"Пароль - Балтика" - читать интересную книгу автора (Львов Михаил Львович)

Его считали погибшим

…16 сентября оперативный ВВС, минуя штаб бригады, позвонил Преображенскому:

— Командующий приказал направить по условленным адресам группу. Сколько можете послать?

Преображенский посмотрел на доску, разделенную квадратами. В каждом квадратике, если все самолеты в исправности, висит модель ДБ-3. Сегодня только шесть моделей на доске, значит, только шесть самолетов могут немедленно лететь на задание. Другие на осмотре, регламентных работах после рейдов на Берлин, в ремонте. Уже вечером с десяток машин будут возвращены в строй. А сейчас…

— Могу послать шесть.

— Кто поведет?

— Капитан Федоров и штурман Хохлов.

— Минуту, доложу. — И после паузы:

— Командующий одобряет.

Итак, поведут заместитель командира полка и флаг-штурман, участник берлинской операции, Герой Советского Союза.

Условленные адреса — это Тосно и Кириши, где разведка обнаружила большое скопление фашистских войск и боевой техники. Важно не упустить врага, это понимает Преображенский и сразу отдает необходимые распоряжения.

Преображенский размышлял примерно так. Хохлов, как бы ни сложилась обстановка и погода, приведет к назначенным целям, точно отбомбит. Второе звено возглавляет Борзов, к которому "мессершмитты" сзади подходить побаиваются: экипаж стреляет снайперски. А в том, что лететь придется, как и раньше, без сопровождения и наверняка предстоит бой с "мессершмиттами", командир полка не сомневался. И не сомневался, что бой будет тяжелым, как в свое время над переправами через Западную Двину.

Но в последний момент эта продуманная в деталях организация оказалась поломанной. Позвонило начальство и потребовало отчет о полетах на Берлин. Преображенский спросил, нельзя ли повременить. На другом конце провода настаивали — необходимо срочно: берлинская операция, участники которой удостоились благодарности И. В. Сталина, оказалась в центре внимания.

На готовых к выруливанию самолетах уже запустили моторы. Преображенский направился к бомбардировщику Федорова. Вначале полковник не собирался забирать с собой штурмана, хотел лишь узнать у него, где находятся материалы. Но за гулом двигателей не мог расслышать ответ штурмана, показал ему жестом, чтобы спускался на землю. Вместо Хохлова к Федорову послали штурмана Астафьева, что лишило капитана равновесия. Не имея такого опыта, как Плоткин, Гречишников, Победкин или Борзов, он усомнился в том, что сможет в качестве ведущего выполнить задание. И он попросил — не приказал, а именно попросил — Борзова возглавить группу.

— А я, Иван Иванович, займу место правого ведомого в вашем звене, объяснил свое предложение капитан Федоров.

Такие перетасовки не могут содействовать успеху. Борзов это понимал. С другой стороны, Иван Иванович все равно должен был лететь. Всегда, когда требовалось повести в пекло, выбор падал на него. С ним полетели стрелок-радист Иван Беляев и штурман Астафьев, заменивший оставшегося на земле Хохлова. С Беляевым Бор-зов успел слетаться, стрелок понимал командира с полуслова. А вот с Астафьевым летел впервые, хотя и знал его давно.

Сообщение разведки оказалось точным: еще издали Борзов увидел, что станция Тосно забита войсками и техникой. Борзов приказал ведомым быть предельно внимательными, смотреть за ним и вместе с ним нанести удар по намеченным объектам. С высоты около трех тысяч метров на составы полетела первая серия бомб. Внизу запылал железнодорожный состав: от горящих цистерн высоко поднимался шлейф черного дыма. "Хорошо", — подумал Борзов. Оторвав взгляд с земли, летчик впереди по курсу увидел большую группу "мессершмиттов", сообщил об этом ведомым и приказал Астафьеву и Беляеву смотреть в оба.

Меткие очереди штурманов и стрелков-радистов несколько охладили пыл фашистов. Шестерка краснозвездных самолетов продолжала полет — теперь уже к Киришам.

До цели оставалось лишь несколько километров, когда "мессершмитты" атаковали со стороны солнца. Борзов радировал ведомым: "Не отрываться, огонь вести организованно и прицельно, защищая друг друга". Но ведомые не отвечали. Беляев сбил одного фашиста — "мессершмитт" свалился на крыло и падал, переворачиваясь, до самой земли. Другие помешать бомбардировке не смогли. Борзов осмотрелся, оценивая нанесенный врагу урон. На подъездных путях, неуклюже перегородив их, стояли потерявшие ход танки. Горели вагоны, и гитлеровцы поспешно от них бежали. Значит, вагоны с боеприпасами. В кювете вверх колесами лежал сметенный с платформы штабной автомобиль.

Еще оставались две бомбы, и, увидев с десяток танков, стоявших на тесном станционном пятачке, Борзов скомандовал:

— Боевой курс! Штурман молчал. Борзов по самолетному переговорному устройству повторил приказ и прислушался: молчание.

Вот когда летчик разволновался. Был спокоен, когда "мессершмитты" атаковали всей стаей, а сейчас разволновался. Может, штурман ранен, тогда необходимо встряхнуть товарища, не дать ему расслабиться от боли.

— Штурман, — крикнул летчик, — ты слышишь — боевой курс!

Перегнувшись, Борзов через проем в переборке увидел Астафьева на залитом кровью полу. Он был мертв.

"Когда же это случилось? — сверлила мысль. — Бомбы Астафьев сбросил сам, сбросил точно". И вдруг вспомнилось: два "мессершмитта" в момент сбрасывания бомб проскочили перед штурманской кабиной, и почти одновременно рядом разорвался зенитный снаряд. Самолет тряхнуло, словно в грозовом облаке. Вот тогда-то под пушечной очередью одного из проскочивших "мессершмиттов" и погиб штурман Астафьев.

Двадцать "мессершмиттов" атаковали повторно.

— Иван, отстреливайся за двоих, — передал Борзов стрелку-радисту, штурман убит.

И снова уверенно, решительно звучит команда:

— Боевой курс!

Это приказ Борзова самому себе.

Да, экипаж остался без человека, расчеты которого помогают точно поразить цель. Но для Ивана и это не причина, чтобы бросить бомбы куда попало. Он словно не замечает вспышки над левым мотором, языков пламени, лижущих плоскость. Рассчитывает удар. Танки в перекрестье прицела. Рука рвет рычаг аварийного сброса; Бомбы идут на танки. Возмездие за товарища!

— Попали, очень хорошо! — кричит Иван Беляев. А сзади — бой. "Мессершмитты" обрушились на ДБ. Видеть это нестерпимо, и собственные опасности кажутся Борзову меньшими, чем в действительности.

"Мессершмитты", покончив с двумя концевыми самолетами, возвращаются. Более десяти "мессеров" — Беляев устал их считать — ринулись на ведущий самолет. Одного Беляев сбил, другие наседали. Захлебывается мотор. В передней кабине короткие языки пламени: зажигательные снаряды врага вызвали пожар. Очевидно, "мессершмитты" не были уверены в своем успехе и продолжали атаки. Это помогло тем трем экипажам, что шли за ведущим. На какое-то время они оказались вне воздействия гитлеровских истребителей и уходили к линии фронта. Уже километров пять с боем отходил Борзов из района Киришей. В кабине духота, пламя подобралось вплотную. Борзов стонал от боли, но не отнимал обожженных рук от штурвала. Тяжко было Беляеву: тлел комбинезон, подгорели унты. Вдруг раздался взрыв, затем еще один. Самолет швырнуло в воздухе, на мгновенье он потерял управление, но Борзов сжал штурвал и снова овладел машиной.

Опять, в который уже раз, вздрогнул балтийский бомбардировщик: несколько крупных осколков пробили навылет фюзеляж. Самолет, снижаясь, летел. Шоссе и танки на опушке леса уходили под левую плоскость. В дыме и пламени танки врага теряли очертания, плыли. Так в мираже плывет над прицелом цель, когда перегревается ствол пулемета или винтовки. Борзов обдумывал решение. Он спросил стрелка-радиста:

— Ваня, понимаешь обстановку?

— Я понимаю, товарищ командир, — ответил Беляев и добавил:

— Если надо… Если надо…

Эта неоконченность, незавершенность мысли стрелка соответствовали его собственному решению. То, что в критическую минуту ему доверял Беляев и готов был вместе с ним отдать жизнь за Родину, вызвало у летчика такой душевный подъем, что он едва удержался от слов "идем на таран".

Он резко дал левую ногу вперед, двинул влево штурвал. Бомбардировщик должен теперь энергично пойти влево, туда, где на шоссе стояли десятки автофургонов, но он продолжал лететь по прямой, уходя все дальше от линии фронта. Летчик повторил необходимые движения, уже не автоматически, а проверяя себя, как курсант в первом самостоятельном полете. Бомбардировщик не изменял курса.

— Ваня, осмотрись, — неестественно спокойно распорядился летчик.

— Какая-то трубка болтается, не пойму откуда она, — ответил Беляев.

— А ты внимательно, — посоветовал Борзов.

— Тяга это, тяга, — крикнул стрелок-радист, — целый кусок оторван, у самого руля.

Вот почему самолет не слушается!

Огонь больно жжет руки, лицо, ноги, однако летчик все еще рассчитывал овладеть управлением.

— Возьми тягу, тяни, как я скажу, — передал Борзов Беляеву.

— Взял.

— Сильно на себя!

— Не двигается, — ответил Беляев, — где-то заклинило.

Нестерпимая жара. И боль — особенно руки болят, ведь они уже выдержали пытку огнем тридцатого июня, в тот памятный день над переправой.

Когда самолет слушается рулей, он — оружие летчика. ДБ перестал быть оружием. Летчик ничего не мог уже сделать. Минуты, проведенные на горящем самолете, еще на десять километров отдалили балтийцев от линии:

фронта. Дальше нельзя. Надо оставлять самолет, тем более, что языки пламени лижут и комбинезон, и рукавицы, и сапоги. Хуже того — огонь подбирается к бензобакам, и неизбежен взрыв.

Сколько до взрыва секунд?

И он крикнул Беляеву:

— Ваня, оставить самолет!

— А вы?

— Немедленно…

— Есть, — крикнул стрелок и выбросился из самолета.

На флоте закон: командир последним покидает гибнущий корабль. Последним из живых покидал самолет и старший лейтенант Борзов.

"И раз, и два, и три", — так вел Борзов счет секундам, потом рванул кольцо.

Едва вспыхнул купол, в вышине раздался оглушительный взрыв бомбардировщика больше не существовало. Борзов осмотрелся. Беляев уже приземлился, и летчик, подбирая стропы, заставил парашют идти в направлении, где находился стрелок-радист. Еще Борзов увидел, как три мотоцикла с гитлеровцами устремились в лес на сближение. Он ощупал кобуру. Ну что ж, "тульский Токарев" с двумя обоймами патронов кое-что значит, если ты хороший стрелок.

В восточной части неба экипажи трех балтийских самолетов отбивались от "мессершмиттов".

…Борзов и Беляев ринулись в глубь леса, а затем, когда стих шум мотоциклетных двигателей, устроились в "зарослях, чтобы посоветоваться, как быть. Летчик прыгал с самолета, имея планшет. Карта облегчала ориентировку. Наметив маршрут — подальше от шоссе и населенных пунктов, в которых могли находиться фашисты, балтийцы двинулись в путь. Они обдумали и то, как действовать, если столкновение с гитлеровцами окажется неизбежным. Во всех случаях плен исключался. Первое, что они сделали, это поочередно поспали, чтобы восстановить силы. Борзова особенно беспокоили обожженные ноги, вздулись волдыри на лице. Глаза оказались спасенными, потому что, несмотря на боль, Иван не сбросил очки. Сильнее всего ожоги поразили руки. При резких движениях лопалась кожа, и летчик едва сдерживал стон.

Беляев решил как-то облегчить положение командира. Несмотря на возражения Борзова, сержант разорвал свою тельняшку и перевязал старшему лейтенанту руки. К вечеру авиаторы увидели на опушке группу бойцов, обросших, настороженных, подавленных. Оказалось, красноармейцы плутают по лесу, не зная, как пробиться к своим.

Бойцы попросили морского летчика взять их под свое начало. И потом, на всем маршруте, петлявшем по самым глухим лесам и топким болотам, к Борзову присоединялись бойцы, с оружием и без него.

Хотя на этом пути все требовало внимания, настороженности, готовности к бою, все же время было и для размышлений, и Борзов часто вспоминал своих однополчан, много думал о матери.

Последний раз Иван виделся с ней в июле 1941 года. Помогая балтийцам, столица выделила десять новых ДБ-3. Борзову приказали перегнать эти самолеты. Прилетев в Москву, Иван вместе с летчиками поспешил домой, не обращая внимания на воздушную тревогу. Но дома никого не оказалось. Женщина, дежурившая на улице, посоветовала летчикам:

— Идите, товарищи, в бомбоубежище, там и найдете своих.

Однополчане остались около дома, а Иван пошел в бомбоубежище. Увидев Ивана, Надежда Васильевна и Полина обрадовались и испугались. Перед ними стоял их Ваня, и в то же время он мало походил на того жизнерадостного веселого парня. Взяв ключ, Иван бегом направился к товарищам. Когда объявили отбой, Надежда Васильевна и Поля поспешили домой… Свидание оказалось тревожным и очень коротким…

На другой день Иван с друзьями вернулся в Ленинград, на свою базу в Беззаботное, с новыми самолетами.

…Скитаясь по лесам, Борзов потерял счет времени. И вдруг его словно обожгло, когда он вспомнил, что с тех пор, как он оставил самолет, прошло, вероятно, больше трех дней. Значит, послана похоронная, возможно, даже сообщили телеграфом. Борзов застонал, представив мать и сестру, убитых страшной вестью.

— Больно, товарищ командир? — спросил Беляев.

— Да, — ответил Борзов и опустил голову, чтобы не встретиться взглядом со стрелком-радистом.

Снова шагает отряд красноармейцев во главе с летчиком к линии фронта, на соединение с войсками, защищающими город Ленина.

А вскоре эти пехотинцы и их добровольный командир встретили своих.

Генерал-лейтенант П. И. Хохлов вспоминал, что когда Борзов пробился через линию фронта, за ним шли триста бойцов Красной Армии.

В полку Борзова считали погибшим: кто-то из ведомых передал две радиограммы. Первая, что отбомбились успешно, вторая, что самолет Борзова, подожженный "мессершмиттами", взорвался в десяти километрах вос-точнее станции Кириши. И вдруг — вернулся. С ввалившимися глазами, в разодранной форме и развалившихся сапогах.

Начальник штаба полка капитан Д. Д. Бородавка долго тряс летчику руку, повторяя:

— Значит, долго вам жить, долго жить!

Усадил Борзова на топчан, помолчал и, вздохнув, протянул отпечатанный на машинке листок. Летчик стал читать и как-то не сразу понял, что речь здесь идет о нем самом.

"Уважаемая Надежда Васильевна!

Ваш сын, старший лейтенант Борзов Иван Иванович, заместитель командира Краснознаменной эскадрильи Первого минно-торпедного авиационного полка ВВС Краснознаменного Балтийского флота, 16 сентября 1941 года, выполнив боевую задачу, пал смертью храбрых, защищая город Ленина…"

— Послали? — отрешенно спросил старший лейтенант.

— Нет, — Бородавка помолчал, потом сказал:

— Я все думал, не может быть, чтобы все погибли…

— Разве никто не вернулся? — Борзов поднялся, хотя это стоило немалого труда. — Никто?

Борзов вспомнил, что, приземлившись после прыжка из горящей машины, видел, как три ДБ отбивались от "мессершмиттов". Значит, не отбились…

На КП быстрыми шагами вошел Преображенский. Обнял Борзова.

— Как я рад, что ты жив. Уж и не надеялся. — Посмотрев на Бородавку, он продолжил:

— Мы с начальником штаба не знали, что и думать. Я вызвал врача Баландина в санчасть. Из штаба ВВС сообщили, что ты вывел из окружения большую группу красноармейцев. Здорово: летчик сражается и на земле. Быть тебе маршалом, Ваня!

Несколько дней Борзов лежал в санчасти. Как только заканчивались полеты, к нему заходили друзья. От них и узнал, что на аэродроме Беззаботное полк находится последние дни. Борзов, с забинтованной головой, перевязанными по локоть руками, пришел на КП.

— Мне пора летать.

— Эскадрилье сейчас особенно нужен Борзов, — поддержал Плоткин. Потери большие…

Преображенский ответил, что медицина возражает. Но комиссар Оганезов не то всерьез, не то в шутку сказал:

— Евгений Николаевич, давай разрешим, а то уйдет в пехоту!

Командир полка улыбнулся:

— Пожалуй, ты прав, Григорий Захарович. — Среди многих замечательных командирских черт Преображенского была и такая: самокритичность, честность. Не боялся он признать и свою ошибку. Он сказал Борзову:

— Не могу себе простить, что перетасовал тогда экипажи. Нельзя ломать организацию… — Обнял Борзова, вздохнул:

— Это мне урок надолго.

Дружба, завязавшаяся и укрепившаяся в боях, сохранилась у Евгения Николаевича и Ивана Борзова навсегда.