"Бунт на корабле или повесть о давнем лете" - читать интересную книгу автора (Артамонов Сергей Федорович)Для младшего школьного возраста. Рисунки Л. Гольдберга. 16Был вечер. Давно прошёл ужин и кончилась линейка, но лечь мы ещё не легли, и некому было нас загонять по палатам, потому что к Гере пришёл Спартак. Они сидели на крылечке и разговаривали, а мы слушали, как они говорят, и радовались тому, что вот прогорнили уже отбой, а вожатые, видно, так и не услыхали сигнала… — Деревенских мы обштопаем! — говорил Гера. — Они и играть-то не умеют. Из них небось никто ни одной настоящей игры не видел, да и мяч-то настоящий, чтоб я сдох, если они видали! Ведро какое-нибудь ржавое гоняют, вот и весь ихний футбол! Да ещё босиком… Что у них, бутсы, что ли, есть? Да никогда я в это не поверю — откуда у них бутсы? А ботинки они берегут, они в ботинках ни за что на игру не выйдут, это как штык, точно! «Странно, чему же тут радоваться?» — подумал я, прислушиваясь к тому, что будет дальше. Я тоже ботинки свои берёг и тоже никогда ещё не играл в бутсах. Поэтому мне стало обидно за этих ребят, правда я их вблизи и не видел ни разу, только издали, когда бегал украдкой на речку. Там, на лугу, они поставили себе ворота из тонких жердей и гоняли действительно босиком и действительно не настоящий мячик, а какую-то старую шапку, набитую травой… Наверно, у пугала с головы сняли, гадал я тогда же. глядя на то, как неумело и смешно некоторые из них дрыгали попусту ногами и как таскают эту травяную шапку туда и сюда без всякого толка… Гера прав — это было мне ясно, они плохо играют, да только правота его была совсем нехороша. Тем более, что и ещё кто-то из темноты, а за ним ещё и ещё — вразнобой в несколько голосов заговорили, весело посмеиваясь над тем, что… — Ага, они же все босые! А мы как выйдем в бутсах, со щитками и всех их сразу перекуём! — Коробочку им устроим! — И под сухую их, со счётом 25: 0! — Погодите-ка! — вмешался Спартак. Он закурил, и я увидел, что лицо у него, всегда улыбающееся, теперь сделалось злым. — Погодите-ка! Это же тогда не игра. Деревенских надо потренировать сначала… Наш отряд так играть не согласен! — А кто их тренировать-то будет? — спросили с недоумением из тьмы. — Да и я могу, — сказал Спартак, — и ребята из первого отряда могут… — Они нас обыграют тогда! — недовольно сказал тот же голос… («Это Женька», — подумал я.) — Если мы будем хуже играть, обыграют, — отозвался Спартак. — Что ж, и нам, что ли, тоже разуваться? — спросил-: Витька-горнист. И снова все вразнобой загалдели: — Они летом босиком! Привыкли! — Как баски, — вставил кто-то. А ещё кто-то фыркнул презрительно: — Сказанул тоже — баски… Баски себе ноги бинтовали! Они знаменитые футболисты. — У нас есть бутсы на две команды, — сказал Спартак — так что босым никто не останется. — Нет, это нельзя, — перебил Спартака наш Гера, — прав не имеем им бутсы давать. Потому что можно внести в лагерь инфекцию… — Это мы уладим. И давай договоримся: ты наших тренируешь, а я деревенских подучу… Идёт? Никто ещё не успел пожалеть о таком обороте дел, нашу команду, оказывается, тренирует Гера, играть вовсе не умеющий — он только орать у нас мастер, — как вдруг раздался страшный, душу леденящий крик и стремительный чей-то бег сквозь кусты, неведомо куда, с треском и хрустом. — Кто там? — тоже страшно крикнул Гера: он сам, видимо, испугался… Да и мы все замерли. — Ой! — отозвался неведомый голос. — Ой-ой-ой! — из кустов вылезла мама Карла. Ей, оказывается, в во-сы вцепилась летучая мышь. Полина трясла головой и сильно топала ногами, пока Спартак с Герой выпутывали из её волос маленького цепкого зверька. А сбоку уже кто-то старательно давился, сдерживая смех. Но вот Спартак освободил маму Карлу. Её ещё колотила дрожь, а лицо исказила гримаса отвращения, но она се поправляла волосы и явно готовилась задать нам вопрос: «Это почему же отряд до сих пор не спит?» Но тут кто-то произнёс дикое слово — «убить». Кто это сказал — не помню, да и темно было. Помню, о вздрогнул, и ещё помню, что вовсе не неожиданно прозвучало тогда это «убить». Пожалуй, даже почти нормально это было сказано, и никто, казалось, не удивился. Впрочем, мама Карла возразила, но брезгливо, вяло и негромко: — Фу, какая гадость… Не делайте этого… А мышонок сидел в кулаке у Спартака, и вот кто меня тогда удивил — Спартак! Несколько мальчишек столпились возле него, Женька присел даже, стараясь подсмотреть, что же у него там в кулаке. А Спартак вдруг громко и Чётко спросил у всех: — Убить? Кто за то, чтобы убить? Ну? И такое что-то было в его голосе, что никто ему не ответил, и все притихли. — Убить? — ещё раз спросил Спартак. — Нет! — крикнул я, но этого своего «нет» так и не услыхал, потому что уши мои наполнились чужими бесчисленными криками. — Отпустить! Отпустить! — громче всех возле меня, вытянувшись как жилка, кричал Шурик, а какой-то ещё мальчишка с вытаращенными глазами — этот уже плакал и бубнил: — Не надо, не надо! — Вот! — сказал Спартак и снизу вверх резко взмахнул рукой. Теперь было снова совсем-совсем тихо, поэтому все явственно услыхали, как скользким шёлком, шёпотом прошелестели над нами во тьме тонкие крылышки глупого ночного существа. Видеть мы ничего, конечно, не видели, но всё равно я себе представил, как мышонок взлетел вверх, будто камень, а как стал падать, тогда подумал, развернул крылья и- полетел… — Вот так и надо, — твёрдо сказал Спартак. — А то сначала мне показалось, что какой-то гадёныш из угла совсем другое советовал… Теперь думаю, что это мне показалось… — Спартак! — строго и сердито и про нас уже позабыв, крикнула Полина. — Прекратите! Что за дикости! Им давно пора спать. Гера, завтра зайдите ко мне! А от вас, Спартак, я такого не ожидала. Вы здесь педагог, понижаете? — Это вы про «гада», что ли? — обиженно спросил Спартак у Полины. — Так он и есть гад. Это как дважды два… — И об этом тоже! — ещё суровее и совсем уже холодно отвечала Полина. — Вся эта сцена — дикость! Вы пробуждаете инстинкты в детях. Я ещё никогда не работала в лагерях с таким составом вожатых… А вы, ребята, это слушаете? Спать! Ну, одним словом, они быстро нас уложили. Даже разрешили ноги не мыть ради такого случая. Прогнали по палатам и «никаких сказок, никаких историй сегодня! И так уже, кажется, двенадцать часов, если не первый…» Разговаривать мне и самому что-то не хотелось, а уж мы-то с Шуриком в нашей скворечне всегда могли нашептаться вдоволь, что и проделывали не раз и не два. Бывало, я ещё говорю, а Шурик, вот только что он мне отвечал и вот уже ничего не слышит. Или ещё так: мне кажется, что я ему отвечаю и трудно мне, чувствую, подбирать слова, так и падает мой язык… А это я уже сплю. Это я уже во сне думаю, и во сне, вот тут, на самом кончике яви, я понимаю, что сплю и с облегчением, с удовольствием сам себе разрешаю: спи! И тут сознание меркнет — ночь. А в этот раз, спать не хотелось и никак не шла из головы эта только что разыгравшаяся сцена, но и разговаривать не хотелось. Я сам ещё толком не разобрался в том, что чувствовал, а Шурик всё допытывается у меня, что я и как думаю… — Думаешь, Спартак вправду бы её убил? — Да нет же! Это он так… Ну, чтобы нас испытать… — А знаешь, кто крикнул «убить»? — Нет, я не видал. — А я знаю. — Ну и знай! — Это Витька-горнист был, а потом не сознался… Думаешь, ему стыдно стало, да? — Не знаю… Может быть. — А чего Полина на Спартака взъелась? — Она сама испугалась. Знаешь, она чего не поняла? Что мы все, когда Спартак крикнул: «Убить», она испугалась, что мы ответим ему: «Убивай». Понимаешь? — А про что ты сейчас думаешь? — Домой захотелось… — И мне! — Завтра расхочется… — А ещё ты про что, Антанта? Или ты спать хочешь? — Сам не знаю. А тебе Спартак нравится? — Вообще-то он законный, но нравится — не очень. Мне как-то при нём не по себе… А тебе, Антонта? — Нет, мне он очень нравится. Просто очень! — Нет… Я не люблю, когда так… — Как? — Ну, отпустил бы летучку, и всё. Зачем из-за мыши какой-то всё устраивать? Я, как глаза закрою, так сразу опять всё это вижу… Ты не спи, Антонта, ладно? — Ладно. Пока ты не спишь, и я не усну… Вот если хочешь знать, то мама Карла, как ты, отнеслась. Она тоже считает: «Зачем это?», и всё такое. Детей, мол, пугать нельзя, и прочее… А сама хуже нас испугалась. Спишь ты, что ли? Шурик больше не отзывался. Я ещё не спал некоторое время и думал, и тоже, едва закрою глаза, мигом выплывает из памяти вся эта сцена и слышится голос Спартака, а мы все молчим и все огорошены. А он снова спрашивает, и тут мы орём, все, как один, и голосов друг дружки не слышим, потому что оглушены ужасом и одним общим желанием: пусть отпустят её, эту птицу, которая вовсе и не птица даже, а бог весть кто — странная тварь какая-то. «Наверно, я не забуду этого», — гадал я тогда, и вот теперь могу ответить: нет, не забыл. Помню. И Спартака гоже помню, он очень мне нравился, и мне хотелось ему подражать. Только подражать — не значит ведь обезьянничать! |
||||
|