Глава 1. Сказки Селембрис

Волшебно прекрасный лес. Великие, могучие дубы, похожие на кряжистых богатырей, которые встали вдоль дороги, словно размышляли: остаться ли тут думать свою медленную думу, или пуститься дальше в путь? Высокие, прямые, как копья, сосны устремлялись в пасмурное небо. Тягуче-терпкий воздух, густая, пряная смесь лесных запахов и томно-нежный дух земляники. Какое наслаждение приносит самый вид этой девственной земли, каким богатым чувством насыщает, какую радость поселяет в душах, какой покой несёт в себе.

Они снова вместе, снова едут верхом и неторопливой беседой коротают путь. Лён рассказывал Долберу о том, в какие приключения попал он по выбору Жребия. Каких людей видал, в каком обличии предстал Лембистор. Про свой дом и про отца-опекуна он не вспоминал: стоит оказаться в волшебной стране, как все призраки из другой его жизни отступали — становились бледными и молчаливыми. Здесь Лён наслаждался. Всё плохое ещё впереди, а сейчас он может дышать полной грудью и впитывать душой всю радость, что дарит ему Жребий.

Как мало он понимает это странное явление, этот дар давно ушедших волшебников, создавших этот мир: что такое Эльфийский Жребий? Откуда знает он, что нужно Лёну, если и сам Лён этого не знает? Вот и теперь они с Долбером в дороге — снаряжены, как для сказочного путешествия. Под Лёном долгогривый Сивка вышагивает своими широкими и крепкими копытами, метёт хвостом, как помелом. А Долбер едет на Каурке — сильный, хоть и не изящный жеребец. На обоих вышитые шёлком кафтаны и высокие шапки. На ногах крепкие сапожки. Нагайка, дорожная сума из толстой кожи, булава. У Долбера ещё висит у пояса тот самый меч со львом на рукояти, который он вынес из своего последнего погружения. Какие-то тайные надежды связывает Долбер с этим клинком, оттого не столько слушает своего спутника, сколько задумчиво качает головой в такт неспешному ходу своего коня.

Уже третий день они в пути, а лес никак не кончится. Хорошо ещё, что Жребий снабдил их в дорогу немудрящими припасами. Последние две ночи путники провели под открытым небом — благо, что к ночи облачность рассеивается, и оба могут наблюдать рассеянную по небосводу алмазную пыль далёких звёзд.

— Когда-то мамка говорила, — мечтательно глядя на мигающие глаза неба, промолвил Долбер. — что звёзды — это серебро, которое просыпал брат Восточный Ветер, когда шёл свататься к красной девице Зарнице. Шёл он по небу, пел песни птицам, рассказывал облакам про красоту своей невесты и не заметил, как остророгий Месяц пошутил над ним. Подкрался Месяц и проколол тот шёлковый мешок, в котором нёс жених свои подарки отцу и матери невесты — Красному Солнцу да Тёмной Ночи.

Недружны были между собой могучие супруги, лишь поутру они встречались для того, чтобы порадоваться дочери своей — румяной Зарнице. Вот и думал Ветер: принесу я им дары — обрадуются тёща с тестем и отдадут за меня свою единственную дочь. Пока так думал, не заметил, как серебро из шёлковой котомки утекло да и рассыпалось широкой полосой по небу. Увидела тут мать красавицы-девицы, какое украшение принёс ей молодой жених — обрадовалась и давай перед мужем похваляться: смотри-де, по синему подолу у меня серебряные звёзды. Вот угодил женишок так угодил! Давай-ка, Солнце, отдадим мы Ветру нашу дочь.

Тут глянул Солнце: а в его свете блеска серебра не видно! Рассердился старый: на что мне серебро, когда я сам владею несметным золотым богатством! И припалил огнём небесным крылья вольному скитальцу — не быть тебе, Восточный Ветер, супругом для моей дочери Зари! Как ты дерзнул дарить моей жене серебряное шитьё?! Не дам Зарю тебе я жёны! И от неверной матери, от Тёмной Ночи, я отберу свою светлинку-дочь! Пусть будет вечно плыть она в хрустальной лодке над грешною землёй, и пусть несут её небесную повозку облачные лебеди. Так будет Зорька возвещать над спящим миром приход великого светила.

Смолчала Ночь, не стала спорить пред супругом, но затаила в душе немалую обиду. С тех пор, как только грозный Солнце покинет небо, чтобы отдохнуть в своей светлице, Ночь манит Восточный Ветер полетать над спящею землёй, развеять зной и принести прохладу. А на рассвете, когда мать-Ночь уходит, встречает Ветер свою прекрасную невесту — летит Заря на светлых облаках, одета алым светом, во лбу сияет ярким светом подарок жениха — утренняя звезда.

Встречаются они лишь на минуту, дарят друг другу поцелуй и роняют с облаков на землю светлые слёзы радости и печальные слёзы расставания. Тогда поутру выступают на траве и листьях росные капли — следы небесной встречи Восточного Ветра и Красной Зари.

***

Что ждёт их впереди? С каким злодейством будут спорить два друга? В каком обличии предстанет перед ними Хитрость и Коварство?

Долбер ехал на своём кауром и задумчиво покачивал светлой головой, а Лён немного поотстал — всего на половину конского корпуса — и смотрел на друга. О чём задумался Долбер, о чём качает головой. Выглядел он немного странно: как будто перестал во всём смотреть на спутника, как будто ушёл мыслями в себя и думал свою, одну ему известную думку.

Он и раньше был видным парнем, а после приключения, которое им устроил Вещий Ворон да после пещеры с волшебным источником Долбер сильно изменился. Он так и не оставил свою мечту встретить настоящую королевну, которая его полюбит. Теперь же на Кауром ехал, слегка подбоченясь и напевая себе под нос негромкую песню, красивый, рослый молодец. Шапка кудрей, широкие плечи, крепкий стан — Лён рядом с ним сильно проигрывал.

Годами Долберу было уже девятнадцать лет — другие в это время давно уже состоялись в жизни, а этого всё носит по белу свету, как неприкаянного, а теперь ещё с блуждающим дивоярцем повязался. Вот, вырастила же его Фифендра, уберегла от всего плохого и подарила ему единственную мечту — так много повидал неспособный ученик лесной колдуньи не только в свою учёбу, но и по выходе в большой мир. Зачем-то он был нужен ведьме, что та его терпела — все выходки его, все возрастные заскоки и дурной характер. И вот после совместных приключений в Долбере выявились совершенно новые черты — он стал настоящим спутником, добрым товарищем, на которого можно положиться. Как всё же непредсказуема жизнь.

"Когда окончится это испытание. — подумал Лён. — Я обязательно отправлюсь с Долбером в дорогу, и он найдёт свою судьбу."

Лес расступился, и перед всадниками предстала дорожная развилка, а на ней стоял высокий камень с конической вершиной. Над камнем возвышался мощный дуб — наверно, последний в этом сказочном лесу, потому что далее пошли сплошные березняки, осинники, ясенники, ольховники. Сквозь редкий строй деревьев вдалеке виднелось поле.

— Смотри-ка: что за камень? — без удивления сказал Долбер. — На нём что-то начертано.

На плоской передней стороне камня и впрямь виднелись какие-то буквы, только разобрать ничего было невозможно: знаки почти стёрты от старости, но и те, что различаются, невозможно опознать — какой-то древний алфавит.

— Что же здесь такое? — с досадой проговорил Долбер, сойдя с коня и проводя пальцами по едва заметным чёрточкам на камне.

— Здесь написано, что великий хан Яхонт Тимусин объявляет эту землю своей вотчиной и оповещает всех путников о том, что они должны платить ему дань за пользование дорогой. — заявил всадник, выезжающий из-за кряжистого тела дуба. — А я, Кирбит Яхонтович, внук великого хана Небесной Юрты в десятом поколении. И я стою тут на страже трёх дорог, чтобы всякий проходящий воздал дань моему предку, складывая золотые в казённый ларец.

И всадник, недвусмысленно наставив острое копьё на товарищей, потряс кубышкой, привязанной к его седлу.

Был он явно монгольских кровей — весь гибкий, как ивовая лоза, и крепкий, как богатырский лук. Широк в плечах и тонок в талии. На потомке великого хана был расшитый золотом халат со следами многих странствий и ночёвок под открытым небом. От кожаных ичиг до лисьей шапки он был самый настоящий кочевник, а раскосые жёлтые глаза на скуластом лице смотрели острым ястребиным взглядом — с таким не больно-то поспоришь.

— А что ты делаешь с теми, кто не платит денег? — спросил Долбер.

— Их головами я украшаю дуб. — ухмыльнулся Кирбит. И друзья, подняв глаза, обнаружили, что среди ветвей воткнуты потемневшие человеческие черепа.

— Ну что, поспорим. — со вздохом произнёс Лён, доставая из ворота свою иголку. С негромким гулом она выросла в сияющий клинок.

— Эге. — забеспокоился ханский правнук. — Да вы, я гляжу, волшебники.

— А что — волшебники не платят? — осведомился Лён, про себя потешаясь над Кирбитом, поскольку сразу сообразил, что за ханский отпрыск им попался.

— Здесь платят все. — оскалился в улыбке страж камня. — Но, если хочешь, можем померяться сначала силой. Коли победишь меня — стану я тебе слугою. А если нет — не обессудь, повешу твою голову на ветке.

— Ты не боишься дивоярского меча? — спросил Лён, уже немного сомневаясь в своей догадке.

— Я знаю, что такое дивоярский меч. — ответил Кирбит. — Но, сначала со мной сразится твой товарищ.

Лён взглянул на Долбера и ужаснулся: тот рвался в бой. Против кочевника он точно не выстоит, хотя и был неплохо обучен у Фифендры. Но в сражении, кроме того раза, когда вышел вместе с Лестером против Дарнегура, не был. В тот же день Долбер получил ранение, которое было бы смертельным, если бы не Жребий. Второй раз он выступал против колдуна, но и там потерпел неудачу. И теперь с решимостью одержимого стремился вступить в бой с противником, который в любом случае его сильнее.

— Как будем биться? — спросил Долбер с великолепным хладнокровием. — Пешими или конными?

Кирбит молчал, переводя встревоженный взгляд с одного противника на другого — он искал выход из ситуации. Если он ранит Долбера — ему не миновать дивоярской стали. А этот меч отправит демона обратно в лимб — это совсем не тот исход, который он надеялся получить от Жребия.

— Ну ладно. — нехотя сказал он. — Я не сборщик пошлины, а такой же путешественник, как и вы. Я ехал к этому камню, потому что слышал, что он указывает место клада. Да не могу разобрать надпись.

"Хорошая легенда." — усмехнулся про себя Лён, а вслух сказал:

— Если бы на камне было написано, где клад лежит, его давно бы кто-нибудь нашёл.

— Не скажи. — отозвался Кирбит. — Не всякому даётся прочитать.

Долбер разочарованно молчал — он с безрассудством верящего в свою судьбу желал померяться силами с противником. Теперь же он слегка тревожил своего коня, желая двинуться в путь.

— Давай остановимся. — предложил Лён, спешиваясь. — Дело к вечеру идёт, солнце клонит. Наш друг, кажется, передумал пополнить за наш счёт свою кубышку. Так что разожжём костерок и заночуем.

— У камня? — недоверчиво спросил Долбер. — Плохая примета ночевать у развилки дорог да ещё у древнего камня.

Кирбит пожал плечами и сошёл с коня.

— Я сам собирался здесь заночевать. — сказал он. — Вот потому и не хотел, чтобы вы тут тоже угнездились. Иной раз едешь две недели — ни человека на пути, а тут прямо сразу двое. Вот я и думал отпугнуть вас.

— А черепа не ты навешал? — с насмешкой спросил Долбер.

— А, черепа? Нет, это здесь до меня всё было.

— А как же великий хан Яхонт Тимусин? — подхватил насмешку Лён.

— Был такой. — остро глянул на него из-под бровей Кирбит.

Солнце уходило к западу, а под широким дубом уже было так темно, словно под ним наступила ночь. Три человека развели костёр и стали жарить на нём попутную добычу: у Лёна с Долбером были при себе трофеи — набитая в дороге птица. Они не стали жмотиться и угостили случайного знакомца. Долбер, кажется, так и не сообразил, кто их гость. Он снял кафтан и, закатав рукава, ловко почистил и выпотрошил птицу. Потом пронзил тушки прутами и посадил вертела на деревянные рогульки.

"Совсем как тогда, во времяч похода к Верошпиронской башне" — подумал грустно Лён. Он улыбнулся, вспоминая, как с удивлением узнал, что Ромэо и Джульетта жили вовсе не в Верошпироне, и что это вообще название лекарства — жулик Вещун ловко тогда посмеялся над ними. Воспоминания всё чаще посещали Лёна, и приход их был печален.

Долбер закончил своё дело и уселся перед костром, глядя как жарится птица. Кирбит устроился, сложив ноги по-турецки. Свои ладони с длинными смуглыми пальцами он свесил с коленей и неотрывно смотрел в огонь. Оба друга сняли свои шапки, а он так и сидел в своём лохматом лисьем малахае, хотя вечер был тёплым и от костра несло жаром.

Ласковая тихая погода, близость могучего дуба и необычность места навевали странное желание заняться разговором. Сон не шёл, а лёгкий ночной ветер тревожил языки огня, как будто выходил на поиски своей любимой молодой Восточный Ветер.

— И что, хан Яхонт в самом деле был велик? — спросил Лён.

— Не только сам велик, но и потомки его обладали многими дарами. — подтвердил Кирбит. — Ведь хан Яхонт был тем, кто взял в жёны Огненную Саламандру.

— Саламандру? — удивился Долбер.

— Огненную Саламандру. — с лёгким нажимом подтвердил Кирбит. — И было это достаточно давно — не менее двадцати поколений прошло с тех пор. Теперь уже потомков Тимусина не сохранилось, а то бы не жить этим землям так тихо и привольно. Так что, я наврал, что я его потомок, а то бы и я владел Неумирающим Огнём. Вот тогда бы поспорили вы со мною, путники, когда в моих руках имелись бы два огненных клинка. Впрочем, я не спорю: дивоярский меч тоже сильная вещь.

— А про саламандру? — напомнил Долбер, осторожно переворачивая птицу.

— Ах, да — про Саламандру. — покивал лисьим малахаем Кирбит Яхонтович — хоть он и незаконно присвоил себе имя великого хана, но раз уж пожелал так зваться — пусть зовётся. И завёл он долгую историю, глядя в костерок и мерно покачивая головой.

Ночь была темна, над головой качал шумливыми ветвями старый дуб, по небу плыли звёзды и выкатился ясен Месяц, в стороне возвышался старый камень и молчал, не желая делиться своими тайнами — всё было удивительно и чудесно, и оттого два друга не стали прерывать Кирбита.

Водил некогда стада коней в Сартанской степи бедный кочевник Ююган. Своего скота не было у него — так был он нищ, что не мог прокормить ни одного ребёнка. Все дети умирали у него от голода, не достигнув и пяти лет. Жена его устала жаловаться на свою долю: целый день и целую ночь ходил её муж за чужими лошадьми, а за работу получал кусок чурека и пиалу снятого молока.

Не будет у нас сыночка, говорила Лейлэ, жена Ююгана. Да, не будет сына — прервётся род, а про таких сартаны говорили, что злой учмур похитил все души рода и оттого не войдут они в Небесную Юрту и не сядут за столами, полными угощений. Не станут говорить им добрых слов Небесный Хан и Небесная Ханум, не поднесут пиалу доброго кумыса, не оделят яркими шелками, не отведут им места на великом пиру в Небесной Юрте.

Так плакала Лейлэ днями и ночами, пока её муж пас чужих коней. И вот однажды устала она от своего плача и легла на рваный коврик — всё, что оставалось у них от былых времён, когда оба они были помоложе и посильнее. И снится Лейлэ, что встала она и пошла по зелёной степи. Идёт, идёт и видит: в земле яма, а в яме лежит большой яркий камень цвета мёда — яхонт. Ох, думает во сне Лейлэ, продать бы мне этот камень — была бы в юрте Ююгана еда: добрый чурек, овечий сыр и молоко. Тогда бы вырастила Лейлэ хоть одного ребёнка.

Проснулась жена Ююгана и стала думать. А потом пошла, как было ей показано во сне. И в самом деле видит: в земле яма, да только лежит в ней не камень, а младенец.

Заплакала Лейлэ: как она выкормит младенца, если все её дети погибали? Но и оставить помирать в яме тоже не может. Так и взяла его. Принесла в свой дом. Стала она кормить его — сама недоедала, а ему скормит кусок хлеба. Кумыса не допьёт, а мальчику оставит. Ююган подумал, что женщина сошла с ума, да не стал лишать её последней радости — не отнял ребёнка.

Вот стал расти малыш — что ни день, то больше. Руки-ноги крепкие у него, как будто не сухой лепёшкой кормился он, не снятым молоком, а самой лучшей пищей. Глаза у него были необыкновенные — цвета яхонта, похожие на старый мёд. Назвали его родители Яхонтом — в память о чудесном сне Лейлэ.

Вот стал на ноги сынок и сказал отцу и матери: достаточно вы потрудились, пойду и я отрабатывать свой хлеб. Надел старую отцовскую рубашку, подпоясался верёвкой и отправился пасти хозяйский скот.

Стал скот у хозяина крепчать, полнеть, расти и размножаться. Прошло полгода, а у него уже стадо вдвое больше. Тогда сказал хозяину молодой пастух: теперь каждый второй жеребёнок, каждая второй ягнёнок, что народится в новолуние, мои.

Ещё чего, сказал ему хозяин, от моих овец и лошадей родится — значит моё. Ну, будь по твоему, сказал ему Яхонт, пусть всё, что родится, твоё будет. И с той поры не родилось в стаде хозяина ни жеребёнка, ни ягнёнка. Да мало того, прежние стали чахнуть и дохнуть. Так что, как сказал Яхонт, так и вышло — пришлось хозяину смириться и принять условия своего молодого пастуха. Так-то было лучше: стада его снова стали пополняться, а у молодого пастуха что ни новолуние, то белый жеребец родится. Что ни новый месяц, то белая овца. И вот стало стадо у Яхонта большое, а сам он стал высокий и красивый молодец. В отцовской юрте полон достаток — зажили Лейлэ и Ююган счастливо.

Надумал Яхонт гнать своё стадо на продажу — хотел справить себе новый халат и новое седло. Да и жениться бы пора — родителям не терпится увидеть внуков.

Приехал на торги он и увидал, как борются друг с другом богатыри, а торговцы спорят, кто победит. Большие деньги переходят из рук в руки. Загорелось Яхонту попробовать. Поставил он на кон всё своё стадо и проиграл. Деваться некуда — пошёл отыгрываться: вышел он на схватку против самого сильного богатыря. Все думали: сломают парня, а вышло по-иному. Как бросил Яхонт противника через себя, так грохнул его оземь и вышиб дух из силача. Вернул он себе все свои деньги и всё своё стадо, да не в этом дело.

Проезжал о ту пору через базар великий хан, владыка той земли. Богат он был и грозен, так что держал в страхе дальние земли. Услышал он, как молодой пастух убил его самого сильного бойца, и осерчал. Хан сам любил участвовать в боях и всегда всех побеждал — такой он был сильный богатырь. И вот он вышел против бедного юнца, и голову свою замотал чёрным покрывалом, чтобы не узнали. Яхонт и не знал: он одним ударом вбил в землю своего противника, сорвал с него покрывало и в знак победы намотал себе на голову, а брошью скрепил. Тут все увидали ханскую звезду и пали ниц.

Так Яхонт стал новым ханом вместо прежнего. Родителей своих перевёз к себе, построил новый город, собрал вокруг себя преданных ему людей. Стало ханство процветать при нём, да только одна забота была у молодого хана: не рождали женщины ему детей. А без наследника погибнет род.

Стали Яхонту докучать его многочисленные жёны. Он стал всё чаще уезжать один в степь и скитаться там. И вот однажды заснул он с горя, и увидел сон. Снится ему, что встал он во сне и пошёл по степи. И видит он в степи камень. Сам собой тот возгорелся, и танцует над ним пламя, словно змея извивается.

Неужто горюч-камень, подумал хан. А сам оторвать глаз не может, и чудится ему, что в пламени танцует маленькая фигурка. Растёт пламенный язык, а вместе с ним растёт и фигурка. И видит Яхонт, что женщина танцует в пламени — гибкая, тонкая, резвая. Волосы без ветра развиваются, руки мелькают, ноги ни мгновения на месте не стоят. Вся она трепещет, как огонь. И тут глаза его встретились с её глазами. И онемел хан от восторга: дикое пламя было в глазах огненной девы, сжигающая страсть, яростное желание.

— Что сделать мне, прекрасная, чтобы ты была моей женою?.. — прошептал в безумии хан Яхонт.

— Вернись домой. — сказала ему Огненная Саламандра. — И разведи в своём дворце костёр. Три года пусть горит в нём пламя, не переставая. По истечении трёх лет явлюсь я тебе в виде человека и проживу с тобой до тех пор, пока горит в той топке пламя.

Так и сделал Яхонт: вернулся во дворец и приказал отовсюду собирать дрова. А в степи какие дрова? Отправился хан Яхонт в поход — покорять себе земли северных народов. Разослал во все стороны войска п приказал брать штурмом города, а побеждённых обложил великой данью: велел рубить леса и свозить дрова в его ханство. Тем временем выстроил придворный зодчий во дворце диковинный очаг: драгоценнейшие камни пошли на его отделку. И вот запылал во дворце костёр, сжирая всё, что привозили со всех сторон воины Яхонта. Так день и ночь горел он, а хан глаз не смыкал, следил за ним.

Прошло три года, и все думали, что их хана поразил злой дух, отнимающий у людей разум. И вот однажды среди огня узрел великий хан танцующую Огненную Саламандру.

— Ты ли это, любовь моя?.. — прошептал он, как в тот далёкий день, когда был молод и счастлив.

— Это я, мой хан. — произнесла она, и из лепестков огня вышло на пол чудное существо с кожей цвета пламени, с огненными волосами и с тёмными миндалевидными глазами, в которых билось и металось чёрное пламя, которое и поглотило душу хана.

Не было минуты, чтобы не изнемогал хан в утехах со своей огненной женою. Не спал, не ел — лишь наслаждался пламенем её любви. Дарила она ему столь неистовые ласки, что он как будто растворялся в её горячих руках. Но день и ночь горел костёр в том очаге. Обнищала вся страна, оголилась земля в далёких странах, откуда непрерывной чередой везли для хана Яхонта дрова. Стал гибнуть скот — пошла засуха по степи. Высохли источники, иссякли реки. А хан никак не налюбуется на свою Огненную Саламандру.

И вот пришёл однажды день, когда она ему сказала: созрел во чреве моём младенец твой. Три года вынашивала Огненная Саламандра плод их любви. Настал срок родов, и она сказала Яхонту:

— Нельзя нам более быть вместе — сгорит земля от нашей страсти. Я ухожу, но оставляю тебе сына. Моя стихия — огненное море, и я живу не в твоём мире. Я возвращаюсь к сёстрам, поскольку холодно мне в твоём дворце. Три года лютый холод терзал меня, но я терпела ради нашей любви. Но сын мой будет жить в твоём народе. Он вернёт тебе всё то, что потерял ты, старась сохранить меня. Но не судьба нам, Яхонт, жить вдвоём — нас разделяет огненная бездна.

И с этими словами она окуталась языками пламени, так что Яхонт невольно отшатнулся. А когда открыл глаза, увидел, что на постели вместо его жены лежит младенец. Был крепким он, как и его отец. И сильным, как дюжина богатырей. Рос быстро, был умён, проворен и любвеобилен. Лишь ярко-красные волосы напоминали о том, что юный Яхонт был сыном Огненной Саламандры. Да ещё умел он пускать руками огонь. Горела земля перед его врагами, когда он шёл войной. Пламя с небес слетало и пожирало недругов его. Дрожали жители окрестных стран при имени Яхонта. И все его наследники носили это имя. Но с каждым поколением огненная сила иссякала. И вот настал день, когда последний Яхонт не смог зажечь огня руками. И после него не родилось более ни одного потомка. Но говорят, что не погиб род Тимусинов, хотя и не сидят они в Небесной Юрте. Нет, они теперь живут в огненном океане, плавают в пламени с дочерьми огня и с матерью своей — Огненной Саламандрой.

Кирбит замолчал, глядя в умирающее пламя костерка. Близилась полночь. Мясо они давно съели и теперь сонно жмурились, лёжа на тёплой земле и опершись головами о свои сёдла.

— Давайте спать. — сказал Лён и засыпал землёй тлеющие угли.