"Счастливчик" - читать интересную книгу автора (Жирков Леонид Сергеевич)

Глава I. Вместо пролога

Гатчина. 1796 год.

— Ваше Императорское Величество, монах доставлен!

— Приведите! Монаху куда его ведут и к кому не говорить!

— Будет исполнено Ваше Величество!

— Монаха в кабинет!

— Монаха Авеля в кабинет!

— Брата Авеля в кабинет!

— Входите, Брат Авель, не бойтесь! — Говоря эти слова, офицер снял плотную повязку с глаз инока.

— Я не боюсь господин офицер!

Монах бочком протиснулся в приоткрытую дверь.

— Ведомо ли тебе монах, кто перед тобой?

— Ведомо Государь!

— Писарь! Позови камердинера моего! Закончим сей машкерад, столь неудачный и недостойный!

Павел Петрович снял черный парик и партикулярный сюртук. Появившийся камердинер помог Государюу надеть его обычный мундир, подал и помог надеть пудреный парик с буклями.

Обратив взор на монаха, Император произнес:

— А если ведомо, то говори Государю своему единую правду.

— Я готов!

— Говорят, что ты открываешь людям, знание о грядущем, когда они спрашивают?

— Иногда открываю, Государь.

— Правду ли говорят, что ты предсказал день, час, обстоятельства кончины матери моей Государыни Императрицы?

— Правду говорят Государь.

— Сможешь ли ты монах ответить на мои вопросы о грядущем? Правдивы ли, будут твои предсказания?

— Ответить я смогу на твои вопросы государь. Как вижу я то, что будет, то и скажу. Правда ли сие, про то, не ведомо мне.

— Рассказывают, что многие барыни, почитая Тебя святым, ездили к Тебе справляться о женихах своим дочерям.

— Я не провидец и предсказываю только то, что повелевается свыше.

— Можешь ты сказать, что все, что ты видишь, оправдается?

— Пока, все что говорил, правдой оказывалось. Что далее будет, не знаю.

— То, что ты не говоришь, что предреченное тобою, наверное, совершиться, по моему разумению, только к пользе твоей. Хочу спросить тебя…

— Спрашивай, Государь!

— Каково царствие мое будет? На, какое будет походить? Как долго продлиться?

— Царство Твое, Государь, походить будет на царство, отца Твоего, продлится оно как и царство отца Твоего меньше, чем потребно Тебе.

— Что говоришь!? Как смеешь?

— Говорю то, что вижу. Ты спросил, Государь, я ответил.

— Сколько продлится державство мое? Кто против меня злоумышляет?

— Царствие Твое продлится недостаточно долго, чтобы воплотить желания и решения Твои. А злоумышляют ближние Твои.

— Кто?

— Про то, не вижу Государь, токмо вижу злодеи Твои, как есть, ближние.

Император задумался. Несколько раз прошел скрипя сапогами из одного угла кабинета в другой. Писарь склонился над листами в которых лихорадочно записывал вопросы Павла и ответы инока.

— Будут ли знать потомки мои о встрече моей с прадедом, Петром Великим?

— Будут государь. Будут знать о словах призрака прадеда твоего: «Павел! Бедный Павел!».

— Будут ли помнить меня?

— Будут Государь. К могиле твоей приходить будут многие и многие. Просить будут заступничества Твоего. Яко мученика и страстотерпца, находящегося у престола Господа Нашего.

— А держава моя, какова судьба ее будет? Будут ли войны?

— Будут войны победные, будут поражения. Будут смуты, и будет благоденствие народное. Впоследствии будут две войны неудачные. Но между ними война удачная, но плодов она принесет мало. Одна неудачная у города приморского в пределах державы твоей. Другая, тоже в городе приморском, и тоже не счастливая, но вне приделов Государства Российского, будет большая битва и в окияне — море в той войне. Послужат они к унижению Державы. Но и эти войны к славе войска державы Твоей послужат. Будет и еще одна война, но конец ее не определен…

— Мудрено глаголешь, и к унижению, и к прославлению… Но пусть! Как долго будет Держава моя…

— Все записал писарь?

— Все государь!

— Запечатай в конверт, дай я его надпишу. Проводи отца Авеля в кордегардию, да по дороге, позови адъютанта.

Секретарь вышел в двери, в которых тотчас появилась фигура флигель-адъютанта.

— Слушаю Ваше Величество!

— Монаха отправить в Соловецкий монастырь! Ежели, монах Авель станет пророчествовать вслух людям, или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет, как и самого Авеля. Держать их в тюрьмах или в острогах под крепкою стражею.

Писаря моего немедля за крепким караулом препроводить в крепость Петербургскую. В разговоры с ним под страхом смертной казни не вступать. Коменданту передать, содержать в строгом одиночестве, в теплой каморе. Пищу давать добрую. Судьбу его комендант прочтет в повелении, которое будет в последствии. Сей конверт, положи в шкатулку нарочитую, поставь ее в нижней Тронной зале. Все понял?

— Все Ваше Величество!

Санкт-Петербург.1858 г.

— Мсье граф! Вы позволите мне называть Вас моим другом?

— Конечно, конечно мсье Дюма! Льщу себя надеждой, что и Вы окажете мне подобную милость.

— Я очень признателен Вам друг мой и супруге Вашей за Ваше великодушное приглашение совершить путешествие по России, я уже почти полтора месяца нахожусь в славном городе Петербурге, я очарован пейзажами города, Невой, дворцами и соборами, я очарован людьми. Вчера я имел удовольствие любоваться крепостью, расположенной напротив дворца.

— Она называется Петропавловской, а если вернее Санкт Петербургской.

— Не можете ли Вы, оказать мне одолжение, поведав какую-нибудь легенду об этой крепости? Ведь про каждую крепость, тем более, если в ней есть заключенные, непременно существуют легенды. Вы меня очень обяжете друг мой.

Граф Григорий Александрович Кушелев-Безбородко задумался.

— Вы знаете, господин Дюма, я познакомлю Вас с Дмитрием Васильевичем Григоровичем, лучшего путеводителя по Петербургу, знатока Эрмитажа, да и всех наиболее заметных частных галерей просто нет. Я думаю, у него найдется, чем Вас удивить. В том числе и легендами о Петербургской крепости Петра и Павла.

— Дмитрий Васильевич! Простите мне мое любопытство, но мсье Кушелев-Безбородко рекомендовал Вас, как лучшего знатока города.

— Григорий Александрович преувеличивает мои знания!

— Нет, нет! Я ценю Вашу скромность, но даже за то краткое время нашего знакомства, я уже составил о Вас, как мне кажется верное мнение. Вы действительно кладезь знаний о Петербурге! В этом я уже убедился!

— Ну, хорошо господин Дюма! Я понимаю, что Вас интересует что-то конкретное. Чем могу быть полезен?

— Друг мой! Вы меня весьма обяжете, если расскажете, какую ни будь романтическую, или наоборот страшную легенду о Петропавловской, или вернее как сказал граф, о Санкт-Петербургской крепости. Он определенно говорил о Вас как о лучшем знатоке столицы! Я пополню свой багаж знаний о России, а мы проведем плодотворно время после обеда! Обед был прекрасен, я непременно запишу рецепты блюд, которыми мы угощались. Но знаете, я не хочу терять время даром, и если Вы сможете мне поведать нечто тайное, я непременно напишу об этом в путевых заметках о России.

— Хорошо господин Дюма. Я расскажу Вам две легенды. Первую поведал мне мой знакомый N, когда два года назад, я охотился во Владимирской губернии. Помещик N крайне нелюдимый, не имеющий семьи, не делающий визитов к соседям, и сам не принимающий оных, представлял, из себя, в уезде весьма интересную личность. Случай свел нас, и в минуту откровенности он поведал мне сию легенду. Я поведу свой рассказ местами от его лица, для удобства повествования. Так как рассказ меня поразил, я попытаюсь передать весь колорит его сообщения.

— Я весь внимание!

— Мой знакомый, от лица которого я поведу повествование, закончил «Императорский сухопутный шляхетный кадетский корпус» основанный при Императрице Анне Иоанновне, и был выпущен в гренадерский генерала от инфантерии Андрея Григорьевича Розенберга полк. Времена были Императора Павла I, и все полки русской армии именовались по шефам. Поступил он в полк прапорщиком.

Но ближе к интересующей Вас истории. Был февраль 1800 года. В тот день он оставался в полку без отпуска, поелику находился в должности товарища дежурного по полку. А теперь собственно его рассказ…

«После обхода помещений полка, по вечернему времени и развода караулов я вместе с дежурным по полку поручиком князем Вяземским сидел я в кордегардии, отмечая в ведомости караулов замеченные неисправности. Появился караульный унтер-офицер со словами:

— В полк прибыл дворцовый скороход, требует товарища дежурного по полку!

Князь Вяземский сказал мне, чтобы я оделся по всей форме, не дай Бог, Император заметит какую-либо неисправность. Отправит в Сибирь, бывали примеры! А то, что меня вызывает сам Император, не подлежит малейшему сомнению!

Я надел епанчу, предварительно убедившись, что мундир в исправности, поправил парик, шляпу и был готов следовать за скороходом.

Меня привезли к новопостроенному Михайловскому замку. Сопровождаемый скороходом я беспрепятственно прошел в боковой вход по узкому мостику надо рвом. Мы поднялись по узкой винтовой лестнице и оказались перед запертой дверью. Скороход постучал в нее особым образом, дверь открылась, и япосле перехода по внутренним лестницам и переходам, предстал перед Императором. Я вытянулся перед ним, с трепетом ожидая разъяснения моего вызова. В голове мелькнула история превращения остановленного на Невском проспекте прапорщика лейб-гвардии Его Императорского Высочества Александра Павловича полка, последовательно за четверть часа произведенного императором в поручики, штабс-капитана, капитана. В возможность такого случая со мной, не верилось. Здесь что-то иное.

Мой провожатый доложил:

— Ваше Величество! Ваше повеление исполнено, вот тот офицер о коего Вы изволили приказать привести!

— Выйди за дверь и подожди. — Ответил ему повелитель одной восьмой части суши.

Скороход вышел за дверь. Казалось, император не обращает на меня внимания. Он прохаживался возле бюро стоявшего возле окна, потом подошел к нему и торопливо что-то стал писать. Искоса я осмотрелся. По всей вероятности это была спальня императора. Стоя ни жив, ни мертв, я рассматривал кресла, бюро, другую обстановку. Наконец император закончил писать, сложил и запечатал конверт. Взял понюшку табаку из раскрытой, стоявшей на бюро табакерки. Чихнул. После этого казалось, он заметил меня.

— Кто таков?

— Прапорщик N, гренадерского генерала от инфантерии Андрея Григорьевича Розенберга полка. Товарищ дежурного по полку!

— Прапорщик! Известно ли Тебе, что повиноваться мне надо беспрекословно, ни о чем, не спрашивая, не требуя никаких объяснений?

— Мой долг повиноваться Вашему Величеству как Богу!

Государь взглянул мне в лицо странным взглядом.

— Хорошо! Помни, я избрал тебя из тысяч других! Ты должен исполнить все в точности, понял?

— Мой долг повиноваться приказам моего Государя!

— Возьмешь конверт с письмом, доставишь коменданту крепости. Повелеваю! Ничему не удивляйся, следуй за комендантом, про все, что увидишь, доложишь мне двумя словами: „Я ВИДЕЛ!“. Пока более от тебя ничего не требуется. Понял ли?

— Понял Ваше Императорское Величество!

— Иди!

Опять вместе со скороходом, в дворцовых санях я отправился в крепость. Сани проехали через площадь, переехали по льду Невы и подъехали к воротам крепости.

Часовой, услышав пароль, пропустил нас внутрь, сани свернули к обер-комендантскому дому. Мы с провожатым вышли из саней и поднялись на крыльцо. Скороход дал понять встретившему нас коменданту, что ему надо иметь дело со мной. Приложив, полученный от императора конверт к треуголке, я протянул его коменданту. Тот распечатал его и внимательно прочитал при свете шандала. Перекрестился и, повернувшись ко мне, спросил:

— Вы знаете, что предстоит?

— Нет!

— Но Вы должны видеть?

— Да!

— А Ваш проводник?

— Я останусь здесь, ждать окончания дела, — сказал скороход.

Комендант позвонил в колоколец, и сказал появившемуся служителю:

— Четырех солдат, лом, два топора, молот. Двое саней с возницами. Через десять минут у равелина.

Служитель растворился за дверью.

— Идемте, и Вы увидите.

Я пошел вслед за комендантом по направлению к Алексеевскому равелину. Перейдя по мосту в равелин, мы стали спускаться вниз, и оказались в коридоре, в который выходили двери секретных казематов. Пройдя по коридору несколько шагов, мы остановились перед дверью с нумером 11. На улице было морозно, а внутри равелина было сыро и затхло-тепло. Я дрожал от волнения. Солдат открыл дверь, мы по скользким ступеням спустились еще ниже. В углу камеры на топчане лежал человек, который подслеповато щурился на свет свечи. Комендант сказал ему:

— Нумер 11, вставайте и одевайтесь.

Человек, лишенный имени, в одежде представлявший из себя лохмотья, на вид, как казалось, старик приподнялся, набросил на свое тело истрепанную епанчу и глухо произнес:

— Я готов.

— На выход!

Я посторонился, пропуская узника мимо себя. Он, походя, скользнул по мне взглядом потухших глаз. Я не знал кто это, в чем его вина, и что предстоит, но ощутил нервную дрожь во всем теле. Я только должен был ВИДЕТЬ. Сопровождаемые солдатами мы с комендантом и узником разместились в санях. Сани тронулись в путь. По льду мы отправились в сторону Кронштадта. Едва прошло четверть часа как мы тронулись в путь, началась метель. Колючие снежинки хлестали по лицу, поминутно заставляя закрывать глаза. Лошади пытались прижаться к берегу, но возницы упрямо держались середины Невы. Проехав, таким образом, около четырех верст, сани по команде коменданта были остановлены. Троим солдатам комендант приказал сделать прорубь. Четвертый держал в руках зажженные факелы. Я начал догадываться о предстоящей казни. Узник тоже все понял, впервые за время поездки он подал голос:

— Так вот что меня ждет! Император вспомнил обо мне!

Солдаты били топорами и ломом по льду, отгребали обломки льда руками. Показалась вода.

Комендант приказал узнику вылезти из саней и подойти к проруби. Я весь дрожал. Старик вылез, подошел к проруби, встал на колени и стал громко молиться. Потом, не вставая с колен он сказал:

— Я готов.

Комендант взял у четвертого солдата факелы и сказал ему:

— Исполнить!

Солдат подошел к безучастно стоявшему на коленях узнику и ударил его молотом по голове. Тело опустилось в воду. Меня бил озноб. Я обратился коменданту:

— Едемте!

— Надобно еще подождать!

Мы подождали некоторое время. Наконец солдат с ломом произнес:

— Ваше Благородие! Прорубь затянуло льдом!

В доказательство этого, он постучал по образовавшейся корке льда ломом.

Раздался глухой стук.

— Садитесь в сани прапорщик. Поехали!

Обратный путь занял гораздо меньше времени. В крепости я пересел в сани с дворцовым скороходом и был доставлен к императору тем же путем, как приехал в крепость.

Император ждал меня одетый по всей форме.

— Ну, что?

— Я ВИДЕЛ!

— Ты вправду видел?

— Да Ваше Величество!

— Возьми рескрипт, я дарю тебе имение во Владимирской губернии, пятьсот крестьян. Уезжай нынче же. Прямо сейчас! Никогда не появляйся в столицах. Будешь болтать… Понял?

— Да Ваше Величество!

— Иди!

Я уехал в имение, никогда более не видел ни Москвы, ни Санкт-Петербурга. Вы первый и наверное единственный кому я рассказываю о том, чему был свидетелем.

— Прекрасно! Прекрасно! Дмитрий Васильевич! Я совершенно очарован, я обязательно поведаю эту легенду своим читателям.

— Единственная просьба месье Дюма!

— Все, что пожелаете!

— Немного завуалируйте эту грустную повесть.

— Конечно, конечно! История завещала нам факты, они принадлежат автору повествования: он поднимает из могил людей прошлого, одевает их в разнообразные одежды, наделяет свойственными им страстями, усиливая или ослабляя накал этих страстей в зависимости от желательной ему степени драматизма. Все в моих руках. Если можно так выразиться, я обожаю извлекать изюм занимательности из черствого хлеба истории. Никто не узнает Вашей истории в моей передаче. А какая вторая легенда?

— Это грустная история о княжне Таракановой…

Санкт Петербург 1902 г.

Здравствуй отец!

Прости за нерегулярные мои эпистолы, постараюсь исправиться. Не думай, что, получив место при дворе, я забыл о своем старом отце. Жизнь в Петербурге такова, что и про самого себя забудешь.

Я здоров, по службе все складывается хорошо и удачно. Кажется, мои матримониальные устремления в этом году увенчаются полным успехом. Имя своей избранницы не называю, так как, находясь при дворе, вполне заразился мистикой и верой в дурные приметы. Боюсь сглазить.

Ты можешь смеяться над моими страхами старый циник и материалист, я же с некоторых пор попал под ауру неких сверхъестественных ощущений.

Но по порядку!

Как довольно широко известно, в придворных кругах, в Гатчинском дворце, постоянном местопребывании Императора Павла I, когда он был Наследником, в анфиладе есть одно небольшое зало, и в нем, посередине на пьедестале стоял до первого марта прошлого года довольно большой ларец из слоновой кости затейливо украшенный. Ларец был заперт и опечатан. Причем ключ от ларца лежал под ним самим. Все кому это дозволено было, знали об этом. Я знаю об этом только по рассказам. Вокруг ларца на четырех столбиках, на кольцах, был протянут толстый малиновый шелковый шнур, преграждавший к нему доступ.

Многим было известно, что в этом ларце хранится некий конверт с пророчеством, который был положен вдовой Павла I, Императрицей Марией Феодоровной. Ею было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины Императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать Царский Престол в России. Павел Петрович скончался в ночь на 1 марта 1801 года. Государю Николаю Александровичу и выпал, таким образом, жребий вскрыть таинственный ларец и узнать, что в нем столь тщательно и таинственно охранялось от всяких, не исключая, и царственных взоров.

Практически все предшествующие императоры знали, что там находиться запечатанный конверт, с надписью выполненной рукой Павла Петровича, „Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины“. Но никто из них не дерзнул нарушить волю предка.

1 марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической кончины державного прапрадеда своего, блаженной памяти Императора Павла Петровича, после литургии в Петропавловском соборе у его гробницы, Государь Император Николай Александрович с государыней Александрой Федоровной, в сопровождении министра Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса и других лиц Свиты, изволил прибыть в Гатчинский дворец для исполнения воли в Бозе почившего предка.

Умилительна была панихида, коей я был свидетелем. Петропавловский собор был полон молящихся. Присутствовали не только сановные лица. Тут были во множестве и мужики, и мещане, бабы самого простонародного вида, было много детей. Гробница Императора Павла Петровича была вся в свечах и живых цветах. Эти свечи, эти цветы были от верующих в чудесную помощь и заступничество Императора Павла за потомков своих и весь Народ Русский. Вера в Царя- Заступника в народе сильно распространена. Особенно чтят память Царя-Мученика и притекают к Гробнице Его, те, кто просят заступничества, просят о смягчении сердец неправедных и жестоких, то есть простые люди.

После панихиды в то утро, и Государь и Государыня были очень оживленны и веселы, собираясь из Петропавловского Собора, ехать в Гатчину вскрывать вековую тайну. К этой поездке по их виду они готовились как к праздничной интересной прогулке, обещавшей им доставить незаурядное развлечение. Поехали, они веселы. Но дальше!

Государь Император вскрыл ларец и несколько раз прочитал содержавшиеся в конверте листы. Дал прочитать государыне. Возвратились они в Царскосельский дворец задумчивые и печальные, и о том, что обрели они в этом ларце, никому ничего не сказали.

Если ты помнишь, то в прошлом письме моем я упоминал о Марии Фридриховне Герингер, обер-камерфрау Императрицы Александры Федоровны. Она при ней как постельничая боярыня, и является одной из ближайших к императрице женщин. Но даже ей ничего не известно о содержании письма. Единственное чего смогли от нее узнать, что в этот день государыня долго плакала.

Теперь следующий факт. Два месяца назад, во время праздника Крещенского Водосвятия, проходившего на Неве напротив Зимнего дворца, во время салюта, производившегося батареей с Петропавловской крепости, одно орудие выстрелило боевым зарядом картечи прямо по толпе придворных. В свите были двое раненных. Объяснили сие происшествие, всем известными причинами. Традиционное российское разгильдяйство! Якобы накануне проводили учения, и забыли снаряд в стволе. По-моему, чушь! Налицо злой умысел. Но расплатился за все командир батареи, коего перевили в крепость Кушка. И все! Все в свите были взволнованы и удручены. Император же оставался, абсолютно спокоен, и произнес странную фразу: " До 1918 года я ничего не боюсь!".

Теперь третья загадка. То, как я услышал о ней, конечно, не красит мое поведение. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, это, то, что подслушал я невольно, совершенно не преследуя это своей целью. Я слышал разговор Императора с бароном

Фредериксом. Барон предлагал Государю важную меру внутренней политики. Задумчиво выслушав его, Николай Александрович сказал:

— Хорошо, давайте попробуем. Это ли, или что другое, не все равно? Мне Владимир Борисович, не удается ничего из того, что я предпринимаю.

Фредерикс запротестовал. Тогда Его Величество у него спросил:

— Знаете ли вы, что в день моего рождения празднуют день Святого Иова Многострадального?

— Знаю, конечно! И, слава Богу! Значит, Царствование Вашего Величества завершается со славой, так как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божиим и благополучием.

— Нет, не верится мне в благополучие, Владимир Борисович, у меня более, чем предчувствии. У меня в этом глубокая уверенность, я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле. Сколько раз примерял я к себе слова Иова: "Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне". Есть только одна надежда…

Далее они прошли по коридору, а я как нашкодивший гимназист, продолжал стоять за портьерой.

Как видишь дорогой отец, во дворце довольно много пищи для мистических настроений.

Я напишу тебе еще впоследствии, и ты не забывай порадовать меня вестями о себе.

Остаюсь твой любящий сын Андрей.