"Охотница" - читать интересную книгу автора (Кэррол Сьюзен)

Глава 12

Кэт передвинула свой табурет ближе к камину, надеясь на свет от огня и свечей подсвечника, поскольку она еще не закончила начатое дело. Снимая перья павлина со стрел Мартина, она оперяла их гораздо более практичными гусиными.

Она не одобряла причину, по которой Ле Луп осваивал стрельбу из лука, но если это было настолько важно для Мартина, она могла себе позволить сделать все, что сумеет, чтобы помочь ему. Да и вряд ли ей было чем еще занять этот вечер, разве только наблюдать, как беспокойно мечется по комнате Мег.

Мег обычно утыкала свой нос в книгу или приставала к Кэт с просьбами рассказать на ночь еще какие-нибудь ирландские сказания. Девочка часами могла сидеть неподвижно, но сегодня Мег была сама не своя.

За ужином она ерзала на месте, возя по тарелке еду, к которой даже не притронулась.

Обычно Мартин своими шутками умел вывести дочь из мрачного состояния духа, но и ему в этот вечер что-то мешало сосредоточиться на своих домашних. Кэт часто наблюдала подобное в Мартине, когда тот готовился исчезнуть по какому-то своему таинственному ночному делу.

На сей раз оправдание для ухода из дома выглядело совсем уж несерьезно. Якобы им с мистером Роксбургом необходимо встретиться, чтобы просмотреть какие-то счета за театр «Короны».

«Именно ночью?» — Кэт ужасно захотелось спросить его. Кое-кто счел бы подобное дело не терпящим отлагательства и рвался бы проверять учетные записи даже ночью, но Кэт сомневалась, что Мартин был из числа таковых.

За столом Кэт разделила свое внимание между изучением Мартина и его дочери. Оба старались отвести глаза, когда ловили на себе взгляд Кэт. Но если Мартину удавалось нацеплять на себя маску безмятежности, Мег была еще слишком мала для этого и только виновато вздрагивала, что одновременно смущало и удивляло Кэт, разжигая в ней интерес.

Что на этот раз могло занимать мисс Маргарет? Принимая во внимание способности девочки и ее знания, вариантов оказывалось бесконечное множество. Дела Мартина, была вынуждена напомнить себе Кэт, ее вовсе не касались. Другое дело Мег.

Но когда они вернулись в спальню, Кэт воздержалась от страстного желания пытать девочку расспросами. За последние несколько недель между нею и Мег проклюнулся нежный росток дружеских отношений, но росток этот был еще очень хрупким. Кэт не хотелось растоптать нежный стебелек, выуживая признание из Мег.

Как бы ни было ей тяжело терпеть, она нарочито спокойно занималась своим делом. Притворяясь, будто поглощена стрелами, Кэт краем глаза наблюдала, как Мег расхаживает по комнате.

Девочка остановилась перед зеркалом, висевшим над тазом для умывания. Обычно Мег избегала разглядывать свое собственное отражение, словно боялась, что обнаружит в зеркале какой-нибудь большой изъян. Но в этот вечер она наклонилась поближе к зеркалу и сосредоточенно изучала себя.

Она широко раскрывала глаза и вытягивала шею, наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, затем исследовала свой профиль. На ее лице поочередно отражались все чувства, от надежды до отчаяния. Натянув ткань ночной рубашки потуже, она посмотрела на свою грудь и испустила глубокий вздох.

По губам Кэт пробежала улыбка, происходящее отчасти позабавило ее, отчасти успокоило. По крайней мере, теперь она имела некоторое представление о том, что так волновало Мег. На этот раз девочка не боролась с жуткими воспоминаниями о матери или тайной своего предназначения, и все оказалось не столь тревожно.

Как часто девчонкой Кэт проделывала то же самое перед своим отражением, изучая плоскую грудь и отчаиваясь, что больше похожа на изголодавшегося мальчишку. Конечно, она была на несколько лет старше, чем Мег, когда изводила себя подобными мыслями, но Мег ведь и во всем остальном обгоняла сверстников.

Когда Мег поймала взгляд Кэт, наблюдающей за ней, та поспешно вернулась к работе. Девочка робко, бочком приблизилась к ней. Она встала перед Кэт, спрятав руки в складках своего ночного наряда.

— Кэт, могу я у вас кое-что спросить?

— Все, что пожелаешь, милая.

— Сколько вам было лет, когда... она у вас выросла?

— Выросла?

— ...грудь. — Мег внимательно разглядывала свои босые ноги, ее щеки заполыхали.

— Я не слишком четко помню. — Кэт снова спрятала улыбку. — Четырнадцать, наверное.

— Четырнадцать! — воскликнула Мег. — Так поздно?

— Я с ума сходила от этого... Да, именно так и было, — бесстрастно продолжала Кэт. — Я помню, думала, что навсегда обречена оставаться такой же плоской, как щит, а потом однажды летом мои груди буквально прорвались наружу, словно арбузы, созревшие на плети.

— Правда? — обнадеженная Мег украдкой заглянула за вырез ночной рубашки.

— Не спеши с этим, моя крошка. Выросшая грудь может оказаться сомнительным благом.

— Как это?

Кэт пригладила кончик пера и приладила его к стреле.

— Ну, мои новые выпуклости, конечно, вызывали восхищение у парней. Но моя новая грудь мешала мне, я стала хуже стрелять из лука. Я превратилась в самого нескладного стрелка, пока не привыкла к своему новому телу.

— Мне неинтересно стрелять из лука.

— А как насчет восхищения какого-то парня? — поддразнила Кэт.

— Не говорите глупостей, — возмутилась Мег. Но ее щеки запылали сильнее, подтверждая подозрения Кэт, что девочка, скорее всего, пребывает в муках своей первой страстной влюбленности, и Кэт ясно представляла в кого именно.

Но она промолчала, и Мег принесла другой табурет, чтобы сесть рядом с ней. Девочка подняла одно из отвергнутых павлиньих перьев и стала играть с ним.

— Ну а как твой урок музыки? — рискнула начать издалека Кэт.

— Неужели скажете, что не слышали?

— Гм-м, нет, я почти все время провела в саду.

— И, разумеется, зажимали уши руками. С большим трудом, но я все же доконала лютню.

Кэт хмыкнула. Всегда слишком серьезная малютка, Мег все же порой проявляла чувство юмора.

— Если уроки музыки делают тебя настолько несчастной, я попробую поговорить с твоим отцом об этом, — коварно предложила Кэт. — Я уверена, он слишком любит тебя...

— Нет. Нет! — испуганно закричала Мег. — Я... мне очень нравятся мои уроки.

— Или, по крайней мере, тебе нравится твой учитель музыки.

— Но это же смешно, — резко фыркнула Мег, пропуская перо павлина между пальцами. — Но ведь правда мистер Найсмит очень красив?

— На мой вкус слишком смазливый. — Но, когда Мег посмотрела на нее с негодованием, Кэт поспешила добавить: — Но, думаю, я слишком стара, чтобы оценить обаяние столь молодого юноши.

— Он очарователен и... и умен. Он играет на лютне и маленьком барабане, и у него ангельский голос. Я уверена, что он один из самых прекрасных актеров во всем Лондоне, хотя я никогда не видела его на сцене.

— Я видела. Он очень хорош. По правде сказать, этот парень гораздо лучше подходит на роль женщины, чем, например, я.

— Я не хотела бы увидеть Сандера в женской роли. — Мег сморщила нос. — Ему должны давать настоящие роли, мужественных бойцов, рыцарей.

— Для таких ролей у него слишком тонкий голос, да и держу пари, мальчик больше привык иметь дело с веером, нежели со шпагой.

— С чего вы взяли? — возмутилась Мег.

— Если бы парень был хорош в драке, моя милая, он, скорее всего, по-прежнему имел бы оба уха при себе.

— Сандер потерял ухо вовсе не по неумению драться, — встала на защиту Мег. — Это была самая ужасная несправедливость и жестокость. Его схватили и повезли на телеге к Ньюгейт[16]...

— Александр Найсмит был вором? — резко перебила девочку Кэт.

— Он не мог поступить иначе. Он был молод, и беден, и голодал. Он и украл-то всего буханку хлеба!

Или, по крайней мере, так он сказал Мег. Интересно, знал ли Мартин о позорном прошлом Александра Найсмита. Она предпочла бы не осуждать мальчика, не зная всех деталей его жизни, но что-то в этом молодом актере вызывало в ней неприязнь.

Временами его глаза становились слишком нагловатыми и слишком расчетливыми. Этот бесспорно честолюбивый парень понимал, что актеру лучше всего продвинуть себя, угождая и окутывая лестью дочь человека, который был совладельцем театра.

Мег еще совсем мала, и Кэт сомневалась, что Найсмит проявит опрометчивость и поведет себя с ней слишком легкомысленно. Но чуткое сердце малютки способно на серьезные переживания.

— Я слышала, что иногда девочки бывают обручены очень маленькими, — прошептала Мег, проведя пером по щеке и мечтательно глядя на огонь, — и их женихи ждут, пока они не повзрослеют и можно будет пожениться.

— Бывает и такое. Только обычно родители поступают так из честолюбивых замыслов, чтобы объединить большие состояния, приобрести новое богатство или титул.

— У папы очень честолюбивые планы в отношении меня.

— Верно, но он слишком любит тебя, чтобы торговать тобою чересчур рано. — Кэт решилась осторожно добавить: — И я не думаю, что в его мечтах он видит тебя замужем за учителем музыки без гроша в кармане, которого однажды посадили в тюрьму за воровство.

— Я знаю. — Свет в глазах Мег потускнел. — Иногда мне кажется, что я вообще никогда не выйду замуж.

Кэт обняла Мег за плечи и нежно прижала к себе.

— Конечно, выйдешь, только...

— Нет, не выйду. — Это не был мелодраматический вопль молоденькой девочки, скорее спокойная декларация. И вновь в глазах Мег проявился невероятно старый взгляд, лишавший Катриону присутствия духа.

— Иногда я думаю, что судьбой я обречена на одиночество.

— Ох, милая. — Кэт обняла ладонями щеки девочки. — Тебя, случайно, не мучают ли опять мысли о предсказаниях твоей матери?

— Это не имеет никакого отношения к маме, ну, почти не имеет. Я сама почему-то так ощущаю себя. Вроде откуда-то знаю, что у меня никогда не будет ни мужа, ни детей. И я останусь одинокой, совсем как... как...

— Как твоя великая героиня, королева девственница? — поморщившись, закончила за нее фразу Кэт.

— Нет, совсем как вы. — Мег, не мигая, смотрела на нее, и в глазах девочки, к несказанному удивлению Кэт, в этот момент светилось уважение и восхищение.

— Как я?

— Вы такая сильная и храбрая. Женщины редко когда способны быть такими независимыми, даже Дочери Земли. И вы ни в ком не нуждаетесь.

— Я бы так не сказала, но...

— И вы счастливы, разве нет?

— Конечно я... я всем довольна, — Кэт колебалась с ответом, столь же смущенная вопросом, как и почти боготворящим взглядом девочки. — Но независимость — часто только другое слово для... для...

— Для чего?

— ...для одиночества. — Кэт убрала выбившуюся прядку волос Мег за ухо. — Я вовсе никакая не героиня, девочка, и совсем не пример, которому следует подражать. Ты должна отыскать свою собственную дорогу.

Мег обхватила Кэт руками за пояс и прижалась головой к ее груди.

— Ты все время говоришь мне об этом. Но это очень трудно и путано.

— Я знаю, малышка. — Кэт поцеловала Мег в макушку. — К счастью, тебе нет необходимости именно сегодня вечером отыскивать свою дорогу. Это был длинный день. Я думаю, нам обеим лучше отправиться по своим кроватям, прежде чем мисс Баттеридор начнет ворчать на нас, что мы транжирим свечи.

Мег согласно кивнула и позволила Кэт отвести себя к кровати и укутать одеялом. Девочка настолько утомилась за день, что Кэт едва дошла до середины своей захватывающей истории про Гранию — пиратскую королеву, как Мег уже спала.

Девочка уже давно спала, а Кэт все еще бродила по комнате, занимаясь мелочами, которые обычно оставляла на мисс Баттеридор или Мод. Собирая, разглаживая платья и юбки Мег и развешивая их в платяном шкафу, она мысленно все повторяла и повторяла вопрос Мег и свой собственный ответ.

«— И вы ведь счастливы, разве нет?

— Конечно, я всем довольна».

Кэт всегда полагала, что так оно и есть. Она уже очень давно оставила надежду на какую-то другую жизнь для себя, свой дом, мужа и детей. После того как Рори О'Мира поступил с ней вероломно, после того как она была выброшена из клана, ей пришлось научиться самой заботиться о себе и стать независимой.

И она очень в этом преуспела; она неистово наслаждалась своей свободой. Только одни узы существовали для нее — дружба с Арианн Довиль. Но даже к этой дружбе она шла осторожно.

Любить кого-то слишком сильно, когда риск потерять эту любовь слишком велик, а боль от потери просто невыносима, было страшно.

«Мег считает меня такой храброй, — подумала Кэт с горькой улыбкой. — А по правде говоря, нет большего труса, чем я сама».

Вернувшись на цыпочках к кровати девочки, Кэт укрыла плечики Мег и отодвинула со лба шелковистые запутанные пряди. Вид спящей девочки, такой нежной, такой ранимой, взбаламутил боль в сердце Кэт, и это повергло ее в смятение.

Она начала привязываться к Мег, возможно, даже слишком привязываться. Если бы у нее была дочь... Кэт поспешно оборвала эту тоскливую мысль.

Подойдя к собственному тюфяку, она рухнула на него, но тут же подскочила, зажав рот, чтобы не изрыгнуть проклятие. Какой-то предмет, маленький и жесткий, воткнулся ей в позвоночник. Скатясь с тюфяка, она поймала отсвет чего-то серебристого и клочка белой бумаги.

Схватив бумагу, она поднесла ее поближе к тлеющим уголькам в камине и едва сумела прочитать короткую записку, написанную каракулями Мартина.

«Тут для вас кое-что еще, я подумал, вам это может пригодиться ».

Кэт нахмурилась. Ну и что, черт возьми, теперь этот мужчина имел дерзость приобрести для нее? Она раздраженно начала шарить по простыне, пока не ухватилась за объект своих поисков.

Подойдя к камину, она от удивления открыла рот, когда сообразила, что держит в руках. Маленькая серебряная фляга, судя по весу, была явно заполнена какой-то жидкостью.

Кэт откупорила флягу и втянула носом, затем осторожно поднесла горлышко к губам. Ирландское виски потекло по ее языку и в горло, затопляя ее теплотой, обжигая ее воспоминаниями о запахе горящих торфяных брикетов, покрытых вереском холмах, раскатах отцовского хохота и противоречивой мудрости ее бабушки. Слезы обожгли ей глаза.

— Черт бы тебя побрал, Мартин Ле Луп, — прошептала она.

Как он посмел подарить ей такой подарок? Подарок, который заставил ее... который тронул ее душу. Нет, исступленно уверяла она себя, вытирая слезы. Она потрясена вовсе не этим.

Ее ужаснула расточительность подарка. Серебряная фляга и виски должны были стоить больше, чем ее новое платье, юбки, чулки и ботинки, вместе взятые. Как Мартин мог позволить себе подобные траты?

Кэт нахмурилась, понимая, что именно этот вопрос мучил ее уже в течение некоторого времени. Всего какой-то год назад Мартин был беглецом, нищим бродячим артистом. Теперь он владел долей в театре «Корона», прекрасным городским домом, наполненным слугами, не говоря уже о том, что оплачивал уроки Мег, ее книги, ее наряды. Как этот мужчина мог позволить себе все это?

* * *

Мартин порылся в своем кошельке и положил несколько гиней в протянутую ладонь владельца заведения. Это были сумасшедшие деньги за один ужин, но нельзя же торговаться из-за мелочи, подумал он мрачно. Нет, когда за таких гостей его с легкостью могли отправить на виселицу.

Заплатив за еду, Мартин стал проталкиваться сквозь пивную, дым трубок, сильный запах несвежего пива и пота ударил ему в нос. Гостиница «Большая медведица» была битком набита и гудела в эту жаркую летнюю ночь, но хозяин поставил ширму, отделяя компанию Мартина от остальной части посетителей, до отказа заполнивших грубые деревянные столы и стулья.

Некоторые из гостей Мартина явно проявляли признаки того, что слишком вольно вкушали напитки, наслаждаясь его щедростью.

Лицо отца Балларда уже пылало румянцем, а сэр Энтони Бабингтон мечтательно глядел в свой кубок. Джон Саваж резко обмяк на стуле, и казалось, весь расплылся... отлично, таким размякшим и самоуверенным этот маленький человечек никогда не бывал раньше. Единственный, кто все еще оставался трезвым, так это Роберт Полей. Как всегда, сверкая глазами, Полей с жаром вгрызался в индюшачью ногу.

Когда слуги удалились, Баллард, просияв, устремил взгляд навстречу Мартину.

— А, мистер Вулф. Вот и вы наконец. — Священник поднял кубок. — Господа, мы должны еще выпить за здоровье нашего щедрого хозяина этим вечером. Маркуса Вулфа.

— За Маркуса Вулфа, — остальные провозгласили хором, сдвигая кубки.

— Или, может, нам стоит сказать, за мсье Ле Лупа? — добавил театральным шепотом Полей, хитро подмигивая Мартину.

Мартин заставил себя улыбаться, пока остальные пили за него.

— Благодарю, гм-м, мерси. — Он так упорно работал, чтобы убрать французский акцент из своей речи, что было трудно снова вспомнить интонации родного языка.

Но снискать расположение этих заговорщиков он сумел, только сочинив совершенно нелепую историю и убедив их, что когда-то был конюшим герцога де Гиза, кузена шотландской королевы.

Отодвигая стул, он вздрогнул от острой боли в плече.

— Приступ ревматизма, мсье? — С любопытством посмотрел на него Полей, облизывая жир с пальцев.

— Нет, — Мартин, скрипя зубами, опустился на стул. — Я, гм-м, упал сегодня, поскользнувшись на каких-то очистках на улице.

Его замечание внесло оживление в ряды его гостей, вызвав бурю сожалений о плачевном состоянии, в котором находился Лондон, и резкие выпады в адрес нынешнего лорда-мэра и его совета. Во время этой оживленной беседы Мартин сумел незаметно выплеснуть содержимое своего кубка, что ему удавалось делать большую часть вечера. Он нуждался в ясной голове, хотя бы для того, чтобы помнить все те небылицы, которые он им наплел.

Пытаясь не привлекать слишком много внимания к себе, он растирал больную руку. Кэт предупреждала его, что он получит воспаление, если не будет внимательно прислушиваться к ее советам и правильно натягивать тетиву. Но как, черт возьми, мог он вникать в ее объяснения, когда был слишком поглощен тем, как она обнимала его всем телом и прикасалась грудью к нему?

Учитывая направление своих тогдашних мыслей, Мартин воспринял боль в руке и плече в качестве заслуженного наказания. Зачем ему испытывать желание к женщине, которая оказалась с ним рядом, только чтобы защищать его дочь.

Чтобы ослабить боль, он попытался покрутить плечом, но от этого боль, похоже, только ухудшилась. Боже правый, сколько бы он отдал, чтобы забыть обо всех этих треклятых заговорщиках и их заговорах. Оставить сегодня вечером свои больные кости дома. Вытянуть ноги перед камином, потягивать какое-нибудь подогретое вино с пряностями и слушать, как Кэт плетет нить одной из тех историй, что приводят в дикий восторг Мег и остальных слуг. Мартин слушал ее с не меньшим упоением, чем мальчишка с кухни, который, почти сползая со стула, не спускал широко раскрытых изумленных глаз с Кэт, рассказывавшей о рыцарях Редбранча или Пса Ольстера.

У ирландки был мелодичный голос и подлинный талант к драматическому исполнению, она всегда знала, в каком месте правильно сделать паузу, как раскрасить образы жестами. Жаль, закон запрещал привлекать женщин для исполнения ролей на сцене. Каким великолепным дополнением она бы стала для трупы театра «Корона ».

Хотя ничего не изменилось бы, если бы и существовал иной закон. Кэт с нетерпением ожидала момента, когда сможет «очистить грязь Англии со своих ног». Если угроза нападения со стороны Темной Королевы или секты не подтвердится, Кэт покинет Лондон еще до Нового года.

Мартин удивился, как болезненно отозвалась мысль об ее отъезде у него в сердце, но он откинул ее прочь. Эта женщина проявляла столько сумасбродства! Нет, он не мог себе позволить иметь ее подле себя, если он задумал прокладывать свой путь через все эти предательские воды и обеспечить своей дочери надежное, спокойное будущее.

— Наш добрый друг Вулф больше, кажется, не с нами, — вывел Мартина из размышлений голос отца Балларда.

Он оторвал взгляд от своего пустого кубка и увидел, как священник насмешливо разглядывает его.

— Прошу прощения, Saint-Pиre[17], — пробормотал он. — Духота, жара и вино сделали меня немного вялым.

— Обычно это у сэра Энтони мозги размякают, — усмехнулся Джон Саваж, подергивая себя за кончики усов.

— Нет, я протестую! — закричал Бабингтон. Красивый молодой дворянин замигал, становясь похожим на сову. — Мои мозги, — он икнул, — вполне в порядке сегодня вечером.

— Или в полном беспорядке, — Полей вторил ему, вызывая новый взрыв хохота и стуки по столу, хотя его жалкая игра слов не заслуживала подобного проявления восторга.

Для всех, кто сидел в зале, они напоминали любую другую компанию господ, собравшихся на дружескую попойку, чуть более решительно опустошающих свои кубки. На самом деле, все это были заговорщики, скорее безрассудные, нежели опасные.

Баллард — священник, мечтающий о славе; Саваж — хвастун, притворяющийся гораздо более горячим, чем был на самом деле; Бабингтон — романтик, более склонный философствовать, чем принимать меры; и Полей — добродушный малый, которому, казалось, просто нравилось составлять заговоры за хорошим ужином.

«И, наконец, вот и я, собственной персоной», — криво усмехнулся про себя Мартин. Иуда в их среде. Французский авантюрист, изображавший из себя английского протестанта и утверждающий при этом, что тайно остается французским католиком. Он походил на актера, которому поручили играть слишком много ролей в пьесе и который в замешательстве пытается определить, какие строчки необходимы для конкретной сцены.

И того хуже, он понимал, что его патрон совершенно не одобрял именно эту роль. Уолсингем предпочел бы, чтобы Мартин продолжал изучать лорда Оксбриджа.

Как Мартин и опасался, слухи о поведении Неда в ночь банкета и его злые выкрики в адрес королевы достигли ушей министра. Уолсингем проявил еще большую подозрительность, чем раньше, посчитав, что отпали все сомнения и Нед, безусловно, вовлечен в заговор.

Как бы ни было это противно Мартину, ему пришлось следить за каждым шагом Неда, но он не обнаружил ничего предосудительного в поведении молодого барона, кроме разве того факта, что Нед, черт бы его побрал, слишком много играл и без конца проигрывал. Мартин надеялся, что он наконец убедил Уолсингема, но он не сомневался, что министр не признается себе в невиновности Неда, пока Мартин не сумеет раскрыть имена всех, кто принимал участие в заговоре.

Слуга вернулся, чтобы снова наполнить кубки. Как только он удалился, отец Баллард предложил другой тост:

— За нашу добрую и милостивую королеву.

— За королеву, — эхом отозвались остальные.

Вполне безобидный тост, но хитрые ухмылки и поднятые брови указали, что пили они вовсе не за Елизавету.

Мартин крепко вцепился в кубок, внезапно почувствовав усталость от всего этого позерства и притворства. Он поднял кубок и повысил голос, выделяясь из общего хора:

— За нашу королеву. За красотку Мари.

Остальные выпили, но обменялись беспокойными взглядами и тревожно огляделись вокруг.

— Вы несколько опрометчивы, сын мой, — предостерег его Баллард.

— Такого рода дело, как наше, никогда не осуществить слабодушным.

— Никто не может обвинять меня в слабодушии, — ощетинился Саваж. — Разве я когда-то не поклялся на шпаге избавить Англию от королевы-еретички?

— Но она все еще жива, — Мартин пришпорил Саважа насмешливой ухмылкой. — Если, конечно, Элизабет не получит инфекции от жара вашего дыхания.

— Проклятие. — Саваж попытался вскочить на ноги и схватился за эфес шпаги.

Мартин даже не удосужился потянуться за своей, зная, что Саваж будет остановлен. Этот малый обязательно подождет, пока его остановят. Бабингтон дернул Саважа обратно на место, достаточно легкая задача, поскольку тот качался от выпитого.

Шлепнувшись вниз, Саваж удовлетворился закручиванием кончиков своих усов и негодующими взглядами, которые он кидал через стол на Мартина.

— Мир, господа, — отец Баллард успокаивал. — Мы не можем позволить себе разобщение внутри наших рядов. Нет, когда наши планы столь близки к осуществлению.

— Близки к осуществлению? Немного же признаков этого я могу наблюдать, — парировал Мартин.

— Это поскольку вы не все знаете, — прорычал Саваж.

— Боюсь, вы совсем недавно с нами, чтобы мы сочли нужным доверить вам все наши тайны, — добавил извиняющимся тоном сэр Энтони и примирительно улыбнулся ему.

— Я не доверяю ему вообще, — пробормотал Саваж.

— Вы должны научиться терпению, сын мой. — Отец Баллард положил руку на плечо Мартина.

— Я достаточно терпелив. — Мартин резко дернул плечом. — Вот только мучает меня один вопрос. Как долго мы намереваемся сидеть и обсуждать это восстание.

— Это не восстание, мы только возвращаем принадлежащее по праву нашей законной и доброй католической королеве, — возмутился сэр Энтони.

— Trиs bon[18]. Тогда ответьте мне, когда мы восстанавливаем нашу королеву?

Бабингтон был пьян, но не настолько одурманен, чтобы не повернуться к отцу Балларду, как бы прося позволения. Когда священник кивнул, Бабингтон наклонился ближе к Мартину и прошептал:

— Мы только ждем благословения королевы Марии. Ее последнее письмо ко мне было кратко, но она обещала написать больше через день или два.

— Прошу прощения, сэр Энтони, но требуется много больше, чем благословение королевы, чтобы такое опасное выступление оказалось успешным.

— Нам обещали помощь из Испании, — тихо и серьезно проговорил в ответ отец Баллард. — Возможно, даже тридцатитысячное войско высадится здесь, как только мы освободим из заточения королеву Марию.

— Но как нам впятером удастся это? — не унимался Мартин. — Кто-то еще из английских католиков придет нам на помощь? — Он лениво откинулся назад на стуле и стал, не подавая никаких признаков нетерпения, ждать ответа.

— Есть еще... другие, — осторожно ответил сэр Энтони.

— Кто они?

— Узнаете, когда придет время, — резко выкрикнул Саваж.

— Вы так озабочены англичанами, месье, — заметил Полей. — А я бы для начала хотел узнать, какую помощь французы предполагают предоставить нам.

— Я связывался с герцогом де Гизом. Он ручается прибыть сам с... — Мартин замер на мгновение. Если уж придумывать мнимую армию, то он предположил, что может и превзойти испанцев.

— Господин герцог обеспечит пятьдесят тысяч человек.

— Пятьдесят тысяч! — воскликнул Бабингтон.

Мартин задумался, не зашел ли он слишком далеко в своей лжи, но по столу прошла волна волнения, которому нехотя поддался даже Саваж. Склонив головы над столом, все они вскоре были вовлечены в тихое и серьезное обсуждение, как лучше развернуть эти мифические отряды.

Откинувшись назад на спинку стула, Мартин постарался не наклоняться к ним. Какое душераздирающее сборище глупцов, готовых и жаждущих поверить всему, мужчин, опьяневших больше от надежды и отчаянной безрассудной мечты, нежели от вина.

Уолсингем имел больше чем достаточно причин арестовать их всех, но вместе с Бабингтоном ждал следующего письма шотландской королевы. Того письма, которое даст Уолсингему доказательство, в котором он нуждался, чтобы добиться своей истинной цели. Казни королевы Марии.

Эти заговорщики были не больше чем средством достижения этой цели. Мартин не мог не задавать себе вопроса, какую опасность представлял бы Бабингтон или любой из его друзей, если бы Уолсингем сам втайне не поощрял их, позволяя им связываться с заключенной в тюрьму королевой. И заманивал их всех в одну западню, все сужая и сужая проход, все ближе и ближе к виселице.

Уолсингем заманил бы туда же и Неда Лэмберта, если бы ему это удалось. Во время прошлой встречи с Мартином министр сделал ему коварное предложение.

«Итак, вы никогда не видели лорда Оксбриджа ни на одной из встреч этих заговорщиков? Может, стоит предложить ему пойти с вами?

— Для чего? — с негодованием воскликнул Мартин. — Чтобы подвести его к измене?

— Честного человека нельзя соблазнить на подобное действие».

Нет, но слабого можно повести даже на гибель. «Все, кто окружает меня в этот вечер, бесспорно, являлись тому свидетельством», — подумал он, разглядывая разгоряченные лица своих собутыльников.

Он отпил глоток из кубка, но вино отдавало кислятиной во рту... или то была его совесть? В этот вечер он ужинал с обреченными людьми, и у него не хватало сил для той роли, которую он играл в их гибели.

— Капитан Фортескью? — слуга просунул голову за ширму.

Мартин хотел было ответить, что у них нет такого человека, но тут вспомнил вымышленное имя священника.

— Да? — нетерпеливо ответил отец Баллард, явно недовольный тем, что его отрывают от обсуждения.

— Там вас спрашивают, сэр, — слуга наклонился ближе и прошептал что-то на ухо Балларду. Едва заметная тень пробежала по лицу священника. Он мрачно попросил прощения и направился вслед за слугой.

Другие были слишком глубоко погружены в свои кубки и в свой заговор и совсем не придали этому значения, но Мартин тут же всполошился. Пробормотав оправдание, что ему требуется облегчить себя, Мартин покинул стол и последовал за священником через переполненную пивную.

Он последовал за Баллардом в переулок за гостиницей. Спрятавшись в тени двери, Мартин наблюдал, как священник о чем-то беседует с высоким худощавым мужчиной, черты которого, как и его фигуру, скрывала темнота ночи и темный плащ.

Как Мартин ни напрягал слух, он сумел поймать только обрывки их разговора. Высокий незнакомец вцепился в рукав священника.

— Умоляю, святой отец... вы должны пойти.

— Невозможно... не сегодня вечером. Я и так уже слишком рисковал... в первый раз. Попробую завтра.

— Но это может быть слишком поздно.

— На все воля господня. — Баллард высвободился и направился обратно к гостинице.

«Итак, что, черт возьми, все это значило? — задумался Мартин. — И как связано с заговором против королевы?»

Баллард шел прямо на него, и Мартин поспешно притворился, что застегивает свои бричесы. Священник немного смутился, столкнувшись с ним, но тут же пришел в себя, шутливо поприветствовал Мартина и приобнял его за плечи.

Мартин бросил расстроенный взгляд в темноту, в которой исчез незнакомец. Ему бы надо было проследить за ним и узнать, кто это. Но рука Балларда у него на плече подталкивала его вперед, и Мартину ничего не оставалось, как возвратиться в гостиницу.

* * *

Свечи мерцали, освещая импровизированный алтарь в маленькой комнате за спальней Джейн Дэнвер, и распятие, и статую Девы Марии, извлеченные из тайника. Несколько горничных стояли на коленях, тихо склонив голову, и молились — Адела и Хилари, перебирая четки, юная Луиза, по щекам которой струились слезы.

Только одна свеча освещала смежную палату, где Джейн хлопотала у постели умирающей женщины. Джейн уложила свою старую служанку на своей собственной кровати, стараясь хоть как-то утешить Сару Уильяме в последние часы ее жизни.

Ее старая нянюшка в детстве всегда казалась Джейн такой огромной фигурой. Но опухоль, разъедающая мисс Уильяме изнутри, превратила ее в пустую раковину.

Сара напоминала покинутого ребенка, утопающего в необъятности кровати с балдахином. Старушка едва смогла сделать глоток и уж тем более говорить. Тем не менее, когда Джейн опустила ее обратно на подушку, Сара проскрежетала:

— Он... он еще не пришел?

Джейн зажала увядающую руку старушки в своих ладонях и хотела сказать Саре, что той еще вовсе не нужен никакой священник. Она не умрет сегодня вечером. Но время для такой успокоительной лжи прошло.

— Отец Баллард скоро будет здесь, я обещаю тебе. Я послала за ним Тимона. У тебя будет достаточно времени... достаточно времени. — Джейн запнулась на последних словах, ее глаза обожгли слезы.

— Нет, не печалься за меня, госпожа. — Сара сжала руку Джейн, поскольку очередной приступ боли потряс ее тело. — Со мной... я... будет все в порядке, ведь я же смогу покаяться в своих грехах.

— О, Сара, разве тебе есть, в чем каяться?

— Все мы грешники, детка, — слабо улыбнулась старушка. — Просто у меня их меньше, чем у других. Я только упрекаю себя в том, что оставляю тебя теперь, когда... ты нуждаешься во мне больше всего.

— Молчи, Сара. Ты не должна бояться за меня.

— Но я боюсь. Я всегда боялась. Ты всегда такая страстная, такая упрямая.

Джейн прижалась губами к руке старушки.

— Нет, я буду кроткой, как ягненок, если только ты останешься со мной. — Она попыталась улыбнуться, повторяя обещание, которым всегда задабривала няню в детстве, когда девочку отсылали в ее комнату, чтобы она утихомирилась. Но слова застревали в горле, и слезы текли по щекам, омывая руки Сары.

Старушке стоило это больших усилий, но она погладила Джейн по щеке.

— Н-не плачь. Ты всегда была такой храброй, слишком храброй, и шла на риск. Я не должна была позволять тебе так рисковать из-за меня, вызывая священника. Я не боюсь умирать. Только, если... если... — ужас появился в глазах Сары. — Я должна быть прощена за мои грехи, должна исповедаться в последний раз, иначе я никогда не предстану перед вратами рая. Я... я отправлюсь в огонь ада и никогда не увижу лицо Бога. — Она сжала руку Джейн с силой, рожденной отчаянием. — Я хочу видеть Бога, моя девочка.

— Так и будет, Сара, я клянусь тебе, — убеждала Джейн. Она оглянулась через плечо, недоумевая, что же задерживает отца Балларда.

Она облегченно вздохнула, когда Луиза осторожно вошла в комнату и шепнула ей, что Тимон вернулся.

Поспешно покидая спальню, Джейн успела подумать, что рада отсутствию Неда. Обычно она сильно волновалась, когда ее брат задерживался допоздна, но сейчас она сочла за благо, что в этот вечер он отсутствовал.

Нед был слишком импульсивен и без того совершал множество опрометчивых поступков, чтобы Джейн впутывала его еще и в эти свои тайные дела. Она даже жалела, что ей пришлось послать с поручением камердинера Неда. Но Джайлс Тимон был истинным католиком, смелым и разумным человеком и, уж конечно, самым надежным слугой в доме.

Джейн увидела Тимона у лестницы, где он ждал ее, и сердце ее упало. Тимон был очень мрачен, но хуже всего, он был один.

Джейн рванулась к нему. Не дав камердинеру заговорить, она требовательно спросила:

— Где отец Баллард?

— Он не может прийти, моя госпожа.

— Н-не может прийти?

— Он сказал, что сегодня вечером его присутствие необходимо в другом месте. И он боится, что за ним следят. Он считает, что его приход может оказаться слишком рискованным для него... и для вашей милости...

— Разве пристало ему думать о себе в такую минуту! Какого дьявола, да разве во мне дело!

Джейн бросила безумный взгляд на дверь своей спальни и решительно сжала зубы.

— Очень хорошо. Придется мне самой привести этого человека.

— Госпожа, не надо. Вы не должны. — Она решительно направилась к спальне, и Тимон поплелся за нею. — Отец Баллард сказал, что он попытается прийти завтра.

— Завтра будет слишком поздно.

Но когда Джейн переступила порог своей комнаты, она поняла, что поздно было уже сегодня. Горничные стояли на коленях у кровати, плача и молясь. Сара лежала неподвижно, и ее невидящие глаза устремились вверх, на балдахин.

У Джейн перехватило дыхание. Она словно разорвалась на две половины. От переполнявшего ее гнева и жалости одной Джейн хотелось бить кулаками в стену и кричать: «Нет! Я же обещала ей. Я обещала!»

Но другая Джейн погрузилась в глубокое оцепенение, не в силах ни двигаться, ни говорить. Эта другая Джейн даже не смогла заставить себя подойти закрыть глаза старушке, полные страха и ожидания того, что ее ждало там, куда она уходила. Не мир и покой был в этих мертвых глазах, а застывший ужас.

Луиза приблизилась к Джейн, сжимая свои четки, ее худенькая фигурка дрожала от сдавленных рыданий.

— Госпожа, как же это! Мисс Уильяме умерла, т-так и не повидав священника, — девочка судорожно сглотнула и прошептала: — Значит, она в аду?

— Нет, — Джейн наконец справилась с собой. — Мы пытались привести священника к мисс Уильямс. Не ее вина, что она умерла без последней исповеди. Я уверена, Бог не осудит ее за это.

По крайней мере, Джейн надеялась, что Он не осудит, потому что она не осудила бы. Почему такая хорошая, праведная женщина, как Сара Уильямс, должна умирать не только с адскими болями, но и в смертном ужасе за свою бессмертную душу? Почему исповедь умирающего считалась преступлением против королевы и королевства?

Кому стало бы хуже, если бы бедная старушка получила облегчение перед смертью, успокоенная обрядом ее веры?

Вступая на трон, Елизавета Тюдор клялась быть доброй королевой для всех своих подданных, как католиков, так и протестантов. Но за эти годы она уступала давлению своего парламента и своих советников, таких как лорд Бергли и мерзкий сэр Фрэнсис Уолсингем, вводя все более и более репрессивные меры против католиков.

Джейн когда-то верила, что королева старалась оставаться веротерпимой. Но Елизавета если и старалась, то не слишком. Королева обманула ожидания своих подданных-католиков, и им теперь было невыносимо трудно оставаться лояльными к такой женщине.

Когда погиб отец Джейн, восстав против новых указов, Джейн плакала от злости. Она искала ответа на вопрос, как мог ее отец рискнуть всем: своей жизнью, жизнью семьи, поместьями, как мог опозорить имя Лэмберта клеймом предателя. Но теперь она понимала его.

И впервые в жизни ее собственный путь ясно вырисовывался перед ней.