"Бунт на корабле или повесть о давнем лете" - читать интересную книгу автора (Артамонов Сергей Федорович)Для младшего школьного возраста. Рисунки Л. Гольдберга. 23— Опять Табаков! — сказала старшая вожатая Полина. — И драку затеял, и до чего дошёл — на вожатого напал! Позор! Она ещё и сама, видно, толком не разобралась в том, что и как было, но ведь должен же быть виноватый, если что-то случается. А меня она уже знает: я — врун! Раз что-то произошло — кто-то должен ответить. Это закон. А уменя подушки как раз не оказалось на месте… — Что, попался, который кусался! — сказал Сютькин. — Давай вставай! Пошли, — сказал Витька-горнист. Привели его? Хорошо, — сказала Полина им, а мне: — Ты ступай на веранду совета лагеря, сиди там и жди. После полдника будем решать, как нам с тобой быть. Хулиган! Я не хулиган и ничего не делал. Можете у всех ребят и у Шурика Ломова спросить, если мне не верите. — Он спит, твой Ломов. — И Сютькин ухмыльнулся. Я вспомнил, что Шурик действительно будто и вправду спал, когда они меня уводили: и дышал так, и не повернулся! Но я-то знал, что он не спит, и он знал, что я знаю! Испугался, что ли? Пока меня вели, Витька по дороге прогорнил подъём, так что я шёл — смешно сказать! v- как король какой-то: со свитой и с трубадуром… Вернее, как пленный король. Они заперли меня на пустой веранде, а сами пошли полдничать. Но ничего смешного не было, особенно потом, когда они меня стали разбирать за всё это. Собрались и вожатые, и совет лагеря, и Галя с Валей там были, и Сютькин, и Витька, и другие ребята из нашего отряда, которые все тоже дрались подушками не хуже моего. Только я-то стою перед ними, а они сидят за столом. Не было лишь Спартака — третий-ближний отряд как раз находился в походе. И мы бы пошли после них, да теперь не поведёт нас Гера. Пропал походик… Они только вчера ушли на два дня с ночёвкой… Вот бы и мне с ними! Я бы котёл тащил и выучился бы разжигать костёр одной спичкой. Я ведь уже пробовал это делать в своём шалаше… А ещё лучше, если бы они ушли попозже и сейчас был бы тут Спартак вместо этой мамы Карлы, которая даже слушать меня не хочет. Что ей сказал Гера, тому и верит. А он-то и сам ничего не знает, ведь он спал! Ведь мы целый час воевали подушками прямо над его головой, а он даже не шевельнулся, а теперь говорит, что всё знает. Конечно, ему обидно, что на живот прыгнули, но ведь это не я сделал, а они слушать ничего не хотят, да ещё торопятся — поскорее бы кончить эту волынку! Потому что сегодня на большой веранде решено расставлять и развешивать на стенках глиняную выставку, для которой у меня есть жаба и ещё одна вещь… Теперь уже ни к чему секретничать: я сделал ровную глиняную дощечку с дырочкой, чтобы вешать, а на этой дощечке вылепил свой кораблик с тремя мачтами, со всеми парусами и пушечками в прорезях борта. На корме помещение для жилья, мостик с рулевым колесом и сигнальный фонарь. «Жалко только, что нет здесь теперь Спартака — он бы меня выслушал, он бы поверил мне!» — так думал я, ещё и не представляя себе, что ждёт меня впереди. Я стоял перед ними и злился на них за то, что все они — вот, расселись, как фон-бароны, а я, я стой теперь перед ними! И я-то как нарушитель, а они как судьи. Даже сначала и я сел — не хотелось мне перед ними стоять. Сел я на краешек стула. А мне сразу и Полина и Сютькин: — Нет, ты стой, ты отвечать будешь. Так что встань и отвечай. Ну, Табаков, что же ты молчишь? Хулиганить — первый, а отвечать не хочешь? — Это старшая вожатая. — Может, ты считаешь, что не мы правы, а ты? — Не бил я Геру, — начал я, а все расхохотались. — Ещё бы тебе его бить! Ну и сказанул! Силач нашёлся! — Всё равно я его не трогал… — А вот товарищи твои говорят, что ты дрался… — Да вы лучше у них спросите, где они в это время были, — начал было я про Сютькина и про клубнику, но потом сообразил, что так выйдет, будто ябедничаю, и сказал: — А они мне не товарищи, если всё на меня валят… — Это почему же так? — Да он вообще — перебежчик, — вмешался Сютькин, — он с отрядом только в столовую ходит, а так весь день в третьем-ближнем пасётся или вообще неизвестно где… У него все друзья «ближние». — Вот видишь! — сказала мама Карла. — Твои же товарищи на тебя обижаются! — Да это не так, — стал я объяснять, — я с одним только Ломовым дружу, а он из нашего отряда. Да и не всё ли равно, с кем водиться?.. — Не умничай и не уводи в сторону, а то мы лишь теряем время и ни с места, — оборвала меня мама Карла. Я и в самом деле затягивал это заседание, а Полина, наверно, торопилась, как всегда, к своему Карлёнку. Он, когда оставался один, сидел и ревел, пока не увидит Полину, а как увидит — умолкает и на руки просится. Так что не до нас и не до наших историй было маме Карле, а если что и случалось прямо перед её застеклёнными глазами, она всякий раз терялась, охала и сначала нам же на нас жаловалась, а потом вспоминала, что надо быть строгой, и тогда отсылала нас к нашим вожатым, говоря приблизительно вот так: «Что? Что такое? Ах, мальчики, опять вы! Боже мой, кто это сделал и как вам не стыдно! Как ты стоишь? Изволь встать как следует, и ступай в свой отряд, и скажи, что тебе старшая вожатая сделала замечание… Нет, постой! Мальчик! Где этот мальчик… Вот только что он был, куда он ушёл? Я не спросила его имени. Как не стыдно пользоваться тем, что у меня запотели очки!..» А мы правда пользовались этим, и ещё как! Когда она вновь сажала себе на нос уже протёртые стёкла, никого не было: ни виновных, ни свидетелей. Зато преступление оставалось на своём месте, и, скажем к примеру, оно однажды дико засверкало под солнцем свежей ядовито-зелёной масляной краской. Что это было? |
||||
|