"Раба до скончания времен" - читать интересную книгу автора (Медведев Юрий Михайлович)

II. Подземное озеро

В конце мая прилетел из Хабаровска мой старший брат. Мы не виделись больше двух лет. Выглядел он неважно: исхудавший, руки трясутся. На Трубную, где я снимал крохотную квартиру, он нагрянул нежданно-негаданно, около восьми вечера. В холодильнике было хоть шаром покати. Я смотался в Елисеевский магазин, купил деликатесов и бутылку коньяку – армянского, трехзвездочного. Эх, знать бы заранее, чем это кончится…

Я налил до краев рюмки, поднял свою, но брат, странно заслонившись от меня рукою, выдавил каким-то замогильным голосом:

– Лучше убери это зелье, Ник! Завязал я с зеленым змием. Приехал вшивать в задницу "торпеду". Давай ищи нарколога.

– Да ты никак спятил! – изумился я. – Какая "торпеда"? Когда ты успел пристраститься к хмельному, если всю жизнь крутишь педали? Ты же мастер спорта не по шашкам, а по велосипеду, помнишь, как сам пел под гитару про своих дружков: "Сердце – железное, нервы – стальные, как спицы".

– Были стальные, да сплыли, – сказал он устало. – А оба велосипедика своих я давно уж продал, сразу как Зинка с дочкой ушла обратно к своей мамочке. Последние полтора года вкалываю грузчиком на мясокомбинате. Эх, подкосила меня любовь! Теперь прозябаю в общаге задрипанной… Ладно, хватит излагать автобиографию. Ну как ты здесь? Правда, что после юрфака подался в лягавые?

– Вместо "лягавых" я предпочитаю говорить "сыщики". Да, распределился в угрозыск, двадцатого августа выхожу на службу.

Я тоже не стал пить. Мы отужинали, поговорили еще и легли спать. Под утро я встал по нужде. Уже светало. Глядь – а бутылка-то пустая. Наклонился к брату, скорчившемуся на раскладушке: так и есть, вылакал.

Часам к десяти он пришел в себя и, еще не вставая с постели, взмолился:

– Ник, подыхаю! Сердце жжет! Принеси опохмелиться! Любой бормотухи.

Его бил колотун: руки-ноги ходили ходуном, голова дергалась. После двух стопок портвейна брат малость успокоился, постоял под душем.

Мы отправились в зоопарк. Возле озера, где плавала стайка лебедей, он вдруг смертельно побледнел, грохнулся на скамейку, схватился руками за правый бок.

– Андрюша, Андрюша! – заметался я. – Что с тобой?

– Печ-чень при-хва-тило… – простонал он. – Р-раз-до-будь аллохо-лу!

Тут я понял: дело нешутейное – и на следующее утро повел его в больницу на Пироговку, где работала медсестра Таня, моя зазноба.

Анализы были готовы через два дня. Просмотрев их, врач сказал мне и Татьяне (брат тем временем дремал на траве в больничном садике):

– Вот что, голубки. У него цирроз печени. В последней стадии. Ежели не завяжет со спиртным, больше трех месяцев не протянет.

– А если "торпеду" вшить? – спросил я.

– Дважды уже вшивали. В Хабаровске. И оба раза он срывался.

– Откуда известно?

– Он сам рассказал. Алкоголики от врачей секретов не держат.

– Что же делать, если никакие увещевания не помогают? – вопросил я. – Вот и вчерашним вечером он клялся: мол, в рот больше спиртного не возьмет, а ночью, когда я спал, купил две бутылки мадеры у таксиста и вылакал. Он убивает сам себя.

– Могу выписать направление в ЛТП.

– Благодарю покорно, доктор. В лечебно-трудовом профилактории я проработал полтора месяца. Преддипломная практика. Правовые аспекты объегоривания пьянчужек хищными родственниками, жаждущими заполучить квартиру или дачу. Нет ничего ублюдочнее этих ЛТП. Сплошной мат, рыгаловка, драки, самогон и прочее.

– Василий Осипович, полечите, пожалуйста, – заканючила Таня. – Неужели по всей Москве некому его спасти?

– Насчет Москвы – дело дохлое. А вот в Японии нащупали одну методику, но что-то уж больно несуразное. Чертовщиной попахивает. Даже не стоит забивать ваши светлые головушки такой дребеденью. Все равно не поверите.

Из танечкиных глаз закапали крупные слезы. Я-то знал, что она любительница всплакнуть, даже беспричинно, но врач почему-то переполошился, стал упрекать себя за глупую прямоту и бесцеремонность и наконец сказал:

– Ради вас, Танечка, я готов нарушить даже клятву Гиппократа. Только перестаньте плакать. Попробуйте разыскать Гернета. Классный нарколог. Полгода стажировался в Токио.

Наконец он показался на высоком крыльце помпезного здания с толстенными колоннами и начал ослаблять модный галстук, глядя на розоватые облака в истомленном жарою небе. Тут я вышел из-за колонны и сказал:

– Доктор Гернет, извините меня, Бога ради. Вы должны спасти моего брата.

Он тряхнул темно-каштановыми кудрями, скорчил болезненную гримасу:

– Во-первых, я никому ничего не должен. Во-вторых, почему и от чего нужно спасать именно вашего брата?

– Потому что он тоже мастер по велоспорту. Только вы бывший чемпион Москвы, а он – Хабаровска. А теперь он пьет по-черному.

– Кто вы такой? Откуда подробности обо мне? – Он сошел с крыльца, приблизился и впился в меня огромными, вздрагивающими, как ртуть, глазами. Что-то львиное было в его облике: кольца спутанных волос, пышные усы, короткий нос, раздвоенный подбородок. Женщины от таких зверей без ума.

– Вы что, оглохли, молодой человек? Вас спрашивают: откуда подробности обо мне? И как вы меня нашли? Кто вас рекомендует?

Он переложил портфель из крокодиловой кожи в левую руку, видимо, собираясь уходить. И я решил рискнуть: рассказал ему честно все от начала до конца, даже диплом свой показал, вместе с удостоверением МУРа. Минуту он колебался, принимая решение. Чтобы перетянуть чашу весов на свою сторону, я сказал:

– Доктор, заплачу, сколько бы это ни стоило. Дачу продам родительскую, только спасите брата.

Он рубанул рукой воздух и прогудел:

– Не валяйте дурака, юноша, и не торгуйте имуществом предков.

Просмотрел анализы, пожевал губами, подергал носом.

– Дело почти безнадежное. Почти. – И вдруг переменил тему: – Значит, в сыщики подались, да? И ведь, глядишь, карьеру сделаете, с таким-то нюхом. Выведать всю мою подноготную, надо ж так суметь… Кстати, вы небось не ужинали? Давайте заедемте в Дом художника, тут недалеко, на Гоголевском. Там подают при свечах, и еда приличная. Угощаю я. А потом, не исключено, подвезу вас домой, я без машины – ни шагу.

Непредсказуемый человек! В колеблющемся свете свечей он казался еще величественней, смахивая на Бетховена. Сидя против меня (столик был на двоих), он говорил – то громко, то почти шепотом – примерно следующее:

– Вы никогда не задумывались над связью судьбы личной, индивидуальной – и всеобщей? Верите ли, что существует машина вселенского воздаяния – и за грехи, и за благодеяния? Почему древние мудрецы заповедывали не совершать дурных поступков и не посылать в окружающий нас мир дурных мыслей? Нет, нет, не отвечайте, это я так, скрипочку настраиваю… Извольте взглянуть. – Он достал из портфеля цветное фото и, не выпуская из рук, показал портрет молодой женщины: русые прямые волосы, аквамариновые глаза, высокие скулы, чувственные припухлые губы, родинка не левой щеке.

– Красавица! – наивно и пылко выдохнул я.

– Теперь представьте себе, что соракалетний преуспевающий джентльмен влюбляется в нее по уши. И добивается взаимности, и женится, и медовый месяц они блаженствуют в кругосветном круизе на теплоходе "Шота Руставели". И она его любит, уточняю: первые полгода, а потом как бы слегка… ну, охладевает. А если он ревнив, бешено, безотчетно, и готов прикончить всякого, кто глянул на нее с вожделением? А если она ветрена, шаловлива, обожает путешествовать, а он вкалывает на трех престижных работах и добивает докторскую диссертацию? Понимаете, к чему клоню?

– Не понимаю, – честно сознался я.

– Вы должны избавить меня от ужасных подозрений… Ужасных… Ужасающих… Испепеляющих сердце и душу. Помогите мне, и тогда я попытаюсь спасти вашего брата. Если, конечно, вы захотите, чтобы я его спас, когда узнаете, как спасают.

– Конечно, я готов помочь вам. Но каким образом?

– Посмотрите еще разок на фото, внимательней. Это Жанночка, моя третья и последняя жена. Из первых красавиц Москвы, признаете? Любимое пристрастие – ловля и коллекционирование бабочек. Училась во ВГИКе, была манекенщицей, теперь подвизается на студии документально-художественных фильмов, недалеко от Белорусского вокзала. Последние три месяца она беспрестанно летает на съемки в Среднюю Азию. Какая-то правительственная халтура о колхозе коммунистического труда, где в председателях – друг нашего генсека. Возвращается смурная, опустошенная, как будто… Толи анаши обкурилась, то ли гашишем там ее потчуют. Сколько я ни пытался отговорить Жанночку от поездок – и слышать не хочет.

– Вы хотите, чтобы ее отговорил я, начинающий сыщик? Маловероятно.

– Не считайте меня идиотом, юноша, да и вы не из слабоумных! – взорвался Эрик Гернет. – Я хочу, чтобы вы сопровождали ее в очередном вояже и…

– И представил отчет?

– Вы догадливы. Но не только словесный. Я снабжу вас миниатюрной кинокамерой, она размером с портсигар, из Японии привез. И несколько кассет. Пленка сверхчувствительная, снимать можно даже в лунную ночь.

– Но как я попаду в съемочную группу?

– Ваша проблема, товарищ сыщик. Диплом с отличием на юрфаке за красивые глаза не вручают, верно? Внедритесь в киногруппу, удобнее всего помощником оператора, аппаратуру подтаскивать. В вашем распоряжении шесть-семь дней, не больше. И командировка займет столько же. На это время я помещу вашего братца в приличную клинику. Не беспокойтесь, он оттуда не сбежит. Согласны?

Мы вылетали в Ташанбе душным вечером. Весь день над Москвой собиралась гроза, но на закате тучи разбросало по горизонту, высыпали первые звезды. Наш автобус подъехал в "Домодедово" к депутатскому залу, мы начали выгружать аппаратуру: две кинокамеры, алюминиевые треноги-подставки, огромные фонари, киношники называют их "дигами". Следом за нами прикатила знакомая мне гернетова "волга". Краешком глаза я наблюдал, как Жанна объяснялась с Эриком в машине. Он, судя по всему, предлагал проводить ее до самого трапа, она же картинно мотала головой, увенчанной золотистым обручем. Наконец, чмокнув мужа в щеку, она выпорхнула из машины и капризно пропела:

– Родриго!

К ней подскочил режиссер, чернобородый дагестанец, настоящее имя которого было Расул.

– Родриго! – повторила она. – Позаботься о чемоданах, они в багажнике. Да не забудь мой сачок для ловли бабочек!

Надвигалась ночь. Натужно ревели двигатели взлетающих и садящихся самолетов. Объявили наконец посадку нашему рейсу. Все начали было собираться, но тут же – из-за технической неисправности – вылет отложили аж на полтора часа.

Я вышел подышать свежим воздухом. Жанна сидела на ободранной скамеечке, щурилась на луну. Одета была в блекло-сиреневый сарафан с тонкими бретельками и в серебристые сандалии.

– Хэлло, ковбой, – приветливо помахала мне ручкой. – Родриго сказал мне пару слов о тебе. Ого, какая шляпа, небось с Дикого Запада? Дашь поносить?

Я протянул ей свою соломенную шляпу, ни с того ни с сего заробев. Еще бы не заробеть! С такими красавицами-русалками разговаривать еще не доводилось.

– Что ли ты студентик? Подкалымиваешь на каникулах? Захотелось Азию повидать? – тараторила Жанна, не давая мне слова выговорить.

– Обожаешь подниматься за облака? Трогать веточку персика? Наслаждаться нектаром? Целовать медузку?

– Да разве ж их целуют, медуз? – изумился я. – Прошлым летом был в Тамани, там медузы метровые, с фиолетовыми каемочками, но кто ж их станет целовать, таких страшилищ!

Жанна хихикнула.

– О, да ты совсем сосунок, хотя на вид – прямо Геркулесище, в Голливуде тебе цены бы не было… Эх, полтора часа еще бить баклуши. – Она замурлыкала незнакомую мне мелодию, затем сказала: – Хочешь, смотаемся вон в ту рощицу, к озеру, его отсюда не видно. Прошлый раз там плавали утки.

По узенькой тропке мы углубились в березовую рощу. Вскоре впереди заблестела вода, высвечиваемая полной луною. Неожиданно моя спутница оступилась, вскрикнула и повалилась на траву.

– Ой, ноженьку вывихнула! Помоги подняться, ковбой! – захныкала она. – Хватит сил понести меня на руках?

Наивный вопрос для десятиборца! Как перышко, поднял я ее с травы и уже было сделал несколько шагов в обратном направлении, но она прошептала, обхватив мою шею тонкими руками:

– Не спеши, Геркулес. Давай полюбуемся на луну.

И опять я принял все за чистую монету: повернулся боком к озеру, чтобы постанывающая Жанна созерцала величественно плывущую по небесному морю царицу ночи.

– Хочешь, ковбой, узнать великую тайну? – опять зашептала она и потянулась к моему уху. Я почувствовал на щеке ее горячий язычок, вслед за тем ее губы впились в мои, и я рухнул с нею на траву.

О чудо из чудес! По незримому знаку из машины вселенского воздаяния, в награду за какие-то еще не свершенные мною всеземные подвиги, эта прелестница, это совершеннейшее создание, предназначенное для услаждения богов, отдавалась мне. Она стонала в моих объятьях, она искусала мне плечи, она впивалась ногтями мне в спину, она выдыхала:

– Еще целуй сосочек, еще. Теперь сожми здесь посильней! Еще сильней! О-о! Быстрей, еще быст-ре-е-е-е-й!

Тело ее вытянулось, обмякло, дыхание пресеклось. Я приложил ухо к ее лунообразной груди: сердце билось еле слышно. Кажется, обморок…

– Не тревожься миленький! – послышался ее сладострастный смешок.- Я могу подниматься за облака несколько раз подряд, уяснил намек? Теперь, Геркулесик, поцелуй мою медузку, я люблю услаждать ее "шанелью", чего моргаешь глазками, глупыш? Дай-ка твою руку. Вот она, медузка, с которой слюбился твой гриб-подберезовик. Целуй же ее, целуй! И попробуй моего нектара. Говорят, он продлевает молодость… О, какой ты способный ученик!

Ну почему, почему так быстро поднимается луна?

Придя в себя, я взглянул на часы: до посадки минут двадцать. Мы быстро искупались в озере, спугнув парочку уток. Я обтер Жанну и себя майкой, оставив ее на кустике в дар березовой роще. Взявшись за руки, мы побрели по еле угадываемой тропинке.

– Ты замечательный наездник, – говорила умиротворенная Жанна. – Истинный ковбой. Как можешь ты так неутомимо сладострастничать? Раскрой секрет?

– Этот секрет китайцы знают уже несколько тысячелетий, – отвечал я. – Слышала что-нибудь про даосизм? Нет. Видишь ли, я провел в юности два года в Китае, отец там служил. И наблюдал собственными глазами такие супружеские пары: ему восемьдесят лет, а ей шестнадцать. И они счастливы. Потому что даос в совершенстве владеет искусством любовного наслаждения. Не веришь?

– Верю, Геркулесище. А можешь попросить даосских богов, чтобы мы с тобой любострастничали до твоих восьмидесяти годов? Но чтобы я, чур, оставалась вечно молодой?

– Я буду вечно любить тебя, Жанна, – поклялся я, постыдно забыв про медсестричку Таню.

Безумная ночь! Оказалось, что самолет задержится еще на два часа. Мы подкрепились в депутатском буфете и вернулись к озеру, переполненному лунным сияньем.

Слегка уже приутомленный ласками красавицы, я пожалел, что нельзя, допустим, незаметно повесить гернетову кинокамеру на березу, в трех шагах от нас, и заснять во всех подробностях наше любовное пиршество. Какое, наверное, утешение в старости показывать самому себе – самого себя: на вершинах сладострастия…

Я очнулся от голоса стюардессы, объявлявшей:

– Температура воздуха в аэропорту Ташанбе тридцать девять градусов. Местное время одиннадцать двадцать пять.

Выглянул в иллюминатор. В раскаленном мареве плыл ослепительно-белый аэровокзал. Вокруг подъехавшего трапа застыли такие же белоснежные "волги". Я насчитал их семнадцать. Чуть поодаль красовалась правительственная "чайка".

Оказалось, весь этот эскорт предназначен для нашей киногруппы. Из женщин в нее входили, кроме Жанны, три бойкие актрисульки – Стелла, Нонна и Карина, а также пожилая гримерша. Из мужчин самым главным (и самым старшим по возрасту) был, конечно, Родриго, беспрестанно взрывающийся по пустякам. Все подчинялись ему беспрекословно, и лишь Жанна осмеливалась иногда возражать.

Нас рассадили по машинам. Родриго воцарился в "чайке", а каждому из нас досталось по "волге". Не заезжая в столицу, кортеж на бешеной скорости двинулся к синеющим на юге горам в снежных шапках.

Часа через полтора свернули с дороги и вскоре оказались среди деревьев с тускло-серебристыми листьями. Здесь, в чайхане над узенькой речушкой, нас встретили музыкой и танцами, накинули каждому на плечи пестроцветный халат, а головы увенчали тюбетейками. Верховодили четверо горбоносых джигитов, отдававших краткие приказания обслуге. Горбоносые восседали за главным столом, справа и слева от Родриго.

– Братья Каскыровы, – заговорщицким шепотом ответил на мой вопрос помреж Додик, наслаждаясь пловом. – Между прочим, всех братьев – восемь. Самому старшему – за семьдесят, а может, и за сто семьдесят годочков, но его здесь нет. Он-то и положил глаз на вертихвостку Жанну. Слышал про Сулеймана Каскырова? Нет?! Ты что, с Венеры свалился? Да старик богаче Рашидова и Кунаева, вместе взятых.

– Богаче интеллектом? – съязвил я.

– Запомни: здесь, на Востоке, нет такого слова- интеллект. Аксакал Сулейман ворочает золотым Эльдорадо. У него рудники прямо во владениях собственного колхоза "Заря Востока". В допотопные времена в тамошних горах рабы кайлили золотую жилу, а недавно, лет пятнадцать назад, Каскыров возобновил промысел на старых отвалах. Он здесь царь и бог. Дважды герой. Депутат. С нашим бровастым генсеком вась-вась, фрукты-овощи в Кремль поставляет.

Завершив трапезу дынями, каких я сроду не едал, мы опять понеслись по раскаленным пустынным просторам.

Во владения "Зари Востока" въехали около пяти вечера. Кругом по предгорьям буйствовали яблоневые сады. Курчавились виноградники. Переходившая дорогу отара овец растянулась на полкилометра.

Нас расселили в нескольких обвитых плющом виллах, обставленных по-восточному, неподалеку от беломраморного дворца – правления колхоза. Мне достались две комнаты, Додику – аж три. Мы искупались в речке с ледяной водой, бешено пляшущей на камнях, позагорали, пока не позвали ужинать.

В зале, где нас потчевали, как небожителей, среди серебра, хрусталя и ковров, я, к удивлению, не обнаружил ни одного из братьев Каскыровых и никого из наших девочек. Мрачный Родриго опрокидывал стакан за стаканом. Шея у него раскраснелась, глаза стали, как буравчики.

– Переживает старичок, – хохотнул Додик. – Опять у него Стеллочку увели. Теперь увидит только завтра, на съемках.

– Кто увел?

– Братья Каскыровы, кто ж еще. Гулянка у них, смею предположить, попышней нашей. И повеселей. Прошлый раз сунулся несчастный Родриго объясниться со Стеллою, так она ему такое брякнула на ушкоон и заткнулся, как цуцик. Думаю, пахнет здесь немалыми башлями. Видел у Стеллы золотое ожерельице? На полкило тянет, плюс пять колечек с бриллиантами, плюс браслет. Думаешь, Родриго подарил? Кишка тонка. Братья Каскыровы. Каскыр, между прочим, означает волк.

Как в воду глядел помреж: девочек мы увидели лишь на другое утро. По сценарию, они должны были изображать студенток сибирского мединститута, приехавших на практику в Среднюю Азию. Липовый был сценарий, что уж тут скажешь.

…Улучив минуту, я подошел к Жанне, она сидела в белом платьице под пирамидальным тополем, возле арыка. Носик у нее был залеплен яблоневым листиком от солнца. Не тратя время попусту, я предложил:

– Русалочка, русалочка, давай повидаемся вечерком.

– У нас ужин в лабиринте Сто Пещер.

– У кого это "у нас"?

– Много будешь знать – скоро состаришься, Геркулес.

Что-то встревожило меня в ее лице. То ли явно обозначившиеся две складочки у рта, то ли синева под глазами, а скорее всего сами глаза – с расширенными зрачками и красноватыми прожилками на белках,- как у наркоманов. И речь была странно замедлена, точно в полузабытьи. Стало быть, не зря переполошился Эрик Гернет.

– Тогда встретимся завтра. Допустим, после девяти. На этом же месте.

– И завтра не могу, ковбой. У нас ужин при свечах.

– Где?

– В пещере с подземным озером.

– Далеко отсюда?

– Вверх по Барсову ущелью… Постой, постой! Тебе-то какое дело?

– Можно присоединиться к вашей компании?

– Ты с ума сошел, что ли? – Она передернула плечами. – Туда по ночам даже Родриго путь закрыт. Занимайся своими кинокамерами, "дигами" и прочей мишурой. Обо мне же до Москвы забудь.

– А если заявлюсь без приглашения?

– Во-первых, тебя подстрелят у пещеры, как сурка. Во-вторых, в качестве кого ты собираешься явиться?

– Я люблю тебя, Жанна, – сказал я как можно убедительней.

Что-то хищное появилось в ее лице. Смахнув листик с носа, она сказала совсем другим голосом, грубым и деревянным:

– Слушай, ты, китайский болван! Да, мы с тобою немного потрахались, ну и что с того? Это моя, уразумей, моя прихоть – не более! Катись к едрене фене, пока тут тебе рога не посшибали. Уяснил?

Я отшатнулся от Жанны, как если б увидал перед собой упавший оголенный провод под током высокого напряжения.

За обедом я попросил Родриго устроить нам экскурсию к подземному озеру. Тот вежливо отказался, поскольку все там уже побывали в прошлые приезды. Выручил меня Додик, взявшись проводить меня к пещере.

Глубокой ночью я ворочался в кровати на застекленной веранде, смотрел на неправдоподобно яркие звезды и размышлял о событиях последнего времени. Почему так круто изменилось течение моей судьбы? Почему сама возможность излечения моего несчастного брата обставлена по воле небес такими прихотливыми обстоятельствами, в которых я запутался с первых же шагов? Почему я так легко попался в сети обольстительницы Жанны, получив в награду оплеуху в виде "китайского болвана"? И поделом мне, если быть честным с самим собой. Умоляешь Эрика Яковлевича спасти брата, берешься выполнить его деликатное поручение – а поступаешь, не устояв перед чарами его жены, как заурядный негодяишко… Что же теперь предпринять?

И тут меня осенило. Завтра после обеда наших мужчин и гримершу отвезут на образцово-показательную свадьбу. Я с ними не поеду, притворюсь очумевшим от солнечного удара. Сам же опять проникну к подземному озеру, залезу в отшельническую нишу и стану ждать загадочного ужина при свечах. Если Жанна меня не обманула.

От влажной духоты, тепла и непроницаемой тьмы я сперва задремал в нише, а потом и заснул. Разбудил меня шум внизу. Я осторожно выглянул из своего укрытия. Метрах в семи от меня, в свете множества факелов и свечей явилась такая картина: на камнях у самой кромки воды теперь располагался деревянный помост, застеленный коврами. Полукругом у помоста – тоже на коврах – возлежали на атласных подушках братья Каскыровы в шелковых халатах и тюбетейках. Каждый из них курил длиннющую сигарету, полузакрыв глаза. И только величественный Сулейман – тоже в халате – сидел на кушетке, обитой малиновым бархатом, уставясь неподвижным взором на помост.

Чуть в стороне слуги жарили шашлык, раскладывали на блюда рыбу, дичь, фрукты, открывали бутылки с вином.

А где же наши красотки? Тут я заметил у противоположной стены пещеры легкую ширму и занавесь с изображением павлина. Вот занавесь заколыхалась, чуть сдвинулась влево – и показались все четыре актрисы в восточных одеяньях: полупрозрачные невесомые шаровары, крохотные лифы из тафты, слегка закрывающие груди, легкокрылые накидочки, тюрбаны с павлиньими перьями.

Я извлек из кармана кинокамеру, навел резкость, начал снимать. Заиграли невидимые музыканты. Жанна, Стелла, Нонна и Карина вспрыгнули на помост, закружились в танце. Впрочем, то был скорее не танец, а множество любострастных телодвижений, обворожительных в своей наивности и раскрепощенности.

Тем временем слуги расставили блюда на коврах перед помостом и по знаку Сулеймана удалились по лестнице к выходу.

Когда танец кончился, приступили к пиршеству. Танцовщицы пили и курили наравне с их благодетелями, и запах анаши давно уже витал в пещере. Прошлым летом, на практике в ЛТП, я наблюдал неоднократно компании анашистов: накурившись, они становятся неестественно веселыми, дико хохочут, указывая друг на дружку пальцами, выкрикивают несвязные слова. Нечто подобное творилось и теперь, добавились лишь сценки сугубо фривольные. Актрисульки перепархивали из объятий одного брата к другому, услаждая их тела игривыми поцелуями. Однако до откровенных непристойностей не доходило.

Но вот опять заиграла музыка, и длинноволосая Стелла вспрыгнула на помост. Она занялась стриптизом. Я знал о нем понаслышке, теперь же созерцал воочию. Не скажу, что стриптиз так уж и подействовал на меня, а вот братья неистовствовали: они тоже принялись срывать с себя облаченье и бить ладонями по коврам в такт мелодии.

Когда последняя часть туалета Стеллы – узенькие голубые трусики – были отброшены небрежно в сторону, на камешки, трое братьев, уже обнаженных, поставили на помост инкрустированный перламутром круглый низенький стол, накрытый пушистым ковром. Стелла грациозно возлегла на ковер, потянулась, как кошка, затем встала на четвереньки – и тут же стала добычей одного из братьев…

– Звезду давай! Звезду! – слышались гортанные лихорадочные выкрики распаленных мужчин. Жанна, Нонна и Карина, уже полностью обнаженные, заняли место на столе в той же позе, что и Стелла. Теперь вся семерка удальцов-молодцов расположилась вокруг столика, который, оказывается, можно было вращать.

Стиснув зубы, я проклинал день и час, когда согласился на предложение Гернета. Быть шпионом, соглядатаем – не самое веселое занятие, хотя правоохранительная система любого общества не может обойтись без слежки и доноса. Но снимать мерзопакостные оргии – отвратительно!.. Но что поделаешь: взялся за гуж, не говори, что не дюж,

– Отпустите ко мне Жанну! – низким голосом выдохнул старик Сулейман, и когда эта прелестница оказалась перед ним, встав на колени, он распахнул халат, раздвинул худые волосатые ноги и заворковал: – Жанночка, пэри, пэрсик, услади своими нежными губами скакуна твоего доброго Сулеймана!

Жанна зажмурилась, принялась облизывать язычком свои губы, и тогда нетерпеливый Сулейман грубо ухватил ее двумя руками за уши и…

Я нажал кнопку "стоп", откинулся на стенку ниши, крепко зажмурился. Воистину благими желаниями вымощена дорога в ад!

К полуночи вакханалия начала затихать. Факелы погасли, свечи догорали. На помосте еще шевелился клубок переплетенных потных тел среди опрокинутых блюд и раздавленного винограда. Старик Сулейман спал на кушетке. Чуть в стороне двое братьев слизывали черную икру с животика той, кому я клялся в любви возле подмосковного озера. Пропади все пропадом: и Гернет, и его жена, и братья-сладострастники, и сам я, дурак из дураков… Нет уж, лучше тюрьма и яд цикуты, чем подземные видения!

Когда истомленные счастливцы и счастливицы покинули пещеру, появились слуги. Они скатали ковры, разобрали помост, полакомились остатками пира и вскоре тоже удалились.

Выждав для верности часа полтора, я начал подыматься по лестнице, из осторожности не зажигая фонарика.

Наверху меня сразу пронизал холодный ветер. Лысая Луна дремала среди тонких облаков. Звезды мерцали зловеще над несчастной Землей. И ярче прочих пылало новоявленное созвездие Вальпургиевой Ночи, истекающее белесоватой спермой.

Эрик Гернет встретил жену в "Домодедово" и тут же увез. Переговорить с ним здесь, естественно, не удалось. Но я сумел поймать его взгляд и подмигнуть: все, мол, о'кэй! Камеру и кассеты передал ему на следующее утро, а вечером того же дня он примчался ко мне на Трубную. Еще не закрыв за собой дверь, отрывисто спросил:

– Что было дальше? Почему прекратили снимать?

Я молчал.

– Как понять ваше дурацкое молчание? Камера отказала?

– Не камера, а нервы, – уныло отвечал я. – Разве не ясно, что происходило дальше?

– Сука! Блядища! – бушевал он. – Вот откуда золотые побрякушки и бриллианты! Шалашовка! Я вытащил ее из нищеты, завалил заморским тряпьем, таскаю по заграницам. А она трахается с туземцами, как вокзальная шлюха. Черномазые приучили ее к наркоте. Я нашел у нее пакетики с этой отравой! Я сотру с лица земли хахалей, с нею блудивших! Кто они?

– Братья Каскыровы. Во главе с Сулейманом. Дважды героем и депутатом.

– Положил я с прибором на этого дважды депутата! Завтра же заявлю знакомому помощнику Андропова. Наше КГБ этих волосатых зверюшек раком поставит!

– Успокойтесь, Эрик Яковлевич, – сказал я. – До Сулеймана никому не дотянуться: он якшается с нашим генсеком, это тот самый председатель колхоза комтруда.

– Тогда препарирую мерзавку! – завопил он. – Вскрою черепушку! Выжгу в мозгу центр похоти! Станет покорная мне, как овечка! А о кобелях забудет навек! О-о-о!.. Плесните еще полстакана, душа горит…

Я тоже выпил вместе с ним, после чего он немного притих. Тогда я сказал:

– Доктор, завтра брата выписывают из Института курортологии. Как вы поступите с ним дальше? Он же загибается. Между прочим, свою часть соглашения я выполнил, хотя и не до конца…

– И я готов выполнить свою, не сомневайтесь, юноша, – устало ответил Гернет. – Но тоже – не до конца.

– Что имеется в виду?

– Слышали о японской методике лечения алкашей?.. Нет? Тогда внимайте.

Методика была такая. Алкоголику дней десять-двенадцать не дают ни капли спиртного. При этом он, конечно, испытывает страшные муки, некоторые даже пытаются покончить с собой. Затем подвергают убийственной шоковой терапии, убийственной почти в прямом смысле: вливая внутривенно сильнодействующее снадобье, доводят почти до клинической смерти. В таком состоянии пациент пребывает несколько суток, а когда приходит в себя – перестает пить. Лет пять трезвой жизни гарантировано.

– Успех почти стопроцентный, – сказал Гернет. – Разумеется, нужно согласие исцеляемого и родственников.

– И вы готовы помочь Андрею таким образом?

– Помочь – понятие растяжимое. Здесь не Япония, где все оговаривается, а затем оформляется юридически. А что имеем мы с вами? Да, сердце у Андрея, как у быка, но печень и желчный пузырь – трата-та… Мало ли что может произойти. Представьте себе заголовки в газетах: "Эрик Гернет – подпольный врачеватель и убийца". Загреметь в тюрягу и навеки забыть о докторской диссертации – это минимум, что мне светит при неудаче, хотя и маловероятной. А максимум – расстрел.

Наступило тяжелое молчание.

– Тогда что же вы предлагаете, Эрик Яковлевич? – спросил я наконец.

– Я дам вам восемнадцать ампул препарата для шоковой терапии. Вы сами будете вводить, внутривенно, двенадцать часов подряд, по схеме. Через двадцать минут после первого укола ваш брат впадет в бессознательное состояние, медики называют его коматозным. Не бойтесь, пульс будет прослушиваться, хотя и слабо, кстати, вам надо приобрести в аптеке фонендоскоп. Еще одно необходимое условие: едва Андрей начнет приходить в себя, надежно привяжите его к кровати. Ремнями или веревками. Крепко-накрепко. На юрфаке этому, сдается мне, учат. И не удивляйтесь его поведению, когда опамятуется: возможен бред, неадекватное поведение и все такое прочее. Ничего страшного, я наблюдал подобное десятки раз.

Эрик Гернет извлек из портфеля бумажную коробку с иероглифами на крышке, раскрыл. Внутри поблескивали ампулы с фиолетовой жидкостью.

– Уколы делать, надеюсь, умеете? Внутривенно?

– В ЛТП всему научился. Уколы, измерение давления и прочее, – сказал я. – Остается последний вопрос: а если неудача?

– В каком смысле?

– В прямом. Если больной даст дуба…

– Если отбросит копыта? Такое почти исключено. Скорее всего, не отбросит. Методика испытана лично мною на шести десятках алкашей, причем один из них замминистра, а двое – генералы. В запой ведь впадают не только сапожники и сантехники. Впрочем, риск наличествует, и вам еще не поздно отказаться. Прикажете забирать ампулы назад?

– Об отказе и речи нет. Попробую уговорить Андрюшу. Если не согласится, то…

– Другого выхода попросту нет. Кроме как в преисподнюю, – жестко сказал Эрик, подымаясь.

Мы распрощались, но уже в дверях, он прошептал:

– Если что не так, сразу звоните, желательно домой, – постараюсь приехать. Но по телефону о сути дела – ни гу-гу. Все мои разговоры прослушиваются: придворный – ха-ха! – лекарь… Интересно, когда стану Нобелевским лауреатом, меня тоже будут прослушивать эти суки с Лубянки?

От его благодушия и велеречивости меня всего передернуло.

– К тому времени я стану министром и велю вывести вас из-под колпака, – зло сказал я. – Договорились?

В ту ночь снилось: Андрей после моих уколов умер, не приходя в сознание, а я, пытаясь спасти свою шкуру, тайно захоронил его на нашей даче во Внуково, среди зарослей малины, и даже не в гробу, а в целлофановом мешке. Но каждое утро могила оказывалась разрытой, а мертвое тело изгрызано чьими-то страшными зубами. И вот я ежеутренне, тревожно, воровски озираясь – а не увидят ли соседи? – снова и снова забрасываю брата комьями тяжелой земли. Господь всеведающий, спаси и сохрани!..

Во всех подробностях поведав о японской методике Андрею и показав ампулы, я под конец пересказал свой ужасный сон.

– Не боись. Либо пан, либо пропал, – философски сказал брат. – Оно конечно, от летального исхода загибаться неохота, как поется в песенке. Но чем черт не шутит, вдруг околею, а виноват окажешься ты. Стало быть, поступим так. Ты иглу из вены не вынимай – это раз. Шприц руками голыми не бери, только в резиновых перчатках, чтобы отпечатков пальцев не оставить, – это два. Ежели, не дай Боже, окочурюсь, картина ясная: самоубийство. Я и записочку подобающую оставлю.

Я начал было возмущаться, но он меня остановил:

– Не дергайся, младший братан. У тебя впереди долгая жизнь. Ктото же должен прославить наш затухающий род. Кроме тебя, уже некому… Начинаем сегодня же операцию. Запирай меня полторы недели на ключ, попробую обойтись без спиртного. Буду сражаться с абстинентным синдромом. Эх, кончилась малина в Институте курортологии. Вот где жрут водяру – и бабенки, и мужички – прямо жуть!

После третьей ампулы брат заснул с блаженной улыбкой. На всякий случай я смерил ему давление: девяносто на шестьдесят… Четвертая ампула… шестая… Спаси и сохрани…

На четвертые сутки он начал приходить в себя. И тогда я понял, зачем привязывал его простынями к кровати. Тело билось в конвульсиях, спина выгибалась колесом. Лицо стало изжелта-темным, на нем вдруг резко обозначилась черная щетина. Он скреб, обламывая ногти, стену комнаты, где я, неоперившийся блюститель законности, творил беззаконное, преступное врачевание. Внезапно по его коже поползли мурашки, он заклацал зубами от озноба – пришлось навалить на простыню мою шубу и два ватных одеяла. "Подыхаю, братан!" – утробно вопил Андрей, а я костерил себя на все лады, за то что ввязался в эту знахарскую жуть.

Невероятно, но колотун бил его еще ночь и день, после чего он опять впал в забытье. Сердечко еле трепыхалось, а я размышлял, развязывать ему путы или нет.

Проснувшись на рассвете, Андрей попросил теплого куриного бульона. К обеду он уже передвигался по комнате, осторожно переставляя ноги, как старикашка. Еще через день я, по совету (и по протекции) Гернета, отвез его в военный санаторий, под Рузу.

– За пару недель мои знакомые там ему печеночку отладят, – сказал, напутствуя меня, Эрик Яковлевич.

Мы стояли на бульваре возле памятника Гоголю. Спаситель моего брата мечтательно щурился на проходящих женщин и говорил:

– А эти две недельки мы с Жанночкой отдохнем на Алтае, в Усть-Коксе. Рай земной, рериховские красоты. Вернусь, тогда и решим все окончательно насчет Андрея… Не волнуйтесь, дельце сделано. Пять лет полнейшей трезвости обеспечено.

– Укромное гнездышко – Горный Алтай, – как бы в раздумчивости заметил я. – Глухомань. Лучшего местечка не придумаешь.

– В каком смысле – лучшего? – спросил Эрик и отвел глаза.

– В смысле воздаяния изменнице. Вскрыть черепушку. Удалить центр похоти. Сделать послушной овечкой… Извините, доктор, за глупую шутку.

– Чего с вас, лягавых, возьмешь… А если серьезно, Жанне надо отдохнуть. К тому же она, как говаривал Петр Великий, изрядно забрюхатела. Вас не шокирует моя откровенность?

– Поздравляю, дорогой доктор! – затараторил я. – Рождение нового существа приносит несказанную радость.

– Черта с два! – заревел Гернет, и проходящая мимо нас старушенция выронила газету с испугу. – Тысяча чертей! Я бесплоден, это установлено еще двадцать лет назад! На все сто процентов! Именно потому от меня ушла и первая жена, и вторая. Но Жанна о бесплодии не знает. Не мог же я ей все вывалить в одночасье. Вдруг тоже уйдет…

– В такой ситуации, наверное, логичнее всего было бы… – замямлил было я.

– В какой такой ситуации? Когда разродится узкоглазым выродком Каскыровых? Нет, только аборт. Я попытаюсь ее убедить.

Жанна позвонила утром. Мы встретились возле Новодевичьего монастыря, в скверике. Ветер раздувал ее бледно-зеленое платьице, теребил выгоревшие волосы.

– Прости меня, ковбой, – сказала она, пощипывая себя за ушко. – Я виновата в размолвке. На съемках ни минуточки не выкроишь – не то что полюбоваться на луну, даже перемигнуться некогда. Слишком уж гостеприимны эти братья Каскыровы, ты сам убедился.

– Много в чем я там убедился, – угрюмо ответствовал я.

– Не злись. Хочешь, сегодня день будет наш. Я по тебе соскучилась. Так что лови миг удачи. Завтра будет поздно: улетаю с мужем на Алтай.

– Ну и улетай на здоровье. При чем здесь я?

– Мне понравилось с тобой купаться при луне, Геркулес. Помнишь, как мы блаженствовали? Кстати, я раздобыла в Азии несколько сигарет с душистой травкой. Покуришь – и можно любострастничать хоть двадцать раз подряд. Сейчас покажу. – Она раскрыла сумочку.

– Ты просто чокнутая!- почти заорал я.- Давай, свожу тебя на экскурсию в любой дурдом. Там увидишь и курильщиков душистых травок, и тех, кто "мулькой" колется, и первитином наслаждается, сидя на игле. Только до поры до времени. Ибо все кончают одинаково – полным истощением духа и тела, если не смертью. Пожалей себя, красотка!

– Да пошутила я, сбавь обороты, – сказала Жанна. – Хочешь знать, почему к тебе тянусь? Представь себе, с того чудного вечера я попалась. Уразумел, надеюсь, в каком смысле? Подзалетела глупенькая девочка… Кажется, ты удивлен, Геркулес?

К такой степени откровенности я оказался не готов и отвечал как распоследний трус:

– А твой муж?

– Мы женаты свыше двух лет, но только после наших объятий… понимаешь… – Она потупила взгляд.

Проклятье! Это очаровательнейшее порочное создание играло нами, глупыми самцами, как река – упавшими в нее листьями. Дьявол меня угораздил, рискуя жизнью, стать соглядатаем в пещере, оказаться среди бритоголовых, истекающих похотью ублюдков. Но зато теперь я узнал слишком многое, чтобы вновь оказаться игрушкой в шаловливых ручках неразборчивой красотки. И я сказал, дерзко глядя в ее бесстыжие глаза:

– Жанна, я готов любого твоего ребеночка признать своим. И даже платить исправно алименты. Любого, будь он хоть негром, хоть эскимосом, хоть орангутангом. Только оставь меня сегодня в покое!

– Ты спятил, – спокойно ответила красавица, повернулась, остановила первую же попавшуюся машину и укатила.

Прошло около месяца. Ни Жанна, ни ее муж не звонили. И я тоже решил не навязываться. Брат покинул санаторный рай исцеленным.

Я уговорил его остаться в Москве, поселиться на первых порах вместе, в моей утлой квартиренке. Больших хлопот стоило мне выбить для него прописку в родительском доме на Таганке, где обитали теперь наши сестры – одна замужняя, с двумя детьми, другая разведенка, с сынишкой. Я помог Андрюше устроиться тренером на стадион "Юных пионеров", где он, судя по всему, блаженствовал, как в юности, готовя будущих чемпионов.

Однажды в Староконюшенном переулке я лицом к лицу столкнулся с Гернетами. И признаться, подрастерялся. Но выручила Жанна:

– Эрик, позволь тебе представить Ники, нашего бывшего помощника оператора. Помнишь, мы виделись в "Домодедово" перед вылетом в Ташанбе, – быстро говорила она, придерживая от ветра рукою широкополую соломенную шляпу. – Славный парень, можешь не сомневаться. Десятиборец. Геркулес. Обожает иногда объезжать глупеньких лошадок.

Я пожал мощную ладонь Эрика. И тут только заметил: под шляпой головка Жанны была забинтована! Я похолодел от страшной мысли: да неужто этот коновал привел свою угрозу в действие?!

– Вы ранены, Жанна? – вырвалось у меня непроизвольно.

– Пустяки. – Она улыбнулась. – Собирала в Усть-Коксе целебный золотой корень и грохнулась с обрыва. До вашей свадьбы, Никифор, заживет. А у нас с Эриком каждый день теперь – как свадьба.

Гернет взглянул на меня загадочно, обнял жену, и они картинно поцеловались.

Терзаемому ужасными догадками, смятенному, ошарашенному – мне ничего другого не оставалось, как торопливо распрощаться.

Полтора часа спустя позвонил Эрик, поблагодарил за самообладание: было бы ужасно, если б Жанночка догадалась о нашем сговоре. Я, в свою очередь, рассыпался в любезностях за спасенного брата. Однако доктор охладил мой пыл, сказав:

– Будьте готовы к неожиданностям. Почти у всех запойных, вылеченных известным вам способом, заметно меняется психика. Одни становятся женоненавистниками. Другие – едят только сырые овощи и пророщенное зерно, третьи – пьют мочу младенцев, будучи убеждены, что возвращают себе молодость. Четвертые ждут прихода Антихриста и Страшного суда. – Гернет помолчал. – Кстати, хочу извиниться за свое недостойное буйство перед поездкой на Алтай. Слава небесам, кошмар мой кончился. Надеюсь, навсегда. Жанночка действительно ударилась головой о камень, потеряв сознание. У нее случился выкидыш. Тайга, горы, до Усть-Коксы несколько километров, и мне самому пришлось выступить в роли повитухи. Представляете мое состояние? Я разорвал свою рубаху, перебинтовал Жанне голову, а потом по берегу реки нес ее, бедненькую, на руках до поселка. Но теперь все мрачное позади. Она оклемалась, и, мне кажется, мы любим друг дружку сильнее, чем в медовый месяц. Вчера она сказала, что будет моей рабой до скончания времен… Иногда несчастья мгновенно оборачиваются блаженством, вы согласны с будущим Нобелевским лауреатом, товарищ будущий министр?