожала всем телом, задыхалась и чувствовала себя несчастной, покинутой женщиной, которую никто не любит, и от этого у нее больно сжималось сердце. «Лулу, не смотри на меня так», — хотелось ей крикнуть и закрыть лицо руками. Но она продолжала сидеть, испуганная, неподвижная. «Я люблю его, а он отвечает мне с такой злостью», — потерянно повторяла она про себя, напрасно пытаясь собраться с мыслями.

Лео повернулся и взял с подноса два больших ломтя мяса и немного зелени. «Нашей любви пришел конец. И ничего уже нельзя поправить». Глаза ее наполнились слезами, она положила салфетку на стол и тяжело поднялась.

— У меня пропал аппетит, — сказала она. — А вы ешьте, ешьте… — И чуть не бегом, споткнувшись о ковер, выскочила из столовой.

Лео так и застыл с ножом и вилкой в руках. Его глаза изумленно смотрели в темный проем двери, в котором исчезла Мариаграция. Карла тоже уставилась на дверь.

Наконец Микеле, который удивился меньше других, обратился к Лео.

— Ты не должен был ей отвечать так резко, — сказал он без всякой досады, а лишь с выражением нестерпимой скуки на лице. — Ты же знаешь, какая она вспыльчивая… Теперь начнутся сплошные истерики…

— Что я ей такого грубого сказал? — ответил Лео. — Если у нее нервы не в порядке, пусть лечится… Уже и слова сказать нельзя.

— Вы оба и без того слишком много говорите, — сказал Микеле, глядя Лео прямо в глаза. — Очень много.

— Чепуха, — пробормотал Лео, пожав плечами. — Вот твоя мать в самом деле говорит слишком много, но я… — Он на минуту умолк, переводя взгляд с тарелки, на которой стыло мясо, на дверь, за которой исчезла Мариаграция. — Что будем делать дальше?! — добавил он. — Не бросать же из-за этого ужин!

Все молчали. Карла положила салфетку на стол.

— Микеле прав, — сказала она Лео. — Вы, Мерумечи, не должны были грубить маме. У нее свои недостатки, но все-таки она женщина… Вы нехорошо поступили.

Она поднялась, секунду постояла в задумчивости. То, что она собиралась сейчас сделать, было ей мучительно неприятно, даже отвратительно.

— Попробую уговорить ее вернуться, — сказала она наконец и, отодвинув стул, тоже вышла из столовой.

В коридоре было совсем темно. Она шла ощупью, держась за стену. «Надо было захватить свечу», — подумала она. Вдруг она вспомнила, что однажды после подобной же сцены мать спряталась в гостиной. Она сделала еще несколько шагов и так сильно споткнулась о ковер, что чуть не упала. Ее охватила неподдельная злость к матери, женщине уже в годах и такой по-детски наивной. «Все это должно кончиться раз и навсегда, — пробормотала она сквозь зубы. — Сегодня же ночью я приду к Лео… И все это кончится». Ей показалось, что тьма, застилавшая глаза, непонятным образом прокралась и в ее душу. «Что ж, а пока поищем мою глупую мать», — подумала она. Она не испытывала сейчас к матери ни малейшей жалости. И все-таки ей самой была неприятна собственная жестокость. Она закусила губу и вошла.

Как она и предвидела, Мариаграция укрылась в гостиной. В ночной тишине слышно было, как она всхлипывает и глубоко вздыхает, не забывая, однако, время от времени высморкаться. Раздражение уступило место чувству сострадания.

— Мама, где ты? — громко спросила она и шагнула вперед, широко раскрыв руки.

Никакого ответа. Наконец, несколько раз стукнувшись о мебель, она коснулась рукой плеча матери, которая сидела на диване в углу комнаты.

— Что ты тут делаешь, мама? — спросила она, взяв Мариаграцию за руку, и глядя не на нее, а куда-то вверх, хотя в комнате царила полная тьма и она все равно не могла увидеть заплаканное лицо матери. — Идем, вернемся в столовую…

Мариаграция пожала плечами.

— Ешьте сами, я не приду… — ответила она.

Карла вздохнула грустно и сердито, обошла вокруг дивана и села рядом с матерью.

— Идем, ну идем же! — повторила она, положив руки на плечи Мариаграции, не перестававшей тихо всхлипывать. — Лео вовсе не собирался тебя обидеть… Он первый огорчился, что так получилось.

— О, боже, какая я несчастная! — с детской безутешностью пожаловалась Мариаграция. — Какая я несчастная!

Карла испугалась.

— Ну вставай же, мама, — сказала она куда менее уверенно.

Диван скрипнул, две руки обвились вокруг шеи Карлы, она почувствовала, как к ее щеке прижалась мокрая от слез щека матери.

— Скажи честно! Как ты думаешь, он снова полюбил эту женщину? — плачущим голосом спросила она.

— Но кого? — в растерянности сказала Карла. На плечо ей давила рыхлая, вздымающаяся от рыданий грудь матери. Она не знала, что делать дальше, ей казалось противоестественным и неприятным утешать мать. «Хоть бы перестала плакать», — подумала она.

— Лизу… — всхлипывая, ответила Мариаграция. — Разве ты не видела, что вчера вечером они ушли вместе? Я уверена, да, уверена, что между ними снова любовь! Ах, как я несчастна!

«Он не Лизу, а меня любит», — хотелось ответить Карле. Но так ли это? Ей вдруг стало противно все, что происходило вокруг.

— Что я сделала ему плохого? — продолжала плакаться Мариаграция. — Чем я заслужила такое к себе отношение? Я пожертвовала ради него всем лучшим в жизни… И вот теперь, видишь, как он ко мне относится.

Карла предпочла бы быть сейчас в тысяче миль от дома.

— Ничего я не знаю, — ответила она наконец. И уже собралась высвободиться из материнских объятий, как вдруг, словно кто-то повернул выключатель, зажглись две лампочки на рояле.

Тьма поредела. Инстинктивным жестом Мариаграция мгновенно отстранилась от дочери, наклонилась и стала сморкаться в платок. Карла поднялась.

— Я очень растрепана? — спросила Мариаграция и тоже встала. — Лицо, конечно, все красное?

Карла посмотрела на нее — щеки побледнели, волосы растрепались, нос покраснел, глаза слезились, точно она сильно простыла.

— Да нет… у тебя отличный вид.

Они пошли в столовую. В коридоре уже тоже горел свет. Мариаграция подошла к одному из круглых зеркал и, как могла, привела себя в порядок. Потом — впереди Карла, за ней Мариаграция — они вернулись в столовую. И здесь было светло. Лео и Микеле, сидя напротив, мирно беседовали.

— В делах, — поучал Лео собеседника, — преуспеть нелегко. Тот, кто в них не разбирается, отдает свои деньги в руки того, кто в этом разбирается. — Но едва он увидел Карлу и Мариаграцию, как прервал разговор на полуслове. — Надеюсь, мы снова друзья, не правда ли, синьора? — сказал он, поднявшись и идя Мариаграции навстречу.

— В известной мере, — подчеркнуто холодно ответила Мариаграция и села на прежнее место.

Конец ужина прошел в молчании. Каждый был погружен в свои мысли, никто так и не проронил ни слова.

«Убиралась бы ты к дьяволу», — в растерянности думал Лео, глядя на Мариаграцию. Его совершенно не волновало отношение к нему Мариаграции, но неожиданная ярость ее нападок не предвещала ничего хорошего. Мариаграция же искала способ отомстить бывшему любовнику, боль прошла, но осталось терпкое чувство обиды. «Он хочет, чтобы я именно ему продала виллу, а я продам ее на аукционе», — наконец торжествующе решила она. Она не знала, ни какую выгоду ей это принесет, ни истинной стоимости виллы, но смутно догадывалась, что не только досадит неверному любовнику, но и получит таким образом на несколько тысяч лир больше. Карла в смятении думала о надвигающейся ночи. «Неужели я дала ему обещание? — спрашивала она себя. — И сегодня ночью должна прийти к нему?» Что же касается Микеле, то он испытывал острое недовольство собой. Ему казалось, что его поведение во время спора между матерью и Лео было верхом равнодушия. «Упущена еще одна отличная возможность поссориться с этим типом, навсегда порвать с ним все отношения», — думал он.